нодграсс, который вошел последним, после многих неудачных попыток заложить засов запер, наконец, парадную дверь, и друзья, спотыкаясь, поднялись наверх, где были встречены мистером Бобом Сойером, который не спускался вниз, опасаясь быть перехваченным миссис Редль. - Здравствуйте! - сказал расстроенный студент. Рад вас видеть. Осторожнее - здесь стаканы. Это предостережение предназначалось для мистера Пиквика, который положил свою шляпу на поднос. - Ах, боже мой! - сказал мистер Пиквик. - Простите! - Не стоит об этом говорить, - отозвался Боб Сойер. - Я здесь живу тесновато, но с этим вы должны примириться, раз пришли в гости к молодому холостяку. Входите. С этим джентльменом вы, кажется, уже встречались? Мистер Пиквик пожал руку мистеру Бенджемину Эллену, и друзья последовали его примеру. Едва они успели усесться, как снова раздался двойной стук в дверь. - Надеюсь, это Джек Хопкинс! - воскликнул мистер Боб Сойер. - Те... Да, это он. Входите, Джек, входите! На лестнице послышались тяжелые шаги, и появился Джек Хопкинс. На нем был черный бархатный жилет с ослепительными пуговицами и синяя полосатая рубашка с пристегнутым воротничком. - Что так поздно, Джек? - спросил Бенджемин Эллен. - Задержался в больнице Барта *, - ответил Хопкинс. - Что-нибудь новенькое? - Нет, ничего особенного. Довольно интересный пациент в палате несчастных случаев. - А в чем дело, сэр? - полюбопытствовал мистер Пиквик. - Да знаете ли, человек вывалился из окна четвертого этажа, но очень удачно... очень удачно. - Вы хотите сказать, что больной находится на пути к выздоровлению? осведомился мистер Пиквик. - О нет! - беспечно отозвался Хопкинс. - Я скорее сказал бы обратное. Впрочем, на завтра назначена замечательная операция... великолепное зрелище, если оперировать будет Слешер. - Вы считаете мистера Слешера хорошим хирургом? - поинтересовался мистер Пиквик. - Лучшим в мире! - ответил Хопкинс. -На прошлой неделе он ампутировал ногу у мальчика... мальчик съел пять яблок и имбирный пряник... Ровно через две минуты, когда все было кончено, мальчик сказал, что не желает больше тут лежать, чтобы над ним потешались, и пожалуется матери, если они не приступят к делу. - Да неужели?! - воскликнул пораженный мистер Пиквик. - Ну, это пустяки, - сказал Джек Хопкинс. - Не так ли, Боб? - Разумеется, пустяки, - ответил мистер Боб Сойер. - Кстати, Боб, - сказал Хопкинс, украдкой бросив взгляд на мистера Пиквика, слушавшего весьма внимательно, - вчера вечером у нас был любопытный случай. Привели ребенка, который проглотил бусы. - Что он проглотил, сэр? - перебил мистер Пиквик. - Бусы, - ответил Джек Хопкинс. - Не все сразу, знаете ли, это было бы уже слишком; даже вы не могли бы этого проглотить, не говоря о ребенке... Не так ли, мистер Пиквик? Ха-ха-ха! Мистер Хопкинс, казалось, был весьма доволен собственной шуткой и продолжал: - Послушайте, как было дело. Родители ребенка - бедные люди, живут в переулочке. Старшая сестра купила бусы, дешевые бусы из больших черных деревянных бусин. Ребенок прельстился игрушкой, утащил бусы, спрятал их, забавлялся ими, перерезал шнурок и проглотил бусину. Ему это показалось ужасно забавным. На следующий день он проглотил еще одну бусину. - Помилуй бог! - воскликнул мистер Пиквик. - Какая ужасная история! Прошу прощения, сэр. Продолжайте. - На следующий день ребенок проглотил две бусины; еще через день угостился тремя и так далее и, наконец, через неделю покончил с бусами, всего было двадцать пять бусин. Сестра, которая была работящей девушкой и редко покупала какие-нибудь украшения, глаза себе выплакала, потеряв бусы, искала их повсюду, но, разумеется, не нашла. Спустя несколько дней семья сидела за обедом - жареная баранья лопатка и картофель; ребенок, который не был голоден, играл тут же в комнате, как вдруг раздался чертовский стук, словно посыпался град. "Не делай этого, мой мальчик", - сказал отец. "Я ничего не делаю", - ответил ребенок. "Ну, хорошо, только больше этого не делай", - сказал отец. Наступила тишина, а затем снова раздался стук, еще громче. "Если ты меня не будешь слушать, то и пикнуть не успеешь, как очутиться в постели!" Он хорошенько встряхнул ребенка, чтобы научить его послушанию, и тут так затарахтело, что поистине никто ничего подобного не слыхивал. "Ах, черт подери, да ведь это у него внутри! - воскликнул отец. У него крупозный кашель, только не в надлежащем месте!" - "У меня нет никакого крупозного кашля, отец, - сказал ребенок, расплакавшись. - Это бусы, я их проглотил". Отец схватил ребенка на руки и побежал с ним в больницу. Бусины в желудке у мальчика тарахтели всю дорогу от тряски, и люди смотрели на небо и заглядывали в погреба, чтобы узнать, откуда доносятся эти необыкновенные звуки. Теперь ребенок в больнице и такой поднимает шум, когда двигается, что пришлось завернуть его в