лух - впрочем, неопределенно, намекая на "каких-то девчонок". Но так как нелегко было смутить кроткий нрав Флоренс, обычно она через несколько минут примиряла юного джентльмена с его судьбой; они дружески продолжали прогулку, а леди Скетлс и сэр Барнет следовали за ними, весьма довольные и ублаготворенные. В таком порядке шествовали они в упомянутый день, и Флоренс почти удалось заглушить сетования Скетлса-младшего на его участь, когда мимо проехал джентльмен верхом, посмотрел на них пристально, затем остановил лошадь, повернул ее и поехал им навстречу, держа в руке шляпу. Джентльмен с особым вниманием посмотрел на Флоренс; когда же он вернулся и маленькое общество остановилось, он поклонился ей, а затем уже приветствовал сэра Барнета и его супругу. Флоренс не могла припомнить, видела ли она его когда-нибудь, но вот он приблизился, и она невольно вздрогнула и отшатнулась. - Уверяю вас, лошадь у меня смирная, - сказал джентльмен. Но не лошадь, а что-то в самом джентльмене - Флоренс не могла бы определить, что именно, - заставило ее отшатнуться, словно ее укололи. - Кажется, я имею честь говорить с мисс Домби? - сказал джентльмен с самой вкрадчивой улыбкой. Когда Флоренс наклонила голову, он добавил: - Моя фамилия Каркер. Вряд ли я могу надеяться, что мисс Домби помнит меня не только по фамилии. Флоренс, чувствуя странный озноб, хотя день был жаркий, представила его своему хозяину и хозяйке, которые приняли его очень любезно. - Тысячу раз прошу прощения! - сказал мистер Каркер. - Но дело в том, что завтра утром я еду к мистеру Домби, в Лемингтон, и если мисс Домби пожелает доверить мне какое-нибудь поручение, нужно ли говорить, как буду я счастлив? Сэр Барнет, тотчас сообразив, что Флоренс захочет написать письмо отцу, предложил вернуться домой и просил мистера Каркера зайти к ним и пообедать - прямо в костюме для верховой езды. К несчастью, мистер Каркер был уже приглашен на обед, но если мисс Домби пожелает послать письмо, ничто не доставит ему большего удовольствия, чем проводить их домой и, в качестве верного ее раба, ждать, сколько ей будет угодно. Когда он говорил это с самой широкой своей улыбкой и наклонялся к ней очень близко, поглаживая шею своей лошади, Флоренс, встретив его взгляд, скорее угадала, чем услышала, как он сказал: "О корабле нет никаких известий!" Смущенная, испуганная, пятясь от него и, в сущности, не зная, сказал ли он эти слова, ибо как будто он их не произносил, но каким-то удивительным образом показал в своей улыбке, Флоренс слабым голосом ответила, что очень ему признательна, но писать не будет; ей не о чем писать. - Может быть, что-нибудь передать, мисс Домби? - спросил, сверкнув зубами, человек. - Ничего, - сказала Флоренс, - ничего, только нежный привет от меня... Как ни была взволнована Флоренс, она бросила на него умоляющий и красноречивый взгляд, который заклинал его пощадить ее, если ему известно, - а ему это было известно, - что всякое поручение от нее к отцу - дело необычное, и тем более - такое поручение. Мистер Каркер улыбнулся, отвесил низкий поклон и, выслушав просьбу сэра Барнета передать привет от него самого и леди Скетлс, распрощался и уехал, произведя благоприятное впечатление на эту достойную чету. Тогда у Флоренс начался такой озноб, что сэр Барнет, вспомнив распространенное поверье, предположил, что кто-то прошел по ее могиле. Мистер Каркер, сворачивая в тот момент за угол, оглянулся, поклонился и скрылся из виду, словно ехал с этой целью прямо на кладбище. ГЛАВА XXV  Странные вести о дяде Соле Капитан Катль, хотя и не был лентяем, проснулся не очень рано на следующее утро после того, как видел в окно лавки Соля Джилса, что-то пишущего в гостиной, Мичмана на прилавке и Роба Точильщика, стелющего себе постель под прилавком: пробило шесть часов, когда он приподнялся на локте и окинул взором свою маленькую спальню. Должно быть, глаза капитана несли тяжелую службу, если он, проснувшись, всегда раскрывал их так широко, как раскрыл в то утро, и плохую получали они награду за свою бдительность, если он всегда протирал их с таким же ожесточением. Но случай был из ряда вон выходящий, ибо Роб Точильщик никогда еще не появлялся в дверях спальни капитана Катля, а сейчас он стоял здесь, тяжело дыша и глядя на капитана, разгоряченный и взлохмаченный, как будто только-только покинул постель, что сильно повлияло как на выражение, так и на цвет его лица. - Эй! - заревел капитан. - Что случилось? Не успел Роб вымолвить слово в ответ, как капитан Катль в смятении сорвался с постели и зажал ему рот рукой. - Спокойно, приятель! - сказал капитан. - Не говори мне покуда ни слова! Наложив этот запрет и глядя на своего посетителя с великим изумлением, капитан вытолкал его потихоньку в соседнюю комнату, затем исчез и через несколько секунд вернулся в синем костюме. Подняв руку в знак того, что запрет