беге, сказал мистер Пиквик. - Не знаю, сэр, - сказал мистер Троттер, на секунду призадумавшись. Мне кажется, это можно было бы сделать очень просто. - Как? - задал вопрос мистер Пиквик. - Да мой хозяин и я договорились с двумя служанками, и в десять часов они нас спрячут в кухне. Когда в доме все улягутся спать, мы выйдем из кухни, а молодая леди выйдет из своей спальни. Дорожная карета будет ждать, и мы тотчас укатим. - Ну? - сказал мистер Пиквик. - Ну, вот я и подумал, сэр, что если бы вы поджидали в саду, один... - Один, - повторил мистер Пиквик. - Почему один? - Старая леди, понятно, будет недовольна, - ответил Джоб, - если такое неприятное открытие произойдет на глазах посторонних и лишних людей. Да и молодая леди, сэр, - подумайте об ее чувствах! - Вы совершенно правы, - сказал мистер Пиквик. - Это соображение свидетельствует о деликатности ваших чувств. Продолжайте. Вы совершенно правы. - Так вот, сэр, я и подумал, что, если вы подождете один в саду и я вас впущу ровно в половине двенадцатого через дверь в конце коридора, выходящую в сад, вы поспеете как раз вовремя и поможете мне разрушить замыслы этого дурного человека, к которому я, по несчастью, попал в лапы. Мистер Троттер глубоко вздохнул. - Не огорчайтесь по этому поводу, - сказал мистер Пиквик. - Будь у него хоть крупица той деликатности, которая отличает вас, невзирая на ваше скромное положение, я бы еще мог возлагать на него некоторые надежды. Джоб Троттер низко поклонился, и, несмотря на замечания мистера Уэллера, слезы снова выступили у него на глазах. - Никогда еще не видывал такого парня, - сказал Сэм. - Будь я проклят, если у него в голове нет водопровода, который всегда работает. - Сэм, придержите язык, - сказал мистер Пиквик очень строго. - Слушаю, сэр, - отвечал мистер Уэллер. - Мне этот план не нравится, - сказал мистер Пиквик после глубокого размышления. - Почему бы мне не снестись с друзьями молодой леди? - Потому что они живут в ста милях отсюда, сэр, - ответил Джоб Троттер. - Вот так загвоздка! - сказал мистер Уэллер в сторону. - Ну, а этот сад? - продолжал мистер Пиквик. - Как я туда проберусь? - Ограда очень низкая, сэр, а ваш слуга поможет вам взобраться. - Мой слуга поможет мне взобраться, - машинально повторил мистер Пиквик. - А вы наверное будете возле той двери. о которой говорите? - Ошибки быть не может, сэр, там только одна дверь, которая выходит в сад. Постучите в нее, когда услышите бой часов, и я тотчас открою. - Мне этот план не нравится, - повторил мистер Пикник, - но, раз я другого не могу придумать и раз на карту поставлено счастье всей жизни молодой леди, я согласен. Я буду там. Таким образом, во второй раз природная доброта мистера Пиквика вовлекла его в предприятие, от которого он с великой охотой держался бы в стороне. - Как называется этот дом? - спросил мистер Пиквик. - Вестгет-Хаус, сэр. Вы повернете немного вправо, когда дойдете до конца города, дом стоит особняком, в стороне от дороги, на воротах - медная доска с названием. - Я его знаю, - сказал мистер Пиквик. - Я обратил на него внимание раньше, когда был в этом городе. Можете на меня положиться. Мистер Троттер отвесил еще один поклон и хотел удалиться, а мистер Пиквик сунул ему в руку гинею. - Вы славный малый, - сказал мистер Пиквик, - я восхищаюсь вашим добрым сердцем. Не благодарите. Помните: одиннадцать часов. - Будьте спокойны, не забуду, сэр, - отвечал Джоб Троттер. С этими словами он вышел из комнаты в сопровождении Сэма. - Послушайте, - сказал тот, - совсем не плохая штука - это-вот хныканье. За такую хорошую плату я готов плакать, как водосточная труба в ливень. Как вы это проделываете? - Это исходит от сердца, мистер Уокер, - торжественно ответил Джоб. Прощайте, сэр. "Чудак слабонервный, а все-таки мы из него вытянули все", - подумал мистер Уэллер, когда Джоб удалился. О том, что думал мистер Троттер, мы сказать с точностью не можем, ибо сие нам неведомо. Прошел день, настал вечер, и около десяти часов Сэм Уэллер доложил, что мистер Джингль и Джоб вышли вместе, что их вещи уложены и что они заказали карету. Заговор, по-видимому, приводится в исполнение по плану, изложенному мистером Троттером. Пробило половина одиннадцатого - время, когда мистеру Пиквику надлежало приступить к исполнению деликатной миссии. От предложенного Сэмом пальто он отказался, чтобы не было никаких помех при перелезании через ограду, и отправился в путь, сопровождаемый своим слугой. Луна взошла, но скрывалась за облаками. Была прекрасная сухая ночь, по удивительно темная. Тропинки, изгороди, поля, дома и деревья были окутаны тьмой. Было жарко и душно, зарницы слабо вспыхивали над линией горизонта, и только они одни оживляли тусклый сумрак, все обволакивавший, - не слышно было никаких звуков, кроме отдаленного лая какой-то беспокойной собаки. Они нашли дом, прочитали медную