ую газету. - Надо вам сказать, мистер Дэви, что теперь мы уже не живем в зарослях, а поселились неподалеку от Порт-Мидлбей, который по-тамошнему называется городом. - А мистер Микобер жил с вами в зарослях? - спросил я. - Да. Он этого сам захотел, - сказал мистер Пегготи, - Лучшего джентльмена, право же, я не встречал. Его лысая голова так потела на солнце, что мне казалось, вот-вот она совсем растает. А теперь он мировой судья. - Да ну? Мировой судья? - воскликнул я. Мистер Пегготи указал на статью в газете. И вот что я прочел в "Порт-Мидлбей тайме": "Публичный обед в честь нашего достоуважаемого колониста и согражданина Уилкинса Микобера, эсквайра, окружного мирового судьи Порт-Мидлбей, дан был вчера в Отеле, зал которого был битком набит. Мы подсчитали за обеденным столом сорок семь персон, но к этому числу надо прибавить тех, кто стоял в коридоре и на лестнице. Чтобы воздать честь столь почтенной, одаренной такими талантами и столь популярной особе, собралось самое очаровательное, изысканное и выдающееся общество Порт-Мидлбей. Президентское место занимал доктор Мелл (грамматическая школа "Сэлем-Хаус", Порт-Мидлбей), по правую руку которого восседал почетный гость. После того как убрали со стола и пропели Non nobis * в прекрасном исполнении которого следует, выделить подобный колоколу голос небезызвестного одаренного любителя Уилкинса Микобера-младшего, эсквайра), по обычаю было провозглашено несколько патриотических тостов, встреченных восторженно. Свою прочувствованную речь доктор Мелл закончил тостом в честь "нашего выдающегося гостя, украшения нашего города" и выразил пожелание: "Да не покинет он нас никогда для того, чтобы еще больше возвеличиться, и да преуспевает он среди нас так, чтобы возвеличиться больше было уже невозможно!" Нельзя описать бурю рукоплесканий, которой встречен был этот тост. Она вздымалась снова и снова, как океанские волны. Когда, наконец, рукоплескания затихли, для ответного слова поднялся Уилкинс Микобер, эсквайр. Принимая во внимание сравнительно недостаточно высокий уровень наших колонистов, мы не пытаемся передать во всех подробностях блестящую и изысканную речь нашего выдающегося согражданина. Скажем только, что это был образец красноречия и что глаза всех присутствующих увлажнились слезами, когда наш выдающийся согражданин описывал все этапы своей столь успешной карьеры и призывал молодых людей, присутствовавших в зале, никогда не брать на себя денежных обязательств, если они не могут их выполнить. Далее произнесли тосты: доктор Мелл, миссис Микобер (грациозным поклоном она выразила свою благодарность, появившись в открытой двери зала, через которую можно было видеть блестящее собрание красавиц, сидевших в креслах и наблюдавших трогательное зрелище, являясь вместе с тем прекрасным его украшением), миссис Риджер Беге (бывшая мисс Микобер), миссис Мелл, Уилкинс Микобер-младший, эсквайр (присутствующие смеялись до слез, услышав его заявление, что он не в силах выразить свою благодарность в речи и просит разрешить ему что-нибудь спеть); семейство миссис Микобер (нет нужды говорить, весьма известное у себя на родине) и пр. и пр. В заключение, как по волшебству, были убраны столы, чтобы очистить место для танцев. Среди поклонников Терпсихоры, развлекавшихся до восхода солнца, напомнившего им, что пора расходиться, следует особенно отметить Уилкинса Микобера-младшего, эсквайра, и очаровательную мисс Элен, четвертую дочь доктора Мелла". Я снова перечитал упоминание о докторе Мелле и был очень рад, узнав, что мистер Мелл, мой прежний учитель, бедный, полуголодный помощник теперешнего мидлсекского мирового судьи, добился завидного положения. Тут мистер Пегготи указал мне на другой столбец газеты; мой взгляд упал