еще не снят, капитан Катль подошел к буфету и налил себе рюмочку; такую же рюмочку он протянул вестнику. После этого капитан поместился в углу, спиной к стене, как бы предотвращая возможность быть поверженным на спину сообщением, какое ему предстояло выслушать, осушил рюмку и, не спуская глаз с вестника и побледнев так, как только мог побледнеть, предложил ему "отчаливать". - То есть рассказывать, капитан? - осведомился Роб, на которого эти меры предосторожности произвели сильное впечатление. - Да! - сказал капитан. - Так вот, сэр, - сказал Роб, - я мало что могу рассказать. Но посмотрите-ка сюда! Роб показал связку ключей. Капитан внимательно поглядел на них, оставаясь в своем углу, и внимательно поглядел на вестника. - А посмотрите-ка сюда! - продолжал Роб. Мальчик показал запечатанный пакет, на который капитан Катль вытаращил глаза так же, как таращил их на ключи. - Когда я проснулся сегодня, капитан, - продолжал Роб, - примерно в четверть шестого, я нашел это у себя на подушке. Дверь лавки не была заперта ни на задвижку, ни на ключ, а мистер Джилс ушел. - Ушел? - заревел капитан. - Улетучился, сэр, - отвечал Роб. Голос капитана был столь страшен и он с такой энергией двинулся из своего угла на Роба, что тот попятился в другой угол, протягивая ключи и пакет, с целью защитить себя от нападения. - "Для капитана Катля", сэр! - крикнул Роб. - Написано и на ключах и на пакете. Честное, благородное слово, капитан Катль, больше я ничего об этом не знаю. Умереть мне на этом месте, если знаю! Ну, и си-тивация для парня, который только что заполучил должность! - возопил злополучный Точильщик, растирая себе лицо обшлагом. - Хозяин удрал вместе с его местом, и он же в этом виноват! Эти сетования вызваны были пристальным, или, вернее, сверкающим взглядом капитана Катля, преисполненным туманных подозрений, угроз и обвинений. Взяв протянутый ему пакет, капитан вскрыл его и прочел следующее: - "Мой дорогой Нэд Катль, сюда вложена последняя моя воля... - капитан с недоверчивым видом перевернул лист бумаги, - и завещание"... Где завещание? - спросил капитан, тотчас предъявляя обвинение злосчастному Точильщику. - Что ты с ним сделал, приятель? - Я его в глаза не видел, - захныкал Роб. - Неужели вы подозреваете ни в чем не повинного парня, капитан? Я не притрагивался к завещанию. Капитан покачал головой, давая понять, что кто-то должен нести ответственность, и торжественно продолжал. - "Коего не вскрывайте в течение года или до тех пор, пока не получите достоверных известий о моем дорогом Уолтере, который дорог и вам, Нэд, в этом я уверен". - Капитан сделал паузу и с волнением покачал головой; затем, дабы поддержать свое достоинство в этот напряженный момент, посмотрел чрезвычайно сурово на Точильщика. - "Если вы никогда обо мне не услышите и не увидите меня, Нэд, вспоминайте о старом друге так же, как он будет вспоминать о вас до последней минуты - с любовью; и по крайней мере до тех пор, пока не истечет указанный мною срок, сохраните для Уолтера домашний очаг в старой лавке. Долгов нет, ссуда, полученная от фирмы Домби, покрыта, а все ключи я посылаю вместе с этим пакетом. Шуму не поднимайте и никаких справок обо мне не наводите: это бесполезно. Больше, дорогой Нэд, нет поручений от вашего верного друга Соломона Джилса". - Капитан глубоко вздохнул, а затем прочел следующие слова, приписанные внизу: - "Мальчик Роб, как я вам говорил, рекомендован фирмой Домби с лучшей стороны. Если бы все остальное пошло с молотка, позаботьтесь, Нэд, о Маленьком Мичмане". Для того, чтобы вызвать у потомства представление о том, как капитан вертел письмо в руках и, прочитав его раз двадцать, опустился на стул и мысленно стал держать военный суд, - для этого потребовались бы объединенные усилия всех великих гениев, которые, пренебрегая своим несчастливым веком, решили обратиться к потомству, но и у него не добились успеха. Сначала капитан был слишком потрясен и расстроен, чтобы думать о чем бы то ни было, кроме самого письма; и даже когда мысли его обратились к различным сопутствующим фактам, то оказалось, что, пожалуй, лучше было бы им не покидать первоначальной темы - так мало проясняли они эти факты. В таком расположении духа капитан Катль, имея пред судом Точильщика, и только его одного, почувствовал великое облегчение, решив, что подозрения падают на него; эта мысль столь ясно отразилась на физиономии капитана, что Роб запротестовал. - Ох, не надо, капитан! - вскричал Точильщик. - Не понимаю, как это вы можете! Что я сделал, чтобы так на меня смотреть? - Приятель, - сказал капитан Катль, - не кричи, пока тебя не обидели. И что бы ты ни сделал, не наговаривай на себя. - Я ничего не делал и не наговаривал, капитан, - ответил Роб. - В таком случае, не уклоняйся, - внушительно сказал капитан, - и стань на якорь. Глубоко чувствуя возложенную на него