первый билет со словами: - С вас семьдесят пять фунтов. Это прозвучало настолько приятно, что я произнес то же самое еще раз, будто то была строка из песни. - С вас семьдесят пять фунтов. Я и не думал потешаться над мистером Прэтчеттом. Он мне начинал нравиться, и даже очень. Мне было жаль, что ему придется расстаться с такими большими деньгами. Но я надеялся, что его жена и дети от этого не пострадают. - Номер сорок два, - сказал мистер Прэтчетт, поворачиваясь к своему помощнику, который держал в руках толстый блокнот. - Сорок второй хочет семьдесят пять фунтов. Пока помощник водил пальцем по столбикам ставок, мы молчали. Он дважды провел пальцем по столбикам, потом посмотрел на своего босса и покачал головой. - Нет, - сказал он. - Выплаты не будет. Этот номер поставлен на Улитку. Не слезая с ящика, мистер Прэтчетт наклонился и заглянул в блокнот. Казалось, слова помощника насторожили его, и на огромном пылающем лице появилось выражение озабоченности. "Ну и дурак же этот помощник, - подумал я. - Да сейчас, наверное, и мистер Прэтчетт скажет то же самое". Но когда мистер Прэтчетт повернулся ко мне, в его сузившихся глазах появилась враждебность. - Послушай-ка, Гордон {в английском фольклоре прозвище лисы}, - тихо произнес он. - Давай не будем. Ты ведь отлично знаешь, что ставил на Улитку. Так в чем же дело? - Я ставил на Черную Пантеру, - сказал я. - Две разные ставки по три фунта каждая, двадцать пять к трем. Вот второй билет. На этот раз он даже не удосужился заглянуть в записи. - Ты ставил на Улитку, Гордон, - сказал он. - Я помню, как ты подходил. И с этими словами он отвернулся от меня и стал стирать мокрой тряпкой клички остальных собак, принимавших участие в забеге. Помощник закрыл блокнот и закурил. Я стоял, смотрел на них и чувствовал, как весь покрываюсь потом. - Дайте-ка мне посмотреть ваши записи. Мистер Прэтчетт высморкался в мокрую тряпку и бросил ее на землю. - Слушай, - сказал он, - может, ты прекратишь раздражать меня? Проваливай. Дело было вот в чем: на билете букмекера, в отличие от билета на тотализаторе, ваша ставка никак не расписана. Это общепринятая практика, распространенная на всех площадках для собачьих бегов в Англии, будь то Силвер-ринг в Ньюмаркете, Ройал-инклоужэ в Аскоте или в деревушке близ Оксфорда. Вам дают карточку, на которой написаны лишь фамилия букмекера и серийный номер. Сумма ставки вносится (или должна вноситься) помощником букмекера в специальную книгу вместе с номером билета, но кроме этого нет никаких следов того, на что вы поставили и сколько. - Давай пошевеливайся, - еще раз сказал мистер Прэтчетт. - Убирайся отсюда. Я отступил на шаг и бросил взгляд вдоль ряда стендов. Ни один из букмекеров не смотрел в мою сторону. Каждый из них неподвижно стоял на деревянном ящике под доской со своей фамилией и смотрел прямо в толпу. Я подошел к следующему букмекеру и предъявил билет. - Я поставил три фунта на Черную Пантеру при двадцати пяти к трем, - твердо произнес я. - С вас семьдесят пять фунтов. Этот, с рыхлым воспаленным лицом, проделал в точности все то же самое, что и мистер Прэтчетт, - задал пару вопросов помощнику, заглянул в блокнот и ответил так же. - Что это с тобой? - тихо произнес он, обращаясь ко мне, словно я был восьмилетним мальчишкой. - Так глупо пытаешься меня провести. На этот раз я отступил подальше. - Вы, грязные воры! Мерзавцы! - закричал я. - Это к вам всем относится! Все букмекеры автоматически, как игрушечные, повернули головы в мою сторону и посмотрели на меня. Выражения их лиц не изменились. Повернулись только головы, все семнадцать, и семнадцать пар холодных стеклянных глаз посмотрели на меня сверху вниз. Ни малейшего интереса я ни у кого не увидел. "Кто-то что-то сказал, - казалось, говорили они. - Мы ничего не слышали. Отличный сегодня денек!" Предвкушая скандал, вокруг меня начала собираться толпа. Я побежал обратно к мистеру Прэтчетту и, приблизившись к нему, ткнул его пальцем в живот. - Ты вор! Паршивый мелкий воришка! - закричал я. Самое удивительное, что мистера Прэтчетта, похоже, это не возмутило. - Ну ты даешь, - сказал он. - Вы только посмотрите, кто это говорит. Неожиданно его лицо расплылось в широкой лягушачьей ухмылке. Он оглядел толпу и громко произнес: - Вы только посмотрите, кто это говорит! И тут все рассмеялись. Букмекеры ожили, стали со смехом поворачиваться друг к другу, показывать на меня и кричать: - Смотрите, кто это говорит! Вы только посмотрите, кто это говорит! В толпе слова подхватили. А я все стоял рядом с мистером Прэтчеттом с толстой пачкой билетов в руке, толщиной с колоду карт, слушал их и чувствовал себя не очень-то хорошо. Я видел, как за спиной столпившихся вокруг меня людей мистер Физи уже выводит на доске мелом состав участников следующего забега. А еще дальше, на краю поля, я