куртку сторожа, чтобы он не будил больных! - Это самый удивительный случай, о котором мне когда-либо приходилось слышать, - заявил мистер Пиквик, выразительно ударив кулаком по столу. - О, это пустяки! - сказал Джек Хопкинс. - Не так ли, Боб? - Конечно, пустяки, - ответил мистер Боб Сойер. - Очень странные вещи случаются в нашей профессии, уверяю вас, сэр, сказал Хопкинс. - Охотно верю, - ответил мистер Пиквик. Стук в дверь возвестил о прибытии большеголового молодого человека в черном парике, который привел с собой цинготного юношу, украшенного широким жестким галстуком. Следующим гостем был джентльмен в рубашке, разукрашенной розовыми якорями, а немедленно вслед за ним явился бледный юноша с часовой цепочкой из накладного золота. По прибытии жеманного субъекта в безукоризненном белье и прюнелевых ботинках общество оказалось в полном составе. Столик, покрытый зеленой байкой, был выдвинут, первая порция пунша в белом кувшине подана, и последующие три часа посвящены игре в vingt-et-un по шесть пенсов за дюжину фишек, прерванной только один раз легким спором между цинготным юношей и джентльменом с розовыми якорями, когда цинготный юноша изъявил пламенное желание дернуть за нос джентльмена с эмблемами надежды, в ответ на что этот последний выразил решительное нежелание принимать какие бы то ни было "угощения" безвозмездно как от вспыльчивого молодого джентльмена с цинготной физиономией, так и от любого индивида, украшенного головой. Когда были открыты последние "натуральные" * и подсчитаны ко всеобщему удовольствию все выигранные и проигранные фишки и шестипенсовики, мистер Боб Сойер позвонил, чтобы подавали ужин, и, пока шли приготовления к нему, гости толпились по углам комнаты. Подать ужин было не так легко, как можно предположить. Прежде всего пришлось разбудить служанку, которая крепко заснула, уронив голову на кухонный стол; это заняло некоторое время, а когда, наконец, она явилась на звонок, еще четверть часа ушло на бесплодные попытки раздуть в ней слабую и тусклую искру разума. Торговца, которому заказали устрицы, не предупредили, чтобы он их открыл. Открыть устрицу обыкновенным ножом или вилкой о двух зубцах - дело нелегкое, и устриц съедено было немного. Мало было подано мяса, а также и ветчины (взятой вместе с мясом в немецком колбасном магазине за углом). Зато портеру в оловянном сосуде было много; большое внимание уделили сыру, благо он оказался острым. В общем, ужин вышел не хуже, чем бывают обычно такие ужины. После ужина на стол был подан второй кувшин пунша вместе с пачкой сигар и двумя бутылками спиртного. Затем наступил мучительный перерыв; этот мучительный перерыв был вызван весьма обычным обстоятельством в такого рода обстановке, но тем не менее он был очень стеснителен. Дело в том, что служанка мыла стаканы. В доме их было четыре; мы отнюдь не считаем это унизительным для миссис Редль, но не существует еще таких меблированных комнат, где бы хватало стаканов. Хозяйские стаканы были маленькие, из тонкого стекла, а позаимствованные в трактире - большие, раздутые и распухшие стопы на толстых подагрических ножках. Этот факт сам по себе мог открыть обществу истинное положение дел; но молодая служанка предупредила возможность возникновения по этому поводу ложных представлений в уме кого-нибудь из джентльменов, насильно выхватив у каждого стакан задолго до того, как был выпит портер, и заявив во всеуслышание, несмотря на подмигивания и предостережения мистера Боба Сойера, что их следует отнести вниз и немедленно вымыть. Только очень дурной ветер никому не приносит добра. Жеманный джентльмен в прюнелевых ботинках, который безуспешно пытался острить во время игры, увидел, что ему представляется удобный случай, и воспользовался им. В тот момент, когда исчезли стаканы, он начал длинный рассказ о великом политическом деятеле, чье имя он позабыл, давшем исключительно удачный ответ другому выдающемуся и знаменитому индивиду, чью личность он никогда не мог установить. Он распространялся довольно долго и с большой добросовестностью о различных побочных обстоятельствах, имеющих некоторое отношение к данному анекдоту, но ни за какие блага в мире не мог припомнить именно в этот момент, в чем соль анекдота, хотя он и имел обыкновение рассказывать его с весьма большим успехом в течение последних десяти дет. - Ах, боже мой! - сказал жеманный джентльмен в прюнелевых ботинках. Какой поразительный случай! - Жаль, что вы забыли, - заметил мистер Боб Сойер, нетерпеливо посматривая на дверь, ибо ему послышался звон стаканов. - Очень жаль! - Мне тоже жаль, - отвечал жеманный джентльмен, - потому что я знаю, как бы это всех позабавило. Ну, ничего, надеюсь, мне удастся припомнить этак через полчаса. Жеманный джентльмен пришел к такому выводу в момент появления стаканов, а мистер Боб Сойер, который все время напряженно