, и мы сидели на тахте, курили и пили. Много не разговаривали. Я играл с ее ногами, и мы пили и курили довольно долго. В конце концов, мы разделись и забрались в постель, сначала - Мерседес, следом - я. Мы начали целоваться, и я стал тереть ей пизду. Она схватила меня за хуй. Я влез. Мерседес меня направила. У нее там была хорошая хватка, очень плотная. Я немного помучил ее, вытаскивая его почти полностью и елозя головкой взад и вперед. Затем проскользнул на всю глубину, медленно, лениво. Потом неожиданно засадил раза 4 или 5, и ее голова подскочила на подушке. - Аррррггг... - сказала она. Потом я ослабил напор и стал гладить ее изнутри. Ночь была очень жаркой, и мы оба потели. Мерседес торчала от пива и кропалей. Я решил прикончить ее с шикарным росчерком. Показать ей пару кое-чего. Я все качал и качал. Пять минут. Еще десять минут. Я не мог кончить. Я начал сдавать, я размягчался. Мерседес встревожилась. - Давай же! - потребовала она. - Ох, да сделай же, бэби! Это вовсе никак не помогло. Я скатился. Непереносимо жаркая ночь. Я взял простыню и стер с себя пот. Я слышал, как колотится сердце, пока лежал там. Сердце звучало печально. Интересно, о чем Мерседес думает. Я лежал, умирая, мой хуй завял. Мерседес повернула ко мне голову. Я поцеловал ее. Целоваться - более интимное занятие, чем ебля. Именно поэтому мне никогда не нравилось, чтобы мои подружки ходили везде и целовали мужиков. Лучше б они их трахали. Я продолжал целовать Мерседес, а поскольку так относился к поцелуям, то отвердел вновь. Взобрался на нее, целуя так, будто настал мой последний час на земле. Мой хуй проскользнул внутрь. На этот раз я знал, что у меня получится. Я уже чувствовал это чудо. Я кончу ей прямо в пизду, суке. Я изолью в нее все свои соки, и она никак уже не сможет остановить меня. Она моя. Я армия завоевателей, насильник, я ее повелитель, я смерть. Она беспомощна. Голова ее моталась из стороны в сторону, она стискивала меня и хватала ртом воздух, издавая разные звуки.... - Аррргг, ууггг, ох ох... ооофф... оооохх! Мой хуй питался ими. Я испустил странный звук - и тут же кончил. Через пять минут она уже храпела. Мы оба храпели. Наутро мы сходили в душ и оделись. - Я отвезу тебя завтракать, - сказал я. - Ладно, - ответила Мерседес. - Кстати, мы вчера ночью ебались? - Боже мой! Ты что - не помнишь? Да мы еблись, должно быть, минут 50! Я ушам своим не верил. Мерседес выглядела неубежденной. Мы пошли в одно место, за углом. Я заказал легкую глазунью с беконом и кофе, пшеничные тосты. Мерседес - оладьи и ветчину, кофе. Официантка принесла заказы. Я откусил от яйца. Мерседес полила оладьи сиропом. - Ты прав, - сказала она, - должно быть, ты меня выеб. Я чувствую, как сперма стекает у меня по ноге. Я решил с нею больше не встречаться. 70 Я поднялся к Тэмми со своими картонными коробками. Сначала нашел то, о чем она говорила. Затем - и другие вещи: другие платья и блузки, туфли, утюг, сушилку для волос, одежду Дэнси, тарелки и столовые приборы, альбом с фотографиями. Там стояло тяжелое плетеное кресло из ротанга, принадлежавшее ей. Я снес вс это к себе. Получилось восемь или десять полных коробок. Я сложил их под стенкой у себя в передней комнате. На следующий день я поехал на станцию встречать Тэмми и Дэнси. - Ты хорошо выглядишь, - сказала Тэмми. - Спасибо, - ответил я. - Мы будем жить у Мамы. Можешь нас туда отвезти. Я не смогу переть против этого выселения. И потом - кому захочется оставаться там, где его не хотят? - Тэмми, я вытащил бЛльшую часть твоих вещей. Они у меня в коробках сложены. - Хорошо. Можно их там ненадолго оставить? - Конечно. Потом тэммина мать тоже поехала в Денвер проведать ее сестру, и в тот же вечер я отправился к Тэмми надраться. Та сидела на колесах. Я принимать не стал. Дойдя до четвертой полудюжины, я сказал: - Тэмми, я не вижу, что ты нашла в Бобби. Он ничтожество. Она закинула одну ногу на другую и покачала ею взад и вперед. - Он думает, что его трп очарователен, - сказал я. Она продолжала покачивать ногой. - Кино, телик, трава, комиксы, порнуха - вот весь его бензобак. Тэмми качала ногой все сильнее. - Тебе он действительно небезразличен? Она по-прежнему качала ногой. - Ты ебаная сука! - сказал я. Я дошел до двери, захлопнул ее за собой и сел в фольк. Погнал его сквозь вс уличное движение, виляя туда и сюда, уничтожая сцепление и передачу. Вернулся к себе и стал загружать в машину коробки ее дряни. А кроме этого - пластинки, одеяла, игрушки. В фольксваген, разумеется, много не вмещалось. Я рванул обратно к Тэмми. Подъехал и встал во втором ряду, включил красные предупредительные огни. Вытащил коробки из машины и составил на крыльцо. Накрыл одеялами, сверху - игрушки, позвонил в дверь и отчалил. Когда я вернулся