л сыновний долг, а это было бы для него жестоким ударом. Ведь вы знаете, Эстер, у мистера Тарвидропа-старшего исключительно хороший тон, - добавила Кедди, - и он необычайно чувствительный человек. - Разве так, милая моя? - Необычайно чувствительный. Так говорит Принц. Поэтому мой милый мальчуган... у меня это нечаянно вырвалось, Эстер, - извинилась Кедди и густо покраснела, - но я привыкла называть Принца своим милым мальчуганом. Я рассмеялась, а Кедди, тоже смеясь и краснея, продолжала: - Поэтому он... - Кто он, милая? - Насмешница какая! - сказала Кедди, и ее хорошенькое личико запылало. - Мой милый мальчуган, раз уж вам так хочется! Он мучился из-за этого несколько недель и так волновался, что со дня на день откладывал разговор. В конце концов он сказал мне: "Кедди, папенька очень ценит мисс Саммерсон, и если ты упросишь ее присутствовать при моей беседе с ним, тогда я, пожалуй, решусь". И вот я обещала попросить вас. А если вы согласитесь, - Кедди посмотрела на меня с робкой надеждой, - то, может быть, после пойдете со мной и к маме? Это я и хотела сказать, когда написала, что хочу попросить вас о большом одолжении и большой услуге. И если вы так сделаете, Эстер, мы оба будем вам очень благодарны. - Дайте мне подумать, Кедди, - сказала я, притворяясь, что обдумываю ее слова. - Право же, я могла бы сделать и больше, если бы потребовалось. Я когда угодно готова помочь вам и вашему милому мальчугану, дорогая. Мой ответ привел Кедди в полный восторг, да и немудрено, - ведь у нее было такое нежное сердце, каких мало найдется на свете, и оно так чутко отзывалось на малейшее проявление доброты и одобрения, - и вот мы еще два-три раза обошли садик, пока Кедди надевала свои новенькие перчатки и прихорашивалась, как умела, чтобы не ударить лицом в грязь перед "Образцом хорошего тона", а потом отправились прямо на Ньюмен-стрит. Как и следовало ожидать, Принц давал урок. На этот раз он обучал не очень успевающую ученицу - упрямую и хмурую девочку с низким голосом, при которой застыла в неподвижности недовольная мамаша - а смущение, в которое мы повергли учителя, отнюдь не способствовало успехам ученицы. Урок все время как-то не ладился, а когда он пришел к концу, девочка переменила туфли и закуталась в шаль, закрыв ею свое белое муслиновое платье; затем ее увели. Немного поговорив, мы отправились искать мистера Тарвидропа-старшего и нашли этот "Образец хорошего тона" вместе с его цилиндром и перчатками расположившимися на диване в своей опочивальне - единственной хорошо обставленной комнате во всей квартире. Судя по всему, он только что завершил свой туалет - его шкатулка с туалетными принадлежностями, щетки и прочие вещи, все очень изящные и дорогие, были разбросаны повсюду, - причем одевался он не спеша и порой отрываясь от этого занятия, чтобы слегка закусить. - Папенька, к нам пожаловали мисс Саммерсон... и мисс Джеллиби. - Я в восторге! В упоенье! - воскликнул мистер Тарвидроп, вставая, и поклонился нам, высоко вздернув плечи. - Соблаговолите! - Он подвинул нам стулья. - Присядьте! - Он поцеловал кончики пальцев левой руки. - Я осчастливлен! - Он то закрывал глаза, то вращал ими. - Мое скромное пристанище превратилось в райскую обитель. - Он опять расположился на диване в позе "второго джентльмена Европы" *. - Мисс Саммерсон, - начал он, - вы снова видите, как мы занимаемся нашим скромным искусством - наводим лоск... лоск... лоск! Снова прекрасный пол вдохновляет нас и вознаграждает, удостаивая нас своим чарующим присутствием. В наш век (а мы пришли в ужасный упадок со времен его королевского высочества принца-регента, моего патрона, - если осмелюсь так выразиться) - в наш век большое значение имеет уверенность в том, что хороший тон еще не совсем попран ногами ремесленников. Что его, сударыня, еще может озарять улыбка Красоты. Я решила, что на эти слова лучше не отвечать, а он взял понюшку табаку. - Сын мой, - проговорил мистер Тарвидроп, - сегодня во второй половине дня у тебя четыре урока. Я посоветовал бы тебе наскоро подкрепиться бутербродом. - Благодарю вас, папенька; я всюду попаду вовремя, отозвался Принц. - Дражайший папенька, убедительно прошу вас подготовиться к тому, что я хочу вам сказать! - Праведное небо! - воскликнул "Образец", бледный и ошеломленный, когда Принц и Кедди, взявшись за руки, опустились перед ним на колени. - Что с ними? Они с ума сошли? А если нет, так что с ними? - Папенька, - проговорил Принц с величайшей покорностью, - я люблю эту молодую леди, и мы обручились. - Обручились! - возопил мистер Тарвидроп, откидываясь на спинку дивана и закрывая глаза рукой. - Стрела вонзилась мне в голову, и пущена она моим родным детищем! - Мы давно уже обручились, папенька, - запинаясь, продолжал Принц, - а мисс Саммерсон, узнав об этом, посоветовала нам рассказать вам обо всем и была так добра, что согласилась