ока я жива!" Ну вот, "пока я жива" - сигнал оркестру, и они пускаются в пляс. Это как раз то, что нужно, не правда ли, Томми? - Совершенно верно.- ответил мистер Фолер.- Несчастная леди падает в обморок по окончании танца, живая картина и занавес. Извлекая пользу из этих и других уроков, являвшихся результатом личного опыта обоих актеров, Николас охотно угостил их наилучшим завтраком, какой только мог предложить, и, наконец, избавившись от них, приступил к работе, не без удовольствия убедившись, что она значительно легче, чем он предполагал. Он усердно трудился весь день и не покидал своей комнаты до самого вечера, а затем отправился в театр, куда Смайк ушел до него, чтобы "представлять" вместе с другим джентльменом всеобщее восстание. Здесь все люди так изменились, что он едва мог их узнать. Фальшивые волосы, фальшивый цвет лица, фальшивые икры, фальшивые мускулы - люди превратились в новые существа. Мистер Ленвил был полным сил воином грандиозных размеров; мистер Крамльс, с пышной черной шевелюрой, затеняющей его широкую физиономию,- шотландским изгнанником с величественной осанкой; один из старых джентльменов - тюремщиком, а другой - почтенным патриархом; комический поселянин - доблестным воином, не лишенным искры юмора; оба юных Крамльса-принцами, а несчастный влюбленный - отчаявшимся пленником. Все было уже приготовлено для роскошного банкета в третьем акте, а именно: две картонные вазы, тарелка с сухарями, черная бутылка и бутылочка из-под уксуса; короче говоря, все было готово и поистине великолепно. Николас стоял спиной к занавесу, то созерцая декорация первой сцены, изображающие готическую арку фута на два ниже мистера Крамльса, который должен был, пройдя под этой аркой, совершить свой первый выход, то прислушиваясь к двум-трем зрителям, которые щелкали орехи на галерке и рассуждали, есть ли еще кто-нибудь, кроме них, и театре, когда к нему запросто обратился сам директор. - Были сегодня в зале? - спросил мистер Крамльс. - Нет,- ответил Николас,- еще нет. Но я собираюсь смотреть представление. - Билеты шли недурно,- сказал мистер Крамльс,- четыре передних места в середине и целая ложа. - Вот как! - сказал Николас.- Должно быть, для семьи? - Да,- ответил мистер Крамльс.- Это очень трогательно. Там шестеро детей, и они приходят только в том случае, если играет феномен. Трудно было кому-нибудь - кто бы он ни был - посетить театр в тот вечер, когда бы феномен не играл, поскольку он ежевечерне исполнял по меньшей мере одну, а нередко две или три роли; но Николас, щадя отцовские чувства, не стал упоминать об этом пустячном обстоятельстве, и мистер Крамльс продолжал говорить, не встретив возражений. - Шестеро! - сказал этот джентльмен.- Папа и мама - восемь, тетка - девять, гувернантка - десять, дедушка и бабушка - двенадцать. Потом еще лакей, который стоит за дверью с мешком апельсинов и кувшином воды, настоенной на сухарях*, и бесплатно смотрит спектакль через окошечко в двери ложи. И за всех одна гинея - им выгодно брать ложу. - Удивляюсь, зачем вы пускаете столько народу,- заметил Николас. - Ничего не поделаешь,- отозвался мистер Крамльс,- так принято в провинции. Если детей шестеро, то приходят шестеро взрослых, чтобы держать их на коленях. В семейной ложе всегда помещается двойное количество. Дайте звонок оркестру, Граден. Эта незаменимая леди выполнила приказ, и вскоре можно было услышать, как настраивают три скрипки. Эта процедура растянулась на столько времени, на сколько предположительно могло хватить терпения у публики; конец ей положил второй звонок, являвшийся сигналом начинать всерьез, после чего оркестр заиграл всевозможные популярные мелодии с неожиданными вариациями. Если Николас был поражен переменой к лучшему, происшедшей с джентльменами, то превращения леди оказались еще более изумительными. Когда из уютного уголка директорской ложи он узрел мисс Сневелличчи в ослепительно-белом муслине с золотой каймой, и миссис Крамльс во всем величии жены изгнанника, и мисс Бравасса во всей прелести наперсницы мисс Сневелличчи, и мисс Бельвони в