увидел Клода, который ждал меня с чемоданом в руке. Пора было возвращаться домой. ТАЙНА МИРОЗДАНИЯ На рассвете моей корове понадобился бык. От этого мычания можно с ума сойти, особенно если коровник под окном. Поэтому я встал пораньше, позвонил Клоду на заправочную станцию и спросил, не поможет ли он мне свести ее вниз по склону крутого холма и перевести через дорогу на ферму Рамминса, чтобы там ее обслужил его знаменитый бык. Клод явился через пять минут. Мы затянули веревку на шее коровы и пошли по тропинке. Было прохладное сентябрьское утро. По обеим сторонам тропинки тянулись высокие живые изгороди, а орешники были усыпаны большими зрелыми плодами. - Ты когда-нибудь видел, как Рамминс спаривает? - спросил у меня Клод. Я ответил, что никогда не видел, чтобы кто-то по правилам спаривал быка и корову. - Рамминс делает это особенно, - сказал Клод. - Так, как Рамминс, не спаривает никто на свете. - И что он делает особенного? - Тебя ждет приятный сюрприз, - сказал Клод. - Корову тоже, - сказал я. - Если бы в мире знали, как Рамминс спаривает, - сказал Клод, - то он бы прославился на весь белый свет. В науке о молочном скотоводстве произошел бы переворот в масштабе всей вселенной. - Почему же он тогда никому об этом не расскажет? - Мне кажется, этого он хочет меньше всего, - ответил Клод. - Рамминс не тот человек, чтобы забивать себе голову подобными вещами. У него лучшее стадо коров на мили вокруг, и только это его и интересует. Он не желает, чтобы сюда налетели газетчики с вопросами - а именно это и случится, если о нем станет известно. - А почему ты мне об этом не расскажешь? - спросил я. Какое-то время мы шли молча следом за коровой. - Меня удивляет, что Рамминс согласился одолжить тебе своего быка, - сказал Клод. - Раньше за ним такое не водилось. В конце тропинки мы перешли через дорогу на Эйлсбери, поднялись на холм на другом конце долины и направились к ферме. Корова поняла, что где-то там есть бык, и потянула за веревку сильнее. Нам пришлось прибавить шагу. У входа на ферму ворот не было - просто неогороженный кусок земли с замощенным булыжником двором. Через двор шел Рамминс с ведром молока. Увидев нас, он медленно поставил ведро и направился в нашу сторону. - Значит, готова? - спросил он. - Вся на крик изошла, - ответил я. Рамминс обошел вокруг коровы и внимательно ее осмотрел. Он был невысок, приземист и широк в плечах, как лягушка. У него был широкий, как у лягушки, рот, сломанные зубы и быстро бегающие глазки, но за годы знакомства я научился уважать его за мудрость и остроту ума. - Ладно, - сказал он. - Кого ты хочешь - телку или быка? - А что, у меня есть выбор? - Конечно, есть. - Тогда лучше телку, - сказал я, стараясь не рассмеяться. - Нам нужно молоко, а не говядина. - Эй, Берт! - крикнул Рамминс. - Ну-ка, помоги нам! Из коровника вышел Берт. Это был младший сын Рамминса - высокий вялый мальчишка с сопливым носом. С одним его глазом было что-то не то. Он был бледно-серый, весь затуманенный, точно глаз вареной рыбы, и вращался совершенно независимо от другого глаза. - Принеси-ка еще одну веревку, - сказал Рамминс. Берт принес веревку и обвязал ею шею коровы так, что теперь на ней были две веревки, моя и Берта. - Ему нужна телка, - сказал Рамминс. - Разворачивай ее мордой к солнцу. - К солнцу? - спросил я. - Но солнца-то нет. - Солнце всегда есть, - сказал Рамминс. - Ты на облака-то не обращай внимания. Начали. Давай, Берт, тяни. Разворачивай ее. Солнце вон там. Берт тянул за одну веревку, а мы с Клодом за другую, и таким образом мы поворачивали корову до тех пор, пока ее голова не оказалась прямо перед той частью неба, где солнце было спрятано за облаками. - Говорил тебе - тут свои приемы, - прошептал Клод. - Скоро ты увидишь нечто такое, чего в жизни не видывал. - Ну-ка, попридержи! - велел Рамминс. - Прыгать ей не давай! И с этими словами он поспешил в коровник, откуда привел быка. Это было огромное животное, черно-белый фризский бык с короткими ногами и туловищем, как у десятитонного грузовика. Рамминс вел его на цепи, которая была прикреплена к кольцу, продетому быку в ноздри. - Ты посмотри на его яйца, - сказал Клод. - Бьюсь об заклад, ты никогда таких яиц не видывал. - Нечто, - сказал я. Яйца были похожи на две дыни в мешке. Бык волочил их по земле. - Отойди-ка лучше в сторонку и отдай веревку мне, - сказал Клод. - Тут тебе не место. Я с радостью согласился. Бык медленно приблизился к моей корове, не спуская с нее побелевших, предвещавших недоброе глаз. Потом зафыркал и стал бить передней ногой о землю. - Держите крепче! - прокричал Рамминс Берту и Клоду. Они натянули свои веревки и отклонились назад под нужным углом. - Ну, давай, приятель, - мягко прошептал Рамминс, обращаясь к быку. - Давай, дружок. Бык с удивительным проворством взвалил свою переднюю часть на