мне стало весело. Решительно, я ошибся в нем вчера! Я оделся и спустился вниз, чтобы поблагодарить его за услугу. Он был, судя по всему, в расчудесном настроении, сообщил мне, что температура за ночь упала до минус двадцати. Сказал, что вот-вот приедет механик. Наш автомобильчик сверкал никелем на снегу, отмытый до блеска, - дорогая безделушка, причуда богатых горожан, немного неуместная в этой обстановке. Но он был здесь, и мне стало как-то спокойнее. Пусть он не готов пуститься в путь прямо сейчас - все равно. Раймон принялся очищать скребком ветровое стекло; он уже успел покопаться в моторе и полагал, что толчок мог повредить какую-то деталь. Механик, заверил он меня, все исправит в два счета. Затем, надев брюки, слуга подал нам завтрак, Мы поели одни за низким столиком в гостиной. Где-то было включено радио, играла музыка - не то Франс Галь, не то Мишель Полнареф, я не разобрал. Раймон, шустрый, проворный, хлопотал, наполняя весь дом шорохами. Пока мы пили кофе, он натирал пол, смахивал пыль с мебели, по комнате разлился запах воска и меда. Вскоре пожаловал и "сам" в потертых джинсах и непромокаемых сапогах. Господин Стейнер был небрит, нечесан, сутулился; мне показалось, что он спал этой ночью не лучше меня. Длинный, как жердь, он будто не знал, куда девать свой остов, когда выпрямлялся во весь рост, а свисавшие серые пряди волос делали его похожим на какого-то облезлого гуру. - Как, вы еще здесь? Куда девался вчерашний радушный хозяин - мы, оказывается, мешали! Ему не терпелось нас выпроводить. Элен заверила его, что мы, разумеется, уедем сразу же, как только починят машину. - Поспешите, пока стих буран, это ненадолго. Даже не попрощавшись, он оставил нас и отправился на лыжную прогулку по снежной целине. По мне, так эта грубость была даже лучше: по крайней мере, никто не притворялся. Он приютил нас на ночь; как говорится, пора и честь знать. Элен встала в скверном настроении, с сильной головной болью. Она ушла наверх принять душ, а меня Раймон уговорил осмотреть дом. При свете дня наше пристанище, утопавшее в снегу, выглядело прелестно, как кукольный домик; казалось, будто зверек, свернувшись, выглядывает из-под пуховой перины. Эта старая горная мыза с крышей, увенчанной высоким гребнем, наводила на мысли об уединении и покое. Раймон был сама любезность - странное дело, хозяин с утра стал мрачнее тучи, а угрюмый слуга, наоборот, повеселел; он показал мне кухню, прачечную, чердак, где была оборудована комната для отдыха, дал мельком заглянуть в спальни хозяина и хозяйки - стало быть, они спали врозь, - сводил меня и в гараж, устроенный в бывшем амбаре, где имелся полный комплект инструментов, блестящих, как новенькие, и разложенных в образцовом порядке. Он расчистил от снега родник - струйка застыла ледяным конусом. Раймон был неотделим от этого дома, даже говорил о нем как о своем, я только и слышал: "наша резиденция, наш домик в горах"; он поспешал на своих коротких ножках, открывал передо мною двери, зажигал свет. Я бы искренне восхищался всем этим, но из-за давешних замечаний Элен видел все, будто в кривом зеркале. Дом не грел меня, скорее раздражал. Я слушал вполуха, как мой гид распространяется об оконных рамах, о резных буковых наличниках, о ванильном оттенке внутренних переборок, о печи, в которой когда-то пекли хлеб, а теперь плавили смолу. Если он думал, что меня умилят все эти деревенские штучки, так мне их с лихвой хватило в детстве! Во всей этой экскурсии случился только один не лишенный интереса эпизод, который должен был бы меня насторожить: когда мы проходили через кухню, Раймон показал пальцем на вделанную в стену панель в дальнем углу, на которую я не обратил внимания. - Там, в подвале, личный кабинет "самого", - пояснил Он и подмигнул мне, как будто сказал нечто скабрезное. Справа от панели я заметил большой ключ - он был на самом виду. Я не нашелся, что ответить, и благополучно забыл об этом. Вскоре приехал на мотосанях механик, неопрятный толстяк в анораке поверх расстегнутой рубашки, и я подивился выносливости местных жителей, которые выходят на улицу полуодетыми при температуре ниже нуля. Из-под майки виднелась черная курчавая поросль на груди. Он тут же нырнул под капот машины, а когда я подошел, едва поднял голову - и красная же у него была физиономия! - чтобы поздороваться со мной. Заляпанные машинным маслом штаны были ему велики и сползали. Меня эта неряшливость успокоила: ясно, что он целыми днями возился с моторами и смазкой. Мне хотелось поскорее уехать: к вечеру опять обещали снегопад. Механик, то и дело утирая нос рукавом, немногословно поведал мне, что дорожная служба уже расчищает шоссе, а связисты чинят телефонную линию. Я поднялся наверх предупредить Элен и от нетерпения даже вынес наши чемоданы и поставил их на крыльцо. Однако время шло, а мастер все копался в моторе и вытирал руки черной тряпкой, торчавшей из кармана. Через