ответственность и необходимость тщательно расследовать это таинственное происшествие, как подобает человеку, связанному с обеими сторонами, капитан Катль решил осмотреть место действия и не отпускать от себя Точильщика. Считая, что в настоящее время этот юнец находится как бы под арестом, капитан колебался, не целесообразно ли будет надеть ему наручники, связать ноги или привесить к ним груз; но сомневаясь, законны ли подобные действия, капитан решил только придерживать его всю дорогу за плечо и сбить с ног, если он окажет сопротивление. Однако Роб не оказал никакого сопротивления и, стало быть, подошел к дому мастера судовых инструментов, не испытав более суровых мер воздействия. Так как ставни были еще закрыты, капитан прежде всего позаботился открыть лавку; когда же дневной свет проник в комнату, капитан с его помощью приступил к дальнейшему расследованию. Первым делом он поместился на стуле в лавке в качестве председателя торжественного трибунала, все члены коего соединились в его лице, и потребовал, чтобы Роб лег в постель под прилавком, указал точно место, где он, проснувшись, обнаружил ключи и пакет, и показал, каким образом нашел дверь незапертой, как отправился на Бриг-Плейс, - причем капитан предусмотрительно приказал восстановить эту последнюю сцену не выходя за порог, - и так далее и так далее. Когда все это было показано несколько раз, капитан покачал головой и, по-видимому, пришел к заключению, что дело принимает дурной оборот. Затем капитан, смутно допуская возможность найти тело, предпринял тщательные поиски по всему дому: с зажженной свечой шарил в погребах, засовывал свой крючок за двери, больно ударялся головой о балки и запутывался в паутине. Поднявшись в спальню старика, они убедились, что в ту ночь он не ложился в постель, а только прилег поверх одеяла, о чем свидетельствовал еще сохранившийся на одеяле отпечаток. - И я думаю, капитан, - сказал Роб, осматривая комнату, - что эти последние дни, когда мистер Джилс так часто приходил и уходил, он понемногу уносил мелкие веши, чтобы не привлекать внимания. - А! - таинственно произнес капитан. - Почему ты так думаешь, приятель? - Вот, например, - отвечал Роб, озираясь, - я не вижу его прибора для бритья. И щеток его не вижу, капитан. И рубашек. И башмаков. По мере того, как перечислялись эти предметы, капитан Катль специально сосредоточивал внимание на деталях туалета Точильщика, - не обнаружится ли, что тот недавно ими пользовался или в настоящее время ими владеет. Но Робу незачем было бриться, он, разумеется, был не причесан, и не могло быть никаких сомнений в том, что свой костюм он носит давно. - А что бы ты сказал, не наговаривая на себя, - спросил капитан, - в котором часу он уклонился от курса? Ну? - Я думаю, капитан, - отвечал Роб, - что, должно быть, он ушел вскоре после того, как я захрапел. - В котором часу это было? - осведомился капитан, приготовившись добиться точных сведений. - Как же я могу на это ответить, капитан? - возразил Роб. - Знаю только, что поначалу сон у меня крепкий, а под утро - чуткий; и если бы мистер Джилс прошел через лавку на рассвете, хотя бы даже на цыпочках, я бы уже непременно услышал, как он закрывает дверь. Трезво обсудив это показание, капитан Катль стал склоняться к мысли, что мастер судовых инструментов скрылся по собственному желанию; такому логическому выводу способствовало письмо, адресованное капитану, которое, будучи несомненно написано рукой старика, как будто без особых натяжек подтверждало догадку, что тот решил уйти и ушел по своей воле. Теперь капитану предстояло подумать, куда он ушел и зачем? А так как он не видел никаких путей к решению первого вопроса, то и ограничил свои размышления вторым. Когда капитан припомнил странное поведение старика и прощание с ним - в тот вечер он не мог объяснить, почему оно было таким теплым, но теперь это стало понятно, - у него возникло страшное подозрение, что старик, подавленный тревогой и тоской по Уолтеру, пришел к мысли о самоубийстве. Так как он был не приспособлен к тяготам повседневной жизни, о чем частенько говаривал сам, и несомненно выведен из равновесия неопределенным положением и надеждами, исполнение которых все откладывалось и откладывалось, подобное предположение казалось не только не бессмысленным, но даже слишком правдоподобным. У него не было долгов, он не боялся лишения свободы или наложения ареста на имущество - что же, если не припадок безумия, побудило его бежать из дому одного и тайком? Касательно же кое-каких вещей, взятых им с собой, если он действительно их взял - а даже в этом они не были уверены, - он мог это сделать, рассуждал капитан, чтобы предотвратить расследование, отвлечь внимание от своей гибели или успокоить того самого человека, который в данный момент взвешивал все эти возможности. Таковы были, если изложить простым языком и в сжатой