спину коровы, и я мельком увидел длинный розовый пенис, тонкий, как рапира, и такой же прочный. В ту же секунду он оказался в корове. Та пошатнулась. Бык захрапел и заерзал, и через полминуты все кончилось. Он медленно сполз с коровы. Казалось, он был доволен собой. - Некоторые быки не знают, куда его вставлять, - сказал Рамминс. - А вот мой знает. Мой может в иголку попасть. - Замечательно, - сказал я. - Прямо в яблочко. - Именно так, - согласился Рамминс. - В самое яблочко. Пошли, дружок, - сказал он, обращаясь к быку. - На сегодня тебе хватит. И он повел быка обратно в коровник, где и запер его, а когда вернулся, я поблагодарил его, а потом спросил, действительно ли он верит в то, что если развернуть корову во время спаривания в сторону солнца, то родится телка. - Да не будь же ты таким дураком, - сказал он. - Конечно, верю. От фактов не уйдешь. - От каких еще фактов? - Я знаю, что говорю, мистер. Точно знаю. Я прав, Берт? Затуманенный глаз Берта заворочался в глазнице. - Еще как прав, - сказал он. - А если повернуть ее в сторону от солнца, значит, родится бычок? - Обязательно, - ответил Рамминс. Я улыбнулся. От него это не ускользнуло. - Ты что, не веришь мне? - Не очень, - сказал я. - Иди за мной, - произнес он. - А когда увидишь, что я собираюсь тебе показать, то тут уж, черт побери, тебе придется мне поверить. Оставайтесь здесь оба и следите за коровой, - сказал он Клоду и Берту, а меня повел в дом. Мы вошли в темную небольшую и грязную комнату. Он достал пачку тетрадей из ящика шкафа. С такими тетрадями дети ходят в школу. - Это записи об отелах, - заявил он. - Сюда я заношу сведения обо всех спариваниях, которые имели место на этой ферме с того времени, как я начал, а было это тридцать два года назад. Он раскрыл наудачу одну из тетрадей и позволил мне заглянуть в нее. На каждой странице было четыре колонки: "Кличка коровы", "Дата спаривания", "Дата рождения", "Пол новорожденного". Я пробежал глазами последнюю колонку. Там были одни телки. - Бычки нам не нужны, - сказал Рамминс. - Бычки на ферме - сущий урон. Я перевернул страницу. Опять были одни телки. - Смотри-ка, - сказал я. - А вот и бычок. - Верно, - сказал Рамминс. - А ты посмотри, что я написал напротив него во время спаривания. Я заглянул во вторую колонку. Там было написано: "Корова развернулась". - Некоторые так раскапризничаются, что и не удержишь, - сказал Рамминс. - И кончается все тем, что они разворачиваются. Это единственный раз, когда у меня родился бычок. - Удивительно, - сказал я, листая тетрадь. - Еще как удивительно, - согласился Рамминс. - Одна из самых удивительных на свете вещей. Знаешь, сколько у меня получается в среднем на этой ферме? В среднем - девяносто восемь процентов телок в год! Можешь сам проверить. Я тебе мешать не буду. - Очень бы хотел проверить, - сказал я. - Можно, я присяду? - Давай, садись, - сказал Рамминс. - У меня другие дела. Я нашел карандаш и листок бумаги и самым внимательным образом стал просматривать все тридцать две тетради. Тетради были за каждый год, с 1915-го по 1946-й. На ферме рождалось приблизительно восемьдесят телят в год, и за тридцатидвухлетний период мои подсчеты вылились в следующие цифры: Телок - 2516 Бычков - 56 Всего телят, включая мертворожденных - 2572 Я вышел из дома и стал искать Рамминса. Клод куда-то пропал. Наверное, повел домой мою корову. Рамминса я нашел в том месте фермы, где молоко наливают в сепаратор. - Ты когда-нибудь рассказывал об этом? - спросил я у него. - Никогда, - ответил он. - Почему? - Полагаю, ни к чему это. - Но, дорогой ты мой, это ведь может произвести переворот в молочной промышленности во всем мире. - Может, - согласился он. - Запросто может. И производству говядины не повредит, если каждый раз будут рождаться бычки. - А когда ты впервые узнал об этом? - Отец рассказал мне, - ответил Рамминс. - Когда мне было лет восемнадцать, отец мне сказал: "Открою тебе один секрет, - сказал он тогда, - который сделает тебя богатым". И все рассказал мне. - И ты стал богатым? - Да в общем-то я неплохо живу, разве не так? - сказал он. - А твой отец не объяснил тебе, почему так происходит? Кончиком большого пальца Рамминс обследовал внутреннюю кромку своей ноздри, придерживая ее большим и указательным пальцами. - Мой отец был очень умным человеком, - сказал он. - Очень. Конечно же, он рассказал мне, в чем дело. - Так в чем же? - Он объяснил, что когда речь идет о том, какого пола будет потомство, корова ни при чем, - сказал Рамминс. - Все дело в яйце. Какого пола будет теленок, решает бык. Вернее, сперма быка. - Продолжай, - сказал я. - Как говорил мой отец, у быка два разных вида спермы - женская и мужская. До сих пор все понятно? - Да, - сказал я. - Продолжай. - Поэтому когда бык выбрасывает свою сперму в корову, между мужской и женской