белом шелковом костюме пажа, исполнявшего свой долг всюду и клявшегося жить и умереть на службе у всех и каждого, он едва мог сдержать свой восторг, выразившийся в громких аплодисментах и глубочайшем внимании к происходящему на сцене. Сюжет пьесы был в высшей степени интересен. Неизвестно было, в каком веке, среди какого народа и в какой стране он развертывается, и, быть может, благодаря этому он был еще восхитительнее, так как, за неимением предварительных сведений, никто не мог догадаться, что из всего этого получится. Некий изгнанник что-то и где-то совершил с большим успехом и вернулся домой с триумфом, встреченный приветственными кликами и звуками скрипок, вернулся, дабы приветствовать свою жену - леди с мужским складом ума, очень много говорившую о костях своего отца, которые, по-видимому, остались непогребенными, то ли по своеобразной причуде самого старого джентльмена, то ли вследствие предосудительной небрежности его родственников - это осталось невыясненным. Жена изгнанника находилась в каких-то отношениях с патриархом, жившим очень далеко в замке, а этот патриарх был отцом многих из действующих лиц, но он хорошенько не знал, кого именно, и не был уверен, своих ли детей воспитал у себя в замке, или не своих. Он склонился к последнему и, находясь в замешательстве, развлек себя банкетом, во время коего некто в плаще сказал: "Берегись!" - но ни один человек (кроме зрителей) не знал, что этот некто и был сам изгнанник, который явился сюда по невыясненным причинам, но, может быть, с целью стащить ложки. Были также приятные маленькие сюрпризы в виде любовных диалогов между удрученным пленником и мисс Сневелличчи и между комическим воином и мисс Бравасса; кроме того, у мистера Ленвила было несколько очень трагических сцен в темноте во время его кровожадных экспедиций, потерпевших неудачу благодаря ловкости и смелости комического воина (который подслушивал все, что говорилось на протяжении всей пьесы) и неустрашимости мисс Сневелличчи, которая облачилась в трико и в таком виде отправилась в темницу к своему пленному возлюбленному, неся корзиночку с закусками и потайной фонарь. Наконец обнаружилось, что патриарх и был тем самым человеком, который так неуважительно обошелся с костями тестя изгнанника, и по этой причине жена изгнанника отправилась в замок патриарха, чтобы убить его, и пробралась в темную комнату, где после долгих блужданий в потемках все сцепились друг с другом и вдобавок принимали одного за другого, что вызвало величайшее смятение, а также пистолетные выстрелы, смертоубийство и появление факелов. После этого вперед выступил патриарх и, заметив с многозначительным видом, что теперь он знает все о своих детях и сообщит им это, когда они вернутся, заявил, что не может быть более благоприятного случая для сочетания браком молодых людей. Затем он соединил их руки, с полного согласия неутомимого пажа, который (будучи, кроме этих троих, единственным оставшимся в живых) указал своей шапочкой на облака, а правой рукой на землю, тем самым призывая благословение и давая знак опускать занавес, что и было сделано при дружных рукоплесканиях. - Ну, как по-вашему? - осведомился мистер Крамльс, когда Николас снова прошел на сцену. Мистер Крамльс был очень красен и разгорячен, потому что эти изгнанники - отчаянные люди, когда дело доходит до крика. - По-моему, великолепно,- ответил Николас.- В особенности мисс Сневелличчи была необычайно хороша. - Это гений! - сказал мистер Крамльс.- Эта девушка - настоящий гений! Кстати, я подумываю о том, чтобы поставить вашу пьесу в ее заказанный вечер. - Когда? - переспросил Николас. - В ее вечер, заранее заказанный. В ее бенефис, когда ее друзья и патроны заказывают спектакль,- пояснил мистер Крамльс. - А, понимаю,-отозвался Николас. - Видите ли,- сказал мистер Крамльс,- в такой день пьеса несомненно пройдет, и если даже она не будет пользоваться тем успехом, на какой мы рассчитываем, то, знаете ли, мы ничем не рискуем. - То есть вы,- поправил Николас. - Я и сказал - я,- возразил мистер Крамльс.