на мое имя, и я прочел следующее: "ДЭВИДУ КОППЕРФИЛДУ, эсквайру, знаменитому писателю. Мой дорогой сэр, Прошли годы с тех пор, как я имел возможность видеть воочию черты лица, знакомые ныне значительной части цивилизованного мира. Но лишенный, дорогой мой сэр, в силу сложившихся обстоятельств (над которыми я был невластен), общества друга и товарища моей юности, я не переставал следить за его парящим полетом. И никто не мог мне воспрепятствовать, Хоть нас разделяли ревущие волны морей (Бернс), занимать свое место у пиршественного стола, к которому вы нас приглашаете. Пользуясь отъездом отсюда человека, которого мы оба, дорогой сэр, уважаем и чтим, я не могу не выразить вам от своего имени, а также, - беру на себя смелость добавить - от имени всех жителей Порт-Мидлбей, благодарность за интеллектуальное наслаждение, священнослужителем коего вы являетесь. Следуйте этой стезею и впредь, дорогой сэр! Здесь вас знают и ценят. Хотя мы "где-то далеко", но отнюдь не "лишены друзей", не "меланхолики" и (смею добавить) не "отсталые". Продолжайте, дорогой мой сэр, ваш орлиный полет! Жители Порт-Мидлбей мечтают по крайней мере следить за ним с восторгом, с восхищением и себе в назидание! А среди глаз, устремленных на вас из этой части земного шара, вы всегда найдете, - пока он не утерял способности наслаждаться светом и жизнью, глаз, принадлежащий Уилкинсу Микоберу, мировому судье". Взглянув на столбцы газеты, я установил, что мистер Микобер является деятельным и почтенным сотрудником этого печатного органа. В том же номере было и другое его письмо, посвященное какому-то мосту, а также объявление о выходе отдельным томом подобных его писем "со значительными дополнениями", и, если не ошибаюсь, передовая статья тоже принадлежала его перу. До отъезда мистера Пегготи мы частенько говорили по вечерам о мистере Микобере. Мистер Пегготи жил у нас все время - кажется, около месяца, - а бабушка и его сестра приезжали в Лондон с ним повидаться. Когда он уезжал, мы с Агнес простились с ним на борту корабля. Больше нам не придется на этой земле с ним прощаться. Но до своего отъезда он побывал со мной в Ярмуте, чтобы поглядеть на надгробную плиту, положенную мною на кладбище в память о Хэме. Когда, по просьбе мистера Пегготи, я записывал для него простые слова, высеченные на плите, он наклонился и взял горсть земли и пучок травы. - Для Эмли, - сказал он, пряча это у себя на груди. - Я ей обещал, мистер Дэви. ГЛАВА LXIV  Последний взгляд в прошлое Вот я и кончаю писать мою повесть. И еще раз - уже в последний, - прежде чем закончить эти страницы, я бросаю взгляд в прошлое. Я вижу себя и рядом - Агнес, мы идем вместе по жизненному пути. Я вижу вокруг нас наших детей и друзей, и по дороге я слышу гул голосов; много этих голосов, и не безразличны они мне. Какие лица особенно четко выделяются в толпе, плывущей мимо меня? Вот они! И все обращены ко мне, когда я задаю этот вопрос. Вот бабушка, у нее другие, более сильные, очки, ей лет восемьдесят, а быть может, больше, но она все еще держится прямо и в холодную погоду может пройти без отдыха шесть миль. А вот Пегготи, с ней неразлучная, добрая моя, старая няня; она тоже в очках и вечерами сидит со своим шитьем у самой лампы и всегда при ней огарок восковой свечи, сантиметр в футляре и рабочая шкатулка с изображением собора св. Павла на крышке. Щеки и руки Пегготи, такие упругие и красные в пору моего детства, что я недоумевал, почему птицы не клюют их вместо яблок, сморщились теперь; все еще блестят ее глаза, и в их блеске черты лица кажутся затененными, хотя глаза все-таки потускнели. Но ее шершавый палец, похожий, как я как-то заметил, на терку для мускатных орехов, остался таким же, как раньше; и теперь, когда я