со второй партией, первой уже не было. Я сделал еще одну кучу, позвонил и рванул оттуда, как баллистическая ракета. Когда я вернулся с третьей партией, второй уже не было. Я сделал новую кучу и позвонил в дверь. Затем снова умчался навстречу утренней заре. Вернувшись к себе, я выпил водки с водой и обозрел то, что осталось. Тяжелое ротанговое кресло и стоячая сушилка для волос. Я был в состоянии сделать только одну ходку. Либо кресло, либо сушилка. Обоих фольксваген переварить не мог. Я выбрал кресло. Было 4 утра. Машина моя стояла во втором ряду перед домом со включенными габаритными огнями. Я прикончил водку с водой. Я все больше пьянел и слабел. Взял плетеное кресло - тяжесть-то какая - и понес по дорожке к машине. Поставил, открыл переднюю дверцу рядом с местом водителя. Впихнул его внутрь. Попробовал закрыть дверцу. Кресло выпирало. Я попытался вытащить его из машины. Застряло. Я выматерился и пропихнул его глубже. Одна из ножек пробила ветровое стекло и вылезла наружу, торча в небеса. Дверца не закрывалась по-прежнему. И близко не было. Я попробовал протолкнуть ножку кресла еще дальше сквозь лобовое стекло, чтобы прикрыть-таки дверцу. Она не поддавалась. Кресло застряло намертво. Я попытался вытянуть его. Оно не пошелохнулось. Отчаянно я тянул и толкал, тянул и толкал. Если приедет полиция - мне кранты. Через некоторое время я изнемог. Я залез на водительское сиденье. На улице мест для стоянки не было. Я подъехал к пиццерии, открытая дверца болталась взад-вперед. Там я бросил машину - с открытой дверцей, с зажженным в кабине светом. (Лампочка на потолке не выключалась.) Ветровое стекло разбито, ножка кресла торчит изнутри в лунный свет. Вся сцена эта непристойна, безумна. Отдает убийством и покушением. Моя прекрасная машина. Пешком я вернулся к себе. Налил еще водки с водой и позвонил Тэмми. - Слушай, крошка, я влип. У меня твое кресло торчит сквозь лобовое стекло, я не могу его вытащить и засунуть внутрь тоже не могу, а дверца не закрывается. Стекло разбито. Что мне делать? Помоги мне, ради Бога! - Придумай сам что-нибудь, Хэнк. Она повесила трубку. Я набрал номер снова. - Бэби.... Она повесила трубку. После этого она ее больше не клала: бзззз, бзззззз, бзззз.... Я вытянулся на постели. Зазвонил телефон. - Тэмми.... - Хэнк, это Валери. Я только что домой пришла. Я хочу тебе сказать, что твоя машина стоит на стоянке пиццерии с открытой дверью. - Спасибо, Валери, но я не могу ее закрыть. Там плетеное кресло застряло в ветровом стекле. - О, я не заметила. - Спасибо, что позвонила. Я уснул. Сон мой был беспокоен. Мою машину отбуксируют. Меня оштрафуют. Я проснулся в 6.20 утра, оделся и пошел к пиццерии. Машина стояла на месте. Всходило солнце. Я нагнулся и схватил кресло. Оно по-прежнему не поддавалось. Я рассвирепел и стал тянуть его и дергать, матерясь. Чем невозможнее это казалось, тем больше я психовал. Неожиданно раздался треск дерева. Я воодушевился, откуда-то взялась сила. В руках остался отломившийся кусок ножки. Я взглянул на него, отшвырнул на середину улицы и снова принялся за работу. Оторвалось еще что-то. Дни, проведенные на фабриках, за разгрузкой вагонов, за поднятием ящиков с мороженой рыбой, за перетаскиванием туш убитого скота на плечах принесли свои плоды. Я всегда был силен, но в равной же степени - и ленив. Теперь я раздирал это кресло на куски. Наконец, я вырвал его из машины. Я набросился на него прямо на стоянке. Я расколотил его на куски, я разломал его на части. Потом собрал их все и аккуратно сложил на чьем-то парадном газоне. Я залез в фольксваген и нашел пустую стоянку рядом со своим двором. Теперь оставалось только найти автомобильную свалку на Авеню Санта-Фе и купить новое стекло. Это могло подождать. Я вернулся в дом, выпил два стакана ледяной воды и лег спать. 71 Прошло четыре или пять дней. Зазвонил телефон. Тэмми. - Чего ты хочешь? - спросил я. - Слушай, Хэнк. Ты знаешь этот маленький мостик, по пути к моей маме? - Ну. - Так вот, там, прямо рядом с ним распродажу со двора устроили. Я зашла и увидела эту пишущую машинку. Всего 20 баксов, и в хорошем рабочем состоянии. Пожалуйста, купи ее мне, Хэнк. - Зачем это тебе машинка? - Ну, я никогда тебе не говорила, но мне всегда хотелось стать писателем. - Тэмми.... - Пожалуйста, Хэнк, всего лишь один последний раз. Я буду тебе другом на всю жизнь. - Нет. - Хэнк.... - Ох, блядь, ну ладно. - Встретимся на мостике через 15 минут. Я хочу побыстрее, пока ее не забрали. Я нашла себе новую квартиру, и Филберт с моим братом помогают мне переехать.... Тэмми не было на мосту ни через 15 минут, ни через 25. Я снова залез в фольк и поехал к ее матери. Филберт грузил коробки в машину Тэмми. Меня он не видел. Я остановился в полуквартале от