ому диалогу, а также к тону и манерам тех, которые его вели, только хотел было спросить, не может ли он получить отдельную комнату, как к ним вошли три человека вполне приличного вида, заметив которых мальчик бросил свою сигару в камин и, шепнув мистеру Прайсу, что они пришли "улаживать его дело", уселся вместе с ними за стол в другом конце комнаты. Оказалось, однако, что уладить дело далеко не так легко, как предполагал молодой джентльмен, ибо последовал очень длинный разговор, и мистер Пиквик невольно услышал гневные фразы, касающиеся распущенной жизни и не раз дарованного прощения. Затем последовало очень ясное упоминание, сделанное старшим из джентльменов, об Уайткросс-стрит *, после чего молодой джентльмен, невзирая на свой апломб и свою бодрость и на свое знание жизни в придачу, опустил голову на стол и горестно разрыдался. Весьма довольный тем, что юноша столь внезапно забыл о своей доблести и столь основательно сбавил тон, мистер Пиквик позвонил и был переведен, по его просьбе, в отдельную комнату, снабженную ковром, столом, стульями, буфетом, диваном и украшенную зеркалом и старыми гравюрами. Сидя в ожидании завтрака, он имел удовольствие слушать над своей головой игру миссис Немби на рояле. Вместе с завтраком явился и мистер Перкер. - Так... пригвождены, наконец, уважаемый сэр? - сказал маленький поверенный. - Ну что ж, я об этом не жалею, потому что теперь вы поймете нелепость такого поведения. Я подсчитал все расходы - судебные издержки и возмещение убытков, словом всю сумму, на которую выдан исполнительный лист, и лучше мы уладим дело сейчас же, не теряя времени. Полагаю, Немби уже вернулся домой. Что скажете, уважаемый сэр? Я выдам чек или вы сами это сделаете? Говоря это, маленький поверенный потирал руки с притворной беззаботностью, но, посмотрев на физиономию мистера Пиквика, не мог не бросить унылого взгляда в сторону Сэма Уэллера. - Перкер, прошу вас больше со мной об этом не говорить, - сказал мистер Пиквик. - Я не вижу оснований оставаться здесь и сегодня же вечером отправлюсь в тюрьму. - Но нельзя же вам ехать на Уайткросс-стрит, уважаемый сэр! воскликнул Перкер. - Это немыслимо! Там шестьдесят кроватей в каждой камере и дверь на засове шестнадцать часов в сутки. - Я бы предпочел какое-нибудь другое место заключения, если это возможно, - сказал мистер Пиквик. Если же нельзя, то я должен с этим примириться. - Вы можете отправиться во Флит *, уважаемый сэр, раз уж вы решили сидеть в тюрьме, - предложил Перкер. - Хорошо, - сказал мистер Пиквик. - Я туда и отправлюсь, как только позавтракаю. - Постойте, уважаемый сэр. Совершенно незачем так спешить, чтобы попасть туда, откуда большинство людей так стремится вырваться, - сказал добродушный маленький поверенный. - Нам еще нужно получить habeas corpus *. До четырех часов дня ни одного судьи не застать в судебных камерах. Вам придется подождать. - Прекрасно, - сказал мистер Пиквик спокойно и твердо. - В таком случае в два часа мы еще съедим здесь отбивные котлеты. Позаботьтесь об этом, Сэм, и распорядитесь, чтобы они были поданы вовремя. Мистер Пиквик, несмотря на все увещания и доводы Перкера, остался непоколебим. Котлеты появились и исчезли своевременно; затем его усадили в наемную карету и повезли в Чансери-лейн, но лишь после того, как он около получаса ждал мистера Немби, которого никак нельзя было потревожить раньше, ибо он пригласил к обеду избранное общество. В Сарджентс-Инне * дежурили двое судей - Суда Королевской Скамьи и Суда Общих Тяжб - и дела у них было по горло, если судить по количеству адвокатских клерков, шнырявших взад и вперед с кипами бумаг. Когда они подъехали к низкой арке, которая служит входом в Сарджентс-Инн, Перкера задержали на несколько минут переговоры с извозчиком о плате и сдаче, а мистер Пиквик, отойдя в сторону от потока людей, входивших и выходивших, стал спокойно и не без любопытства наблюдать. Особое его внимание привлекли три-четыре человека потрепанно-элегантного вида, которые кланялись многим проходившим поверенным и, казалось, явились сюда по какому-то делу, характер коего мистер Пиквик не мог угадать. Странная была внешность у этих людей. Один - тощий и слегка прихрамывавший, в порыжевшем черном костюме с белым галстуком; другой - плотный, массивный, в таком же костюме, с большим красновато-черным платком вокруг шеи; третий маленький, сморщенный, на вид пьяный, с прыщеватым лицом. Они бродили, заложив руки за спину, и время от времени взволнованно шептали что-то на ухо кому-нибудь из джентльменов, пробегавших мимо с бумагами. Мистер Пиквик припомнил, что очень часто видел их слоняющимися под аркой, когда ему случалось здесь проходить, и воспылал желанием узнать, в чем же, собственно, состоит профессия этих грязных проходимцев. Он собирался задать этот вопрос Немби, который стоял неотступно за его спиной, посасывая толстое золотое кольцо на мизинце, но к ним подбежал Перкер и, заметив, что не к чему терять время, вошел в здание Инна. Когда мистер Пиквик двинулся вслед за ним, к нему подошел хромой субъект и, вежливо прикоснувшись к шляпе, протянул написанную от руки визитную карточку, которую мистер Пиквик, не желая его обидеть отказом, учтиво принял и спрятал в жилетный карман. - Сюда! - сказал Перкер у входа в одну из контор, оглядываясь, следуют ли за ним его спутники. - Входите, уважаемый сэр. А вам что нужно? Этот вопрос был обращен к хромому, который незаметно для мистера Пиквика присоединился к компании. В ответ на это хромой снова с величайшей учтивостью притронулся к шляпе и указал на мистера Пиквика. - Пет, вы нам не нужны, мой друг, вы нам не нужны, - с улыбкой сказал Перкер. - Прошу прощенья, сэр, - возразил хромой, - джентльмен взял мою карточку. Надеюсь, вы воспользуетесь моими услугами, сэр. Джентльмен мне кивнул. Пусть решает сам джентльмен. Вы мне кивнули, сэр? - Вздор! Вы никому не кивали, Пиквик? Ошибка, ошибка, - сказал Перкер. - Джентльмен вручил мне свою визитную карточку, - отвечал мистер Пиквик, извлекая ее из жилетного кармана. - Я ее взял, потому что таково было, по-видимому, желание джентльмена - в сущности мне любопытно было взглянуть на нее на досуге. Я... Маленький поверенный громко расхохотался и, возвращая карточку хромому, уведомил его, что произошла ошибка, а когда тот с негодованием удалился, шепнул мистеру Пиквику, что это всего-навсего поручитель. - Кто? - переспросил мистер Пиквик. - Поручитель, - повторил Перкер. - Поручитель? - Да, уважаемый сэр, их здесь с полдюжины. Поручатся за вас, какова бы ни была сумма, и возьмут только полкроны. Любопытный промысел, не правда ли? - сказал Перкер, угощаясь понюшкой табаку. - Что? Так ли я вас понимаю? Эти люди зарабатывают себе на жизнь тем, что ждут здесь и лжесвидетельствуют перед судьями этой страны, беря полкроны за преступление! - воскликнул мистер Пиквик, потрясенный таким разоблачением. - Ну, я в сущности ничего не знаю о лжесвидетельстве, уважаемый сэр отвечал маленький джентльмен. Резкое слово, уважаемый сэр, очень резкое слово. Это юридическая фикция, уважаемый сэр, и только. Он пожал плечами, улыбнулся, взял вторую понюшку табаку и вошел в канцелярию, где находился клерк судьи. Это была на редкость грязная комната с очень низким потолком и старой панелью на стенах и так плохо освещенная, что хотя дело происходило средь бела дня, на конторках горели большие сальные свечи. В одном конце находилась дверь, ведущая в кабинет судьи, у которой собралась толпа поверенных и старших клерков; их вызывали по очереди, в порядке записи. Каждый раз, когда эта дверь открывалась, выпуская выходившую группу, следующая группа неистово бросалась вперед, чтобы войти; а так как в добавление к многочисленным диалогам, происходившим между джентльменами, которые желали видеть судью, возникали всевозможные ссоры между теми, кто его уже видел, то шум был такой, какой только можно поднять в столь тесном помещении. Однако разговоры этих джентльменов были не единственными звуками, поражавшими слух. За деревянными ширмами в другом конце комнаты стоял на ящике клерк в очках, отбиравший письменные показания под присягой, пачки которых другой клерк время от времени относил на подпись судье. Нужно было привести к присяге большое количество адвокатских клерков, а так как, по моральным основаниям, приводить всех сразу нельзя, то усилия этих джентльменов добраться до клерка в очках напоминали усилия толпы ворваться в театр, когда его всемилостивейшее величество удостаивает последний своим посещением. Третий чиновник время от времени упражнял свои легкие, выкрикивая фамилии принявших присягу, чтобы вернуть им показания, уже подписанные судьей, что служило поводом для новых драк; все это происходило одновременно и вызывало суматоху, которая могла доставить удовольствие самому энергическому и беспокойному человеку. Была здесь еще одна категория лиц: они ждали вызова своих отсутствующих патронов по тем делам, по которым присутствие поверенного противной стороны было необязательно; их занятие состояло в том, что они выкрикивали время от времени фамилию поверенного противной стороны, чтобы удостовериться, находится ли он здесь - вопреки ожиданию. Так, например, прислонясь к стене, за стулом, который занял мистер Пиквик, стоял конторский мальчик лет четырнадцати, говоривший тенором, а рядом с ним - гражданский клерк, говоривший басом. Вбежал клерк со связкой бумаг и осмотрелся вокруг. - Снигль и Бдинк! - крикнул тенор. - Поркин и Сноб! - зарычал бас. - Стампи и Дикон! - провозгласил вновь прибывший. Никто не ответил. Следующего вошедшего клерка окликнули все трое, а он в свою очередь назвал другую фирму; затем еще кто-то заревел очень громко, называя новую фирму, и так далее. В это время человек в очках работал неустанно, приводя к присяге клерков; привод к присяге неизменно звучал без знаков препинания и обычно в таком виде: - Возьмите книгу в правую руку это ваша фамилия и подпись вы клянетесь что содержание этого вашего показания истинно да поможет вам бог с вас шиллинг разменяйте нет сдачи... - Ну, Сэм, - сказал мистер Пиквик, - надеюсь, habeas corpus для меня уже получен? - Он-то получен, - отозвался Сэм, - но я хотел бы, чтобы они вынесли сюда этот корпус. Очень невежливо заставлять нас ждать. За это время я бы приготовил и упаковал полдюжины таких корпусов. Каким громоздким и неудобным сооружением Сэм Уэллер представлял себе приказ habeas corpus, не выяснено, ибо в этот момент подошел Перкер и увел мистера Пиквика. После обычных формальностей особа Сэмюела Пиквика была сдана под охрану представителя шерифа, для тоге чтобы тот доставил его начальнику Флитской тюрьмы, в которой мистеру Пиквику надлежало оставаться до тех пор, пока возмещение убытков и судебные издержки по делу Бардл против Пиквика не будут полностью оплачены. - А это случится очень не скоро, - улыбаясь, сказал мистер Пиквик. Сэм, наймите карету. Перкер, дорогой друг, прощайте. - Я поеду с вами и позабочусь, чтобы все было в порядке, - сказал Перкер. - Нет, - возразил мистер Пиквик, - я бы предпочел ехать только с Сэмом. Когда я там устроюсь, я сейчас же вам напишу и буду вас ждать. А пока до свиданья! С этими словами мистер Пиквик в сопровождении представителя шерифа уселся в карету, которую уже подали. Сэм поместился на козлах, и карета укатила. - Необыкновенный человек! - воскликнул Перкер, останавливаясь, чтобы надеть перчатки. - Какой банкрот вышел бы из него! - заметил мистер Лаутен, стоявший поблизости. - Как бы он досадил уполномоченным! Он бы их в тупик поставил, если бы они заговорили об аресте, сэр. Поверенному, по-видимому, не понравилось профессиональное мнение его клерка о характере мистера Пиквика, ибо он удалился, не удостоив его ответом. Наемная карета тряслась по Флит-стрит, по примеру всех наемных карет. Лошади "шли лучше", по словам извозчика, когда что-нибудь двигалось впереди (должно быть, они развивали исключительную скорость, когда перед ними не было ничего), и на этом основании карета тащилась за фургоном: когда фургон останавливался, она тоже останавливалась; когда фургон трогался с места, она следовала его примеру. Мистер Пиквик сидел против представителя шерифа; полисмен, поместив шляпу меж колен, сидел, насвистывая какой-то мотив и глядя в окно кареты. Время творит чудеса. С помощью этого всемогущего старого джентльмена даже наемная карета преодолевает расстояние в полмили. Наконец, они остановились, и мистер Пиквик вышел у ворот Флитской тюрьмы. Представитель шерифа, оглянувшись через плечо, дабы убедиться, что арестованный следует за ним по пятам, ввел мистера Пиквика в тюрьму; повернув налево, они через открытую дверь прошли в караульню, откуда тяжелые ворота, находившиеся прямо против тех, через которые они прошли, и охраняемые дородным тюремщиком с ключом в руке, вели во внутреннее помещение тюрьмы. Тут они замешкались, пока представитель шерифа сдавал свои бумаги, и мистер Пиквик узнал, что здесь он и останется, пройдя предварительно через процедуру, известную посвященным под названием "позировать для портрета". - Позировать для портрета! - воскликнул мистер Пиквик. - С вас снимут портрет, сэр, - отвечал дородный тюремщик. - Мы здесь мастера по портретам. Снимаем в один момент и всегда точно. Входите, сэр, и располагайтесь здесь, как дома. Мистер Пиквик принял приглашение и сел, а мистер Уэллер, поместившись за спинкой кресла, шепнул, что позировать - значит подвергнуться осмотру различных тюремщиков, чтобы те могли отличать арестантов от посетителей. - Все это прекрасно, Сэм, - сказал мистер Пиквик, - только бы поскорее явились эти художники. Здесь слишком людное место. - Я думаю, они не замешкаются, - отвечал Сэм. Взгляните, здесь голландские часы, сэр. - Вижу, - отозвался мистер Пиквик, - И клетка для птиц, сэр, - продолжал Сэм. Колесо в колесе, тюрьма в тюрьме. Не правда ли, сэр? Когда мистер Уэллер сделал это философское замечание, мистер Пиквик обнаружил, что сеанс начался. Дородный тюремщик, которого сменили, уселся и время от временя досматривал на него небрежно, а долговязый худой субъект, сменивший первого, заложил руки под фалды сюртука и, поместившись напротив, разглядывал его очень внимательно. Третий, - довольно угрюмый джентльмен, которого, по-видимому, оторвали от чаепития, ибо он доедал корку хлеба с маслом, когда вошел в комнату, - расположился рядом с мистером Пиквиком и, подбоченившись, пристально созерцал его. Еще двое присоединились к группе и с глубокомысленными физиономиями изучали черты его лица. Мистер Пиквик сильно морщился во время этой процедуры и, казалось, чувствовал себя неловко, но, пока она длилась, он не сделал ни одного замечания никому, даже Сэму, который облокотился на спинку кресла, размышляя отчасти о положении своего хозяина, а отчасти о том огромном удовольствии, с каким он набросился бы на всех тюремщиков, здесь собравшихся, если бы это было дозволено законом и порядками. Наконец, "портрет" был закончен, и мистера Пиквика уведомили, что теперь он может отправиться в тюрьму. - Где я буду спать эту ночь? - полюбопытствовал мистер Пиквик. - Насчет этой ночи я ничего не могу сказать, - ответил дородный тюремщик. - Завтра вам найдут сожителей, и тогда вам будет уютно и удобно. Первая ночь обыкновенно бывает неважной, а завтра вы будете устроены как следует. После переговоров выяснилось, что один из тюремщиков "сдает" кровать, которой мистер Пиквик может воспользоваться на эту ночь. Он охотно согласился "снять" ее. - Пойдемте со мною, я вам сейчас же ее покажу, - сказал тюремщик. - Она невелика, но спится на ней необыкновенно хорошо. Сюда, сэр! Они вошли во внутренние ворота и спустились по небольшой лестнице. Ключ повернулся за ними, и мистер Пиквик впервые в жизни очутился в стенах долговой тюрьмы. ГЛАВА XLI Что произошло с мистером Пиквиком, когда он попал во Флит, каких заключенных он там увидел и как он провел ночь Мистер Том Рокер, джентльмен, который ввел мистера Пиквика в тюрьму, спустившись по небольшой лестнице, круто повернул направо и, пройдя железные ворота, открытые настежь, поднялся по другой небольшой лестнице и вошел в длинную узкую галерею *, грязную и низкую, с каменным полом и двумя окнами в противоположных концах, пропускавшими тусклый свет. - Вот! - сказал джентльмен, засовывая руки в карманы и небрежно оглядываясь на мистера Пиквика, - Вот это лестница в подвал. - О! - отозвался мистер Пиквик, посмотрев вниз на темную грязную лестницу, которая, казалось, вела в сырые и мрачные каменные склепы под землею. - А там, вероятно, находятся маленькие погреба, где заключенные хранят свой скудный запас угля? Неприятные закоулки, когда приходится туда спускаться, но, надо думать, очень удобные. - Еще бы не удобные, - отвечал джентльмен, - когда видишь, сколько народу там живет, и довольно уютно. Это и есть Ярмарка. - Мой друг, - спросил мистер Пиквик, - неужели вы хотите сказать, что в этих отвратительных подземельях живут люди? - Хочу ли я это сказать? - отвечал мистер Рокер удивленно и негодующе. - А почему бы мне не хотеть? - Живут! Живут там, внизу! - воскликнул мистер Пиквик. - Да, живут там, внизу! А также умирают там, внизу, очень часто, отвечал мистер Рокер. - Что же тут такого? Кто может против этого возражать? Живут там, внизу? Да разве это не прекрасное место для жилья? Так как Рокер при этих словах повернулся к мистеру Пиквику и вдобавок возбужденно пробормотал несколько невнятных ругательств, сей последний джентльмен счел уместным не продолжать беседы. Затем мистер Рокер начал подниматься по другой лестнице, такой же грязной, как и та, что вела в помещение, только что служившее предметом разговора. Мистер Пиквик и Сэм неотступно следовали за ним. - Вот... - сказал мистер Рокер, останавливаясь, чтобы отдышаться, когда они добрались до следующей галереи таких же размеров, как и нижняя. - На этом этаже находится общая столовая, выше будет третий этаж, а за ним - еще один. А вы переночуете сегодня в комнате смотрителя, вот здесь, идемте. Изложив все это одним духом, мистер Рокер стал подниматься еще на один этаж, мистер Пиквик и Сэм Уэллер следовали за ним по пятам. На эти лестницы проникал свет из нескольких окон, находившихся невысоко над полом и выходивших во двор, усыпанный гравием и обнесенный высокой кирпичной стеной с железными рогатками наверху. Как выяснилось из слов мистера Рокера, это был двор для игры в мяч, и далее выяснилось из показаний того же джентльмена, что был еще один двор, поменьше, в той части тюремных владений, которая примыкала к Феррингдон-стрит, прозванный и именуемый "Живописным двором", ибо его стены некогда были покрыты изображениями различных кораблей, идущих на всех парусах, и другими художественными изображениями, исполненными в былые времена каким-то заключенным в тюрьму рисовальщиком в часы досуга. Сообщив эти важные сведения, скорее с целью от них освободиться, чем с намерением просветить мистера Пиквика, проводник добрался, наконец, до следующей галереи, свернул в маленький коридор в дальнем конце, открыл дверь и обнаружил помещение на вид отнюдь не привлекательное, где стояло восемь или девять железных кроватей. - Вот комната! - сказал мистер Рокер, придерживая дверь и с торжеством взирая на мистера Пиквика. Однако лицо мистера Пиквика выражало столь мало удовольствия при виде этого помещения, что мистер Рокер стал искать сочувствия на физиономии Сэмюела Уэллера, который до сей поры хранил величественное молчание. - Вот комната, молодой человек, - повторил мистер Рокер. - Вижу, - отвечал Сэм, безмятежно кивнув головой. - Вы не предполагали найти такую комнату в Феррингдонском отеле *, а? осведомился мистер Рокер с самодовольной улыбкой. В ответ мистер Уэллер ловко и непринужденно закрыл один глаз; это можно было толковать в зависимости от фантазии наблюдателя: то ли он так думает, то ли не думает, то ли вообще об этом не задумывался. Показав этот фокус и снова открыв глаз, мистер Уэллер пожелал узнать, к какой именно кровати относится лестное мнение мистера Рокера, будто на ней необыкновенно хорошо спится. - Вот она, - ответил мистер Рокер, указывая на сильно заржавленную кровать в углу. - Она любого заставит заснуть, хочет он того или нет, - вот какая это кровать. - Пожалуй, - заметил Сэм, с крайним отвращением созерцая вышеупомянутый предмет обстановки, - я бы сказал, что опиум ничего не стоит по сравнению с нею. - Ровно ничего! - подтвердил мистер Рокер. - И надо думать, - продолжал Сэм, искоса взглянув на своего хозяина, словно в надежде удостовериться, что все происходящее поколебало его решимость, - и, надо думать, другие джентльмены, которые спят здесь, настоящие джентльмены? - Самые настоящие, - отвечал мистер Рокер. - Один из них выпивает двенадцать пинт эля ежедневно и не перестает курить даже за едой. - Должно быть, это первоклассный джентльмен, - сказал Сэм. - Первый сорт, - отозвался мистер Рокер. Отнюдь не устрашенный даже такими сведениями, мистер Пиквик, улыбаясь, объявил о своем решении испытать в течение этой ночи действие наркотической кровати, и мистер Рокер, уведомив его, что он может лечь спать, когда ему вздумается, без дальнейших предупреждений и формальностей, удалился, оставив его с Сэмом в галерее. Темнело; это означало, что здесь, где никогда не бывает светло, зажглось несколько газовых рожков, как бы в знак приветствия наступавшему вечеру. Так как было довольно жарко, кое-кто из обитателей многочисленных каморок, расположенных по обеим сторонам галереи, приоткрыл свою дверь. Проходя мимо, мистер Пиквик заглядывал в них с большим интересом и любопытством. В одной из камер четверо или пятеро рослых неуклюжих молодцов, которых едва можно было разглядеть сквозь облако табачного дыма, шумно беседовали за недопитыми кружками пива или играли во "все четыре" колодой засаленных карт. В смежной камере какой-то одинокий жилец, склонившийся при свете жалкой сальной свечи над пачкой грязных, изорванных бумаг, пожелтевших от пыли и полусгнивших от времени, писал в сотый раз какую-то бесконечную жалобу какому-то великому человеку, чьи глаза никогда ее не увидят и чье сердце она никогда не тронет. В третьей камере можно было видеть мужа с женой и целой оравой детей, устраивавших на полу или на стульях убогую постель, чтобы уложить самых маленьких. И в четвертой, и в пятой, и в шестой, и в седьмой все тот же шум, и пиво, и табачный дым, и карты. В галереях, и в особенности по лестницам, слонялось множество людей, которые пришли сюда: одни - потому, что их камеры были пусты и неуютны, другие - потому, что их камеры битком набиты и жарки; большинство - потому, что не находило тишины и покоя и не знало, чем себя занять. Здесь было очень много людей самых разнообразных категорий - от рабочего в бумазейной куртке до разорившегося кутилы в халате, разумеется с продранными локтями; но у всех было нечто общее - вялое тюремное беспечное чванство, наглый, заносчивый вид, который немыслимо описать словами, но который мгновенно уловит всякий, пусть только зайдет в ближайшую долговую тюрьму и присмотрится к первой попавшейся группе ее обитателей с тем же интересом, с каким смотрел мистер Пиквик. - Меня удивляет, Сэм, - сказал мистер Пиквик, перегнувшись через перила на площадке лестницы, - что заключение в тюрьму за долги в сущности не является наказанием. - Вы так думаете, сэр? - спросил мистер Уэллер. - Вы видите, как эти молодцы пьют, курят, кричат, - отвечал мистер Пиквик. - Быть не может, чтобы пребывание здесь их огорчало. - А, вот в том-то и дело, сэр, - подхватил Сэм, - их это не огорчает, для них это самый что ни на есть праздник - портер и кегли. Но кое-кто страдает от такого дела: те, кто и пивом не могут накачиваться и в кегли не играют и кто заплатил бы, если бы мог, - такие впадают в отчаяние, когда их сажают в тюрьму. Я вам скажу, в чем тут дело, сэр: на того, кто привык бездельничать по трактирам, это наказание совсем не действует, а на того, кто работает когда может, оно действует слишком сильно. Получается неровно, как говорил мой отец, когда ему приготовляли грог и воды было больше, чем джина, получается неровно, вот в чем беда. - Мне кажется, вы правы, Сэм, -подумав, сказал мистер Пиквик, совершенно правы. - Пожалуй, можно встретить иной раз и честных людей, которым это по вкусу, - задумчиво продолжал мистер Уэллер, - но я что-то не слыхал о них, если не считать одного маленького грязнолицего человечка в коричневой куртке, да и у того это было делом привычки. - А кто он такой? - осведомился мистер Пиквик. - А, вот этого-то никто не знал, - отвечал Сэм. - Но что он сделал? - Да то же, что в свое время делали многие люди, гораздо более известные, сэр, - сказал Сэм. - Он попробовал перепрыгнуть через самого себя. - Иными словами, - сказал мистер Пиквик, - он, должно быть, жил выше средств и наделал долгов. - Именно так, сэр, - отозвался Сэм, - и в результате попал сюда. Долгов было немного - фунтов девять, да впятеро больше на покрытие судебных издержек; но как бы там ни было, а здесь он застрял на семнадцать лет. Появились, правда, у него на лице морщины, но они были замазаны грязью, потому-то и грязное лицо и коричневая куртка остались к концу этого срока такими же, какими были вначале. Он был смирным, безобидным маленьким созданием, всегда за кого-нибудь хлопотал или играл в мяч и никогда не выигрывал; в конце концов тюремщики его полюбили, и каждый вечер он приходил к ним в комнату, болтал с ними, рассказывал разные небылицы и всякую всячину. Как-то вечером сидел он, по обыкновению, с одним своим старым другом, который был дежурным, и вдруг говорит: "Билл, я не видел рынка по ту сторону стены, - говорит (а в ту пору здесь был Флитский рынок), - Билл, я не видел рынка по ту сторону стены вот уже семнадцать лет". - "Знаю, что не видел", - говорит тюремщик, покуривая свою трубку. "Я бы хотел поглядеть на него одну минутку, Билл", - говорит он. "Очень возможно", - говорит тюремщик, сильно затягиваясь трубкой и притворяясь, будто он не понимает, куда клонит тот человек. "Билл, - говорит он с еще большим волнением, - мне в голову пришла фантазия. Позвольте мне поглядеть на людные улицы еще разок перед смертью, и если меня не хватит апоплексический удар, я вернусь через пять минут по часам". "А что со мной будет, если вас хватит апоплексический удар?" - спросил тюремщик. "Ну, - говорит маленькое создание, - кто бы ни нашел меня, Билл, тот наверняка принесет меня домой, потому что моя карточка у меня в кармане, - номер двадцатый, этаж столовой", - и правда, так оно и было, потому что, когда ему хотелось познакомиться с каким-нибудь новичком, он, бывало, вынимал маленькую памятную карточку, а на ней были написаны эти слова, и больше ничего, и потому-то его всегда звали "Номер двадцатый". Тюремщик смотрит на него в упор и, наконец, торжественно заявляет: "Двадцатый, говорит, я вам верю; вы не подведете старого друга". - "Нет, старина, надеюсь, что-то хорошее у меня здесь еще осталось!" - говорит маленький человечек и с этими словами изо всех сил хлопает себя по курточке, и потом из обоих глаз У него вытекает по слезинке, а это было очень удивительно - все думали, что вода никогда не орошала его лица. Он пожал руку тюремщику и ушел... - И так и не вернулся, - вставил мистер Пиквик. - На этот раз вы ошиблись, сэр, - возразил мистер Уэллер. - Он возвращается на две минуты раньше назначенного времени и вне себя от злости; рассказывает, как его чуть было не раздавила карета, что он к этому не привык, и будь он проклят, если не напишет лорд-мэру. Наконец, его утихомирили, и с той поры он в течение пяти лет даже не выглядывал за ворота. - По прошествии этого времени он, вероятно, умер, - сказал мистер Пиквик. - Нет, не умер, сэр, - отвечал Сэм. - Ему пришла (фантазия пойти отведать пива в новом трактире через улицу, и там был такой уютный кабинетик, что ему взбрело в голову ходить туда каждый вечер; так он и делал долгое время и всегда возвращался регулярно за четверть часа до закрытия ворот; стало быть, все шло очень хорошо и приятно. Наконец, он так разошелся, что начал забывать о времени или вовсе о нем не думал и возвращался все позже и позже; и вот как-то вечером его старый друг как раз запирал ворота - даже ключ уже повернул, когда он является. "Подождите, Билл", - говорит он. "Как, вы еще не вернулись домой, Двадцатый? - говорит тюремщик. - Я думал, вы давным-давно дома". "Нет еще", - улыбаясь, говорит маленький человечек. "Ну, так вот что я вам скажу, мой друг, - говорит тюремщик, очень медленно и неохотно открывая ворота, - по моему мнению, вы попали в дурную компанию, и мне очень грустно это видеть. Я не хочу вас обижать, но если вы не можете довольствоваться порядочным обществом и приходить домой в положенное время, я вас вовсе не впущу сюда, и это так же верно, как то, что вы сейчас здесь стоите!" Маленький человечек так весь и затрясся и с тех пор никогда не выходил за тюремные стены. Когда Сэм закончил свой рассказ, мистер Пиквик начал медленно спускаться по лестнице. Задумчиво пройдясь несколько раз по Живописному двору, где почти никого не было, так как уже стемнело, он уведомил мистера Уэллера, что, по его мнению, тому давно пора удалиться на ночь, и попросил его найти пристанище в одном из соседних трактиров и вернуться рано утром, чтобы условиться, как перевезти вещи своего хозяина из "Джорджа и Ястреба". Этому приказанию мистер Сэмюел Уэллер приготовился подчиниться со всей любезностью, на какую был способен, но тем не менее очень явно обнаружил свою неохоту. Он даже безуспешно пытался заговорите, несколько раз о том, как удобно было бы провести эту ночь, растянувшись здесь, на песке, но, убедившись, что мистер Пиквик заупрямился и останется глух к таким намекам, в конце концов удалился. Нельзя скрыть того факта, что на душе у мистера Пиквика было очень грустно и тревожно - не от недостатка в людях, ибо тюрьма была переполнена, а бутылка вина немедленно, без формальных церемоний знакомства, снискала бы самое дружеское расположение немногих избранных. Но он был одинок в этой грубой, вульгарной толпе и чувствовал уныние и тоску, естественно вытекающие из размышлений о том, что он посажен в клетку и лишен надежды на освобождение. Однако решение освободиться ценой потворства мошенникам Додсону и Фоггу ни на секунду у него не возникало. В таком расположении духа он вернулся в галерею, где была столовая, и стал медленно прогуливаться. Помещение было нестерпимо грязное, а запах табачного дыма буквально удушливый. Беспрестанно захлопывались с шумом и стуком двери, когда люди входили и выходили, и гул голосов и шагов неумолчно звучал в коридорах. Молодая женщина с ребенком на руках, которая, казалось, едва могла передвигать ноги от истощения и нищеты, бродила по коридору, беседуя со своим мужем, которому больше негде было ее принять. Когда они проходили мимо мистера Пиквика, он слышал, как женщина плакала, а один раз она отдалась такому приступу отчаяния, что должна была прислониться к стене, чтобы не упасть, и мужчина взял на руки ребенка, стараясь ее успокоить. Мистер Пиквик был так расстроен, что не мог этого вынести и пошел наверх спать. Хотя комната смотрителя была весьма некомфортабельна (по обстановке и удобствам она занимала место на несколько сот ступеней ниже обыкновенной больничной палаты в провинциальной тюрьме), но в данный момент она отличалась тем преимуществом, что в ней не было никого, кроме самого мистера Пиквика. Поэтому он присел на маленькую железную кровать и задумался над тем, сколько денег смотритель извлекает за год из этой грязной комнаты. Убедившись посредством математических вычислений, что это помещение приносит примерно такой же годовой доход, как улочка в предместьях Лондона, он начал размышлять о том, какой соблазн мог привести грязноватую муху, которая ползала по его панталонам, в эту душную тюрьму, когда она могла выбрать любое приятное помещение. Эти размышления привели его к выводу, что насекомое помешалось. Разрешив этот вопрос, он заметил, что его клонит ко сну, после чего он вытащил ночной колпак из кармана, куда предусмотрительно сунул его утром, не спеша разделся, лег в постель и заснул. - Браво! Пяткой кверху... режь и скользи... отбивайте, Зефир! Будь я проклят, если балет не ваша стихия! Валяйте дальше! Ура! Эти неистовые восклицания, сопровождаемые оглушительным смехом, пробудили мистера Пиквика от того крепкого сна, который продолжается около получаса, но спящему кажется растянувшимся на три недели или месяц. Едва умолк голос, как все в комнате задрожало с такой силой, что задребезжали оконные стекла, а кровати затряслись. Мистер Пиквик привскочил, сел и в течение нескольких минут смотрел в немом изумлении на разыгрывавшуюся перед ним сцену. Посреди комнаты человек в зеленой куртке с широкими фалдами, в полосатых коротких штанах и серых бумажных чулках выделывал популярнейшие па матросского танца с вульгарной и шутовской пародией на грацию и легкость, что в соединении с его костюмом производило крайне нелепое впечатление. Другой, по-видимому очень пьяный, которого, должно быть, уложили в постель его товарищи, сидел, прикрытый одеялом, распевая с большим чувством и выразительностью куплеты какой-то комической песни; третий, присев на одну из кроватей, аплодировал обоим с видом глубокого знатока и поощрял их тем пылким проявлением чувств, которое и разбудило мистера Пиквика. Этот человек был превосходным образчиком той породы людей, которую можно увидеть во всем ее блеске только в таких местах. Пожалуй, иной раз встретишь их не во всем блеске по соседству с конюшнями и трактирами, но полного расцвета они достигают только в этих теплицах, которые как будто заботливо созданы законодательной властью с единственной целью их выращивать. Это был рослый человек с оливковым цветом лица, длинными темными волосами и очень густыми бакенбардами, сходившимися под подбородком; галстука на нем не было, так как он весь день играл в мяч, и открытый ворот рубахи позволял видеть бакенбарды во всем их великолепии. На голове у него торчала простая восемнадцатипенсовая французская шапочка с болтающейся яркой кисточкой, которая прекрасно гармонировала с простой бумазейной курткой. Его ноги, длинные и тощие, были украшены штанами цвета перца с солью, скроенными так, чтобы подчеркнуть полную симметрию упомянутых конечностей. Однако, будучи довольно небрежно подтянуты и вдобавок кое-как застегнуты, они спускались не слишком изящными складками на пару башмаков, в достаточной мере стоптанных, чтобы обнаружить пару очень грязных белых носков. Было во всем облике этого человека нечто непристойно франтовское и какаято хвастливая наглость, стоившая золотого слитка. Этот субъект первый заметил, что мистер Пиквик на них смотрит. Он подмигнул Зефиру и с насмешливой серьезностью попросил его не будить джентльмена. - Как! Да благословит бог честное сердце и душу джентльмена! - воскликнул Зефир, оглядываясь и притворяясь крайне изумленным. - А ведь джентльмен не спит. Эй, Шекспир!.. Как поживаете, сэр? Как поживают Мэри и Сара, сэр? Как поживает милая старая леди у себя дома, сэр? Не будете ли вы столь любезны уложить мои поклоны в первый же маленький пакет, какой вы пошлете туда, сэр, и сказать, что я бы их раньше прислал, да только боялся, как бы они не разбились в повозке, сэр? - Не надоедайте джентльмену банальными любезностями, когда вы видите, что ему не терпится выпить, - игриво сказал джентльмен с бакенбардами. - Почему вы не спросите джентльмена, что он будет пить? - Ах, боже мой, я совсем забыл, - отозвался тот. Что вы будете пить, сэр? Желаете ли вы портвейну, сэр, или хересу, сэр? Я порекомендовал бы эль, сэр, или, может быть, вы хотите отведать портеру, сэр? Осчастливьте меня разрешением повесить ваш ночвой колпак, сэр. С этими словами говоривший сорвал сей предмет туалета с головы мистера Пиквика и мгновенно напялил его на голову пьяного, который, твердо убедившись в том, что услаждает многочисленную аудиторию, продолжал меланхолически распевать комические куплеты. Насильно сорвать ночной колпак со лба человека и водрузить его на голову неизвестному джентльмену неопрятной внешности - такой остроумный поступок, как бы он ни был оригинален сам по себе, относится бесспорно к разряду тех, которые именуются издевательством. Оценив его именно так, мистер Пиквик, отнюдь не предупреждая о своем намерении, энергически спрыгнул с постели и нанес Зефиру такой ловкий удар в грудь, что в значительной мере лишил его той легкости дыхания, которая связывается иногда с именем Зефира; после сего, снова завладев своим ночным колпаком, он смело принял оборонительную позицию. - А теперь выходите, оба... оба! - воскликнул мистер Пиквик, задыхаясь как от волнения, так и от потери некоторого запаса энергии. После такого смелого приглашения достойный джентльмен придал своим кулакам вращательное движение, дабы устрашить противников научными приемами. Храбрость ли мистера Пиквика, весьма неожиданная, или сложный маневр, проделанный им, когда он вскочил с постели и набросился на человека, отплясывающего матросский танец, произвели впечатление на его противников неведомо, но впечатление было произведено, ибо, вместо того чтобы немедленно покуситься на человекоубийство, - а мистер Пиквик твердо верил, что они это сделают, - они приостановились, поглядели друг на друга и, наконец, от души расхохотались. - Ну, вы молодчина, и теперь вы мне еще больше нравитесь! - объявил Зефир. - Прыгайте скорее в постель, пока не схватили ревматизма. Надеюсь, не сердитесь? - добавил он, протягивая руку величиною с желтую гроздь пальцев, которая раскачивается иной раз над дверью перчаточника. - Нисколько! - отвечал мистер Пиквик с большой поспешностью, ибо теперь, когда возбуждение улеглось, он почувствовал, что у него зябнут ноги. - Удостойте чести и меня, - сказал с вульгарным акцентом джентльмен, украшенный бакенбардами, подавая правую руку. - С большим удовольствием, сэр, - сказал мистер Пиквик и после продолжительного и торжественного рукопожатия снова забрался в постель. - Меня зовут Сменгль, сэр, - сказал человек с бакенбардами. - О! - сказал мистер Пиквик. - Меня - Майвинс, - сказал человек в чулках. - Очень рад слышать, сэр, - сказал мистер Пиквик. - Кхе, - кашлянул мистер Сменгль. - Вы что-то сказали, сэр? - осведомился мистер Пиквик. - Нет, я ничего не говорил, сэр, - отвечал мистер Сменгль. - Мне послышалось, будто вы что-то сказали, сэр, - пояснил мистер Пиквик. Все это было очень изысканно и вежливо, и в довершение удовольствия мистер Сменгль многократно заверил мистера Пиквика в том, что питает величайшее уважение к чувствам джентльмена, каковое заявление несомненно делало ему честь, ибо отнюдь нельзя было предположить, чтобы он знал, каковы эти чувства. - П