каждые десять минут он просил Элен сесть за руль и включить сцепление. Но наша красавица не трогалась с места. Сам я ничего не понимаю в автомобилях, не умею даже повернуть ключ в замке зажигания, и мы приставали к механику с расспросами. Он отвечал уклончиво: то будто бы аккумулятор разрядился, то искры нет, то рулевая передача не в порядке. Его медлительность бесила меня, порой мне думалось, уж не уснул ли он. Элен больше опасалась, что этот тип мало что смыслит в своем деле. Прошло больше часа, у нас зуб на зуб не попадал от торчания на холоде. Наконец механик вынырнул из чрева машины и, впервые посмотрев мне в лицо - мне, а не Элен, - тусклым голосом сообщил, что правое колесо погнулось, по всей вероятности, когда машина въехала в сугроб, и надо менять ось. У него в гараже такой детали нет, придется заказать ее в Понтарлье, Доле или Беэансоне, где есть мастерские по ремонту автомобилей этой марки. К сожалению, на дорогах заносы, а телефонная линия по-прежнему неисправна, поэтому нужную ось он сможет получить не раньше завтрашнего утра, при условии, что ненастье не усилится и он сможет сегодня до вечера связаться с поставщиками. Эта лавина новостей одна другой хуже сразила нас наповал. Элен даже попыталась умаслить механика, предложив ему большие деньги, если он починит машину сегодня до темноты. Тот, раздраженно поморщившись, заявил, что детали у него нет и он не может сотворить ее из воздуха. "На нет и суда нет", - отрезал он, и поговорка - тоже мне, кладезь народной мудрости! - была, однако, более чем справедлива. Даже не вымыв руки, он укатил на своих мотосанях. И потянулось долгое, нескончаемое ожидание. Элен, ругая себя на чем свет стоит, что не взяла с собой мобильный телефон - ей хотелось на каникулах порвать всякую связь с Парижем, - ушла, вконец расстроенная, обратно в комнату, не преминув по дороге снять трубки со всех телефонов, чтобы убедиться, что гудка нет. Она все твердила, как ужасен этот дом и как ей здесь не по себе. Я находил, что она преувеличивает, верно, просто устала. Заносить в дом чемоданы мне не хотелось - я все еще надеялся, что мы скоро отчалим. К обеду вернулся с лыжной прогулки Жером Стейнер; его долговязую фигуру я увидел издали, размашистым шагом он скользил по снегу. - Вы все еще здесь? Неужели вам так полюбились наши края, что вы не в состоянии их покинуть? Это уже было откровенное хамство. С высоты своего роста он смотрел как будто поверх вас, и хотелось стать на голову выше, чтобы взглянуть ему прямо в глаза. Он направился к машине, сел на водительское место, включил сцепление и велел Раймону подтолкнуть сзади. На минуту во мне затеплилась надежда, и я молил Бога, чтобы нетерпение и досада помогли там, где профессиональные знания оказались бессильны. Стейнер бранился, колотил кулаками по рулю, честил своего слугу, и я только диву давался, как быстро давешний джентльмен превратился в ломового извозчика. Наконец, потеряв терпение - мотор так и не соблаговолил завестись и только чихал, - он вышел из машины со свирепым лицом, в сердцах пнул ногой переднее колесо и, в упор не замечая меня, рявкнул Раймону, что машина должна быть починена к вечеру во что бы то ни стало. Дурень-недомерок не поспевал за ним и, запыхавшись, пытался на бегу объяснить ситуацию. Стейнер скрылся в доме, громко хлопнув по очереди всеми дверьми. Меня в дрожь бросило при мысли, что наш отъезд зависит теперь исключительно от коротышки на побегушках. Он обещал отвезти меня в гараж, который был километрах в десяти, но к часу дня погода резко переменилась. Северо-восточный ветер принес тяжелые тучи, снова повалил снег, еще гуще вчерашнего, и ехать куда бы то ни было на машине стало опасно. Раймон, который, похоже, проникся ко мне симпатией, предложил перекинуться с ним в карты у камина. - Вы уж на "самого"-то не обижайтесь. Он нынче не в духе, с ним такое бывает, пройдет. Этот шельмец, когда он не говорил и не задумывался, здорово смахивал на дебила со своей неизменной ухмылкой на лоснящейся физиономии. После того как хозяин его отчихвостил, он стал мне почти симпатичен. Я с важным видом толковал ему: мол, мы с Элен оба "не из простых", живем душа в душу, в эти края нас занесло случайно, и нам необходимо как можно скорее вернуться туда, где нам место, в круг людей деликатных, воспитанных, культурных. Он кивал в ответ" повторял: "Да, мсье, мы постараемся", - но я так и не понял, удалось ли мне его убедить. Когда он сдавал карты, я машинально поднимал глаза и любовался танцем снежных хлопьев в свете угасающего дня. Я впервые заметил, как красив падающий снег - он кружит в невесомости, не то что дождь, который тупо подчиняется закону земного притяжения. Время от времени налетавший порывами ветер бился в окна, снежные кристаллики шуршали о стекло, оседали в уголках оконного переплета. Высокие ели колыхались, словно их раскачивала невидимая рука, и я бы ничуть не