е? - Когда мне было двадцать - нет. - Тогда ладно. У тебя когда-нибудь была женщина старше - я имею в виду, ты жил с ней? - Да, когда мне было 25, я жил с 35-летней. - И как? - Ужасно. Я влюбился. - А что ужасного? - Она заставляла меня ходить в колледж. - И это ужасно? - Это не тот колледж, о котором ты думаешь. Она там была всеми преподами сразу, а я - студенчеством. - Что с нею стало? - Я ее похоронил. - С почестями? Ты ее сам убил? - Ее кир убил. - Веселого Рождества. - Еще бы. Расскажи мне о своих. - Я пас. - Слишком много? - Слишком много, однако, слишком мало. Тридцать или 40 минут спустя в дверь постучали. Сара встала и открыла. Внутрь вошел символ секса. В самый что ни на есть канун Рождества. Понятия не имел, кто она такая. В обтягивающем черном прикиде, а огромные груди ее, казалось, вот-вот вырвутся из лифа платья на волю. Величественное зрелище. Я никогда не видел таких грудей, вот так вот оформленных, - разве что в кино. - Привет, Хэнк! Она меня знала. - Я Эди. Ты встречался со мной у Бобби как-то ночью. - О? - Ты что, слишком пьян был и не помнишь? - ЗдорЛво, Эди. Это Сара. - Я Бобби искала. Подумала, может, он у тебя. - Сядь выпей с нами. Эди села в кресло справа от меня, очень близко. Ей было лет 25. Она зажгла сигарету и отхлебнула из стакана. Каждый раз, когда она перегибалась над кофейным столиком, я был уверен, что это произойдет, я был уверен, что эти груди выскочат. И боялся того, что могу сделать, если они выскочат. Я этого просто не знал. Я никогда не был человеком грудей, я всегда был человеком ног. Но Эди действительно знала, как это делать. Я боялся и искоса поглядывал на ее груди, толком не понимая, чего мне хочется - чтобы они выпрыгнули, или чтобы остались. - Ты встречался с Мэнни, - сказала она мне, - ну, у Бобби? - Ага. - Мне пришлось дать ему под зад коленом. Слишком, блядь, ревнивый был. Даже нанял частного мудака за мной шпионить! Нет, ты представь! Просто мешок с говном! - Ага. - Ненавижу мужиков-попрошаек! Ненавижу лизоблюдов! - Хорошего человека в наше время трудно найти, - заметил я. - Песня такая есть. Со Второй Мировой войны. А еще другая была: Ни с кем не сри под яблоней - ни с кем, кроме меня. - Хэнк, ты лепечешь.... - сказала Сара. - Выпей еще, Эди, - сказал я и налил ей еще. - Мужики - такие дрыщи! - продолжала та. - Захожу как-то на днях в бар. С четырьмя парнями - близкие друзья мои. Сидим там, хлещем пиво кувшинами, ржем, понимаешь, просто оттягиваемся, никого не трогаем. Тут у меня мысль возникла - не хило бы пулечку расписать. Мне нравится пулька. Я думаю, когда дама запуливает, может, это только ее класс показывает. - Я не умею в пульку, - сказал я. - Я вечно сукно рву. И я даже не дама. - Ну, как бы то ни было, подхожу я к столу, а там этот парень сам с собой режется. Я подхожу к нему и говорю: Слушайте, вы за этим столом уже долго. Мы с моими друзьями хотим слегка пульку расписать. Вы не возражаете, если мы стол ненадолго займем? Он оборачивается и смотрит на меня. Выжидает. А потом ухмыляется так и говорит: Ну, ладно. Эди разгорячилась и заскакала вокруг стола, рассказывая свою историю, а я тем временем давил косяка на ее ляжки. - Я возвращаюсь и говорю ребятам: Стол - наш. Наконец, этот тип за столом до последнего шара доходит, а тут подваливает его корефан и говорит: Эй, Эрни, я слышал, ты стол уступаешь? И знаешь, что он отвечает этому парню? Он говорит: Да-а, отдаю вон той суке! Я это услышала, и у меня аж ПОБАГРОВЕЛО в глазах вс! Этот тип нагнулся над столом последний шар послать, я беру кий и, пока он там изгибается - хрясь по башке изо всей силы. Парень плюхнулся на стол как мертвый. А в баре его знали, поэтому его кореша понабежали, а пока суд да дело, мои друзья меня утащили. Господи, что за махаловка была! Бутылки летят, зеркала бьются.... Уж и не знаю, как мы оттуда выбрались, но выбрались. У тебя говна не найдется? - Найдется, только я скручиваю не очень хорошо. - Ладно, я сама этим займусь. Эди забила тугой тонкий штакет - как профессионалка. Соснула его, вдыхая со свистом, потом передала мне. - И вот, значит, возвращаюсь я туда на следующий вечер, уже одна. Хозяин, он же - бармен, меня узнал. Его зовут Клод. Клод, - говорю я ему, - ты извини за вчерашнее, но тот тип возле стола - полная сволочь. Он меня сукой обозвал. Я разлил всем снова. Еще минута - и ее груди окажутся снаружи. - Хозяин говорит: Ладно, вс нормально, забудем. Гляжу - парень, вроде, ничего. Что пьешь? - спрашивает. Я тусуюсь немного по бару, пропускаю на шару два-три стаканчика, тут-то он и говорит: Знаешь, мне бы еще одна официантка не помешала. - Эди дернула еще разок и продолжила: - Он мне о первой своей официантке рассказал: Она мужиков-то завлекала, да