присутствовать здесь сегодня. Мисс Джеллиби глубоко уважает вас, папенька. Мистер Тарвидроп издал стон. - Успокойтесь, прошу вас! Прошу вас, папенька, успокойтесь! - молил сын. - Мисс Джеллиби глубоко уважает вас, и мы прежде всего стремимся заботиться о ваших удобствах. Мистер Тарвидроп зарыдал. - Прошу вас, папенька, успокойтесь! - воскликнул сын. - Сын мой, - проговорил мистер Тарвидроп, - хорошо, что святая женщина - твоя мать - избежала этих мук. Рази глубже и не щади меня. Разите в сердце, сэр, разите в сердце! - Прошу вас, папенька, не говорите так! - умолял его Принц, весь в слезах. - У меня прямо душа разрывается. Уверяю вас, папенька, главное наше желание и стремление - это заботиться о ваших удобствах. Кэролайн и я, мы не забываем о своем долге, - ведь мой долг - это и ее долг, как мы с ней не раз говорили, - и с вашего одобрения и согласия, папенька, мы всеми силами постараемся скрасить вам жизнь. - Рази в сердце! - бормотал мистер Тарвидроп. - Рази в сердце! Но, мне кажется, он начал прислушиваться к словам сына. - Дорогой папенька, - продолжал Принц, - мы прекрасно знаем, что вы привыкли к маленьким удобствам, на которые имеете полное право, и мы всегда и прежде всего будем стараться, чтобы вы ими пользовались, - для нас это станет делом чести. Если вы удостоите нас своего одобрения и согласия, папенька, нам и в голову не придет венчаться, пока вы не найдете это желательным, а когда мы поженимся, мы, само собой разумеется, будем прежде всего соблюдать ваши интересы. Вы всегда будете здесь главою семьи и хозяином дома, папенька, и мы были бы просто бесчеловечными, если б не поняли этого и всячески не старались угодить вам во всем. Мистер Тарвидроп перенес жестокую внутреннюю борьбу; но вот он оторвался от спинки дивана - причем пухлые его щеки легли на туго замотанный шейный платок - и выпрямился, снова превратившись в совершенный образец отцовского хорошего тона. - Сын мой! - изрек мистер Тарвидроп. - Дети мои! Я не в силах устоять перед вашими мольбами. Будьте счастливы! Благодушие, с каким он поднял с полу будущую невестку и протянул руку сыну (который поцеловал ее с искренним уважением и благодарностью), произвело на меня прямо ошеломляющее впечатление. - Дети мои, - начал мистер Тарвидроп, отечески обнимая левой рукой севшую рядом с ним Кедди и грациозно уперев правую руку в бок, - сын мой и дочь моя, я буду заботиться о вашем благополучии. Я буду опекать вас. Вы всегда будете жить у меня (этим он хотел сказать, что всегда будет жить у них) - отныне этот дом так же принадлежит вам, как и мне, - считайте его своим родным домом. Да пошлет вам провидение долгую жизнь, чтобы обитать в нем со мною! И так велика была власть его хорошего тона, что влюбленные преисполнились искренней благодарности, словно он принес им какую-то огромную жертву, а не устроился у них на содержании до конца дней своих. - Что до меня, дети мои, - продолжал мистер Тарвидроп, - то я вступаю в ту пору своей жизни, когда желтеют и увядают листья, и нельзя предвидеть, как долго сохранятся последние, едва заметные, следы джентльменского хорошего тона в наш век ткачей и прядильщиков. Но пока что я по-прежнему буду выполнять свой долг перед обществом и, как всегда, показываться в городе. Потребности у меня немногочисленные и скромные. Вот эта моя комнатка, самое необходимое по части моего туалета, мой скудный завтрак и мой простой обед - и с меня довольно. Заботу об этих потребностях я возлагаю на вашу преданную любовь, а на себя возлагаю все остальное. Эта столь необычайная щедрость снова повергла в умиление жениха и невесту. - Сын мой, - проговорил мистер Тарвидроп, - у тебя нет кое-каких качеств, вернее нет хорошего тона, с которым человек рождается, - его можно усовершенствовать воспитанием, но нельзя приобрести - однако в этом отношении ты по-прежнему можешь полагаться на меня. Я стоял на своем посту со времен его королевского высочества принца-регента; я не сойду с него и теперь. Нет, сын мой. Если ты когда-нибудь взирал с чувством гордости на скромное общественное положение своего отца, будь уверен, что я ни в малейшей степени не запятнаю своей репутации. Ты, Принц, иного склада человек (все люди не могут быть одинаковыми, да это и не желательно), поэтому работай, старайся, зарабатывай деньги и, насколько возможно, расширяй масштаб своей деятельности. - Все это я буду делать от всего сердца, дражайший папенька: можете на меня положиться, - отозвался Принц. - Не сомневаюсь, - сказал мистер Тарвидроп. - Способности у тебя не блестящие, дитя мое, но ты прилежен и услужлив. И во имя той святой Женщины, чью жизнь я, смею думать, имел счастье озарить ярким лучом света, я буду напутствовать вас обоих, дети мои, следующими словами: заботьтесь о нашем заведении, заботьтесь об удовлетворении моих скромных потребностей, и да пребудет с вами мое