ожно. Не буду хвастаться, но я кое-что смыслю в винах. И потом, девочка моя, я твой отец, да видит Бог, а уж не думаешь ли ты, что я позволю вовлечь тебя... во что-то такое, чего ты не хочешь, а? Просто я хочу сделать так, чтобы у тебя прибавилось немного денег. - Майк! - резко проговорила его жена. - Немедленно прекрати, прошу тебя! И снова он не обратил на нее внимания. - Если ты согласишься на эту ставку, - сказал он своей дочери, - то через десять минут будешь владелицей двух больших домов. - Но мне не нужны два больших дома, папа. - Тогда ты их продашь. Тут же ему и продашь. Я это устрою. И потом, подумай только, дорогая, ты будешь богатой! Всю жизнь ты будешь независимой! - Папа, мне все это не нравится. Мне кажется, это глупо. - Мне тоже, - сказала ее мать. Она резко дернула головой и нахохлилась, точно курица. - Стыдно даже предлагать такое, Майк! Это ведь твоя дочь! Майк даже не взглянул на нее. - Соглашайся! - горячо проговорил он, в упор глядя на девушку. - Быстрее соглашайся! Гарантирую, что ты не проиграешь. - Но мне это не нравится, папа. - Давай же, девочка моя. Соглашайся! Майк подошел вплотную к Луизе. Он вперился в нее суровым взглядом, и его дочери было нелегко возражать ему. - А что, если я проиграю? - Еще раз говорю тебе - не проиграешь. Я это гарантирую. - Папа, а может, не надо? - Я сделаю тебе состояние. Давай же. Соглашайся, Луиза. Ну? Она в последний раз поколебалась. Потом безнадежно пожала плечами и сказала: - Ладно. Если только ты готов поклясться, что проиграть мы не можем. - Отлично! - воскликнул Майк. - Замечательно! Значит, спорим! Майк схватил бутылку, плеснул немного вина сначала в свой бокал, затем возбужденно запрыгал вокруг стола, наливая вино в другие бокалы. Теперь все смотрели на Ричарда Пратта. Это был человек лет пятидесяти с не очень-то приятным лицом. Прежде всего обращал на себя внимание его рот; у него были полные мокрые губы гурмана; нижняя губа отвисла и была готова в любой момент коснуться края бокала или захватить кусочек пищи. "Точно замочная скважина, - подумал я, разглядывая его рот, - точно большая влажная замочная скважина". Он медленно поднес бокал к носу. Кончик носа оказался в бокале и задвигался над поверхностью вина, деликатно сопя. Чтобы получить представление о букете, он осторожно покрутил бокалом. Он был предельно сосредоточен. Глаза закрыты, и вся верхняя половина его тела - голова, шея и грудь будто превратились в нечто вроде огромной обоняющей машины, воспринимающей, отфильтровывающей и анализирующей данные, посылаемые фыркающим носом. Майк сидел развалясь на стуле, всем своим видом выражая безразличие, однако он следил за каждым движением Пратта. Миссис Скофилд, не шевелясь, сидела за другим концом стола и глядела прямо перед собой. На ее лице застыло выражение недовольства. Луиза чуть отодвинула стул, чтобы удобнее было следить за дегустатором, и, как и ее отец, не сводила с него глаз. Процесс нюханья продолжался по меньшей мере минуту; затем, не открывая глаз и не поворачивая головы, Пратт выпил едва ли не половину содержимого. Задержав вино во рту, он помедлил, составляя первое впечатление о нем, и я видел, как шевельнулось его адамово яблоко, пропуская глоток. Но большую часть вина он оставил во рту. Теперь, не глотая оставшееся вино, он втянул через губы немного воздуха, который смешался с парами вина во рту и прошел в легкие. Он задержал дыхание, выдохнул через нос и, наконец, принялся перекатывать вино под языком и жевать его, прямо жевать зубами, будто это был хлеб. Это было грандиозное, впечатляющее представление, и, должен сказать, исполнил он его замечательно. - Хм, - произнес Пратт, поставив стакан и облизывая губы розовым языком. - Хм... да. Очень любопытное винцо - мягкое и благородное, я бы сказал - почти женственное. Во рту у него набралось слишком много слюны, и, когда он говорил, она капельками вылетала прямо на стол. - Теперь пойдем методом исключения, - сказал он. - Простите, что я буду двигаться медленно, но слишком многое поставлено на карту. Обычно я высказываю какое-то предположение, потом быстро продвигаюсь вперед и приземляюсь прямо в середине названного мной виноградника. Однако на сей раз, на сей раз я должен двигаться медленно, не правда ли? Он взглянул на Майка и улыбнулся, раздвинув свои толстые влажные губы. Майк не улыбался ему в ответ. - Итак, прежде всего, из какого района Бордо это вино? Это нетрудно угадать. Оно слишком легкое, чтобы быть из Сент-Эмийона или из Грава. Это явно Медок. Здесь сомнения нет. Теперь - из какой общины в Медоке оно происходит? И это нетрудно определить методом исключения. Марго? Вряд ли это Марго. У него нет сильного букета Марго. Пойяк? Вряд ли и Пойяк. Оно слишком нежное, чересчур благородное и своеобразное для Пойяка. Вино из Пойяка имеет почти навязчивый