чевидно, стоны мои проникли сквозь стены, во всяком случае, ко мне в комнату вошел настоятель Тиккэй и стал будить меня, участливо спрашивая: "Что такое, что случилось?" Постепенно я пришел в себя и стал рассказывать: "Так, мол, и так", - настоятель же: "Не иначе, проделки барсука-монаха", - сказав, распахнул боковую дверь и выглянул, а поскольку ночь уже близилась к рассвету, было очень хорошо видно, что по галерее и дальше вниз тянулись чьи-то следы, будто кто-то рассыпал цветы сливы. Тут те, кто раньше ругал меня, говоря, что, мол, все это мне померещилось, испуганно зашептались: "А ведь и вправду что-то было". Настоятель Тиккэй, наверное, очень торопился ко мне, во всяком случае, он не успел завязать пояс, полы его платья распахнулись, и были видны похожие на маковые головки пухлые яйца, не похоже, чтобы под короткими седыми волосами скрывалось что-нибудь более основательное. Сказав, что с молодых лет страдает чесоткой, Тиккэй принялся крутить и чесать мошонку. Выглядело это странно весьма, и я забеспокоился и испугался: "Не переутомился ли он, читая священные сутры старца Сюкаку?" Но Тиккэй, улыбнувшись, сказал: Поздняя осень. Балка одна на восемь дзе У Золотого храма *. В провинции Хитати, в местечке под названием Симодатэ, живет человек по имени Накамура Хедзаэмон. Он один из учеников покойного хозяина Полночной беседки *, любит хайкай и называет себя Фуко. Будучи богачом каких мало, он и дом выстроил сообразно положению своему - по два те * с каждой стороны, а в саду собрал причудливых форм камни и редких пород деревья, провел туда ручьи, поселил птиц, насыпал холмы, чтобы можно было прямо из дома любоваться прекрасными видами. Правитель здешних мест и тот частенько заглядывал к нему, словом, не было в округе человека влиятельнее этого Фуко. Жену его звали О-Мицу, она была дочерью богатого купца по фамилии Фудзии, знала толк в японских песнях, да и нитями с бамбуком не пренебрегала *. Это была чрезвычайно приветливая женщина с тонкой чувствительной душой. Случилось же так, что столь благоденствующее прежде семейство как-то незаметно обеднело, в доме воцарилось уныние, и, как это всегда бывает, люди постепенно забыли туда дорогу. В самом же начале, когда дом только начинал утрачивать былой блеск, стали в нем происходить какие-то странные вещи. Вот самый страшный случай, от которого волосы невольно встают дыбом. Однажды на Двенадцатую луну, готовясь встретить новую весну, работники заготовили более обыкновенного риса для лепешек-мотии и до краев наполнили им несколько больших чанов. По прошествии некоторого времени было замечено, что содержимое чанов уменьшается с каждой ночью, поэтому заподозрив: "Уж не вор какой их уносит?" - каждый чан прикрыли большой - со створку ворот - доской, доски же придавили тяжеленными камнями. На следующее утро, охваченные волнением, поспешили открыть чаны, и что же: крышки были на месте, количество же риса уменьшилось наполовину. В то время хозяин дома, Фуко, по каким-то делам был в Эдо, и в доме распоряжалась его рачительная супруга О-Мицу, поскольку же была она добра, и даже к слугам относилась с участием, всем было жалко ее до слез. Однажды ночью, готовясь к весне, О-Мицу кроила одежды из прекрасного шелка, а как время было позднее, всех домашних она отпустила и отправила спать. Оставшись одна, О-Мицу устроилась в маленькой комнатке, плотно заперла все двери, задвинула перегородки, позаботившись о том, чтобы и росинка не просочилась бы, поярче засветила светильник и спокойно села за шитье. В тишине было слышно, как капает вода в водяных часах, но вот, не успела стража Быка * вступить в свою третью четверть, мимо колен О-Мицу, подрагивая длинными хвостами, прошествовали вереницей пять или шесть старых облезлых лисиц. Поскольку О-Мицу еще с вечера велела крепко-накрепко, так, чтобы ни одного просвета не оставалось, запереть все двери и перегородки, непонятно было, как проникли в дом эти твари. Обомлев, она смотрела во все глаза: лисы свободно передвигались по дому, словно по плоской открытой равнине, а потом вдруг исчезли, будто растаяли в воздухе. А О-Мицу, вроде бы даже особенно и не испугавшись, как ни в чем не бывало продолжала шить. На следующий день, когда я зашел в дом Фуко, чтобы осведомиться о том, все ли в порядке, и подбодрить хозяйку, наверняка обеспокоенную тем, что супруг задерживается, О-Мицу держалась со мной приветливее обыкновенного и, неторопливо беседуя о том, о сем, поведала мне, между прочим, и о вчерашнем происшествии. Даже слушать ее было жутковато - холодок побежал по спине. - Какой ужас! - воскликнул я. - Почему же, несмотря на такое странное явление, вы не разбудили никого из домашних, все перенесли одни? Что за неуместная стойкость! - Да нет, мне просто ни капельки не было страшно, - отвечала О-Мицу. Ну не странно