вижу, как мой самый младший сынишка, ковыляющий от бабушки к ней, хватается за этот палец, я вспоминаю маленькую гостиную в нашем доме и то, как я некогда тоже учился ходить. С разочарованием бабушки, испытанным ею в далекие времена, теперь покончено: она крестная мать настоящей Бетси Тротвуд, а Дора (следующая за Бетси по порядку) утверждает, что бабушка слишком балует Бетси. Карман Пегготи что-то очень оттопыривается. В нем лежит, ни больше ни меньше, как книга о крокодилах; теперь она в плачевном состоянии, но хотя много листов в ней разорвано и сшито нитками, Пегготи показывает ее детям как драгоценную реликвию. Странно видеть мне свое собственное детское лицо, глядящее со страниц этой книги о крокодилах, и странно вспоминать о своем старом знакомце - Бруксе из Шеффилда. В этот летний день школьных каникул вижу я среди своих сыновей старика. Он мастерит гигантские бумажные змеи и, пока они парят в воздухе, взирает на них с неописуемым наслаждением. Приветствует он меня восторженно и, подмигивая, шепчет мне: - Тротвуд! Вам приятно будет узнать: как только мне нечего будет делать, я закончу свой Мемориал, а ваша бабушка, сэр, - самая замечательная женщина на свете! Что это за согбенная леди? Она опирается на палку, обращает ко мне лицо со следами былой гордости и красоты и делает слабые попытки победить помрачение рассудка, жалкого, бессильного и неспокойного. Она в саду, и рядом с ней стоит суровая, мрачная, изможденная женщина с белым шрамом на губе. Прислушаюсь к тому, что они говорят. - Роза, я забыла, как зовут этого джентльмена. Роза наклоняется к ней и шепчет: - Мистер Копперфилд. - Рада вас видеть, сэр. Меня огорчает, что вы в трауре. Надеюсь, со временем вам будет легче. Нетерпеливая спутница бранит ее, говорит, что я не в трауре, просит снова взглянуть, пытается вернуть ее к действительности. - Вы видели моего сына, сэр? - говорит старая леди. - Вы с ним помирились? Пристально глядит она на меня, подносит руку ко лбу и что-то бормочет. Вдруг она кричит, и голос ее страшен: - Роза, подойдите! Он умер! Роза опускается перед ней на колени, то ласкает ее, то с ней пререкается, то с яростью говорит ей: "Я любила его так, как вы никогда не любили!" - то прижимает ее голову к своей груди и баюкает, как ребенка. В таком виде они остаются, когда я их покидаю. И такими я нахожу их снова. И так они влачат свое существование из года в год. А что это за корабль идет домой из Индии, и кто эта английская леди, вышедшая замуж за старого шотландского креза, брюзгливого и лопоухого? Неужели это Джулия Миллс? Ну, конечно, Джулия Миллс, раздражительная и разодетая, а вот ее темнолицый лакей, который приносит ей на золотом подносе карты и письма, а для того, чтобы сервировать ей в будуаре второй завтрак, есть у нее служанка с медно-красной кожей, вся в белом, с ярким платком, повязанным вокруг головы. Но теперь Джулия Миллс не ведет дневника, не поет "Панихиды по любви" и бесконечно ссорится со старым шотландским крезом, похожим на загорелого бурого медведя. Джулия - по уши в золоте и ни о чем не может говорить, ни о чем не может думать, кроме как о золоте. Мне она нравилась больше, когда пребывала в пустыне Сахаре. Впрочем, быть может, это и есть пустыня Сахара? Правда, у Джулии есть великолепный дом, избранное общество, и ежедневно она дает роскошные обеды, но вокруг нее что-то я не видел зеленых побегов, не видел ничего, что могло бы расцвести и дать плоды. А что называет Джулия "обществом", я знаю. В него входит, например, мистер Джек Мелдон; с высоты своего поста он подсмеивается над рукой, заплатившей за этот пост, и говорит мне, что доктор - "такое очаровательное старье". Но если, о Джулия, общество есть собрание пустопорожних джентльменов и леди