л отцу руки, снова похлопывал его по спине и нежно гладил по плечу. - Отродясь не был крепче и бодрее, сынок. - Вы, батюшка, замечательный человек! Вот в этом-то вся суть! - с жаром произнес Уильям. - Как подумаю: сколько пережил мой отец, сколько испытал превратностей судьбы, сколько за его долгий век выпало ему на долю горя и забот! Ведь оттого и голова у него побелела. Вот я и думаю: как бы мы ни почитали его, как бы ии старались лелеять его старость, все мало! Как ваше драгоценное, батюшка? Вы и вправду нынче вполне здоровы? Должно быть, мистер Уильям и по сей день повторял бы этот вопрос, снова и снова жал бы отцу руку, и хлопал его по спине, и гладил по плечу, если бы старик краешком глаза не увидел Ученого, которого прежде не замечал. - Прошу прощенья, мистер Редлоу, - сказал он, - но я не знал, что вы здесь, сэр, а то я не стал бы вести себя так вольно. Вот нынче рождество, мистер Редлоу, и как поглядел я на вас, так и вспомнил те времена, когда вы были еще студентом и уж до того усердно учились, что даже на рождество все бегали в библиотеку. Ха-ха! Я так стар, что и это помню, и хорошо помню, да, да, хоть мне и все восемьдесят семь. Как раз когда вы кончили учиться и уехали, померла моя бедная жена. Вы помните мою бедную жену, мистер Редлоу? - Да, - ответил Ученый. - Да, - повторил старик. - Добрая была душа. Помню, как-то раз в рождественское утро пришли вы к нам сюда с молодой мисс... прошу прощенья, мистер Редлоу, но, кажется, это была ваша сестра и вы в ней души не чаяли? Ученый посмотрел на него и покачал головой. - Сестра у меня была, - равнодушно сказал он. Больше он ничего не помнил. - В то рождественское утро вы с нею заглянули к нам, - продолжал Филипп, - и как раз повалил снег, и моя жена пригласила молодую мисс войти и присесть к огню, его всегда на рождество разводили в большой зале, где прежде, до того, как наши незабвенные десять джентльменов порешили по-другому, была трапезная. Я там был; и вот, помню, стал я мешать в камине, чтоб огонь разгорелся пожарче и согрел хорошенькие ножки молодой мисс, а она в это время прочитала вслух подпись, что под тем портретом: "Боже, сохрани мне память!". И они с моей бедной женой завели речь про эту подпись. И удивительное дело (ведь кто бы мог подумать, что им обеим недолго оставалось жить!), обе в один голос сказали, что это очень хорошая молитва, и если им не суждено дожить до старости, они бы горячо молились об этом за тех, кто им всего дороже. "За моего брата", - сказала молодая мисс. "За моего мужа, - сказала моя бедная жена. - Боже, сохрани ему память обо мне, не допусти, чтобы он меня забыл!" Слезы, такие горькие и мучительные, каких он еще никогда в своей жизни не лил, заструились по щекам Редлоу. Филипп, всецело поглощенный воспоминаниями, не замечал ни этих слез, ни встревоженного лица Милли, явно желавшей, чтобы он прервал свой рассказ. - Филипп, - сказал Редлоу и положил руку на плечо старика. - Я - несчастный человек. Тяжко, хотя и по заслугам, покарала меня десница господня. Я не в силах понять то, о чем вы говорите, друг мой: я потерял память. - Боже милостивый! - воскликнул старик. - Я утратил воспоминания о горе, обидах и страданиях, - продолжал Ученый, - а вместе с ними утратил все, что надо помнить человеку. Кто увидел бы, какая безмерная жалость выразилась на лице Филиппа, как он пододвинул свое просторное кресло, усадил Редлоу и горестно смотрел на него, соболезнуя столь огромной утрате, тот хоть отчасти понял бы, насколько дороги старости подобные воспоминания. В комнату вбежал мальчик-найденыш и кинулся к Милли. - Пришел, - сказал он. - Там, в той комнате. Мне его не надо. - Кто пришел? - спросил Уильям. - Тсс! - отозвалась Милли. Повинуясь ее знаку, он и старик Филипп тихо вышли. Редлоу, даже не заметивший этого, поманил к себе мальчика. - Мне она больше нравится, - ответил мальчик, держась за юбку Милли. - Так и должно быть, - со слабой улыбкой сказал Редлоу. - Но ты напрасно боишься подойти ко мне. Я больше не буду таким злым, как раньше. Тем более с тобою, бедняжка! Сперва мальчик все же не решался подойти; но потом, уступая легонько подталкивавшей его Милли, понемногу приблизился и даже сел у ног Ученого. Тот, сочувственно и понимающе глядя на ребенка, положил руку ему на плечо, а другую протянул Милли. Она наклонилась, заглянула ему в