ли - женщина, которая всегда набрасывала на голову платье, пугаясь стучащего в окно дождя или стонущего в зарослях мисканта ветра, в такую ночь ни чуточки не испугалась! А вот еще случай. Был старец, которого звали Синга, как-то раз заночевал он у Фуко, устроившись в парадных покоях. Стояла восемнадцатая ночь Долгой луны *. В чистом лунном сиянии холодным блеском сверкала роса, в траве звенели бесчисленные насекомые - словом, красота была неописуемая, поэтому Синга прежде, чем лечь, задвинул только седзи, а дверцу оставил открытой. На Четвертую примерно стражу вдруг словно что-то разбудило его: приподняв голову, он вгляделся: в лунном сиянии, а луна светила так ярко, что было светло как днем, виднелись лисицы, множество лисиц - задрав пушистые хвосты, они стояли на окружавшей дом широкой галерее. Их силуэты отчетливо вырисовывались на седзи, и так жутко становилось от этого зрелища, что и передать невозможно. Тут даже Синга не выдержал, бегом бросился во внутреннюю часть дома, где была кухня, и стал стучать в боковую дверь, думая, что там располагались покои хозяина. - Эй, вставайте скорее! - вопил он что было мочи. Тут проснулись слуги и зашумели, закричали: - Берегись! Разбойники в доме! От этого шума Синга успокоился и, раскрыв пошире глаза, вгляделся: слуги кричали, колотя в дверь кухни: - Хозяин, скорее, скорее, на помощь! Потом Синга рассказывал: - Ну и перепугался же я тогда! А вот еще случай. У Мацудайра, владельца замка Сиракава и правителя Ямато, был вассалом фехтовальщик по имени Акимото Гохэй. В чем-то не поладив со своим повелителем, он покинул службу, уехал из провинции, изменил имя на Суйгэцу, полюбил хайкай и стал бродить по четырем провинциям, останавливался то здесь, то там, сообщался с самыми влиятельными семействами, нигде подолгу не задерживался, уподобившись плавучей траве или перекати-поле, словом, полностью посвятил себя изящному. Так вот однажды этому старцу тоже случилось заночевать во внутренних покоях дома Фуко, и привиделось ему, будто под широкой галереей у дома сидят три старухи, причем всю ночь напролет доносилось до него оттуда какое-то невнятное бормотание. Навострив уши, он прислушивался, силясь разобрать, о чем говорят, но так ничего и не услышал. Чем темнее становилась ночь, тем большая тоска и страх овладевали им, и до самого рассвета ему не удалось сомкнуть глаза. Ежели есть то, что ты хочешь получить, лучше, проявив настойчивость, получить это, ежели есть то, что ты хочешь увидеть, лучше приложить все силы к тому, чтобы увидеть это. Не следует беззаботно упускать благоприятный случай, думая: "Как-нибудь в другой раз". Другого раза может и не случиться. Почтенный Умэдзу Ханъэмон *, являясь правой рукой одного влиятельного семейства, за выдающиеся заслуги во время военных действий в Нанива удостоился особой грамоты. Он принадлежал к славному роду и, будучи его старейшиной, получал жалованье в 10 тысяч коку риса. Полюбив хайкай, он все свободное от службы время стал проводить с учениками Кикаку и взял себе имя Китэки. В сборниках, составленных Кикаку, немало и его стихов. Когда срок его службы в Эдо подошел к концу, он захотел вернуться к себе на родину, в Акита. Сожалея же о разлуке с Кикаку, хотел и его взять с собой. Но Кикаку не мог следовать за ним. В окружении же Кикаку был человек, которого называли Сико. Этот Сико был весьма умудрен в хайкай, поэтому Кикаку предложил ему сопутствовать Китэки, и они вместе отправились в Акита. Говорят, что Китэки и Кикаку постоянно обменивались письмами. Среди этих писем есть письмо Кикаку истинно замечательного содержания. В начале письма Кикаку, естественно, осведомляется о здоровье Китэки и о погоде. Затем, после двух-трех написанных им по случаю трехстиший, пишет следующее: "В такой-то день такой-то луны сорок семь верных самураев ночью напали на дворец одного семейства и отомстили за обиду, некогда их покойному господину нанесенную, затем, не испытывая раскаяния, удалились в монастырь Сэнгакудзи. При этом особенно отличились Сие - Первый Лист и Сюмпан - Весенний Парус *. Эти два воина в последнее время приобщились к моим занятиям и обнаружили изрядную склонность к изящному, что меня особенно трогает". Понимая, сколь велика ценность этого послания, Китэки чрезвычайно бережно хранил его. В те времена жил юноша, которого звали Фуками Синтаро. Он был таким красавцем, что наверняка затмил бы даже Кэ Аня с Дун Сянем *. Китэки очень полюбил его, и узы, связывающие этих Су У и Ли Лина *, были весьма прочны. Синтаро пристрастился к хайкай и взял себе имя Дзесе. Ему очень хотелось заполучить письмо Кикаку, но он не решался об этом сказать вслух, однако Китэки проник в его тайные думы и сам подарил ему письмо. С тех пор минули годы, и однажды ученик Тантана, которого называли Бакутэн *, из Нанива пришел