табличку, обошли вокруг ограды и остановились там, где кончался сад. - Вы вернетесь в гостиницу, Сэм, когда поможете мне перелезть, - сказал мистер Пиквик. - Слушаю, сэр. - И будете ждать моего возвращения. - Конечно, сэр. - Возьмите меня за ногу и, когда я скажу "вверх", осторожно меня поднимите. - Да, сэр. Покончив с приготовлениями, мистер Пиквик ухватился рукой за верхушку ограды и скомандовал "вверх", что и было исполнено буквально. Позаимствовало ли его тело гибкость, свойственную его уму, пли представление мистера Уэллера об осторожном подсаживании было несколько грубее, чем представление мистера Пиквика, - как бы там ни было, по непосредственным результатом его услуги было то, что сей бессмертный джентльмен перелетел через ограду прямо на клумбу, где, примяв предварительно три куста крыжовника и розовый куст, растянулся на земле во весь рост. - Надеюсь, вы ничего себе не повредили, сэр? - громким шепотом спросил Сэм, как только оправился от изумления, вызванного таинственным исчезновением хозяина. - Я-то себе конечно, не повредил, Сэм, - отвечал мистер Пиквик из-за ограды, - но склонен думать, что вы мне повредили. - Надеюсь, что нет, сэр, - отозвался Сэм. - Ничего, всего несколько царапин, - сказал мистер Пиквик, вставая. Ступайте, а то нас услышат. - Прощайте, сэр. - Прощайте. Сэм Уэллер осторожно удалился, оставив мистера Пиквика одного в саду. Время от времени огни вспыхивали в различных окнах дома или появлялись на лестнице; обитатели дома, видимо, готовились ко сну. Не рискуя раньше условленного часа подходить слишком близко к двери, мистер Пиквик приютился в углу ограды и ждал его приближения. Ситуация была такова, что легко могла подействовать угнетающе на многих людей. Мистер Пиквик, однако, не чувствовал ни угнетенности, ни беспокойства. Он знал, что намерения у него благие, и всецело полагался на высоконравственного Джоба. Конечно, было тоскливо, скучно, чтобы не сказать - жутко, но человек, склонный к созерцанию, всегда может заняться размышлениями. Мистер Пиквик доразмышлялся до того, что погрузился в дремоту, как вдруг его разбудили куранты на соседней церкви, пробившие условленный час - половину двенадцатого. "Пора!" - подумал мистер Пиквик, осторожно поднимаясь на ноги. Он взглянул на дом. Огни погасли, и ставни были закрыты - несомненно все улеглись. Он подошел на цыпочках к двери и тихонько постучал. Спустя две-три минуты, не дождавшись ответа, он снова постучал, несколько громче, и снова еще громче. Наконец, на лестнице послышались шаги, а затем сквозь замочную скважину блеснуло пламя свечи. Долго возились с цепью и засовами, и вот дверь стала медленно открываться. Дверь открывалась наружу; и по мере того как она открывалась шире и шире, мистер Пиквик отступал за нее дальше и дальше. Каково же было его изумление, когда, соблюдая осторожность, он чуть-чуть высунулся и увидел, что человек, открывавший дверь, был... не Джоб Троттер, а служанка со свечою в руке! Мистер Пиквик снова втянул голову с живостью, свойственной превосходному мелодраматическому актеру Панчу, когда тот подстерегает тупоголового комедианта с жестяной музыкальной шкатулкой. - Должно быть, Сара, это была кошка, - сказала девушка, обращаясь к кому-то в доме. - Кис-кис-кис! Но так как этот ласковый зов не выманил никакого животного, девушка не спеша закрыла дверь и снова ее заперла, оставив в саду мистера Пиквика, который вытянулся во весь рост и прижался к стене. "Очень странно, - подумал мистер Пиквик. - Вероятно, они засиделись дольше, чем обычно. Чрезвычайно некстати они выбрали именно эту ночь... чрезвычайно". С такими мыслями мистер Пиквик осторожно удалился в угол сада, где прятался раньше, и стал дожидаться момента, когда можно будет безопасно повторить сигнал. Он не пробыл здесь и пяти минут, как за яркой вспышкой молнии последовал оглушительный удар грома, который загрохотал и с ужасающим шумом раскатился вдали; затем снова вспышка молнии, ярче, чем первая, и второй удар грома, оглушительнее, чем предыдущий; а затем полил дождь с силой и бешенством, сметавшими все на своем пути. Мистер Пиквик прекрасно знал, что дерево - опасный сосед во время грозы. Дерево находилось справа от него, дерево слева, третье перед ним и четвертое сзади. Останься он на месте, он рискует стать жертвой несчастного случая; выйди он на середину сада, он, рискует попасть в руки констебля. Раза два он пытался перелезть через ограду, но так как на сей раз у него не было других подпорок, кроме тех, какими его снабдила природа, то единственным результатом его отчаянных попыток было появление множества очень неприятных царапин па коленях и бедрах, а также весьма обильной испарины. - Какое ужасное положение! - сказал мистер Пикник, приостановившись, чтобы вытереть лоб после этих упражнений. Он взглянул на дом - всюду было темно. Должно