лицо и, помолчав, сказала: - Мистер Редлоу, можно мне с вами поговорить? - Ну конечно! - ответдл он, подняв на нее глаза. - Ваш голос для меня как музыка. - Можно мне кое о чем спросить? - Спрашивайте о чем хотите. - Помните, что я говорила, когда стучалась к вам вчера вечером? Про одного человека, который когда-то был вам другом, а теперь стоит на краю гибели? - Да, я припоминаю, - не совсем уверенно ответил Редлоу. - Вы поняли, о ком я говорила? Не сводя глаз с Милли, Редлоу провел рукою по волосам мальчика и покачал головой. - Я скоро отыскала этого человека, - сказала Милли своим ясным, добрым голосом, который казался еще яснее и добрее оттого, что она смотрела на Редлоу такими кроткими глазами. - Я воротилась в тот дом, и с божьей помощью мне удалось найти его. И вовремя. Еще совсем немного - и было бы слишком поздно. Редлоу перестал гладить волосы мальчика, прикрыл другой рукою руку Милли, чье робкое, но ласковое прикосновенье, казалось, проникало ему прямо в душу, как и ее голос и взгляд, и внимательней посмотрел на нее. - Этот человек - отец мистера Эдмонда, того молодого джентльмена, которого мы давеча видели. На самом деле его зовут Лэнгфорд. Припоминаете вы это имя? - Да, я припоминаю это имя. - А этого человека? - Нет, человека не помню. Может быть, он когда-то нанес мне обиду? - Да! - А, вот что. Тогда это безнадежно... безнадежно. Редлоу покачал головой и, как будто безмолвно умоляя о сострадании, тихонько сжал руку Милли, которую все еще не выпускал из своей. - Вчера вечером я не пошла к мистеру Эдмонду, - продолжала Милли. - Мистер Редлоу! Попробуйте слушать меня так, как если бы вы все хорошо помнили. - Я весь - внимание. - Во-первых, я еще не знала тогда, правда ли, что это его отец; и потом, я боялась, я не знала, как он после своей болезни перенесет такое известие, если это правда. А когда я узнала, кто этот человек, я все равно не пошла, но уже по другой причине. Он очень долго жил врозь с женою и сыном, он стал чужим в своем доме, когда сын был еще крошкой, так он мне сам сказал, - покинул, бросил на произвол судьбы тех, кого должен бы любить и беречь больше всего на свете. И ведь он был прежде джентльменом, а за эти годы падал все ниже и ниже, и вот, смотрите сами... - Она поспешно выпрямилась, вышла из шйанаты и тотчас вернулась в сопровождении того несчастного, которого Редлоу видел минувшей ночью. - Вы меня знаете? - спросил Ученый. - Я был бы счастлив, а это слово мне не часто случалось произносить, - я был бы счастлив, если бы мог ответить: нет! - сказал этот человек. Редлоу смотрел на него, жалкого и униженного, и смотрел бы еще долго в тщетной надежде припомнить и понять, но тут Милли вновь склонилась над ним, взяла его за руку, и он перевел на нее вопрошающий взгляд. - Посмотрите, как низко он пал, совсем погибший человек! - шепнула она, указывая на вошедшего, но не сводя глаз с лица Редлоу. - Если б вы могли припомнить все, что с ним связано, неужто в вашем сердце не шевельнулась бы жалость? Подумайте, ведь когда-то он был вам дорог (пусть это было очень давно, пусть он обманул ваше доверие) - и вот что с ним сталось! - Надеюсь, что я пожалел бы его, - ответил Редлоу. - Да, наверно пожалел бы. Он мельком взглянул на стоявшего у дверей, но тотчас опять перевел глаза на Милли и смотрел на нее так пристально и пытливо, словно силился постичь то, о чем говорила каждая нотка ее голоса, каждый лучистый взгляд. - Вы человек ученый, а я ничему не училась, - сказала Милли. - Вы весь свой век все думаете, а я думать не привыкла. Но можно я вам скажу, почему мне кажется, что хорошо нам помнить обиды, которые мы потерпели от людей? - Скажите. - Потому что мы можем прощать их. - Милосердный боже! - молвил Редлоу, поднимая глаза к небу. - Прости мне, что я отверг твой великий дар, который роднит смертных с тобою! - И если память когда-нибудь вернется к вам (а мы все на это надеемся и будем об этом молиться), разве не будет счастьем для вас вспомнить сразу и обиду и то, что вы простили ее? - продолжала Милли. Снова Ученый взглянул на стоявшего у дверей - и опять устремил внимательный взгляд на Милли; ему казалось, что луч света от ее сияющего лица проникает в его окутанную сумраком душу. - Он не может возвратиться домой. Он и не хочет туда возвращаться. Он знает, что принес бы только стыд и несчастье тем, кого