дома. Тэмми вышла и увидела мой фольксваген. Филберт садился к себе в машину. У него тоже был фольк, только желтый. Тэмми помахала ему и сказала: - Увидимся позже! Потом зашагала по улице ко мне. Поравнявшись с моей машиной, она растянулась на середине улицы и осталась лежать. Я ждал. Тогда она поднялась, дошла до машины, влезла. Я отъехал. Филберт сидел в машине. Я помахал ему, когда мы проезжали мимо. Он не ответил. Глаза его были печальны. Для него вс это только начиналось. - Знаешь, - сказала Тэмми, - я сейчас с Филбертом. Я рассмеялся. Непроизвольно вырвалось. - Поехали побыстрее. Машинку могут купить. - А почему ты не хочешь, чтобы Филберт купил тебе эту поеботину? - Слушай, если не хочешь, то можешь просто остановиться и высадить меня! Я остановил машину и распахнул дверцу. - Слушай, сукин ты сын, ты же сам мне сказал, что купишь машинку! Если не купишь, я сейчас начну орать и бить тебе стекла! - Ладно. Машинка твоя. Мы подъехали к тому месту. Машинку еще не продали. - Всю свою жизнь до сегодняшнего дня эта машинка провела в приюте для умалишенных, - сообщила нам дама. - Она достатся как раз кому надо, - ответил я. Я отдал даме двадцатку, и мы поехали назад. Филберта уже не было. - Ты не хочешь зайти на минутку? - спросила Тэмми. - Нет, мне надо ехать. Она могла донести машинку и без моей помощи. Машинка была портативной. 72 Я пил всю следующую неделю. И ночью, и днем, и написал 25 или 30 скорбных стихов об утраченной любви. Телефон зазвонил в пятницу вечером. Это была Мерседес. - Я вышла замуж, - сказала она, - за Маленького Джека. Ты с ним познакомился на вечеринке, когда читал в Венеции. Он славный парень, и деньги у него есть. Мы переезжаем в Долину. - Хорошо, Мерседес, удачи тебе во всем. - Но я скучаю по тому, как мы с тобой пили и разговаривали. Ничего, если я сегодня заеду? - Давай. Она была у меня уже через 15 минут, забивала косяки и пила мое пиво. - Маленький Джек - хороший парень. Мы счастливы вместе. Я потягивал пиво. - Я не хочу ебаться, - сказала она. - Я уже устала от абортов, я на самом деле от абортов устала. - Что-нибудь придумаем. - Я хочу просто покурить, поболтать и попить. - Мне этого недостаточно. - Вам, парням, только и надо, что поебаться. - Мне нравится. - Ну, а я не могу ебаться, я не хочу ебаться. - Расслабься. Мы сидели на тахте. Не целовались. Мерседес разговаривать не умела. Она неинтересна. Но у нее ноги, задница, волосы и молодость. Я встречал интересных женщин, Бог тому свидетель, но Мерседес в их список не входила. Пиво текло, косяки шли по кругу. Мерседес работала вс там же - в Голливудском Институте Человеческих Отношений. У нее плохо бегала машина. У Маленького Джека короткий жирный член. Она сейчас читает Грейпфрут Йоко Оно. Она устала от абортов. В Долине жить можно, но она скучает по Венеции. Ей не хватает велосипедных прогулок по набережной. Не знаю, сколько мы разговаривали, вернее, она разговаривала, но уже намного, намного позже она сказала, что слишком надралась, чтобы ехать домой. - Снимай одежду и марш в постель, - сказал ей я. - Но только без ебли, - сказала она. - Пизду твою я трогать не буду. Она разделась и легла. Я тоже разделся и пошел в ванную. Она смотрела, как я выхожу оттуда с банкой вазелина. - Что ты собираешься делать? - Не бери в голову, малышка, не бери в голову. Я натер вазелином себе член. Затем выключил свет и залез в постель. - Повернись спиной, - велел я. Я просунул под нее одну руку и поиграл с одной грудью, другой рукой обхватил ее сверху и поиграл со второй. Приятно лицом утыкаться ей в волосы. Я отвердел и скользнул им ей в задницу. Схватил ее за талию и притянул ее жопу поближе, жестко проскальзывая внутрь. - Уууууухх, - сказала она. Я заработал. Я вкапывался вс дальше. Ягодицы у нее большие и мягкие. Вколачивая в нее, я начал потеть. Потом перевернул ее на живот и погрузился еще глубже. Там становилось Нже. Я ткнулся в конец ее прямой кишки, и она заорала. - Заткнись! Черт бы тебя подрал! Она очень туга. Я скользнул еще дальше внутрь. Хватка у нее там невероятная. Пока я таранил ее, у меня вдруг закололо в боку, ужасной жгучей болью, но я продолжал. Я разделывал ее напополам, по самому хребту. Взревев безумцем, я кончил. Потом я просто лежал на ней. Боль в боку меня просто убивала. Мерседес плакала. - Черт возьми, - спросил я ее, - чего ты ревешь? Я ведь не трогал твою пизду. Я скатился с нее. Утром Меседес говорила очень мало, оделась и поехала на работу. Ну что ж, подумал я, вот еще одна. 73 На следующей неделе пьянство мое притормозилось. Я ездил на бега за свежим воздухом, солнышком и пешей ходьбой. Ночью пил, недоумевая, почему до сих пор жив, как же этот механизм работает. Я думал о Кэтрин, о Лидии, о Тэмми. Мне было не очень