удивился, если бы эти полчища деревьев двинулись на нас и погребли под собой. Но дом стоял прочно, не качался, не скрипел. Ковры, мягкие подушки, деревянные панели сплотились в заговоре против разбушевавшейся стихии, образовав славный островок уюта и комфорта. Только большие часы с маятником в дальнем конце прихожей своим унылым боем напоминали мне детство и нагоняли тоску. Когда мы начали десятую партию, раздался автомобильный гудок, хлопнула дверца машины - это пожаловала Франческа Спаццо-Стейнер, супруга хозяина. Она выехала из Лиона пять часов назад и еле добралась из-за метели. Это была высокая, полная женщина - итальянка родом из Ломбардии, - с холодными глазами; с ее появлением атмосфера в доме сразу изменилась. Мне эта дама с первого взгляда не понравилась, она смотрела сквозь вас, будто не видя, была немногословна, и о чем бы ни зашел разговор, при ней он быстро иссякал. Нос у нее был прямой, тонкий, скулы высокие, волосы каштановые; казалось, будто молодость вот сейчас, только что ее покинула, оставив теплый отсвет, который так не вязался с ее чопорной миной. Женщина на той узкой грани, что отделяет расцвет от увядания. Кое-что в ее лице удивило меня: кожа на веках, ее было слишком много и она складками лежала над ресницами, точно поднятые шторы на окне. Мне невольно подумалось; а как она опускает их на ночь, когда ложится спать? Меня хозяйка едва удостоила приветствием, отдала какие-то короткие распоряжения Раймону и поднялась к себе в комнату переодеться. Лицо слуги в ее присутствии разом стало другим, хитровато-угодливым. Он бросил карты и с озабоченным видом заспешил к своим делам. Я не мог взять в толк, что же связывало эту осеннюю красу с карликом-недомерком и с престарелым похотливым хиппи. Решительно, мы в этом доме пришлись не ко двору! Стемнело как-то сразу, на душе у меня тоже стало мрачно, и я поднялся к Элен - с ней все-таки спокойнее. Она стояла у окна, босиком, в длинном, почти до колен, свитере, и плакала, глядя, как нашу машину мало-помалу заносит снегом. "Я хочу уехать, уехать", - твердила она. Я утешал ее как мог: нам просто чертовски не повезло, завтра же, как только доставят нужную деталь, мы сможем вернуться в Париж. Но она не доверяла механику - шарлатан, ни черта не умеет! - а в поведении наших хозяев ей чудилось коварство. - Брось, им самим не терпится нас поскорее выпроводить. Я сейчас видел жену Стейнера, она на меня просто волком смотрела. Сдается мне, они уже локти кусают, что пустили нас в дом. Но убедить Элен мне никак не удавалось, и ее страхи заразили меня. - У меня здесь какое-то странное чувство: как будто в этом доме не живут, я бы сказала, его просто занимают. Все тут слишком чистенькое, с иголочки, слишком тщательно подновленное. Она разделась, легла в постель, позвала меня к себе, попросила согреть ее, приласкать, и мы долго лежали обнявшись, одолеваемые одними и теми же сомнениями. Потом Элен ваялась было за очередной кошмарный детектив - она читала запоем все эти истории о маньяках-убийцах, садистах и психопатах и с каким-то извращенным простодушием живописала мне их подвиги , - но книжка выпала у нее из рук. Ужасы на экране или на страницах книги - это роскошь, это для тех, кто чувствует себя в безопасности. Часов в семь она попросила меня принести ей чаю. Я направился в кухню, рассчитывая застать там Раймона, как вдруг до меня донеслись отголоски бурной ссоры. Муж, жена и их слуга выясняли, отношения, как я понял, из-за нас. Я так и застыл на лестнице. Из того, что мне удалось расслышать, следовало, что мадам из соображений гуманности хочет, чтобы мы остались, а Стейнер настаивает на том, чтобы выгнать нас вон, в мороз, на ночь глядя, Я стоял, как громом пораженный, ничего не понимая: вчерашний гостеприимный хозяин жаждал от нас избавиться, а неприветливая хозяйка защищала. Она резко осадила Раймона, который пытался как-то примирить обе стороны, и по ее тону нетрудно было догадаться, кто в этом доме главный. Хозяйка с мужчинами не церемонилась, им и вдвоем было с ней не сладить. Ну почему мы не сообразили тогда же унести ноги! Дальше слушать мне не хотелось; вконец сбитый с толку, я поднялся к Элен, но рассказать ей об услышанном не решился. Соврал, что чая в кухне нет. Немного погодя к нам постучался хмурый Раймон с двумя подносами, на каждом дымилась миска аппетитного супа, стояли тарелки с местными сырами и фруктами. Он сказал, что хозяин с хозяйкой устали и ужинают у себя. Я было стал извиняться: мол, мы их стесняем, нам очень жаль. Он опять заверил нас, что телефонную линию исправят к утру, машину починят, а в крайнем случае они вызовут из Понтарлье такси, в общем, в Париж нас так или иначе отправят. Элен чуть приободрилась, съела немного супа и надкусила ломтик сыра, который я с аппетитом доел. Потом она уснула. Я полистал валявшиеся в комнате иллюстрированные журналы, пожалел, что нет телевизора - хоть какая-то