быть, теперь все улеглись. Он попробует снопа дать сигнал. Он прошел на цыпочках по сырому песку и постучал в дверь. Затаив дыхание, он стал слушать через замочную скважину. Ответа никакого. Очень странно. Снова стук. Он опить прислушался. В доме раздался тихий шепот, и затем послышался крик: - Кто там? "Это не Джоб, - подумал мистер Пиквик, поспешно прижимаясь снова к стене. - Это женщина". Едва успел он прийти к такому заключению, как над лестницей распахнулось окно и три-четыре женских голоса повторили вопрос: - Кто там? Мистер Пиквик не смел шевельнуть ни рукой, ни ногой. Было ясно, что проснулся весь дом. Он решил оставаться на месте, пока тревога не уляжется, а затем сделать сверхъестественное усилие и перелезть через ограду или погибнуть при этой попытке. Подобно всем решениям мистера Пиквика, это явилось наилучшим, какое можно было принять при данных обстоятельствах; но, к сожалению, оно зиждилось на предположении, что в доме не рискнут снова открыть дверь. Каково же было его отчаяние, когда он услышал, что цепь и засовы снимают, и увидел, как дверь медленно открывается шире и шире! Шаг за шагом отступал он к стене. Что делать! Препятствие в виде его собственной персоны мешало двери распахнуться настежь. - Кто там? - завизжал с лестницы целый хор сопрано, в состав которого входили голоса старой девы - начальницы заведения, трех воспитательниц, пяти служанок и тридцати воспитанниц. Все они были полураздеты, а на головах лес папильоток. Конечно, мистер Пиквик не ответил на вопрос: "Кто там?" - и послышался новый припев хора: "О боже, как страшно!" - Кухарка! - сказала леди-настоятельница, благоразумно оставшаяся на самом верху лестницы, в арьергарде. - Кухарка, почему вы не выйдете в сад? - Простите, сударыня, я боюсь, - ответила кухарка. - Ах, боже, как глупа эта кухарка! - воскликнули тридцать воспитанниц. - Кухарка! - сказала с большим достоинством леди-настоятельница. - Молчите! Я требую, чтобы вы сейчас же вышли в сад! Кухарка расплакалась, а горничная сказала: "Стыдно!" - за каковое соучастие получила тут же предупреждение об увольнении через месяц. - Вы слышите, кухарка? - сказала леди-настоятельница, нетерпеливо топая ногой. - Вы слышите, кухарка, что говорит ваша хозяйка? - сказали три воспитательницы. - Какая наглая особа эта кухарка! - сказали тридцать воспитанниц. Злополучная кухарка, столь энергически понукаемая, сделала два шага вперед и, держа свечу так, что перед собой ровно ничего не могла видеть, заявила, будто там никого нет и, по всей вероятности, это ветер. Собрались было уже закрыть дверь, как вдруг одна любопытная воспитанница, заглянув в щель между дверными петлями, разразилась ужасными воплями, которые заставили мгновенно отступить кухарку и горничную, а вслед за ними и всех наиболее храбрых воспитанниц. - Что случилось с мисс Смитерс? - спросила леди-настоятельница, когда вышеназванная мисс Смитерс впала в истерику в четыре девических силы. - Ах, боже, милая мисс Смитерс! - воскликнули остальные двадцать девять воспитанниц. - О, мужчина... мужчина... за дверью! - возопила мисс Смитерс. Едва леди-настоятельница услышала этот устрашающий вопль, она ретировалась в свою спальню, заперла дверь, дважды повернув ключ, и комфортабельно упала в обморок. Воспитанницы, воспитательницы и служанки стремглав бросились вверх по лестнице, налетая друг на друга; никогда еще не бывало таких воплей, обмороков и такого смятения. В разгар суматохи мистер Пиквик вынырнул из своего убежища и предстал перед ними. - Леди... дорогие леди! - промолвил мистер Пиквик. - О, он называет нас дорогими! - воскликнула самая старая и безобразная воспитательница. - О, негодяй! - Леди! - закричал мистер Пиквик, доведенный до отчаяния опасностью своего положения. -- Выслушайте меня. Я не грабитель. Мне нужна хозяйка дома. - О, какие свирепое чудовище! - взвизгнула другая воспитательница. Ему нужна мисс Томкинс! Поднялся общий визг. - Ударьте в сигнальный колокол! - крикнуло несколько голосов. - Не надо, не надо! - вскричал мистер Пиквик. - Посмотрите на меня. Разве я похож на грабителя? Дорогие мои леди, вы можете связать меня по рукам и по ногам или запереть в чулан, если вам угодно. Только выслушайте, что я вам скажу... только выслушайте меня. - Как вы попали и наш сад? - растерянно пролепетала горничная. - Попросите сюда начальницу, и я расскажу ей все... все, - сказал мистер Пиквик, напрягая легкие до крайнего предела. - Попросите ее... успокойтесь только и попросите ее, и вы узнаете все. Внешность мистера Пиквика или манеры, а может быть, соблазн - столь непреодолимый для женской натуры - услышать нечто, в данный момент окутанное тайной, привели наиболее разумных обитательниц дома (каких-нибудь четыре особы) в состояние сравнительного спокойствия. Для испытания правдивости мистера Пикника они предложили, чтобы он