вкус. И потом: по мне, Пойяк обладает какой-то энергией, неким суховатым энергетическим привкусом, которые виноград берет из почвы этого района. Нет, нет. Это... это вино очень нежное, на первый вкус сдержанное и скромное, поначалу кажется застенчивым, но потом становится весьма грациозным. Быть может, несколько еще и игривое и чуть-чуть капризное, дразнящее лишь малость, лишь самую малость танином. Во рту остается привкус чего-то восхитительного - женственно утешительного, чего-то божественно щедрого, что можно связать лишь с винами общины Сен-Жюльен. Нет никакого сомнения в том, что это вино из Сен-Жюльена. Он откинулся на стуле, оторвал руки от стола и соединил кончики пальцев, напустив на себя до смешного напыщенный вид, но мне показалось, он делал это намеренно, просто чтобы потешиться над хозяином, и я нетерпением ждал, что будет дальше. Луиза между тем взяла сигарету, собираясь закурить. Пратт услышал, как чиркнула спичка, и, обернувшись к ней, неожиданно рассердился не на шутку. - Прошу вас! - закричал он. - Прошу вас, не делайте этого! Курить за столом - отвратительная привычка! Она посмотрела на него, держа в руке горящую спичку, потом медленно, с презрением отвела взор. Наклонив голову, она задула спичку, однако продолжала держать сигарету. - Простите, дорогая, - уже спокойнее сказал Пратт, - но я просто терпеть не могу, когда курят за столом. Больше она на него не смотрела. - Так на чем мы остановились? - спросил он. - Ах да. Это вино из Бордо, из общины Сен-Жюльен, из района Медок. Пока все идет хорошо. Однако теперь нас ожидает самое трудное - нужно назвать сам виноградник. Ибо в Сен-Жюльене много виноградников, и, как наш хозяин справедливо заметил, нет большой разницы между вином одного виноградника и вином другого. Однако посмотрим. Он снова помолчал, прикрыв глаза. - Я пытаюсь определить возраст виноградника, - сказал он. - Если я смогу это сделать, это будет полдела. Так-так, дайте-ка подумать. Вино явно не первого урожая, даже не второго. Оно не из самых лучших. Ему недостает качества, так называемой лучистости, энергии. Но вот третий урожай - очень может быть. И все же я сомневаюсь. Нам известно, что год сбора был одним из лучших - наш хозяин так сказал, - и это, пожалуй, немного льстит вину. Мне следует быть осторожным. Тут мне надо бы быть крайне осторожным. Он взял бокал и сделал еще один небольшой глоток. - Пожалуй, - сказал он, облизывая губы, - я был прав. Это вино четвертого урожая. Теперь я уверен в этом. Год - один из очень хороших, даже один из лучших. И именно поэтому оно на какую-то долю секунды показалось на вкус вином третьего, даже второго урожая. Что ж! Уже хорошо! Теперь мы близки к разгадке. Сколько в Сен-Жюльене виноградников этого возраста? Он снова умолк, поднял бокал и прижал его край к своей свисающей нижней губе. И тут я увидел, как выскочил язык, розовый и узкий, и кончик его погрузился в вино и медленно потянулся назад - отвратительное зрелище! Когда он поставил бокал, глаза его оставались закрытыми, лицо сосредоточенным, шевелились только губы, напоминавшие двух мокрых улиток. - И опять то же самое! - воскликнул он. - На вкус ощущается танин, и на какое-то мгновение возникает впечатление, будто на языке появляется что-то вяжущее. Да-да, конечно! Теперь я понял! Это вино из одного из небольших виноградников вокруг Бейшевеля. Теперь я вспомнил. Район Бейшевель, река и небольшая бухточка, которая засорилась настолько, что суда, перевозившие вино, не могут ею больше пользоваться. Бейшевель... Может ли все-таки это быть Бейшевель? Пожалуй, нет. Вряд ли. Но где-то близко от него. Шато Талбо? Может, это Талбо? Да, вроде бы. Погодите минутку. Он снова отпил вина, и краешком глаза я увидел, как Майк Скофилд, приоткрыв рот, наклоняется все ниже и ниже над столом и не сводит глаз с Ричарда Пратта. - Нет, я был не прав. Это не Талбо. Талбо заявляет о себе сразу же. Если это вино урожая тысяча девятьсот тридцать четвертого года, а я думаю, что так оно и есть, тогда это не Талбо. Так-так. Дайте-ка подумать. Это не Бейшевель и не Талбо, и все же вино так близко и к тому и к другому, что виноградник, должно быть, расположен где-то между ними. Что же это может быть? Он задумался, а мы не сводили с него глаз. Даже жена Майка теперь смотрела на него. Я слышал, как служанка поставила блюдо с овощами на буфет за моей спиной и сделала это очень осторожно, чтобы не нарушить тишину. - Ага! - воскликнул он. - Понял! Да-да, понял! Он в последний раз отпил вина. Затем, все еще держа бокал около рта, повернулся к Майку, медленно улыбнулся шелковистой улыбкой и сказал: - Знаете, что это за вино? Оно из маленькой деревушки Бранэр-Дюкрю. Майк сидел не шевелясь. - Что же касается года, то год тысяча девятьсот тридцать четвертый. Мы все посмотрели на Майка, ожидая, когда он повернет