с ней хлопот много было. Одних парней с другими стравливала. Постоянно на сцене была. Потом я обнаружил, что она на стороне подзарабатывает. Пользуется моим баром, чтоб пизденку свою пристраивать! - В самом деле? - спросила Сара. - Он так сказал. Ладно, и вот он предлагает мне место официантки. И говорит: Никакого жульничества на работе! Я ему посоветовала поменьше пиздеть, я не из таких. И подумала, что, может, теперь получится скопить хоть немного и поступить в Калифорнийский Университет, и стать химиком, и французский выучить - мне этого всю жизнь хотелось. Потом он говорит: Зайди-ка сюда, я хочу тебе показать, где мы храним излишки товара, и к тому же у меня там есть форма, я хочу, чтобы ты ее померяла. Ее ни разу еще не надевали, я думаю, она как раз твоего размера. И вот я захожу в этот темный чуланчик с ним, и он там пытается меня облапать. Я его отталкиваю. Тут он говорит: Ну, поцелуй меня только - слегка. Отъебись, - говорю. Он лысый и толстый, и коротышка, и зубы вставные, и черные бородавки на щеках, а из них волосы растут. Он втащил меня туда - цап за жопу, а другой рукой - за сиськи, и обмусолить пытается. Я его опять отпихиваю. У меня жена есть, - говорит он, - и я ее люблю, не беспокойся! И снова на меня прыгает, а я ему коленом сами-знаете-куда. А у него там, наверное, вообще ничего не было, он даже не пикнул. Я тебе денег дам, - говорит, - я с тобой хорошо обращаться буду! Я ему говорю: сам жуй свое говно и хоть сдохни. Так я еще одну работу потеряла. - Грустная история, - сказал я. - Слушайте, - сказала Эди, - мне надо идти. Веселого Рождества. Спасибо за выпивку. Она поднялась, и я проводил ее до двери, открыл. Она ушла по двору прочь. Я вернулся и сел на место. - Ах ты сукин сын, - сказала Сара. - Чего ради? - Если б меня тут не было, ты бы ее выеб. - Да я эту дамочку едва знаю. - Такое вымя! Да ты просто в ужасе был! Ты даже взглянуть на нее боялся! - Что ей, заняться больше нечем - шарахается повсюду перед самым Рождеством? - А чего у нее самой не спросил? - Она же сказала, что ищет Бобби. - Если бы меня здесь не было, ты бы ее выеб. - Не знаю. И не могу об этом знать.... Тут Сара встала и завопила. Разразилась рыданьями и выскочила в соседнюю комнату. Я налил себе выпить. Цветные огоньки на стенах вспыхивали и гасли. 99 Сара готовила гарнир к индюшке, а я сидел на кухне и разговаривал с ней. Мы оба потягивали белое вино. Зазвонил телефон. Я сходил и ответил. Дебра. - Я просто хотела пожелать тебе Веселого Рождества, мокрая лапша. - Спасибо, Дебра. И тебе тоже счастливого Санта-Клауса. Мы немного поболтали, затем я вернулся и снова сел. - Кто звонил? - Дебра. - Как она? - Ничего, наверное. - Чего ей надо было? - Передает новогодние поздравления. - Тебе эта органическая индюшка понравится, и фарш тоже хороший получился. Люди яд лопают, чистый яд. Америка - одна из немногих стран, где превалирует рак толстой кишки. - Да, у меня в жопе часто чешется, но это просто геморрой. У меня его однажды уже вырез.ли. Перед операцией они в кишки такую змею с лампочкой вгоняют и смотрят, рак ищут. А змея довольно длинная. И тебе ее в самое нутро всаживают! Телефон зазвонил опять. Я сходил и взял. Кэсси. - Как дела? - Мы с Сарой индюшку готовим. - Я по тебе соскучилась. - И тебе Веселого Рождества. Как на работе? - Нормально. Гуляем до 2-го. - С Новым Годом тебя, Кэсси! - Да что это с тобой такое, к чертовой матери? - В голове немного шумит. Не привык я в такую рань белое вино пить. - Позвони мне как-нибудь. - Конечно. Я вернулся в кухню. - Это была Кэсси. Народ всегда на Рождество звонит. Может, и Драйер Баба звякнет. - Не звякнет. - Почему? - Он никогда вслух не разговаривал. Никогда не говорил и никогда к деньгам не прикасался. - Это неплохо. Дай попробовать гарнира. - Валяй. - Слушай - а здорово! Потом телефон зазвонил снова. Так всегда. Стоит начать, и будет звонить и звонить. Я зашел в спальню и ответил. - Алло, - сказал я. - Кто это? - Ты сукин сын. Не узнаешь? - Да нет, не совсем. - Какая-то пьяная тетка. - Угадай. - Постой. Я знаю! Это Айрис! - Да, Айрис! И я беременна! - Ты знаешь, кто отец? - Какая разница? - Наверное, ты права. Как там у вас, в Ванкувере? - Нормально. До свидания. Я снова зашел на кухню. - Это была канадская танцовщица живота, - сообщил я Саре. - Как у нее дела? - Она полна предновогоднего веселья. Сара поставила индюшку в духовку, и мы вышли в переднюю комнату. Немного потрепались. Затем телефон зазвонил снова. - Алло, - сказал я. - Вы Генри Чинаски? - Молодой мужской голос. - Да. - Вы - Генри Чинаски, писатель? - Ага. - В самом деле? - Ага. - Ну, а мы - компания парней из Бель-Эра, и мы в натуре врубаемся в ваши дела, чувак! Мы так в них врубаемся, что хотим