форме, окончательные выводы и сущность рассуждений капитана Катля, которые не скоро приняли это направление и подобно иным публичным рассуждениям были сначала весьма сбивчивы и беспорядочны. Крайне удрученный и павший духом, капитан Катль почел справедливым освободить Роба из-под ареста, к коему его приговорил, и предоставить ему свободу при условии почетного надзора за ним, от которого не намерен был отказываться. Наняв у маклера Броли человека, который должен был во время их отлучек сидеть в лавке, капитан взял с собою Роба и занялся печальными поисками смертных останков Соломона Джилса. Ни один полицейский участок, ни один морг, ни один работный дом в столице не избежал посещения твердой глянцевитой шляпы. На пристанях, среди судов на берегу реки, вверх по течению, вниз по течению - всюду и везде, где толпа была гуще, поблескивала она, словно шлем героя в битве. В течение целой недели капитан читал во всех газетах объявления обо всех найденных и пропавших людях и во все часы дня отправлялся опознавать Соломона Джилса в бедных маленьких юнгах, упавших за борт, и в высоких темнобородых иностранцах, принявших яд, "удостовериться, - говорил капитан Катль, - что это не он". И в самом деле, это был не он, и у доброго капитана другого утешения не оставалось. Наконец капитан Катль отказался от этих попыток, признав их безнадежными, и стал размышлять, что надлежит ему теперь делать. Неоднократно перечитав письмо своего бедного друга, он заключил, что первейшей его обязанностью является сохранить "для Уолтера домашний очаг в старой лавке". Поэтому капитан принял решение переселиться в дом Соломона Джилса, заняться продажей инструментов и посмотреть, что из этого выйдет. Но так как подобный шаг требовал отказа от квартиры у миссис Мак-Стинджер, а он знал, что эта энергическая женщина и слушать не станет о его переезде, капитан пришел к отчаянному решению сбежать. - Послушай-ка, приятель, - сказал капитан Робу, когда в голове его созрел этот замечательный план, - завтра меня не будет на этом рейде до ночи; быть может, приду после полуночи. Но ты будь настороже, пока не услышишь моего стука, а как только услышишь, беги и отопри дверь. - Слушаю, капитан, - сказал Роб. - Ты по-прежнему будешь числиться в этом журнале, - снисходительно продолжал капитан, - и можешь даже получить повышение, если мы с тобой поладим Но завтра ночью, как только услышишь мой стук, в котором бы часу это ни случилось, беги и проворней отворяй. - Будьте покойны, капитан, - отвечал Роб. - Дело в том, понимаешь ли, - пояснил капитан, возвращаясь, чтобы растолковать ему это поручение, - что - кто знает! - возможна и погоня; и меня могут захватить, пока я буду ждать, если ты отопрешь не так проворно. Роб снова заверил капитана, что будет бдителен и расторопен, и капитан, отдав это благоразумное распоряжение, в последний раз отправился домой к миссис Мак-Стинджер. Сознание, что он явился туда в последний раз и скрывает жестокий умысел под синим своим жилетом, внушило ему такой смертельный страх перед миссис Мак-Стинджер, что шаги этой леди внизу в течение целого дня приводили его в трепет. Вдобавок случилось так, что миссис Мак-Стинджер была в прекрасном расположении духа - мила и кротка, как овечка; и капитан Катль испытал жестокие угрызения совести, когда она поднялась наверх и спросила, не приготовить ли ему чего-нибудь к обеду. - Вкусный пудинг из почек, капитан Катль, - сказала квартирная хозяйка, - или баранье сердце. Не беда, если мне придется похлопотать. - Нет, благодарю вас, сударыня, - отвечал капитан. - Или жареную курицу, - сказала миссис Мак-Стинджер, - с телячьим фаршем и яичным соусом. Право же, капитан Катль, устройте себе маленький праздник! - Нет, благодарю вас, сударыня, - очень смиренно отвечал капитан. - Сдается мне, вы не в своей тарелке, и вам следует подкрепиться, - сказала миссис Мак-Стинджер. - Почему бы не выпить в кои веки раз бутылку хереса? - Ну что ж, сударыня, - отозвался капитан, - если вы будете так добры и выпьете со мною стаканчик-другой, я, пожалуй, не откажусь. Сделайте милость, сударыня, - продолжал капитан, раздираемый на части своею совестью, - возьмите с меня квартирную плату за квартал вперед! - А зачем это, капитан Катль? - возразила миссис Мак-Стинджер, возразила резко, как показалось капитану. Капитан был испуган насмерть. - Вы бы мне оказали услугу, сударыня, если бы взяли, - робко сказал он. - Я не умею беречь деньги. Они у меня уплывают. Я был бы очень признателен, если бы вы согласились. - Ну что ж, капитан Катль, - потирая руки, сказала ничего не подозревающая Мак-Стинджер, - делайте как хотите. Мне с моим семейством не пристало отказываться, как не пристало и просить. - И не будете ли вы так добры, сударыня, - сказал капитан, доставая с верхней полки буфета металлическую чайницу, в которой хранил наличные