бутылку и покажет нам этикетку. - Это ваш окончательный ответ? - спросил Майк. - Да, думаю, что так. - Так да или нет? - Да. - Как, вы сказали, оно называется? - Шато Бранэр-Дюкрю. Замечательный маленький виноградник. Прекрасная старинная деревушка. Очень хорошо ее знаю. Не могу понять, как я сразу не догадался. - Ну же, папа, - сказала девушка. - Поверни бутылку и посмотрим, что там на самом деле. Я хочу получить свои два дома. - Минутку, - сказал Майк. - Одну минутку. - Он был совершенно сбит с толку и сидел неподвижно, с побледневшим лицом, будто силы покинули его. - Майк! - громко произнесла его жена, сидевшая за другим концом стола. - Так в чем дело? - Прошу тебя, Маргарет, не вмешивайся. Ричард Пратт, улыбаясь, глядел на Майка, и глаза его сверкали. Майк ни на кого не смотрел. - Папа! - в ужасе закричала девушка. - Папа, он ведь не отгадал, говори же правду! - Не волнуйся, моя девочка, - сказал Майк. - Не нужно волноваться. Думаю, скорее для того, чтобы отвязаться от своих близких, Майк повернулся к Ричарду Пратту и сказал: - Послушайте, Ричард. Мне кажется, нам лучше выйти в соседнюю комнату и кое о чем поговорить. - Мне больше не о чем говорить, - сказал Пратт. - Все, что я хочу, - это увидеть этикетку на бутылке. Он знал, что выиграл пари, и сидел с надменным видом победителя. Я понял, что он готов был пойти на все, если его победу попытаются оспорить. - Чего вы ждете? - спросил он у Майка. - Давайте же, поверните бутылку. И тогда произошло вот что: служанка в аккуратном черном платье и белом переднике подошла к Ричарду Пратту, держа что-то в руках. - Мне кажется, это ваши, сэр, - сказала она. Пратт обернулся, увидел очки в тонкой роговой оправе, которые она ему протягивала, и поколебался с минуту. - Правда? Может, и так, я не знаю. - Да, сэр, это ваши. Служанка, пожилая женщина, ближе к семидесяти, чем к шестидесяти, была верной хранительницей домашнего очага в продолжение многих лет. Она положила очки на стол перед Праттом. Не поблагодарив ее, Пратт взял их и опустил в нагрудный карман, за носовой платок. Однако служанка не уходила. Она продолжала стоять рядом с Ричардом Праттом, за его спиной, и в поведении этой маленькой женщины, стоявшей не шелохнувшись, было нечто столь необычное, что не знаю, как других, а меня вдруг охватило беспокойство. Ее морщинистое посеревшее лицо приняло холодное и решительное выражение, губы были плотно сжаты, подбородок выдвинут вперед, а руки крепко стиснуты. Смешная шапочка и белый передник придавали ей сходство с какой-то крошечной, взъерошенной, белогрудой птичкой. - Вы позабыли их в кабинете мистера Скофилда, - сказала она. В голосе ее прозвучала неестественная, преднамеренная учтивость. - На зеленом бюро в его кабинете, сэр, когда вы туда заходили перед обедом. Прошло несколько мгновений, прежде чем мы смогли постичь смысл сказанного ею, и в наступившей тишине слышно было, как Майк медленно поднимается со стула. Лицо его побагровело, глаза широко раскрылись, рот искривился, а вокруг носа начало расплываться угрожающее белое пятно. - Майк! Успокойся, Майк, дорогой. Прошу тебя, успокойся! - проговорила его жена. УБИЙСТВО ПАТРИКА МЭЛОНИ В комнате было натоплено, чисто прибрано, шторы задернуты, на столе горели две лампы: одну она поставила возле себя, другую - напротив. В буфете за ее спиной были приготовлены два высоких стакана, содовая, виски. В ведерко уложены кубики льда. Мэри Мэлони ждала мужа с работы. Она то и дело посматривала на часы, но не с беспокойством, а лишь затем, чтобы лишний раз убедиться, что каждая минута приближает момент его возвращения. Движения ее были неторопливы, и казалось, что она все делает с улыбкой. Она склонилась над шитьем, и вид у нее при этом был на удивление умиротворенный. Кожа ее (она была на шестом месяце беременности) приобрела жемчужный оттенок, уголки рта разгладились, а глаза, в которых появилась безмятежность, казались гораздо более круглыми и темными, чем прежде. Когда часы показали без десяти пять, она начала прислушиваться, и спустя несколько минут, как всегда в это время, по гравию зашуршали шины, потом хлопнула дверца автомобиля, раздался звук шагов за окном, в замке повернулся ключ. Она отложила шитье, поднялась и, когда он вошел, направилась к нему, чтобы поцеловать. - Привет, дорогой, - сказала она. - Привет, - ответил он. Она взяла у него шинель и повесила в шкаф. Затем подошла к буфету и приготовила напитки - ему покрепче, себе послабее, и спустя короткое время снова сидела на своем стуле за шитьем, а он - напротив нее, на своем, сжимая в обеих ладонях высокий стакан и покачивая его так, что кубики льда звенели, ударяясь о стенки. Для нее всегда это было самое счастливое время дня. Она знала - его не разговоришь, пока он не выпьет немного, но рада была после долгих часов одиночества посидеть