он так бессердечно покинул, и что лучший способ загладить свою вину перед ними - это держаться от них подальше. Если дать ему совсем немного денег, только умно и осторожно, он уехал бы куда-нибудь в дальние края и там жил бы, никому не делая зла, и, сколько хватит сил, искупал бы зло, которое причинил людям прежде. Для его несчастной жены и для его сына это было бы величайшим благодеянием, только самый добрый, самый лучший друг мог бы сделать для них так много, и они об этом никогда бы не узнали. А для него это спасенье, подумайте, ведь он болен и телом и душой, у него ни честного имени, ничего на свете не осталось. Редлоу притянул ее к себе и поцеловал в лоб. - Так тому и быть, - сказал он. - Я доверяюсь вам, сделайте это за меня немедля и сохраните в тайне. И скажите этому человеку, что я охотно простил бы его, если бы мне дано было счастье вспомнить - за что. Милли выпрямилась и обратила к Лэнгфорду сияющее лицо, давая понять, что ее посредничество увенчалось успехом; тогда он подошел ближе и, не поднимая глаз, обратился к Редлоу. - Вы так великодушны, - сказал он, - вы и всегда были великодушны. Я вижу, сейчас, глядя на меня, вы стараетесь отогнать от себя мысль о том, что я наказан по заслугам. Но я не гоню этой мысли, Редлоу. Поверьте мне, если можете. Ученый сделал Милли знак приблизиться - и, слушая Лэнгфорда, смотрел ей в лицо, словно искал в нем разгадки, объяснения тому, что слышал. - Я слишком жалкое ничтожество, чтобы говорить о своих чувствах. Я слишком хорошо помню, какой путь мною пройден, чтобы рядиться перед вами в слова. Но первый шаг по краю пропасти я сделал в тот день, когда обманул вас, - и с тех пор я шел к своей гибели неуклонно, безнадежно, безвозвратно. Это я должен вам сказать. Редлоу, все не отпуская руку Милли, обернулся к говорящему, и на лице его была скорбь. А может быть, и нечто подобное печальному воспоминанию. - Возможно, я был бы иным человеком и вся моя жизнь была бы иною, не сделай я того первого рокового шага. Но, может быть, это и не так, и я не пытаюсь оправдать себя. Ваша сестра покоится вечным сном, и это, вероятно, лучше для нее, чем если бы она была со мною, даже если б я оставался таким, каким вы считали меня когда-то; даже если б я был таков, каким в ту пору сам себе казался. Редлоу торопливо махнул рукой, словно давая понять, что не надо об этом говорить. - Я говорю с вами, точно выходец из могилы, - продолжал Лэнгфорд. - Я и сошел бы вчера в могилу, если бы меня не удержала вот эта благословенная рука. - О господи, и этот тоже меня любит! - со слезами прошептала Милли. - Еще один! - Вчера, клянусь, я скорей умер бы с голоду, чем попросил у вас хотя бы корку хлеба. Но сегодня, уж не знаю почему, мне так ясно вспомнилось все, что было между нами, так все всколыхнулось в душе, что я осмелился прийти, как она мне советовала, и принять ваш щедрый дар, и поблагодарить вас, и умолять вас, Редлоу: в ваш последний час будьте так же милосердны ко мне в мыслях, как были вы милосердны в делах. Он повернулся было, чтобы уйти, потом прибавил: - Быть может, вы не оставите моего сына, хотя бы ради его матери. Я надеюсь, он будет этого достоин. Я же никогда больше его не увижу, разве что мне дано будет прожить еще долгие годы и я буду уверен, что не обманул вас, приняв вашу помощь. Уже выходя, он поднял глаза и впервые посмотрел в лицо Редлоу. Тот, пристально глядя на него, точно во сне, протянул руку. Лэнгфорд вернулся и тихо, едва касаясь, взял ее в свои; потом, понурив голову, медленно вышел из комнаты. Милли молча пошла проводить его до ворот, а Ученый поник в своем кресле и закрыл лицо руками. Через несколько минут она вернулась вместе с мужем и свекром (оба очень тревожились о Редлоу), но, увидев его в такой позе, сама не стала и им не позволила его беспокоить; она опустилась на колени подле его кресла и стала укрывать пледом уснувшего мальчика. - Вот в этом-то вся суть! Я всегда это говорю, батюшка! - в восхищении воскликнул ее супруг. - Есть в груди миссис Уильям материнские чувства, которые уж непременно найдут выход! - Да, да, ты прав, - отозвался старик. - Ты прав, сын мой Уильям! - Видно, это к лучшему, Милли, дорогая, что у нас нет своих детей, - с нежностью сказал Уильям. - А все-таки мне иной раз грустно, что у тебя нет ребеночка, которого ты бы любила и лелеяла. Бедное наше