деньги, - подарить от меня ребятишкам по восемнадцати пенсов каждому? Если вы ничего не имеете против, сударыня, скажите детям, чтобы они пришли сюда. Я был бы рад их видеть. Эти невинные Мак-Стинджеры уподобились кинжалам, вонзившимся в грудь капитана, когда явились гурьбой и стали тормошить его с безграничным доверием, которое он так мало заслуживал. Вид Александра Мак-Стинджера, его любимца, был ему невыносим; голос Джулианы Мак-Стинджер, как две капли воды похожей на мать, привел его в трепет. Тем не менее капитан Катль соблюдал приличия более или менее сносно и в течение часа или двух выдерживал весьма жестокое и грубое обхождение юных Мак-Стинджеров, которые, предаваясь детским забавам, причинили некоторый ущерб глянцевитой шляпе, усевшись в нее вдвоем, как в гнездо, и колотя башмаками по внутренней стороне тульи. Наконец капитан с грустью отпустил их и, расставаясь с этими херувимами, испытывал мучительные угрызения совести и скорбь человека, идущего на казнь. В ночной тишине капитан уложил более тяжелое свое имущество в сундук, который запер на замок, намереваясь оставить его здесь, по всей вероятности, навеки, ибо почти не было шансов на то, что найдется когда-нибудь человек, достаточно отважный и дерзкий, чтобы прийти и потребовать его. Более легкие вещи капитан связал в узел, а столовое серебро разложил по карманам, готовясь к побегу. В полуночный час, когда Бриг-Плейс покоилась во сне, а миссис Мак-Стинджер, окруженная своими младенцами, погрузилась в сладостное забытье, преступный капитан, на цыпочках спустившись в темноте по лестнице, открыл дверь, тихонько притворил ее за собой и пустился бежать. Преследуемый образом миссис Мак-Стинджер, вскакивающей с постели, бегущей за ним и приводящей его обратно, невзирая на свой костюм, преследуемый также сознанием своего чудовищного преступления, капитан Катль бежал во всю прыть, отнюдь не позволяя траве вырасти у него под ногами между Бриг-Плейс и дверью старого мастера. Она распахнулась, едва он постучал, так как Роб был настороже; а когда она была заперта на задвижку и на ключ, капитан Катль почувствовал себя сравнительно в безопасности. - Ух! - озираясь, воскликнул капитан. - Вот так скачка! - Что-нибудь случилось, капитан? - крикнул пораженный Роб. - Нет, нет! - сказал капитан Катль, бледнея и прислушиваясь к шагам на улице. - Но помни, приятель, если какая-нибудь леди, кроме тех двух, которых ты тогда видел, зайдет и спросит капитана Катля, непременно скажи, что такого человека здесь не знают и никогда о нем не слыхали; запомни это, слышишь? - Постараюсь, капитан, - ответил Роб. - Ты можешь сказать, если хочешь, - нерешительно предложил капитан, - что читал в газете об одном капитане, носящем эту фамилию, который отплыл в Австралию, эмигрировал с партией переселенцев, и все они поклялись никогда сюда не возвращаться. Роб кивнул, давая понять, что уразумел эти инструкции, и капитан Катль, пообещав сделать из него человека, если он будет исполнять приказания, отослал зевающего мальчика спать под прилавок, а сам поднялся наверх, в спальню Соломона Джилса. Какие муки испытывал капитан на следующий день всякий раз, как под окнами мелькала какая-нибудь шляпка, и сколько раз он выбегал из лавки, ускользая от воображаемых Мак-Стинджер, и искал спасения на чердаке, - не поддается описанию. Но во избежание усталости, связанной с таким способом самосохранения, капитан завесил изнутри стеклянную дверь, ведущую из лавки в гостиную, подобрал к ней ключ из присланной ему связки и пробуравил глазок в стене. Выгоды этой системы фортификации очевидны. При появлении шляпки капитан мгновенно убегал в крепость, запирался на ключ и тайком наблюдал за врагом. Убедившись, что тревога ложная, капитан мгновенно выбегал оттуда. А так как шляпки на улице были весьма многочисленны, а тревога неизменно связана с их появлением, то капитан весь день только и делал, что убегал и прибегал. Впрочем, в разгар этих упражнений капитан Катдь нашел время осмотреть товар, о котором у него составилось общее представление (весьма тягостное для Роба), что, чем больше его протирать и чем ярче он будет блестеть, тем лучше. Затем он наклеил ярлычки на некоторые предметы, привлекательные на вид, наугад назначив цены от десяти шиллингов до пятидесяти фунтов, и выставил их в окне к великому изумлению публики. Произведя эти улучшения, капитан Катль, окруженный инструментами, стал почитать себя причастным к науке; и по вечерам, в маленькой задней гостиной, покуривая перед сном свою трубку, смотрел сквозь окно в потолке на звезды, как будто они являлись его собственностью. В качестве торговца Сити он начал интересоваться лорд-мэром, шерифами и корпорациями; кроме того, он считал своим долгом ежедневно читать фондовые бюллетени, хотя основы навигации нисколько не помогали ему понять, что означают эти цифры, и он мог