окого покроя, украшенный блестящими пуговицами, уступал место костюму того же кофейного цвета, но с невыразимыми из светлой нанки. Он носил аккуратнейшее жабо, превосходные очки на лбу и огромный хронометр и кармане и скорее поверил бы в заговор, составленный всеми стенными и карманными часами Сити и даже самим солнцем, чем усомнился в таком драгоценном инструменте. Таким, каков был он теперь, - таким пребывал он в лавке и в гостиной позади Маленького Мичмана многие и многие годы; каждый вечер он в одно н то же время шел спать в унылую мансарду, находившуюся к стороне от остальных жильцов; там частенько бушевал ураган, к то время как английские джентльмены, спокойно проживавшие внизу *, почти или вовсе не имели понятия о погоде. В половине шестого в осенний вечер читатель и Соломон Джилс завязывают знакомство. Соломон Джилс занят тем, что смотрит, который час показывает его безупречный хронометр. Обычная каждодневная очистка Сити от людей уже длилась больше часу, а человеческий поток все еще катится к западу. "Толпа на улице сильно поредела", как говорит мистер Джилс. Вечер обещает быть дождливым. Все барометры в лавке упали духом, и дождевые капли уже блестят на треуголке Деревянного Мичмана. - Хотел бы я знать, где Уолтер? - сказал Джилс, заботливо спрятав хронометр. - Вот уже полчаса, как обед готов, а Уолтера нет! Повернувшись на своем табурете за конторкой, Джилс выглянул из-за инструментов в окно, не переходит ли его племянник улицу. Нет. Его не было среди раскачивающихся зонтов, и уже, конечно, за него нельзя было принять мальчишку-газетчика в клеенчатой кепке, который медленно проходил мимо медной доски снаружи, указательным пальцем выписывая свое имя над именем мистера Джилса. - Если бы я не знал, что он слишком меня любит, чтобы удрать и против моего желания поступить на судно, я бы начал беспокоиться, - сказал мистер Джилс, постукивая согнутыми пальцами по двум-трем барометрам. - Право же, начал бы. "Весь в Даунсе" *, а? Большая влажность! Ну, что ж! Дождь нужен. - Мне кажется, - сказал мистер Джилс, сдувая пыль со стеклянной крышки компаса, - мне кажется, что в конце концов ты склоняешься к задней гостиной не более точно и прямо, чем мальчик. А гостиная обращена как нельзя правильнее. Прямо на север. Нет уклонения хотя бы на одну двадцатую ни в ту, ни в другую сторону. - Здравствуйте, дядя Соль! - Здравствуй, мой мальчик! - воскликнул мастер судовых инструментов, живо оборачиваясь. - А, так ты уже здесь? Бодрый, веселый мальчик, оживившийся от быстрой ходьбы под дождем, миловидный, с блестящими глазами и вьющимися волосами. - Ну, что, дядя, как вы здесь поживали без меня весь день? Готов обед? Как я голоден! - Что касается того, как я поживал, - добродушно сказал Соломон, - то странно было бы, если бы без такого повесы, как ты, мне не жилось гораздо лучше. Что касается обеда, то вот уже полчаса, как он готов и ждет тебя. А что касается голода, то и я голоден. - Ну, так идемте, дядя! - воскликнул мальчик. - Ура адмиралу! - К черту адмирала! - возразил Соломон Джилс. - Ты хочешь сказать - лорд-мэру. - Нет, не хочу! - закричал мальчик. - Адмиралу - ура! Адмиралу - ура! Вперед! После такой команды валлийский парик и его обладатель были доставлены без сопротивления в заднюю гостиную, словно во главе абордажного отряда в пятьсот человек, и дядя Соль со своим племянником живо принялись за жареную камбалу, имея в перспективе бифштекс. - Лорд-мэр, Уоли, - сказал Соломон, - на веки вечные! Больше никаких адмиралов. Лорд-мэр - вот твой адмирал. - Да неужели? - сказал мальчик, покачивая головой. - Даже меченосец * все-таки лучше, чем он. Тот хоть иногда обнажает свой меч. - И при этом имеет глупейший вид, несмотря на все свои старанья, - возразил дядя. - Послушай меня, Уоли, послушай меня. Взгляни на каминную полку. - Кто же это повесил мою серебряную кружку на гвоздь? - воскликнул мальчик. - Я, - ответил дядя. - Никаких больше кружек. С сегодняшнего дня мы должны приучаться пить из стаканов, Уолтер. Мы люди торговые. Мы связаны с Сити. Сегодня утром мы начали новую жизнь. - Ладно, дядя, - сказал мальчик, - я буду пить из чего вам угодно, пока могу пить за ваше здоровье. За ваше здоровье, дядя Соль, и ура... - Лорд-мэру, - перебил старик. - Лорд-мэру, шерифам, городскому совету и всем городским властям, - сказал мальчик. - Многая лета! Дядя, вполне удовлетворенный, кивнул головой. - А теперь, - сказал он, - послушаем о фирме. - Ну что касается фирмы, много не расскажешь, дядя, - сказал мальчик, орудуя ножом и вилкой. - Это ужасно темный ряд конторских помещений, а в той комнате, где я сижу, есть высокая каминная решетка, железный несгораемый шкаф, объявления о судах, которые должны отплыть, календарь, несколько конторок и табуреток, бутылка чернил, книги и ящики и много паутины, а в паутине, как раз над моей головой, высохшая синяя