хорошо. Вечером в ту пятницу зазвонил телефон. Мерседес. - Хэнк, мне бы хотелось заехать. Но просто поговорить, попить пива и раскумариться. Ничего больше. - Заезжай, если хочешь. Мерседес приехала через полчаса. К моему удивлению, мне она показалась очень хорошенькой. Я никогда не видел таких коротких мини-юбок, и ноги у нее выглядели прекрасно. Я счастливо ее поцеловал. Она отстранилась. - Я два дня ходить не могла после того последнего раза. Больше не раздирай мне попку. - Ладно, честное индейское, не буду. Дальше вс было примерно так же. Мы сидели на кушетке со включенным радио, разговаривали, пили пиво, курили. Я целовал ее снова и снова. Не мог остановиться. Похоже, ей хотелось, однако, она настаивала, что не может. Маленький Джек любил ее, а любовь много значит в нашем мире. - Конечно, много, - соглашался я. - Ты меня не любишь. - Ты - замужняя женщина. - Я не люблю Маленького Джека, но он мне очень дорог, и он меня любит. - Прекрасно звучит. - Ты когда-нибудь был влюблен? - Четыре раза. - И что потом? Где они сегодня вечером? - Одна умерла. Три остальных - с другими мужчинами. Мы разговаривали долго в ту ночь и выкурили немеряно косяков. Около 2 часов Мерседес сказала: - Я слишком вторчала, домой не поеду. Только машину угроблю. - Снимай одежду и ложись в постель. - Ладно, но у меня есть идея. - Типа? - Я хочу посмотреть, как ты эту штуку отобьешь! Я хочу посмотреть, как она брызнет! - Хорошо, это честно. Договорились. Мерседес разделась и легла. Я тоже разделся и встал рядом. - Сядь, чтоб лучше видно было. Мерседес села на край. Я плюнул на ладонь и начал тереть себе хуй. - Ох, - сказала Мерседес, - он растет! - У-гу.... - Он становится больше! - У-гу.... - Ох, он весь лиловый и вены большие! Он бьется! Какая гадость! - Ага. Продолжая дрочить, я приблизил хуй к ее лицу. Она наблюдала. Когда я уже совсем был готов кончить, то остановился. - Ох, - сказала она. - Слушай, у меня есть мысль получше.... - Какая? - Сама его отбей. - Ладно. Она приступила. - Я правильно делаю? - Немного жстче. И поплюй на ладонь. И три почти по всей длине, бЛльшую часть, не только возле головки. - Хорошо.... Ох, Господи, ты посмотри на него... Я хочу увидеть, как из него брызнет сок! - Дальше, Мерседес! ОХ, БОЖЕ МОЙ! Я уже почти кончал. Я оторвал ее руку от своего хуя. - Ох, пошел ты! - сказала Мерседес. Она склонилась и взяла его в рот. Начала сосать и покусывать, проводя языком по всей длине моего члена, всасываясь в него. - Ох ты, сука! Потом она оторвала свой рот. - Давай! Давай! Прикончи меня! - Нет! - Ну так иди в пизду! Я толкнул ее на спину, на постель, и прыгнул сверху. Яростно ее поцеловал и вогнал хуй внутрь. Я работал неистово, качая и качая. Потом застонал и кончил. Я вкачал в нее всю, чувствуя, как она входит, как она устремляется в нее. 74 Мне нужно было лететь в Иллинойс, проводить чтения в Университете. Я ненавидел чтения, но они помогали платить за квартиру и, возможно, продавать книги. Они вытаскивали меня из восточного Голливуда, они поднимали меня в воздух вместе с бизнесменами и стюардессами, с ледяными напитками и маленькими салфеточками, с солеными орешками, чтоб изо рта не воняло. Меня должен был встречать поэт Уильям Кизинг, с которым я переписывался с 1966 года. Впервые я увидел его работу на страницах Быка, который редактировал Дуг Фаззик.То был один из первых мимеографированных журналов, если вообще не вожак всей революции самиздата. Никто из нас не был литературен в должном смысле: Фаззик работал на резиновой фабрике, Кизинг раньше был морским пехотинцем в Корее, отсидел и жил на деньги своей жены Сесилии. Я работал по 11 часов в ночь почтовым служащим. К тому же, в то самое время на сцене возник Марвин со своими странными стихами о демонах. Марвин Вудман был самым лучшим чертовым демоническим писателем в Америке. Может, в Испании и Перу - тоже. В тот период я подрубался по письмам. Я писал всем 4-х и 5-страничные послания, дико раскрашивал конверты и листы цветными карандашами. Вот тогда-то я и начал писать Уильяму Кизингу, бывшему морпеху, бывшему зэка, наркоману (он торчал, в основном, по кодеину). Теперь, много лет спустя, Уильям Кизинг обеспечил себе временную работу - преподавал в Университете. Умудрился заработать себе степень-другую в перерывах между арестами и обысками. Я предупреждал его, что преподавание - опасная работа для человека, желающего писать. Но, по крайней мере, он учил свой класс многому из Чинаски. Кизинг с женой ждали в аэропорту. У меня весь багаж был с собой, поэтому мы сразу пошли к машине. - Боже мой, - сказал Кизинг, - я никогда не видел, чтобы с самолета сходили в таком виде. На мне было пальто покойного отца, слишком большое. Штаны чересчур длинны, отвороты спускались на