в Акита и некоторое время гостил там. Дзесе, пленившись поэзией Бакутэна, преподнес ему письмо Кикаку. Спустя некоторое время Бакутэн приехал в Восточную столицу и нашел приют в каком-то бедном жилище у стен замка Янагибара. Он никогда не был богат, небольшие сбережения быстро иссякли, знакомых же в столице у него не оказалось, и помощи ждать было неоткуда, однако я в молодые годы свои не был лишен добрых намерений и всегда помогал попавшим в сети нищеты, во всяком случае, каждый месяц, не жалея усилий, созывал желающих испытать себя в нанизывании строф, для чего хлопотал на западе и на востоке, в барабан бил и в флейту дул, и мне удавалось собрать многих замечательных поэтов, таких, как Хадзин, Рито *, Рева *, Годзяку *, иногда пришедших бывало так много, что травяная хижина едва не разваливалась. Бакутэн получил наконец возможность осуществить свое давнее желание и очень скоро стал учеником Мокусая Сэйга *, переменив имя на Ихоку, а затем, благополучно сочинив десять тысяч строф, вошел в число ведущих поэтов хайкай. Имя его было увенчано славой, он почитался поэтами разных школ и пользовался большим влиянием. Желая отблагодарить старого друга за любовь и поддержку, Ихоку предложил мне то письмо Кикаку. - В твоем доме нет ценных вещей, - сказал я, - пусть же письмо это станет твоим "зеленым ковром" *. Как могу я его принять? Оно не принесет мне ничего, кроме волнений. И я решительно отказался от письма. Потом я уехал из столицы, а Ихоку скончался. И где, в каком доме хранится теперь это письмо? Вот что интересно. 1777 ПРЕДИСЛОВИЕ К ПОЭТИЧЕСКОМУ СОБРАНИЮ СЮНДЭЯ* Рю Корэкома, собрав воедино сочиненное покойным отцом его, попросил меня написать предисловие. Вот что я рассказал ему. Как-то раз посетил я Сеха, именующего себя Сюндэем, в его доме в западном предместье столицы. Сеха спросил меня о хайкай. Отвечая, я сказал так: - В хайкай ценнее всего, когда, к вульгарным словам прибегая, удаляешься от вульгарного. Самое трудное соблюдать это правило - "удаление от вульгарного", в том заключающееся, чтобы, от вульгарного удаляясь, к вульгарному же прибегать. Один дзэнский монах говорил: "Услышь хлопок одной ладони" *. Это и есть путь дзэн в хайкай, это и есть правило "удаления от вульгарного". Сеха мгновенно прозрел. Затем спросил снова: - Почтенный учитель изволил говорить об "удалении от вульгарного". Как ни темна суть сего правила, разве не должно самому поусердствовать, пытаясь проникнуть ее? Но, может быть, есть кратчайший путь, когда удаляешься от вульгарного, меняясь незаметно и естественно, - так, что и вчуже не уловить, и самому не уразуметь? Отвечая, сказал: - Такой путь есть. Надо читать китайские стихи - ши. Вот вы, например, с давних пор оказываете успехи в китайских стихах *. И иного пути искать нечего. Усомнившись, Сеха спросил снова: - Но ведь ши и хайкай отличны друг от друга по сути. А вы говорите - должно оставить хайкай и читать ши. Разве это не окольный путь? Отвечая, сказал: - У художников есть понятие "уход от вульгарного" *, вот оно: "В живописи, когда хочешь уйти от вульгарного, другого пути нет, кроме прилежного изучения книг. Тогда дух учености, начитанности воспарит, дух же рыночный, вульгарный - исчезнет. Изучающие живопись должны быть чрезвычайно осмотрительны". То есть даже в живописи - если хочешь избежать вульгарного, должно отложить кисть и погрузиться в изучение книг. А разве ши и хайкай настолько далеки друг от друга? Тут Сеха понял. Но однажды спросил снова: - Так повелось у мастеров хайкай с давних пор - каждый открывает ворота и двери, у каждого свой настрой. К кому же прибегнуть следует, чтобы проникнуть в тайное тайных? Отвечая, сказал: - В хайкай никто не открывает ни ворот, ни дверей, есть одни ворота, и имя им - хайкай. Вот и в учении о живописи говорится: "Творцы школы не открывают ворота, не устанавливают двери, ворота и двери сами собой возникают. Входи в любые" *. Точно так же и в хайкай. Из всех потоков черпая, собираешь в единый сосуд, затем, извлекши то, что тебе представляется пригодным, используешь сообразно обстоятельствам. И сам при этом в душе - удалось или нет? - рассудить должен, иного пути нет. Впрочем, и тогда, ежели не подберешь себе друзей-единомышленников и не станешь постоянно сообщаться с ними, достичь желаемого будет весьма мудрено. Сеха спросил: - Кто же эти люди, которых сделать своими друзьями должно? Ответил: - Разыщи Кикаку, наведай Рансэцу, повторяй за Содо, следуй за Оницура*. Ежеденно с сими четырьмя почтенными старцами встречаясь, все дальше и дальше уходи от рыночного, городского, от славы и выгод, броди по лесам и садам, задавая пиры на склонах гор, возле водных потоков, бражничай, коротая часы в шутливых беседах, - стихи же пусть возникают сами. Так проводи день за днем. И однажды снова встретишь четырех