дитя, ты так ждала его, такие надежды на него возлагала, а ему не суждено было жить на свете... от этого ты и стала такая тихая, Милли. - Но я рада, что могу вспоминать о нем, Уильям, милый, - промолвила Милли. - Я каждый день о нем думаю. - Я всегда боялся, что ты очень много о нем думаешь. - Зачем ты говоришь - боялся? Для меня память о нем - утешение. Она столько говорит моему сердцу. Невинное дитя, никогда не знавшее земной жизни - оно для меня все равно что ангел, Уильям. - Ты сама - ангел для нас с батюшкой, - тихо сказал Уильям. - Это я хорошо знаю. - Как подумаю, сколько я надежд на него возлагала, сколько раз представляла себе, как он будет улыбаться, лежа у моей груди, а ему не пришлось тут лежать, и как он поглядит на меня, а его глазки не увидели света, - молвила Милли, - так еще больше сочувствую всем, кто надеялся на хорошее, а мечты их не сбылись. Как увижу хорошенького ребеночка на руках у любящей матери - все бы для него сделала, потому что думаю: может, и мой был бы на него похож, и я была бы такая же гордая и счастливая. Редлоу поднял голову и посмотрел на Милли. - Мне кажется, мой маленький всегда здесь, рядом, и всегда говорит со мною, - продолжала Милли. - Он просит меня за бедных брошенных детей, как будто он живой. Он говорит - и я узнаю его голос. Когда я слышу, что какой-нибудь молодой человек несчастлив, попал в беду или сделал что дурное, я думаю: а вдруг это случилось бы с моим сыном и господь отнял его у меня из милосердия. Даже в седых старцах, вот как батюшка, я вижу свое дитя: ведь и наш сын мог бы дожить до преклонных лет, когда нас с тобой давно уже не было бы на свете, и тоже нуждался бы в любви и уважении тех, кто помоложе. Тихий голос Милли звучал еще тише, чем всегда; она взяла мужа за руку и прислонилась головою к его плечу. - Дети так меня любят, что иногда мне даже чудится - это, конечно, глупо, Уильям, - будто они, уж не знаю как и почему, сочувствуют мне и моему маленькому и понимают, что их любовь мне дороже всех сокровищ. Может, с тех пор я и стала тихая, Уильям, но только во многом я стала счастливее. И знаешь, почему еще я счастлива? Потому, что даже в те дни, когда мой сыночек родился неживой, и его только что схоронили, и я была так слаба, и мне было так грустно, и я не могла не горевать о нем, мне пришло на ум: надо вести праведную жизнь, и, может быть, когда я умру, на небесах светлый ангелочек назовет меня мамой! Редлоу рухнул на колени. - О ты, - вскричал он, - примером чистой любви милосердно возвративший мне память - память о распятом Христе и обо всех праведниках, погибших во имя его, благодарю тебя и молю: благослови ее! И поднявшись, прижал Милли к груди: слезы обильней прежнего потекли по ее лицу - и, плача и смеясь, она воскликнула: - Он пришел в себя! И он ведь тоже меня очень любит, правда? О господи, господи, и этот тоже! Тут в комнату вошел Эдмонд, ведя за руку прелестную девушку, которая робела и не решалась войти. И Редлоу, совсем к нему переменившийся, кинулся Эдмонду на шею и умолял их обоих стать ему детьми. Ибо в этом молодом человеке и его избраннице он увидел как бы свое собственное суровое прошлое, но умиротворенное и смягченное, и к ним устремилось его сердце, словно голубка, долго томившаяся в одиноком ковчеге, - под сень раскидистого древа. Потом - ибо рождество это пора, когда громче, нежели в любое иное время года, говорит в нас память обо всех горестях, обидах и страданиях в окружающем нас мире, которым можно помочь, и, так же как и все, что мы сами испытали на своем веку, побуждает нас делать добро, - он положил руку на голову спящего мальчика и, безмолвно призвав во свидетели того, кто в старину возлагал руку на детей и во всеведении своем предрекал горе тем, кто отвратит от него хоть одного из малых сих, поклялся взять этого ребенка под свою защиту, наставлять его и возродить в нем душу живую. Потом он весело протянул руку Филиппу и сказал, что в этот день праздничный обед должен состояться в большой зале, где прежде, до того, как десять незабвенных джентльменов порешили по-иному, была трапезная; и надо созвать на обед всех тех членов семейства Свиджер, - ведь оно, по словам Уильяма, столь многочисленно, что, взявшись за руки, Свиджеры окружили бы хороводом всю Англию, - всех тех, которые успеют собраться сюда за такой короткий срок. Так они и