благословение! Тут мистер Тарвидроп-старший сделался чрезмерно галантным, - должно быть, в честь знаменательного события, - и мне пришлось сказать Кедди, что если мы хотим попасть к ней в Тейвис-Инн сегодня, то нам следует отправиться туда немедленно. Кедди ласково простилась со своим женихом, мы ушли, и всю дорогу она была так весела и так расхваливала мистера Тарвидропа-старшего, что я ни за что на свете не согласилась бы осудить его хоть единым словом. На окнах дома в Тейвис-Инне, занятого семейством Джеллиби, были расклеены объявления о том, что дом сдается внаймы, и теперь он казался еще грязнее, темнее и неприютнее, чем всегда. Всего лишь день-два назад бедного мистера Джеллиби внесли в список банкротов, а сегодня он заперся в столовой с двумя джентльменами и, окруженный грудами синих мешков с бумагами, счетоводных книг и каких-то документов, делал самые отчаянные попытки разобраться в своих делах. Но эти дела, судя по всему, были выше его понимания, и когда Кедди по ошибке привела меня в столовую, мы увидели, что мистер Джеллиби, в очках на носу, растерянно сидит, загнанный в угол, между большим обеденным столом и обоими джентльменами, а лицо у него такое, словно он решил махнуть рукой на все, потерял дар слова и ничего уже больше не чувствует. Поднявшись наверх, в комнату миссис Джеллиби (дети кричали на кухне, а прислуги нигде не было видно), мы увидели, что хозяйка дома занята своей обширной корреспонденцией - распечатывает, читает и сортирует письма, а на полу накапливается громадная куча разорванных конвертов. Миссис Джеллиби была так озабочена, что не сразу узнала меня, хотя и смотрела мне прямо в лицо своими странными блестящими глазами, устремленными куда-то вдаль. - А! Мисс Саммерсон! - проговорила она наконец. - Я думала совсем о другом! Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? Очень рада вас видеть. Как чувствуют себя мистер Джарндис и мисс Клейр? В ответ я выразила надежду, что мистер Джеллиби тоже чувствует себя хорошо. - Да нет, не вполне, моя милая, - возразила миссис Джеллиби самым невозмутимым тоном. - Ему не повезло в делах, и он немного расстроен. К счастью для меня, я так занята, что мне некогда об этом думать. Теперь, мисс Саммерсон, у нас уже сто семьдесят семейств, в среднем по пяти человек в каждом, переселились или желают переселиться на левый берег Нигера. Я вспомнила о той семье, которая жила тут, в этом доме, и еще не переселилась, да и не желала переселяться на левый берег Нигера, и не поняла, как может миссис Джеллиби оставаться такой спокойной. - Я вижу, вы привели домой Кедди, - заметила миссис Джеллиби, взглянув на дочь. - Теперь даже странно видеть ее дома. Она почти совсем забросила свои прежние занятия и прямо-таки вынудила меня нанять мальчика. - Но, мама... - начала Кедди. - Ты же знаешь, Кедди, - мягко перебила ее мать, - что я действительно наняла мальчика, - сейчас он ушел обедать. К чему противоречить? - Я не хотела противоречить, мама, - отозвалась Кедди. - Я только хотела сказать, что вы ведь и сами не собирались заставлять меня тянуть лямку всю жизнь. - Я полагаю, милая, - возразила миссис Джеллиби, продолжая вскрывать письма, с улыбкой пробегать их блестящими глазами и раскладывать по разным местам, - я полагаю, что твоя мать для тебя образец деловой женщины. Далее. Как это ты сказала: "Тянуть лямку всю жизнь"? Если бы ты хоть сколько-нибудь интересовалась судьбами человеческого рода, ты не так относилась бы к делу. Но высокие интересы тебе чужды. Я часто говорила тебе, Кедди, что судьбами человеческого рода ты ничуть не интересуешься. - Да, мама, Африкой я действительно не интересуюсь. - Конечно, нет. И не будь я, к счастью, так занята, мисс Саммерсон, - продолжала миссис Джеллиби, бросая на меня мимолетный ласковый взгляд и раздумывая, куда бы положить только что вскрытое письмо, - это могло бы меня огорчать и расстраивать. Но в связи с Бориобула-Гха мне приходится думать о стольких вещах, на которых необходимо сосредоточиваться, что это служит для меня лекарством. Кедди бросила на меня умоляющий взгляд, и, так как миссис Джеллиби снова устремила глаза на далекую Африку - прямо сквозь мою шляпу и голову, - я решила, что настал подходящий момент перейти к цели своего визита и привлечь к себе внимание миссис Джеллиби. - Пожалуй, вы удивитесь, - начала я, - когда узнаете, зачем я пришла сюда и прервала ваши занятия. - Я всегда рада видеть вас, мисс Саммерсон, - отозвалась миссис Джеллиби, спокойно улыбаясь и не переставая заниматься своим делом, - но мне жаль, - и она покачала головой, - что вы так равнодушны к бориобульскому проекту. - Я пришла с Кедди, - сказала я, - ибо Кедди - и в этом она права - считает, что у нее не должно быть никаких тайн от матери, и думает, что я могу поддержать ее и помочь ей (хоть я сама не знаю, каким образом) открыть вам одну