вас вознаградить, чувак! - О? - Ага, мы щас приедем и пива с собой привезем. - Засуньте это пиво себе в задницу. - Что? - Я сказал, засуньте его себе в жопу! Я повесил трубку. - Кто там был? - спросила Сара. - Я только что потерял 3 или 4 читателей из Бель-Эр. Но оно того стоило. Индюшка была готова, и я вытащил ее из духовки, выложил на блюдо, убрал машинку и все свои бумаги с кухонного стола и поставил на него индюшку. Начал ее разрезать, а Сара внесла овощи. Сели за стол. Я положил себе на тарелку, Сара - себе. Смотрелось здорово. - Надеюсь, эта, с сиськами, больше не придет, - сказала Сара. Мысль о ней ее, похоже, очень расстраивала. - Если придет, я положу ей кусочек. - Что? Я показал на индюшку. - Я сказал, дам ей кусочек. Сама увидишь. Сара закричала. Вскочила из-за стола. Она вся дрожала. Потом убежала в спальню. Я посмотрел на свою индюшку. Не елось. Снова нажал не на ту кнопку. Я вышел в переднюю комнату со стаканом и сел. Подождал минут 15, а потом засунул индюшку и овощи в холодильник. Сара вернулась к себе на следующий день, а я съел бутерброд с холодной индюшкой часа в 3. Около 5 в дверь ужасно затарабанили. Я открыл. Там стояли Тэмми с Арлиной. Они крейсировали на спиде. Они вошли и заскакали по комнате, разговаривая одновременно. - Есть чего-нибудь выпить? - Блядь, Хэнк, у тебя есть хоть чего-нибудь выпить? - Как твое Рождество ебаное? - Ага, как твое ебаное Рождество, чувак? - В лБднике есть пиво и вино, - сказал я им. (Всегда можно определить старомодного парня: он холодильник называет ледником.) Они протанцевали на кухню и открыли ледник. - Эй, да тут индюшка! - Мы есть хотим, Хэнк! Можно немного индюшки? - Конечно. Тэмми вышла с ножкой и вгрызлась в нее. - Эй, ужасная индюшка! Ей нужны специи! Арлина вышла с ломтиками мяса в руках. - Ага, ей специй не хватает. Слишком пресная! У тебя специи есть? - В буфете, - ответил я им. Они запрыгнули обратно в кухню и начали орошать индюшку специями. - Вот так! Так лучше! - Ага, теперь хоть какой-то вкус появился! - Органическая индюшка, говно! - Да, это говно! - Я еще хочу! - Я тоже. Но специи нужны. Тэмми вышла и села в кресло. Она уже почти прикончила индюшачью ногу. Потом взяла косточку, надкусила и разломила пополам, начала жевать. Я был поражен. Она ела косточку от ноги, выплевывая осколки на ковер. - Эй, ты же кость ешь! - Ага, клево! Тэмми убежала на кухню за добавкой. Вскоре они обе оттуда вынырнули, каждая - с бутылкой пива. - Спасибо, Хэнк. - Ага, спасибо, чувак. Они сели, посасывая пиво. - Ну ладно, - сказала Тэмми, - нам пора. - Ага, мы поехали насиловать каких-нибудь молоденьких абитуриентов! - Ага! Обе подскочили и исчезли за дверью. Я вошел в кухню и заглянул в холодильник. Индюшка выглядела так, будто ее изувечил тигр: тушка попросту разорвана на куски. Непристойное зрелище. Сара подъехала ко мне на следующий вечер. - Ну, как индюшка? - спросила она. - Ничего. Она вошла и открыла холодильник. И закричала. И выбежала оттуда. - Боже, мой, что случилось? - Тэмми с Арлиной заходили. Мне кажется, они неделю ничего не ели. - Ох, меня тошнит. Сердце разрывается! - Извини. Я все равно не смог бы их остановить. Они на амфетаминах сидели. - Ладно, тут я только одно могу сделать. - Что именно? - Сварить тебе хороший индюшачий суп. Схожу куплю овощей. - Ладно. - Я дал ей двадцатку. В тот вечер Сара приготовила суп. Он был вкусен. Уходя наутро, она проинструктировала меня, как его разогревать. Тэмми постучалась ко мне около 4. Я впустил ее, и она прошла прямиком на кухню. Открылась дверца холодильника. - Эй, суп, а? - Ага. - Хороший вообще? - Ага. - Не против, если я попробую? - Валяй. Я услышал, как она ставит его на плиту. Потом услышал, как она лезет туда ложкой. - Боже! Да он пресный! Ему нужны специи! Я слышал, как она ложкой сыплет в кастрюлю приправы. Затем пробует. - Так лучше! Но еще нужно! Я же итальянка, знаешь? Так... вот... так лучше! Теперь пускай греется. Можно пива? - Давай. Она вышла с бутылкой и села. - Ты по мне скучаешь? - спросила она. - Этого ты никогда не узнаешь. - Я, наверное, снова получу свою старую работу в Игривом Манеже. - Здорово. - Там чаевые клевые дают. Один парень каждый вечер давал мне на чай по 5 долларов. Он был в меня влюблен. Но ни разу на свидание не пригласил. Просто лыбился и вс. Странный такой. Ректальным хирургом был, и иногда спускал под столом, когда я мимо проходила. Я по запаху эту дрянь на нем определяла, понимаешь. - Ну, ты же его заводила.... - По-моему, суп готов. Хочешь? - Нет, спасибо. Тэмми зашла в кухню, и я услышал, как она ложкой выскребает кастрюлю. Ее не было долго. Потом вышла. - Можешь занять мне пятерку до пятницы? - Нет. - Ну, хоть пару баксов. - Нет. - Тогда дай