и молча, довольная тем, что они снова вместе. Ей было хорошо с ним рядом. Когда они оставались наедине, она ощущала его тепло - точно так же загорающий чувствует солнечные лучи. Ей нравилось, как он сидит, беспечно развалясь па стуле, как входит в комнату или медленно передвигается по ней большими шагами. Ей нравился этот внимательный и вместе с тем отстраненный взгляд, когда он смотрел на нее, ей нравилось, как он забавно кривит губы, и особенно то, что он ничего не говорит о своей усталости и сидит молча до тех пор, пока виски не вернет его к жизни. - Устал, дорогой? - Да, - ответил он. - Устал. И, сказав это, он сделал то, чего никогда не делал прежде. Он разом осушил стакан, хотя тот был полон наполовину - да, пожалуй, наполовину. Она в ту минуту не смотрела на него, но догадалась, что он именно это и сделал, услышав, как кубики льда ударились о дно стакана, когда он опустил руку. Он подался вперед, помедлил с минуту, затем поднялся и неторопливо направился к буфету, чтобы налить себе еще. - Я принесу! - воскликнула она, вскакивая на ноги. - Сиди, - сказал он. Когда он снова опустился на стул, она заметила, что он не пожалел виски, и напиток в его стакане приобрел темно-янтарный оттенок. - Тебе принести тапки, дорогой? - Не надо. Она смотрела, как он потягивает крепкий напиток, и видела маленькие маслянистые круги, плававшие в стакане. - Это просто возмутительно, - сказала она, - заставлять полицейского в твоем чине целый день быть на ногах. Он ничего на это не ответил, и она снова склонилась над шитьем; между тем всякий раз, когда он подносил стакан к губам, она слышала стук кубиков льда. - Дорогой, - сказала она, - может, принести тебе немного сыру? Я ничего не приготовила на ужин, ведь сегодня четверг. - Не нужно, - ответил он. - Если ты слишком устал и не хочешь пойти куда-нибудь поужинать, то еще не поздно что-то приготовить. В морозилке много мяса, можно поужинать, не выходя из дома. Она посмотрела на него, дожидаясь ответа, улыбнулась, кивком выражая нетерпение, но он не сделал ни малейшего движения. - Как хочешь, - настаивала она, - а я все-таки пойду и принесу печенье и сыр. - Я ничего не хочу, - отрезал он. Она беспокойно заерзала на стуле, неотрывно глядя на него своими большими глазами. - Но тебе надо поесть. Пойду что-нибудь приготовлю. Я это сделаю с удовольствием. Можно приготовить баранью отбивную. Или свиную. Что бы ты хотел? У нас все есть в морозилке. - Давай не будем об этом, - сказал он. - Но, дорогой, ты должен поужинать. Я все равно что-нибудь приготовлю, а там как хочешь, можешь и не есть. Она поднялась и положила шитье на стол возле лампы. - Сядь, - сказал он. - Присядь на минутку. Начиная с этой минуты, ею овладело беспокойство. - Ну же, - говорил он. - Садись. Она медленно опустилась на стул, не спуская с него встревоженного взгляда. Он допил второй стакан и теперь, хмурясь, рассматривал его дно. - Послушай, - сказал он, - мне нужно тебе кое-что сказать. - В чем дело, дорогой? Что-то случилось? Он сидел, не шевелясь, и при этом так низко опустил голову, что свет от лампы падал на верхнюю часть его лица, а подбородок и рот оставались в тени. Она увидела, как у него задергалось левое веко. - Для тебя это, боюсь, будет потрясением, - заговорил он. - Но я много об этом думал и решил, что лучше уж разом все выложить. Надеюсь, ты не будешь судить меня слишком строго. И он ей все рассказал. Это не заняло у него много времени: самое большее - четыре-пять минут. Она слушала мужа, глядя на него с ужасом, который возрастал, по мере того как он с каждым словом все более отдалялся от нее. - Ну вот и все, - произнес он. - Понимаю, что я не вовремя тебе обо всем этом рассказал, но у меня просто нет другого выхода. Конечно же, я дам тебе деньги и буду следить за тем, чтобы у тебя все было. Но давай не будем поднимать шум. Надеюсь, ты меня понимаешь. Будет не очень-то хорошо, если об этом узнают на службе. Поначалу она не хотела ничему верить и решила, что все это - выдумка. Может, он вообще ничего не говорил, думала она, а она себе все это вообразила. Наверное, лучше заняться своими делами и вести себя так, будто ей все это послышалось, а потом, когда она придет в себя, нужно будет просто убедиться в том, что ничего вообще не произошло. - Пойду приготовлю ужин, - выдавила она из себя, и на сей раз он ее не удерживал. Она не чувствовала под собой ног, когда шла по комнате. Она вообще ничего не чувствовала. Ее лишь слегка подташнивало и мутило. Она все делала механически: спустилась в погреб, нащупала выключатель, открыла морозилку, взяла то, что попалось ей под руку. Она взглянула на сверток в руках и сняла бумагу. Баранья нога. Ну что ж, пусть у них на ужин будет баранья нога. Держа ее за один конец обеими руками, она пошла наверх. Проходя через гостиную, она увидела, что он