галтера с месячным окладом 125 марок сроком на два года. Может быть, Эш все еще не сдался бы, даже тогда, когда Хугюнау умело перевел разговор на второстепенную тему уплаты процентов по долям, дабы после видимости жесточайшего спора согласиться на 4%, если бы не был ослеплен предстоящими сложными бухгалтерскими расчетами; он пришел от этого в столь сильный восторг, что его даже не посетила мысль о том, что отсроченные доли -- он, конечно, не знал, что их уплата потребовала бы совершеннейшего чуда -- вообще могут не предаваться огласке или что разница между двенадцатью тысячами и двадцатью тысячами марок, вопреки всем располагающим к себе бухгалтерским соображениям, может уплыть в мошеннически открытый карман Хугюнау. Впрочем, Хугюнау столь же мало думал о такого рода отвратительных вещах, пока до него не дошло, что после того, как местная группа заинтересованных лиц внесет свои доли, "Куртрирский вестник" via facti достанется ему в подарок; он со всей откровенностью боролся за интересы своей гипотетической группы и, вымотавшись, сказал: "Ну хорошо, я согласен на двенадцать тысяч марок и, как вы желаете, на 4%, только давайте закончим наконец это дело; я намерен взять все на свой страх и риск... Но теперь я кое-чего добился". § 7. Взаимные права и обязанности: a) господин Хугюнау исполняет обязанности издателя. Коммерческое и финансовое управление делами фирмы относится к его исключительной компетенции. Он полномочен по своему усмотрению принимать или отклонять статьи для газеты. За эту деятельность фирма гарантирует ему минимальный доход в размере 175 марок в месяц, т.е. 2100 марок в год; b) господин Эш на период действия трудового соглашения располагает правами и обязанностями по обеспечению деятельности бухгалтерии и исполняет обязанности редактора. Эшу пришлось пойти на ограничение своих полномочий главного редактора с оглядкой на промышленную группу; бухгалтерские права представляли собой своего рода компенсацию. § 8. Используемые до сих пор для нужд издательства помещения в доме господина Эша остаются в распоряжении фирмы на последующие три года. В дальнейшем господин Эш предоставляет в распоряжение издателя на такой же период две хорошо меблированные комнаты с завтраком в топ же части вышеуказанного дома. Господин Эш получает за эти услуги от фирмы вознаграждение в размере 25 марок в месяц. § 9. При последующем преобразовании открытого торгового товарищества в общество с ограниченной ответственностью или акционерное общество вышеуказанные положения сохраняют свою силу. При предполагаемой реформе издательства карточный домик, конечно же, рухнул бы. Но у Хугюнау не болела по этому поводу голова; для него все это было более чем законным делом, и уже только оттого, что оно принесло ему бесплатное жилье и завтрак, он воспринимал эту затею как маленькое озорство, которое его впрочем искренне радовало. Эш же был недоволен тем, что не набралось и десяти параграфов. Они немного подумали и затем дописали: § 10. Возможные споры по этому договору подлежат рассмотрению судом первой инстанции. Так что Хугюнау в удивительно короткий срок -- поставили 14 мая -- удалось без особых проблем уладить сделку, Уважаемые лица не задержались с внесением своих долей в полном размере, т.е. шесть тысяч шестьсот марок; из них в соответствии с договором 4000 марок были переданы господину Эшу, одну тысячу шестьсот марок господин Хугюнау как осмотрительный и солидный коммерсант определил на покрытие эксплуатационных расходов, тогда как оставшуюся тысячу марок отнес к резервному фонду и использовал в своих целях. Акции были выданы подписчикам, и уже несколько дней спустя надлежащим образом было сообщено, что с 1 июня газета выходит под новым руководством и в новом оформлении. Хугюнау удалось уговорить майора открыть новую серию редакционных статей, кроме этого, первый номер должен был быть украшен частично патриотическими, частично национал-экономическими, в основном, правда, патриотически-экономическими статьями, вышедшими из-под пера владеющих газетой уважаемых лиц. Ну а Хугюнау для празднования новой эпохи перебрался в освобожденные для него две комнаты в доме Эша. 31 РАСПАД ЦЕННОСТЕЙ (4) Конечно, не только художник является носителем стиля своей эпохи; стиль пронизывает все, что делают современники; стиль, естественно, находит свое отражение не только в произведении искусства, но и во всех ценностях, создаваемых культурой какого-то времени, а произведение искусства является всего лишь их незначительной частичкой, и тем не менее ощущаешь беспомощность перед конкретным вопросом: насколько стиль должен воплощаться в некоем среднем человеке, хотя бы таком, как Вильгельм Хугюнау. Есть ли у человека, торгующего шлангами и текстилем, что-то общее со стилевым устремлением, как последнее все-таки сочетается со зданиями универмагов Месселя или турбинным залом Петера Беренса (Петер Беренс (1868-1940) - немецкий архитектор и дизайнер, в строительстве промышленных предприятий использовал железобетон и металлические конструкции, подчеркивая суровую мощь массивных стен.)