доллар. Я выгреб Тэмми мелочь из кармана. Получилось доллар и тридцать семь центов. - Спасибо, - сказала она. - Не за что. И она исчезла за дверью. Сара зашла на следующий вечер. Она редко заходила так часто: тут вс дело в праздниках - все потеряны, полубезумны, испуганы. У меня было наготове белое вино, и я сразу налил нам обоим по стаканчику. - Как в Таверне дела? - спросил я у нее. - Дерьмовый бизнес. Едва хватает, чтобы не закрыться. - Где же все твои клиенты? - Они навалили из города; все куда-то подевались. - Во всех наших планах дырки бывают. - Не во всех. У некоторых постоянно вс получается и получается. - Это правда. - Как суп? - Почти кончился. - Понравился? - Мне много не досталось. Сара зашла на кухню и открыла холодильник. - Что произошло с супом? Он странно выглядит. Я услышал, как она его пробует. После чего подбегает к раковине и выплевывает. - Господи, да он отравлен. Что случилось? Что, Тэмми с Арлиной вернулись и суп тоже съели? - Одна Тэмми. Сара не стала кричать. Она просто вылила остатки супа в раковину и включила дробилку для мусора. Я слышал, как она всхлипывает, стараясь не издавать ни звука. Крутое Рождество было у бедной органической индюшки. 100 Новогодняя ночь - еще одна погань, которую надо пережить. Мои родители, бывало, всегда наслаждались ею, слушая, как Новый Год приближается по радио, город за городом, пока не приходит в Лос-Анжелес. Взрывались петарды, ревели свистки и дудки, блевали пьяницы-любители, мужья заигрывали с чужими женами, а жены заигрывали с кем ни попадя. Все целовались, хватали друг друга за задницы в ванных и чуланах, а иногда и на виду у всех, особенно в полночь, и на следующий день происходили кошмарные семейные разборки, не говоря уже о Параде Турнира Роз и играх на Кубок Розы. В канун Нового Года Сара приехала пораньше. Ее возбуждали такие вещи, как Волшебная Гора, кино про открытый космос, Звездный Путь и определенные рок-группы, шпинат со сметаной и чистая пища вообще, но, вместе с тем, в ней было больше основного здравого смысла, чем в любой другой женщине из всех, что я встречал. Может быть, только единственная - Джоанна Довер - могла сравниться с нею здравомыслием и добродушием. Сара же была симпатичнее и гораздо преданнее, чем все остальные мои тетки, поэтому наступавший год, в конечном итоге, не обещал быть слишком паршивым. Мне только что по телевизору пожелал Счастливого Нового Года местный идиот-комментатор. Не люблю, когда меня поздравляют с Новым Годом незнакомые люди. Откуда он знает, кто я такой? Может, я тот мужик, который подвесил к потолку на проводе за лодыжки свою пятилетнюю дочь, засунул ей в рот кляп и медленно кромсает на кусочки. Мы с Сарой начали праздновать и выпивать, но напиваться - сложно, когда полмира тужится напиться вместе с тобой. - Ну что ж, - сказал я Саре, - неплохой был год. Никто меня не убил. - И ты по-прежнему каждый вечер можешь выпивать и каждый день просыпаться к полудню. - Продержаться бы еще годик. - Это у тебя просто старый алкогольный гон. В дверь постучали. Я глазам своим не поверил. Динки Саммерс, фолк-рокер, со своей подружкой Дженис. - Динки! - заверещал я. - Эй, бля, чувак, что происходит? - Черт его знает, Хэнк. Просто решили вот зайти. - Дженис, это Сара. Сара... Дженис. Сара вышла и принесла еще два стакана. Я разлил. Разговор не клеился. - Написал примерно десяток новых штучек. Мне кажется, у меня уже лучше получается. - Я тоже так думаю, - вставила Дженис, - в самом деле. - Эй, слушай, чувак, помнишь тот вечер, который я перед тобой открывал... Скажи мне, Хэнк, я настолько плохим был? - Послушай, Динки, я не хочу оскорблять твои чувства, но я тогда пил больше, чем слушал. Я думал о себе - как придется выходить, и я готовился, собирался с духом, мне аж блевать хотелось. - А я просто обожаю стоять перед толпой, и когда до них добиваю, и толпе нравятся мои вещи, я просто балдею на седьмом небе. - С писательством по-другому. Все делаешь в одиночестве, с живой публикой нет ничего общего. - Может, ты и прав. - Я там была, - вмешалась Сара. - Двое парней помогали Хэнку выйти на сцену. Он был пьян и ему было худо. - Слушай, Сара, - спросил Динки, - а мое выступление действительно плохо прошло? - Отнюдь. Им просто Чинаски не терпелось. Вс остальное их раздражало. - Спасибо, Сара. - Просто фолк-рок мне мало чего дает, - сказал я. - А что тебе нравится? - Почти все немецкие классики плюс несколько русских композиторов. - Я написал около десяти новых штучек. - Может, мы что-нибудь послушаем? - предложила Сара. - Но у тебя ведь гитары с собой нет, верно? - спросил я. - О, есть у него, есть, - сказала Дженис, - она всегда с ним! Динки встал, вышел и достал инструмент из машины. Потом сел, скрестив