почтенных старцев. Душа же твоя продолжает "наслаждаться уединением" и предаваться "прекрасным мечтам" *. Закрыв глаза, на стихе сосредоточиваешься, стих обретя, открываешь глаза. И видишь: исчезли четыре почтенных старца. Куда же удалились они, святых отшельников обличье приняв? Растерянный, стоишь один. Ветер веет ароматом цветов, лунный свет плавает в воде. Вот где священные пределы хайкай. Сеха улыбнулся *. В конце концов, он примкнул к нашему поэтическому содружеству и много тысяч раз стихи извергались из его уст. И вот стал он снова порицать и отвергать Бакурина и Сико *. Я сказал: - Бакурин и Сико, как ни грубо порой звучат их стихи, умело передают чувства людей и облик мира. Поэтому иной раз и у них небесполезно перенять те или иные приемы. Поэты, сочиняющие китайские ши, разумеется, высоко ставят Ли Бо и Ду Фу. Но ведь они не отбрасывают и Юань Чжэня с Бо Цзюйи, их примеру и должно следовать. Сеха сказал: - Учитель, не вводи меня в заблуждение, не принуждай надевать личину просветленного. Художники злыми гениями живописи почитают У Вэя и Чжан Пиншаня *. А Бакурин и Сико - злые гении хайкай, не более. Так, понося Сико и Бакурина, Сеха продвигался вперед, не сворачивая на окольные пути, и, в конце концов, достиг высших пределов хайкай. Но, увы. Раз заболев, не смог он оправиться, с каждым днем все более спадал с лица, от целебных же снадобий отказывался. Однажды, предвидя, что близится его последний срок, он призвал меня и, сжав мою руку, сказал: - Досадно мне, что не смогу вместе с учителем продвигаться от нового к новому. Едва договорив, заплакал горько и тут же вернулся к желтым истокам *. Я же, трижды возрыдав, возопил: - Мои стихи удалились на Запад*, мои стихи удалились на Запад! Все вышеизложенное было когда-то записано мной в тетради под названием "Беседы за полночным чаем". Тетрадь эта постоянно лежит на моем столе, в нее я записываю разнообразнейшие споры-беседы со многими людьми. Почему же именно эту запись без всяких изменений я решил сделать предисловием к собранию трехстиший Сеха? Причина в том, что прочитавшим ее откроется чистота звучания и свобода Сеха, равно как и его человеческие качества, и они сумеют оценить подлинность его поэзии. И понять, что Сеха вовсе не овца, натянувшая на себя шкуру тигра. В Полночной беседке написал шестидесятилетний старец Бусон 1777 ДРЕВНЕЕ - В НАСТОЯЩЕЕ Почтенный Соа *, мой покойный учитель, будучи в мастерстве преемником старца из Снежной хижины *, стоял рядом с Хякури и Кимпу *, и были они, словно три ножки бронзового сосуда: вместе новый смысл выявляли и на поприще хайкай увенчаны были редкостной славой, в ту пору многие были обеспокоены тем, что всякий стремился подражать их манере. Все трое обрели - каждый своих - последователей, словом, вряд ли стоит подходить к ним с общими мерками. Учитель Соа в те давние времена жил в Эдо на улице Кокуте, в бедном домике с видом на высокую колокольню, там он наслаждался уединением и покоем среди городской суеты, и там, белыми от инея ночами, когда он просыпался, разбуженный ударами колокола, и, одолеваемый старческой бессонницей, предавался печальным размышлениям, мы часто беседовали с ним о хайкай, когда же я заговаривал вдруг о каких-нибудь несообразностях этого мира, он неизменно закрывал уши и изображал старческое слабоумие. Да, это был истинно благородный старец. Однажды ночью, сев прямо, учитель, увещевая меня, сказал: - Идущим по пути хайкай не следует упорно цепляться за каноны учителя. Меняясь вслед за мгновением, подчиняя себя мгновению, должно отдаваться внезапному порыву, не оглядываясь на прошлое и не обращая взора к будущему. Одного удара палкой * Учителя оказалось довольно, чтобы у меня открылись глаза и я уразумел, в чем свобода хайкай. Поэтому ныне, наставляя учеников своих, я говорю им, что бессмысленно следовать за почтенным Соа с его широтой души, а надобно устремиться к саби и сиори * старца Басе, то есть вернуться в прошлое. Иначе говоря, внешне ты вроде бы идешь против учителя, но это ложное, на самом-то деле внутренне ты находишься с ним в соответствии, и это - истинное. Это-то и называется путем дзэн в хайкай или способом передачи от сердца к сердцу. Неразумные люди часто судачат о том, что, мол, это страшный грех - идти против учителя. Вот и это собрание нанизанных строф, из двух свитков состоящее, далеко от саби-сиори, все стихи от первого до последнего написаны в манере почтенного Соа, и, почтительно возложив это собрание к его поминальной табличке, мы словно переносимся к тому далекому дню, когда в тридцатый раз поминали ушедшего, и представляем себе, будто учитель наш с нами. Об этом и хотел я заявить от имени всех учеников. 