муха; у нее такой вид, как будто она давным-давно там висит. - И это все? - спросил дядя. - Да, все, если не считать старой клетки для птиц (не понимаю, как она туда попала!) и ведерка для угля. - Неужели нет банковских книг, или чековых книг, счетов, или каких-нибудь других признаков богатства, притекающего изо дня в день? - осведомился старый Соль, пытливо глядя на племянника из тумана, который как будто всегда окутывал его, и мягко подчеркивая слова. - О да, этого, должно быть, очень много, - небрежно отвечал племянник, - но все это в кабинете мистера Каркера, мистера Морфина или мистера Домби. - А мистер Домби был там сегодня? - осведомился дядя. - О да. Весь день то приходил, то уходил. - Вероятно, он никакого внимания на тебя не обращал? - Нет, обратил. Подошел к моему месту, - хотел бы я, дядя, чтобы он не был таким важным и чопорным, - и сказал: "А, вы - сын мистера Джилса, мастера судовых инструментов?" - "Племянник, сэр", - отвечал я. "Молодой человек, я и сказал: племянник", - возразил он. Но я бы мог поклясться, дядя, что он сказал: сын. - Полагаю, что ты ошибся. Это неважно. - Да, неважно, но я подумал, что ему незачем быть таким резким. Никакой беды в этом не было, хотя он и сказал сын. Затем он сообщил, что вы говорили с ним обо мне, и что он подыскал для меня занятие в конторе, и что я должен быть внимательным и аккуратным, а потом он ушел. Мне показалось, что я как будто не очень ему понравился. - Вероятно, ты хочешь сказать, - заметил старый мастер, - что он как будто не очень тебе понравился. - Ну, что ж, дядя, - смеясь, отозвался мальчик, - быть может, и так! Я об этом не подумал. К концу обеда Соломон призадумался и время от времени всматривался в веселое лицо мальчика. Когда они пообедали и убрали со стола (обед был доставлен из соседнего ресторана), он зажег свечу и спустился в маленький погреб, а его племянник, стоя на заросшей плесенью лестнице, заботливо светил ему. Пошарив в разных местах, он вскоре вернулся с очень старой на вид бутылкой, покрытой пылью и паутиной. - Как, дядя Соль! - воскликнул мальчик. - Что это вы задумали? Ведь это чудесная мадера! Там остается только одна бутылка. Дядя Соль кивнул головой, давая понять, что он прекрасно знает, что делает; и, в торжественном молчании вытащив пробку, наполнил две рюмки и поставил бутылку и третью, чистую рюмку на стол. - Последнюю бутылку ты разопьешь, Уоли, - сказал он, - когда добьешься удачи, когда будешь преуспевающим, уважаемым, счастливым человеком; когда жизнь, в которую ты вступил сегодня, выведет тебя - молю бога об этом! - на ровную дорогу, тебе предназначенную, дитя мое. Будь счастлив! Туман, окутывавший дядю Соля, словно проник ему в горло, ибо говорил он хрипло. И рука его дрожала, когда он чокался с племянником. Но, поднеся рюмку к губам, он осушил ее, как подобает мужчине, и причмокнул. - Дорогой дядя! - сказал мальчик, притворяясь, будто относится к этому несерьезно, хотя слезы выступили у него на глазах. - В благодарность за честь, какую вы мне оказали и так далее, я предлагаю провозгласить сейчас трижды три раза и еще раз "ура" в честь мистера Соломона Джилса. Ур-ра! А вы ответите на этот тост, дядя, когда мы вместе разопьем последнюю бутылку, хорошо? Они снова чокнулись, и Уолтер, у которого еще оставалось вино в рюмке, пригубив его, поднес рюмку к глазам с самым критическим видом, какой только мог на себя напустить. Дядя сидел и смотрел на него молча. Встретившись, наконец, с ним взглядом, он сейчас же начал развивать вслух занимавшие его мысли, как будто и не переставал говорить. - Как видишь, Уолтер, - произнес он, - это торговое предприятие, по правде сказать, стало для меня только привычкой. Я так втянулся в эту привычку, что вряд ли мог бы жить, если бы от нее отказался; но дело не идет, не идет. Когда носили такую форму, - он указал в ту сторону, где стоял Маленький Мичман, - вот тогда действительно можно было нажить состояние, и его наживали. Но конкуренция, конкуренция... новые изобретения, новые изобретения... перемены, перемены... жизнь прошла мимо меня. Я едва ли знаю, где нахожусь я сам, и еще меньше того знаю, где мои покупатели. - Незачем думать о них, дядя! - Так, например, с той поры, как ты вернулся домой из пансиона в Пекеме, - а прошло уже десять дней, - сказал Соломон, - я помню только одного человека, который заглянул к нам в лавку. - Двое, дядя, неужели вы забыли? Заходил мужчина, который просил разменять соверен... - Это и есть тот один, - сказал Соломон. - Как, дядя! Неужели вы не считаете за человека ту женщину, которая зашла спросить, как пройти к заставе Майл-Энд? - Верно, - сказал Соломон. - Я забыл о ней. Двое. - Правда, они ничего не купили! - воскликнул мальчик. - Да. Они ничего не купили, - спокойно сказал Соломон. - И ничего им не требовалось! - воскликнул мальчик. - Да. Иначе они пошли бы в другую