ноги, на ковер и начал эту штуку настраивать. Сейчас у нас будут настоящие живые развлечения. Вскоре он запел. У него был полный, сильный голос, отскакивал от стен. Песня про женщину. О надрыве между Динки и какой-то бабой. На самом деле, не очень фигово. Может, со сцены, когда народ платит, вообще вс в порядке будет. Но когда они такие сидят прямо перед тобой на коврике, сказать сложнее. Слишком лично и неловко. Однако, решил я, он не совсем плох. Но беда с ним, беда. Стареет. Золотые кудри уже не совсем золотые, а глазастая невинность слегка осунулась. Скоро у него будут большие неприятности. Мы зааплодировали. - Слишком много, мужик, - сказал я. - Тебе действительно понравилось, Хэнк? Я помахал в воздухе рукой. - Ты же знаешь, я всегда подрубался по твоим делам, - сказал он. - Спасибо, мужик. Он перескочил к следующей песне. Она также была о женщине. О его женщине, о бывшей: шлялась где-то целую ночь. В песне слышалось немного юмора, но я не уверен, был ли юмор намеренным. Как бы то ни было, Динки допел до конца, и мы похлопали. Он перешел к следующей. На Динки снизошло вдохновение. В нем было много звука. Его ноги елозили и ежились в теннисных тапочках, и он этого не скрывал. На самом деле, перед нами каким-то образом сидел действительно он сам. Не смотрелся как надо и не слушался как надо, однако, на-гора выдавал гораздо лучше, чем можно услышать обычно. Мне стало погано от того, что я не могу похвалить его без зазрения совести. Но опять-таки: если солжешь человеку насчет его таланта только потому, что он сидит напротив, это будет самая непростительная ложь из всех, поскольку равносильна тому, чтобы сказать: давай дальше, продолжай, - а это, в конечном итоге, худший способ растратить жизнь человека без истинного таланта. Однако, многие именно так и поступают - друзья и родственники, главным образом. Динки пустился в следующую песню. Он собирался преподнести нам все десять. Мы слушали и аплодировали, но, по крайней мере, мои аплодисменты были самыми сдержанными. - Вот эта 3-я строчка, Динки, мне она не понравилась, - сказал я. - Но она мне необходима, понимаешь, потому что... - Я знаю. Динки продолжал. Он спел все свои песни. Это заняло довольно много времени. Между песнями были паузы для отдыха. Когда Новый Год, наконец, наступил, Динки, Дженис, Сара и Хэнк по-прежнему были вместе. Но гитарный чехол, слава те господи, застегнули. Повешенный присяжный. Динки с Дженис уехали где-то около часу ночи, а мы с Сарой отправились спать. Мы начали обниматься и целоваться. Я, как я уже объяснял, - поцелуйный маньяк. Почти не могу с этим справиться. Великие поцелуи редки, крайне редки. В кино или по телевизору никогда не целуются как надо. Сара и я лежали в постели, потираясь телами, с хорошими поцелуями, по-тяжелой. Она по-настоящему дала себе волю. Раньше вс было одинаково. Драйер Баба следил сверху - и она хватала меня за хуй, и я игрался с ее пиздой, и вс заканчивалось тем, что она терлась моим хуем вдоль своей пизды, а наутро кожа на члене у меня вся была красной и стертой от трения. Мы перешли к трению. И тут она вдруг захватила рукой мой хрен и скользнула им себе в щель. Поразительно. Я не знал, что мне делать. Вверх и вниз, правильно? То есть, скорее, внутрь и наружу. Как на велосипеде ездить: такое не забывается. Она была поистине прекрасной женщиной. Я не мог сдержаться. Я схватил ее за рыжие-с-золотом волосы, притянул ее рот к своему и тут же кончил. Она встала и ушла в ванную, а я посмотрел на свой голубой потолок спальни и сказал: Драйер Баба, прости ее. Но поскольку он никогда не разговаривал и никогда не прикасался к деньгам, я не мог ни ответа от него ожидать, ни заплатить ему. Сара вышла из ванной. Фигурка тонкая - худенькая и загорелая, но обворожительная. Сара забралась в постель и мы поцеловались. То был легкий любовный поцелуй открытыми ртами. - С Новым Годом тебя, - сказала она. Мы уснули, обернутые друг вокруг дружки. 101 Я переписывался с Таней, и вечером 5 января она позвонила. У нее был высокий возбужденный сексуальный голос, какой раньше был у Бетти Буп. - Я прилетаю завтра вечером. Ты заберешь меня в аэропорту? - Как я тебя узнаю? - На мне будет белая роза. - Клево. - Слушай, ты точно хочешь, чтобы я приехала? - Да. - Ладно, буду. Я положил трубку. Подумал о Саре. Но мы с Сарой ведь не женаты. У мужчины есть право. Я - писатель. Я - грязный старик. Человеческие отношения вс равно не работают. Только в первых двух неделях есть какой-то кайф, потом участники теряют всякий интерес. Маски спадают, и проглядывают настоящие люди: психопаты, имбецилы, одержимые, мстительные, садисты, убийцы. Современное общество насоздавало собственных разновидностей, и все они пируют друг