? Его личный вкус наверняка ограничится виллами с зубчатыми крышами со множеством изящных безделушек, а если даже и не так, то все равно останется часть публики, которая, как это всегда бывает, будет отделена от художника пропастью. Но если присмотреться повнимательнее к такому человеку, каким является Хугюнау, то можно заметить, что дело вовсе не в пропасти между ним и художником. Наверное, следует согласиться с тем, что в эпохи ярко выраженного стилевого устремления непонимание между художником и современниками не было столь бросающимся в глаза, как сегодня. Какие же чувства новая картина Дюрера в церкви Св.Себальдуса вызывала у людей типа Хугюнау? Всеобщую радость и восхищение, присущие тем временам, поскольку имеющиеся факты говорят в, пользу того, что тогда художник и современники были окружены ] совершенно иной жизнью и что понимание, которое высказывал художник стригальщику шерсти и шпорному мастеру, было, по меньшей мере, таким же пронизывающим, как и радость, испытываемая последними при созерцании картин художника. Естественно, это не поддается контролю, и не исключено, что некие революционные ценности наталкиваются на слабое признание со стороны современников; так позволительно было проглотить хотя бы Грюневальд (Имеется в виду, очевидно, Грюнвальдская битва, состоявшаяся 15 июля 1410 г. около населенных пунктов Грюневальд и Танненберг, завершившаяся разгромом войск немецкого Тевтонского ордена польско-литовско-русской армией под командованием польского короля Владислава II Ягелло, что положило конец продвижению Тевтонского ордена на восток.). Но такого рода коллизии не столь уж существенны, и царило ли в средние века понимание между художником и современниками или нет, не имеет значения перед лицом того факта, что как понимание, так и непонимание являются в такой же степени отражением легендарного "духа времени", как и само произведение искусства или прочие творения современников. Но если это так, то, значит, совершенно неважно, куда устремлены архитектурные и прочие вкусы представителя типа Хугюнау, значит, не имеет значения и то, что машины вызывают у Хугюнау определенное эстетическое чувство; единственно важным является вопрос, движут ли его прочими действиями, его прочими мыслями те же законы, которые сотворили в каком-то другом месте безорнаментный стиль, или создали теорию относительности, или привели к образу мыслей неокапитализма,- иными словами, несет ли в себе мышление, свойственное эпохе, стиль, имеет ли стиль, четко и понятно представленный в произведении искусства, влияние на это мышление, то есть не передает ли истина как реальность мышления стиль эпохи, к которой она причастна, впрочем как и все другие ценности этой эпохи? А по-другому и быть не может, ибо не только, исходя из той точки зрения, что истина является ценностью среди всех ценностей, а на службу истине поставлены деяния человека, они, так сказать, пропитаны истиной: что бы он ни делал, понятно ему в любой момент, он обосновывает это тем, что истина существует, он выстраивает цепочку логических доказательств того, что он, по крайней мере на момент, когда это происходит, действовал всегда правильно. Если его образ действия подчинен стилю, то так же должны обстоять дела с его мышлением, и нет необходимости решать, предшествует ли при этом (практически или познавательно-теоретически) образ действий мышлению или мышление образу действий, примат жизни -примату логического мышления, sum cog/to или cog/to sum-понятной остается лишь рациональная логика мышления, тогда как иррациональная логика образа действий, творящая любой стиль, узнаваема только по созданному произведению, только по результату. Но эта очень внутренняя связь между сущностью мышления и ценностями, порождаемыми образом действия, становится одновременно схемой мышления, овладевающей представителями типа Хугюнау и вынуждающей их действовать так, а не иначе, предписывающей им их деловые соображения и позволяющей им составлять договора так, а не иначе,- вся внутренняя логика представителей типа Хугюнау подчинена общей логике эпохи и вступает в существенную взаимосвязь с той логикой, которой пронизаны дух эпохи и ее видимый стиль. И это рациональное мышление является просто тонкой, в определенной степени имеющей одно измерение, нитью, охватывающей многомерность жизни, это мышление, раскачивающееся в абстрактности логического пространства, как бы там ни было, есть аббревиатурой для многомерности событий и их общего стиля, так же, как орнамент телесного пространства есть аббревиатурой видимого результата стиля, аббревиатурой всех произведений, несущих в себе стиль. Представители типа Хугюнау - это люди, действующие целесообразно. Целесообразно планируют они свой день, целесообразно ведут свои дела, целесообразно составляют свои договора и заключают их. В основу всего этого положена логика, которая полностью лишена орнамента, и то, что такая логика во всех отношениях требует отсутствия орнамента, вовсе не кажется, ко всему прочему, рискованным выводом, да, эта логика даже кажется такой же хорошей и правильной, каким хорошим и правильным является все целесообразное. И все-таки с этим отсутствием орнамента связано то, что мы называем ничто, с ним связана смерть, за ним таится чудовище умирания, за ним распадается время. 