1774 ПРЕДИСЛОВИЕ К СБОРНИКУ "САБИ-СИОРИ" Итак, дорога, ведущая к хайкай, разветвляется на тысячи тропок - право, непросто отделить одну от другой нити кудели в скудно освещенной бедной хижине и много здесь такого, что и не примешь сразу - непросто извлечь сети из моря в бурную погоду. Вот что, к примеру, говорил старец Басе: "Даже тогда, когда слова близки к тому, чтобы быть вульгарными, дух должен неуклонно стремиться к просветлению". Что это - незыблемое убеждение, коему следовать должно как единственному правилу? Или же эти слова были сказаны для того, чтобы показать, сколь трудно сочинять стихи, не проникнув в тайну саби-сиори? В самом деле, суть учения Басе именно в этих словах и содержится, и иного, вероятно, искать нечего. Люди простые понимают саби только как сабисий - "печальный", а сиори, по их разумению, слово, - определяющее гибкость, изящество стиха, и можно ли считать это толкование ошибочным? Такие вещи весьма мудрено объяснить словами, в них следует проникать сердцем. Беседовать же с тем, кто проник в сокровенное, столь отрадно, что перестаешь думать о неумолимо приближающейся старости и забываешь о своем великом назначении в будущих рождениях. Мой друг, благочестивый Ханаи, желая, чтобы таких собеседников было побольше, не упускал случая, чтобы разъяснять суть саби-сиори, а поскольку слишком трудно было сохранить втайне начертанное его благородной кистью, один из книжных лавочников вскоре узнал о его записках и, быстро напечатав книгу, распространил по миру. И те, кто увидят ее, пусть отнесутся к ней с должным почтением - о чем предупреждает вас Бусон из хижины Лиловой лисицы *. 1776 ПРЕДИСЛОВИЕ К ИЗБРАННОМУ СОБРАНИЮ РОИНА* Рассказывают, что давным-давно в Тамба жил старик, у которого был большой драгоценный камень. Камень словно светился изнутри, никаких слов недоставало, чтобы описать его красоту. Один человек и говорит: "Продай мне камень за сотню канов *". Старик же подумал: "Ежели увеличить блеск камня, цена его возрастет неизмеримо". И отказался продавать камень за сто канов. И вот денно и нощно шлифовал он камень, как вдруг обнаружился в нем небольшой изъян. Старик огорчился, но продолжал шлифовать, однако изъян все увеличивался, а сам камень скоро стал величиной с фасолинку. И даже тот человек, который когда-то хотел купить этот камень, словно забыл дорогу к его дому. Рассказал же я об этом к тому, что ученики Тайро, вознамерившись выпустить в свет рукописи, оставшиеся после смерти своего учителя, обратились ко мне с просьбой о предисловии. Вот что я им сказал: "Я не советую вам публиковать эти рукописи. Посмертное собрание произведений поэта, чье имя было у всех на устах, может, наоборот, повредить его прижизненной славе, таких случаев было немало. Тайро всегда называли великим поэтом Сэтцу, Харима и столицы, среди поэтов нашей школы он сверкал словно драгоценный камень. Лучшие его стихи всем знакомы и любимы всеми без исключения. Разве кто-нибудь ждет появления других? Право же, не стоит публиковать его рукописей, не уподобляйтесь тому старцу с драгоценным камнем". Однако ученики не послушались. Тайком собрали они все, рукою их учителя написанное, поручили Кито выверить рукописи и довели дело до того, что половина их уже на досках. И вот они снова просят у меня предисловия. Разумеется, тут уж ничего не остается, как согласиться. Взял я у них рукопись и тщательно ее прочел. Прочтя же, восхитился и сказал так: "Рукопись эту непременно издать должно. Пусть люди прочитают эти стихи и оценят их совершенство. Тайро заслуживает того, чтобы посмертная слава заставила талант его сверкать еще большим блеском". Ученики, улыбнувшись, вышли. Я же решил все вышеизложенное сделать предисловием к сборнику. 1779 ПРЕДИСЛОВИЕ К СОБРАНИЮ "ПЕРСИКИ И СЛИВЫ" Когда же это случилось? Было собрание из четырех свитков, четырех времен года. "Весна" и "Осень" пропали. "Лето" и "Зима" остались. Один человек вознамерился перенести свитки на доски. Другой воспротивился, говоря: - С тех пор как появилось это собрание, много лун и лет прошло, оно давно отстало от течения времени. Я, улыбнувшись, ответил: - Свобода и размах поэзии хайкай таковы, что для нее, с одной стороны, существует течение времени, а с другой - оно отсутствует. Это все равно как догонять человека, бегущего по кругу. Тот, кто бежит впереди, словно, наоборот, догоняет отставшего. Так и с течением времени - чем руководясь, различать станешь, что впереди, а что позади? Просто каждый день выражаешь в словах чувства, в душе возникающие, и создаешь сегодня - сегодняшние стихи, завтра - завтрашние. Назовите же собрание "Момосумомо" - "Персики и сливы". Что с начала читай, что с конца - получается одно и то же *. В этом - суть сего собрания. 