лавку, - тем же тоном сказал Соломон. - Но их было двое, дядя! - крикнул мальчик, словно торжествуя победу. - А вы сказали - только один. - Видишь ли, Уоли. - помолчав, продолжал старик. - так как мы не похожи па дикарей, высадившихся на остров Робинзона Крузо, то и не можем прожить на то, что мужчина просит разменять соверен, а женщина спрашивает, как добраться до заставы Майл-Энд. Как я только что сказал, жизнь прошла мимо меня. Я ее не осуждаю; но я ее больше не понимаю. Торговцы уже не те, какими были прежде, приказчики не те, торговля не та, товары не те. Семь восьмых моего запаса товаров устарели. Я - старомодный человек в старомодной лавке, на улице, которая уже не та, какой я ее помню. Я отстал от века и слишком стар, чтобы догнать его. Даже шум его, где-то далеко впереди, приводит меня в смущение. Уолтер хотел заговорить, но дядя поднял руку. - Потому-то, Уоли, потому-то я и хочу, чтобы ты пораньше вступил в деловой мир и вышел на широкую дорогу. Я только призрак этого торгового предприятия, самая сущность его исчезла давно, а когда я умру, то и призрак будет похоронен. Ясно, что для тебя это не наследство, и потому-то я счел наилучшим воспользоваться в твоих интересах едва ли не единственной из прежних связей, сохранившейся в силу долгой привычки. Иные думают, что я богат. Хотел бы я в твоих интересах, чтобы они были правы. Но что бы после меня ни осталось н что бы я ни дал тебе, ты в такой фирме, как Домби, имеешь возможность пустить это в оборот и приумножить. Будь прилежен, старайся полюбить это дело, милый мой мальчик, работай, чтобы стать независимым, и будь счастлив! - Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать вашу любовь. Да, сделаю, - серьезно сказал мальчик. - Я знаю, - сказал Соломон. - Я в этом уверен. - И он с сугубым удовольствием принялся за вторую рюмку старой мадеры. - Что же касается моря, - продолжал он, - то оно хорошо в мечтах, Уоли, и не годится на деле, совсем не годится. Вполне понятно, что ты о нем думал, связывая его со всеми этими знакомыми вещами; но оно не годится на деле, не годится. Однако Соломон Джилс, рассуждая о море, с тайным удовольствием потирал руки и посматривал вокруг на веши, имеющие отношение к мореплаванию, с невыразимой благосклонностью. - Вот, например, подумай об этом вине, - сказал старый Соль, - которое, не знаю сколько раз, совершало путешествие в Ост-Индию и обратно и один раз объехало вокруг света. Подумай о непроглядных ночах, ревущем ветре, набегающих волнах... - О громе, молнии, дожде, граде, штормах, - вставил мальчик. - Несомненно, - сказал Соломон, - вино перенесло все это. Подумай о том, как гнулись и скрипели доски и мачты, как свистел и завывал ветер в снастях. - Как взбирались наверх матросы, обгоняя друг друга, чтобы поскорее убрать обледеневшие паруса, в то время как корабль кренился и зарывался носом, словно одержимый! - вскричал племянник. - Да, все это, - сказал Соломон, - испытал на себе старый бочонок, в котором было это вино. Когда "Красотка Салли" пошла ко дну в... - В Балтийском море, глубокой ночью; было двадцать пять минут первого, когда часы капитана остановились у него в кармане; он лежал мертвый, у грот-мачты, четырнадцатого февраля тысяча семьсот сорок девятого года! - вскричал Уолтер с большим воодушевлением. - Да, правильно! - воскликнул старый Соль. - Совершенно верно! Тогда на борту было пятьсот бочонков такого вина; и весь экипаж (кроме штурмана, первого лейтенанта, двух матросов и одной леди в протекавшей шлюпке) принялся разбивать бочонки, перепился и погиб, распевая "Правь, Британия"; * судно пошло ко дну, и их пенье закончилось отчаянным воплем. - А когда "Георга Второго" прибило к Корнуэльскому берегу, дядя, в страшную бурю, за два часа до рассвета, четвертого марта семьдесят первого года, на борту было около двухсот лошадей; в самом начале бури лошади, сорвавшись с привязи внизу, в трюме, стали метаться во все стороны, топча друг друга, подняли такой шум и испускали такие человеческие вопли, что экипаж подумал, будто корабль кишит чертями, даже самые храбрые испугались, потеряли голову и в отчаянии бросились за борт, и в живых остались только двое, которые поведали о случившемся. - А когда, - сказал старый Соль, - когда "Полифем"... - Частное торговое вест-индское судно, тоннаж триста пятьдесят, капитан Джон Браун из Детфорда. Владельцы Уигс и Ко! -воскликнул Уолтер. - Оно самое, - сказал Соль. - Когда оно загорелось среди ночи, после четырехдневного плавания при попутном ветре, по выходе из Ямайского порта... - На борту было два брата, - перебил племянник очень быстро и громко, - а так как для обоих места в единственной целой шлюпке не было, ни тот, ни другой не соглашался сесть в нее, пока старший не взял младшего за пояс и не швырнул в лодку. Тогда младший поднялся в шлюпке и крикнул: "Дорогой Эдуард, подумай о своей