другом. Дуэль со смертельным исходом - в выгребной яме. Самое большое, на что можно надеяться в отношениях между двумя людьми, решил я, - это два с половиной года. У сиамского короля Монгута было 9000 жен и наложниц; у царя Соломона из Ветхого Завета - 700 жен; у Августа Сильного из Саксонии - 365 жен, по одной на каждый день года. Безопасность - в количестве. Я набрал номер Сары. Та была дома. - Привет, - сказал я. - Я рада, что ты позвонил, - ответила она. - Я как раз о тебе думала. - Как дела в старой Таверне здоровой пищи? - Неплохой день был. - Тебе нужно поднять цены. Ты все раздаешь бесплатно. - Если я буду выходить только по нолям, не нужно будет платить налоги. - Слушай, мне сегодня вечером кое-кто позвонил. - Кто? - Таня. - Таня? - Да, мы переписывались. Ей нравятся мои стихи. - Я видела это письмо. То, что она написала. Ты его где-то оставил валяться. Это та, что прислала тебе фотографию, где пизду видно? - Да. - И она к тебе едет? - Да. - Хэнк, мне плохо, мне хуже, чем плохо. Я не знаю, что мне делать. - Она едет. Я уже сказал, что встречу ее в аэропорту. - Что ты пытаешься сделать? Что это значит? - Может, я - нехороший человек. Бывают разные виды и степени, сама ведь знаешь. - Это не ответ. А как же ты, а как же я? Как с нами быть? Ненавижу, когда говоришь, как в мыльной опере, но я позволила вмешаться своим чувствам.... - Она приезжает. У нас с тобой конец, значит? - Хэнк, я не знаю. Наверное. Я так не могу. - Ты была очень добра ко мне. Я не уверен, что всегда знаю, что делаю. - Сколько она здесь будет? - Два или 3 дня, я думаю. - Ты что, не понимаешь, каково мне? - Понимаю, наверное.... - Ладно, позвонишь, когда она уедет, тогда посмотрим. - Ладно. Я зашел в ванную и посмотрел на свое лицо. Оно выглядело ужасно. Я выщипал несколько седых волосин из бороды и над ушами. Здравствуй, Смерть. У меня было почти 6 десятилетий. Ты так часто промахивалась лишь на волосок, что я уже давно должен быть твоим. Хочу, чтобы меня похоронили возле ипподрома... где слышно последний заезд. На следующий вечер я сидел в аэропорту, ждал. Было еще рано, поэтому я пошел в бар. Заказал выпить и услышал чей-то плач. Я оглянулся. За столиком в глубине всхлипывала женщина. Молодая негритянка - очень светлого оттенка - в облегающем синем платье, балдая. Ноги она задрала на стул, платье сползло, и там были эти длинные, гладкие, аппетитные бедра. У каждого парня в баре стояло наверняка. Я не мог оторвать глаз. Раскалена докрасна. Я уже представлял ее на своей кушетке, как она показывает мне всю эту ногу. Я купил еще выпить и подошел. Встал рядом, стараясь не показывать эрекцию. - С вами вс в порядке? - спросил я. - Могу я как-нибудь помочь? - Ага, купи мне злюку. Я вернулся, неся ее виски с мятным ликером, и сел. Она сняла ноги со стула. Я присел рядом в кабинке. Она закурила и прижалась ко мне бедром. Я тоже зажег сигарету. - Меня зовут Хэнк, - представился я. - Я Элси, - ответила она. Я прижался к ней ногой, медленно подвЕгал ею вверх и вниз. - Я поставляю водопроводные принадлежности, - сказал я. Элси промолчала. - Этот сукин сын меня бросил, - наконец, произнесла она, - и я его ненавижу, Боже ты мой. Если б ты знал, как я его ненавижу! - Так бывает почти с каждым от 6 до 8 раз. - Вероятно, но мне от этого не легче. Я просто хочу его убить. - Не бери сильно в голову. Я протянул под столом руку и сжал ей колено. У меня стоял так, что больно. Я был чертовски близок к оргазму. - Пятьдесят долларов, - сказала Элси. - За что? - По-любому, как захочешь. - Ты что, в аэропорту работаешь? - Ага, печенюшки грлскаутские продаю. - Извини, я подумал, что у тебя беда. Мне маму через пять минут встречать. Я встал и отошел. Шлюха! Когда я оглянулся, Элси снова задрала ноги на стул, показывая больше, чем раньше. Я чуть было не вернулся. Чрт бы тебя побрал в любом случае, Таня. Самолет Тани подлетел, приземлился и не разбился. Я стоял и ждал, чуть позади столпотворения встречавших. Какой она окажется? Я не хотел думать о том, каким окажусь я. Пошли первые пассажиры - я ждал. О, посмотрите на эту! Если б только она была Таней! Или эта. Боже мой! Какая ляжка. В желтом, улыбается. Или вон та... В моей кухне, моет посуду. Или та... орт на меня, одна грудь вывалилась. В этом самолете действительно было несколько настоящих женщин. Я почувствовал, как кто-то похлопал меня сзади по спине. Я обернулся - за мной стояло крохотное дитя. Выглядела она на 18, длинная тонкая шейка, немного округлые плечики, длинный нос, но грудки, да, и ножки тоже, и попка, да. - Это я, - сказала она. Я поцеловал ее в щеку. - Багаж есть? - Да. - Пошли в бар. Ненавижу ждать багажа. - Ладно. - Ты такая маленькая.... - Девяносто фунтов. - Господи.... - Я бы