бы прекрасно обойтись без дробей. К Флоренс капитан отправился с неожиданными вестями о дяде Соле тотчас после того, как вступил во владение Мичманом; но она была в отъезде. Итак, капитан утвердился на своем новом жизненном посту; не встречаясь ни с кем, кроме Роба Точильщика, и теряя счет дням, как это бывает с людьми, в чьей жизни произошли великие перемены, он размышлял об Уолтере, о Соломоне Джилсе и даже о самой миссис Мак-Стинджер, как о далеком прошлом. ГЛАВА XXVI  Тени прошлого и будущем - Ваш покорнейший слуга, сэр, - сказал майор. - Черт возьми, сэр, друг моего друга Домби - мой друг, и я рад вас видеть. - Каркер, я бесконечно признателен майору Бегстоку за общество и беседы, - пояснил мистер Домби. - Майор Бегсток оказал мне большую услугу, Каркер. Мистер Каркер-заведующий, со шляпой в руке, только что прибывший в Лемингтон и только что представленный майору, показал майору двойной ряд зубов и заявил, что берет на себя смелость поблагодарить его от всего сердца за столь разительную перемену к лучшему в наружности и расположении духа мистера Домби. - Ей-богу, сэр, - отвечал майор, - благодарить меня не за что, так как это взаимная услуга. Такой великий человек, сэр, как наш друг Домби, - продолжал майор, понизив голос, но понизив его не настолько, чтобы сей джентльмен не мог расслышать, - помимо своей воли облагораживает и возвышает своих друзей. Он - Домби - укрепляет и оживляет нравственную природу человека, сэр. Мистер Каркер ухватился за это выражение. Нравственную природу. Вот именно! Эти самые слова вертелись у него на языке. - Но когда мой друг Домби, сэр, - добавил майор, - говорит вам о майоре Бегстоке, я убедительно прошу разрешить мне вывести из заблуждения и его и вас. Он имеет в виду просто Джо, сэр, Джоя Б., Джоша Бегстока, Джозефа - грубого и непреклонного старого Джи, сэр. К вашим услугам! Чрезвычайно дружелюбное отношение мистера Каркера к майору и восхищение мистера Каркера его грубостью, непреклонностью и простотой сверкали в каждом зубе мистера Каркера. - А теперь, сэр, - сказал майор, - вам и Домби надо обсудить чертовски много дел. - О нет, майор! - заметил мистер Домби. - Домби, - решительно возразил майор, - мне лучше знать. Такому выдающемуся человеку, как вы, колоссу коммерции, мешать не следует. Ваши минуты дороги. Мы встретимся за обедом. В промежутке старый Джозеф постарается не попадаться на глаза. Мистер Каркер, обед ровно в семь. С этими словами майор - физиономия его чрезвычайно раздулась - удалился, но тотчас же просунул снова голову в дверь и сказал: - Прошу прощенья, Домби, вы ничего не хотите им передать? Мистер Домби, слегка смущенный, мельком взглянув на учтивого хранителя его коммерческих тайн, поручил майору передать привет. - Клянусь богом, сэр, - сказал майор, - вы должны передать что-нибудь более сердечное, иначе старый Джо встретит отнюдь не радушный прием. - В таком случае, мое почтение, майор, если вам угодно, - отвечал мистер Домби. - Черт побери, сэр, - сказал майор, шутливо встряхивая плечами и жирными щеками, - передайте что-нибудь более сердечное. - В таком случае все, что вы пожелаете, майор, - заметил мистер Домби. - Наш друг хитер, сэр, хитер, сэр, дьявольски хитер, - сказал майор, посматривая из-за двери на Каркера. - Таков и Бегсток. - Затем, оборвав хихиканье и выпрямившись во весь рост, майор торжественно изрек, ударяя себя в грудь: - Домби! Я завидую вашим чувствам. Да благословит вас бог! - И вышел. - Должно быть, этот джентльмен весьма способствовал приятному вашему времяпрепровождению, - сказал Каркер, оскалив на прощанье все зубы. - Совершенно верно, - сказал мистер Домби. - Здесь у него несомненно есть друзья, - продолжал Каркер. - На основании его слов я заключил, что вы бываете в обществе. Знаете ли, - он гнусно улыбнулся, - я так рад, что вы бываете в обществе! В ответ на это проявление участия со стороны ближайшего своего помощника мистер Домби повертел цепочку от часов и слегка качнул головой. - Вы созданы для общества, - сказал Каркер. - Больше, чем кто бы то ни было, вы по природе своей и положению предназначены вращаться в обществе. Знаете ли, я часто недоумевал, почему вы так долго держали его в стороне. - У меня были причины, Каркер. Я был одинок и равнодушен к нему. Но вы сами обладаете талантами, весьма ценными для общества, и тем более должен вызывать удивление ваш образ жизни. - О, я! - отозвался тот с полной готовностью к самоуничижению. - Что касается такого человека, как я, то это совсем другое дело. С вами я не выдерживаю сравнения. Мистер Домби поднес руку к галстуку, погрузил в него подбородок, кашлянул и несколько секунд стоял, молча глядя на своего верного друга и слугу. - Я буду иметь удовольствие, Каркер, - сказал, наконец, мистер Домби с таким видом, словно проглотил слишком большой кусок, - представить вас моим... вернее, друзьям