спермой начинается что-то вроде состязания по плаванию, и главное, кто первым доберется до яйца. Если победит женская сперма, значит, родится телка. - А при чем тут солнце? - спросил я. - Я как раз к этому подхожу, - сказал он, - так что слушай внимательно. Когда животное стоит на всех четырех, как корова, и когда ее голова повернута в сторону солнца, сперме тоже нужно держать путь прямо к солнцу, чтобы добраться до яйца. Поверни корову в другую сторону, и сперма побежит от солнца. - По-твоему, выходит, - сказал я, - что солнце оказывает какое-то влияние на женскую сперму и заставляет ее плыть быстрее мужской? - Точно! - воскликнул Рамминс. - Именно так! Оказывает влияние! Да оно подталкивает ее! Поэтому она всегда и выигрывает! А разверни корову в другую сторону, то и сперма побежит назад, а выиграет вместо этого мужская. - Интересная теория, - сказал я. - Однако кажется маловероятным, чтобы солнце, которое находится на расстоянии миллионов миль, было способно оказывать влияние на стаю сперматозоидов в корове. - Что за чушь ты несешь! - вскричал Рамминс. - Совершенно несусветную чушь! А разве луна не оказывает влияния на приливы океана, черт их побери, да еще и на отливы? Еще как оказывает! Так почему же солнце не может оказывать влияния на женскую сперму? - Я тебя понимаю. Мне показалось, что Рамминсу вдруг все это надоело. - У тебя-то точно будет телка, - сказал он, отворачиваясь. - На этот счет можешь не беспокоиться. - Мистер Рамминс, - сказал я. - Что там еще? - А почему к людям это неприменимо? Есть на то причины? - Люди тоже могут это использовать, - ответил он. - Главное, помнить, что все должно быть направлено в нужную сторону. Между прочим, корова не лежит, а стоит на всех четырех. - Понимаю. - Да и ночью лучше этого не делать, - продолжал он, - потому что солнце находится за горизонтом и не может ни на что влиять. - Это так, - сказал я, - но есть ли у тебя какие-нибудь доказательства, что это применимо и к людям? Рамминс склонил голову набок и улыбнулся мне своей продолжительной плутоватой улыбкой, обнажив сломанные зубы. - У меня ведь четверо мальчиков, так? - спросил он. - Так. - Краснощекие девчонки мне тут ни к чему, - сказал он. - На ферме нужны парни, а у меня их четверо. Выходит, я прав? - Прав, - сказал я, - ты абсолютно прав. ПОЦЕЛУЙ ХОЗЯЙКА ПАНСИОНА Билли Уивер приехал из Лондона на обычном дневном поезде, сделав в дороге пересадку в Суиндоне, и к тому времени, когда добрался до Бата {Суиндон, Бат - города в Англии}, было часов девять вечера. Над домами, против дверей вокзала, в чистом звездном небе всходила луна. Но воздух был страшно холодный, и ледяной ветер обжигал щеки. - Простите, - спросил он у носильщика, - нет ли здесь неподалеку недорогой гостиницы? - Загляните в "Колокол и дракон", - ответил тот. - Может, и найдется местечко. Это с четверть мили отсюда по другой стороне улицы. Билли поблагодарил его, подхватил свой чемодан и отправился пешком к "Колоколу и дракону". Раньше он никогда не бывал в Бате. Знакомых у него здесь не было. Однако мистер Гринзлейд из управления в Лондоне говорил ему, что это прекрасный город. "Устроишься, - сказал он, - дай о себе знать заведующему филиалом". Билли исполнилось семнадцать лет. В новом темно-синем пальто, новой коричневой фетровой шляпе, новом коричневом костюме, он чувствовал себя отлично и быстро шагал по улице. В последнее время он все старался делать быстро, считая, что быстрота - единственное, что отличает удачливых деловых людей. Вот начальники из управления фантастически быстры. Удивительные люди. По обеим сторонам широкой улицы тянулись одинаковые высокие дома. Перед каждым - крыльцо с опорами и четыре-пять ступенек к парадной двери. Когда-то это были шикарные жилища, но теперь даже в темноте он видел, что краска на дверных и оконных переплетах облупилась, а красивые белые фасады потрескались и покрылись пятнами. Неожиданно в окне нижнего этажа, ярко освещенном уличным фонарем, ярдах в шести, Билли увидел написанное печатными буквами объявление, приклеенное к стеклу: "Ночлег и завтрак". Прямо под объявлением стояла ваза с красивыми ивовыми ветками. Он остановился и подошел поближе. В окне виднелись зеленые портьеры (из материала, похожего на бархат). Ивовые ветки замечательно смотрелись рядом с ними. Билли приблизился к стеклу, заглянул в комнату и первое, что увидел, - яркий огонь, пылавший в камине. На ковре перед камином, свернувшись калачиком и уткнувшись носом в живот, спала такса. Комната, насколько он мог разглядеть в полутьме, была уставлена красивой мебелью: кабинетный рояль, большой диван и несколько мягких кресел, а в углу клетка с попугаем. Животные - обыкновенно добрая примета, отметил про себя Билли, и в общем неплохо бы остановиться в таком приличном заведении. Наверняка здесь лучше, чем в "Колоколе и драконе". С другой стороны, гостиница ему больше по душе, чем пансион. Вечером там можно выпить пива, сыграть в дартс и поболтать найдется с кем, да к тому же, наверное, и дешевле. Он уже раза два останавливался в гостинице, и ему там понравилось. А вот в пансионах он не жил, и, если уж быть до конца честным, он их сторонился. Само это слово вызывало представление о водянистой капусте, прижимистых хозяйках и сильном запахе селедки в гостиной. Постояв в нерешительности на холоде минуты две-три, Билли решил все-таки заглянуть в "Колокол и дракон", прежде чем делать какой-либо выбор. И тут случилось нечто странное. Не успел он отвернуться от окна, как что-то заставило его задержаться. Внимание привлекла сама вывеска "Ночлег и завтрак". "Ночлег и завтрак", "Ночлег и завтрак", "Ночлег и завтрак"... Каждое слово, точно черный глаз, глядело на него сквозь стекло, принуждая уступить, заставляя остаться, и он и вправду двинулся от окна к парадной двери, поднялся по ступенькам и потянулся к звонку. Он нажал на кнопку и услышал, как звонок прозвенел в какой-то дальней комнате, но тотчас же - в ту же самую минуту, он не успел даже оторвать палец от звонка - дверь распахнулась, а за нею стояла женщина... Точно фигурка, выскочившая из ящика. Он нажал на звонок - и вот она! Билли даже вздрогнул. Ей было лет сорок пять - пятьдесят, и, едва увидев его, она тепло и приветливо ему улыбнулась. - Прошу вас, заходите, - ласково произнесла женщина. Она отступила, широко раскрыв дверь, и Билли поймал себя на том, что автоматически заходит в дом. Побуждение или, точнее сказать, желание последовать за женщиной было необычайно сильным. - Я увидел объявление в окне, - сказал он, замешкавшись. - Да, я знаю. - Я насчет комнаты. - Она уже ждет вас, мой дорогой... У нее было круглое розовое лицо и очень добрые голубые глаза. - Я шел в "Колокол и дракон", - сообщил ей Билли. - Но увидел объявление в вашем окне. - Мой дорогой мальчик, - сказала женщина, - ну почему же вы не заходите, ведь на улице холодно. - Сколько вы берете? - Пять шиллингов шесть пенсов за ночь, включая завтрак. Это было фантастически дешево. Меньше половины того, что он готов был платить. - Если для вас это слишком дорого, - прибавила она, - я, пожалуй, могла бы и убавить самую малость. Яйцо желаете на завтрак? Яйца нынче дорогие. Без яйца будет на шесть пенсов меньше. - Пять шиллингов шесть пенсов меня устроит, - ответил Билли. - Мне бы очень хотелось остановиться здесь. - Я так и знала. Да заходите же. Она казалась ужасно любезной. Точно мать лучшего школьного товарища, приглашающая погостить в своем доме в рождественские каникулы. Билли снял шляпу и переступил через порог. - Повесьте ее вон там, - сказала хозяйка, - и давайте мне ваше пальто. Других шляп или пальто в холле не было. И зонтиков не было, и тростей - ничего не было. Он последовал за ней наверх по лестнице. - В нашем распоряжении весь дом, - проговорила она, улыбаясь ему через плечо. - Видите ли, не часто я имею удовольствие принимать гостя в моем гнездышке. Чокнутая, видно, отметил про себя Билли. Но какое это имеет значение, если она просит за ночлег всего пять шиллингов шесть пенсов? - А я уж думал, у вас отбоя нет от постояльцев, - вежливо сказал он. - О да, мой дорогой, разумеется, но вся беда в том, что я разборчива и требовательна - если вы понимаете, что я имею в виду. - Да-да. - У меня все готово. В этом доме днем и ночью всегда все готово на тот случай, если объявится подходящий молодой человек. А ведь это такое удовольствие, мой дорогой, такое громадное удовольствие, когда открываешь дверь и видишь, что перед тобой тот, кто как раз и нужен. Хозяйка остановилась посреди лестницы, держась рукой за перила, и, повернув голову, посмотрела на него сверху вниз, улыбнувшись бледными губами. - Вот вроде вас, - прибавила она. Ее голубые глаза медленно скользнули по всей фигуре Билли. - Этот этаж мой, - сказала она на площадке второго этажа. Они поднялись еще выше. - А этот весь ваш... Вот ваша комната. Я так надеюсь, что она вам понравится. Хозяйка провела Билли в уютную спальню и включила свет. - Солнце по утрам светит прямо в окно, мистер Перкинс. Вас ведь Перкинсом зовут? - Нет, - ответил он. - Моя фамилия Уивер. - Мистер Уивер. Как мило. Под простыню я положила грелку, чтобы было теплее, мистер Уивер. Так приятно, когда в чужой постели с чистыми простынями есть горячая грелка, вы согласны? И можете в любую минуту включить обогреватель, если только почувствуете, что вам холодно. - Благодарю вас, - сказал Билли. - Большое вам спасибо. Он обратил внимание на то, что покрывало снято с кровати, а уголок одеяла откинут - все готово для того, чтобы забраться в постель. - Я так рада, что вы появились, - сказала хозяйка, глядя ему в лицо. - Я уже начала было волноваться. - Все