прислушивался, заявил, что ему очень хотелось бы услышать конец рассказа, ибо, если судить по тому, что было сказано, это наилучший анекдот, какой он когда-либо слышал. Вид стаканов вернул Бобу Сойеру то душевное равновесие, которое он утратил после свидания со своей квартирной хозяйкой. Его лицо просияло, и он готов был окончательно развеселиться. - А теперь, Бетси... - весьма учтиво сказал мистер Боб Сойер, распределяя в то же время шумную маленькую группу стаканов, которые девушка поместила в центре стола, - а теперь, Бетси, горячей воды, будьте добры, поскорее. - Никакой горячей воды вы не получите, - ответила Бетси. - Не получим? - воскликнул мистер Боб Сойер. - Да! - сказала девушка, покачав головой, что свидетельствовало об отказе более решительном, чем может выразить самый красноречивый язык. Миссис Редль не велела давать вам никакой воды. Изумление, написанное на лицах гостей, вдохнуло новое мужество в хозяина. - Сейчас же принесите горячей воды, сейчас же! - с отчаянием приказал мистер Боб Сойер. - Не могу, - ответила девушка. - Миссис Редль выгребла угли из печки перед тем как лечь спать и заперла котелок. - О, неважно, неважно! Пожалуйста, не волнуйтесь из-за такого пустяка, - сказал мистер Пиквик, наблюдая борьбу противоречивых чувств, отражавшихся на физиономии Боба Сойера. - Мы прекрасно обойдемся холодной водой. - О, превосходно! - подхватил мистер Бенджемин Эллен. - Моя квартирная хозяйка подвержена легким припадкам умственного расстройства, - заметил Боб Сойер с бледной улыбкой. - Боюсь, что придется заявить ей об отказе от помещения. - Ну, нет! К чему же! - возразил Бен Эллен. - Боюсь, что придется! - сказал Боб с героической решимостью. - Я ей заплачу то, что должен, и завтра же утром предупрежу. Бедный малый! Как страстно желал он это сделать! Мучительные условия мистера Боба Сойера оправиться от этого последнего удара подействовали угнетающе на гостей, большая часть которых с целью поднятия духа проявила чрезмерное пристрастие к холодному грогу, первое заметное действие коего сказалось в возобновлении вражды между цинготным юношей и джентльменом в рубашке. Сначала воюющие стороны выражали взаимное презрение хмурыми взглядами и сопением, пока, наконец, цинготный юноша не счел нужным перейти к более ясным объяснениям, и тогда произошел следующий вразумительный разговор: - Сойер! - громко сказал цинготный юноша. - В чем дело, Нодди? - отозвался мистер Боб Сойер. - Мне бы очень не хотелось, Сойер, - сказал мистер Нодди, - говорить неприятные вещи за столом у кого-либо из друзей, и в особенности за вашим столом, Сойер, но я должен воспользоваться случаем и сообщить мистеру Гантеру, что он не джентльмен. - А мне бы очень не хотелось, Сойер, устраивать беспорядок на улице, где вы живете, - сказал мистер Гантер, - но, боюсь, я буду вынужден потревожить соседей и вышвырнуть из окна субъекта, который только что говорил. - Что вы хотите этим сказать, сэр? - осведомился мистер Нодди. - То, что я сказал, сэр, - ответил мистер Гантер. - Хотел бы я посмотреть, как бы вы это сделали, сэр, - заметил мистер Нодди. - Вы почувствуете, как я это сделаю, через полминуты, сэр, - отозвался мистер Гантер. - Я требую, чтобы вы дали мне вашу визитную карточку, сэр, - сказал мистер Нодди. - Я этого не сделаю, сэр, - возразил мистер Гантер. - Почему, сэр? - осведомился мистер Нодди. - Потому что вы поставите ее на камине и будете вводить в заблуждение своих гостей, которые подумают, что у вас был с визитом, джентльмен, сэр, ответил мистер Гантер. - Сэр, один из моих друзей навестит вас завтра утром, - сказал мистер Нодди. - Сэр, я весьма признателен вам за предупреждение, и мною будет отдано специальное распоряжение прислуге спрятать под замок ложки. В этот момент вмешались остальные гости и стали доказывать обеим сторонам неприличие их поведения, после чего мистер Нодди попросил запомнить, что его отец был такой же почтенный человек, как и отец мистера Гантера; мистер Гантер ответил, что его отец был такой же почтенный человек, как отец мистера Нодди, и что в любой день недели сын его отца был не хуже мистера Нодди. Так как это заявление, казалось, предвещало возобновление спора, последовало новое вмешательство остальных гостей; со всех сторон послышались возгласы и крики, после чего мистер Нодди постепенно уступил наплыву чувств и признался, что он всегда питал горячую привязанность к мистеру Гантеру. На это мистер Гантер ответил, что, в общем, для него мистер Нодди дороже родного брата; услышав такое признание, мистер Нодди великодушно поднялся со стула и протянул руку мистеру Гантеру. Мистер Гантер пожал ее с трогательной горячностью, и присутствующие единодушно заявили, что весь спор был проведен обеими сторонами в благороднейшем стиле. - А теперь, - сказал Джек Хопкинс, - не худо было бы спеть