стоит к ней спиной у окна, и остановилась. - Ради бога, - сказал он, услышав ее шаги, но при этом не обернулся, - не нужно для меня ничего готовить. В эту самую минуту Мэри Мэлони просто подошла к нему сзади, не задумываясь, высоко подняла замороженную баранью ногу и с силой ударила его по затылку. Это было все равно что ударить его дубиной. Она отступила на шаг, помедлила, и ей показалось странным, что он секунды четыре, может, пять, стоял, едва заметно покачиваясь, а потом рухнул на ковер. При падении он задел небольшой столик, тот перевернулся, и грохот заставил ее выйти из оцепенения. Холодея, она медленно приходила в себя и в изумлении из-под полуопущенных ресниц смотрела на распростертое тело, по-прежнему крепко сжимая в обеих руках кусок мяса. "Ну что ж, - сказала она про себя. - Итак, я убила его". Неожиданно мозг ее заработал четко и ясно, и это ее еще больше изумило. Она начала очень быстро соображать. Будучи женой сыщика, она отлично знала, какое ее ждет наказание. Тут все ясно. Впрочем, ей все равно. Будь что будет. Но, с другой стороны, как же ребенок? Что говорится в законе о тех, кто ждет ребенка? Их что, обоих убивают - мать и ребенка? Или же ждут, когда наступит десятый месяц? Как поступают в таких случаях? Этого Мэри Мэлони не знала. А испытывать судьбу она не собиралась. Она отнесла мясо на кухню, положила его на противень, включила плиту и сунула в духовку. Потом вымыла руки и быстро поднялась в спальню. Сев перед зеркалом, припудрила лицо и подкрасила губы. Попыталась улыбнуться. Улыбка вышла какая-то странная. Она сделала еще одну попытку. - Привет, Сэм, - весело сказала она громким голосом. И голос звучал как-то странно - Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку горошка. Так-то лучше. Улыбка на этот раз получилась лучше, да и голос звучал твердо. Она повторила те же слова еще несколько раз. Потом спустилась вниз, надела пальто, вышла в заднюю дверь и, пройдя через сад, оказалась на улице. Еще не было и шести часов, и в бакалейной лавке горел свет. - Привет, Сэм, - беззаботно произнесла она, обращаясь к мужчине, стоявшему за прилавком. - А, добрый вечер, миссис Мэлони. Что желаете? - Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку горошка. Продавец повернулся и достал с полки горошек. - Патрик устал и не хочет никуда идти ужинать, - сказала она. - По четвергам мы обычно ужинаем не дома, а у меня как раз в доме не оказалось овощей. - Тогда как насчет мяса, миссис Мэлони? - Нет, спасибо, мясо у меня есть. Я достала из морозилки отличную баранью ногу. - Ага! - Обычно я ничего не готовлю из замороженного мяса, Сэм, но сегодня попробую. Думаешь, получится что-нибудь съедобное? - Лично я, - сказал бакалейщик, - не вижу разницы, замороженное мясо или нет. Эта картошка вас устроит? - Да, вполне. Выберите две картофелины. - Что-нибудь еще? - Бакалейщик склонил голову набок, добродушно глядя на нее. - Как насчет десерта? Что бы вы выбрали на десерт? - А что бы вы предложили, Сэм? Продавец окинул взглядом полки своей лавки. - Что скажете насчет доброго кусочка творожного пудинга? Уж я-то знаю, он это любит. - Отлично, - согласилась она. - Он это действительно любит. И когда покупки были завернуты, она расплатилась, приветливо улыбнулась ему и сказала: - Спасибо, Сэм. Доброй ночи. - Доброй ночи, миссис Мэлони. И спасибо вам. А теперь, говорила она про себя, торопливо направляясь к дому, теперь она возвращается к своему мужу, который ждет ужина; и она должна хорошо его приготовить, и чтобы все было вкусно, потому что бедняга устал; а если, когда она войдет в дом, ей случится обнаружить что-то необычное, неестественное или ужасное, тогда увиденное, само собой, потрясет ее, и она обезумеет от горя и ужаса. Но ведь она не знает, что ее ждет что-то ужасное. Она просто возвращается домой с овощами. Сегодня четверг, и миссис Патрик Мэлони идет домой с овощами, чтобы приготовить ужин для мужа. "Делай все как всегда. Пусть все выглядит естественно, и тогда совсем не нужно будет играть", - говорила она себе. Вот почему, входя на кухню через заднюю дверь, она тихо напевала под нос и улыбалась. - Патрик! - позвала она. - Как ты там, дорогой? Она положила пакет на стол и прошла в гостиную; и, увидев его лежащим на полу, скорчившимся, с вывернутой рукой, которую он придавил всем телом, она действительно испытала потрясение. Любовь к нему всколыхнулась в ней с новой силой, она подбежала к нему, упала на колени и разрыдалась. Это нетрудно было сделать. Играть не понадобилось. Спустя несколько минут она поднялась и подошла к телефону. Она помнила наизусть номер телефона полицейского участка и, когда ей ответили, крикнула в трубку: - Быстрее! Приезжайте быстрее! Патрик мертв! - Кто это говорит? - Миссис Мэлони. Миссис Мэлони. - Вы хотите сказать, что Патрик Мэлони мертв? - Мне