невесте, оставшейся дома. Я еще молод. Дома никто меня не ждет. Прыгай на мое место!" - и бросился в море. Сверкающие глаза и разгоревшееся лицо мальчика, который вскочил, возбужденный тем, что говорил и чувствовал, казалось, напомнили старому Солю что-то, о чем он забыл или что было доселе заслонено окутавшим его туманом. Вместо того чтобы приступить к новому рассказу, как он явно собирался сделать всего секунду назад, он сухо кашлянул и сказал: - А не поговорить ли нам о чем-нибудь другом? Суть дела была в том, что простодушный дядя, втайне увлекавшийся всем чудесным и сулившим приключения, - со всем этим он некоторым образом породнился благодаря своей торговле, - весьма споспешествовал такому же влечению у своего племянника; и все, что когда-либо внушалось мальчику с целью отвлечь его от жизни, полной приключений, возымело обычное необъяснимое действие, усилив его любовь к ней. Это неизбежно. Кажется, не было еще написано такой книги или рассказано такой повести с прямою целью удержать мальчиков на суше, которая бы не увеличила в их глазах соблазнов и чар океана. Но в этот момент к маленькой компании явилось дополнение в лице джентльмена в широком синем костюме, с крючком, прикрепленным к запястью правой руки, с косматыми черными бровями; в левой руке у него была палка, сплошь покрытая шишками (так же как и его нос). Вокруг шеи был свободно повязан черный шелковый платок, над которым торчали концы такого огромного жесткого воротничка, что они напоминали маленькие паруса. Очевидно, это был тот самый человек, для которого предназначалась третья рюмка, и, очевидно, он это знал; ибо, сняв пальто из грубой шерсти и повесив на особый гвоздь за дверью такую жесткую глянцевитую шляпу, которая одним видом своим могла вызвать головную боль у сердобольного человека и которая оставила красную полосу на его собственном лбу, словно на него был нахлобучен очень тесный таз, - он придвинул стул к тому месту, где стояла рюмка, и уселся перед ней. Обычно этого посетителя именовали капитаном; и он был когда-то лоцманом, или шкипером, или матросом каперского судна, или и тем, и другим, и третьим, и действительно имел вид морского волка. Физиономия его, обращавшая на себя внимание загаром и солидностью, прояснилась, когда он пожимал руку дяде и племяннику; но, по-видимому, он был склонен к лаконизму и сказал только: - Как дела? - Все в порядке, - отвечал мистер Джилс, подвигая к нему бутылку. Он взял ее, осмотрел, понюхал и сказал весьма выразительно: - Та самая? - Та самая, - подтвердил старый мастер. После чего тот присвистнул, наполнил рюмку и, казалось, решил, что попал на самый настоящий праздник. - Уольтер! - сказал он, пригладив волосы (они были редкие) своим крючком, а затем указав им на мастера судовых инструментов: - Смотрите на него! Любите! Чтите! И повинуйтесь! * Перелистайте свой катехизис, покуда не найдете этого места, а когда найдете, загните страницу. За ваше преуспеяние, мой мальчик! Он был до такой степени доволен и своей цитатой и ссылкой на нее, что невольно повторил эти слова вполголоса и добавил, что не вспоминал о них вот уже сорок лет. - Но ни разу еще не случалось в моей жизни так, что5ы два-три нужных слова, Джилс, не подвернулись мне под руку, - заметил он. - Это оттого, что я не трачу лишних слов, как другие. Такое соображение, быть может, напомнило ему о том, что и он, подобно отцу юного Порвала *, должен "увеличивать свои запасы". Как бы то ни было, но он умолк и не нарушал молчания, покуда старый Соль не пошел в лавку зажечь свет, после чего он обратился к Уолтеру без всяких предварительных замечаний: - Полагаю, он бы мог сделать стенные часы, если бы взялся? - Я бы этому не удивился, капитан Катль, - ответил мальчик. - И они бы шли! - сказал капитан Катль, чертя в воздухе своим крючком нечто вроде змеи. - Ах, боже мой, как бы шли эти часы! Секунду-другую он был, казалось, совершенно поглощен созерцанием хода этих идеальных часов и сидел, глядя на мальчика, словно лицо у него было циферблатом. - Но он начинен науками, - заметил он, указывая крючком на запас товаров. - Посмотрите-ка сюда! Здесь целая коллекция для земли, воздуха, воды. Все здесь есть. Только скажите, куда вы собираетесь! Вверх на воздушном шаре? Пожалуйте. Вниз в водолазном колоколе? Пожалуйте. Не угодно ли вам положить на весы Полярную звезду и взвесить ее? Он это для вас сделает. На основании таких замечаний можно заключить, что уважение капитана Катля к запасу инструментов было глубоко и что он не улавливал или почти не улавливал разницы между торговлей ими и их изобретением. - Ах, - сказал он со вздохом, - прекрасная это штука иметь понятие о них. А впрочем, прекрасная штука - и ничего в них не понимать. Право же, я не знаю, что лучше. Так приятно сидеть здесь и чувствовать, что тебя могут взвесить, измерить, показать в увеличительном