сделали. В тот же день в бывшей большой трапезной собралось столько Свиджеров, взрослых и детей, что попытка сосчитать их лишь посеяла бы в умах недоверчивых читателей сомнение в правдивости этой истории. Поэтому мы не сделаем подобной попытки. И, однако, они собрались, их было много, очень много, и их ждали добрые вести, ибо появилась надежда на выздоровление Джорджа, который, после того как его еще раз навестили отец, брат и Милли, вновь уснул спокойным сном. На праздничном обеде присутствовало и семейство Тетерби, включая юного Адольфа, который явился, закутанный в свой разноцветный шарф, как раз в ту самую минуту, когда подали жаркое. Джонни с сестричкой прибыли, разумеется, с опозданием, валясь, по обыкновению, на бок; он едва дышал от усталости, у нее, как предполагали, резались сразу два зуба, - но все это было в порядке вещей и никого не тревожило. Грустно было видеть, как мальчик без роду, без племени смотрел на игры других детей, не умея с ними говорить и не зная, как с ними резвиться, более чуждый детским забавам, чем одичавший пес. Грустно, хоть и по-иному, было видеть, как даже самые маленькие дети чутьем понимали, что этот мальчик - не такой, как они, и робко подходили к нему, заговаривали с ним, ласково брали за руку, отдавали ему кто конфету, кто игрушку, старались утешить и развлечь его. Но он не отходил от Милли и уже начинал смотреть на нее с любовью - и этот тоже, как она выражалась! - и так как все дети нежно любили ее, то им это было приятно, и, видя, как он посматривает на них из-за ее кресла, они радовались, что он с нею рядом. Это видел Ученый, который сидел за праздничным столом подле Эдмонда и его невесты, со стариком Филиппом и остальными. Иные впоследствии говорили, что все здесь рассказанное только почудилось Ученому; другие - что однажды в зимние сумерки он прочитал все это в пламени камина; третьи - что Призрак был лишь воплощеньем его мрачных мыслей, Милли же - олицетворением его подлинной мудрости. Я не скажу ничего. ...Разве только одно. Когда все они собрались в старой трапезной при ярком свете пылающего камина (обедали рано и другого огня не зажигали), снова из потаенных углов крадучись вышли тени и заплясали по комнате, рисуя перед детьми сказочные картины и невиданные лица на стенах, постепенно преображая все реальное и знакомое, что было в зале, в необычайное и волшебное. Но было в этой зале нечто такое, к чему опять и опять обращались взоры Редлоу, и Милли с мужем, и старого Филиппа, и Эдмонда с его нареченной, - нечто такое, чего ни разу не затемнили и не изменили неугомонные тени. С темных панелей стены, с портрета, окруженного зеленой гирляндой остролиста, как живой смотрел на них спокойный человек с бородою, в брыжах: он отвечал им взглядом, и в отсвете камина лицо его казалось особенно серьезным. А ниже, такие отчетливые и ясные, точно чей-то голос повторял их вслух, стояли слова: "БОЖЕ, СОХРАНИ МНЕ ПАМЯТЬ!" КОММЕНТАРИИ  "Рождественские повести" были написаны Диккенсом в 40-х годах ("Рождественский гимн в прозе" - 1843, "Колокола" - 1844, "Сверчок за очагом" - 1845, "Битва жизни" - 1846, "Одержимый" - 1848) и выходили отдельными книжками к рождеству, то есть в конце декабря, почему и получили название "Рождественских книг". Позднее, с 1850 по 1867 год, Диккенс писал "Рождественские рассказы" для декабрьских - "святочных" - номеров издававшихся им журналов "Домашнее слово" (с 1850 г.) и "Круглый год" (с 1859 г.), причем писал их зачастую в соавторстве со своим другом Уилки Коллинзом, а иногда и с другими писателями. "Рождественские повести" не случайно приурочены к рождественским праздникам. Их возникновение имеет свою историю. В феврале 1843 года ученый экономист Смит, представитель прогрессивной английской интеллигенции, член правительственной комиссии по вопросам детского труда, попросил Диккенса, как писателя, пользовавшегося всенародной популярностью и уважением, выступить в печати за проведение закона об ограничении рабочего дня на заводах и фабриках. Он сообщил Диккенсу поистине потрясающие данные о чудовищных условиях труда фабричных рабочих и в частности факты об эксплуатации детей на промышленных предприятиях. Диккенс полностью разделял взгляды Смита и его прогрессивных единомышленников и согласился написать памфлет "К английскому народу, в защиту ребенка-бедняка", но затем отказался от этого намерения, решив выступить с протестом против эксплуатации не как публицист, а как писатель. "...