32 Бунтовщика нельзя путать с преступником, пусть даже общество часто навешивает на бунтовщика ярлык преступника, а преступник выдает себя иногда за бунтовщика, дабы придать своим действиям благородный вид, Бунтовщик стоит один, мир, против которого он борется, наполнен живыми отношениями, нити которых просто перепутаны по злому умыслу, распутать их и расположить по собственному, лучшему плану-- в этом он видит свою задачу, Так протестовал Лютер против Папы, и Эша с полным правом можно было назвать бунтовщиком, Но это совершенно недостаточное основание для того, чтобы Хугюнау, напротив, назвать преступником, что не только оскорбило бы его, но и было бы по отношению к нему абсолютно несправедливым, С военной точки зрения дезертир, конечно же, преступник, и, вне всякого сомнения, есть преданные солдаты, которые относятся к дезертиру с таким же презрением, как, например, крестьянин к человеку, укравшему у него курицу, и, подобно крестьянину, они видят справедливое возмездие за злодеяние только в смертной казни, Но, несмотря на все это, имеется здесь одно принципиальное и объективное различие: суть преступления заключается в его повторяемости; а в своей повторяемости оно-- не что иное, как гражданская профессия. Преступность направлена против общества лишь в очень слабой степени, даже если борьба против гражданского общества принимает американские формы; ворам и лицам, подделывающим векселя, с провозглашением коммунизма мало что осталось изобретать, а взломщик сейфов, направляющийся вечером на свое дело в обуви на мягких резиновых подошвах, такой же ремесленник, как и любой другой, он консервативен, как любой ремесленник, и даже профессия убийцы, который, зажав в зубах нож, взбирается по отвесной стене, направлена не против общества, а является всего лишь личным делом, которое убийца должен уладить со своей жертвой, Ничто не оборачивается против существующего, Предложения по улучшению или смягчению криминального права никогда не исходят от преступников, как бы сильно это не касалось прежде всего их. Если бы речь шла о преступниках, то воров и фальшивомонетчиков по-прежнему вешали бы на виселицах и по-прежнему не сподобились бы отличать умышленное убийство от непреднамеренного убийства, хотя преступники вообще тонко ощущают все нюансы своей профессии и не без удовольствия наблюдают, как юриспруденция приспосабливается к их изощренным опенкам и требованиям; но именно то, что они ощущают потребность, чтобы за одно дело присуждалась виселица, за другое-- колесование и раскаленные щипцы, а за третье -- наказание розгами и острог, именно то, что им присущи эти неловкие пожелания, которые по сути своей являются не чем иным, как лепетом необразованных людей, неспособных правильно выразить свою мысль и неуклюже, так сказать символически, стремящихся к чему-то, что является всего лишь маленькой частичкой того, к чему расположено их сердце и что едва ли можно понять, именно это раскрывает суть того, на что нацелено их желание: страна, в которой они живут, это страна, расположенная на границе мира, полного хорошего порядка, вовлечена в тот великий, хороший, почти обожаемый порядок, менять который нет совершенно никакой нужды; если преступники могут представить себе эту взаимосвязь и взаимозависимость лишь посредством хорошо выверенных суровых наказаний, то из этого можно сделать вывод, что они социальны и чувствительны по своей натуре, исполнены лишь страстью избегать споров в их крайних проявлениях, спокойно заниматься своей профессией и как можно тише и бесшумнее приспособиться к службе, которая соответствует общему порядку и существующему положению вещей, Бунтовщик и преступник, они оба приближаются со своими порядками, со своими собственными представлениями о ценностях к существующему порядку вещей. Но тогда как бунтовщик стремится подчинить себе существующий порядок вещей, преступник ищет возможности соединиться с ним. Дезертир не относится ни к области одного, ни к области другого, или же он принадлежит им обоим. Это, наверное, ощущал Хугюнау, поскольку теперь перед ним стояла задача возвести собственный маленький мир и реальность на краю большого порядка и интегрироваться в него, и если он даже и соглашался с тем, что дезертиров приговаривали к казни посредством расстрела, то это пока что его не касалось, и не было лишено смысла, было не бессмысленнее, чем язык его снов; "Куртрирский вестник" представлялся ему частью одной большой машины, словно латунный узел, в котором сочленялись друг с другом приводы, словно место, где страна его закона граничила с той, чьи законы он почитал и любил, внедриться в которую, жить в которой он бы хотел. И все эти мотивы привели Хугюнау к крайней необходимости завладеть "Куртрирским вестником" -- акция удалась ему с предельным успехом. 