башмаки до самой земли - и это хорошо, поскольку носки у меня не совпадали, а каблуки сносились до основания. Я терпеть не мог парикмахеров, поэтому стригся всегда сам, когда не мог заставить какую-нибудь тетку. Мне не нравилось бриться, и длинные бороды мне тоже не нравились, поэтому я подстригался ножницами раз в две-три недели. Зрение у меня плохое, но я не любил очков, поэтому никогда их не носил - только для чтения. Зубы были свои - но не очень много. Лицо и нос покраснели от пьянства, а свет резал глаза, поэтому я щурился сквозь крохотные щелочки. В любых трущобах я сошел бы за своего. Мы отъехали. - Мы ожидали кого-нибудь не такого, - сказала Сесилия. - О? - То есть, голос у тебя такой тихий, и кажется, что ты человек мягкий. Билл рассчитывал, что ты сойдешь с самолета пьяный, матерясь и приставая к женщинам.... - Я никогда не бравирую своей вульгарностью. Я жду, пока она не придет ко мне сама по себе. - Чтения у тебя завтра вечером, - сказал Билл. - Хорошо, сегодня повеселимся и про вс забудем. Мы ехали дальше. В тот вечер Кизинг был так же интересен, как его письма и стихи. У него хватало здравого смысла не трогать литературу в нашем разговоре, разве только изредка. Мы беседовали о другом. Мне не сильно везло на личные встречи с большинством поэтов, даже если их стихи и письма были хороши. С Дугласом Фаззиком я познакомился с менее чем очаровательным исходом. Лучше всего держаться от других писателей подальше: просто заниматься своим делом - или просто не заниматься своим делом. Сесилия ушла спать рано. Утром ей нужно было ехать на работу. - Сесилия со мной разводится, - рассказывал Билл. - Я ее не виню. Ей осточертели мои наркотики, моя блевотина, вс мо. Она терпела много лет. Теперь больше не может. Ебаться с ней я тоже уже не в силах. Она бегает с этим юнцом зеленым. Я не имею права ее обвинять. Я съехал, нашел себе комнату. Можем поехать туда и лечь спать, или я один могу поехать туда и лечь спать, а ты можешь остаться тут, или мы оба можем остаться тут, мне безразлично. Кизинг достал пару колес и схавал их. - Давай оба тут останемся, - предложил я. - Ну, ты и горазд квасить. - Больше ничего не остается. - У тебя, должно быть, кишки чугунные. - Не очень. Как-то раз лопнули. Но когда все дыры снова срастаются, то говорят, кишки становятся крепче, чем самая лучшая сварка. - Ты долго еще прикидываешь протянуть? - спросил он. - Я уже все распланировал. Загнусь в 2000-м году, когда стукнет 80. - Странно, - сказал Кизинг. - Я в этом году сам собрался умирать. 2000-й. Мне даже сон такой был. День и час моей смерти приснились. Как бы то ни было, это произойдет в 2000-м году. - Славная круглая дата. Мне она нравится. Мы пили еще час или два. Мне досталась лишняя спальня. Кизинг устроился на кушетке. Сесилия, очевидно, собиралась его бортануть всерьез. На следующее утро я поднялся в 10.30. Оставалось еще немного пива. Я умудрился одно проглотить. Когда вошел Кизинг, я занимался вторым. - Господи, как тебе удается? Свеженький, как пацан 18-летний. - У меня бывают плохие утра. Просто сегодня не такое. - У меня занятия по английскому в час. Надо прийти в себя. - Глотни беленькой. - Мне сожрать чего-нибудь надо. - Съешь два яйца всмятку. Их нужно есть со щепоткой чили или паприки. - Тебе сварить парочку? - Спасибо, да. Зазвонил телефон. Там была Сесилия. Билл немного поговорил, потом повесил трубку. - Торнадо идет. Один из самых больших в истории штата. Может сюда завернуть. - Вечно что-то случается, когда я читаю. Я заметил, как потемнело. - Уроки могут отменить. Трудно сказать. Но лучше поесть. Билл поставил яйца. - Я тебя не понимаю, - сказал он, - ты даже с похмелья не выглядишь. - Я каждое утро похмельный. Это нормально. Я приспособился. - Ты все-таки неплохое говно пишешь, несмотря на весь этот кир. - Давай не будем. Может, это из-за разнообразия писек. Не вари яйца слишком долго. Я зашел в ванную и посрал. Запор - не моя проблема. Я только выходил оттуда, когда Билл завопил: - Чинаски! И я услышал его уже со двора, он блевал. Потом вернулся. Бедняге было по-настоящему херово. - Прими немного соды. У тебя валиум есть? - Нет. - Тогда подожди 10 минут после соды и выпей теплого пива. Налей в стакан, чтобы газ вышел. - У меня есть бенни. - Пойдет. Темнело. Через четверть часа после бенни Билл принял душ. Когда он вышел, то выглядел уже нормальным. Он съел бутерброд с арахисовым маслом и резаным бананом. Выкарабкается. - Ты свою старуху по-прежнему любишь? - спросил я. - Господи, да. - Я знаю, что не поможет, но попробуй представить, что так бывало со всеми нами - один раз, по крайней мере. - Не поможет. - Когда тетка пошла против тебя, забудь про нее. Они могут любить, но потом что-то у них внутри переворачивается. И