раскроил ее надвое. Будет похоже на изнасилование несовершеннолетней. Мы вошли в бар и сели в кабинку. Официантка попросила танины документы. У той они были наготове. - Выглядите на 18, - сказала официантка. - Я знаю, - ответила Таня своим высоким голоском Бетти Буп. - Мне виски кислого. - Дайте мне коньяку, - сказал официантке я. Через две кабинки от нас мулатка по-прежнему сидела, задрав платье на жопу. Трусики у нее были розовые. Она смотрела на меня, не отрываясь. Официантка принесла напитки. Мы начали их не спеша попивать. Я увидел, как мулатка встала. Покачиваясь, подплыла к нашей будке. Оперлась обеими руками на стол и нагнулась. От нее несло пойлом. Она посмотрела на меня. - Так это - твоя мать, а, уебище поганое? - Мама приехать не смогла. Элси перевела взгляд на Таню. - Ты сколько берешь, дорогуша? - Отъебись, - сказала Таня. - Отсасываешь хорошо? - Продолжай в том же духе. Тогда из желтой станешь синей в подпалинах. - И чем ты это сделаешь? Мешочком с дробью? Элси отошла, покачивая нам своей кормой. Она едва доползла до своей кабинки и снова вытянула эти свои достославные ноги. Ну почему я не могу обеих сразу? У короля Монгута 9000 жен. Подумать только: 365 дней в году разделить на 9000. Никаких ссор. Никаких менструальных периодов. Никакой психической перегрузки. Лишь пир, и пир, и пир один. Должно быть, королю Монгуту было очень трудно умирать - или же очень легко. Среднего не бывает. - Кто это? - спросила Таня. - Это Элси. - Ты ее знаешь? - Она пыталась меня снять. Хочет 50 долларов, чтобы взять за щеку. - Она меня вывела... Я знала много гроидов, но... - Что такое гроид? - Гроид - это черномазый. - А-а. - Что, никогда не слышал? - Ни разу. - Так вот, а я знала много гроидов. - Ладно. - Хотя у нее великолепные ноги. Она чуть было меня не распалила. - Таня, ноги - это лишь часть. - Какая часть? - БЛльшая. - Пошли багаж забирать... Когда мы уходили, Элси заверещала нам вслед: - До свиданья, мама! Я так и не понял, к кому из нас она обращалась. Снова у меня, мы сидели на кушетке и пили. - Ты несчастлив оттого, что я приехала? - спросила Таня. - С тобой я не несчастлив... - У тебя была подружка. Ты мне писал о ней. Вы до сих пор вместе? - Не знаю. - Хочешь, чтобы я уехала? - Не думаю. - Слушай, я считаю, что ты - великий писатель. Ты - один из немногих писателей, кого я еще могу читать. - Да? А остальные мерзавцы кто? - Сейчас ни одно имя в голову не лезет. Я наклонился и поцеловал ее. Ее рот был открыт и влажен. Она сдалась легко. Ну и штучка. Девяносто фунтов. Как слон и церковная мышка. Таня встала вместе со своим стаканом, поддернула юбку и села мне на колени верхом, лицом ко мне. Трусиков она не носила. Она начала тереться своей пиздой о мою восставшую плоть. Мы хватали друг друга, мы целовались, а она продолжала тереться. Очень эффективно. Извивайся, маленький змееныш! Затем Таня расстегнула на мне штаны. Взяла мой хуй и втолкнула себе в пизду. Начала скакать. Она это могла, всеми своими 90 фунтами. Я едва мыслил. Я производил слабые, полуодушевленные движения, время от времени встречая ее. Иногда мы целовались. Отвратительно: меня насиловал ребенок. Она всем заправляла. Загнала меня в угол, в капкан. Безумие. Одна плоть, никакой любви. Мы пропитывали воздух вонью чистого секса. Дитя мое, дитя мое. Как может твое крохотное тельце делать вс это? Кто изобрел женщину? С какой конечной целью? Прими же этот столп! И мы ведь совершенно незнакомы! Будто ебешь собственное говно. Она работала, как обезьянка на поводке. Таня была верной читательницей всех моих работ. Она ввинтилась в меня. Это дитя кое-что знало. Она чувствовала мою злость. Она работала яростно, играя со своим клитором одной рукой, откинув назад голову. Мы вместе попались в старейшую и самую возбуждающую на свете игру. Мы кончили одновременно, и оно вс длилось и длилось, пока я не подумал, что сердце у меня сейчас остановится. Она опала на меня, крохотная и хрупкая. Я коснулся ее волос. Она была вся в поту. Затем оторвалась от меня и ушла в ванную. Изнасилование ребенка, итог. Детей нынче учат хорошо. Насильник изнасилован сам. Предел справедливости. Это она-то - эмансипированная женщина? Дудки, она просто-напросто горяча. Таня вышла. Мы выпили еще. Черт возьми, она начала смеяться и болтать как ни в чем ни бывало. Да, вот где собака зарыта. Для нее это просто какое-то упражнение, как пробежка или круг по бассейну. Таня сказала: - Наверное, мне придется съехать оттуда, где я живу. Рекс меня уже достал. - О. - Я имею в виду, секса у нас нет, и никогда не было, однако, он такой ревнивый. Помнишь тот вечер, когда ты мне позвонил? - Нет. - Так вот, когда я повесила трубку, он аж телефон от стенки оторвал. - Может, он тебя любит. Ты б получше с ним обращалась. - А ты сам хорошо обращаешься с теми, кто тебя любит? - Нет, не хорошо. - Почему? - Я инфантил; тут я не могу ничего поделать. Мы пили весь остаток ночи, потом легли спать перед самой зарей. Мне не удалось расколоть эти 90 фунтов напополам. Она могла справиться и со мной, и со многими, многими другими. 