была бы связь с миром. Мысленно я подсчитывал серии, которые не удалось посмотреть, и предвкушал, как наверстаю дома упущенное. То-то будет блаженство! Но среди ночи меня разбудил лихорадочный шепот Элен: - Бенжамен, у меня нехорошее предчувствие. Давай уйдем отсюда. Я растерянно моргал спросонья. - В такой холод, да ты с ума сошла! Мы же простудимся насмерть. И потом, это будет чистой воды хамство. - Ну и пусть. Стейнер-то нам тоже нахамил сегодня утром. Они спят и видят, чтобы мы убрались, вот мы и уберемся! И вообще, мадам Стейнер даже не соизволила зайти поздороваться со мной! Как я ее ни урезонивал, все было бесполезно. Единственное, в чем она уступила, - еще немного повременить с уходом (было около половины пятого). Элен была сама не своя, в таком состоянии я никогда ее не видел. Она собрала в сумку самые необходимые вещи, оделась и не отставала от меня, пока я не оделся тоже. Все готова была бросить, машину, чемоданы, одежду, лишь бы оказаться подальше от этого дома. Со страху она стала на себя не похожа. - Что-то здесь неладно, - твердила она. - Если мы останемся, с нами случится несчастье. В четверть седьмого, набив карманы съестными припасами (в основном со вчерашних подносов), мы на цыпочках покинули дом. Лестница отчаянно скрипела, деревянные ступени прогибались под нами, стонали; чудо, что нас никто не услышал. Большой дверной молоток поблескивал латунью на внутренней стороне входной двери. По ошибке ли или в насмешку его повесили внутри дома, как будто надо было стучать, чтобы выйти, а не наоборот. Нам удалось отпереть замок без шума - ключи, к счастью, висели тут же. Раймон забыл погасить свет над крыльцом. Мне было безумно стыдно, что я удираю, как вор, не оставив даже коротенькой записки с извинениями или объяснениями. ГОРЕ-БЕГЛЕЦЫ От холода у нас перехватило дыхание, брызнули слезы из глаз. В сумраке лес смутно вырисовывался темной трепещущей массой. Снег поскрипывал под ногами. Еще стояла непроглядная ночь, не было видно ни зги, и мы могли ориентироваться лишь приблизительно. Элен сразу задала такой темп, что мы согрелись, она неслась вскачь, точно удирала от погони, и, благодаря своей физической форме - как-никак годы занятий спортом, - оставила меня далеко позади. Пробежав сотню метров, она обернулась к дому, отсалютовала, высоко подняв руку, и крикнула: - Пока, чучела! Пропадите вы все пропадом! Мы выбрались на шоссе, то самое, по которому ехали позавчера вечером, и свернули направо: на дорожном указателе, который мы очистили от снега, значилось, что в трех километрах находится деревня С. Элен предусмотрительно захватала с собой зажигалку. Она заметно приободрилась, снова стала прежней, всегда восхищавшей меня - сильной женщиной, полной энергии и решимости. Снег окутал все вокруг, накрыл белым плащом, сковал как броней; еще не рассвело. Чего бы я только не дал, чтобы ощутить под ногами парижскую мостовую, вдохнуть славные бензиновые пары, снова терпеть тычки и ругань от хамов в толчее! Я нащупал у себя в кармане швейцарские банкноты - успел стянуть несколько у Элен, - ощутил пальцами их хрусткую плотность, прямо-таки осязаемое богатство. Я всегда чувствую себя увереннее, имея при себе крупные купюры. Но нашему бегству они помочь никак не могли. Да я первому, кто вывел бы нас отсюда, все бы отдал. Я вздрагивал от каждого скрипа или шороха, таившего в себе возможную опасность. Мне было страшно; вдруг из чаши выскочит лисица, или кабаны, или стая одичавших собак, которые пришли в леса на смену волкам, и не дай Бог с ними повстречаться. Идти было трудно, у меня ныла левая нога, и я прихрамывал. На дороге не было никаких следов шин или гусениц - дурной знак. Ботинки глубоко вязли в свежевыпавшем снегу. Ремни сумки врезались мне в плечо - нес ее, разумеется, я. Я дышал в воротник, пытаясь согреть подбородок, утирал катившиеся из глаз слезы. По обеим сторонам шоссе снежное одеяло вздымалось волнами, опускалось в низинки; ни за что на свете я не рискнул бы ступить на него, страшно было провалиться с головой. Элен не шла, а летела, можно было подумать, что она спасается от смертельной опасности, и мне стоило больших усилий не отставать. Появись на дороге хоть одна машина, мы остановили бы ее, пусть даже пришлось бы для этого броситься под колеса Деревня С. - несколько десятков домиков - показалась вдали, как раз когда ночная темень начала рассеиваться. Ни одна труба не дымилась, нигде из-за закрытых ставней не пробивался свет. Дома были заперты на замки и засовы. Огромные сосульки свисали с крыш, настоящие гарпуны, только подойди - зашибут насмерть Корка льда на фасадах походила на затвердевшую слизь, и сквозь нее отчетливо просвечивали все швы каменной кладки. Тишина давила, и, хоть в воздухе пахло молоком и навозом, ни единой живой души не было поблизости. Возможно, все жители куда-то уехали. Во дворах я не заметил ни велосипедов, ни мотоциклов, ни