они могут спокойно смотреть, как ты подыхаешь в канаве, сбитый машиной, и плевать на тебя. - Сесилия - чудесная женщина. Темнело сильнее. - Давай еще пива выпьем, - предложил я. Мы сидели и пили пиво. Стало совсем темно, и задул сильный ветер. Много мы не разговаривали. Я был рад, что мы встретились. В нем очень мало говна. Он устал - может, вс из-за этого. Ему никогда не везло со стихами в США. Его любили в Австралии. Может, когда-нибудь его здесь и откроют - а может, и нет. Может, к 2000-му году. Крутой, приземистый мужичок, видно, что и вломить может, видно, что он там бывал. Мне он нравился. Мы тихо пили, потом зазвонил телефон. Снова Сесилия. Торнадо прошел или, скорее, обогнул нас. Билл собирался на свой урок. Я собирался в тот вечер читать. Ништяк. Вс работает. Все при деле. Около 12.30 Билл сложил свои блокноты и что там еще было нужно в рюкзак, сел на велосипед и покрутил педали в университет. Сесилия вернулась домой где-то днем. - Билл отчалил нормально? - Да, на велике. Выглядел прекрасно. - Как прекрасно? На говне опять? - Он выглядел прекрасно. Поел и вс остальное. - Я его по-прежнему люблю, Хэнк. Просто я больше так не могу. - Конечно. - Ты не представляешь, что для него значит твой приезд сюда. Он, бывало, мне твои письма читал. - Грязные, а? - Нет, смешные. Ты нас смешил. - Давай поебемся, Сесилия. - Хэнк, опять за свое. - Ты такая пампушечка. Дай, я в тебя погружусь. - Ты пьян, Хэнк. - Ты права. Забудь. 75 В тот вечер я снова читал плохо. Плевать. Им тоже было наплевать. Если Джон Кейдж может получать тысячу долларов за то, что съест яблоко, то и я могу принять 500 плюс за билет - за то, чтоб побыть лимоном. После вс было так же. Маленькие студенточки подходили со своими юными горячими телами и глазами-маяками и просили подписать некоторые из моих книг. Мне бы хотелось отъебать пятерых за ночь и вывести из своей системы навеки. Подошла парочка профессоров поухмыляться мне за то, что я такой осел. Им от этого стало легче, будто сами посидели за пишущей машинкой. Я взял чек и свалил. После в доме у Сесилии должно было состояться маленькое избранное сборище. Это входило в неписанный контракт. Чем больше девчонок, тем лучше, но в доме у Сесилии мне светило очень мало. Я это знал. И точно - утром я проснулся в своей постели, один. Билл снова болел на следующее утро. В час у него опять были занятия, и перед уходом он сказал: - Сесилия отвезет тебя в аэропорт. Я пошел. Прощаться не будем. - Ладно. Билл надел рюкзак и вывел велосипед за дверь. 76 Я пробыл в Лос-Анжелесе недели полторы. Стояла ночь. Зазвонил телефон. То была Сесилия, она рыдала. - Хэнк, Билл умер. Ты - первый, кому я звоню. - Господи, Сесилия, я даже не знаю, что сказать. - Я так рада, что ты тогда приехал. Билл только о тебе и говорил потом. Ты не представляешь, что твой приезд для него значил. - Что произошло? - Он жаловался, что ему очень плохо, и мы отвезли его в больницу, а через два часа он умер. Я знаю, могут подумать, что у него передозировка была, но это не так. Хоть я и хотела развестись с ним, я его любила. - Я тебе верю. - Я не хочу тебя всем этим грузить. - Вс нормально, Билл бы понял. Я просто не знаю, что сказать, чтобы тебе легче стало. Я сам как бы в шоке. Давай я тебе позже перезвоню, вс ли у тебя в порядке. - Позвонишь? - Ну конечно. Вот проблема с киром, подумал я, наливая себе выпить. Если случается что-то плохое, пьешь в попытках забыть; если случается что-то хорошее, пьешь, чтоб отпраздновать; если ничего не случается, пьешь, чтобы что-то произошло. Как бы болен и несчастен Билл ни был, он просто не походил на человека, который скоро умрет. Много таких смертей было, и, хотя мы знали о смерти и думали о ней каждый день, когда неожиданно умирал человек особенный и любимый, было трудно, очень трудно, сколько бы других людей ни умирало - хороших, плохих или неизвестных. Я перезвонил Сесилии в ту ночь, и на следующую опять позвонил и еще раз после этого, а потом звонить перестал. 77 Прошел месяц. Р.А.Дуайт, редактор Хавки-Пресс, написал мне и попросил сделать предисловие к Избранным Стихам Кизинга. Кизинг, благодаря собственной смерти, наконец, мог рассчитывать на кое-какое признание за пределами Австралии. Затем позвонила Сесилия. - Хэнк, я еду в Сан-Франциско увидеться с Р.А.Дуайтом. У меня есть несколько снимков Билла и кое-что из неопубликованного. Мне хотелось с Дуайтом это вс просмотреть и решить, что публиковать. Но сначала я хочу на денек-другой заехать в Л.