немедленно согласился подвергнуться лишению свободы, - если он согласен вести беседу с мисс Томкинс изнутри чулана, где приходящие воспитанницы вешают шляпы и сумочки с завтраком, то должен войти туда добровольно, что он и сделал, после чего его тщательно там заперли. Это оживило всех. И когда мисс Томкинс пришлют в себя и сошла вниз, совещание началось. - Мужчина! Что вы делали у меня в саду? - слабым голосом спросила мисс Томкипс. - Я пришел предупредить вас, что одна из ваших молодых леди собиралась сбежать сегодня ночью, - ответил мистер Пиквик из чулана. - Сбежать! - воскликнули мисс Томкинс, три воспитательницы, тридцать воспитанниц и пять служанок. - С кем? - С вашим другим, мистером Чарльзом Фиц-Маршалом. - С моим другом? - Я не знаю такого человека. - В таком случае с мистером Джинглем, - Никогда в жизни не слыхала этой фамилии. - Значит, меня обманули и одурачили! - воскликнул мистер Пиквик. - Я стал жертвой заговора... гнусного и низкого заговора. Пошлите в "Ангел", сударыня, если вы мне не верите. Пошлите в "Ангел" за слугою мистера Пиквика, умоляю вас, сударыня. - Вероятно, он человек порядочный. Вы слышите - он держит слугу, - сказала мисс Томкинс учительнице чистописания и арифметики. - По моему мнению, мисс Томкинс, - сказала учительница чистописания и арифметики, - слуга держит его. Я думаю, что он сумасшедший, мисс Томкинс, а тот при нем сторожем. - Мне кажется, вы совершенно правы, мисс Гуин, - ответствовала мисс Томкинс. - Пошлите двух служанок в "Ангел", а другие останутся здесь охранять нас. Таким образом, две служанки были посланы в "Ангел" на поиски мистера Сэмюела Уэллера, а три остались охранять мисс Томкинс, трех воспитательниц и тридцать воспитанниц. А мистер Пиквик уселся в чулане, под сенью сумочек, и ждал возвращения посланных, вооружившись всем благоразумием и мужеством. какие только мог призвать на помощь. Прошло полтора часа, прежде чем они вернулись, а когда, наконец, пришли, мистер Пиквик услышал, кроме голоса мистера Сэмюела Уэллера, еще два голоса, чьи интонации показались ему знакомыми, но кому принадлежали они, он ни за какие блага не мог припомнить. Последовал очень краткий разговор. Дверцу отперли. Мистер Пиквик вышел из чулана и очутился перед всем населением Вестгет-Хауса, перед мистером Сэмюелом Уэллером и... старым Уордлем, а также его будущим зятем, мистером Трандлем! - Дорогой мой друг! - воскликнул мистер Пиквик, бросаясь вперед и хватая мистера Уордля за руку. - Дорогой мой друг, умоляю вас, ради самого неба, объясните этой леди печальное и ужасное положение, в какое я поставлен. Вы, вероятно, знаете уже обо всем от моего слуги, скажите им, дорогой мой, что я во всяком случае не грабитель и не сумасшедший! - Я это сказал, дорогой мой друг... я это уже сказал, - ответил мистер Уордль, пожимая правую руку своему другу, в то время как мистер Трандль пожимал левую. - А если кто-нибудь скажет или сказал, что это не так, - вмешался мистер Уэллер, выступая вперед, - тот говорит неправду, которая на правду нисколько не похожа, а наоборот, совсем не похожа. А сколько бы ни было здесь молодцов, которые так говорят, я буду счастлив доказать, что они ошибаются, - в этой самой комнате, если эти почтенные леди будут так добры удалиться и подавать их сюда по одному. Сделав с большой непринужденностью этот вызов, мистер Уэллер выразительно ударил кулаком по раскрытой ладони и дружески подмигнул мисс Томкинс, которая пришла в неописуемый ужас, услышав предположение, будто в границах Вестгет-Хауса, пансиона для юных леди, могут находиться какие-то молодцы. Объяснение мистера Пиквика с мисс Томкинс, так как оно частично уже имело место, закончилось быстро. Но ни по пути в гостиницу, куда он направился в сопровождении своих друзей, ни позже, когда мистер Пиквик сидел за ужином перед пылающим камином, в котором он больше всего нуждался, нельзя было вытянуть из него ни единого слова. Он казался ошеломленным и озадаченным. Один-единственный раз он повернулся к мистеру Уордлю и спросил: - Как вы сюда попали? - Мы с Трандлем приехали сюда, чтобы хорошенько поохотиться первого числа, - отвечал Уордль. - Мы прибыли ночью и с изумлением узнали от вашего слуги, что и вы находитесь здесь. Но я рад вас видеть, - добавил старик, хлопнув его по спине. - Я рад вас видеть. У нас будет веселая охота первого числа, и Уинклю мы дадим еще один шанс, - верно, старина? Мистер Пиквик не дал никакого ответа; он даже не осведомился о своих друзьях в Дингли Делле и вскоре после этого отправился спать, распорядившись, чтобы Сэм пришел спять нагар со свечи, когда он позвонят. Спустя некоторое время раздался звонок, и мистер Уэллер явился, - Сэм! - сказал мистер Пиквик, выглядывая из-под одеяла. - Сэр? - сказал мистер Уэллер. Мистер Пиквик некоторое время молчал; мистер Уэллер снял нагар со свечи. - Сэм! - повторил