не сомневайтесь. - писал Диккенс Смиту 10 марта 1843 года, - что, когда вы узнаете, в чем дело, и когда узнаете, чем я был занят, и где, и как, - вы согласитесь с тем, что молот опустился с силой в двадцать раз, да что там - в двадцать тысяч раз большей, нежели та, какую я мог бы применить, если бы выполнил мой первоначальный замысел". В таких словах Диккенс сообщал Смиту, что он задумал цикл рассказов, публикуемых ежегодно к дням рождества. Рождество - любимый традиционный праздник англичан - связано для Диккенса с определенными нравственными представлениями, в частности с иллюзией примирения врагов и забвения обид, установления мира и доброжелательных отношений между людьми, к каким бы классам они ни принадлежали. "Рождественские повести" были задуманы Диккенсом как социальная проповедь в занимательной художественной форме. Воздействуя посредством образов и ситуаций своих святочных сказок на эмоции читателей, Диккенс обращался с проповедью как к "бедным", так и к "богатым", ратуя за улучшение "доли бедняка" и стремясь к нравственному "исправлению богачей". Нет нужды доказывать наивность попыток Диккенса добиться решения классовых противоречий посредством апелляции к добросердечию буржуа-капиталистов. Существенно другое. Прежде чем высказать свои нравоучительные идеи, Диккенс считал необходимым изобразить зло и несправедливость, существующие в английском буржуазном обществе. Выступая с позиций гуманизма, писатель в своих рождественских повестях обличает пороки господствующих классов. В первых и наиболее значительных из этих повестей громко звучат сатирические мотивы, продиктованные глубокой и большой тревогой писателя о судьбе обездоленных, его искренним возмущением против их угнетателей. Из пяти больших повестей, помещенных в настоящем томе, только первая целиком посвящена празднику рождества. Действие второй повести происходит под Новый год, в четвертой и пятой рождественские празднества даны лишь как эпизоды, в "Сверчке" святки не упоминаются вовсе. Однако это не помешало сложиться мнению, что Диккенс "изобрел рождество", поскольку все повести объединены общим идейным замыслом и пропитаны общим настроением. Диккенс облекает свои рождественские повести в форму сказки, щедро черпая из народного творчества образы призраков, эльфов, фей и духов умерших и дополняя фольклор своей неистощимой фантазией. Сказочный элемент оттеняет картины жестокой действительности, причем сказка и действительность, причудливо переплетаясь, иногда как бы меняются местами. Так, в "Колоколах" счастливый конец, написанный в реалистическом плане, производит впечатление сказки, тогда как сны и видения бедного Тоби, несмотря на участие в них всяких фантастических созданий, изображают ту действительность, которую автор в заключительных строках повести призывает читателя по мере сил изменять и исправлять. Социально наиболее насыщены первая и вторая повести, которые писались одновременно с романом "Мартин Чезлвит". В "Рождественском гимне", как и в "Мартине Чезлвите", основная тема - губительное влияние на человека корысти и погони за богатством. "Колокола" предвещают роман "Тяжелые времена" (1854). Здесь Диккенс с негодованием обрушивается на теорию Мальтуса об "избыточном населении" и на манчестерскую школу бездушного практицизма, а в олдермене Кьюте и мистере Файлере нетрудно распознать прообразы Баундерби и Грэдграйнда из "Тяжелых времен". В трех последующих повестях социальные мотивы звучат глуше, а то и совсем затихают. Здесь Диккенса занимают больше проблемы морально-этические: взаимное доверие как основа семейного счастья, самопожертвование в любви, влияние чистой и благородной души на окружающих и другие подобные мотивы. В последней повести - "Одержимый", совпадающей по времени с романом "Домби и сын", - мы находим ту же, что и в романе, тему наказанной гордыни, разработанную на этот раз в романтико-философском плане. Обращение Диккенса к форме повести-сказки свидетельствует о том, что он сам чувствовал, как утопично его представление о безоблачном рождественском счастье, всепрощении в классовом мире. Некоторые заблуждения на этот счет сохранились у Диккенса до конца его творческого пути, но из позднейших романов явствует, что его