33 Редакционная статья "Куртрирского вестника" 1 июня 1918 года Поворот в судьбе немецкого народа Размышления коменданта города . майора Иоахима фон Пазенова "Тогда оставляет Его диавол,-- и се Ангелы приступили и служили Ему". Евангелие от Матфея, 4, 11 Если даже изменение в руководстве этой газетой является незначительным событием наряду с тем величественным, четвертую годовщину которого мы вскоре будем иметь возможность отмечать, мне думается, что все-таки нам и здесь, в этом малом событии, следовало бы увидеть отражение великих свершений. Ибо пребываем мы вместе с нашей газетой на переломном пункте и имеем намерение проложить новый и лучший путь, который должен подвести нас ближе к истине, мы также уверены, что это, насколько хватит человеческих сил где сатана, которого необходимо изгнать из мира, где ангелы, которых нам хочется призвать на помощь? Старому солдату пристало прямо высказывать свое мнение, даже учитывая опасность, что оно звучит иногда, как несвоевременно произнесенная речь освободиться от окружения вражескими народами, но также избавить Родину и вместе с ней и весь мир от мерзкого духа, который землю ........................................................................................................................................................................................ не удивляться, что народы подвергаются наказанию сотнями раздоров и тысячами разобщенностей. Ибо рука согрешившая да подвергнется наказанию. Я слышу возражение, что таким образом мы просто воспринимаем наказание, выносим бичевание, подставляем обидчику и вторую щеку............................................................................. лее он добавлял: -- Так что если произведения никого не делают благочестивым, а человек должен быть благочестивым, прежде чем он начнет творит произведения, то становится очевидным, что только вера одна по величайшей милости Христа................................................................................................ точно так, как борьба Лютера против развращенного папства была справедливой борьбой, Учил же нас ведь наш учитель Клаузевиц, что к оружию войны относится дух справедливости, который ....................................................................................... борьба наша должна означать: "От страха перед Ним обратились в бегство враги Его, все злодеи были свергнуты, и спасение было в Его руке" (Маккавей III, 6), речь не должна идти о преследовании бегущих народов, но о спасении собственного и чужих народов. Мы были бы слепы и действительно, все жертвы были бы напрасными, если такое необдуманно и Божье........ имеет ту внешнюю свободу, которой мы должны достичь, если даже ему одновременно даруется внутренняя высокая и истинно божественная свобода. И достигаем мы ее не на полях сражений, какими бы победоносными мы там ни были, а мы находим ее только в наших сердцах. Поскольку внутренняя свобода равнозначна вере, которую мир намеревается утратить. Так что эта война не просто..................................................................... как говорил Иоанн Креститель: "Ему должно расти, а мне умаляться" (Евангелие от Иоанна 3, 30), так и война эта, которой должно расти, поскольку вера умаляется, и до тех пор, пока вера не возродится заново и не распространится, не будет эта война знать ни конца ни края. Зло волею зла ............................. и нам почти начинает казаться, что должны мы прежде всего посеять по всему миру черные полчища, дабы из огня Апокалипсиса могло восстать новое братство и общность, чтобы было восстановлено Царство Христа и новый и великолепный........ черные полки, имеющие на вооружении неблагородное оружие, выставлены против нас, так что это всего лишь авангард. За ним следует черное войско, следует ужас Апокалипсиса Иоанна. Ибо пока белая раса не преодолеет инертность чувства и..... лишается чести, это потерянное поколение, и будет жуткая темень вокруг него, и никто не придет на помощь, и его................ в соответствии с Писанием? "Хорошие благочестивые произведения никогда не создают доброго благочестивого человека, а добрый благочестивый человек творить хорошие благочестивые произведения,-- говорил Лютер о свободе христианина, а да и яд богохульников и авантюристов, который разлит не только над гордыми метрополиями врага, не пощадил он также и нашу Родину. Подобно крайне запутанной сети незримо нависает он над нашими городами.................................................................. должно произойти подобно прежде всего славному походу в 70 году от Р.Х. для объединения разобщенных германских племен, так что славой этой намного более великой и более ужасной войны будет не только братское объединение племен, но и в такой же степени.......................................................................... и вера, и милость свободы будут снова наши. И тогда можно будет сказать: "Христианин -- покорный слуга всех вещей, и он подчинен каждому", а также: "Христианин-- человек, свободный ото всех вещей, и он не подчинен никому", и то и другое будет правильно, и под этим мы должны понимать истинную свободу. Я не знаю, смог ли я выразить свои мысли действительно понятно -- ведь мне и самому пришлось достаточно помучиться, чтобы прийти к такому пониманию,-- но я все же уверен, что изложены они достаточно наглядно. Здесь тоже может иметь силу то, что говорил генерал Клаузевиц: "Разрывающие сердце опасности и страдания с легкостью приводят к тому, что чувство начинает перевешивать убеждения ума, а в сумерках всех проявлений глубокое и ясное видение настолько затруднено, что его замена становится куда более понятной и простительной. Предчувствие и ощущение истины - вот то, на основании чего всегда совершаются поступки". Вот так объяснил майор фон Пазенов проблему войны и немецкого будущего, и далось ему это нелегко. Война, для служения которой его воспитывали, война, ради которой он все молодые годы носил форму и ради которой снова надел ее четыре года назад, война вдруг перестала быть делом формы, перестала быть делом тех, кто носил форменные брюки синего или красного цвета, перестала быть делом враждующих товарищей, которые в рыцарском поединке скрещивают клинки, война перестала быть как венцом, так и сутью жизни человека в форме; она незаметно и тем не менее все ощутимее начала подрывать основы этой жизни, сделала призрачными моральные устои, и сквозь узлы этого сплетения проглядывала ухмылка греха, Духовных сил, полученных после обучения в кадетской школе в Кульме, явно не хватало для того, чтобы совладать с грехом, и это тем более не было удивительным, поскольку церковь сама, вопреки своему более совершенному оснащению, не преуспела окончательно в противоречиях грехопадения, Но то, что померещилось Святому Августину как святость земного мира, что до него уже пригрезилось стоикам, идея Державы Господней, вмещающей все, что несет на себе лик человеческий, эта возвышенная идея, проглядывающая сквозь картину разрывающих сердце опасностей и страданий, она-- скорее чувство, чем убеждения ума, скорее сумерки, чем глубокое и ясное видение,-- дала свои всходы в душе старого офицера, и таким образом протянулась хоть и расплывчатая, иногда прерывающаяся, но тем не менее уловимая линия Зенона (Зенон из Китиона -- древнегреческий философ, основал в Афинах школу стоиков) и Сенеки (Сенека Луций Анней -- римский политический деятель, философ и писатель, представитель стоицизма) вполне может быть от самих пифагорийцев до хода мыслей майора фон Пазенова, РАСПАД ЦЕННОСТЕЙ (5) Логический экскурс Допустим, что в кайзеровской прусской кадетской школе в Кульме царил иной стиль мышления, чем хотя бы в какой-нибудь римско-католической пасторской семинарии, обозначение "стиля мышления" очень сильно напоминает смутность тех философских и исторических направлений, методологическая суть которых заключена в слове "интуиция". Априорная однозначность мышления и логоса не допускает никаких стилистических оттенков, то есть ей, кроме априорного самопонимания духа, не требуется никакая иная интуиция, и все остальное она отсылает к сфере эмпирических вариаций, патологических отклонений, подлежащих не философскому, а психологическому и медицинскому изучению. Неполноценность эмпирического и земного мышления человеческого мозга перед абсолютной логикой "Я", перед абсолютной логикой Бога. Или позволительно также возразить: абсолютная формальная логика конечно же существует, она неизменна также для человеческого мозга - изменяется лишь форма мышления, изменяются воззрения на сущность мира, то есть это в лучшем случае познавательно-теоретический, а ни в коем случае не логический вопрос. Логика, подобно математике, остается "лишенной стиля". Действительно ли форма логического не имеет ничего общего с содержанием? Кое-где она сама примечательным образом становится содержанием, и отчетливее всего, пожалуй, когда следуешь так называемым формальным цепочкам доказательств, и