машин. Мы звали, сложив руки рупором, и мне вспомнилось, как я двумя днями раньше так же кричал до изнеможения у дома Стейнеров. Осунувшаяся Элен с тревогой озиралась вокруг. - Пойдем, я не хочу здесь оставаться, не нравится мне все это. Почти бегом она двинулась дальше. Когда мы вышли из деревни, было уже светло, и перспектива перед нами открылась самая мрачная. Ледяные тиски убили все живое, я не знаю ничего более гнетущего, чем горный пейзаж на рассвете в это время года. Небо расплющилось о землю, утонуло в свету, белизна стерла все краски, и невозможно было представить, глядя на этот снежный панцирь, что здесь когда-то была трава, зеленые побеги, ручьи. И повсюду только лес, бескрайний, непроходимый: не стройные, как колоннада в готическом соборе, ряды стволов, а толпа великанов, теснящихся по обеим сторонам дороги, наступающих, готовых заполонить всякое пустое пространство, - словно вернулись те далекие времена, когда Европа была покрыта дебрями и кишела диким зверьем. Чуть слышный гул поднимался от крон, нарастая, мощно вибрируя. Глупо, но каждое дерево казалось мне воплощением Стейнера, и я воображал, как все они дружно хлещут нас ветвями в наказание. Мы брели не зная куда под ногами у этих мастодонтов, а кроны их тонули в тумане. Ненавижу ели, ненавижу этих безмолвных стражей горных вершин. Внезапно Элен рухнула на кочку у обочины дороги. Силы покинули ее, и она расплакалась, второй раз за неполные сутки. Я обнял ее, попытался поднять - Мне так страшно, Бенжамен, так страшно. Элен и вправду боялась - это она-то, которой все было нипочем. Мне стало жутко. Я увещевал ее, как мог: мы ведь во Франции, не такой уж большой стране, с умеренным климатом, в районе оживленного движения, которое временно парализовано из-за каприза погоды. Здесь проезжают тысячи туристов, дорожная сеть превосходная. Мы наверняка встретим снегоуборочную машину. Не может быть, чтобы власти за целый день не почесались расчистить автомобильную трассу такого значения. Я готов был возненавидеть Элен за слабость, тем более что и сам ощущал нависшую над нами угрозу. Стаи траурно-черных птиц с карканьем проносились над головой. В памяти всплыли обрывки школьных уроков географии - что-то об оттоке населения из сельской местности. А может быть, какими-то злыми чарами нас занесло в другой век, в другой мир, не обозначенный ни в каких атласах и картах? Дорога вилась белесой лентой в уныло-тусклом свете февральского утра. Будочка, возникшая на склоне за поворотом - ни дать ни взять, кусок сахара на краю блюдца, - ненадолго вернула нам надежду. Это была автобусная остановка, пустая, заброшенная; с полчаса мы дрогли там в холоде и сырости. Стенки сотрясались от порывов ветра. Я так устал, что задремал прямо на ледяной бетонной скамье. Элен умоляла меня не спать, но я клевал носом. Она вытащила меня и из этого убежища, силой заставив подняться. Я был свинцовой глыбой, которую едва несли слабые ноги. Кончики пальцев совсем онемели. Что вы хотите - я горожанин, неженка, не лесоруб какой-нибудь и не любитель пеших походов с накачанными мышцами. С ума мы, что ли, сошли - смылись чуть свет, вместо того чтобы в теплой постели спокойно дождаться механика. Мы просто исчезнем, сольемся с белизной - и все. Даже Раймонова мерзкая рожа была мне милее, чем эта глушь. Я проклинал свою спутницу; все наши беды за эти два дня приключились только оттого, что я шел у нее на поводу. Эта женщина приносила мне несчастье. Брели мы теперь куда глаза глядят: на перекрестках бросали жребий - направо повернуть или налево. Вот уже три часа мы плутали наугад, так никого и не встретив, захваченные с собой припасы давно съели. В моих ботинках - а я-то считая их непромокаемыми - хлюпала вода. От тяжелой сумки ломило спину, не знаю, что мешало мне ее бросить. Все будто ополчилось против нас; как на грех, еще заклубился туман, и мы ничего не видели в нескольких метрах от себя. Снег неподвижными волнами накрыл все вокруг, и лес застыл, словно заколдованный. Острые скалы торчали там и сям жуткими обломанными клыками. Я до того устал, что больше не чувствовал страха. Мы свернули на дорогу под высоким горным карнизом, словно присыпанным белой пудрой, ветер сдувал и взметал ее. Мне показалось, будто между клочьями тумана мелькнула крыша. Я напряг зрение, вглядываясь в ту сторону: там мерцал свет, поднимался кверху дымок. Мне не померещилось: наконец-то люди, хоть с кем-то можно будет поговорить! Одна только надежда на это придала нам сил. Туман понемногу рассеивался, мы подходили все ближе, и эта постройка в окружении высоких елей, прилепившаяся к крутому утесу, вдруг показалась мне знакомой. Где-то я ее уже видел. Но где?.. Мало-помалу стала очевидной горькая правда: описав огромный круг, мы вернулись к дому Стейнеров. Местности-то мы не знали, да еще этот полумрак, и лес везде одинаковый - немудрено было заблудиться. Я отказывался в это поверить, не