майора. В высшей степени приятные люди. - Полагаю, среди них есть леди, - вкрадчиво осведомился слащавый заведующий. - Да... то есть две леди, - ответил мистер Домби. - Только две? - улыбнулся Каркер. - Да, только две... Я ограничился визитом к ним и больше никаких знакомств здесь не заводил. - Быть может, сестры? - предположил Каркер. - Мать и дочь, - ответил мистер Домби. Когда мистер Домби опустил глаза и снова поправил галстук, улыбающееся лицо мистера Каркера в одну секунду и совершенно неожиданно превратилось в лицо напряженное и нахмуренное, с пристально устремленным на мистера Домби взглядом и безобразной усмешкой. Когда мистер Домби поднял глаза, оно изменилось столь же быстро, обретя прежнее свое выражение, и показало ему обе десны. - Вы очень любезны, - сказал Каркер. - Я буду счастлив познакомиться с ними. Кстати о дочерях... Я видел мисс Домби. Кровь прилила к щекам мистера Домби. - Я позволил себе навестить ее, - продолжал Каркер, - чтобы узнать, не даст ли она мне какого-нибудь поручения, но мне не посчастливилось, и я могу передать только... только ее нежный привет. Какая волчья морда! Даже воспаленный язык виднелся из растянутой пасти, когда глаза встретились с глазами мистера Домби! - Что у вас за дела? - осведомился этот джентльмен после паузы, в течение которой мистер Каркер доставал памятные записки и другие бумаги. - Их очень мало, - отвечал Каркер. - В общем, за последнее время нам вопреки обыкновению не везло, но для вас это почти никакого значения не имеет. У Ллойда считают, что "Сын и наследник" затонул. Ну что ж, судно было застраховано от киля до топа. - Каркер, - начал мистер Домби, придвигая к себе стул, - не могу сказать, чтобы этот молодой человек, Гэй, когда-либо производил на меня благоприятное впечатление... - И на меня также, - вставил заведующий. - Но я сожалею, - продолжал мистер Домби, пропустив мимо ушей это замечание, - что он отплыл с этим судном. Лучше бы его не отсылали. - Жаль, что вы не сказали об этом своевременно, - холодно отозвался Каркер. - Впрочем, я думаю, что все к лучшему. Упомянул ли я о том, что выслушал как бы некоторое признание от мисс Домби? - Нет, - сурово сказал мистер Домби. - Не сомневаюсь, - продолжал мистер Каркер после многозначительной паузы, - что, где бы ни был сейчас Гэй, лучше ему быть там, где он находится, чем здесь, дома. На вашем месте я был бы доволен. И лично я вполне удовлетворен. Мисс Домби доверчива и молода... быть может - если только есть у нее какой-нибудь недостаток, - для вашей дочери она недостаточна горда. Но это, конечно, пустяки. Не угодно ли проверить со мной эти балансы? Вместо того чтобы наклониться над лежавшими перед ним бумагами, мистер Домби откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на заведующего. Заведующий, с полуопущенными веками, притворился, будто глядит на цифры, и не торопил своего принципала. Он не скрывал, что прибег к такому притворству как бы из деликатности и с намерением пощадить чувства мистера Домби; а этот последний, глядя на него, почувствовал его нарочитую заботливость и понял, что, не будь ее, этот заслуживающий доверия Каркер мог бы сообщить ему многое, о чем он, мистер Домби, не спросил из гордости. Таким бывал он часто и в делах. Мало-помалу взгляд мистера Домби стал менее напряженным, и внимание его привлекли бумаги, но, и погрузившись в рассмотрение их, он часто отрывался и снова взглядывал на мистера Каркера. И каждый раз мистер Каркер подчеркивал, как и раньше, свою деликатность и внушал мысль о ней своему великому шефу. Пока они занимались делами и, искусно направленные заведующим, гневные мысли о бедной Флоренс зарождались и зрели в сердце мистера Домби, вытесняя холодную неприязнь, которая обычно им владела, майор Бегсток, предмет восхищения старых леди Лемингтона, сопутствуемый туземцем, тащившим, как всегда, легкий багаж, шествовал по теневой стороне улицы, намереваясь нанести утренний визит миссис Скьютон. Был полдень, когда майор вошел в будуар Клеопатры, и ему посчастливилось застать свою повелительницу, по обыкновению, на софе, где она изнемогала над чашкой кофе в комнате, которая для более сладостного ее отдохновения была погружена во мрак столь густой, что Уитерс, ей прислуживавший, вырисовывался неясно, как призрачный паж. - Что за несносное создание появилось здесь? - сказала миссис Скьютон. - Я не могу его вынести. Уходите, кто бы вы ни были! - Сударыня, у вас не хватит духу прогнать Дж. Б.! - запротестовал майор, останавливаясь на полпути и держа трость на плече. - Ах, так это вы? Пожалуй, можете войти, - заявила Клеопатра. Итак, майор вошел и, приблизившись к софе, приложил к губам ее прелестную руку. - Садитесь как можно дальше, - сказала Клеопатра, лениво обмахиваясь веером. - Не подходите ко мне, потому что сегодня я ужасно слаба и чувствительна, а от вас