не только потому, что звенья этой цепочки являются аксиомами или аксиомоподобными положениями (хотя бы тот же тезис противоречия), то есть высказываниями, образующими непреодолимые пределы убедительности (пока они, как, например, с тезисом об исключении третьего, однажды не преодолеваются) и их очевидность может быть осмыслена только лишь содержательно, но не может быть доказана больше формально, более того, нет вообще необходимости выстраивать такого рода логическую цепочку, вся логическая махина исключений и доказательств немедленно даст сбой, если не будет надлогических и, вопреки всем перенесениям формальных границ, в конце концов метафизических и содержательных принципов, благодаря применению которых поддерживается функционирование всего механизма. Здание ной логики покоится на содержательных основах. Интуитивно-психологический идеализм имеет предпосылкой "ощущение истины", на очевидности которого каждая цепочка вопросов, начинающаяся с удивленного "что это?", продолжающаяся постоянно повторяемым "почему?", приходит в конце концов к завершению, к аксиомной убедительности: "Это так и не иначе". Если же перед лицом неизменности априорного и чисто формального логоса ощущение истины является излишним введением, то с учетом содержательных элементов в логическом достигается новый и более оправданный уровень yвaжения, поскольку позиции очевидности в конце цепочки вопросов и доказательств отделились от формальной неизменности и должны теперь вопреки определяющему влиянию на логический ход доказательств обрести самостоятельную и основывающуюся на его очертаниях форму. Проблема, возникающая в связи с этим: каким образом может содержание, будь оно логически-аксиоматической или внелогической природы, так вторгаться в формальную логичность, что при поддержании формальной инвариантности возникает неизменность стиля мышления? Эта проблема теперь уже не психологическая, не эмпирическая, а методологическая и метафизическая, поскольку за ней стоит во всей априорности исконный вопрос всего этического: как может Бог позволять ошибки, как в мире Божьем смеет жить безумие? Можно себе представить, что существуют цепочки вопросов, которые вообще не могут быть доведены до конца: очевидно, этим свойством обладают все цепочки оптических вопросов - проблема материи, которая, продвигаясь все дальше и дальше от основного понятия к основному понятию, от исходного вещества к атому, от атома к электрону, от электрона к кванту энергии, постоянно оказывается только на временном этапе завершения, цепочки вопросов. На каком месте прерывается такого рода цепочка вопросов, является теперь делом ощущения истины и ясности, то есть делом находящейся в силе аксиоматики. Если по учению Тальса (Тальс из Милета (625--547 гг. до н.э.) -- греческий философ и математик. 108) необходимо определить точку убедительности для цепочки оптических вопросов с субстанцией "вода", то это указывает на то, что для Тальса действовала система аксиом, внутри которой водное качество материи казалось "доказуемым". Здесь имеются содержательные, а не формально-логические аксиомы, прерывающие цепочку вопросов, это аксиомы действующей космогонии - но эти содержательные аксиомы должны находиться в каком-то, по крайней мере относительно отсутствия противоречий, согласии с формально-логическими аксиомами, ибо не соответствуй содержательный ход доказательств формальному, не будет и убедительности. (То, что, несмотря на все это, содержательные и логические аксиомы могут вступать в противоречие, можно увидеть на примере учения двойной истины.) Но даже если с полным скептицизмом ставить на исходную точку незнания и, оспаривая наличие космогонической убедительности и ее аксиоматики, принимать цепочку вопросов как непрерывную и ее прерывание рассматривать как чисто целесообразную, но фиктивную преднамеренность, то становится ясно, что незнание как таковое тоже располагает определенным характером убедительности, которая опирается на определенную логичность и определенную логическую аксиоматику. Определенное, выходящее за рамки интуитивного рациональное представление этих отношений может обеспечить множество содержащихся и действующих в какой-то картине мира аксиом. Само собой разумеется, что это множество аксиом не может быть ни продемонстрировано ни сосчитано - богатство аксиом или нехватку аксиом можно определить только в экстремальных случаях. Космогония примитивного, например, в высшей степени сложна: каждая вещь в мире живет своей собственной жизнью, является в определенной степени causa sui, в каждом дереве обитает свой собственный бог, в каждой вещи - собственный демон; это мир бесконечного множества аксиом, и каждая цепочка вопросов, касающихся вещей мира, каждая цепочка вопросов уже после нескольких, а может, даже после первого шага наталкивается на