102 Когда я проснулся через несколько часов, Тани в постели не было. На часах всего 9. Я нашел ее на кушетке - она сидела и отхлебывала из пинты вискача. - Господи, ну и рано же ты начинаешь. - Я всегда просыпаюсь в 6 и сразу встаю. - Я всегда встаю в полдень. У нас с тобой будет проблема. Таня продолжала шпарить виски, а я вернулся в постель. Вставать в 6 утра - безумие. Должно быть, у нее нервы не в порядке. Не удивительно, что она ни шиша не весит. Она зашла в спальню: - Схожу погуляю. - Давай. Я снова уснул. Когда я проснулся в следующий раз, Таня сидела на мне. Хуй у меня был тверд и похоронен у нее в пизде. Она снова на мне скакала. Она закидывала назад голову, вся изгибалась. Всю работу делала сама. Она тихонько ахала от восторга, ахи раздавались вс чаще и чаще. Я тоже начал покряхтывать. Громче. Я чувствовал, что уже приближаюсь. Я уже был в нем. Потом он произошел - хороший, долгий, жсткий оргазм. Затем Таня с меня слезла. Я по-прежнему оставался тверд. Таня опустила туда свою голову и, глядя мне прямо в глаза, стала слизывать сперму прямо с головки члена. Судомойка еще та. Она встала и ушла в ванную. Я слышал, как набегает вода. Всего 10.15 утра. Я снова уснул. 103 Я повез Таню в Санта-Аниту. Сенсацией сезона был 16-летний жокей, скакавший со своим весовым преимуществом в 5 фунтов. Откуда-то с востока и выезжал в Санта-Аните впервые. Ипподром предлагал приз в 10.000 долларов тому, кто правильно угадает победителя гвоздевого заезда, но его или ее выбор надо было вытягивать из всех остальных названных. На каждую лошадь по одному человеку - с этого вс и начиналось. Мы приехали где-то к 4-му заезду, а эти обсосы уже заполнили трибуны под завязку. Все места заняты, негде даже машину поставить. Ипподромные служители направили нас к ближайшему торговому центру. Оттуда нас должны были привезти на автобусе, а обратно после последнего заезда явно пришлось бы тащиться пхом. - Это безумие. Поехали лучше домой, - сказал я Тане. Та отхлебнула из своей пинты. - Поебать, - сказала она, - мы уже здесь. Мы вошли внутрь - там я знал одно особое местечко, удобное и уединенное, и повел ее туда. Единственная неприятность - дети его тоже обнаружили. Они бегали вокруг, поднимая ногами пыль и вопя, но это все равно лучше, чем стоять. - Мы уходим после 8-го заезда, - сказал я Тане. - Последние из этой толпы не смогут выбраться отсюда до самой полуночи. - Спорить готова, на скачках хорошо можно мужиков кадрить. - Шлюхи в клубе работают. - А тебя тут когда-нибудь снимали? - Один раз, но это не считается. - Почему? - Я ее уже знал раньше. - Ты разве не боишься чего-нибудь подцепить? - Боюсь, конечно, поэтому большинство мужиков дает только за щеку. - А тебе так нравится? - Ну да, еще бы. - Когда ставки делать? - Сейчас. Таня пошла со мной к окошечкам тотализатора. Я подошел к тому, что на 5 долларов. Она стояла рядом. - А откуда ты знаешь, на кого ставить? - Этого никто не знает. Но в основе своей система очень простая. - Типа как? - Ну, в общем и целом, лучшая лошадь стартует с почти равными шансами, и по мере того, как лошади становятся хуже, шансы нарастают. Но так называемая лучшая лошадь выигрывает один раз из трех с шансами меньше, чем 3 к одному. - А можно ставить на всех лошадей в заезде? - Да, если хочешь обнищать побыстрее. - Выигрывает много народу? - Я бы сказал, примерно один из 20 или 25. - Зачем они сюда приходят? - Я не психиатр, но я - здесь. И могу вообразить, что пара-тройка психиатров тоже сюда ездит. Я поставил 5 на победителя на 6 лошадь и мы отправились смотреть заезд. Я всегда предпочитал лошадей с ранним стартом, особенно если они вылетают в последнем заезде. Игроки называли таких лодырями, но ведь всегда получаешь лучшую цену за те же самые способности, что и у зубрил, финиширующих резко. Я получил 4 к одному за своего лодыря; он опередил на 2 с половиной корпуса и оплачивался 10.20 долларами на каждые 2. Я был в выигрыше в 25.50 баксов. - Давай возьмем чего-нибудь выпить, - предложил я Тане. - Бармен здесь делает лучшие Кровавые Мэри во всей Южной Калифорнии. Мы пошли в бар. Там попросили танины документы. Мы получили напитки. - Кто тебе нравится в следующем заезде? - спросила Таня. - Заг-Зиг. - Думаешь, выиграет? - А у тебя две груди? - А ты заметил? - Да. - Где тут дамская комната? - Два раза направо. Как только Таня ушла, я заказал еще одну КМ. Ко м