что-нибудь, Боб, для поднятия духа. И Хопкинс, побуждаемый бурными рукоплесканиями, немедленно и громко затянул "Бог да благословит короля" на новый мотив, сложенный из двух других: "Бискайского залива" и "Лягушки" *. Хор играл существенную роль в пении, а так как каждый джентльмен пел на тот мотив, который лучше знал, эффект получался поистине потрясающий. В конце припева к первому куплету мистер Пиквик поднял руку, как бы прислушиваясь, и сказал, как только наступило молчание: - Тише! Прошу прощения. Мне почудилось, будто кто-то кричит с верхней площадки лестницы. Немедленно воцарилась глубокая тишина. Было замечено, что мистер Боб Сойер сильно побледнел. - Кажется, опять кричат, - сказал мистер Пиквик. - Будьте добры открыть дверь. Как только дверь была открыта, все сомнения по этому поводу рассеялись. - Мистер Сойер! Мистер Сойер! - визжал голос с площадки третьего этажа. - Это моя квартирная хозяйка, - сказал Боб Сойер, озираясь в великом смятении. - Слушаю, миссис Редль. - Что это значит, мистер Сойер? - продолжал голос весьма пронзительно и скоропалительно. - Мало вам того, что вы денег за квартиру не платите и вдобавок долгов не возвращаете, а ваши приятели, которые осмеливаются называть себя мужчинами, ругают меня и оскорбляют, вам надо еще весь дом перевернуть вверх дном и в два часа ночи поднимать такой шум, что вот-вот приедет пожарная команда? Гоните этих негодяев!; - Как вам не стыдно! - изрек голос мистера Редля, доносившийся, казалось, из-под одеяла. - Тебе стыдно! - подхватила миссис Редль. - Почему ты не спустишься вниз и не сбросишь их с лестницы всех до единого? Ты бы это сделал, будь ты мужчиной. - Я бы это сделал, будь я десятком мужчин, моя милая, - миролюбиво отозвался мистер Редль, - но на их стороне численный перевес, моя милая. - Тьфу, трус! - отвечала миссис Редль с величайшим презрением. Намерены вы прогнать этих негодяев, мистер Сойер, или нет? - Они уходят, миссис Редль, они уходят, - сказал несчастный Боб. Пожалуй, лучше разойтись, - сообщил мистер Боб Сойер своим друзьям. - Мне кажется, мы слишком шумели. - Это очень печально, - сказал жеманный джентльмен. - А мы как раз развеселились! У жеманного джентльмена только что мелькнул проблеск воспоминания об анекдоте, который он забыл. - С этим трудно примириться, - озираясь, сказал жеманный джентльмен. Трудно примириться, не правда ли? - Не следует мириться, - отозвался Джек Хопкинс. - Споем следующий куплет, Боб. Ну-ка! - Нет, нет, Джек, не нужно, - перебил Боб Сойер. Это чудесная песня, но лучше нам не петь второго куплета. Очень вспыльчивые люди - жильцы этого дома. - Может быть, мне подняться наверх и поколотить хозяина? - осведомился Хопкинс. - А может быть, потрезвонить в колокольчик или завыть на лестнице? Вы можете располагать мною. Боб. - Я глубоко признателен вам, Хопкинс, за вашу дружбу и доброту, сказал злополучный мистер Боб Сойер, - но, мне кажется, во избежание дальнейших споров мы должны разойтись немедленно. - Ну, что, мистер Сойер? - раздался пронзительный голос миссис Редль. Уходят эти грубияны? - Они ищут свои шляпы, миссис Редль, - ответил Боб. - Сейчас уйдут. - Уйдут? - повторила миссис Редль, выставляя из-за перил свой ночной чепец как раз в тот момент, когда мистер Пиквик в сопровождении мистера Тапмена вышел из комнаты. - Уйдут! А зачем им было приходить? - Сударыня... - начал мистер Пиквик, поднимая голову. - Проваливайте, старый бездельник! - ответила миссис Редль, поспешно сдергивая ночной чепец. - Вы ему в дедушки годитесь, несчастный! Вы хуже их всех! Мистер Пиквик убедился, что доказывать свою невиновность бессмысленно, и посему поспешно спустился с лестницы и выбежал на улицу, где к нему присоединились мистер Тапмен, мистер Уинкль и мистер Снодграсс. Мистер Бен Эллен, на которого угнетающе подействовали грог и тревога, проводил их до Лондонского моста и во время прогулки поведал мистеру Уинклю, как лицу наиболее подходящему, что он решил перерезать горло любому джентльмену, за исключением мистера Боба Сойера, который осмелится посягать на любовь его сестры Арабеллы. Высказав с подобающей твердостью свое решение исполнить сей мучительный долг брата, он расплакался, надвинул шляпу на глаза и, сделав попытку вернуться домой, стал стучать в дверь конторы рынка Боро, изредка задремывая на ступеньках, и стучал до рассвета в твердой уверенности, что он живет здесь, но позабыл свой ключ. Когда все гости ушли согласно настойчивой просьбе миссис Редль, злополучный мистер Боб Сойер остался один, чтобы поразмыслить о возможных событиях завтрашнего дня и увеселениях этого вечера. ГЛАВА XXXIII Мистер Уэллер-старший высказывает некоторые критические замечания, касающиеся литературного стиля, и с помощью своего сына Сэмюела уплачивает частицу долга преподобному джентльмену с красным носом Утро тринадцатого