и если сущностью его является полное равнодушие ко всему, что помогает или мешает прогрессу человечества, то, значит, мы заблудились в пустыне Сахаре и нам нужно постараться из нее выбраться. Теперь поглядите: вот и доктор, неизменный наш добрый друг, он трудится над своим словарем (кажется, над буквой Д) и счастлив у себя дома со своей женой. А вот и Старый Вояка! Она очень притихла и отнюдь не имеет такого влияния, как в былое время! А вот я вхожу в деловую контору в Тэмпле и вижу: погруженный в работу сидит за столом дорогой мой старина Трэдлс, и волосы его (там, где они еще остались) еще более непокорны, чем раньше, хотя их постоянно приминает адвокатский парик. Стол его завален бумагами. Оглядевшись вокруг, я говорю: - Если бы теперь, Трэдлс, клерком у вас была Софи, ей было бы немало работы! - Пожалуй, вы правы, дорогой Копперфилд! Но какое это было прекрасное время, там, в Холборн-Корт! Правда? - Когда она вам говорила, что вы станете судьей? Но тогда об этом еще не говорили повсюду! - Во всяком случае, - продолжает Трэдлс, - если я когда-нибудь им стану... - Да ведь вы знаете, что это так. - Так вот, дорогой Копперфилд, когда я им стану, я расскажу о предсказании Софи, как обещал ей... Мы идем с ним, рука об руку. Я иду на семейный обед к Трэдлсу. Сегодня день рождения Софи. И по дороге Трэдлс говорит о своем счастье: - Право, дорогой мой Копперфилд, я достиг того, чего так страстно желал. Его преподобие Хорес получил повышение и оклад четыреста пятьдесят фунтов в год. Оба наших сына учатся в прекрасной школе, они хорошие ребята и обратили на себя внимание успехами в науках. Три сестры Софи очень удачно вышли замуж. Еще три сестры живут с нами. А остальные три девушки после смерти миссис Крулер ведут хозяйство его преподобия Хореса. И все они счастливы. - Исключая... - подсказал я. - Исключая Красавицу, - продолжал Трэдлс. - Да. К несчастью, она вышла замуж за такого бездельника! Он ослепил ее своим блеском и пленил с первого взгляда. Но теперь, когда она с нами и мы от него отделались, я надеюсь, что все пойдет хорошо. Дом Трэдлса - один из тех домов (во всяком случае, он мог им быть), в которых он и Софи мечтали поселиться, гуляя по вечерам в былые времена. Дом большой. Но Трэдлс хранит свои бумаги в комнатке при спальне, а свои башмаки вместе с бумагами. И оба они - он и Софи - живут наверху, а лучшие комнаты уступили Красавице и другим сестрам. Ни одной свободной комнаты в доме нет, ибо большая часть "девушек", по тому или иному поводу, проживает с ними, а эти поводы невозможно счесть. И теперь здесь целая ватага девушек, и когда мы входим, они так же бросаются к двери и душат Трэдлса в объятиях. Здесь и бедняжка Красавица, вдова с маленькой дочкой, которая переселилась сюда на постоянное жительство. Здесь за обеденным столом в день рождения Софи, собираются три замужние сестры с мужьями, братья мужей, кузен одного мужа и сестра другого мужа, которая, кажется, помолвлена с упомянутым кузеном. И Трэдлс, как патриарх, восседает в одном конце стола, - и это все тот же милый добряк Трэдлс, - а Софи смотрит на него сияющими глазами с другого конца стола, который сверкает, но уже не британским металлом. Я заканчиваю. С трудом преодолеваю я желание продолжать, и медленно исчезают из памяти все лица. Остается только одно лицо - подобно небесному свету, который позволяет мне видеть все. Оно сияет над всеми, оно выше всех. И оно не исчезает. Я повертываю голову и вижу его - строгое и прекрасное. Оно рядом со мной. Лампа моя тухнет - я работал до глубокой ночи. Но та, без которой я - ничто, не покидает меня. О Агнес! Моя душа! О, если бы я мог видеть твое лицо рядом с собой и тогда, когда я приду к концу жизни! И в тот миг, когда предметы потускнеют передо мной, как тускнеют сейчас тени моих воспоминаний, о, если бы ты все еще была рядом со мною, к небесам воздев руку! КОММЕНТАРИИ  "Так как вы сделали это..." - цитата из евангелия от Матфея (XXV, 40). ...