может быть, не могли мы дать такого маху. Когда Элен тоже узнала мызу, она вскрикнула и кинулась назад, - наверно, и адское пламя не напугало бы ее сильнее. На сей раз я остановил ее: довольно, до сих пор я ее слушался, о том, чтобы опять брести наобум, не может быть и речи. Но никакими силами невозможно было ее переубедить. Ее всю трясло от безотчетного ужаса перед этим местом и его обитателями. Она готова была даже расстаться со мной, лишь бы не возвращаться туда. Вот тут-то, пока мы препирались - я тянул ее в одну сторону, она меня в другую, - и затарахтел мотор. Мы оба услышали урчание мощного двигателя, работавшего на малых оборотах. И тотчас включились две белые фары, выхватив нас лучами из сумрака. Мы замерли, уставившись на машину, - ясно, что она могла принадлежать только кому-то из дома. Она затормозила в нескольких метрах от нас, дважды мигнула фарами дальнего света. Это была легковушка с откидным верхом, кажется, шведская, серая с металлическим блеском, вся в грязи и снегу. Ветровое стекло до того заляпанное, что лица водителя мы разглядеть не могли. Передняя дверца распахнулась, и из машины вышла женщина, закутанная в анорак с меховым воротником, - Франческа, супруга хозяина. Но это была совсем новая Франческа, бодрая на удивление, энергия так и била в ней ключом. Потом я еще не раз поражался тому, как она менялась. Эта женщина всякий раз будто заново рождалась, за короткое время из тусклой становясь лучезарной. У меня горло перехватило от смущения, и я еле выдавил из себя: - Мадам, нам необходимо быть в Париже сегодня вечером. Мы решили уйти рано утром, чтобы не беспокоить вас. Она ответила не сразу, наслаждаясь нашей растерянностью: - Далеко же вы ушли, как я погляжу! Много было толку вставать ни свет ни заря! Вид у нас, наверно, был самый жалкий - встрепанные, красные, с мокрыми носами, в съехавших на глаза шапках. Элен представилась. Стейнерша чуть заметно кивнула в знак приветствия и окинула ее оценивающим взглядом с головы до ног. Похоже, над всеми этими церемониями она от души потешалась. - Если вы хотели уйти, вам стоило только слово сказать. Никто вас не держит. Да если бы я не уговорила мужа, вы вообще ночевали бы на улице! Я смутился еще сильнее, стал оправдываться и совсем запутался. - Мы это только ночью решили, просто не хотелось вас будить. - Весьма похвальная щепетильность. Что ж, вы правы: пора и честь знать. Механик уже получил деталь для вашей машины. Раймон вам все скажет. Садитесь! Задним ходом она довезла нас до дома. Элен, едва усевшись, в свою очередь стала сбивчиво извиняться, но получила в ответ лишь сухое: "Не утруждайтесь!" Франческа ловко управлялась с машиной на изгибах дороги, сидя вполоборота к нам и прищурив свои тяжелые веки - мне все время казалось, что они сейчас опустятся на глаза, как две шторы. Вообще-то я порой удивляюсь, как много можно прочесть по лицу - если, конечно, уметь читать. Но Франческа Стейнер казалась закрытой книгой. Была в ней этакая осанистая неприступность - точь-в-точь отвесная стена, не зацепишься. Она прямо-таки обдавала неприязненным холодком, мне пришел на ум морозильник, превращающий воду в льдинки. Мы ехали с ней в машине минуты две, не больше, но мне они показались вечностью. Возле дома она вытряхнула нас, как узлы с грязным бельем. - В следующий раз, когда какой-нибудь добрый самаритянин приютит васт хоть спасибо скажите. Даже в гостиницах постояльцы с вечера предупреждают о своем отъезде. Она смотрела на нас с брезгливостью, в ее глазах мы, наверно, была хуже слизняков или гусениц. Я почувствовал, что краснею. Кошмарная женщина! - Еще один совет. Не попадайтесь на глаза мужу: он вне себя от вашего хамства. Только много позже я понял всю двусмысленность этого замечания. Она не спеша тронула машину с места, и мы остались вдвоем, совершенно раздавленные. Опять этот дом, который мы несколько часов назад покинули, как полагали, навсегда, - было отчего пасть духом. А уж на кого мы были похожи после нашего бессмысленного марш-броска - бродяги-оборванцы, да и только, хлюпики несчастные. Даже известие о скорой починке машины нас уже не обрадовало. Из дома вышел Раймон и кинулся к нам, он был в коротких кожаных штанишках, какие носят баварцы. При виде карлика, осклабившегося во весь рот, нам стало и вовсе тошно; если бы он хоть заикнулся о нашей позорной эскападе, мы бы его, наверно, убили на месте. Но нет, он лишь подтвердил слова хозяйки и предложил нам сейчас же съездить с ним в гараж, дабы своими глазами посмотреть, как продвигается ремонт. Он распорядился отбуксировать туда машину. Не позже трех часов она будет на ходу. Все это прозвучало вполне убедительно, сомнения наши развеялись. Да и разве могли мы теперь возражать или противиться? Но сначала карлику приспичило сделать снимок на память. Он сходил за "поляроидом" и щелкнул нас два или три раза; помню, как насупилась Элен, вынужденная