февраля, которое, - читатели сего правдивого повествования знают это не хуже, чем мы, - было кануном дня, назначенного для слушания дела миссис Бардл, оказалось беспокойным для мистера Сэмюела Уэллера, непрерывно путешествовавшего от "Джорджа и Ястреба" к дому мистера Перкера и обратно с девяти часов утра и до двух часов дня включительно. Нельзя сказать, чтобы это могло содействовать ходу дела, ибо консультация уже состоялась и план действия, который следовало избрать, был окончательно выработан; но мистер Пиквик, находясь в состоянии крайнего возбуждения, непрестанно посылал записочки своему поверенному, содержащие один только вопрос: "Дорогой Перкер, все ли идет хорошо?" - на что мистер Перкер неизменно отвечал: "Дорогой Пиквик, все идет хорошо, насколько это возможно". В действительности же, как мы уже намекали, идти было решительно нечему ни хорошо, ни худо, вплоть до судебного заседания, назначенного на следующее утро. Но людям, которые добровольно обращаются к правосудию или насильственно и впервые привлекаются к суду, можно простить некоторое временное раздражение и беспокойство, и Сэм с подобающим снисхождением к слабостям человеческой природы исполнял все приказания своего хозяина с невозмутимым добродушием и нерушимым спокойствием, обнаруживая тем самым поразительнейшие и приятнейшие свойства своей натуры. Сэм утешился весьма недурным обедом и ждал у буфетной стойки стакана горячей смеси, в которой мистер Пиквик посоветовал ему утопить усталость, вызванную утренними прогулками, когда юнец ростом около трех футов, в мохнатой шапке и бумазейных штанах, каковой костюм свидетельствовал о похвальном стремлении его владельца занять в будущем высокий пост конюха, вошел в коридор "Джорджа и Ястреба" и оглядел сначала лестницу, затем коридор, а затем заглянул в буфетную, словно отыскивая кого-то для передачи поручения, вслед за сим буфетчица, считая вероятным, что упомянутое поручение может коснуться чайных или столовых ложек гостиницы, обратилась к юнцу: - Эй, молодой человек, что вам здесь нужно? - Есть здесь кто-нибудь по имени Сэм? - осведомился юнец громким дискантом. - А как фамилия? - спросил Сэм Уэллер, оглянувшись. - Откуда мне знать? - живо откликнулся молодой джентльмен под мохнатой шапкой. - Вы парень смышленый, - сказал мистер Уэллер, - но, будь я на вашем месте, я бы эту самую смышленость не слишком показывал, - вдруг кто-нибудь ее утащит. Что это значит? Почему вы являетесь в отель и спрашиваете Сэма с такой вежливостью, как будто вы дикий индеец? - Потому что мне приказал старый джентльмен, - ответил мальчик. - Какой старый джентльмен? - с глубоким презрением осведомился Сэм. - Тот, который ездит с ипсуичской каретой и останавливается у нас, отозвался мальчик. - Вчера утром он мне сказал, чтобы я пошел сегодня к "Джорджу и Ястребу" и спросил Сэма. - Это мой отец, моя милая, - пояснил мистер Уэллер, обращаясь к молодой леди за буфетной стойкой. Черт побери! Пожалуй, он и в самом деле забыл мою фамилию. Ну-с, молодой барсук, что дальше? - А дальше то, - сказал юнец, - что вы должны прийти к нему в шесть часов в нашу гостиницу, потому что он хочет вас видеть, - "Синий Боров", Леднхоллский рынок. Сказать ему, что вы придете? - Рискните сообщить ему это, сэр, - ответил Сэм. Получив такие полномочия, юный джентльмен удалился и разбудил при этом все эхо во дворе "Джорджа", изобразив несколько раз, с удивительной чистотою и точностью, свист погонщика скота голосом, отличавшимся своеобразной полнотой и звучностью. Мистер Уэллер, получив отпуск у мистера Пиквика, который, находясь в возбужденном и тревожном состоянии, был отнюдь не прочь остаться один, отправился в путь задолго до назначенного часа и, имея в своем распоряжении много времени, добрел до Меншен-Хауса, где остановился и с философическим спокойствием стал созерцать многочисленных омнибусных кондукторов и кучеров, которые собираются около этого знаменитого и людного места к великому ужасу и смятению старых леди, населяющих эти края. Прослонявшись здесь около получаса, мистер Уэллер повернул и направил свои стопы к Леднхоллскому рынку, пробираясь боковыми улицами и переулками. Так как он слонялся, чтобы убить время, и разглядывал чуть ли не каждый предмет, попадавшийся ему на глаза, то ничего нет удивительного в том, что он остановился перед маленькой витриной торговца канцелярскими принадлежностями и картинками; но без дальнейших объяснений покажется странным, что едва взгляд его упал на кое-какие картинки, выставленные на продажу, как он вдруг встрепенулся, хлопнул себя очень сильно по правой ляжке и энергически воскликнул: - Не будь здесь этого, я бы так ни о чем и не вспомнил, а потом было бы слишком поздно! Картинка, с которой не спускал глаз Сэм Уэллер, произнося эти слова, была весьма красочным изображением двух человеческих сердец, скрепленных