1780 Примечания С. 289. Школа нэмбуцу - имеется в виду секта Чистой земли (Дзедо), которой и принадлежит монастырь Гукедзи. Последователи этой секты уповают на то, что любой, произносящий молитвословие будде Амиде - "намуамидабуцу", достигнет перерождения в Чистой земле, буддийском раю. В монастыре Гукедзи хранится сутра, переписанная, по преданию, барсуком-оборотнем, принявшим обличье монаха и некоторое время жившим в этом монастыре. Согласно легенде, этот барсук покончил с собой, когда кто-то из монахов случайно увидел его в истинном обличье. После него осталась переписанная им сутра, которая до сих пор хранится в монастыре как одна из самых драгоценных реликвий. С. 289. Барсучьи волоски - имеется в виду кисть, которая делалась обычно из барсучьих волосков. С. 290. Небесный мост (Ама-но хасидатэ) - одно из красивейших мест Японии: заросшая соснами песчаная отмель в заливе Миядзу, неподалеку от Киото. Хассэн (Сакаки Хякусэн, 1697-1752) - японский художник. Минский стиль - имеется в виду китайская живопись эпохи Мин (1368-1644). Ханьское направление - имеется в виду китайская живопись эпохи Хань (206 г. до н. э. - 220 г. н. э.). Старец из Банановой хижины - имеется в виду Басе. Рэндзи - один из псевдонимов поэта Кагами Сико (1665-1731), ученика Басе. С. 290. Синей - один из псевдонимов поэта Такараи Кикаку (1661-1707), ученика Басе. С. 291. Ри - мера длины, 3927 м. Сооку (Мотидзуки, 1688-1766) - один из киотоских поэтов, близкий кругу Бусона, ученик Хаяно Хадзина. С. 292. Чужим из мира тщеты - ср. со стихотворением Ван Вэя "Вместе с чиновником Лу Сяном посетил лесную обитель отшельника Син Цзуна": "Деревья поляну укрыли тенью сплошной. // Темные мхи загустели, травы чисты. // Простоволосый, ноги поджав, сидит под сосной, // Белками глядит на чужих из мира тщеты". (Цит. по: Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. БВЛ. М., 1977. С. 260, пер. А. Штейнберга.) С. 293. ...если бы существовало то, что называлось "Сироурури"... - Имеется в виду персонаж "Записок от скуки" Кэнко-хоси, некто Дзесин-содзу, который, увидав одного монаха, прозвал его "Сироурури". "Да что это за штука?" - спросили его, и он ответил: - "А я и сам не знаю, что это такое, но только если бы оно существовало, то, наверное, смахивало бы на физиономию этого бонзы" (пер. В. Н. Горегляда, см.: Кэнкохоси. Записки от скуки. М., 1970. С. 73). С. 294. Три тропки в саду сплошь в бурьяне - образ из стихотворения Тао Юаньмина "Домой, к себе": "Три тропки в саду сплошь в бурьяне, но сосна с хризантемой все еще живы..." (цит. по: Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева. М., 1958. С. 175). Три тропки - атрибут жилища поэта-отшельника. В I веке до н. э. Цзян Сюй расчистил три тропинки - для себя и двух своих друзей, иногда его навещавших. Какуэй - поэт, друг Бусона. С. 295. Роинся - один из псевдонимов ученика Бусона, Псивакэ Тайро (1730-1778). ...с одной сандалией в руке удалился к Западным небесам - существует легенда, согласно которой Дарума, патриарх буддизма Дзэн (кит. "Чань"), взяв в руку одну сандалию, удалился в Западную землю. "Западная земля" - царство будды Амида, буддийский рай. С. 296. Сикэй и Тоси - домочадцы и ученики Тайро. Канто - купец из Осака, друг Бусона, в доме которого он часто бывал. С. 297. Хижина Басе - см. примеч. к с. 58. Пустынная чаща бамбука - цитата из стихотворения Ван Вэя "Беседка в бамбуковой роще": "В пустынной чаще бамбука // Свищу, пою. // На цине играю, тешу // Ночную тьму". (См.: Ван Вэй. Стихотворения. М., 1979. С. 56, пер. А. Штейнберга). С. 297. Вне пределов досягания мирской пыли - ср. с цитатой из "Записки из хижины "Призрачная обитель" Басе: "При всем том я не хочу сказать, что так уж люблю уединение и намереваюсь затеряться бесследно в горах и лугах". ...жаждущий обрести "полдня покоя" - см. примеч. к с. 141. С. 298. Брызги Чистого Водопада - Киетаки - ср. с трехстишием Басе: "Водопад Киетаки! // По бурлящим волнам рассыпается // Хвоя сосны". Следя за облаками над горою Арасияма - ср. с трехстишием Басе: "Шестая луна. // Вершину завесила тучами // Гора Арасияма". Исикава Дзедзан (1583-1672) - поэт и каллиграф, последние годы жизни провел в Киото, где в нескольких храмах есть сады, разбитые по его рисункам. У Басе есть посвященное ему стихотворение: "Как душист ветерок! // Не спешу запахнуть воротник // Летнего платья". Сочувствовал одинокому монаху... - Ср. с трехстишием Басе: "И могилу Тесе // Обойдет, ударяя в плошку свою, // Одинокий монах". С. 299. Печалился о судьбе прикрывшегося рогожей нищего - ср. с трехстишием Басе: "Праздник весны... // Но кто он, прикрытый рогожей // Нищий в толпе?" (Пер. В. Марковой, см.: Басе. Лирика. М., 1964. С. 86.) С. 299. Бросал вызов обитателю горы Гушань... - Имеется в виду Линь Хэцин (Линь Фу, 967-1028), китайский поэт, который жил отшельником на горе Гушань, любил цветы сливы и разводил журавлей. У Басе есть такое трехстишие: "О как сливы белы! // Но где же твои журавли, чародей? // Их, верно, украли вчера?" (Пер. В. Марковой. Указ. изд. С. 151.) Бродил, опираясь на посох... - Ср. с трехстишием Басе: "Гора Оохиэ! // Над вершиной росчерком легким // Весенняя дымка". Ду фу - китайский поэт (712-770), особенно любимый Басе. В проглядывающих сквозь дымку соснах Карасаки - ср. с трехстишием Басе: "О мыс Карасаки! // Здесь дымка весенняя сосны // Цветам предпочла". Канули в прошлое сны... - Ср. с трехстишием Басе: "В пути я занемог. // И все бежит, кружит мой сон // По выжженным полям" (пер. В. Марковой. Там же. С. 140). С. 300. ...один человек, давая имя беседке... - Имеется в виду китайский поэт Су Ши, который назвал свою беседку "Беседка человека, осчастливленного дождем", в честь того, что как раз тогда, когда строительство беседки было закончено, пошел наконец дождь после долгого периода засухи. С. 300. Басе просил кукушку ниспослать покой... - Имеется в виду трехстишие Басе: "Развей тоску, // Пошли покой мне наконец, // Кукушка". Не совершающие благодеяний - имеются в виду последователи учения Дзэн, считающие, что истину можно постичь только интуитивно, а не путем размышлений. С. 301. Стоит ли донимать себя... - Цитата из стихотворения Тао Юаньмина "Домой, к себе": "Ведь я прозрел и понял, что не стоит упреком донимать себя за прошлые грехи, и знаю хорошо, что можно нагонять все то, что будет впредь" (пер. В. М. Алексеева). Луна Зайца - четвертый месяц по лунному календарю. Долгая луна - девятый месяц по лунному календарю. С. 302. ...показать, как вишни цветут... - Ср. с трехстишием Басе: "В путь! Покажу я тебе, // Как в далеком Псино вишни цветут, // Старая шляпа моя" (пер. В. Марковой. Указ. изд. С. 163). С. 303. Почему дайнагон Такакуни... - Имеется в виду Минамото Такакуни, иначе Дайнагон из Удзи (1004-1077), автор сборника новелл "Подобранные сокровища Удзи" ("Удзисюимоногатари"). Во второй новелле этого сборника рассказывается о том, что в провинции Тамба, в деревне Сино, было много грибов "хиратакэ". Однажды жителям деревни приснился один и тот же сон - будто явились к ним несколько десятков большеголовых монахов, один из которых, поклонившись, сказал: "Обет, связывающий нас с этим местом, исчерпан". Жители деревни недоумевали, не зная, как толковать этот сон, а осенью в окрестных лесах не было найдено ни одного гриба "хиратакэ". Никто не мог объяснить этого явления, пока не нашелся один монах, сказавший: "Монахи, нечистые проповеди произносящие, в новом перерождении становятся грибами". С. 304. Сломанные мостики - образ из стихотворения Ду Фу: "Сломаны мостики, нет досок, чтоб их починить. // Спящие ивы их заплетают ветвями..." Вспомнив замечательные строки Бо Цзюйи... - Бусон цитирует поэму китайского поэта Бо Цзюйи (772-846) "Пипа". Отрывок из этой поэмы дан в переводе Л. З. Эйдлина (см.: Бо Цзюйи. Стихотворения. М., 1978. С. 276). С. 306. Сосны из Такэкума - в местечке Такэкума, на севере острова Хонсю, растет воспетая в японской поэзии сосна с раздвоенным стволом. О ней упоминает Басе в путевом дневнике "По тропинкам Севера". По преданию, в давние времена некий человек срубил эту сосну, чтобы сделать из нее сваи для моста, но через несколько веков на ее месте выросла новая. "Поколение одно срубило сосну, - пишет Басе, - другое посадило вновь, и ныне стал вид такой, точно снова тысяча лет миновала, - о благодатная сосна!" (См.: Альманах Восток. Сб. 1. М., 1935. С. 325, пер. Н. И. Фельдман.) С. 306. Трижды первое утро - имеется в виду утро первого года, первого месяца и первого дня. С. 307. Толчет зерно под луною // Заяц-Ухэй - согласно древней китайской легенде, на луне под растущей там лунной кассией сидит заяц и в ступке толчет снадобье бессмертия. "У" в имени "Ухэй" пишется знаком "заяц", это и послужило причиной возникновения ассоциативной цепи: луна-ступка-заяц. Давая имя, лучше всего не задумываться. - Это высказывание уместно сравнить со следующим местом из "Записок от скуки" Кэнко-хоси, одного из любимейших авторов Бусона: "Древние нимало не задумывались над тем, какое название присвоить храмам, святилищам и всему на свете" (цит. по: Кэнко-хоси. Записки от скуки. М., 1970. С. 99, пер. В. Н. Горегляда). С. 309. Где блуждаешь ты теперь... - У Ван Вэя есть такое стихотворение: "В горы в далекий путь // Пришлось мне вас провожать. // Один калитку мою // Запер я за собой. // Весною трава в лугах // Зазеленеет опять. // А вы, мой любезный друг, // Вернетесь ли вы весной?" (пер. А. Гитовича, см.: Ван Вэй. Стихотворения. М., 1959. С. 47). С. 309. Люди бегут на стогны... - Снова реминисценция из "Записок от скуки" Кэнко-хоси: "Глупо всю жизнь истязать себя, не зная минуты покоя в погоне за славой и выгодой" (пер. В. Н. Горегляда. Указ. изд. С. 61). С. 310. Вот и старый катается год... - Трехстишие Басе (пер. В. Марковой). С. 311. Чжан Цзюлин - политический деятель и поэт танской эпохи, у