в порядке, - весело ответил Билли. - Насчет меня можете не беспокоиться. Он поставил свой чемодан на стул и стал открывать его. - А как же ужин, мой дорогой? Вы поели, прежде чем прийти сюда? - Я ничуть не голоден, спасибо, - сказал Билли. - Думаю, мне нужно побыстрее лечь спать, потому что завтра я должен встать довольно рано, чтобы объявиться в конторе. - Что же, очень хорошо. Не буду мешать вам распаковываться. Однако, прежде чем лечь в постель, не могли бы вы заглянуть в гостиную на первом этаже и расписаться в книге? Таков местный закон, а мы ведь не станем нарушать законы на этой стадии наших отношений, не правда ли? Она махнула ему ручкой и быстро удалилась из комнаты, закрыв за собой дверь. То, что хозяйка пансиона, похоже, была с приветом, ничуть не тревожило Билли. Совершенно очевидно - это добрая и благородная душа. Он подумал, что она, наверное, потеряла сына в войну и так и не смогла пережить горе. Через несколько минут, распаковав чемодан и вымыв руки, он спустился на первый этаж. Хозяйки в гостиной не было, в камине горел огонь, около него спала маленькая такса. В комнате было удивительно тепло и уютно. Ну и повезло же мне, подумал Билли, потирая руки. Просто удача. Книга для записи гостей лежала в раскрытом виде на рояле, и он достал ручку и записал в нее свое имя и адрес. На этой же странице поместились еще две записи, и Билли машинально их прочел. Одним гостем был некий Кристофер Малхоллэнд из Кардиффа, другой - Грегори У. Темпл из Бристоля. Забавно, подумал Билли. Кристофер Малхоллэнд - знакомое имя. Где он раньше его слышал? Может, он с этим парнем вместе в школе учился? Нет... Может, это кто-то из бесчисленных поклонников его сестры или знакомый отца? Нет, нет, все не то... Он снова заглянул в книгу. Кристофер Малхоллэнд. 231, Катэдрал-роуд, Кардифф. Грегори У. Темпл. 27, Сикамор-драйв. Бристоль. И второе имя показалось ему почти таким же знакомым, как и первое. - Грегори Темпл, - громко произнес Билли, напрягая память. - Кристофер Малхоллэнд... - Такие милые мальчики, - прозвучал голос у него за спиной, и, обернувшись, он увидел хозяйку, вплывающую в комнату с большим серебряным чайным подносом в руках. Она держала его далеко перед собой и довольно высоко, будто поводья, с помощью которых она управляла резвой лошадью. - Почему-то эти имена показались мне знакомыми, - сказал Билли. - В самом деле? Как интересно. - Я почти уверен, что где-то раньше слышал их. Странно, правда? Может, видел в газете? Они случайно ничем не знамениты? То есть, я хочу сказать, может, это известные игроки в крикет, или футболисты, или еще кто-то в таком роде? - Знамениты? - сказала хозяйка, ставя чайный поднос на низкий столик возле дивана. - О нет, не думаю, что они знамениты. Но они были необычайно красивы, притом оба, можете мне поверить. Они были высокие, молодые и красивые, мой дорогой, в точности как вы. Билли снова заглянул в книгу. - Послушайте, - сказал он, обратив внимание на числа. - Да ведь эта запись сделана больше двух лет назад. - Неужели? - Ну да, правда. А Кристофер Малхоллэнд записался еще за год раньше, - то есть больше трех лет назад. - Боже праведный, - сказала хозяйка, покачав головой и изящно вздохнув. - Никогда бы не подумала. Как летит время, не так ли, мистер Уилкинс? - Меня зовут Уивер, - сказал Билли. - У-и-в-е-р. - Ах, ну конечно же! - воскликнула она, усаживаясь на диван. - Как это глупо с моей стороны. Прошу простить меня. В одно ухо влетает, из другого вылетает, вот я какая, мистер Уивер. - Знаете что? - сказал Билли. - Знаете, что во всем этом особенно удивительно? - Нет, дорогой, не знаю. - Видите ли, оба эти имени - Малхоллэнд и Темпл, - я кажется, не только помню каждое в отдельности, так сказать, но почему-то, каким-то странным образом они, по-моему, как-то связаны между собой. Будто они знамениты в чем-то одном, вы меня понимаете - как... ну... как Демпси и Танни {чемпионы мира по боксу в тяжелом весе Джек Демпси (с 1919 по 1926 г) и Джин Танни (с 1926 по 1928 г.)}, например, или Черчилль и Рузвельт. - Как забавно, - сказала хозяйка. - Но идите же сюда, дорогой, и присядьте рядышком со мной на диван. Я налью вам чашечку чаю и угощу имбирным пирожным, прежде чем вы отправитесь спать. - Право, не стоит беспокоиться, - сказал Билли. - Мне бы не хотелось, чтобы вы все это затевали. Он стоял возле рояля, глядя, как она возится с чашками и блюдцами, и заметил, что у нее маленькие белые проворные руки и красные ногти. - Я почти уверен, что встречал эти имена в газетах, - повторил Билли. - Сейчас вспомню, точно вспомню. Нет ничего более мучительного, чем пытаться извлечь из памяти нечто такое, что, кажется, уже вспомнилось. Сдаваться он не собирался. - Погодите минуту, - сказал он. - Одну только минутку. Малхоллэнд... Кристофер Малхоллэнд... не так ли