взгляды на возможность нравственного усовершенствования буржуазного общества претерпели серьезные изменения и к самой этой идее он стал относиться гораздо более трезво и скептически. В настоящем томе помещены иллюстрации как современников Диккенса (Лич, Стэнфилд, Барнард), так и художников, работавших в начале нашего века (Рэкхем и Брок). "Рождественский гимн" дан с иллюстрациями Брока; в "Колоколах" одна иллюстрация (Тоби Вэк) - работы Лича, остальные - Барнарда; в "Сверчке" - иллюстрации Брока; в "Битве жизни" - одна иллюстрация Стэнфилда (гостиница "Терка") остальные - Барнарда; в "Одержимом" - тоже одна иллюстрация Стэнфилда (старинный колледж), остальные - Лича. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ГИМН В ПРОЗЕ ...вогнал кол из остролиста. - Ветками остролиста по старинному обычаю украшают на рождестве комнаты и праздничные блюда. Это растение стало в Англии как бы символом рождества. Св. Дунстан - в молодости золотых дел мастер, впоследствии - архиепископ Кентерберийский. Считается покровителем ювелиров. Существует легенда, что однажды он схватил черта за нос раскаленными щипцами и не отпускал до тех пор, пока черт не дал обещания больше не искушать его. ...как некогда жезл пророка... - намек на библейскую легенду о пророке Аароне, чей жезл чудесным образом расцвел и даже принес плоды миндаля. Валентин и его лесной брат Орсон - герои средневекового французского романа. Орсон был похищен и вскормлен медведицей и долго жил в лесах среди зверей. ...в отличие от стада в известном стихотворении... - Имеется в виду стихотворение Вордсворта "Написано в марте", где есть такие строки: Коровки довольны, Пастись им привольно, Сорок щиплют траву, как одна. ...двери были еще наполовину открыты... - В праздники лавки закрывались рано, как только начиналась служба в церквах. ...на подвешенную к потолку веточку омелы. - По английскому обычаю, мужчине разрешается поцеловать девушку, если он на святках поймает ее под веткой омелы, подвешенной к потолку или к люстре. ...дабы те могли поклевать их на святках. - Парафраза Шекспира. В "Отелло" (акт I, сц. 1-я) Яго говорит: "Если бы мое поведение отражало мои чувства, я скоро стал бы ходить с душой нараспашку и мое сердце расклевали бы галки". ...несли своих рождественских гусей и уток в пекарни. - До 80-х годов прошлого века среди бедного населения английских городов было принято, за неимением в доме удобной печи, носить заготовленные блюда в пекарню, где их жарили или пекли за небольшую плату. Ты же хочешь лишить их возможности обедать каждый седьмой день недели... - Речь идет о возглавлявшейся духовенством кампании за то, чтобы в праздники никакая торговля не производилась. Этот запрет, временами проводившийся в жизнь, больно ударял по рабочему населению, так как рабочие только в праздники и могли пойти в лавку. И взяв дитя, поставил его посреди них. - Строка из евангелия. Джо Миллер - автор опубликованного в 1739 году сборника шуток и анекдотов. КОЛОКОЛА Когда-то давно их крестили епископы... - Обычай давать новым колоколам имена существовал в старину и в России. ...Генрих Восьмой переплавил их стаканчики. - При Генрихе VIII (1509-1547) Англия отказалась признавать власть папы римского и король стал официально "главою церкви". В Англии было закрыто несколько сот монастырей и конфисковано несметное количество церковного имущества. Стратт Джозеф - художник-график и историк английского быта (1749-1802). ...только два голоса при подписке на пять фунтов. - В Англии, наряду с благотворительностью официальной - через приходы, распределявшие средства, поступающие в виде "налога на бедных", - существовало множество частных благотворительных обществ, собиравших пожертвования среди богатых людей и предоставлявших им, в соответствии с суммой пожертвования, то или иное число голосов при выборах правления и административного персонала данного общества. ...по новой системе... - Речь идет о новой системе нотной записи, введенной в Германии в начале XIX века, а несколько позже принятой и в Англии. ...отдает мертвых, бывших в нем... - намек на библейское "Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим". ...