для ирландского великана... - Имеется в виду Патрик О'Брайн, великан ростом свыше двух с половиной метров; его демонстрировали в Лондоне в 1804-1807 годах. Выставка мисс Линвуд - коллекция картин, вышитых цветными нитками. ...приносить присягу для получения лицензии на брак... - то есть присягнуть в том, что препятствий для брака нет, и получить разрешение на брак без предварительного оглашения в церкви. До ликвидации церковных судов в 1857 году такие разрешения выдавались за плату в помещении Докторс-Коммонс, в упоминаемой Диккенсом юридической части канцелярии епископа или генерального викария. Старинные римские бани - один из немногих уцелевших в Лондоне памятников римского владычества; римские бани находятся в центре Лондона. ...возбудить дело перед "Британским Джуди"... - Джуди - героиня народного кукольного театра, партнерша Панча. Миссис Крапп путает ее с "джури" - судом присяжных. Том Тидлер - персонаж детской игры "Земля Тома Тидлера" (см. комментарии к 14-му тому наст, изд., стр. 531). Старинное название игры - "Земля Тома Айдлера", т. е. "Тома Бездельника". "Я... беру тебя..." - начальные слова фразы, произносимой невестой при совершении таинства брака по канонам англиканской церкви. Судья Блекстон - Уильям Блекстон (1723-1780), знаменитый английский юрист. ...видел себя восседающим на мешке с шерстью... - то есть в звании лорд-канцлера, который является председателем палаты лордов, где он сидит в кресле на подушке, набитой шерстью. "Долбит зеленый дятел" - песенка М. Келли (1762-1826) на слова известного ирландского поэта Томаса Мура (1779-1852). Энфилд Уильям (1741-1797) - английский богослов. Составленный им сборник "Оратор, или Различные отрывки из произведений лучших английских писателей" вышел в 1775 году. Уонтлейский дракон - чудовище, о котором рассказывает одна из старинных баллад, обработанных и изданных Т. Перси (1729-1811). "Вечерние колокола" - вероятно, песня "Пойдем, пойдем, звонят колокола" композитора А. Ли (1802-1851). Джек Кетч - имя английского палача XVII века, ставшее нарицательным. Бляха старшины - значок, который получали лучшие ученики, помогавшие учителю в преподавании. Такая система организации начальных школ называлась "ланкастерской" - по имени одного из ее основателей, Джозефа Ланкастера (1778-1838), - и получила в Англии широкое распространение в первой половине прошлого века. ...останавливаюсь на втором суставе безымянного- то есть Дэвид зарабатывает в год свыше трехсот пятидесяти фунтов. ...эта фамилия лишь в слабой степени отражала ее качества. - Парагон (paragon) по-английски "образец совершенства". Доктор Джонсон - Сэмюел Джонсон, знаменитый лексикограф и критик XVIII века, автор первого толкового словаря английского языка. ...мешочек с огнивом и кремнем... - Эта деталь помогает разобраться в хронологии событий "Дэвида Копперфилда"; описываемый Диккенсом эпизод происходил до 1834 года, когда в Англии появились спички. Милбэнк - тюрьма; упоминание об этой тюрьме еще более уточняет дату эпизода с Мартой; тюрьма Милбэнк выстроена была в 1832 году. ...во времена великой чумы... - "Великая чума" 1665 года - самая сильная из чумных эпидемий в Лондоне, унесшая до ста тысяч жертв. ...он оказался сущим Виттингтоном... - Диккенс не раз в своих произведениях упоминает о Ричарде Виттингтоне (XIV век), ставшем героем народной легенды. В детстве, рассказывает легенда, Дик (Ричард) Виттингтон служил учеником у ремесленника и бежал от жестокого хозяина. Но в звоне колоколов церкви Сент-Мэри-ле-Боу он услышал слова: "Вернись, Виттингтон, трижды лорд-мэр Лондона". Дик вернулся к хозяину и разбогател, продав кота какому-то восточному царьку, в стране которого было много мышей; как именитый купец, он трижды был избираем лорд-мэром Лондона и прославился своей благотворительностью. ...