стекле, электризовать, поляризовать, черт знает что с тобой сделать, а каким образом - тебе неизвестно. Ничто, кроме чудесной мадеры в соединении с благоприятным моментом (которым надлежало воспользоваться для усовершенствования и развития ума Уолтера), не могло бы развязать ему язык для произнесения этой удивительной речи. Казалось, он и сам был изумлен тем, как искусно его речь вскрыла источники молчаливого наслаждения, которое он испытывал вот уже десять лет, обедая по воскресеньям в этой гостиной. Затем он обрел рассудительность, взгрустнул *, задумался и притих. - Послушайте! - входя, воскликнул предмет его восхищения. - Прежде чем вы получите свой стакан грога, Нэд, мы должны покончить с этой бутылкой. - Держись крепче! - сказал Нэд, наполняя свою рюмку. - Налейте-ка еще мальчику. - Больше не надо, благодарю вас, дядя! - Нет, нет, - сказал Соль, - еще немножко. Мы допьем, Нэд, эту бутылку в честь фирмы - фирмы Уолтера. Что ж, быть может, когда-нибудь он будет хозяином фирмы, одним из хозяев. Кто знает. Ричард Виттингтон женился на дочери своего хозяина. - "Вернись, Виттингтон, лондонский лорд-мэр, и когда ты состаришься, то не покинешь его" *, - вставил капитан. - Уольр! Перелистай книгу, мой мальчик. - И хотя у мистера Домби нет дочери... - начал Соль. - Нет, есть, дядя, - сказал мальчик, краснея и смеясь. - Есть? - воскликнул старик. - Да, кажется, и в самом деле есть. - Я знаю, что есть, - сказал мальчик. - Об этом говорили сегодня в конторе. И знаете ли, дядя и капитан Катль, - понизил он голос, - говорят, что он невзлюбил ее, и она живет без присмотра среди слуг, а он до такой степени поглощен мыслями о своем сыне, как компаньоне фирмы, что, хотя сын еще малютка, он хочет, чтобы баланс сводили чаще, чем раньше, и книги вели аккуратнее, чем это делалось прежде; видели даже (когда он думал, что никто его не видит), как он прогуливался в доках и смотрел на свои корабли, склады и все прочее, как будто радуясь тому, что всем этим он будет владеть вместе с сыном. Вот о чем говорят. Я-то, конечно, ничего не знаю. - Как видите, он уже все о ней знает, - сказал мастер судовых инструментов. - Вздор, дядя! - воскликнул мальчик, снова по-мальчишески краснея и смеясь. - Не могу же я не слушать того, что мне говорят! - Боюсь. Нэд, что в настоящее время сын немного мешает нам, - сказал старик, поддерживая шутку. - Изрядно мешает, - сказал капитан. - А все-таки выпьем за его здоровье, - продолжал Соль. - Итак, пью за Домби и Сына. - Отлично, дядя, - весело сказал мальчик. - Раз уж вы о ней упомянули и связали меня с нею и сказали, что я все о ней знаю, то я беру на себя смелость изменить тост. Итак, пью за Домби - и Сына - и Дочь! ГЛАВА V  Рост, и крестины Поля Маленький Поль, не потерпев никакого ущерба от млека и плоти Тудлей, с каждым днем набирался здоровья и сил. И с каждым днем все с большим рвением лелеяла его мисс Токс, чья преданность была столь высоко оценена мистером Домби, что он начал почитать ее женщиной с большим запасом здравого смысла, чьи чувства делают ей честь и заслуживают поощрения. Он простер свою благосклонность до таких пределов, что не только кланялся ей не раз с особым вниманием, но даже величественно доверил своей сестре поблагодарить ее в такой форме: "Пожалуйста, передайте вашей приятельнице, Луиза, что она очень добра", или: "Сообщите мисс Токс, Луиза, что я ей признателен", каковые знаки внимания произвели глубокое впечатление на леди, их удостоившуюся. Мисс Токс частенько уверяла миссис Чик, что "ничто не может сравниться с ее интересом ко всему, связанному с развитием этого прелестного ребенка"; и человек, наблюдаюший за поведением мисс Токс, мог прийти к такому же выводу, не нуждаясь в красноречивых подтверждениях. Она надзирала за невинной трапезой юного наследника с неизменным удовольствием, чуть ли не с таким видом, словно участвовала в его кормлении на равных правах с Ричардс. При маленьких церемониях купанья и туалета она помогала с энтузиазмом. Принятие некоторых лекарств, требуемых младенческим возрастом, возбуждало в ней горячее сочувствие, свойственное ее натуре; а спрятавшись однажды в шкафу (куда она забилась из скромности), когда сестра привела мистера Домби в детскую посмотреть на сына, который в легкой полотняной распашонке совершал короткую прогулку перед сном, карабкаясь вверх по платью Ричардс, мисс Токс, за спиной не ведающего о ней посетителя, пришла в такой восторг, что не могла удержаться, чтоб не воскликнуть: "Ну, не красавчик ли он, мистер Домби? Не купидон ли он, сэр?", после чего едва не сгорела от стыда и смущения за дверцей шкафа. - Луиза, - сказал однажды мистер Домби сестре, - право, мне кажется, что я должен сделать вашей приятельнице какой-нибудь маленький подарок по случаю крестин Поля. С самого начала она так тепло заботилась о ребенке и, по-видимому, так хорошо понимает свое положение (добродетель, к сожалению, весьма редкая в этом мире), что, право же, мне доставило бы удовольствие оказать ей внимание. Отнюдь не умаляя добродетелей мисс Токс, следует упомянуть, что в глазах мистера Домби - как и некоторых других, которые лишь при случае прозревают, - только те обрели великое уменье понимать свое место, кто с подобающим почтением относится к занимаемому им положению. Добродетель таких людей заключалась не столько в том, что они знали самих себя, сколько в том, что они знали его и низко перед ним склонялись. - Дорогой мой Поль, - сказала его сестра, - вы лишь воздаете должное мисс Токс; я знала, что именно так поступит человек, обладающий вашей проницательностью. Мне кажется, если есть в нашем языке три слова, к которым она питает уважение, граничащее с благоговением, то слова эти - Домби и Сын. - Да, - сказал мистер Домби, - я этому верю. Это делает честь мисс Токс. - Что же касается какого-нибудь подарка, дорогой мой Поль, - продолжала сестра, - я могу сказать одно: все, что бы вы ни подарили мисс Токс, она - в этом я уверена - будет беречь и ценить как реликвию. Но есть более лестный и приятный способ, дорогой мой Поль, выразить вашу признательность мисс Токс, если вы согласитесь. - Какой именно? - спросил мистер Домби. - Конечно, выбор крестного отца, - продолжала миссис Чик, - имеет значение с точки зрения связей и влияния. - Не знаю, какое это может иметь значение для моего сына, - холодно сказал мистер Домби. - Совершенно справедливо, дорогой мой Поль, - отвечала миссис Чик с необычайным оживлением, имевшим целью скрыть неожиданную перемену в ее намерениях, - именно так вы и должны были сказать. Ничего другого я и не ждала от вас. Следовало бы мне знать, что таково будет ваше мнение. Быть может, - тут миссис Чик снова ему польстила, неуверенно нащупывая правильный путь, - быть может, потому-то вы тем менее стали бы возражать против того, чтобы мисс Токс была крестной матерью дорогого малютки, хотя бы в качестве представительницы и заместительницы какого-нибудь другого лица. Незачем говорить, Поль, что это было бы принято как великая честь и отличие. - Луиза, - помолчав, сказал мистер Домби, - трудно допустить.., - Конечно! - воскликнула миссис Чик, спеша предупредить отказ. - Я никогда этого не думала. Мистер Домби с досадой посмотрел на нее. - Не волнуйте меня, дорогой мой Поль, - сказала сестра. - я прихожу в расстройство! У меня мало сил. Я еще не опомнилась с тех пор, как скончалась Фанни. Мистер Домби взглянул на носовой платок, который сестра поднесла к глазам, и продолжал: - Трудно допустить, говорю я... - И я говорю, - пробормотала миссис Чик, - что никогда этого и не думала. - Ах, боже мой, Луиза! - сказал мистер Домби. - Нет, дорогой мой Поль, - возразила она с плаксивым достоинством, - право же, нужно дать мне высказаться. Я не так умна, как вы, не так рассудительна, не так красноречива и все прочее. Я это прекрасно знаю. Тем хуже для меня. Но хотя бы это были последние слова, какие мне суждено произнести - а последние слова должны быть священны для вас и для меня, Поль, после смерти бедной Фанни, - я бы все-таки сказала, что никогда этого не думала. И мало того, - добавила миссис Чик с подчеркнутым достоинством, как будто до сей поры она берегла про запас свой самый сокрушительный аргумент, - я никогда этого и не думала. Мистер Домби прошелся по комнате к окну и обратно. - Трудно допустить, Луиза, - сказал он (миссис Чик заупрямилась и повторила "знаю, что трудно", но он не обратил внимания), - что нет людей, которые - предполагая, что в подобном случае я признаю какие бы то ни было права, - не имеют больших прав, чем мисс Токс. Но я этого не признаю. Я никаких чужих прав не признаю. Поль и я будем в силах, когда придет время, сохранить свое положение - иными словами, фирма в силах будет сохранить свое положение, сохранить свое имущество и передать его по наследству без каких-либо наставников и помощников. Такого рода посторонней помощью, которую обычно ищут люди для своих детей, я могу пренебречь, ибо, надеюсь, я выше этого. Итак, когда благополучно минует пора младенчества и детства Поля и я увижу, что он не теряя времени готовится к той карьере, для которой предназначен, я буду удовлетворен. Он может приобретать каких ему угодно влиятельных друзей впоследствии, когда будет энергически поддерживать - и увеличивать, если это только возможно, - достоинство и кредит фирмы. До тех пор с него, пожалуй, достаточно будет меня, и никого больше не нужно. У меня нет ни малейшего желания, чтобы кто-то становился между нами. Я предпочитаю выразить свою признательность за услуги такой уважаемой особе, как ваша приятельница. Стало быть, пусть так оно и будет; и полагаю, что ваш муж и я сам прекрасно можем заменить других восприемников. В этой речи, произнесенной с большим величием и внушительностью, мистер Домби поистине разоблачил сокровенные свои чувства. Бесконечное недоверие ко всякому, кто может встать между ним и его сыном; надменный страх встретить соперника, с которым придется делить уважение и привязанность мальчика; острое опасение, недавно зародившееся, что он ограничен в своей власти ломать и вязать человеческую волю; не менее острая боязнь какого-нибудь нового препятствия или бедствия - вот какие чувства владели в то время его душой. 