кажется, да, - говорила она сквозь рыдания. - Он лежит на полу, и мне кажется, он мертв. - Сейчас будем, - ответили ей. Машина приехала очень быстро, и когда она открыла дверь, вошли двое полицейских. Она знала их - она знала почти всех на этом участке - и, истерически рыдая, упала в объятия Джека Нунана. Он бережно усадил ее на стул и подошел к другому полицейскому, по фамилии О'Молли, склонившемуся над распростертым телом. - Он мертв? - сквозь слезы проговорила она. - Боюсь, да. Что здесь произошло? Она сбивчиво рассказала ему о том, как вышла в бакалейную лавку, а когда вернулась, нашла его лежащим на полу. Пока она говорила, плакала и снова говорила, Нунан обнаружил на голове умершего сгусток запекшейся крови. Он показал рану О'Молли, который немедленно поднялся и торопливо направился к телефону. Скоро в дом стали приходить другие люди. Первым явился врач, за ним прибыли еще двое полицейских, одного из которых она знала по имени. Позднее пришел полицейский фотограф и сделал снимки, а за ним - еще какой-то человек, специалист по отпечаткам пальцев. Полицейские, собравшиеся возле трупа, вполголоса переговаривались, а сыщики тем временем задавали ей массу вопросов. Но, обращаясь к ней, они были неизменно предупредительны. Она снова все рассказала, на этот раз с самого начала, - Патрик пришел, а она сидела за шитьем, и он так устал, что не хотел никуда идти ужинать. Она сказала и о том, как поставила мясо - "оно и сейчас там готовится" - и как сбегала к бакалейщику за овощами, а когда вернулась, он лежал на полу. - К какому бакалейщику? - спросил один из сыщиков. Она сказала ему, и он обернулся и что-то прошептал другому сыщику, который тотчас же вышел на улицу. Через пятнадцать минут он возвратился с исписанным листком, и снова послышался шепот, и сквозь рыдания она слышала некоторые произносимые вполголоса фразы: "...вела себя нормально... была весела... хотела приготовить для него хороший ужин... горошек... творожный пудинг... быть не может, чтобы она..." Спустя какое-то время фотограф с врачом удалились, явились два других человека и унесли труп на носилках. Потом ушел специалист по отпечаткам пальцев. Остались два сыщика и двое других полицейских. Они вели себя исключительно деликатно, а Джек Нунан спросил, не лучше ли ей уехать куда-нибудь, к сестре, например, или же она переночует у его жены, которая приглядит за ней. Нет, сказала она. Она не чувствует в себе сил даже сдвинуться с места. Можно она просто посидит, пока не придет в себя? Ей действительно сейчас не очень-то хорошо. Тогда не лучше ли лечь в постель, спросил Джек Нунан. Нет, ответила она, она бы предпочла просто посидеть на стуле. Быть может, чуть позднее, когда она почувствует себя лучше, она найдет в себе силы, чтобы сдвинуться с места. И они оставили ее в покое и принялись осматривать дом. Время от времени кто-то из сыщиков задавал ей какие-нибудь вопросы. Проходя мимо нее, Джек Нунан всякий раз ласково обращался к ней. Ее муж, говорил он, был убит ударом по затылку, нанесенным тяжелым тупым предметом, почти с уверенностью можно сказать - металлическим. Теперь они ищут оружие. Возможно, убийца унес его с собой, но он мог и выбросить его или спрятать где-нибудь в доме. - Обычное дело, - сказал он. - Найди оружие и считай, что нашел убийцу. Потом к ней подошел один из сыщиков и сел рядом. Может, в доме есть что-то такое, спросил он, что могло быть использовано в качестве оружия? Не могла бы она посмотреть, не пропало ли что, например, большой гаечный ключ или тяжелая металлическая ваза? У них нет металлических ваз, отвечала она. - А большой гаечный ключ? И большого гаечного ключа, кажется, нет. Но что-то подобное можно поискать в гараже. Поиски продолжались. Она знала, что полицейские ходят и в саду, вокруг дома. Она слышала шаги по гравию, а в щели между шторами иногда мелькал луч фонарика. Становилось уже поздно - часы на камине показывали почти десять часов. Четверо полицейских, осматривавших комнаты, казалось, устали и были несколько раздосадованы. - Джек, - сказала она, когда сержант Нунан в очередной раз проходил мимо нее, - не могли бы вы дать мне выпить? - Конечно. Как насчет вот этого виски? - Да, пожалуйста. Но только немного. Может, мне станет лучше. Он протянул ей стакан. - А почему бы и вам не выпить? - сказала она. - Вы, должно быть, чертовски устали. Прошу вас, выпейте. Вы были так добры ко мне. - Что ж, - ответил он. - Вообще-то это не положено, но я пропущу капельку для бодрости. Один за другим в комнату заходили полицейские и после уговоров выпивали по глотку виски. Они стояли вокруг нее со стаканами в руках, чувствуя себя несколько неловко, и пытались произносить какие-то слова утешения. Сержант Нунан забрел на кухню, тотчас же вышел оттуда и сказал: - Послушайте-ка, миссис Мэлони, а плита-то у вас горит, и