вместе стрелой и поджаривавшихся на ярком огне, в то время как чета людоедов в современных костюмах - джентльмен в синей куртке и белых брюках, а леди в темно-красной шубе, с зонтом того же цвета - приближались с голодным видом к жаркому по извилистой песчаной дорожке. Явно нескромный молодой джентльмен, одеянием которого служила только пара крыльев, был изображен в качестве надзирающего за стряпней; шпиль церкви на Ленгхем-плейс, Лондон, виднелся вдали, а все вместе было "валентинкой" *, и таких "валентинок", как гласило объявление, в лавке имелся большой выбор, причем торговец обещал продавать их своим соотечественникам по пониженной цене - полтора шиллинга за штуку. - Я бы забыл об этом! Конечно, я бы забыл об этом! - сказал Сэм; и с этими словами он немедленно вошел в лавку канцелярских принадлежностей и потребовал, чтобы ему дали лист лучшей писчей бумаги с золотым обрезом и твердо очиненное перо, с ручательством, что оно не будет брызгать. Быстро получив эти предметы, он пошел прямо к Леднхоллскому рынку энергическим ровным шагом, резко отличавшимся от его недавних медлительных шагов. Оглянувшись, он увидел вывеску, на которой талантливый живописец изобразил нечто отдаленно напоминающее небесно-голубого слона с горбатым носом вместо хобота. Правильно заключив, что это и есть "Синий Боров", он вошел и осведомился о своем родителе. - Он здесь будет не раньше, чем через три четверти часа, - сказала молодая леди, которая ведала домашним хозяйством "Синего Борова". - Отлично, моя дорогая, - ответил Сэм. - Будьте добры, мисс, дайте мне на девять пенсов тепловатого грогу и чернильницу. Когда теплый грог и чернильница были доставлены в маленькую гостиную и молодая леди старательно выровняла угли, чтобы они не пылали, и унесла кочергу, дабы нельзя было их размешивать без ведома "Синего Борова" и без предварительного его разрешения, Сэм Уэллер уселся за перегородку у печки и вынул лист писчей бумаги с золотым обрезом и остро очиненное перо. Затем, посмотрев внимательно, нет ли на пере волоска, и вытерев стол, дабы не оказалось хлебных крошек под бумагой, Сэм засучил обшлага куртки, раздвинул локти и приготовился писать. Для леди и джентльменов, которые не имеют привычки посвящать себя искусству каллиграфии, написать письмо - нелегкая задача; в таких случаях всегда признается необходимым для пишущего склонить голову к левому плечу так, чтобы глаза находились по возможности на одном уровне с бумагой, и, поглядывая сбоку на буквы, какие он сооружает, одновременно выводить языком соответствующие воображаемые письмена. Хотя такие движения бесспорно благоприятствуют в высокой степени оригинальному творчеству, однако они в некоторой мере замедляют процесс писания; и Сэм, сам того не ведая, добрых полтора часа выписывал слова мелким почерком, стирал мизинцем неудавшиеся буквы и вписывал новые, которые нужно было обводить по нескольку раз, чтобы разглядеть их сквозь старые кляксы, как вдруг его внимание было отвлечено распахнувшейся дверью и появлением родителя. - Здорово, Сэмми! - сказал отец. - Здорово, мой лазоревый! - отозвался сын, кладя перо. - Каков последний бюллетень о мачехе? - Миссис Веллер очень хорошо провела ночь, но на редкость несговорчива и неприятна сегодня утром. Это клятвенно удостоверяет Т. Веллер - старший, эсквайр. Вот последний бюллетень, Сэмми, -ответил мистер Уэллер, разматывая шарф. - И никакого улучшения? - осведомился Сэм. - Все симптомы угрожающие, - отозвался мистер Уэллер, покачивая головой. - Ну, а ты что тут поделываешь? Туговато дается наука, Сэмми? - Я уже кончил, - сказал Сэм с легким замешательством. - Я писал. - Это я вижу, - отозвался мистер Уэллер. - Надеюсь, не молодой женщине, Сэмми? - Что толку отрицать! - сказал Сэм. - Это валентинка. - Что? - воскликнул мистер Уэллер, явно устрашенный этим словом. - Валентинка, - повторил Сэм. - Сэмивел, Сэмивел! - сказал мистер Уэллер укоризненным тоном. - Не думал я, что ты способен на это! После того, как у тебя перед глазами был пример твоего отца, отдавшегося дурным наклонностям, после всего, что я тебе говорил об этом деле, после того, как ты повидал свою собственную мачеху и побывал в ее обществе! А я-то полагал, что это такой нравственный урок, которого человек не забудет до своего смертного часа! Не думал, что ты можешь это сделать, Сэмми, не думал, что ты можешь это сделать! Такие размышления оказались не под силу доброму старику. Он поднес ко рту стакан Сэма и выпил залпом. - Что, полегчало? - спросил Сэм. - Как будто, Сэмми, - отозвался мистер Уэллер. Мучительное это будет испытание для меня в мои годы. но я довольно-таки жилист, а это единственное утешение, как заметил очень старый индюк, когда фермер сказал, как бы не пришлось его зарезать для Лондонского рынка. - Какое испытание? - полюбопытствовал Сэм. - Видеть