пахнет солнцем. Вы какой-то тропический! - Черт возьми, сударыня! - сказал майор. - Было время, когда Джозеф Бегсток поджаривался и обжигался на солнце; было время, когда благодаря тепличной атмосфере Вест-Индии он поневоле достиг столь пышного расцвета, что прославился под кличкой Цветок. В те дни, сударыня, никто не слыхал о Бегстоке, - все слышали о Цветке - Нашем Цветке. Быть может, сударыня, Цветок немного увял, - заметил майор, опускаясь в кресло, стоявшее значительно ближе, чем то, которое было ему указано его жестоким божеством, - но все же это стойкое растение и такое же непреклонное, как вечнозеленое дерево. Майор под покровом темноты закрыл один глаз, замотал головой как арлекин, и, чрезвычайно довольный собой, подошел к границам апоплексии ближе, чем когда бы то ни было. - Где миссис Грейнджер? - осведомилась Клеопатра у своего пажа. Уитерс высказал предположение, что она у себя в комнате. - Прекрасно, - сказала миссис Скьютон. - Ступайте и закройте дверь. Я занята. Когда Уитерс скрылся, миссис Скьютон, оставаясь в той же позе, томно повернула голову к майору и спросила, как поживает его друг. - Домби, сударыня, - ответствовал майор с веселым горловым смешком, - чувствует себя хорошо, насколько это возможно в его положении. Положение его отчаянное, сударыня. Он увлечен, этот Домби. Увлечен! - воскликнул майор. - Он пронзен насквозь! Клеопатра бросила на майора зоркий взгляд, поразительно противоречивший тому деланному небрежному тону, каким она сказала: - Майор Бегсток, хотя я мало знаю свет, но не сокрушаюсь о своей неопытности, потому что он весь пропитан фальшью, связан угнетающими условностями; природа остается в пренебрежении, и редко можно услышать музыку сердца, излияния души и все прочее, поистине поэтическое; однако я не могу не понять смысла ваших слов. Вы намекаете на Эдит, на мое бесконечно дорогое дитя, - продолжала миссис Скьютон, проводя указательным пальцем по бровям, - и в ответ на ваши слова вибрируют нежнейшие струны! - Прямота, сударыня, - ответил майор, - всегда была отличительной чертой рода Бегстоков. Вы правы. Джо это признает. - И этот намек, - продолжала Клеопатра, - вызывает одни из самых, если не самые нежные, волнующие и священные эмоции, на какие способна наша огрубевшая, к сожалению, натура. Майор приложил руку к губам и послал воздушный поцелуй Клеопатре, как бы для того, чтобы изобразить эмоцию, о которой шла речь. - Я чувствую, что слаба. Чувствую, что мне недостает той энергии, которая в такую минуту должна поддерживать маму, чтобы не сказать - родительницу, - заметила миссис Скьютон, вытирая губы кружевной оторочкой носового платка. - Но, право же, я не могу не чувствовать слабости, касаясь вопроса, столь знаменательного для моей дорогой Эдит. Тем не менее, злодей, так как вы дерзнули его затронуть, а он причинил мне острую боль, - миссис Скьютон прикоснулась веером к левому своему боку, - я не премину исполнить свой долг. Майор под покровом сумерек все раздувался и раздувался, мотал из стороны в сторону багровой физиономией и подмигивал рачьими глазами, пока у него не начался приступ удушья, который побудил его встать и раза два пройтись по комнате, прежде чем его прекрасный друг мог продолжать свою речь. - Мистер Домби, - сказала миссис Скьютон, обретя, наконец, возможность говорить, - был так любезен, что вот уже несколько недель назад удостоил нас здесь своим визитом, сопровождаемый вами, дорогой майор. Признаюсь - разрешите мне быть откровенной, - что я существо импульсивное, и в сердце моем, так сказать, читают все. Я прекрасно знаю свою слабость. Враги мои не могут знать ее лучше, чем я. Но я не жалею об этом. Я предпочитаю, чтобы безжалостный свет не погасил жар моего сердца, и готова примириться с этим справедливым обвинением. Миссис Скьютон оправила косынку, ущипнула себя за увядшую шею, чтобы разгладить складки на ней, и продолжала, весьма довольная собой: - Мне, а также дорогой моей Эдит, в чем я не сомневаюсь, доставляло бесконечное удовольствие принимать мистера Домби., Мы, естественно, были расположены к нему как к вашему другу, дорогой мой майор; и мне казалось, что в мистере Домби чувствуется та бодрость, которая действует в высшей степени освежающе. - Чертовски мало бодрости осталось теперь у мистера Домби, сударыня, - сказал майор. - Прошу вас, молчите, несчастный! - воскликнула миссис Скьютон, бросив на него томный взгляд. - Дж. Б. безмолвствует, сударыня, - ответил майор. - Мистер Домби, - продолжала Клеопатра, растирая розовую краску на щеках, - не ограничился одним визитом; быть может, он нашел нечто приятное в наших простых и непритязательных вкусах - ибо есть обаяние в природе, она так сладостна, - и сделался постоянным членом нашего вечернего кружка. А я и не помышляла о той страшной ответственности, какую брала на себя, когда поощряла мистера Домби...