мясо все еще в духовке. - О боже! - воскликнула она. - И правда! - Может, выключить? - Да, пожалуйста, Джек. Большое вам спасибо. Когда сержант снова вернулся, она взглянула на него своими большими темными, полными слез глазами. - Джек Нунан, - сказала она. - Да? - Не могли бы вы сделать мне одолжение, да и другие тоже? - Попробуем, миссис Мэлони. - Видите ли, - сказала она, - тут собрались друзья дорогого Патрика, и вы стараетесь напасть на след человека, который убил его. Вы, верно, ужасно проголодались, потому что время ужина давно прошло, а Патрик, я знаю, не простил бы мне, упокой господь его душу, если бы я отпустила вас без угощения. Почему бы вам не съесть эту баранью ногу, которую я поставила в духовку? Она уже, наверное, готова. - Об этом и речи быть не может, - ответил сержант Нунан. - Прошу вас, - умоляюще проговорила она. - Пожалуйста, съешьте ее. Лично я и притронуться ни к чему не смогу, во всяком случае, ни к чему такому, что было в доме при нем. Но вам-то что до этого? Вы сделаете мне одолжение, если съедите ее. А потом можете продолжать свою работу. Четверо полицейских поколебались было, но они уже давно проголодались, и в конце концов она уговорила их отправиться на кухню и поесть. Женщина осталась на своем месте, прислушиваясь к их разговору, доносившемуся из-за приоткрытых дверей, и слышала, как они немногословно переговаривались между собой, пережевывая мясо. - Еще, Чарли? - Нет. Оставь ей. - Она хочет, чтобы мы ничего не оставляли. Она сама так сказала. Говорит, сделаем ей одолжение. - Тогда ладно. Дай еще кусочек. - Ну и дубина же, должно быть, была, которой этот парень огрел беднягу Патрика, - рассуждал один из них. - Врач говорит, ему проломили череп, точно кувалдой. - Значит, нетрудно будет ее найти. - Точно, и я так говорю. - Кто бы это ни сделал, долго таскать с собой эту штуку не станешь. Один из них рыгнул. - Лично мне кажется, что она где-то тут, в доме. - Может, прямо у нас под носом. Как, по-твоему, Джек? И миссис Мэлони, сидевшая в комнате, захихикала. ПАРИ Время близилось к шести часам, и я решил посидеть в шезлонге рядом с бассейном, выпить пива и немного погреться в лучах заходящего солнца. Я отправился в бар, купил пива и через сад прошел к бассейну. Сад был замечательный: лужайки с подстриженной травой, клумбы, на которых произрастали азалии, а вокруг всего этого стояли кокосовые пальмы. Сильный ветер раскачивал вершины пальм, и листья шипели и потрескивали, точно были объяты пламенем. Под листьями висели гроздья больших коричневых плодов. Вокруг бассейна стояло много шезлонгов; за белыми столиками под огромными яркими зонтами сидели загорелые мужчины в плавках и женщины в купальниках. В самом бассейне находились три или четыре девушки и около полудюжины молодых людей; они плескались и шумели, бросая друг другу огромный резиновый мяч. Я остановился, чтобы рассмотреть их получше. Девушки были англичанками из гостиницы. Молодых людей я не знал, но у них был американский акцент, и я подумал, что это, наверное, курсанты морского училища, сошедшие на берег с американского учебного судна, которое утром бросило якорь в гавани. Я сел под желтым зонтом, под которым было еще четыре свободных места, налил себе пива и закурил. Очень приятно было сидеть на солнце, пить пиво и курить сигарету. Я с удовольствием наблюдал за купающимися, плескавшимися в зеленой воде. Американские моряки весело проводили время с английскими девушками. Они уже настолько с ними сблизились, что позволяли себе нырять под воду и щипать их за ноги. И тут я увидел маленького пожилого человечка в безукоризненном белом костюме, бодро шагавшего вдоль бассейна. Он шел быстрой подпрыгивающей походкой, с каждым шагом приподнимаясь на носках. На нем была большая панама бежевого цвета; двигаясь вдоль бассейна, он поглядывал на людей, сидевших в шезлонгах. Он остановился возле меня и улыбнулся, обнажив очень мелкие неровные зубы, чуточку темноватые. Я улыбнулся в ответ. - Простите, пажалста, могу я здесь сесть? - Конечно, - ответил я. - Присаживайтесь. Он присел на шезлонг, как бы проверяя его на прочность, потом откинулся и закинул ногу на ногу. Его белые кожаные башмаки были в дырочку, чтобы ногам в них было нежарко. - Отличный вечер, - сказал он. - Тут на Ямайке все вечера отличные. По тому, как он произносил слова, я не мог определить, итальянец он или испанец, или скорее он был откуда-нибудь из Южной Америки. При ближайшем рассмотрении он оказался человеком пожилым, лет, наверное, шестидесяти восьми - семидесяти. - Да, - ответил я. - Здесь правда замечательно. - А кто, позвольте спросить, все эти люди? - Он указал на купающихся в бассейне. - Они не из нашей гостиницы. - Думаю, это американские моряки, - сказал я. - Это американцы, которые хотят стать моряками. - Разумеется, американцы. Кто еще