звали школьника из Итона, который отправился в туристический поход по юго-западным графствам, как вдруг... - Молока? - спросила хозяйка. - Сахару? - Да, пожалуйста. Как вдруг... - Школьник из Итона? - переспросила она. - О нет, мой дорогой, этого никак не может быть, потому что мой мистер Малхоллэнд точно не был школьником из Итона. Он был студентом последнего курса из Кембриджа. Идите же сюда, присядьте рядышком и погрейтесь возле этого чудесного огня. Да идите же. Ваш чай готов. Она похлопала по дивану рядом с собой и, улыбаясь, ждала, когда Билли подойдет к ней. Он медленно пересек комнату и присел на краешек дивана. Хозяйка поставила перед ним чашку на столик. - Ну вот, - сказала она. - Теперь нам хорошо и удобно, не правда ли? Билли прихлебывал чай. Она тоже. С полминуты оба молчали. Она сидела полуобернувшись к нему, и он чувствовал, что она смотрит ему в лицо поверх своей чашки. Время от времени он ощущал какой-то странный запах, исходивший от нее. Запах не был неприятным, а напоминал ему... Хм, трудно сказать, что он ему напоминал. Может, так пахнут соленые каштаны? Или новая кожа? Или это запах больничных коридоров? - Вот уж кто любил чай, так это мистер Малхоллэнд, - произнесла наконец хозяйка. - Никогда в жизни не видела, чтобы кто-нибудь пил столько чаю, сколько дорогой, бесценный мистер Малхоллэнд. - Он, должно быть, уехал совсем недавно, - сказал Билли. - Уехал? - переспросила она, подняв брови. - Но, мой дорогой мальчик, он никуда и не уезжал. Он еще здесь. И мистер Темпл здесь. Они оба здесь, на третьем этаже. Билли осторожно поставил чашку на столик и уставился на хозяйку. Она улыбнулась ему в ответ, а потом протянула свою белую руку и, как бы утешая его, похлопала по коленке. - Сколько вам лет, мой дорогой? - спросила она. - Семнадцать. - Семнадцать! - воскликнула она. - Это же самый лучший возраст! Мистеру Малхоллэнду тоже было семнадцать. Но он, думаю, был чуточку ниже вас ростом, я даже уверена, и зубы у него были не такие белые. У вас просто прекрасные зубы, мистер Уивер, вы знаете? - Они не такие хорошие, какими кажутся, - сказал Билли. - В коренных куча пломб. - Мистер Темпл, конечно же, был постарше, - продолжала хозяйка, пропустив мимо ушей его замечание. - По правде, ему было двадцать восемь. Но я бы ни за что не догадалась, если бы он сам мне не сказал, в жизни бы не догадалась. На теле у него не было ни пятнышка. - Чего не было? - переспросил Билли. - У него была кожа как у ребенка. Наступила пауза. Билли взял чашку и отхлебнул еще чаю, после чего так же осторожно поставил ее на блюдце. Он ждал, не скажет ли она еще чего-нибудь, но она молчала. Он сидел, глядя прямо перед собой в дальний угол комнаты, и покусывал нижнюю губу. - Этот попугай, - произнес он наконец. - Знаете? Как я не догадался, когда заглянул в комнату с улицы в окно? Я готов был поклясться, что он живой. - Увы, уже нет. - Здорово сделано, - сказал Билли. - Он совсем не похож на мертвую птицу. Чья это работа? - Моя. - Ваша? - Конечно, - сказала она. - А с Бэзилом вы тоже уже познакомились? Она кивнула в сторону таксы, уютно свернувшейся в клубок перед камином. Билли посмотрел на собаку и вдруг понял, что и собака так же молчалива и неподвижна, как попугай. Он протянул руку и коснулся ее спины. Спина была жесткая и холодная, а когда он раздвинул пальцами шерсть, то увидел кожу под ней - серовато-черную, сухую и отлично сохранившуюся. - Боже мой, - сказал он, - просто фантастика. Он отвернулся от собаки и в глубоком восхищении уставился на маленькую женщину, сидевшую рядом с ним на диване. - Ужасно трудно, наверное, делать такие вещи? - Ничуть, - ответила она. - Я из всех своих любимцев делаю чучела после того, как они умирают. Еще чашечку? - Нет, спасибо, - сказал Билли. Чай слабо отдавал горьким миндалем, но ему было все равно. - Вы ведь расписались в книге? - О да. - Это хорошо. Потому что потом, если случится так, что я забуду, как вас звали, я всегда смогу спуститься и посмотреть. Я почти каждый день вспоминаю мистера Малхоллэнда и мистера... мистера... - Темпла, - сказал Билли. - Грегори Темпла. Простите, что я спрашиваю об этом, но у вас разве не было других гостей в последние два-три года? Высоко подняв чашку в руке и слегка склонив голову набок, хозяйка взглянула на него краешком глаза и снова ласково улыбнулась. - Нет, мой дорогой, - ответила она. - Кроме вас, никого. УИЛЬЯМ И МЭРИ Уильям Перл не оставил после своей смерти много денег, и завещание его было простым. За исключением нескольких посмертных даров родственникам, всю свою собственность он завещал жене. Стряпчий и миссис Перл вместе ознакомились с завещанием в адвокатской конторе, и, когда дело было сделано, вдова поднялась, чтобы уйти. В этот момент стряпчий вынул из папки на столе запечатанный конверт и протянул его