позировать человеку, которого на дух не переносила. Вид у нее был жалкий, она зябко куталась в анорак, губы посинели. В "рейндж-ровере" я растирал ее, чтобы согреть. Ехали мы недолго, и проносившихся мимо мест я совершенно не запомнил. Тяжелые тучи лежали на склонах гор. Снег в низинах превратился в волнистую корку, напоминавшую безе. Было одиннадцать часов, почти середина этого безумного дня, - а я даже не подозревал, чем он закончится. После крутого поворота, в какой-то полупустой деревне, Раймон затормозил перед невзрачным домишком, который украшала выцветшая вывеска. С поднятым капотом, словно девица, задравшая юбки, наша машинка стояла над ямой в ремонтной мастерской, где пахло смазкой и горелой резиной. На стенах - календарь с красотками в бикини, реклама мишленовских шин и прейскурант. Куча старых покрышек у дверей, бетонный пол в черных масляных пятнах, повсюду разбросаны всевозможные инструменты. Подошел, шаркая ногами, хозяин гаража, все такой же расхристанный, в спецовке поверх рваной фуфайки. Когда, интересно, этот тип в последний раз мылся? С ухмылкой, разозлившей меня еще вчера, он подтвердил слова Раймона. Со станции техобслуживания в Доле ему еще утром доставили новенькую ось - он помахал ею перед нами, будто вещественное доказательство предъявлял или клялся частицей Креста. Господня. Ему-де придется разобрать часть двигателя, чтобы добраться до коробки передач, но к обеду он закончит; к тому же скоро придет еще один механик, вдвоем они быстро управятся. Сейчас он как раз заряжает аккумулятор, который за ночь сел. Да наплети он что угодно, скажи, что машину надо распилить электропилой, чтобы она поехала, мы бы и это проглотили. Он похлопывал ладонью по капоту, как жокей по холке лошади, и все повторял: "Это вещь, отличная работа", - уж не знаю, то ли восхищался мастерством немцев, то ли опасался повредить сложную механику. Раймон вился вокруг нас мелким бесом, энергично кивал на каждое слово механика, сияя от радости: ведь мы могли убедиться, что все наконец улаживается. ЗАПРЕТНЫЕ ПЛОДЫ Вскоре мы поехали обратно. Я боялся столкнуться в доме со Стейнером - чего доброго, опять спустит собак, увидев, что мы в который уже раз вернулись. Но от хозяйского гнева мы были избавлены - ни он, ни его супруга даже не показались. Раймон был за хозяина: он подал нам кофе, приготовил горячую ванну и предложил подождать наверху, пока пригонят машину. Странная деталь: кровати в нашей спальне были застелены теми же простынями, как будто подразумевалось, что мы вернемся. Но за несколько часов с нами произошло столько всего несуразного, что на эту маленькую странность мы и внимания не обратили. Потеплело, снег подтаивал, кусочки льда срывались с балконов и маленькими кинжалами вонзались в белое покрывало. Расторопный слуга был настолько любезен, что принес нам перекусить - немного ветчины со сморчками, салат из рапунцеля с орехами, сыр, фрукты, даже бутылку "Шато-Шалона"; при виде такого великодушия у нас отлегло от сердца. Мы были совсем разбиты: к физической усталости добавилось еще и унижение. Наша попытка к бегству с позором провалилась, чудо еще, что хозяева не держали на нас зла. Я подумал, что надо бы из Парижа послать им цветы, чтобы хоть как-то извиниться: все-таки наше поведение ни в какие ворота не лезло. Раймон сновал по дому бесшумно, как кот, мы не слышали его шагов, а он появлялся откуда ни возьмись, да так проворно, прямо вездесущий какой-то; этот трудяга суетился, бегал вверх и вниз по лестнице то за солью, то за горячей водой, приносил нам масло, поджаренный хлеб, как самым дорогим гостям. Элен, видно, хотелось отыграться на нем за наши незадачи: ей то и дело чего-то не хватало, и коротышка поспешал, не выказывая ни малейшего раздражения. Я знал, что он, уж конечно, получит от нее чаевые - это было в ее обычае, дай Бог, чтобы она не переусердствовала в своей щедрости. Около половины третьего, когда мы, покончив с едой, маленькими глоточками потягивали восхитительный кофе, дом вдруг ожил, послышались шаги. Раймон заглянул к нам и сказал, что они со Стейнерами едут за покупками в город, вернутся только вечером. Через час или два приедет механик с машиной. Он попросил нас хорошенько запереть дверь, а ключ оставить под ковриком и пожелал счастливого пути. Я готов был расцеловать его на радостях. Очень скоро вся троица покинула дом, и "рейндж-ровер" укатил в облако снежной пыли. Машина Стейнерши стояла в гараже. Мы с Элен остались одни. Она решила вздремнуть, - нам еще предстояло шесть часов пути до Парижа. А мне почему-то спать больше не хотелось. В отсутствие хозяев у меня возникло какое-то странное ощущение свободы. Однако же они были на диво доверчивы - оставили нас в доме без надзора, и это после того, как мы их так грубо оскорбили. Я спустился на первый этаж; ступеньки скрипели и трещали, но меня это больше не волновало. Только тиканье больших стенных