него есть стихотворение под названием "В светлом зеркале вижу свои седые волосы". Дзедзан - см. примеч. к с. 298. Существует легенда о том, что, отклоняя приглашение императора Гомидзуноо (1596-1680), Дзедзан сказал: "Не перейти // Мне через речку Сэми, // Хоть и мелка она, // Стыжусь увидеть отражение // Своих морщин в ее воде". Кудзу - пуэрария, вьющееся растение семейства бобовых. Из высушенных корней этого растения делают крахмалистую муку, а из муки с добавлением сахара готовят напиток, который в зависимости от времени года пьют либо горячим, либо холодным. Не сподобился предстать пред очи князя Рюдзак - имеется в виду Коноэ Сакихиса (1536-1612) - сановник и политический деятель эпохи Токугава. В свои молодые годы Рюдзан, бывший к тому же поэтом и каллиграфом, посетил известного мастера "рэнга" Ямадзаки Сокана (годы рождения и смерти не установлены) и предложил ему трехстишие: "Вот и Сокан. // Посмотришь - будто голодный дух // В ирисах". Сокан немедленно ответил: "Жаждой томимый нагнешься к воде, // Но нет ее в летнем болоте". С. 311. Не встретил на своем пути никого, похожего на князя Сукэтомо - имеется в виду Хино Сукэтомо (1290-1333), придворный императора Годайго, который был осужден за участие в заговоре и сослан на остров Садо. В "Записках от скуки" Кэнко-хоси говорится о том, что однажды, когда почтенного монаха Дзенэна пригласили ко двору, один из сановников воскликнул: "О, какой благородный у него вид!" - и проникся к нему благоговением. Заметив это, князь Сукэтомо сказал: "Это все из-за его преклонного возраста". Как-то после этого он притащил лохматую собаку, страшную, тощую и облезлую от старости, и поволок ее к министру, говоря: "Ну чем у нее не благородный вид?" (Пер. В. Н. Горегляда. Указ. изд. С. 118.) С. 312. Старец из обители Цикад - имеется в виду киотоский поэт Камидзава Доко (1709-1795), друг Бусона. К картине "Бэнкэй". - Надпись сделана к картине, на которой изображен Мусасибо Бэнкэй - один из любимых героев японского эпоса, монах-воин, отличавшийся необыкновенной силой, и уличная женщина, цепляющаяся за его рукав. С. 313. Слезоточивый Бэнкэй (яп. "намидабэнкэй") - так по-японски называют тех, кто добивается победы не силой, а слезами и всяческими уловками. С. 314. Сливовый старец - имеется в виду Нисияма Соин (1596-1682), ведущий поэт школы Данрин. Он писал "хокку" в легкой юмористической манере. С. 315. Красная стена - поэма китайского поэта Су Ши (1036-1101). Строки из нее даны в переводе В. М. Алексеева (см.: Китайская классическая проза. М., 1958. С. 314). Ива паломников (яп. "югеянаги") - известная ива, воспетая еще поэтом Сайге (1118-1190): "У дороги ручей // Струится светлый и чистый. // "Под ивой в тени // Присяду на миг", - подумал. // Но долго не мог уйти". См. также у Басе: "А в деревне Асино, у дороги, есть "ива у чистой воды". Некий Тобэ, начальник уезда, не раз уже мне говорил, что хотел бы мне ее показать, и я все думал: когда-то придется? - а вот нынче сам стоял под ее сенью. "Уж в целом поле // Посажен рис? Пора мне, // О тень под ивой!"" (Басе. По тропинкам Севера / Пер. Н. И. Фельдман. См.: Альманах Восток. Сб. 1. 1935. С. 321.) С. 316. ...вроде того старика, что продавал когда-то палочки для еды? - Легендарный персонаж, который в IX веке ходил по улицам босиком, в грязной одежде и продавал палочки для еды. Упоминание о нем есть в "Биографии отшельника Фусо", написанной поэтом эпохи Эдо Исии Гэнсэем (1623-1668). С. 316. Все те же черты... - Ср. со стихотворением, приписываемым обычно поэтессе X века Оно-но Комати: "Все те же черты... // Не изменились они ничуть. // Хоть лет череда // Унесла уже так далеко, // И есть предел этой жизни". Страна Морокоси - так в Японии называли Китай. С. 317. Запретная обитель, Заоблачный приют - имеется в виду императорский дворец, расположенный в северной части Киото. Что вы, трава иль деревья... - Трехстишие Бусона построено на образах стихотворения поэта X века Ки-но Томоо: "Все Государево - // На государевой земле, растут // И травы и деревья. // Так где же смогут черти // Найти себе приют?" С. 318. Гогэнсю - собрание трехстиший, составленное поэтом Сасагури Сигэн в 1744 году. В первых двух книгах (всего их четыре) собраны произведения поэта школы Басе, мастера шуточных стихов Такараи Кикаку (1661-1707), написанные им за пять эпох: Эмпо (1679-1681), Тэнна (1681-1684), Дзеке (1684-1688), Гэнроку (1688-1704), Хоэй (1704-1711). Кикаку сам собрал их и снабдил собственным предисловием. С. 318. ...подобны парчовому наряду, надетому темной ночью - ср. с "Историей династии Хань" ("Ханьшу", I век): "Разбогатеть и не вернуться домой - все равно, что ходить ночью в парчовом платье". С. 319. Гэмбосю - сборник трехстиший ученика Басе, поэта Хаттори Рансэцу (1654-1707), составленный в 1750 году поэтом Сасаг