своей клиентке. - Мне поручено вручить вам это письмо, - сказал он. - Ваш муж прислал нам его незадолго до своей кончины. Стряпчий был бледен и держался официально, но из уважения к вдове склонил голову набок и опустил глаза. - Кажется, тут нечто важное, миссис Перл. Не сомневаюсь, вам лучше взять письмо домой и прочитать в одиночестве. Миссис Перл взяла конверт и вышла на улицу. Остановившись на тротуаре, она ощупала конверт пальцами. Прощальное письмо Уильяма? Наверное, да. Формальное. Оно и должно быть формальным и сухим. Что еще от него ожидать? Ничего неформального он в своей жизни не делал. "Моя дорогая Мэри, надеюсь, ты не допустишь, чтобы мой уход из жизни слишком уж огорчил тебя, и ты и впредь будешь следовать правилам, столь хорошо руководившим тобою во время нашего супружества. Будь во всем усердна и веди себя достойно. Береги деньги. Тщательно следи за тем, чтобы не..." И так далее, и тому подобное. Типичное письмо Уильяма. А может, он в последний момент не сдержался и написал ей что-то красивое? Вдруг это красивое, нежное послание, что-то вроде любовного письма, милой, теплой записки с благодарностью за то, что она отдала ему тридцать лет жизни, за то, что выгладила миллион рубашек, приготовила миллион блюд, миллион раз расстелила постель? Может, он написал нечто такое, что она будет перечитывать снова и снова, по крайней мере раз в день, и будет хранить вечно в шкатулке на туалетном столике вместе со своими брошками. Не знаешь, что и ждать от человека, собирающегося умирать, подумала про себя миссис Перл и, засунув письмо под мышку, поспешила домой. Войдя в дом, она тотчас же направилась в гостиную и опустилась на диван, не снимая шляпу и пальто. Затем раскрыла конверт и извлекла его содержимое. В конверте оказалось пятнадцать-двадцать страниц белой линованной бумаги, сложенных вдвое и скрепленных вместе скрепкой в левом верхнем углу. Каждая страница была исписана мелким аккуратным почерком с наклоном вперед, так хорошо ей знакомым, но, когда она увидела, сколько написано и в какой аккуратной деловой манере, - а на первой странице даже нет учтивого обращения, каким начинает всякое письмо, - она заподозрила неладное. Она отвернулась и закурила. Затянувшись, положила сигарету в пепельницу. Если письмо о том, о чем я догадываюсь, сказала она про себя, то я не хочу его читать. Но разве можно не прочесть письмо от покойного? Можно. Как сказать... Миссис Перл бросила взгляд на пустое кресло Уильяма, стоявшее по другую сторону камина. Большое кресло, обитое коричневой кожей; за долгие годы ягодицы мужа проделали в нем вмятину. Выше, на подголовнике, - темное овальное пятно. Он обычно читал в этом кресле, а она сидела напротив на диване, пришивая пуговицы, штопая носки или ставя заплаты на локти пиджака, и его глаза то и дело отрывались от книги и устремлялась на нее, притом взгляд был внимательный, но какой-то до странности безучастный, точно что-то подсчитывающий. Ей никогда не нравились эти глаза. Они были голубовато-ледяными, холодными, маленькими и довольно близко посаженными; их разделяли две глубокие вертикальные морщины неодобрения. Всю жизнь эти глаза следили за ней. И даже теперь, после недели одиночества, проведенной в доме, у нее иногда возникало тревожное чувство, будто они по-прежнему тут и глядят на нее из дверных проемов, пустых кресел, в окна по ночам. Она медленно раскрыла сумочку и достала очки. Потом, держа страницы высоко перед собой, чтобы на них падал вечерний свет из окна у нее за спиной, начала читать: "Это послание, моя дорогая Мэри, предназначено только для тебя, и оно будет вручено тебе вскоре после того, как меня не станет. Не волнуйся, когда увидишь всю эту писанину. С моей стороны это всего лишь попытка подробно объяснить тебе, что Лэнди намерен проделать со мной и почему я согласился на то, чтобы он это сделал, а также каковы его замыслы и надежды. Ты моя жена и имеешь право знать все. Я бы даже сказал, что ты обязана это знать. В последние несколько дней я весьма настойчиво пытался поговорить с тобой о Лэнди, но ты упорно отказывалась меня выслушать. Это, как я тебе уже говорил, очень глупая позиция. Главным образом она проистекает от невежества, и я абсолютно убежден, что, если бы только тебе были известны все факты, ты бы незамедлительно изменила свою точку зрения. Вот почему я надеюсь, что, когда меня с тобой больше не будет, а твое горе поутихнет, ты согласишься внимательнее выслушать меня с помощью этих страниц. Клянусь тебе, что, когда ты прочитаешь этот рассказ, твое чувство антипатии исчезнет и на его место заступит энтузиазм. Я даже осмеливаюсь надеяться, что ты будешь немного гордиться тем, что я сделал. Когда будешь читать, прости меня, если сможешь, за холодность изложения, но это единственный известный мне способ донести до тебя то,