мистер Пиквик, словно делая над собой отчаянное усилие. - Сэр? - повторил мистер Уэллер. - Где этот Троттер? - Джоб, сэр? - Да. - Уехал, сэр. - Со своим хозяином, надо думать? - Друг, или хозяин, или кто бы он ни был, а они уехали вместе, ответил мистер Уэллер. - Ну и парочка, сэр! - Джингль, мне кажется, догадался о моем намерении и подбил парня рассказать эту историю, - задыхаясь, выговорил мистер Пиквик. - Так оно и есть, сэр, - ответил мистер Уэллер. - Конечно, все было ложью? - Все, сэр! - ответил мистер Уэллер. - Регулярное надувательство, сэр, ловкая проделка. - Не думаю, что он так легко ускользнет от нас и следующий раз, Сэм, сказал мистер Пиквик. - Не думаю, сэр. - Когда бы я ни встретил опять этого Джнягля, - сказал мистер Пиквик, приподнимаясь в постели и нанося жестокий удар подушке, - я с ним лично расправлюсь и предам все дело огласке, чего он вполне заслуживает. Я сделаю это, или мое имя - не Пиквик! - А попадись он только мне в руки, этот тихоня с черными волосами, сказал Сэм, - если я не выкачаю у него из глаз тут же на месте воды, без всякого обмана, мое имя - не Уэллер! Спокойной ночи, сэр! ГЛАВА XVII, показывающая, что приступ ревматизма в некоторых случаях действует возбудительно на творческий ум Хотя по своему телосложению мистер Пиквик в состоянии был вынести весьма значительное напряжение и утомление, однако он не устоял перед сочетанием напастей, которым подвергся в достопамятную ночь, описанную в предыдущей главе. Процесс ночного купанья на воздухе и обсыханья в чулане столь же опасен, сколь и своеобразен. Приступ ревматизма приковал мистера Пиквика к постели. Но хотя телесные силы великого человека, таким образом, подвергались немалому испытанию, духовная его энергия сохраняла изначальную спою свежесть. Состояние его духа было напряженное, бодрость вновь была обретена. Даже раздражение, вызванное недавним приключением, покинуло его, и он без гнева и без смущения мог присоединиться к веселому смеху, каким разражался мистер Уордль при малейшем намеке на это приключение. Но мало этого. В течение двух дней, что мистер Пиквик был прикован к постели. Сэм был его несменяемой сиделкой. В первый день он старался забавлять хозяина анекдотами и беседой; на второй день мистер Пиквик потребовал ящик с письменными принадлежностями, перо и чернила и был очень занят в течение целого дня. На третий день, когда он уже мог сидеть у себя в спальне, он отправил своего слугу к мистеру Уордлю и мистеру Трандлю с приказанием передать им, что они окажут ему большое одолжение, если согласятся распить у него вечером бутылку вина. Приглашение было принято с большой охотой; и когда они сидели за стаканами вина, мистер Пиквик, не раз заливаясь румянцем, предложил их вниманию следующую маленькую повесть, которая являла собой обработанную им во время болезни запись безыскусственного рассказа мистера Уэллера. "ПРИХОДСКИЙ КЛЕРК" Повесть об истинной любви "В очень маленьком провинциальном городке, на значительном расстоянии от Лондона, жил некогда маленький человек по имени Натэниел Пипкин, который был приходским клерком в маленьком городке и жил в маленьком доме па маленькой Хай-стрит, в десяти минутах ходьбы от маленькой церкви, и которого можно было застать ежедневно от девяти до четырех внедряющих свой маленький запас знаний в маленьких мальчиков. Натэниел Пипкин был кротким, безобидным, добродушным созданием со вздернутым носом и кривыми ногами, слегка косившим и прихрамывавшим; он делил свое время между церковью и своей школой, искрение веря, что никогда не существовало на лице земли такого умного человека, как приходский священник, такого внушительного помещения, как ризница, или такого упорядоченного учебного заведения, как его собственное. Только один-единственный раз в жизни Натэниел Пипкин видел епископа настоящего епископа, у которого были батистовые рукавчики, а на голове парик. Он видел, как тот ходил, и он слышал, как тот говорил на конфирмации, и когда во время этой величественной церемонии вышеупомянутый епископ положил руку ему па голову, Натэниел Пипкин был столь преисполнен почтения и благоговейного ужаса, что тут же упал в обморок и был вынесен из церкви сторожем. Это было великое событие, ошеломляющее событие в жизни Натэниела Пипкина, и оно было единственным, какое замутило тихий поток его спокойного существования, покуда в один прекрасный день он не отвел в рассеянности глаза от доски, на которой писал головоломную задачу на правило сложения для провинившегося шалуна, и его взгляд внезапно не остановился на румяном лицо Мерайи Лобс, единственной дочери старого Лобса, важного шорника, жившего по другую сторону улицы. Глаза мистера Пипкина останавливались на хорошеньком личике Мерайи Лобс много раз, когда он встречал ей в церкви или где-нибудь в других местах; но глаза Мерайи Лобс никогда