одну из этих аксиом. Перед лицом такого множества коротких, едва ли не однозвенных онтологических цепочек эти цепочки в монотеистическом мире ведут очень далеко, если не бесконечно далеко, собственно, настолько далеко, пока не сольются в единой первопричине -"Бог". Следовательно, если принимать во внимание лишь логически-космогонические аксиомы, пренебрегая другими, есть хотя бы чисто логическими, то для обоих экстремальных случаев, представленных полярными космогониями примитивной магии и монотеизма, количество аксиом снижается от бесконечности до единицы. Поскольку язык является выразителем логики, поскольку логика внутренне присуща логике языка, то от языка можно протянуть обратную связь к количеству онтологических аксиом, к природе логики и к изменчивости ее "стиля", так как именно сложная онтологическая система примитивного - расширенная система аксиом - находит отражение в чрезвычайно сложной структуре и синтаксисе своего языка. И в такой же малой степени, как изменение метафизической картины мира объясняется причинами целесообразности - никто не сможет утверждать, что западная метафизика "целесообразнее", чем хотя бы стоящая по меньшей мере на такой же ступени развития, китайская,- в такой же малой степени можно ставить упрощение и основополагающее изменение стиля языков (нельзя не поставить под сомнение и их практическое оттачивание) исключительно в зависимость от соображений целесообразности: целиком и полностью исходя из того, что объяснений только с позиций целесообразности явно не хватает для целого ряда изменений и синтаксических особенностей. Какие функции может выполнять система аксиом, будь она онтологической или логической, каким образом в этой неизменности формального она все же проявляется как "стиль", может по-прежнему быть представлена образной картиной: в определенных геометрических конструкциях бесконечно удаленная точка произвольно берется на конечном уровне символов, а далее конструирование осуществляется таким образом, словно эта фиктивная точка бесконечности действительно является бесконечно удаленной. Положение отдельных конструктивных звеньев относительно друг друга остается в такой конструкции неизменным, словно та точка действительно бесконечно удалена; лишь сдвигаются и искажаются все размеры. Подобным образом можно себе представить изменения, которым подвергаются логические конструкции, когда точка логической убедительности движется из бесконечности к конечности и земному: сохраняется формальная логика как таковая, образ ее умозаключений, даже ее содержательное ассоциативное соседство, меняются только "размеры" и "стиль". Шаг, который еще только предстояло сделать за рамки монотеистической космогонии, был почти незаметным и все-таки более важным, чем все предыдущие: первопричина вышла за пределы "конечной" бесконечности все еще антропоморфного бога в истинно абстрактную бесконечность, цепочки вопросов уже больше не замыкаются на этой идее Бога, а уходят действительно в бесконечность (они, так сказать, больше не стремятся к точке, они движутся параллельными путями), космогония не опирается больше на Бога, она покоится на вечной продолжаемости вопросов, на осознании того, что нигде не сущестеует конечной точки, что вопросы всегда могут, всегда должны задаваться, что не подлежит предъявлению ни первовещество, ни первопричина, что за логикой стоит еще металогика, что каждое решение оказывается всего лишь промежуточным решением и что не остается ничего другого, кроме акта задавания вопросов как такового; космогония стала радикально научной, и ее язык, ее синтаксис сбросили свой "стиль", превратившись в математическое выражение. 35 Во вторник, четвертого июня, Эш и Хугюнау пересекали Рыночную площадь. Погода была дождливой. Полный и круглый, в распахнутом сюртуке Хугюнау продвигался горделивым шагом. "Словно победитель",--ядовито подумал Эш. Свернув у ратуши, они стали свидетелями такой процессии: в тюрьму, может, с вокзала, а может, от здания суда вели немецкого солдата, связанного, в сопровождении двух человек с ружьями наперевес. Накрапывал дождь, крупные капли падали солдату на лицо, и чтобы стереть их, ему приходилось время от времени поднимать связанные руки и тереться о них лицом; это был неловкий и в то же время трогательный жест. "Что с ним произошло?" -- спросил Эш слегка пораженного Хугюнау. Хугюнау пожал плечами, пробормотал что-то об убийстве с ограблением и растлении детей и добавил: "Или зарезал пастора... кухонным ножом". Эш повторил: "Зарезал ножом". "А если это дезертир, то расстреляют",-- подвел Хугюнау черту, а перед глазами Эша возник военный трибунал, заседающий в хорошо известном зале судебных слушаний, комендант города в качестве судьи, он услышал его безжалостный приговор и увидел, как этого солдата ведут под накрапывающим дождем по тюремному