тайну. - Кедди, - обратилась миссис Джеллиби к дочери, на миг оторвавшись от работы, но сейчас же безмятежно принялась за нее снова, покачав головой, - ты обязательно скажешь мне какую-нибудь глупость. Кедди развязала ленты своей шляпы, сняла ее и, держа за завязки, принялась раскачивать над полом, но вдруг залилась слезами и пролепетала: - Мама, я выхожу замуж. - Вот нелепая девчонка! - заметила миссис Джеллиби с отсутствующим видом, просматривая только что распечатанное письмо. - Какая ты дурочка! - Я выхожу замуж, мама, - всхлипывала Кедди, - За мистера Тарвидропа-младшего из танцевальной академии, а мистер Тарвидроп-старший (он, право же, настоящий джентльмен) дал свое согласие, и я прошу и умоляю вас, мама, тоже дать согласие, потому что без него я никогда не буду счастлива. Никогда, никогда! - всхлипывала Кедди, начисто позабыв о своих обидах и обо всем на свете, кроме любви к матери. - Вот вы опять видите, мисс Саммерсон, - все также безмятежно заметила миссис Джеллиби, - какое это счастье, что я так занята и обязана сосредоточиться на чем-то одном. Кедди обручилась с сыном какого-то учителя танцев... водит знакомство с людьми, которые интересуются судьбами человечества не больше, чем она сама! И это в то время, как мистер Куэйл, один из виднейших филантропов нашего века, сказал мне, что готов сделать ей предложение! - Мама, я всегда ненавидела и терпеть не могла мистера Куэйла! - проговорила Кедди, всхлипывая. - Ах, Кедди, Кедди! - отозвалась миссис Джеллиби, с величайшим благодушием распечатывая следующее письмо. - Я в этом не сомневаюсь. Как ты могла относиться к нему иначе, если у тебя нет и крупицы тех интересов, которыми он так переполнен? Если бы общественные обязанности не были моим любимым детищем, если бы я не была занята обширными предприятиями мирового масштаба, все эти мелочи, признаюсь, могли бы меня глубоко огорчать, мисс Саммерсон. Но могу ли я допустить, чтобы сумасбродства Кедди (от которой я ничего другого и не ожидаю) встали преградой между мной и великим африканским материком? Нет. Нет, - повторила миссис Джеллиби спокойным, ясным голосом и с приятной улыбкой, продолжая распечатывать и сортировать письма. - Нет, конечно. Я была так мало подготовлена к столь холодному приему, хоть и ожидала его, что просто не находила слов. Кедди, по-видимому, тоже совершенно растерялась. А миссис Джеллиби по-прежнему вскрывала и сортировала письма, время от времени повторяя ласковым голосом и с невозмутимой улыбкой: - Нет, конечно. - Надеюсь, мама, - всхлипнула в заключение бедная Кедди, - вы на меня не сердитесь? - Ну, Кедди, значит, ты и вправду глупая девчонка, если продолжаешь задавать мне такие вопросы после того, как я тебе рассказала о своих заботах, поглощающих все мое внимание, - ответила миссис Джеллиби. - Надеюсь, мама, вы даете согласие и желаете нам счастья? - проговорила Кедди. - Если ты так поступила, значит ты просто неразумное дитя, - сказала миссис Джеллиби, - и даже испорченное дитя; а ведь ты могла бы посвятить себя грандиозной общественной деятельности. Но шаг сделан, я наняла мальчика, и говорить больше не о чем. Нет, Кедди, пожалуйста, не надо, - проговорила миссис Джеллиби, когда Кедди попыталась ее поцеловать, - не мешай работать; дай же мне разобраться в этой куче бумаг до прихода послеобеденной почты! Я решила, что делать мне тут больше нечего и пора уходить. Однако мне пришлось ненадолго задержаться, так как Кедди сказала: - Вы позволите, мама, привести его сюда и познакомить с вами? - О господи, Кедди! - воскликнула миссис Джеллиби, уже успевшая погрузиться в созерцание какой-то неведомой дали. - Ты опять? Кого привести? - Его, мама. - Кедди, Кедди! - промолвила миссис Джеллиби, которой все эти пустяки, должно быть, осточертели. - Если уж тебе так хочется, приведи его как-нибудь вечером, когда не будет ни собрания Главного Общества, ни совещания Отдела, ни заседания Подотдела. Тебе придется согласовать этот визит с расписанием моих занятий. Дорогая мисс Саммерсон, вы были очень любезны, что пришли сюда помочь этой глупышке. До свидания! Сегодня утром я получила еще пятьдесят восемь писем от рабочих семейств, желающих ознакомиться с различными деталями вопроса о культивировании кофе и туземцев, значит мне незачем просить извинения за то, что у меня так мало досуга. Меня нисколько не удивило, что Кедди расстроилась и, когда мы спускались по лестнице, снова зарыдала, бросившись мне на шею и говоря, что лучше бы ее выбранили, чем отнеслись к ней так безучастно, а потом призналась, что ей почти не во что одеться, и она прямо не знает, как ей удастся выйти замуж прилично. Однако я постепенно утешила ее, заведя разговор о том, как много она будет делать для своего несчастного отца и Пищика, когда заживет своим домом; и вот, наконец, мы спустились вниз, в сырую темную кухню, где Пищик валялся на каменном полу со своими братцами и сестрицами и где мы затеяли с ними такую возню, что я побоялась, как бы меня не разорвали на куски, и поскорее принялась рассказывать им сказки. Время от времени я слышала у себя над головой громкие голоса, доносившиеся из столовой, и грохот падающей мебели. Грохот, боюсь, объяснялся тем, что бедный мистер Джеллиби все еще силился разобраться в своих делах, но после каждой бесплодной попытки отрывался от обеденного стола и устремлялся к окну, намереваясь выброситься из него во дворик. Вечером, мирно возвращаясь домой после этого беспокойного дня, я много думала о помолвке Кедди, твердо надеясь, что (несмотря на мистера Тарвидропа-старшего) девушка будет счастливее, чем теперь. Да, думала я, и она и муж ее едва ли когда-нибудь поймут, что представляет собою в действительности "Образец хорошего тона"; что ж, тем лучше для них, и стоит ли желать им узнать истину? Я лично вовсе не хотела, чтобы они эту истину узнали, и мне даже было почти стыдно, что сама я не вполне верю в мистера Тарвидропа-старшего. И еще я смотрела на звезды и думала о тех, кто путешествует по дальним странам, и о звездах, которые видят они, и надеялась, что, быть может, и на мою долю выпадет благодать и счастье приносить пользу кому-нибудь по мере моих слабых сил. Когда я вернулась домой, наши, по обыкновению, так обрадовались мне, что я, наверное, села бы и расплакалась от умиления, если бы не знала, что это будет им неприятно. Все в доме от первого до последнего человека приветствовали меня с такими сияющими лицами, разговаривали со мной так весело и были так рады хоть чем-нибудь мне услужить, что во всем мире, думалось мне, не нашлось бы никого счастливее меня. В тот вечер мы долго засиделись за разговором, потому что Ада и опекун заставили меня подробно рассказать про Кедди, и я болтала, болтала, болтала без умолку. Наконец я ушла к себе наверх, краснея при мысли о том, как я разглагольствовала, и вдруг услышала негромкий стук в дверь. Я сказала: "Войдите!", и в комнату вошла хорошенькая маленькая девочка, чистенько одетая в траурное платье, и сделала мне реверанс. - Позвольте вам доложить, мисс, - сказала девочка нежным голосом, - я Чарли. - Ну да, конечно Чарли, - в изумлении воскликнула я, наклоняясь и целуя ее. - Как я рада видеть тебя, Чарли! - Позвольте вам доложить, мисс, - продолжала Чарли все тем же нежным голосом, - я теперь ваша горничная. - Ты, Чарли? - Позвольте вам доложить, мисс, это вам подарок от мистера Джарндиса, а еще он шлет привет. Я села и, обняв Чарли, смотрела на нее не отрывая глаз. - Ах, мисс! - проговорила Чарли, всплеснув руками, и слезы потекли по ямочкам на ее щеках. - Том в школе, позвольте вам доложить, и учится так хорошо! А маленькая Эмма, мисс, она у миссис Блайндер, мисс, и о ней так заботятся! А Том давно уже поступил бы в школу, а Эмма перешла бы к миссис Блайндер, а я приехала бы сюда, но мистер Джарндис считал, что Тому, и Эмме и мне надо было сначала привыкнуть к тому, что придется нам жить врозь, - ведь мы такие маленькие! Не плачьте, пожалуйста, мисс! - Не могу удержаться, Чарли. - Да, мисс, я тоже не могу удержаться, - сказала Чарли. - И позвольте вам доложить, мисс, мистер Джарндис шлет привет и думает, что вы захотите давать мне уроки. И, позвольте вам доложить, Том, и Эмма! и я - мы будем видеться раз в месяц. И я так счастлива и так благодарна, мисс, - воскликнула Чарли от полноты сердца, - и я постараюсь быть такой хорошей горничной! - Чарли, милая, никогда не забывай того, кто все это сделал! - Нет, мисс, никогда не забуду. И Том не забудет. И Эмма. Все это благодаря вам, мисс. - Да я ничего об этом не знала. Все сделал мистер Джарндис, Чарли. - Да, мисс, но он это сделал из любви к вам и чтобы вы стали моей хозяйкой. Позвольте вам доложить, мисс, это вам маленький подарок от него - с приветом; и все это он сделал из любви к вам. Мне и Тому приказано это запомнить. Чарли вытерла глаза и принялась выполнять свои новые обязанности - расхаживать по комнате с хозяйственным видом и прибирать все, что попадалось под руку. Но вдруг Чарли подкралась ко мне сбоку и проговорила: - Ах, мисс, не плачьте, пожалуйста. И я повторила: - Не могу удержаться, Чарли. А Чарли тоже повторила: - Да, мисс, и я не могу удержаться. Так что я все-таки немного поплакала от радости, и она тоже. ГЛАВА XXIV  Апелляция Вскоре после моей беседы с Ричардом, о которой я уже писала, он рассказал о своих планах мистеру Джарндису. Опекуна это признание, вероятно, не застало врасплох, но все-таки очень огорчило и разочаровало. Теперь они с Ричардом нередко разговаривали наедине, то поздно вечером, то рано утром, проводили целые дни в Лондоне, постоянно встречались с мистером Кенджем и были обременены кучей неприятных хлопот. Все время, пока они были заняты этими делами, опекун очень страдал от восточного ветра и так часто ерошил свою шевелюру, что, кажется, ни один волос у него не лежал на месте; тем не менее со мной и Адой он был так же ласков, как и прежде, только никогда не говорил о делах Ричарда. Как мы ни старались, мы ничего не могли добиться и от самого Ричарда, кроме неопределенных заверений, что "все идет как нельзя лучше и наконец-то все в порядке", а это не могло рассеять нашу тревогу. Однако мы со временем узнали, что лорд-канцлеру была подана новая просьба от имени Ричарда, как "несовершеннолетнего" и "состоящего под опекой суда" и не знаю еще кого, и что по этому поводу велись бесконечные переговоры, а лорд-канцлер во время заседания открыто назвал Ричарда "надоедливым и капризным несовершеннолетним"; узнали также, что решение все откладывали и откладывали, что собирали справки, делали доклады и подавали прошения, пока, наконец, Ричард (как он сам нам говорил) не начал подумывать, что если он вообще когда-нибудь поступит на военную службу, то не раньше чем стариком лет семидесяти - восьмидесяти. В конце концов его вызвали в кабинет лорд-канцлера, и лорд-канцлер сделал ему очень строгое внушение за то, что он без толку проводит время и сам не знает, чего хочет ("Не им бы говорить, не мне слушать!" - сказал Ричард по этому поводу), но в конце концов все-таки было решено удовлетворить его просьбу. Его зачислили в конногвардейский полк кандидатом на патент прапорщика, деньги на покупку патента внесли агенту, а сам Ричард, как и следовало ожидать, с головой ушел в изучение военных наук и каждое утро вставал в пять часов, чтобы упражняться в фехтовании. Каникулы суда приходили на смену сессиям, а сессии каникулам. Время от времени мы узнавали, что тяжба "Джарндисы против Джарндисов" назначена к слушанию или отложена, должна рассматриваться или пересматриваться, так что она то появлялась на сцене, то исчезала. Ричард жил теперь у одного профессора в Лондоне и уже не мог бывать у нас так часто, как раньше; опекун был по-прежнему сдержан; и так вот и проходило время, пока патент не был выдан и Ричард не получил приказа явиться в свой полк, стоявший в Ирландии. Он сломя голову примчался к нам как-то вечером с этой новостью и долго беседовал с опекуном. Примерно через час опекун заглянул в комнату, где сидели мы с Адой, и позвал нас: "Подите-ка сюда, девочки!" Мы вошли и увидели, что Ричард, который только что был в прекрасном расположении духа, сейчас стоит, прислонившись к камину, чем-то недовольный и сердитый. - Я хочу сказать вам, Ада, - начал мистер Джарндис, - что мы с Риком несколько разошлись во взглядах. Ну, ну, Рик, не хмурьтесь! - Вы ко мне слишком жестоки, сэр, - проговорил Ричард. - И мне это больно, особенно потому, что во всех прочих отношениях вы всегда были так снисходительны и сделали мне столько добра, что я ввек за него не отплачу. Без вас я никогда бы не мог найти правильный путь, сэр. - Ладно, ладно! - сказал мистер Джарндис. - Но я хочу, чтобы вы стали на еще более правильный путь. Я хочу, чтобы вы нашли правильный путь в самом себе. - Надеюсь, вы извините меня, сэр, - возразил Ричард с жаром, но все-таки почтительно, - если я скажу, что считаю себя наилучшим судьей во всем, что касается меня самого. - Надеюсь, вы извините меня, дорогой Рик, - ласково проговорил опекун веселым и добродушным тоном, - если я скажу, что для вас это вполне естественно; но я иного мнения. Я обязан исполнить свой долг, Рик, а не то вы перестанете меня уважать, когда остынете; я же хотел бы, чтобы вы всегда меня уважали - и когда вы в пылу и когда остываете. Ада так побледнела, что опекун заставил ее сесть в свое кресло - то, в котором он обычно читал, - и сам сел рядом с нею. - Пустяки, дорогая моя, все это пустяки, - сказал он. - Просто у нас с Ричардом произошла размолвка, какие бывают и у близких друзей, и мы должны сказать об этом вам, потому что именно вы послужили ее причиной. Ну вот, вас уже пугает то, что вам придется услышать. - Вовсе нет, кузен Джон, - возразила Ада с улыбкой, - если, конечно, это исходит от вас. - Благодарю вас, дорогая. Уделите мне минутку внимания, выслушайте меня спокойно и в это время не смотрите на Ричарда. И вы тоже, Хозяюшка. Дорогая моя девочка, - продолжал он, прикрыв ладонью руку Ады, лежавшую на подлокотнике кресла, - вы помните, о чем говорили мы четверо, когда наша Хлопотунья рассказала мне об одной маленькой любовной истории? - Ричард и я, мы никогда не забудем, как добры вы были к нам в тот день, кузен Джон. - Я никогда не забуду этого, - подтвердил Ричард. - И я не забуду, - повторила Ада. - Тем легче мне сейчас высказать то, что я должен сказать, и тем легче нам столковаться, - отозвался опекун, лицо которого как бы излучало всю нежность и благородство его сердца. - Ада, пташка моя, вам следует знать, что теперь Ричард избрал себе специальность в последний раз. Все деньги, какие у него еще остались, уйдут на экипировку. Он растратил свое состояние и отныне привязан к дереву, которое посадил сам. - Я действительно растратил свое теперешнее состояние, что, впрочем, меня ничуть не огорчает. Но то, что у меня осталось, сэр, - сказал Ричард, - это далеко не все, что я имею. - Рик, Рик! - в ужасе воскликнул опекун изменившимся голосом и взмахнул руками, словно собираясь зажать себе уши. - Ради бога, не возлагайте никаких надежд и ожиданий на это родовое проклятие! Что бы вы ни делали в жизни, не бросайте и мимолетного взгляда на тот страшный призрак, который преследует нас уже столько лет. Лучше брать в долг, лучше просить подаяние, лучше умереть! Все мы были потрясены страстностью, с какой он произнес эти слова. Ричард закусил губу и, затаив дыхание, смотрел на меня так, словно понимал, как важно для него предостережение опекуна, и знал, что я тоже это понимаю. - Милая моя Ада, - сказал мистер Джарндис, успокоившись, - свой совет я высказал слишком резко; но ведь я живу в Холодном доме, и чего только я в нем не перевидал! Впрочем, об этом ни слова больше. Все средства, какими Ричард располагал, чтобы начать свой жизненный путь, теперь поставлены на карту. Я советую ему и вам, ради его же блага и ради вашего, решить перед разлукой, что вы ничем друг с другом не связаны. Пойду дальше. Буду говорить напрямик с вами обоими. Вы ничего не хотели скрывать от меня; и я тоже хочу говорить с вами откровенно. Я прошу вас считать, что пока вас больше не связывают никакие узы, кроме родственных. - Лучше сразу сказать, сэр, - возразил Ричард, - что вы совершенно лишили меня своего доверия и советуете Аде поступить так же. - Лучше не говорить этого, Рик, потому что это неправда. - Вы считаете, что я плохо начал, сэр, - упирался Ричард. - Да, начал я плохо. - О том, как вам, по-моему, надо было начать и как продолжать, я говорил, когда мы в последний раз беседовали с вами, - сказал мистер Джарндис сердечным и ободряющим тоном. - Пока что вы ничего не начали, но всему свое время, и ваше еще не упущено... вернее, оно наступило теперь. Так начните же как следует! Вы оба еще очень молоды, милые мои, и вы в родстве друг с другом, но пока вы только родственники. Если же вас свяжут и более крепкие узы, то лишь тогда, Рик, когда вы для этого поработаете, не раньше. - Вы ко мне слишком жестоки, сэр, - сказал Ричард, - не ждал я от вас такой жестокости. - Милый мой мальчик, я еще более жесток к самому себе, когда огорчаю вас, - возразил мистер Джарндис. - Ваше лекарство в ваших руках. Ада, Рику будет лучше, если он вновь сделается свободным, если его перестанет связывать ваша ранняя помолвка. Рик, для Ады это будет лучше, гораздо лучше, - в этом ваш долг перед нею. Ну, решайтесь! Пусть каждый из вас поступит так, чтобы не ему самому, а другому было лучше. - Но почему же это лучше, сэр? - мгновенно откликнулся Ричард. - Когда мы открылись вам, вы не считали, что "так лучше". Тогда вы говорили другое. - С тех пор я узнал кое-что новое. Я не обвиняю вас, Рик, но с тех пор я узнал кое-что новое. - Очевидно, насчет меня, сэр? - Что ж, пожалуй; вернее, насчет вас обоих, - ласково ответил мистер Джарндис. - Для вас еще не настала пора взаимных обещаний. Все это пока преждевременно, и я не имею права дать согласие на вашу помолвку. Решайтесь же, мои юные друзья, решайтесь и начинайте сызнова! Что было, то прошло, и для вас открылась новая страница - вот и пишите на ней историю своей жизни. Ричард бросил на Аду встревоженный взгляд, но ничего не сказал. - Я до сих пор избегал говорить об этом с вами обоими и с Эстер, - продолжал мистер Джарндис, - потому что хотел, чтобы все мы потолковали вместе, вполне откровенно и на равных началах. Теперь же я от всего сердца советую вам, теперь я настоятельно прошу вас вернуться к тем отношениям, в каких вы были, когда приехали сюда. Предоставьте времени, верности и постоянству соединить вас вновь. Если вы поступите иначе, вы поступите плохо и тем убедите меня, что и я плохо поступил, познакомив вас друг с другом. Наступило долгое молчание. - Кузен Ричард, - проговорила, наконец, Ада, с нежностью подняв на него свои голубые глаза, - после того, что сказал кузен Джон, выбора нам не осталось. Не беспокойтесь обо мне, ведь вы оставляете меня на его попечении и знаете, что лучшей жизни я не желаю; да и не пожелаю никогда, если буду руководствоваться его советами, - это вы тоже хорошо знаете. Я... я не сомневаюсь, кузен Ричард, - продолжала Ада с легким смущением, - что я вам очень дорога и... и вряд ли вы полюбите другую. Но прошу вас хорошенько подумать об этом тоже - ведь я хочу, чтобы вам во всем улыбалось счастье. Можете мне верить, кузен Ричард. Сама я не изменчива; но и не безрассудна и никогда не стала бы вас осуждать. Ведь и просто родственникам бывает грустно расставаться, и мне, право же, очень, очень грустно, Ричард, хоть я и знаю, что все это нужно для вашего блага. Я всегда буду думать о вас с любовью и часто говорить о вас с Эстер, и... и, может быть, вы иногда будете немножко думать обо мне, кузен Ричард. А теперь, - сказала Ада, подойдя к Ричарду и протянув ему дрожащую руку, - мы опять только родственники, Ричард... быть может, навеки... и я всей душой желаю, чтобы моему милому кузену было хорошо, куда бы ни занесла его судьба! Я удивлялась, почему Ричард не может простить опекуну, что тот имеет о нем точь-в-точь такое же мнение, какое сам Ричард - в недавнем разговоре со мной - высказал о себе, и даже - в гораздо более сильных выражениях; но, как ни странно, он действительно не мог этого простить. С большим огорчением заметила я, что с этого часа он перестал быть таким непринужденным и откровенным с мистером Джарндисом, каким был раньше. У него были все основания относиться к опекуну по-прежнему, но этого не случилось, и - всецело по вине Ричарда - между ними начало возникать отчуждение. Но вскоре он так увлекся подготовкой к отъезду и закупкой обмундирования, что позабыл обо всем на свете, даже о горе разлуки с Адой, - она осталась в Хэртфордшире, а Ричард, мистер Джарндис и я отправились на неделю в Лондон. Порой он внезапно вспоминал об Аде, заливаясь слезами, и тогда признавался мне, что осыпает себя самыми тяжкими упреками. Но спустя несколько минут снова начинал легкомысленно болтать о каких-то неопределенных надеждах на богатство и вечное счастье с Адой и приходил в самое веселое расположение духа. Это было очень хлопотливое время, и я целыми днями бегала с Ричардом по магазинам, покупая разные необходимые ему вещи. Я уж не говорю о тех вещах, которые он накупил бы сам, будь ему предоставлена эта возможность. Со мной он был вполне откровенен и зачастую так разумно и с таким чувством говорил о своих ошибках и своих твердых намерениях и так широко распространялся на тему о том, какой поддержкой служат для него наши беседы, что мне никогда не надоедало разговаривать с ним. Всю эту неделю к нам часто приходил один отставной солдат кавалерийского полка, обучавший Ричарда фехтованию. Это был красивый, грубовато-добродушный мужчина, с открытым лицом и непринужденным обращением, вот уже несколько месяцев занимавшийся с Ричардом. Я так много слышала о нем не только от Ричарда, но и от опекуна, что как-то раз утром, после завтрака, когда солдат пришел, я нарочно уселась со своим рукодельем в гостиной. - Доброе утро, мистер Джордж, - сказал опекун, который тоже был в комнате. - Мистер Карстон скоро придет. А пока мисс Саммерсон будет очень рада познакомиться с вами. Присаживайтесь. Он сел, как мне показалось, слегка смущенный моим присутствием, и, не глядя на меня, принялся поглаживать верхнюю губу широкой загорелой рукой. - Вы всегда появляетесь вовремя - как солнце, - сказал мистер Джарндис. - По-военному, сэр, - отозвался тот. - Привычка, просто привычка, сэр. Я совсем не деловой человек. - Однако у вас, как я слышал, большое заведение, - заметил мистер Джарндис. - Не особенно, сэр. Я держу галерею-тир, но не очень-то большую. - А как по-вашему, мистер Карстон хорошо стреляет и фехтует? - спросил опекун. - Довольно хорошо, сэр, - ответил мистер Джордж, сложив руки на широкой груди и сделавшись как будто еще крупнее. - Если бы мистер Карстон увлекся этими занятиями, он мог бы сделать огромные успехи. - Но он, очевидно, ими не увлекается? - сказал опекун. - Вначале он занимался с увлечением, а теперь нет... не увлекается. Может, он увлечен чем-нибудь другим... может быть, какой-нибудь молодой леди. Его живые темные глаза впервые остановились на мне. - Уверяю вас, мистер Джордж, что он увлечен не мной, - сказала я со смехом, - хотя вы, должно быть, заподозрили меня. Он залился румянцем, проступившим сквозь его загар, и поклонился мне по-военному. - Надеюсь, я не оскорбил вас, мисс. Ведь я простой солдат, человек неотесанный. - Ничуть не оскорбили, - сказала я. - Я считаю это комплиментом. Если вначале он почти не смотрел в мою сторону, то теперь взглянул на меня несколько раз подряд. - Прошу прощения, сэр, - обратился он к опекуну с застенчивостью, свойственной иным мужественным людям, - но вы оказали мне честь назвать фамилию молодой леди... - Мисс Саммерсон. - Мисс Саммерсон, - повторил он и снова взглянул на меня. - Вам знакома эта фамилия? - спросила я. - Нет, мисс, по-моему, я такой никогда не слыхал. Но мне кажется, будто я с вами где-то встречался. - Вряд ли, - усомнилась я, подняв голову и отрываясь от своего рукоделья, - его слова и манеры были так непосредственны, что я обрадовалась случаю посмотреть на него. - У меня очень хорошая память на лица. - У меня тоже, мисс, - отозвался он, повернувшись ко мне, и тогда я хорошо разглядела его темные глаза и широкий лоб. - Хм! Не знаю, почему мне это показал