А. Ты можешь меня в аэропорту встретить? - Конечно, можешь у меня пожить, Сесилия. - Спасибо большущее. Она сообщила, когда прилетает, и я пошел и вычистил туалет, оттер ванну и сменил простыни и наволочку на своей постели. Сесилия прилетела в 10 утра, рейсом, к которому мне чертовски сложно было встать, но выглядела она хорошо, хотя и пухловато. Крепко сбита, низкоросла, cмотрелась среднезападно, отчищенно. Мужики на нее заглядывались: так она шевелила своим задом: тот выглядел мощно, слегка зловеще и возбуждал. Мы дожидались ее багажа в баре. Сесилия не пила. Она заказала апельсиновый сок. - Я обожаю аэропорты и пассажиров, а ты? - Нет. - Люди такими интересными кажутся. - У них просто больше денег, чем у тех, кто ездит поездом или автобусом. - На пути сюда мы пролетали Большой Каньон. - Да, он по дороге. - У этих официанток юбки такие коротенькие! Смотри, даже трусики выглядывают. - Хорошие чаевые. Они все живут в хороших домах и водят МГ. - А в самолете все такие милые! Со мной рядом мужчина сидел, так он даже предлагал мне купить выпить. - Пошли багаж заберем. - Р.А. позвонил и сказал, что получил твое предисловие к Избранным Стихам Билла. Он прочел мне кое-что по телефону. Это прекрасно. Я хочу тебе спасибо сказать. - Не стоит. - Я не знаю, как тебя отблагодарить. - Ты уверена, что не хочешь выпить? - Я редко пью. Может, попозже. - Что ты предпочитаешь? Я достану, когда до дому доедем. Я хочу, чтоб тебе было удобно, чтобы ты расслабилась. - Я уверена, что Билл на нас сейчас смотрит сверху - и что он счастлив. - Ты так думаешь? - Да! Мы получили багаж и пошли к стоянке. 78 В тот вечер мне удалось влить в Сесилию 2 или 3 стакана. Она забылась и высоко задрала одну ногу на другую: я углядел кусочек хорошей тяжелой ляжки. Прочная. Корова, а не женщина, коровьи груди, коровьи глаза. Могла выдержать много. У Кизинга хороший глазомер. Она была против того, чтоб убивали животных, она не ела мяса. Думаю, мяса в ней и так хватало. Вс было прекрасно, рассказывала мне она, у нас в мире существовала красота, и нам нужно было лишь протянуть руку и коснуться ее: вся она была наша. - Ты права, Сесилия, - сказал я. - Выпей еще. - У меня уже в голове шумит. - Ну так и что с того, пусть пошумит немного. Сесилия вновь закинула одну ногу на другую, и ее бедра сверкнули. Сверкнули очень-очень высоко. Билл, теперь они тебе ни к чему. Ты был хорошим поэтом, Билл, но какого черта - ты оставил за собой больше, чем свои труды. И у твоих трудов никогда не было таких бедер и ляжек. Сесилия выпила еще, затем остановилась. Я продолжал. Откуда появляются женщины? Запас их неистощим. Каждая - особенная, разная. У них письки разные, поцелуи разные, груди разные, но ни один мужчина не смог бы выпить их всех: их слишком много, они закидывают ногу на ногу, сводя мужиков с ума. Что за пиршество! - Я хочу съездить на пляж. Ты отвезешь меня на пляж, Хэнк? - спросила Сесилия. - Вечером? - Нет, не сегодня. Но как-нибудь до того, как я уеду. - Ладно. Сесилия говорила о том, как угнетают американских индейцев. Потом рассказала, что она пишет, но никогда никому не показывала, просто держит в тетрадке. Билл ободрял и помогал ей кое с чем. Она помогала Биллу закончить университет. Разумеется, солдатские льготы тоже помогали. И всегда был кодеин, он вечно зависал на кодеине. Она вновь и вновь грозилась уйти от него, но это не помогало. А теперь - - Выпей вот этого, Сесилия, - сказал я. - Поможет забыть. Я налил ей в высокий стакан. - Ох, да я не смогу вс это выпить! - Задери ногу повыше. Дай мне рассмотреть твои ноги. - Билл со мною никогда так не разговаривал. Я продолжал пить. Сесилия продолжала говорить. Через некоторое время я перестал слушать. Настала и прошла полночь. - Слушай, Сесилия, давай спать. Я набомбился. Я зашел в спальню и разделся, залез под одеяло. Я слышал, как она прошла мимо и скрылась в ванной. Я выключил лампу у кровати. Вскоре она вышла, и я почувствовал, как она легла на другой край. - Спокойной ночи, Сесилия, - сказал я. Я притянул ее к себе. Она была нага. Господи, подумал я. Мы поцеловались. Целовалась она очень хорошо. Поцелуй был долгий, горячий. Мы остановились. - Сесилия? - Что? - Я трахну тебя как-нибудь в другой раз. Я откатился и уснул. 79 В гости зашли Бобби и Валери, и я всех представил друг другу. - Мы с Валери уйдем в отпуск и снимем комнаты у моря на Манхэттен-Бич, - сказал Бобби. - Чего б вам, ребятки, не присоединиться? Можем напополам платить. Там две спальни. - Нет, Бобби, не думаю. - О, Хэнк, ну пожалуйста! - взмолилась Сесилия. - Я обожаю океан! Хэнк, если мы поедем, я даже выпью с тобой. Честное слово! - Ну ладно, Сесилия. - Прекрасно, - сказал Бобби. - Мы уезжаем сегодня вечером. Заедем за вами, парни, часиков в 6. Поужинаем вместе. - Вот это было бы здорово, - отозвалась Сесилия. - С Хэнком весело есть, - сказала Валери. - Последний раз, когда мы с ним ходили, то зашли в такое шикарное место, и он сразу же заявил главному официанту: Мне и моим друзьям