3а всю свою жизнь он не приобрел ни одного друга. Холодная и сдержанная его натура не искала и не нашла друзей. И вот когда все силы этой натуры сосредоточились на одном из пунктов общего плана, продиктованного родительской заботою и честолюбием, казалось, будто ледяной поток, вместо того чтобы уступить этому влиянию и стать прозрачным и свободным, оттаял лишь на секунду, чтобы принять этот груз, а затем замерз вместе с ним в сплошную твердую глыбу. Вознесенная таким образом благодаря своему ничтожеству до звания крестной матери маленького Поля, мисс Токс с этого часа была избрана и определена на свою новую должность; и далее мистер Домби выразил желание, чтобы церемония, которую долго откладывали, была совершена без дальнейшего промедления. Его сестра, вовсе не рассчитывавшая на столь блестящий успех, поспешила удалиться, чтобы сообщить о нем лучшей своей приятельнице, и мистер Домби остался один в библиотеке. В детской было отнюдь не безлюдно, ибо миссис Чик и мисс Токс с удовольствием проводили там вечер, - к столь великому отвращению Сьюзен Нипер, что эта молодая леди пользовалась каждым удобным случаем, чтобы скорчить гримасу за дверью. Чувства ее в этот день были так возбуждены, что она сочла необходимым доставить им это облегченье, даже невзирая на отсутствие свидетелей и какого бы то ни было сочувствия. Подобно тому, как в старину странствующие рыцари облегчали свою душу, запечатлевая имя возлюбленной в пустынях, лесах и других глухих местах, куда вряд ли мог забрести кто-нибудь, чтобы его прочесть, так и мисс Сьюзен Нипер морщила свой вздернутый нос, заглядывая в комоды и гардеробы, прятала презрительные усмешки в шкафы, бросала насмешливые взгляды в глиняные кувшины и бранилась в коридоре. Однако обе непрошеные гостьи, пребывая в блаженном неведении относительно чувств молодой леди, наблюдали, как маленький Поль благополучно прошел через все стадии раздевания, барахтанья, ужина и укладывания спать, а затем сели пить чай у камина. Дети благодаря стараниям Полли спали теперь в одной комнате, и леди, расположившись за чайным столом и случайно взглянув на маленькие кроватки, тогда только вспомнили о Флоренс. - Как она крепко спит! - сказала мисс Токс. - Ведь вы знаете, милая моя, днем она много возится, - отвечала миссис Чик, - все время играет около маленького Поля. - Странный она ребенок, - сказала мисс Токс. - Милая моя, - понизив голос, ответила миссис Чик, - она - вылитая мать! - В самом деле? - сказала мисс Токс. - Ах, боже мой! В высшей степени соболезнующим тоном сказала это мисс Токс, хотя понятия не имела - почему; знала только, что этого от нее ждут. - Флоренс никогда, никогда, никогда не будет Домби, - сказала миссис Чик, - проживи она хоть тысячу лет. Мисс Токс подняла брови и снова преисполнилась сострадания. - Я мучаюсь и терзаюсь из-за нее, - сказала миссис Чик со смиренно-добродетельным вздохом. - Я, право, не знаю, что из нее выйдет, когда она подрастет, и какое место в обществе сможет она занять. Она не умеет расположить к себе отца. Да и как можно на это надеяться, если она так не похожа на Домби! Мисс Токс сделала такую мину, словно не находила никаких возражений на столь неоспоримый аргумент. - К тому же у девочки, как видите, - конфиденциально сообщила миссис Чик, - натура бедной Фанни. Смею утверждать, что в дальнейшей жизни она никогда не будет делать усилий. Никогда! Она никогда не обовьется вокруг сердца своего отца, как... - Как плющ? - подсказала мисс Токс. - Как плющ, - согласилась миссис Чик. - Никогда! Она никогда не найдет пути и не приникнет к любящей груди отца, как... - Пугливая лань? - подсказала мисс Токс. - Как пугливая лань, - сказала миссис Чик. - Никогда! Бедная Фанни! А все-таки как я ее любила! - Не надо расстраиваться, дорогая моя, - успокоительным тоном сказала мисс Токс. - Ну, полно! Вы слишком чувствительны. - У всех у нас есть свои недостатки, - сказала миссис Чик, проливая слезы и покачивая головой. - Думаю, что есть. Я никогда не была слепа к ее недостаткам. И никогда не утверждала обратного. Отнюдь. А все-таки как я ее любила! Какое удовлетворение испытывала миссис Чик - довольно заурядная и глупая особа, по сравнению с которой покойная невестка была воплощением женского ума я кротости, - относясь покровительственно и тепло к памяти этой леди (точно так же она поступала и при жизни ее) и при этом веря в самое себя, дурача самое