не были такими блестящими, щеки Мерайи Лобс никогда не были такими румяными, как в этот именно день. Не удивительно, что Натэниел Пипкин не мог отвести глаз от лица мисс Лобс; не удивительно, что мисс Лобс, поймав на себе пристальный взгляд молодого человека, отвернулась от окна, из которого выглядывала, закрыла его и спустила штору; не удивительно, что Натэниел Пипкин немедленно вслед за этим набросился на юного шалуна, который раньше провинился, и отшлепал и отколотил его со всей возможной добросовестностью. Все это было очень естественно, и удивляться тут совершенно нечему. Однако есть чему удивиться, если человек такого робкого нрава и нервического темперамента, как мистер Натэниел Пипкин, а главное - человек с такими ничтожными доходами, осмеливался, начиная с этого дня, домогаться руки и сердца единственной дочери вспыльчивого старого Лобса - старого Лобса, важного шорника, который мог бы купить целую деревню одним росчерком пера и даже не заметить издержек, старого Лобса, который, как было хорошо известно, имел уйму денег, помещенных в банке ближайшего базарного городка, старого Лобса, у которого, по слухам, были несметные и неистощимые сокровища, накопленные в маленьком железном сейфе с большой замочной скважиной, находившемся над каминной полкой в задней комнате, старого Лобса, который, как было хорошо известно, украшал в праздничные дни свой обеденный стол чайником, молочником и сахарницей из чистого серебра, каковые - он похвалялся в гордыне сердца своего - должны были стать собственностью его дочери, когда та найдет себе мужа по вкусу. Я повторяю, - ибо это вызывает глубокое изумление и крайнее недоумение, - что Натэниел Пипкин имел дерзость скосить глаза в ту сторону. Но, как известно, любовь слепа, известно также, что Натэниел Пипкин слегка косил, и, быть может, именно эти два обстоятельства взятые вместе помешали ему увидеть все дело в настоящем свете. Если бы у старого Лобса было хотя бы самое отдаленное или туманное представление о чувствах Натэниела Пипкина, он бы попросту сровнял школу с землей, или стер учителя с лица земли, или совершил какой-нибудь другой оскорбительный и чудовищный поступок, в равной мере жестокий и неистовый, ибо он был ужасным стариком, этот Лобс, когда задевали его гордость или в нем вскипала кровь. А ругался он! Такие вереницы проклятий катились иной раз с грохотом через улицу, когда он обличал леность своего костлявого подмастерья на тонких ногах, что Натэниела Пипкина с ног до головы охватывала от ужаса дрожь и волосы на головах его учеников вставали дыбом от страха. Ну, так вот, день за днем, когда кончались занятия в школе и ученики расходились, Натэниел Пипкин садился у окна на улицу и, делая вид, будто читает книгу, бросал косые взгляды через улицу в надежде увидеть блестящие глазки Мерайи Лобс; и не просидел он таким образом и двух-трех дней, как в верхнем окне появились блестящие глазки, тоже прикованные, по-видимому, к книге. Это было восхитительно и радовало сердце Натэниела Пипкина. Ради этого стоило просиживать здесь часами и смотреть на хорошенькое личико, когда глазки были опущены; по когда Мерайя Лобс начинала отрывать глаза от книги и бросать лучистые взгляды в сторону Натэниела Пипкина, его восторг и упоение были буквально безграничны. Однажды, зная, что старого Лобса нет дома, Натэниел Пипкин дерзнул, наконец, послать воздушный поцелуй Мерайе Лобс, а Мерайя Лобс, вместо того чтобы закрыть окно и опустить штору, послала воздушный поцелуй ему и улыбнулась. Вот почему Натэниел Пипкин решил - будь что будет, а он откроет свои чувства без дальнейшего промедления! Никогда еще не украшали землю более изящная ножка и веселое сердце, более милое личико и хрупкая фигурка, чем у Мерайи Лобс, дочери старого шорника. В ее блестящих глазках играл плутовской огонек, который воспламенил бы сердце, значительно менее чувствительное, чем сердце Натэниела Пипкина; и в ее веселом смехе звучала такая радостная нота, что самый суровый мизантроп должен был улыбнуться, ее услышав. Даже сам старик Лобс, в минуту крайнего раздражения, не мог противиться ласкам своей хорошенькой дочери; а когда она и ее кузина Кейт - лукавая, очаровательная маленькая особа с дерзким взглядом - вместе вели атаку на старика, что, сказать по правде, делали они очень часто, он не мог им отказать ни в чем, потребуй они даже часть несметных и неистощимых сокровищ, укрытых от дневного света в железном сейфе. У Натэниела Пипкина сильно забилось сердце, когда он увидел эту соблазнительную парочку ярдах в ста впереди летним вечером, на том самом поле, по которому он много раз бродил до наступления темноты, размышляя о красоте Мерайи Лобс. Но хотя не раз думал он о том, как живо и легко подойдет к Мерайе Лобс и расскажет ей о своей страсти, если только ему удастся ее встретить, оп почувствовал