рубленой капусты и жареной картошки! И по двойной порции каждому, и не вздумай нам тут напитки разбавлять, а то без ливреи и галстука останешься. - Жду не дождусь! - сказала Сесилия. Около 2 часов Сесилия захотела совершить моцион. Мы прошли через двор. Она заметила пойнсеттии. Подошла к самому кусту и уткнулась лицом в цветы, поглаживая их пальцами. - О, какие они красивые! - Да они же умирают, Сесилия. Ты что - не видишь, как они пожухли? Их смог убивает. Мы шли дальше под пальмами. - И птицы везде! Здесь сотни птиц, Хэнк! - И десятки котов. Мы поехали на Манхэттен-Бич с Бобби и Валери, вселились в квартиру на самом берегу и пошли ужинать. Ужин был ничего. Сесилия выпила за едой один стакан и объяснила всем про свое вегетарианство. Она съела суп, салат и йогурт, остальные ели стейки, жареную картошку, французский хлеб и салаты. Бобби с Валери сперли солонку с перечницей, два ножа для бифштексов и чаевые, которые я оставил официанту. Мы остановились купить льда, выпить и покурить, затем вернулись в квартиру. От своего единственного напитка Сесилия расхихикалась и разговорилась, пустившись объяснять, что у животных тоже бывает душа. Никто ее мнения не оспаривал. Это - возможно, мы знали. Мы не были уверены только, есть ли она у нас. 80 Мы продолжали кирять. Сесилия выпила еще один и остановилась. - Я хочу посмотреть на луну и звезды, - сказала она. - Снаружи так прекрасно! - Хорошо, Сесилия. Она вышла к бассейну и уселась в шезлонг. - Не удивительно, что Билл умер, - сказал я. - Он изголодался. Она никогда ничего не отдает. - О тебе она говорила за обедом точно так же, когда ты в уборную выходил, - сказала Валери. - Она сказала: О, стихи у Хэнка полны страсти, но в жизни он совсем не такой! - Мы с Богом не всегда выбираем одну лошадь. - Ты ее уже выебал? - спросил Бобби. - Нет. - А Кизинг какой был? - Нормальный. Но мне действительно интересно, как он с нею столько терпел. Может, кодеин и колеса помогали. Может, она для него была как одно большое дитя цветов и сиделка. - На хуй, - сказал Бобби, - давай-ка лучше выпьем. - Ага. Если б надо было выбирать между выпивкой и еблей, я бы, наверное, прекратил ебаться. - От ебли проблемы бывают, - сказала Валери. - Когда моя жена уходит с кем-нибудь поебаться, я надеваю пижаму, залезаю с головой под одеяло и засыпаю, - сказал Бобби. - Он чткий, - сказала Валери. - Никто из нас точно не знает, как пользоваться сексом, что с ним делать, - сказал я. - Для большинства людей секс - просто игрушка: заводи и пускай бегает. - А как насчет любви? - спросила Валери. - Любовь - это нормально для тех, кто может справиться с психическими перегрузками. Это как пытаться тащить на спине полный мусорный бак через бурный поток мочи. - Ох, ну не так же плохо! - Любовь - разновидность предрассудка. А у меня их и так слишком много. Валери подошла к окну. - Народ оттягивается по прыжкам в бассейн, а она сидит и смотрит на луну. - У нее старик только что умер, - сказал Бобби. - Оставь ее в покое. Я взял бутылку и ушел в спальню. Разделся до трусов и лег в постель. Ничего никогда не настраивается. Люди просто слепо хватают, что попадается под руку: коммунизм, здоровую пищу, дзен, серфинг, балет, гипноз, групповые встречи, оргии, велосипеды, травы, католичество, поднятие тяжестей, путешествия, уход в себя, вегетарианство, Индию, живопись, письмо, скульптуру, композиторство, дирижерство, автостоп с рюкзаком за плечами, йогу, совокупление, азартную игру, пьянство, тусовку, мороженый йогурт, Бетховена, Баха, Будду, Христа, тактические ракеты, водород, морковный сок, самоубийство, костюмы ручной выделки, реактивные самолеты, Нью-Йорк, - а затем вс это испаряется и распадается. Людям надо найти, чем заняться в ожидании смерти. Наверное, мило иметь выбор. Я свой поимел. Я поднял к губам пузырь водки и дернул из горла. Русские кое-что понимали. Открылась дверь и вошла Сесилия. Выглядела она хорошо - со своим низкосидящим мощным телом. По большей части, американские женщины - либо слишком тощие, либо без жизненной силы. Если ими грубо попользоваться, в них что-то ломается, и они становятся невротичками, а их мужья - спортивными придурками, алкоголиками или автомобильными маньяками. Вот норвежцы, исландцы, финны знали, как должна быть сложена женщина: широкая и прочная, большой зад, большие бедра, большие белые ляжки, большая голова, большой рот, большие титьки, побольше волос, большие глаза, большие ноздри, а внизу, в центре, - чтоб было и много, и достаточно мало. - Привет, Сесилия. Заваливайся. - Сегодня на улице так славно было. - Я полагаю. Иди поздоровайся со мной. Она зашла в ванную. Я выключил лампу. Немного погодя, она вышла. Я почувствовал, как она залазит в постель. Было темно, но сквозь шторы пр