себя и чувствуя себя прекрасно в сознании своей снисходительности! Какой приятнейшей добродетелью должна быть снисходительность, когда мы правы, - раз она столь приятна, когда мы не правы и не можем объяснить, каким образом мы добились привилегии проявлять ее! Миссис Чик все еще осушала слезы и покачивала головой, когда Ричардс осмелилась уведомить ее, что мисс Флоренс не спит и сидит в своей постельке. По словам кормилицы, она проснулась, и глаза у нее были мокрые от слез. Но никто этого не видел, кроме Полли. Никто, кроме нее, не склонился над нею, не шепнул ей ласковых слов, не подошел поближе, чтобы услышать, как прерывисто бьется у нее сердце. - Няня дорогая, - сказала девочка, умоляюще глядя ей в лицо, - позвольте мне лечь рядом с братом! - Зачем, моя милочка? - спросила Ричардс. - Мне кажется, он меня любит! - возбужденно воскликнула девочка. - Позвольте мне лечь рядом с ним. Пожалуйста! Миссис Чик вставила несколько материнских слов о том, чтобы она была умницей и постаралась заснуть, но Флоренс с испуганным видом повторила свои мольбы голосом, прерывавшимся от всхлипываний и слез. - Я его не разбужу, - сказала она, закрыв лицо и опустив голову. - Я только дотронусь до него рукой и засну. О, пожалуйста, позвольте мне лечь сегодня рядом с братом, мне кажется, что он меня любит! Ричардс, не говоря ни слова, взяла ее на руки и, подойдя к постельке, где спал ребенок, положила рядом. Девочка придвинулась к нему как можно ближе, стараясь не потревожить его сна, и, протянув руку, робко обняла его за шею, закрыла лицо другой рукой, по которой рассыпались ее влажные растрепавшиеся волосы, и притихла. - Бедная малютка! - сказала мисс Токс. - Должно быть, ей что-нибудь приснилось. Этот маленький инцидент нарушил течение разговора, так что уже трудно было его возобновить; и вдобавок миссис Чик была столь расстроена размышлениями о собственной снисходительности, что утратила бодрость. Поэтому обе приятельницы вскоре покончили с чаепитием, и слуга был послан нанять кабриолет для мисс Токс. Мисс Токс была весьма сведуща в наемных кэбах, и ее отъезд отнимал обычно много времени, ибо она слишком педантично занималась предварительными приготовлениями. - Пожалуйста, будьте добры, Таулинсон, - сказала мисс Токс, - возьмите прежде всего перо и чернила и запишите разборчиво его номер. - Слушаю, мисс, - сказал Таулинсон. - Потом будьте добры, Таулинсон, - сказала мисс Токс, - переверните, пожалуйста, подушку. Она, - довела мисс Токс до сведения миссис Чик, - обычно бывает сырой, дорогая моя. - Слушаю, мисс, - сказал Таулинсон. - Я еще обеспокою вас, - сказала мисс Токс, - вручите кучеру эту визитную карточку и этот шиллинг, скажите ему, что он должен отвезти меня по этому адресу, и пусть поймет, что ни в коем случае не получит больше этого шиллинга. - Слушаю, мисс, - сказал Таулинсон. - И... мне совестно, что я вам доставляю столько хлопот, Таулинсон, - сказала мисс Токс, глядя на него задумчиво. - Нисколько, мисс, - сказал Таулинсон. - В таком случае, будьте добры, Таулинсон, сообщите этому человеку. - сказала мисс Токс, - что у леди есть дядя-судья и что если он позволит себе по отношению к ней какую-нибудь дерзость, то будет сурово наказан. Вы можете сказать это дружески, Таулинсон, как будто вам известно, что так поступили с другим человеком, который умер. - Разумеется, мисс, - сказал Таулинсон. - А теперь желаю спокойной ночи моему милому, милому, милому крестнику, - сказала мисс Токс, сопровождая каждое повторение этого эпитета градом нежных поцелуев. - Луиза, дорогой мой друг, обещайте мне выпить на ночь чего-нибудь согревающего и не расстраиваться. Лишь с величайшим трудом черноглазая Нипер, внимательно за всем наблюдавшая, сдерживалась в этот критический момент и вплоть до последовавшего отбытия миссис Чик. Но когда детская избавилась, наконец, от посетителей, она вознаградила себя за прежнее воздержание. - Можете шесть недель держать меня в смирительной рубашке, - сказала Нипер, - но когда ее снимут, я еще больше буду злиться, - ну, видывал ли кто-нибудь когда-нибудь двух таких мегер, миссис Ричардс? - И толкуют еще о том, будто ей, бедной малютке, что-то приснилось, - сказала Полли. - Ох, уж вы, красавицы! - воскликнула Сьюзен Нипер, приветствуя поклоном дверь, в которую вышли леди. - Она никогда не будет Домби? Вот как? Нужно надеяться, что не будет: больше нам таких не надобно, довольно и одного. - Не разбудите детей, милая Сьюзен, - сказала Полли. - Премного вам благодарна, миссис Ричардс, - сказала Сьюзен, которая в гневе своем ни для кого не делала исключений, - и, право же, это честь для меня получать от вас приказания, я ведь черная невольница и мулатка. Миссис Ричардс, если у вас есть для меня еще какие-нибудь распоряжения, сообщите мне, будьте так любезны. - Вздор! Какие там распоряжения! - сказала Полли. - Господь с вами, мисс