двору, как он, остановившись перед командой по приведению смертного приговора в исполнение, в последний раз вытирает о связанные руки лицо, на котором смешались дождевые капли, слезы и холодный пот. Эш был человеком пылкого нрава: мир для него делился на черное и белое и казался вовлеченным в игру злых и добрых сил. Но его пылкость часто приводила к тому, что личность заслоняла собой дело, он уже был готов обвинить в бесчеловечности, проявленной к этому бедному дезертиру, не бездушный жестокий милитаризм, а майора, он уже хотел сказать Хугюнау, что майор этот порядочная свинья, когда вдруг оказалось, что это не так. и его внезапно охватила растерянность, потому что неожиданно выяснилось, что майор и автор той статьи -- один и тот же человек. Майор не был свиньей, майор был чем-то более порядочным, майор внезапно переместился с черной половины мира в белую. Перед глазами Эша очень отчетливо возникла та редакционная статья; не совсем ясные, но благородные мысли майора были ему понятны, представлялись частью высшей цели, какой была забота о свободе и справедливости мира, и это казалось тем более примечательным, что он усматривал во всем часть своей собственной задачи и цели, выраженных, впрочем, в настолько сильно возвышенном, светлом и свободном стиле, что все, что он сам думал или предпринимал по этому поводу, теперь воспринималось как нечто глупое, ограниченное, повседневное и близорукое. Эш остановился и вздохнул: "Приходится платить". Хугюнау был неприятно поражен: "Вам легко говорить, не вас расстреливают", Эш покачал головой, сделал отметающее и слегка безнадежное движение рукой: "Если бы дело было только в этом,., дело в порядочности.., а вы знаете, было время, когда я хотел вступить в общество свободомыслящих людей!" - "А если и так",--произнес Хугюнау. "Вам не следует так говорить,-- продолжил Эш,-- в Библии ведь что-то есть. Прочитайте-ка только статью майора". "Хорошенькая статья",-- сказал Хугюнау, "И что?" Хугюнау задумался: "Еще статью он нам едва ли напишет. Сейчас печатать нужно нечто иное. Но это, естественно, придется снова делать мне одному, до вас же подобное ну совершенно не доходит. И при этом вы хотите издавать газету!" Эш посмотрел на него полными отчаяния глазами; было совершенно очевидно, что с таким куском дерьма никуда не продвинуться -- парень не понимал или не хотел понимать. Эш с удовольствием набил бы ему морду. Он сорвался на крик: "Если вам должно быть ангелом, что приступил к нему, дабы служить ему, тогда я уж лучше буду дьяволом", "А мы все не ангелы",-- философски заметил Хугюнау. Эш согласился; к тому же они уже подошли к своему дому. В коридоре играла Маргерите и несколько мальчиков, которые жили по соседству. Она зло посмотрела, поскольку ей помешали, но Эш, не обращая на это никакого внимания, подхватил ее и посадил себе на шею, крепко удерживая за ноги. "Осторожно в дверях",-- крикнул он и пригнулся перед порогом. Хугюнау вошел за ними. Когда они поднимались по лестнице вверх, Маргерите, плывущую высоко над полом, взирающую на странно увеличившийся двор и раскачивающийся сад, охватил страх; она ухватилась жесткими детскими ручонками за лоб Эша, пытаясь покрепче зацепиться за его глазные впадины. "Спокойно там наверху,-- скомандовал Эш,-- осторожно в дверях". Не помогло и то, что он наклонился: Маргерите напряглась, откинув тело назад, бабахнулась головой о верхний косяк двери и завыла. Эш, который издавна привык успокаивать плачущих женщин ласковым прикосновением, опустил девочку пониже, чтобы поцеловать, но она начала вырываться, вцепилась ему в лицо, так что пришлось опустить ее на землю и отпустить. Маргерите хотела убежать, но там, расставив руки, стоял Хугюнау и пытался поймать ее. Он с удовольствием наблюдал, как малышка рвалась из рук Эша, и если бы она вместо этого осталась у него, это было бы большой радостью. Но увидев ее угрюмое лицо, он не решился задержать ее, более того, он широко расставил ноги и сказал: "Дверь здесь". Малышка сообразила, улыбнулась и проскользнула на четвереньках сквозь "дверь". Эш проводил ее взглядом: "Она может укокошить от нечего делать,-- это звучало как нечто трогательное,-- этакий маленький чумазый сорванец". "Ну, она, кажется, целиком и полностью соответствует вашему вкусу... Но я хотел бы теперь поставить сюда как можно скорее свой собственный письменный стол". "Не могу воспрепятствовать этому,-- буркнул Эш,-- в любом случае настанет время, когда вы здесь займетесь редакционными делами". Мысли Хугюнау по-прежнему крутились вокруг ребенка: "Малышка-то ведь постоянно здесь". По лицу Эша пробежала легкая улыбка: "Дети -- это и счастье и беда, господин Хугюнау, но вам этого не понять". "Я бы еще понял, если бы вы до безумия любили ребенка. Но вот только зачем вы хотите удочерить эту маленькую чужую бестию?" "Не все ли р