тебя женатым, Сэмми, видеть тебя одураченной жертвой, воображающей по наивности, будто все очень хорошо, - объявил мистер Уэллер. - Это жестокое испытание для отцовских чувств, Сэмми, вот оно что. - Вздор! - сказал Сэм. - Я не намерен жениться... Не расстраивайтесь. Вы, кажется, знаток в таких делах. Потребуйте свою трубку, и я вам прочту письмо. Вот! Мы не можем сказать определенно, предвкушение ли трубки, или утешительное соображение, что фатальная склонность к женитьбе была фамильной чертой, успокоило чувства мистера Уэллера и утишило его скорбь. Мы скорее склонны предположить, что этот результат был достигнут благодаря обоим источникам утешения, ибо о втором он твердил тихим голосом, звоня тем временем в колокольчик, чтобы потребовать первый. Затем он освободился от верхней одежды и, закурив трубку и расположившись спиной к камину, чтобы пользоваться всем его теплом и в то же время прислоняться к каминной полке, повернулся к Сэму и с физиономией, значительно смягчившейся от благотворного действия табака, предложил ему "катать". Сэм окунул перо в чернила, приготовляясь вносить поправки, и начал с весьма театральным видом: - "Милое..." - Стоп! - сказал мистер Уэллер, звоня в колокольчик. - Двойной стакан, как всегда, моя милая. - Очень хорошо, сэр, - отвечала девушка, которая с удивительным проворством появилась, исчезла, вернулась и снова скрылась. - Здесь как будто знают ваши привычки, - заметил Сэм. - Да, - отозвался отец. - Я здесь бывал в свое время. Продолжай, Сэмми. - "Милое создание..." - повторил Сэм. - Уж не стихи ли это? - перебил отец. - Нет, - ответил Сэм. - Очень рад это слышать, - сказал мистер Уэллер. - Стихи ненатуральная вещь. Никто не говорит стихами, разве что приходский сторож, когда он является за святочным ящичком *, или уорреновская вакса * да ролендовское масло *, а не то какой-нибудь плаксивый парень. Никогда не опускайся до поэзии, мой мальчик! Начинай сначала, Сэмми! Мистер Уэллер взял трубку с видом критическим и глубокомысленным, а Сэм начал снова и прочитал следующее: - "Милое создание, я чувствую себя обмоченным..." - Это неприлично, - сказал мистер Уэллер, вынимая изо рта трубку. - Нет, это не "обмоченный", - заметил Сэм, поднося письмо к свечке, это "озабоченный", но тут клякса. "Я чувствую себя озабоченным". - Очень хорошо, - сказал мистер Уэллер. - Валяй дальше. - "Я чувствую себя озабоченным и совершенно одур..." Забыл, какое тут стоит слово, - сказал Сэм, почесывая голову пером и тщетно пытаясь припомнить. - Так почему же ты не посмотришь, что там написано? - полюбопытствовал мистер Уэллер. -Да я и смотрю, - ответил Сэм, - но тут еще одна клякса. Вот "о", а вот "д" и "р". - Должно быть, "одураченным", - сказал мистер Уэллер. - Нет, это не то, - сказал Сэм, - "одурманенным" - вот оно что. - Это слово не так подходит, как "одураченный", - серьезно заметил мистер Уэллер. - Вы думаете? - осведомился Сэм. - Куда уж там! - откликнулся отец. - А вам не кажется, что в нем смысла больше? - спросил Сэм. - Ну, пожалуй, оно понежней будет, - подумав, сказал мистер Уэллер. Валяй дальше, Сэмми. - "...чувствую себя озабоченным и совершенно одурманенным, обращаясь "к вам, потому что вы славная девушка, и конец делу". - Это очень красивая мысль, - сказал мистер Уэллер-старший, вынимая трубку изо рта, чтобы сделать это замечание. - Да, мне тоже кажется, что оно неплохо вышло, - заметил Сэм, весьма польщенный. - Что мне больше всего нравится в таком вот слоге, - продолжал мистер Уэллер-старший, - так это то, что тут нет никаких непристойных прозвищ, никаких Венер или чего-нибудь в этом роде. Что толку называть молодую женщину Венерой или ангелом, Сэмми? - Вот именно! - согласился Сэм. - Ты можешь называть ее грифоном, или единорогом, или уж сразу королевским гербом, потому что, как всем известно, это коллекция диковинных зверей, - добавил мистер Уэллер. - Правильно, - подтвердил Сэм. - Кати дальше, Сэмми, - сказал мистер Уэллер. Сэм исполнил просьбу и стал читать, а его отец продолжал курить с видом глубокомысленным и благодушным, что было весьма назидательно. - "Пока я вас не увидел, я думал, что все женщины одинаковы". - Так оно и есть, - заметил в скобках мистер Уэллер-старший. - "Но теперь, - продолжал Сэм, - теперь я понял, какой я был регулярно безмозглый осел, потому что никто не походит на вас, хотя вы подходите мне больше всех..." Мне хотелось выразиться тут посильнее, - сказал Сэм, поднимая голову. Мистер Уэллер кивнул одобрительно, и Сэм продолжал: - "И вот я пользуюсь привилегией этого дня, моя милая Мэри, - как сказал джентльмен по уши в долгах, выходя из дома в воскресенье, - чтобы сказать вам, что в первый и единственный раз, когда я вас видел, ваш портрет отпечатался в моем сердце куда скорее и красивее, чем делает портрет профильная машина (о которой вы, может