будет так шуметь? А вы не американец, нет? - Нет, - ответил я. - Не американец. Неожиданно возле нас вырос американский моряк. Он только что вылез из бассейна, и с него капала вода; рядом с ним стояла английская девушка. - Эти шезлонги заняты? - спросил он. - Нет, - ответил я. - Ничего, если мы присядем? - Присаживайтесь. - Спасибо, - сказал он. В руке у него было полотенце, и, усевшись, он развернул его и извлек пачку сигарет и зажигалку. Он предложил сигарету девушке, но та отказалась, затем предложил сигарету мне, и я взял одну. Человечек сказал: - Спасибо, нет, я, пожалуй, закурю сигару. Он достал коробочку из крокодиловой кожи и взял сигару, затем вынул из кармана складной ножик с маленькими ножничками и отрезал у нее кончик. - Прикуривайте. - Юноша протянул ему зажигалку. - Она не загорится на ветру. - Еще как загорится. Она отлично работает. Человечек вынул сигару изо рта, так и не закурив ее, склонил голову набок и взглянул на юношу. - Отлично? - медленно произнес он. - Ну конечно, никогда не подводит. Меня, во всяком случае. Человечек продолжал сидеть, склонив голову набок и глядя на юношу. - Так-так. Так вы говорите, что эта ваша замечательная зажигалка никогда вас не подводит? Вы ведь так сказали? - Ну да, - ответил юноша. - Именно так. Ему было лет девятнадцать-двадцать; его вытянутое веснушчатое лицо украшал заостренный птичий нос. Грудь его не очень-то загорела и тоже была усеяна веснушками и покрыта несколькими пучками бледно-рыжих волос. Он держал зажигалку в правой руке, готовясь щелкнуть ею. - Она никогда меня не подводит, - повторил он, на сей раз с улыбкой, поскольку явно преувеличивал достоинства предмета своей гордости. - Один момент, пажалста. - Человечек вытянул руку, в которой держал сигару, и выставил ладонь, точно останавливал машину. - Один момент. - У него был удивительно мягкий монотонный голос, и он, не отрываясь, смотрел на юношу. - А не заключить ли нам пари? - Он улыбнулся, глядя на юношу. - Не поспорить ли нам, так ли уж хорошо работает ваша зажигалка? - Давайте поспорим, - сказал юноша. - Почему бы и нет? - Вы любите спорить? - Конечно, люблю. Человечек умолк и принялся рассматривать свою сигару, и, должен сказать, мне не очень-то было по душе его поведение. Казалось, он собирается извлечь какую-то для себя выгоду из всего этого, а заодно и посмеяться над юношей, и в то же время у меня было такое чувство, будто он вынашивает некий тайный замысел. Он пристально посмотрел на юношу и медленно произнес: - Я тоже люблю спорить. Почему бы нам не поспорить насчет этой штуки? По-крупному. - Ну уж нет, - сказал юноша. - По-крупному не буду. Но двадцать пять центов могу предложить, или даже доллар, или сколько это будет в пересчете на местные деньги, - сколько-то там шиллингов, кажется. Человечек махнул рукой. - Послушайте меня. Давайте весело проводить время. Давайте заключим пари. Потом поднимемся в мой номер, где нет ветра, и я спорю, что если вы щелкнете своей зажигалкой десять раз подряд, то хотя бы раз она не загорится. - Спорим, что загорится, - сказал юноша. - Хорошо. Отлично. Так спорим, да? - Конечно, я ставлю доллар. - Нет-нет. Я поставлю кое-что побольше. Я богатый человек и к тому же азартный. Послушайте меня. За гостиницей стоит моя машина. Очень хорошая машина. Американская машина из вашей страны. "Кадиллак"... - Э, нет. Постойте-ка. - Юноша откинулся в шезлонге и рассмеялся. - Против машины мне нечего выставить. Это безумие. - Вовсе не безумие. Вы успешно щелкаете зажигалкой десять раз подряд, и "кадиллак" ваш. Вам бы хотелось иметь "кадиллак", да? - Конечно, "кадиллак" я бы хотел. - Улыбка не сходила с лица юноши. - Отлично. Замечательно. Мы спорим, и я ставлю "кадиллак". - А я что ставлю? Человечек аккуратно снял с так и не закуренной сигары опоясывавшую ее красную бумажку. - Друг мой, я никогда не прошу, чтобы человек ставил что-то такое, чего он не может себе позволить. Понимаете? - Ну и что же я должен поставить? - Я у вас попрошу что-нибудь попроще, да? - Идет. Просите что-нибудь попроще. - Что-нибудь маленькое, с чем вам не жалко расстаться, а если бы вы и потеряли это, вы бы не очень-то огорчились. Так? - Например что? - Например, скажем, мизинец с вашей левой руки. - Что? - Улыбка слетела с лица юноши. - Да. А почему бы и нет? Выиграете - берете машину. Проиграете - я беру палец. - Не понимаю. Что это значит - берете палец? - Я его отрублю. - Ничего себе ставка! Нет, уж лучше я поставлю доллар. Человечек откинулся в своем шезлонге, развел руками и презрительно пожал плечами. - Так-так-так, - произнес он. - Этого я не понимаю. Вы говорите, что она отлично работает, а спорить не хотите. Тогда оставим это, да? Юноша, не шевелясь, смотрел на купающихся в бассейне. Затем он неожиданно вспомнил, что не прикурил сигарету. Он взял ее в рот, заслонил