теперь, когда она неожиданно появилась перед ним, что вся кровь бросилась ему в лицо, к явному ущербу для его ног, которые, лишившись своей обычной доли крови, задрожали. Когда девушки останавливались сорвать цветок или послушать пение птицы, Натэниел Пипкин также останавливался и делал вид, что погружен в размышления, и это соответствовало действительности, ибо он думал о том, что же ему делать, когда они повернут назад - а это было неизбежно - и встретятся с ним лицом к лицу. Но хотя ему страшно было их догнать, он не согласился бы потерять их из виду; вот почему, когда они ускоряли шаги, и он ускорял шаги, когда они замедляли их, и он замедлял, когда они останавливались, и он останавливался; и так они могли бы продолжать свою прогулку до наступления темноты, если бы Кейт не оглянулась украдкой и не поманила ободряюще Натэниела Пипкина. В манерах Кейт было что-то, чему нельзя было противостоять, и вот Натэниел Пипкин пошел на зон; Натэниел Пипкин густо краснел, а коварная маленькая кузина неудержимо смеялась; Натэниел Пипкин преклонил колени на покрытой росой траве и объявил о своем решении остаться коленопреклоненным навеки, если ему не будет разрешено встать признанным возлюбленным Мерайи Лобс. В ответ на это в тихом вечернем воздухе зазвенел веселый смех Мерайи Лобс, - впрочем, нимало как будто не потревожив тишины, так приятно он звучал, - коварная маленькая кузина засмеялась еще безудержнее, а Натэниел Пипкин покраснел гуще, чем когда бы то ни было. Наконец, Мерайя Лобс, побуждаемая к смелости беззаветной любовью маленького человека, отвернула головку и шепотом попросила кузину сказать, - или во всяком случае Кейт с_к_а_з_а_л_а, - что она чувствует себя весьма польщенной вниманием мистера Пипкина, что ее рукой и сердцем распоряжается ее отец, но что все должны признать достоинства мистера Пипкина. Так как все это было сказано с большой серьезностью и так как Натэниел Пипкин возвращался домой с Мерайей Лобс и пробовал добиться поцелуя при прощанье, то он лег спать счастливым человеком, и всю ночь ему снилось, что он смягчает сердце старого Лобса, открывает денежный сундук и, женится на Мерайе. На следующий день Натэниел Пипкин видел, что старый Лобс уехал на своем старом сером пони, и после многих сигналов, подаваемых из окна маленькой коварной кузиной, цель и смысл которых он никак не мог понять, костлявый подмастерье на топких ногах явился сообщить, что его хозяин не вернется домой до утра и что леди ждут мистера Пипкина к чаю ровно в шесть часов. Как проходили в тот день уроки, об этом ни Натэниел Пипкин, ни его ученики не могли бы сказать больше, чем вы; но так или иначе, а они кончились, и когда мальчики разошлись, Натэниел Пипкин ровно в шесть часов оделся, не упустив ни одной мелочи. Нельзя сказать, чтобы он долго выбирал, какой костюм надеть, ибо никакого выбора ему не представлялось; но надеть костюм так, чтобы, предварительно вычистив, придать ему блеск, было делом чрезвычайно трудным и важным. Собралось очень приятное маленькое общество, состоявшее из Мерайи Лобс, ее кузины Кейт и трех-четырех веселых, добродушных, румяных девушек. Натэниел Пипкин увидел наглядное подтверждение того факта, что слухи о сокровищах старого Лобса не были преувеличены. Настоящий массивный серебряный чайник, молочник и сахарница красовались на столе, настоящие серебряные чайные ложки, настоящие фарфоровые чашки и такие же тарелки для печенья и гренок... Единственным темным пятном на всем этом был кузен Мерайн Лобс - брат Кейт, которого Мерайя Лобс звала Генри и который, казалось, целиком завладел вниманием Мерайи Лобс, заняв с нею один угол стола. Весьма приятно видеть родственную любовь, но с нею можно зайти, пожалуй, слишком далеко, и Натэниел Пипкин невольно подумал, что Мерайя Лобс, должно быть, исключительно привязана к своим родственникам, если она оказывает им всем такое же внимание, как этому кузену. После чаю, когда маленькая коварная кузина предложила играть в жмурки, случилось почему-то так, что Натэниел Пипкин почти все время водил, и когда бы ни попадался ему под руку кузен, Натэниел Пипкин неизменно убеждался, что Мерайя Лобс находится тут же. И хотя маленькая коварная кузина и другие девушки щипали его, дергали за волосы, подставляли стулья и дразнили, Мерайя Лобс, казалось, не подходила к нему вовсе. А один раз - один раз - Натэниел Пипкин готов был поклясться, что он слышал звук поцелуя, затем слабые протесты Мерайи Лобс и приглушенный смех ее подруг. Все это было странно, очень странно, и нельзя предсказать, что мог бы или чего не мог бы к результате сделать Натэниел Пипкин, если бы его мысли не были внезапно направлены в новое русло. Причиной, которая направила его мысли в новое русло, послужил громкий стук в парадную дверь, а человек, громко стучавший и парадную дверь, был не кто иной, как сам старый