часов да бульканье воды в трубах нарушали тишину. Я чувствовал себя как ребенок, пренебрегший запретами взрослых и знающий, что ему за это ничего не будет. В гостиной полюбовался расставленными на полочках безделушками из слоновой кости - стоили они, должно быть, целое состояние. Потом снял трубку телефона и услышал гудок, но, когда набрал наш парижский номер, механический голос сообщил мне, что линия неисправна. Я маялся от безделья и не то чтобы искал что-то конкретное, во мне все было интересно. Сам не зная как, я забрел на второй этаж и оказался перед спальнями Жерома и Франчески, расположенными в противоположном крыле дома, - Раймон вчера показал мне их мельком. Я на цыпочках проскользнул в комнату мадам Стейнер. Скудостью обстановки она напоминала монашескую келью. На большом письменном столе светлого дерева стоял компьютер, лежали пакетик с засахаренными фруктами, коробочка шоколадных трюфелей, а также "Дороги, которые никуда не ведут" Мартина Хайдеггера. Старенький радиоприемник мурлыкал слащавую до слез песенку. Зашел я и к Стейнеру. Кровать в его комнате была застелена, но смята, под ней валялась пара ботинок. Вместо философских трудов, которые изучала его жена, я обнаружил сваленные прямо на полу десятки журналов мод за последние годы. Некоторые страницы были помечены галочкой или крестиком. В ящике открытого комода мне попались какие-то личные письма, счета от поставщиков и за электричество. Я прилег на минутку, проверяя упругость матраса, принюхался к подушке, но столь характерного запаха Стейнера не почувствовал. Нашел на ковре несколько мелких монет и машинально сунул их в карман. Потом вернулся в гостиную, еще раз пошарил взглядом по книжным полкам, по томам в кожаных переплетах - мне очень хотелось прихватить их с собой, особенно иллюстрированное издание басен Лафонтена 1875 года. Я взял две книги, попытался заполнить пустоты и скрепя сердце поставил обе на место. Наконец я наведался в кухню и опять поразился, до чего она огромная. Кастрюли, сковородки, кокотницы сияли, медные блюда разных размеров висели в ряд на стене по ранжиру. Электронная техника уживалась здесь с классической кухонной утварью. В плетеной корзине лежала на соломенной подстилке дюжина кругленьких; гладеньких яиц. Два огромных, размером с платяной шкаф, холодильника стояли друг против друга, мерно гудя, словно огромные белые пчелы. Я открыл один, потом другой - оба ломались от всевозможной снеди и свежих овощей. В отделения для молочных продуктов выбор не уступал дорогому отелю. С такими запасами можно было выдержать осаду. Голода, что ли, панически боялись эти люди? Я провел рукой по выступам и выемкам на разделочном столе - деревянная поверхность была вся в зарубках от топорика и ножа, но отчищена, оттерта, будто новенькая. От всего этого веяло традиционным укладом, старой доброй французской провинцией; хорошо, наверно, иметь такую работящую прислугу... Я был уже в дверях - предварительно заглянув во все шкафчики, полюбовавшись блеском разложенных в идеальном порядке столовых приборов, расцветкой тарелок и блюд, - когда вдруг зазвонил телефон. Я вздрогнул. Трубка висела на стене над ларем для хлеба. Я не решался подойти, он все звонил и звонил, раз десять, наверно, потом смолк. Когда я взял трубку, то услышал длинный гудок. И вот туг-то взгляд мой упал на деревянную панель с ключом, о которой Раймон сказал мне вчера, что это дверь в неприкосновенные владения "самого". Во мне вдруг проснулся азарт следопыта. Пока моя разведка не открыла ничего нового. В конце концов, мы здесь одни, никто никогда не узнает, что я сделал. Я снял ключ с крюка и вставил его в замочную скважину. Скрипнули петли, и панель повернулась. На меня пахнуло затхлым воздухом. Я повернул выключатель: от крошечной площадки вырубленная в камне лестница вела вниз, в подпол. Ступеньки были неровные, и я держался за перила, боясь оступиться. Я оказался в подвале с бетонными стенами. В тесных каморках по обе стороны длинного коридора громоздились ящики, набитые старым тряпьем и сношенной обувью, кипы газет. Немного подальше я увидел верстак, банки с краской и какую-то сломанную мебель, которую, очевидно, чинили. В других закутках, оборудованных термостатами, хранились десятки бутылок, рассортированных по маркам и годам. Помещение в конце коридора, с более высоким потолком, занимала котельная: от толстенной утробы с множеством рычагов и индикаторов отходили, разветвляясь, трубы. Я подивился огромным размерам бойлера. Стенки его подрагивали, мне даже показалось, вздыхали, как будто он переваривал пищу. Капельки влаги проступали на металле. Каждая рукоятка соответствовала определенной комнате, о чем свидетельствовали надписи, сделанные от руки на табличках. Так это и был тайный сад хозяина? Самый обыкновенный погреб. Раймон надо мной просто подшутил. Я был разочарован и поднялся бы немедля наверх, но вдруг кое-что заметил: