ь ли вы тому, что при первых же дебатах сессии вас заставили замолчать кашлем и воплями и с тех пор вы не сделали ни малейшего усилия, чтобы провести реформу в этой области? Не было ли также взято вами на себя обязательство изумить правительство и заставить его поджать хвост? Изумили вы его и заставили поджать хвост или нет? - Перейдите к следующему вопросу, дорогой мой Пагстайлс,- сказал мистер Грегсбери. - Вы намерены дать какое-нибудь объяснение касательно этого вопроса? - спросил мистер Пагстайлс. - Конечно, нет,- сказал мистер Грегсбери. Члены депутации свирепо посмотрели друг на друга, а затем на члена парламента. "Дорогой Пагстайлс", очень долго взиравший поверх очков на мистера Грегсбери, вновь обратился к списку вопросов: - Вопрос номер второй. Сэр, не было ли также взято вами на себя добровольное обязательство поддерживать в любом случае вашего коллегу, и не покинули ли вы его третьего дня вечером, и не голосовали ли против него, потому что жена лидера противной партии пригласила миссис Грегсбери на вечеринку? - Продолжайте,- сказал мистер Грегсбери. - На это вы также ничего не имеете ответить, сэр? - спросил представитель депутации. - Ровно ничего! - ответил мистер Грегсбери. Депутаты, видевшие его только во время избирательной кампании и во время выборов, были ошеломлены таким хладнокровием. Казалось, это был другой человек: тогда он весь был мед и млеко, теперь он весь был желчь и уксус. Но время так меняет людей! - Вопрос номер третий и последний,- внушительно произнес мистер Пагстайлс.- Сэр, не заявляли ли вы во время избирательной кампании о своем твердом и неуклонном намерении восставать против любого предложения, требовать голосования в палате по каждому вопросу, требовать пересмотра по всякому поводу, ежедневно вносить запросы,- короче, повторяя ваши собственные достопамятные слова, вносить дьявольский беспорядок везде и всюду? После этого многообъемлющего вопроса мистер Пагстайлс сложил свой список, что сделали и все его сторонники. Мистер Грегсбери подумал, высморкался, глубже погрузился в кресло, снова выпрямился и, облокотившись поудобнее на стол, составил треугольник из обоих больших и обоих указательных пальцев и, постукивая себя по носу вершиной этого треугольника, произнес (улыбаясь при эти словах): - Я отрицаю все. При этом неожиданном ответе нестройный ропот вырвался у депутации. И тот самый джентльмен, который высказал мнение касательно пустозвонства вступительной речи, снова сделал краткое заявление, пробурчав:"В отставку!" А это бурчанье было подхвачено его сторонниками и вылилось в форму общего протеста. - Мне поручено, сэр,- с холодным поклоном сказал мистер Пагстайлс,выразить надежду, что по получении предписания значительного большинства ваших избирателей вы не откажетесь немедленно сложить с себя обязанности в пользу того кандидата, который, по мнению избирателей, заслуживает большего доверия. Тогда мистер Грегсбери прочел следующий ответ, каковой он сочинил в форме письма, предвидя подобное требование и заготовив копии, чтобы разослать в газеты: - "Мой дорогой мистер Пагстайлс! После блага нашего возлюбленного острова - этой великой, свободной и счастливой страны, чьи возможности и ресурсы, по искреннему моему убеждению, безграничны,- я превыше всего ценю ту благородную независимость, каковая является самой дорогой привилегией англичанина и каковую я горячо надеюсь оставить в наследство моим детям не ущемленной и не утратившей блеска. Движимый отнюдь не личными мотивами, но побуждаемый только высокими и почтенными конституционными соображениями, которые я не буду пытаться объяснить, ибо они поистине недоступны пониманию тех, кто не посвятил себя, подобно мне, сложной и трудной науке политики, я предпочел бы оставить за собой мое место и так и намереваюсь поступить. Не будете ли вы столь любезны передать мой привет избирателям и познакомить их с этим обстоятельством? С глубоким уважением, дорогой мистер Пагстайлс, и проч. и проч.". - Значит, вы ни при каких обстоятельствах не сложите полномочия? - осведомился представитель делегации. Мистер Грегсбери улыбнулся и покачал головой. - В таком случае, всего хорошего, сэр! - сердито сказал Пагстайлс. - Да благословит вас небо!- сказал мистер Грегсбери. И делегаты, ворча и бросая грозные взгляды, удалились с такой быстротой, с какой позволяла им спускаться узкая лестница. Когда ушел последний делегат, мистер Грегсбери потер руки и захихикал, как хихикают весельчаки, когда полагают, что откололи какую-нибудь особенно забавную шутку. Он с таким увлечением поздравлял сам себя, что не заметил Николаса, который остался в тени оконной занавески, пока этот молодой джентльмен, опасаясь услышать какой-нибудь монолог, не предназначенный для посторонних ушей, не кашлянул раза два или три с целью привлечь внимание члена парламента. - Что это? - резко спросил мистер Грегсбери. Николас шагнул вперед и поклонился. - Что вы здесь делаете, сэр? - спросил мистер Грегсбери.- Шпионите за мной в моей частной жизни! Спрятавшийся избиратель! Вы слышали мой ответ, сэр? Будьте добры последовать за делегацией. - Я бы так и сделал, если бы входил в нее, но я не вхожу,- сказал Николас. - В таком случае, как вы сюда попали, сэр? - задал естественный вопрос мистер Грегсбери, член парламента.- И, черт побери, откуда вы взялись, сэр? - был следующий его вопрос. - Я пришел к вам с этой карточкой из конторы по найму, сэр,- сказал Николас,- желая предложить вам свои услуги в качестве секретаря и зная, что вы в нем нуждаетесь. - И вы только для этого и пришли сюда? - сказал мистер Грегсбери, подозрительно в него всматриваясь. Николас ответил утвердительно. - У вас нет никаких связей ни с одной из этих подлых газет? - спросил мистер Грегсбери.- Вы проникли сюда не для того, чтобы подслушать, что здесь происходит, а затем напечатать, а? - К сожалению, должен признаться, что в настоящее время у меня нет никаких связей ни с кем,- сказал Николае вежливо, но тоном вполне независимым. - О!- сказал мистер Грегсбери.- В таком случае, как же вы пробрались сюда наверх? Николас рассказал, как делегация заставила его подняться. - Так вот как было дело! - сказал мистер Грегсбери.- Садитесь. Николас сел, а мистер Грегсбери долго его разглядывал, словно желая убедиться, прежде чем задавать новые вопросы, что против внешнего его вида нет никаких возражений. - Значит, вы хотите быть моим секретарем? - спросил он наконец. - Я бы хотел занять эту должность, сэр,- ответил Николас. - Так,- сказал мистер Грегсбери.- Что вы умеете делать? - Полагаю,- с улыбкой ответил Николас,- полагаю, что могу делать то, что обычно приходится делать другим секретарям. - Что именно? - осведомился мистер Грегсбери. - Что именно? - повторил Николас. - Да, что именно? - сказал член парламента, склонив голову набок и устремив на него проницательный взгляд. - Пожалуй, обязанности секретаря довольно трудно определить,раздумчиво сказал Николас.- Думаю, сюда входит корреспонденция? - Верно,- заметил мистер Грегсбери. - Приведение в порядок бумаг и документов? - Совершенно верно. - Иногда, быть может, писание под вашу диктовку и, вероятно, сэр,- с полуулыбкой добавил Николас,- переписка вашей речи для какого-нибудь органа печати, когда вы произносите сугубо важную речь. - Несомненно,- ответствовал мистер Грегсбери.- Что еще? - В данный момент,- подумав, сказал Николас,- признаюсь, я не могу назвать другие обязанности секретаря, если не считать его долга быть по мере сил услужливым, а также полезным своему патрону, не жертвуя при этом собственным достоинством и не выходя за пределы тех обязанностей, какие обычно налагает на него его должность. Некоторое время мистер Грегсбери пристально смотрел на Николасв, а затем, осторожно окинув взглядом комнату, сказал, понизив голос: - Все это прекрасно, мистер... как вас зовут? - Никльби. - Все это прекрасно, мистер Никльби, и вполне правильно постольку поскольку... постольку поскольку, но этого далеко не достаточно. Есть другие обязанности, мистер Никльби, которые секретарь парламентского деятеля никогда не должен упускать из виду. Я желал бы, чтобы меня начиняли, сэр. - Простите,- перебил Николас, сомневаясь, правильно ли он расслышал. - Начиняли, сэр,- повторил мистер Грегсбери. - Вы меня извините, сэр, если я спрошу, что вы хотите этим сказать? - осведомился Николас. - Смысл моих слов, сэр, совершенно ясен,- с торжественным видом отозвался мистер Грегсбери.- Мой секретарь должен быть в курсе внешней политики всех стран мира, следя за ней по газетам; просматривать все отчеты о публичных собраниях, все передовые статьи и отчеты о заседаниях различных обществ и отмечать все детали, которые, по его мнению, могут показаться интересными в маленькой речи по вопросу о какой-нибудь поданной петиции или чего-нибудь еще в этом роде. Понимаете? - Кажется, понимаю, сэр,- ответил Николас. - Далее,- сказал мистер Грегсбери,- необходимо, чтобы он изо дня в день знакомился с газетными эамет ками о текущих событиях - ну, например, "Таинственное исчезновение и предполагаемое самоубийство подручного в трактире" или что-нибудь еще в таком роде, на чем я мог бы обосновать запрос, обращенный к министру внутренних дел. Зятем он должен переписать запрос и то, что я запомнил из ответа (включив маленький комплимент моему независимому духу и здравому смыслу), и отправить заметку в местную газету, прибавив, быть может, пять-шесть вводных строк, напоминающих, что я всегда нахожусь на своем посту в парламенте, никогда не уклоняюсь от ответственных и тяжелых обязанностей и так далее. Вы понимаете? Николас ответил поклоном. - Затем,- продолжал мистер Грегсбери,- я бы хотел, чтобы он время от времени просматривал цифры в напечатанных таблицах и делал некоторые общие выводы; я должен быть хорошо осведомлен, например, по вопросу о государственном доходе от обложения налогом строевого леса, по финансовым вопросам и так далее. И я бы желал, чтобы он подготовил кое-какие доводы против возврата к расплате наличными и обращения звонкой монеты, с указанием на гибельные последствия таковых мероприятий, а также коснулся вывоза золотых и серебряных слитков, упомянул о русском императоре, о банкнотах и тому подобных вещах, о которых достаточно будет сказать вскользь, потому что никто в этом ничего не смыслит. Вы усваиваете мою мысль? - Как будто понимаю,- сказал Николас. - Что касается вопросов, не имеющих отношения к политике,разгорячившись, продолжал мистер Грегсбери,- и таких, к каким нельзя требовать ни малейшего внимания, кроме естественной заботы не допускать, чтобы низшие классы пользовались таким же благосостоянием, как и мы,- иначе что стало бы с нашими привилегиями,- я бы хотел, чтобы мой секретарь составил несколько маленьких парадных речей в патриотическом духе. Так, например, если бы внесли какой-нибудь нелепый билль о предоставлении этим жалким сочинителям - авторам - права на их собственность,- я бы хотел сказать, что лично я всегда буду против возведения непреодолимой преграды к распространению литературы в н_а_р_о_д_е - понимаете? - я бы сказал, что создания м_а_т_е_р_и_а_л_ь_н_ы_е, как создания рода человеческого, могут принадлежать отдельному человеку или семье, но создания интеллектуальные, как создания божии, должны, само гобой разумеется, принадлежать всему народу. Находясь в приятном расположении духа, я не прочь был бы пошутить на тему о потомстве и сказать, что пишущие для потомства должны довольствоваться такой наградой, как одобрение п_о_т_о_м_с_т_в_а. Это понравилось бы палате, а мне не причинило бы никакого вреда, потому что вряд ли потомство будет знать что-нибудь обо мне и моих шутках? Вы понимаете? - Понимаю, сэр,- ответил Николас. - В подобных случаях, когда наши интересы не затронуты,- сказал мистер Грегсбери,- вы всегда должны помнить, что следует энергически упоминать о народе, ибо это производит прекрасное впечатление во время выборной кампании, а над сочинителями можете смеяться сколько угодно, потому что большинство из них, полагаю я, снимает комнаты и не имеет права голоса*. Вот в общих чертах беглое описание тех обязанностей, какие вам предстоит исполнять, если не считать того, что каждый вечер вы должны дежурить в кулуарах, на случай если бы я что-нибудь забыл и нуждался в новой начинке, а иногда, во время горячих прений, садиться в первом ряду галереи и говорить окружающим: "Вы видите этого джентльмена, который поднес руку к лицу и обхватил рукой колонну? Это мистер Грегсбери... знаменитый мистер Грегсбери..." И вам надлежит добавить еще несколько хвалебных слов, которые в тот момент придут вам в голову. А что касается жалованья,- сказал мистер Грегсбери, стремительно приводя к концу свою речь, потому что ему не хватило дыхания,- а что касается жалованья, то во избежание всякого недовольства, я готов сразу назвать крупную сумму, хотя это больше, чем я имею обыкновение платить,- пятнадцать шиллингов в неделю, и - покажите, на что вы способны. Все! Сделав это блестящее предложение, мистер Грегсбери снова откинулся на спинку кресла с видом человека, который проявил совершенно безрассудную щедрость, но тем не менее решил в этом не раскаиваться. - Пятнадцать шиллингов в неделю - это не много,- мягко заметил Николас. - Не много? Пятнадцагь шиллингов не много, молодой человек? - вскричал мистер Грегсбери.- Пятнадцать шиллингов... - Пожалуйста, не думайте, сэр, что я возражаю против этой суммы,ответил Николас.- Я не стыжусь призначься, что, какова бы ни была она сама по себе, для меня это очень много. Но обязанности и ответственность делают вознаграждение ничтожным, и к тому же они так тяжелы, что я боюсь взять их на себя. - Вы отказываетесь принять их, сэр? - осведомился мистер Грегсбери, протягивая руку к шнурку колокольчика. - Я боюсь, сэр, что при всем моем желании они окажется мне не по силам,- ответил Николас. - Это равносильно тому, что вы предпочитаете не принимать этой должности, а пятнадцать шиллингов в неделю считаете слишком низкой платой,позвонив, сказал мистер Грегсбери.- Вы отказываетесь, сэр? - Другого выхода у меня нет,- ответил Николас. - Проводи, Мэтьюс! - сказал мистер Грегсбери, когда вошел мальчик. - Я сожалею, что напрасно вас потревожил, сэр,- сказал Николас. - Я тоже сожалею,- сказал мистер Грегсбери, поворачиваясь к нему спиной.- Проводи, Мэтьюс! - Всего хорошего, сэр,- сказал Николас. - Проводи, Мэтьюс! - крикнул мистер Грегсбери. Мальчик поманил Николаса и, лениво спустившись впереди него по лестнице, открыл дверь и выпустил его на улицу. С печальным и задумчивым видом Николас отправился домой. Смайк собрал на стол закуску из остатков вчерашнего ужина и нетерпеливо ждал его возвращения. События этого утра не улучшили аппетита Николаса, и к обеду он не прикоснулся. Он сидел в задумчивой позе, перед ним стояла нетронутая тарелка, которую бедный юноша наполнил самыми лакомыми кусочками, и тут в комнату заглянул Ньюмен Ногс. - Вернулись? - спросил Ньюмен. - Да,- ответил Николас,- смертельно усталый, и что хуже всего, мог бы с таким же успехом остаться дома. - Нельзя рассчитывать на то, чтобы много сделать за одно утро,- сказал Ньюмен. - Быть может, и так, но я всегда полон надежд, и я рассчитывал на успех, а стало быть, разочарован,- отозвался Николас. Затем он дал Ньюмену отчет о своих похождениях. - Если бы я мог что-то делать,- сказал Николас,- ну хоть что-нибудь, пока не вернется Ральф Никльби и пока я не почувствую облегчения, встретившись с ним лицом к лицу, мне было бы лучше. Небу известно, что я отнюдь не считаю унизительным работать. Прозябать здесь без дела, словно дикий зверь в клетке,- вот что сводит меня с ума! - Не знаю,- сказал Ньюмен,- есть в виду кое-какие мелочи... этого бы хватило на плату за помещение и еще кое на что... но вам не понравится. Нет! Вряд ли вы на это пойдете... нет, нет! - На что именно я вряд ли пойду? - спросил Николае, поднимая глаза.Укажите мне в этой необъятной пустыне, в этом Лондоне, какой-нибудь честный способ зарабатывать еженедельно хотя бы на уплату за эту жалкую комнату, и вы увидите, откажусь ли я прибегнуть к нему. На что я не пойду? Я уже на слишком многое пошел, друг мой, чтобы остаться гордым или привередливым. Я исключаю те случаи,- быстро добавил Николае, помолчав,когда привередливость является простой честностью, а гордость есть не что иное, как самоуважение. Я не вижу большой разницы, служить ли помощником бесчеловечного педагога, или пресмыкаться перед низким и невежественным выскочкой, хотя бы он и был членом парламента. - Право, не знаю, говорить ли вам о юм, что я слышал сегодня утром,сказал Ньюмен. - Это имеет отношение к тому, что вы только что сказали? - спросил Николас. - Имеет. - В таком случае, ради самого неба, говорите, добрый мой друг! - воскликнул Николас.- Ради бога, подумайте о моем печальном положении и, раз я вам обещал не делать ни шагу, не посоветовавшись с вами, дайте мне по крайней мере право голоса, когда речь идет о моих же собственных интересах. Вняв этой мольбе, Ньюмен принялся бормотать всевозможные в высшей степени странные и запутанные фразы, из которых выяснилось, что утром миссис Кенуигс долго допрашивала его касательно его знакомства с Николасом и о жизни, приключениях и родословной Николаса, что Ньюмен, пока мог, уклонялся от ответов, но, наконец, под сильным давлением и будучи загнан в угол, вынужден был сообщить, что Николас - высокообразованный учитель, которого постигли бедствия, о коих Ньюмен не вправе говорить, и который носит фамилию Джонсон. Миссис Кенуигс, уступив чувству благодарности, или честолюбию, или материнской гордости, или материнской любви, или всем четырем побуждениям вместе взятым, имела тайное совещание с мистером Кенуигсом и, наконец, явилась с предложением, чтобы мистер Джонсон обучал четырех мисс Кенуигс французскому языку за еженедельный гонорар в пять шиллингов, то есть по одному шиллингу в неделю за каждую мисс Кенуигс и еще один шиллинг в ожидании того времени, когда младенец окажется способным усваивать грамматику. "Если я не очень ошибаюсь, он не заставит себя ждать,- заметила миссис Кенуигс, делая это предложение,- так как я твердо верю, мистер Ногс, что таких умных детей еще не было на свете". - Ну, вот и все! - сказал Ньюмен.- Знаю, это недостойно вас, но я подумал, что, быть может, вы согласились бы... - Соглашусь ли я! - с живостью воскликнул Николае.- Конечно, я согласен! Я не задумываясь принимаю это предложение. Дорогой мой, вы так и скажите, не откладывая, достойной мамаше и передайте, что я готов начать, когда ей будет угодно. Обрадованный Ньюмен поспешил сообщить миссис Кенуигс о согласии своего друга и вскоре вернулся с ответом, что они будут счастливы видеть его во втором этаже, как только он найдет это для себя удобным; затем он добавил, что миссис Кенуигс тотчас же послала купить подержанную французскую грамматику и учебник - эти книжки давно уже валялись в шестипенсовом ящике в книжном ларьке за углом - и что семейство, весьма взволнованное этой перспективой, подчеркивающей их аристократичность, желает, чтобы первый урок состоялся немедленно. И здесь можно отметить, что Николас не был высокомерным молодым человеком в обычном смысле этого слова. Он мог отомстить за оскорбление, ему нанесенное, или выступить, чтобы защитить от обиды другого, так же смело и свободно, как и любой рыцарь, когда-либо ломавший копья; но ему не хватало того своеобразного хладнокровия и величественного эгоизма, которые неизменно отличают джентльменов высокомерных. По правде говоря, мы лично склонны смотреть на таких джентльменов скорее как на обузу в пробивающих себе дорогу семьях, потому что мы знаем многих, чей горделивый дух препятствует им взяться за какую бы то ни было черную работу и проявляет себя лишь в склонности отращивать усы и принимать свирепый вид; но, хотя и усы и свирепость - в своем роде прекрасные вещи и заслуживают всяческих похвал, мы, признаться, предпочитаем, чтобы они выращивались за счет их владельца, а не за счет смиренных людей. Итак, Николас, не будучи юным гордецом в обычном смысле этого слова и почитая большим унижением занимать деньги на удовлетворение своих нужд у Ньюмена Ногса, чем преподавать французский язык маленьким Кенуигсам за пять шиллингов в неделю, принял предложение немедля, как было описано выше, и с надлежащей поспешностью отправился во второй этаж. Здесь он был принят миссис Кенуигс с любезной грацией, долженствовавшей заверить его в ее благосклонности и поддержке, и здесь он застал мистера Лиливика и мисс Питоукер, четырех мисс Кенуигс на скамье и младенца в креслице в виде карликового портшеза с сосновой дощечкой между ручками, забавляющегося игрушечной лошадкой без головы; упомянутая лошадь представляла собой маленький деревянный цилиндр, отчасти похожий на итальянский угюг* на четырех кривых колышках и замысловатой раскраской напоминающий красную вафлю, опущенную в ваксу. - Как поживаете, мистер Джонсон? - спросила миссис Кенуигс.- Дядя, познакомьтесь - мистер Джонсон. - Как поживаете, сэр? - осведомился мистер Лиливик довольно резко, ибо накануне он не знал, кто такой Николас, а быть слишком вежливым с учителем являлось, пожалуй, огорчительным обстоятельством для сборщика платы за водопровод. - Дядя, мистер Джонсон приглашен преподавателем к детям,- сказала миссис Кенуигс. - Это ты мне только что сообщила, моя милая,- отозвался мистер Лиливик. - Однако я надеюсь,- сказала миссис Кенуигс, выпрямившись,- что они не возгордятся, но будут благословлять свою счастливую судьбу, благодаря которой они занимают положение более высокое, чем дети простых людей. Ты слышишь, Морлина? - Да, мама,- ответила мисс Кенунгс. - И, когда вы будете выходить на улицу или еще куда-нибудь, я желаю, чтобы вы не хвастались этим перед другими детьми,- продолжала миссис Кенуигс,- а если вам придется заговорить об этом, можете сказать только: "У нас есть преподаватель, который приходит обучать нас на дому, но мы не гордимся, потому что мама говорит, что это грешно". Ты слышишь, Морлина? - Да, мама,- снова ответила мисс Кенуигс. - В таком случае, запомни это и поступай так, как я говорю,- сказала миссис Кенуигс.- Не начать ли мистеру Джонсону, дядя? - Я готов слушать, если мистер Джонсон готов начать, моя милая,- сказал сборщик с видом глубокомысленного критика.- Каков, по вашему мнению, французский язык, сэр? - Что вы хотите этим сказать? - осведомился Николае. - Считаете ли вы, что это хороший язык, сэр? - спросил сборщик.Красивый язык, разумный язык? - Конечно, красивый язык,- ответил Николас,- а так как на нем для всего есть названия и он дает возможность вести изящный разговор обо всем, что смею думать, что это разумный язык. - Не знаю,- недоверчиво сказал мистер Лплпвщ;.Вы находите также, что это веселый язык? - Да,- ответил Николас,- я бы сказал - да. - Значит, он очень изменился, в мое время он был не таким,- заявил сборщик,- совсем не таким. - Разве в ваше время он был печальным? - осведомился Николас, с трудом скрывая улыбку. - Очень! - с жаром объявил сборщик.- Я говорю о военном времени, когда шла последняя война. Быть может, это и веселый язык. Мне бы не хотелось противоречить кому бы то ни было, но я могу сказать одно: я слыхал, как французские пленные, которые были уроженцами Франции и должны знать, как на нем объясняются, говорили так печально, что тяжело было их слушать. Да, я их слыхал раз пятьдесят, сэр, раз пятьдесят! Мистер Лиливик начал приходить в такое раздражение, что миссис Кенуигс нашла своевременным дать знак Николасу, чтобы тот не возражал, и лишь после того как мисс Питоукер ловко ввернула несколько льстивых фраз, дабы умилостивить превосходного старого джентльмена, этот последний соблаговолил нарушить молчание вопросом: - Как по-французски вода, сэр? - L'eau,- ответил Николас. - Вот как! - сказал мистер Лиливик, горестно покачивая головой.- Я так и думал. Ло? Я невысокого мнения об этом языке, совсем невысокого. - Мне кажется, дети могут начинать, дядя? - спросила миссис Кенуигс. - О да, они могут начинать, моя милая,- с неудовольствием ответил сборщик.- Я лично не имею ни малейшего желания препятствовать им. Когда разрешение было дано, четыре мисс Кенуигс с Морлиной во главе уселись в ряд, а все их косички повернулись в одну сторону, Николас, взяв книгу, приступил к предварительным объяснениям. Мисс Питоукср и миссис Кенуигс пребывали в немом восхищении, которое нарушал только шепот сей последней особы, уверявшей, что Морлина не замедлит выучить все на память, а мистер Лиливик взирал на эту группу хмурым и зорким оком, подстерегая случай, когда можно будет начать новую дискуссию о языке. ГЛАВА XVII, повествует о судьбе мисс Никльби С тяжелым сердцем и печальными предчувствиями, которых никакие усилия не могли отогнать, Кэт Никльби в день своего поступления на службу к мадам Манталини вышла из Сити, когда часы показывали без четверти восемь, и побрела одна по шумным и людным улицам к западную часть Лондона. В этот ранний час много хилых девушек, чья обязанность (так же как и бедного шелковичного червя) - создавать, терпеливо трудясь, наряды, облекающие бездумных и падких до роскоши леди, идут по нашим улицам, направляясь к месту ежедневной своей работы и ловя, как бы украдкой, глоток свежего воздуха и отблеск солнечного света, который скрашивает их однообразное существование в течение длинного ряда часов, составляющих рабочий день. По мере приближения к более фешенебельной части города Кэт замечала много таких девушек, спешивших, как и она, к месту тягостной своей службы, и в их болезненных лицах и в расслабленной походке увидела слишком наглядное доказательство того, что ее опасения не лишены оснований. Она пришла к мадам Манталини за несколько минут до назначенного часа и, пройдясь взад и вперед, в надежде, что подойдет еще какая-нибудь девушка и избавит ее от неприятной необходимости давать объяснения слуге, робко постучалась в дверь. Немного спустя ей отворил лакей, который надевал свой полосатый жилет, пока поднимался по лестнице, а сейчас был занят тем, что подвязывал фартук. - Мадам Манталини дома? - запинаясь, спросила Кэт. - В этот час она редко выходит, мисс,- ответил лакей таким тоном, что слово "мисс" прозвучало почему-то обиднее, чем "моя милая". - Могу я ее видеть? - спросила Кэт. - Э? - отозвался слуга, придерживая рукой дверь и удостоив посмотреть на вопрошавшую изумленным взглядом; при этом он улыбнулся во весь рот.- Бог мой, конечно, нет! - Я пришла потому, что она сама назначила мне прийти,- сказала Кэт.Я... я буду здесь работать. - О, вы должны были позвонить в колокольчик для работниц,- сказал лакей, коснувшись ручки колокольчика у дверного косяка.- Хотя, позвольте-ка, я забыл - вы мисс Никльби? - Да,- ответила Кэт. - В таком случае, будьте добры подняться наверх,- сказал слуга.- Мадам Манталини желает вас видеть. Вот сюда... Осторожнее, не наступите на эти вещи на полу. Предупредив ее так, чтобы она не налетела на всевозможные, в беспорядке сваленные лампы, подносы, уставленные стаканами и нагроможденные на легкие скамейки, расставленные по всему вестибюлю и явно свидетельствовавшие о поздно затянувшейся пирушке накануне вечером, слуга поднялся на третий этаж и ввел Кэт в комнату, выходившую окнами во двор и сообщавшуюся двустворчатой дверью с помещением, где она в первый раз увидела хозяйку этого заведения. - Подождите здесь минутку,- сказал слуга,- я ей сейчас доложу. Дав весьма приветливо такое обещание, он удалился и оставил Кэт в одиночестве. Мало было занимательного в этой комнате, главным украшением коей служил поясной портрет маслом мистера Маиталини, которого художник изобразил небрежно почесывающим голову, благодаря чему мистер Манталиии выгодно выставлял напоказ кольцо с бриллиантом - подарок мадам Манталини перед свадьбой. Но вот из соседней комнаты донеслись голоса, ведущие беседу, а так как разговор был громкий, а перегородка тонкая, Кэт не могла не обнаружить, что голоса принадлежат мистеру и миссис Манталини. - Если ты будешь так отвратительно, дьявольски возмутительно ревнива, душа моя,- сказал мистер Манталнни,- ты будешь очень несчастна... ужасно несчастна... дьявольски несчастна! А затем раздался такой звук, словно мистер Манталпни прихлебнул свой кофе. - Да, я несчастна,- заявила мадам Манталини, явно дуясь. - Значит, ты чрезмерно требовательная, недостойная, дьявольски неблагодарная маленькая фея,- сказал мистер Манталини. - Неправда! - всхлипнув, возразила мадам. - Не приходи в дурное расположение духа,- сказал мистер Манталини, разбивая скорлупу яйца.- У тебя прелестное, очаровательное, дьявольское личико, и ты не должна быть в дурном расположении духа, потому что это повредит его миловидности и сделает его сердитым и мрачным, как у страшного, злого, дьявольского чертенка. - Меня не всегда можно обойти таким способом,- сердито заявила мадам. - Можно обойти любым способом, какой покажется наилучшим, а можно и вовсе не обходить, если так больше нравится,- возразил мистер Манталини, засунув в рот ложку. - Болтать очень легко,- сказала мадам Манталини. - Не так-то легко, когда ешь дьявольское яйцо, - отозвался мистер Манталини,- потому что яичный желток стекает по жилету, и, черт побери, он не подходит ни к одному жилету, кроме желтого. - Ты любезничал с ней весь вечер,- сказала мадам Манталипи, явно желая перевести разговор на ту тему, от которой он уклонился. - Нет, нет, жизнь моя. - Ты любезничал, я все время не спускала с тебя глаз,- сказала мадам. - Да благословит небо эти маленькие, мигающие, мерцающие глазки! - с каким-то ленивым упоением воскликнул Манталини.- Неужели они все время смотрели на меня? Ах, черт побери! - И я еще раз повторяю,- продолжала мадам, ты не должен вальсировать ни с кем, кроме своей жены, и я этого не вынесу, Манталини, лучше уж мне сразу принять яд! - Она не примет яда и не причинит себе ужасной боли, не правда ли? - сказал Манталини, который, судя по изменившемуся голосу, передвинул стул и сел поближе к жене.- Она не примет яда, потому что у нее дьявольски хороший муж, который мог бы жениться на двух графинях и на титулованной вдове... - На двух графинях? - перебила мадам.- Раньше ты мне говорил об одной! - На двух! - вскричал Манталини.- На двух дьявольски прекрасных женщинах, настоящих графинях и с огромным состоянием, черт меня побери! - А почему же ты не женился? - игриво спросила мадам. - Почему не женился? - отозвался супруг.- А разве я не увидел на утреннем концерте самую дьявольскую маленькую очаровательницу во всем мире? И, пока эта маленькая очаровательница - моя жена, пусть все графини и титулованные вдовы в Англии отправляются... Мистер Манталини не кончил фразы, а подарил мадам Манталини очень звонкий поцелуй, который мадам Манталини ему вернула, а затем как будто последовали новые поцелуи, сопутствовавшие завтраку. - А как насчет денег, сокровище моей жизни? - осведомился Манталини, когда эти нежности прекратились.- Сколько у нас наличными? - Право, очень мало,- ответила мадам. - Нам нужно побольше! - сказал Манталини.- Мы должны учесть вексель у старого Никльби, чтобы продержаться в тяжелое время, черт меня побери! - Сейчас тебе больше не понадобится,- вкрадчиво сказала мадам. - Жизнь и душа моя! - воскликнул супруг.- У Скробса продается лошадь, которую было бы грешно и преступно упустить,- идет просто даром, радость чувств моих! - Даром! - воскликнула мадам.- Я этому рада. - Буквально даром,- отозвался Манталини.- Сто гиней наличными - и она наша! Грива и холка, ноги и хвост - все дьявольской красоты! Я буду разъезжать на ней в парке прямо перед каретами отвергнутых графинь. Проклятая старая титулованная вдова упадет в обморок от горя и бешенства, а две другие скажут: "Он женился, он улизнул, это дьявольская штука, все кончено!" Они возненавидят друг друга и пожелают, чтобы вы умерли и были погребены. Ха-ха! Черт побери! Благоразумие мадам Манталини, если таковое у нее было, не устояло перед этим зрелищем триумфа: позвякав ключами, она заявила, что посмотрит, сколько денег у нее в столе, и, поднявшись для этой цели, распахнула двустворчатую дверь и вошла в комнату, где сидела Кэт. - Ах, боже мой, дитя мое! - воскликнула мадам Манталини, в изумлении попятившись.- Как вы сюда попали? - Дитя! - вскричал Манталини, вбегая в комнату.- Как попали... А!.. О!.. Черт побери, как поживаете? - Я уже давно жду здесь, сударыня,- сказала KэT, обращаясь к мадам Манталини.- Мне кажется, слуга позабыл доложить вам, что я здесь. - Право же, вы должны обратить внимание на этого человека,- сказала мадам, повернувшись к своему мужу.- Он все забывает. - Я отвинчу ему нос с его проклятой физиономии за то, что он оставил такое прелестное создание в одиночестве! - сказал супруг. - Манталини! - вскричала мадам.- Ты забываешься! - Я никогда не забываю о тебе, душа моя, и никогда не забуду и не могу забыть,- сказал Манталини, целуя руку жены и корча гримасу в сторону мисс Никльби, которая отвернулась. Умиротворенная этим комплиментом, деловая леди взяла со своего письменного стола какие-то бумаги, которые передала Манталини, принявшему их с великим восторгом, затем она предложила Кэт следовать за нею, и после нескольких неудачных попыток мистера Манталини привлечь внимание молодой особы они вышли, а этот джентльмен, взяв газету, растянулся на диване и задрал ноги. Мадам Манталини повела Кэт в нижний этаж и по коридору прошла в большую комнату в задней половине дома, где много молодых женщин занимались шитьем, кройкой, переделкой и различными другими процедурами, известными лишь тем, кто постиг искусство создавать модные наряды. Это была душная комната с верхним светом, такая скучная и унылая, какою только может быть комната. Мадам Манталини громко позвала мисс Нэг; появилась невысокая суетливая разряженная женщина, преисполненная сознанием собственной важности, а все молодые леди, на секунду оторвавшись от работы, обменялись шепотом всевозможными критическими замечаниями о добротности ткани и покрое платья мисс Никльби, о цвете и чертах ее лица и обо всем ее облике с такою же благовоспитанностью, какую можно наблюдать в наилучшем обществе в переполненном бальном зале. - Мисс Нэг,- сказала мадам Манталини,- вот та молодая особа, о которой я вам говорила. Мисс Нэг посмотрела на мадам Манталини с почтительной улыбкой, которую ловко превратила в милостивую, предназначенную для Кэт, и сказала, что, разумеется, хотя и очень много хлопот с молодыми девицами, совершенно не приученными к делу, однако она уверена, молодая особа будет стараться по мере сил; благодаря такой уверенности она, мисс Нэг, уже почувствовала к ней интерес. - Я думаю, что во всяком случае первое время лучше будет для мисс Никльби вместе с вами примерять в ателье платья заказчицам,- сказала мадам Манталини.- Сейчас она еще не может приносить много пользы, а ее наружность... - ...будет прекрасно гармонировать с моей, мадам Манталини! - перебила мисс Нэг.- Совершенно верно, и, конечно, я должна предположить, что вы очень скоро в этом убедитесь: у вас столько вкуса, что, право же, как я часто говорю этим молодым леди, я не знаю, как, когда и где вы могли приобрести все эти знания... гм!.. Мисс Никльби и я - мы как раз под пару, мадам Манталини, только у меня волосы чуть-чуть темнее, чем у мисс Никльби, и... гм!.. мне кажется, у меня нога чуть-чуть меньше. Я уверена, мисс Никльби не обидится на мои слова, когда узнает, что наша семья всегда славилась маленькими ножками с тех пор, как... гм!.. да, я думаю, с тех пор как у нашей семьи вообще появились ноги. Был у меня, мадам Манталини, дядя, который жил в Челтенхеме и имел превосходное дело - табачную лавку... гм!.. у него были очень маленькие ноги, не больше, чем ступни, какие обычно приделывают к деревянным ногам,- самые симметричные ноги, мадам Манталини, какие вы только можете вообразить. - Вероятно, мисс Нэг, они походили на спеленатые,- сказала мадам. - Ах, как это на вас похоже! - воскликнула мисс Нэг. -Ха-ха-ха! Спеленатые! О, чудесно! Я часто говорю этим молодым леди: "Должна сказать, и пусть все это знают, что из всех удачных острот, какие мне приходилось слышать, а слыхала я очень много, потому что при жизни моего дорогого брата (я вела у него хозяйство, мисс Никльби) у нас ужинали раз в неделю два-три молодых человека, славившихся в те дни своим остроумием, мадам Манталини,из всех удачных острот,- говорю я этим молодым леди,- какие мне приходилось слышать, остроты мадам Манталини - самые замечательные... гм!.. Они такие легкие, такие саркастические и в то же время такие добродушные (как сказала я мисс Симондс не дальше чем сегодня утром), что, когда, как и каким образом она этому научилась, для меня поистине тайна". Тут мисс Нэг приумолкла, чтобы перевести дыхание; а пока она молчит, не мешает отметить (не тот факт, что она была необычайно разговорчива и необычайно предана мадам Манталини, ибо этот факт не нуждается в комментариях), что она имела привычку то и дело вставлять в поток речи громкое, пронзительное, отчетливое "гм!", значение и смысл коего толковались ее знакомыми различно. Одни утверждали, что мисс Нэг вводила это восклицание, впадая в преувеличения, когда у нее в голове созревала новая выдумка; другие - что, подыскивая нужное слово, она вставляла "гм!", чтобы выиграть время и воспрепятствовать кому-либо другому вмешаться в разговор. Далее можно указать, что мисс Нэг все еще претендовала на юный возраст, хотя оставила его позади много лет назад, и что она была непостоянна и тщеславна и относилась к категории тех особ, к которым прекрасно подходит правило: доверять вы им можете, пока они у вас на глазах, но и только. - Вы позаботитесь о том, чтобы мисс Никльби ознакомилась с часами работы и со всем прочим,- сказала мадам Манталини.- Итак, я оставляю ее с вами. Вы не забудете моих распоряжений, мисс Нэг? Разумеется, мисс Нэг ответила, что забыть какое бы то ни было распоряжение мадам Манталини является невозможным с моральной точки зрения, и, пожелав своим помощницам доброго утра, мадам Манталини выплыла из комнаты. - Какое она очаровательное создание, не правда ли, мисс Никльби? - сказала мисс Нэг, потирая руки. - Я ее очень мало видела,- сказала Кэт.- Я еще не могу судить. - Вы видели мистера Манталини? - осведомилась мисс Нэг. - Да, его я видела два раза. - Не правда ли, он - очаровательное создание? - Право же - на меня он совсем не произвел такого впечатления,ответила Кэт. - Как, дорогая моя! - вскринала мисс Нэг, воздев руки.- Господи боже мой, где же ваш вкус? Такой красивый, рослый, видный джентльмен, с такими бакенбардами, с такими зубами и волосами... и... гм!.. Да вы меня изумляете! - Должно быть, я очень глупа,- отозвалась Кэт,