Лобс, который неожиданно вернулся и стучал, как гробовщик, потому что хотел есть. Не успел костлявый подмастерье на тонких ногах принести тревожную весть, как девушки на цыпочках побежали наверх, в комнату Мерайи Лобс, а кузен и Натэниел были втиснуты в два стенных шкафа в гостиной, за неимением лучшего потайного местечка; а когда Мерайя Лобс и маленькая коварная кузина спрятали их и привели комнату в порядок, они открыли дверь старому Лобсу, который так ни на секунду и не переставал стучать. К несчастью, старый Лобс очень проголодался и был чудовищно зол. Натэниел Пипкин слышал, как он ворчал, словно старая охрипшая цепная собака, а стоило войти в комнату злополучному подмастерью на тонких ногах, как старый Лобс неизменно начинал ругать его, словно лютый сарацин, хотя, по-видимому, единственной его целью и намерением было облегчить свою грудь, отделавшись от избытка ругательств. Наконец, на стол был подан ужин, который предварительно разогрели, и старый Лобс набросился на него по всем правилам; покончив с этим делом в один момент, он поцеловал дочь и потребовал трубку. Природа устроила колени Натэниеда Пипкина так, что они находились в очень близком соседстве, но когда он услышал, что старый Лобс требует трубку, они застучали, как будто хотели стереть друг друга в порошок; ибо в этом самом шкафу, где он стоял, на двух крючках висела та самая большая трубка с коричневым чубуком и серебряной головкой, которую он видел во рту старого Лобса аккуратно каждый день и каждый вечер в течение последних пяти лет. Две девушки стали искать трубку внизу, искали трубку наверху и всюду, но только не там, где, как они знали, находилась трубка, а старый Лобс тем временем бушевал самым неописуемым образом. Наконец, он вспомнил о стенном шкафе и подошел к нему. Не было никакого смысла такому маленькому человеку, как Натэниел Пипкин, тянуть дверцу внутрь, когда такой большой, сильный мужчина, как старый Лобс, тянул ее наружу. Старый Лобс рванул ее разок и открыл настежь, - обнаружив Натэниела Пипкина, который стоял прямой, как палка, и дрожал от страха с головы до пят. Помилуй бог, каким ужасным взглядом окинул его старый Лобс, когда вытащил за шиворот и держал на расстоянии вытянутой руки! - Какого черта вам здесь нужно? - страшным голосом спросил старый Лобс. Натэниел Пипкин не мог дать никакого ответа, и потому старый Лобс раскачивал его взад и вперед в течение двух-трех минут, дабы привести его мысли в порядок. - Что вам здесь нужно? - заревел Лобс. - Чего доброго, вы явились за моей дочерью? Старый Лобс сказал это только в насмешку, ибо он не думал, чтобы самонадеянность смертного могла завести Натэниела Пипкина так далеко. Каково же было его негодование, когда бедняга ответил: - Да, мистер Лобс. Я пришел за вашей дочерью. Я люблю ее, мистер Лобс. - Ах вы плаксивый, криворотый, жалкий негодяй! - ахнул старый Лобс, ошеломленный страшным признанием. - Что вы под этим подразумеваете? Отвечайте прямо! Проклятье! Я вас задушу! Не было ничего невероятного в том, что старый Лобс в припадке бешенства привел бы эту угрозу в исполнение, если бы его руку не остановило весьма неожиданное явление - а именно кузен, который, выйдя из своего шкафа и подойдя к старому Лобсу, сказал: - Сэр, я не могу допустить, чтобы этот безобидный человек, приглашенный сюда по какой-то девичьей причуде, брал на себя весьма благородным образом вину (если это вина), которая лежит на мне и которую я готов признать. Я люблю вашу дочь, сэр, и я пришел сюда с целью повидаться с нею. Тут старый Лобс раскрыл глаза очень широко, но не шире чем Натэниел Пипкин. - Вы? - произнес старый Лобс, овладей, наконец, дыханием, чтобы вымолвить слово. - Я. - Но я давно отказал вам от дома. - Да, вы отказали. Иначе я не пришел бы сюда тайком сегодня вечером. Мне грустно говорить это о старом Лобсе, но я думаю, что он поколотил бы кузена, если бы его хорошенькая дочка, блестящие глаза которой наполнились слезами, не вцепилась ему в руку. - Не удерживайте его, Мерайя, - сказал молодой человек, - если у него есть желание меня ударить, пусть ударит. Ни за какие блага в мире я не трону ни единого волоса на его седой голове. Старик опустил глаза, услышав этот упрек, и встретил взгляд своей дочери. Я уже упоминал раз или два, что глаза у нее были очень блестящие, и хотя теперь они наполнились слезами, однако не стали менее выразительными. Старый Лобс отвернулся, словно желал избежать их влияния, и тут, по воле судьбы, его взгляд упал па лицо маленькой коварной кузины, которая, побаиваясь за брата и в то же время подсмеиваясь над Натэниелом Пипкиным, состроила такую очаровательную мину, слегка испуганную вдобавок, что па нее стоило посмотреть и старому и молодому. Затем она умоляюще продела свою руку под руку старика и прошептала ему что-то па ухо; старый Лобс ничего не мог поделать, - о