число жен у него было значительно выше среднего. - Генрих VIII был женат шесть раз. С двумя из своих жен он развелся, две других были казнены по его приказу. Взвесь то и другое, ты, Даниил... - намек на библейского пророка Даниила, который истолковал таинственную надпись, появившуюся на стене дворца царя Валтасара. Часть надписи гласила: "Ты взвешен на весах и найден очень легким". "Куда ты пойдешь, туда я не пойду... твой бог не мой бог!" - парафраза библейского текста. Руфь, отказавшись после смерти мужа вернуться в свой родной дом, говорит свекрови: "Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой бог - моим богом". Он позволил ей сидеть у его ног и отирать их волосами головы своей... - намек на евангельскую легенду о грешнице, которую Христос простил за искреннее раскаяние. Всю зиму будут пожары... - Английские крестьяне и батраки, доведенные до отчаяния нуждой и безработицей, еще с 30-х годов XIX века стали прибегать к поджогам как к средству борьбы против землевладельцев и богатых фермеров. Зимой 1843-1844 года, то есть за год до того, как были написаны "Колокола", эти поджоги необычайно участились. Газеты того времени чуть ли не каждую неделю приводят случаи, когда крестьяне сжигали стога сена, скирды хлеба, надворные постройки. В большинстве случаев не удавалось установить, кем был совершен поджог. СВЕРЧОК ЗА ОЧАГОМ "Ройал Джордж" - английский военный корабль, затонувший на рейде Спитхед в 1782 году. "...некоторые представления суеверного характера... - "Старым джентльменом" в Англии называют черта. "А где остальные шестеро?" - намек на легенду о семи юношах - христианах, бежавших из Эфеса от преследований императора Деция и проспавших 230 лет в горной пещере. "Кольца фей" - круги особенно густой или, наоборот, увядшей травы, представляющие собой, по народному поверью, следы хороводов, которые водят по ночам феи. ...подражал, фокусу, исполненному во время завтрака его злейшим врагом. - В английской народной сказке "Джек - победитель великанов" герой, смышленый крестьянский паренек, так перехитрил уэльского великана: подсунув себе под куртку кожаный мешок, он незаметно сложил в него огромный мучной пудинг, которым потчевал его великан, а потом, пообещав показать ему чудо, распорол ножом мешок и достал пудинг. Глупый великан, не желая отстать от него, тоже схватил нож, вспорол себе живот и умер. Крошка, карты и доску! - В карточной игре криббедж счет ведется на особой доске с 61 отверстием на каждого игрока. В эти отверстия втыкаются шпеньки в соответствии с выигранными очками. "Червяк - и тот не стерпит, коль на него наступишь"... - вошедшая в поговорку строка из "Генриха VI" Шекспира: "И самый ничтожный червяк возмутится, если на него наступить". БИТВА ЖИЗНИ ...три вещих пророчицы на вересковой пустоши... - три ведьмы из трагедии Шекспира "Макбет", напророчившие герою власть и славу. "Молодая Англия" - название недолговечной реакционной партии, возникшей в начале 40-х годов и боровшейся за сохранение "хлебных законов" и за возврат к феодальным формам общественных отношений. Ведь для доктора он был примерно тем, чем Майлс был для монаха Бэкона. - "Монах Бэкон" - великий ученый английского средневековья Роджер Бэкон (1214?-1294), неоднократно подвергавшийся преследованиям со стороны церкви. Народное предание превратило его в волшебника. В пьесе Роберта Грина "Монах Бэкон и монах Бонгэй" (1591) он тоже представлен как волшебник. Майлс - его подручный в той же пьесе Грина. Это случай для Канцлерского суда! - Дела об имуществе умалишенных разбирались в Канцлерском суде. Доу и Роу. - Вплоть до середины XIX века вымышленные имена Джон Доу и Ричард Роу употреблялись в английском судопроизводстве для обозначения любого истца и ответчика. ...просить вашего голоса для поддержки нашего кандидата на выборах. - Избирательным правом в то время пользовались только домовладельцы или квартиронаниматели, платившие не менее десяти фунтов в год арендной платы. ОДЕРЖИМЫЙ Нормандский свод - полукруглый свод, известный под названием романского и введенный в архитектуру Англии после норманского завоевания (1066). Доктор Уотс. - Исаак Уотс (1674-1748) - английский богослов и поэт, автор множества церковных гимнов и нравоучительных стихов для детей. Среди этих стихов есть и такие: Пусть все споры меж волками Разрешаются клыками, Их другому не учили. Пусть когтит ягненка лев, Утоляя кровью гнев, - Таким его сотворили. Но не должен ты, дитя, Гневной страсти поддаваться, Ноготки даны тебе Не затем, чтоб ими драться.