быть, слыхали, моя милая Мэри), хотя она его заканчивает и вставляет в рамку под стеклом с готовым крючком, чтобы повесить, и все это в две с четвертью минуты". - Боюсь, что тут пахнет стихами, Сэмми, - подозрительно сказал мистер Уэллер. - Нет, не пахнет, - ответил Сэм и продолжал читать очень быстро, чтобы ускользнуть от обсуждения этого пункта: - "Возьмите меня, моя милая Мэри, своим Валентином и подумайте о том, что я сказал. Моя милая Мэри, а теперь я кончаю". Это все, - сказал Сэм. - Что-то очень уж неожиданно затормозил, а, Сэмми? - осведомился мистер Уэллер. - Ничуть не бывало, - возразил Сэм. - Тут ей и захочется, чтобы еще что-нибудь было, а это и есть большое умение писать письма. - Пожалуй, оно верно, - согласился мистер Уэллер, - и хотел бы я, чтобы твоя мачеха следовала при разговоре такому славному правилу. А разве ты не подпишешься? - Вот тут-то и загвоздка! - сказал Сэм. - Не знаю, как подписаться. - Подпишись - Веллер, - посоветовал старейший представитель этой фамилии. - Не годится, - возразил Сэм. - Никогда не подписывают валентинку своей настоящей фамилией. - Ну, тогда подпиши "Пиквик", - сказал мистер Уэллер. - Это очень хорошее имя и легко пишется. - Вот это дело, - согласился Сэм. - Я бы мог закончить стишком, как вы думаете? - Мне это не нравится, Сэм, - возразил мистер Уэллер. - Я не знавал ни одного почтенного кучера, который бы писал стихи. Вот только один написал трогательные стишки накануне того дня, когда его должны были повесить за грабеж на большой дороге; ну, да он был из Кемберуэла, так что это не в счет. Но Сэм не хотел отказаться от поэтической идеи, пришедшей ему в голову, и подписал письмо: "Полюбил вас в миг Ваш Пиквик". Сложив его весьма замысловато, ой нацарапал наискось адрес в углу: "Мэри, горничной у мистера Напкинса, мэра, Ипсуич, Саффок", запечатал облаткой и сунул его в карман, готовое для сдачи на почтамт. Когда покончено было с этим важным вопросом, мистер Уэллер-старший приступил к тому, ради чего вызвал сына. - Первое дело о твоем хозяине, Сэмми, - сказал мистер Уэллер. - Завтра его будут судить. - Будут судить, - подтвердил Сэм. - Ну, так вот, - продолжал мистер Уэллер, - я полагаю, что ему понадобится вызвать свидетелей, чтобы те потолковали о его репутации или, может быть, доказали алиби. Я это дело обмозговал, так что он может не беспокоиться, Сэмми. Есть у меня приятели, которые сделают для него и то и другое, но мой совет такой: наплевать на репутацию и держаться за алиби. Нет ничего лучше алиби, Сэмми, ничего. У мистера Уэллера был весьма глубокомысленный вид, когда он высказывал это юридическое соображение; и, погрузив нос в стакан, он подмигнул поверх него изумленному сыну. - Да вы о чем толкуете? - спросил Сэм. - Уж не думаете ли вы, что его будут судить в Олд-Бейли? - Наших обсуждений это не касается, Сэмми, - возразил мистер Уэллер. Где бы его не судили, мой мальчик, алиби - как раз такая штука, которая поможет ему выпутаться. С алиби мы выручили Тома Уайльдспарка, которого судили за смертоубийство, а длинные парики все до единого сказали, что его ничто не спасет. И вот мое мнение, Сэмми: если твой хозяин не докажет алиби, придется ему, как говорят итальянцы, регулярно влопаться, и конец делу. Так как мистер Уэллер-старший придерживался твердого и непоколебимого убеждения, что Олд-Бейли является высшей судебной инстанцией в стране и что его правила и процедура регулируют и контролируют делопроизводство всех других судов, то он решительно пренебрег уверениями и доводами сына, пытавшегося объяснить, что алиби неприемлемо, и энергически заявил, что мистера Пиквика "сделают жертвой". Убедившись, сколь бессмысленно продолжать разговор на эту тему, Сэм заговорил о другом и спросил, что это за второе дело, о котором его почтенный родитель хотел потолковать с ним. - Это уже пункт семейной политики, - сообщил мистер Уэллер. - Этот-вот Стиггинс... - Красноносый? - осведомился Сэм. - Он самый, - отвечал мистер Уэллер. - Так вот этот красноносый парень, Сэмми, навещает твою мачеху с такой любезностью и постоянством, каких я еще не видывал. Он такой друг дома, Сэмми, что когда он от нас уходит, у него на душе неспокойно, если не прихватит чего-нибудь на память о нас. - А будь я на вашем месте, я бы что-нибудь такое ему дал, чтоб оно наскипидарило и навощило ему память на десять лет, - перебил Сэм. - Подожди минутку, - продолжал мистер Уэллер. Я хотел сказать, что теперь он всегда приносит плоскую флягу, в которую вмещается пинты полторы, и наполняет ее ананасным ромом, перед тем как уйти. - И, должно быть, выпивает ее перед тем, как вернуться? - предположил Сэм. - До дна! - ответил мистер Уэллер. - Никогда не оставляет в ней ничего, кроме пробки и запаха, уж можешь на него положиться, Сэмми. Так вот эти самые ребята, мой мальчик, устраивают сегодня вечером