взят и отведен на Боу-стрит... на Боу-стрит в Лондоне находилось управление уголовного розыска. ...на радость а на горе... - слова, которые произносит совершающий таинство брака священник, обращаясь к невесте и жениху. ...пели "Остролист"... - "Остролист" - популярная народная шотландская песенка на слова Р. Бернса (1759-1796). ...бессмертного акцизника, вскормленного на том берегу Твида. - Имеется в виду Роберт Бернс, национальный поэт Шотландии (1759-1796), родившийся в бедной крестьянской семье и служивший в 1789 году в акцизе. Твид - пограничная река между Англией и Шотландией. "Каждый, навек затворяся..." - цитата из известной элегии поэта Томаса Грея (1716-1771) "Сельское кладбище". Перевод В. Жуковского. Черный принц - прозвище принца Эдуарда Валлийского (1330-1376), старшего сына короля Эдуарда III. ...выразиться о себе словами Шекспира - ср. "Гамлет", акт II, сц. 2-я (рассказ Полония о причине безумия принца). ...мое кентерберийское паломничество... - В классическом произведении Д. Чосера (1340-1400) "Кентерберийские рассказы" рассказывается о путешествии группы паломников из Лондона в Кентербери. ..."ради Англии, домашнего очага и красоты" - слова из популярной английской песенки. Гилдхолл - здание лондонского муниципалитета. ...на ближайших ассизах... - Ассизами называются выездные сессии высших судов первой инстанции, которые занимаются разбором дел, подлежащих ведению центральных судов, пересмотром уже решенных дел и т. д. На время таких сессий деятельность местных судов прекращается. В каждом из восьми округов, на которые разделена была Англия в эпоху Диккенса, ассизы бывали дважды в году. ...наша лодка у причала, скоро в море кораблю! - цитата (не совсем точная) из стихотворения Байрона "Томасу Муру". "И день настал, и час настал..." - строфа из стихотворения Роберта Бернса "Призыв родины". Гернсейская блуза - толстая шерстяная фуфайка синего цвета. "Не должно вниманье обращать на малые обиды" - см. Шекспир, "Юлий Цезарь", акт IV, сц. 3-я. "Крошка Тэффлин" - песенка написаная Сторэйсом (опера "Трое и черт", 1806). Ван Остаде Адриан - известный художник голландской школы XVII века, мастер жанровых сцен из крестьянского быта. Порт - герметически закрывающийся вырез в борту судна. ...это не полагается делать в Вестминстер-Холле... - то есть играть в прятки в здании Вестминстер-Холл; к этому старинному зданию примыкало с запада другое здание, в котором во времена Диккенса находились некоторые суды первой инстанции. Негус - крепкий напиток, названный в честь его изобретателя полковника Ф. Негуса (XVIII в.): подслащенный портвейн с лимонным соком, разбавленный горячей водой. ...идем за полцены в театр... - то есть после начала вечернего представления, когда к 9 часам вечера не проданные ранее билеты продавались в театрах за полцены. ...мировой судья Мидлсекса. - Мидлсекс - небольшое графство, в которое раньше территориально входил и Лондон, издавна выделенный в особую муниципально-административную единицу, а с 1888 года образовавший самостоятельное Лондонское графство. Мировые судьи графств во времена Диккенса имели широкие административные права. чудовищно сравнивая себя... с Тем, имя которого... - то есть с Христом, учившим: "Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую" (евангелие от Матфея, V, 39) Nоn nobis - не нам (лат.) - начальные слова одного из благодарственных псалмов, часто поющегося во время богослужения, ЕВГЕНИЙ ЛАНН