- В понедельник на будущей неделе. Что вы на это скажете? Пьесу вы сделаете задолго до этого и, конечно, успеете разучить роль любовника. - Не могу сказать, что "задолго до этого",- ответил Николас,- но к тому времени я, пожалуй, берусь приготовиться. - Прекрасно,- продолжал мистер Крамльс.- Итак, будем считать вопрос решенным. Теперь я хочу просить вас еще кое о чем. В таких случаях проводится маленькая... как бы это выразиться... маленькая кампания по сбору голосов. - Вероятно, среди патронов? - осведомился Николае. - Среди патронов. Но у Сневелличчи было столько бенефисов в этом году, что она нуждается в приманке. У нее был бенефис, когда умерла ее свекровь, и еще бенефис, когда умер ее дядя; у миссис Крамльс и у меня были бенефисы в день рождения феномена, в годовщину нашей свадьбы и по случаю других такого же рода событий, так что, собственно говоря, хороший бенефис связан с некоторыми трудностями. Мистер Джонсон, не согласитесь ли вы помочь бедной девушке? - сказал Крамльс, присаживаясь на барабан, взяв большую понюшку табаку и пристально поглядев в лицо своему собеседнику. - Что вы имеете в виду? - спросил Николас. - Как вы думаете, не можете ли вы уделить завтра утром полчасика, чтобы зайти вместе с ней к двум-трем патронам? - вкрадчивым голосом прошептал директор. - Знаете ли...- сказал Николас с видом явно протестующим,- мне бы этого не хотелось! - Феномен будет ее сопровождать,- сказал мистер Крамльс.- Когда мне это предложили, я тотчас разрешил феномену пойти. Ровно ничего неприличного в этом нет: мисс Сневелличчи - воплощение чести, сэр. Это принесло бы существенную пользу: джентльмен из Лондона... автор новой пьесы... актер, выступающий в новой пьесе... первое появление на подмостках - это дало бы нам великолепный бенефис, мистер Джонсон! - Мне очень грустно омрачать надежды кого бы то ни было, и в особенности леди,- ответил Николас,- но право же, я бы хотел решительно отказаться от участил в кампании! - Что сказал мистер Джонсон, Винсент? - раздался голос над самым его ухом. Оглянувшись, он увидел, что за его спиной стоят миссис Крамльс и сама мисс Сневелличчи. - У него есть возражения, дорогая моя,- ответил мистер Крамльс, смотря на Николаса. - Возражения! - воскликнула миссис Крамльс.- Возможно ли это? - О, надеюсь, что нет! - вскричала мисс Сневеллпччи.- Конечно, вы не столь жестоки. О боже мой! О, я... подумать только, сколько надежд я возлагала на вас! - Мистер Джонсон не станет упорствовать, дорогая моя,- сказала миссис Крамльс.- Будьте о нем лучшего мнения и не думайте этого. Галантность, человечность, все лучшие чувства, свойственные его натуре, должны оказать поддержку этому замечательному начинанию. - Которое растрогало даже директора,- улыбаясь, сказал мистер Крамльс. - И жену директора,- добавила миссис Крамльс привычным трагическим тоном.- Полно, полно, вы смягчитесь, знаю, что смягчитесь. - Не в моей натуре,- сказал Николас, тронутый этими мольбами,противиться каким бы то ни было просьбам, разве что с ними связано что-нибудь дурное; а кроме гордости, я не нахожу ничего, что бы мешало мне это сделать! Я здесь никого не знаю, и меня никто не знает. Пусть будет по-вашему. Я сдаюсь. Мисс Сневелличчи тотчас залилась румянцем и рассыпалась в выражениях благодарности; на этот последний товар отнюдь не поскупились также и мистер и миссис Крамльс. Было условлено, что Николас зайдет к ней на квартиру завтра в одиннадцать часов утра, и вскоре после этого они расстались: он - чтобы вернуться домой к своим писаниям, мисс Сневелличчи - переодеться для следующей пьесы, а бескорыстный директор и его жена - подсчитать возможный доход от предстоящего бенефиса, так как, согласно торжественному договору, им надлежало получить две трети всей прибыли. На следующее утро в назначенный час Николас отправился на квартиру мисс Сневелличчи, находившуюся на улице, именуемой Ломберд-стрит, в доме портного. В маленьком коридорчике сильно пахло утюгом, а дочь портного, открывшая дверь, находилась в том возбужденном состоянии духа, в каком так часто пребывают семьи в день стирки белья. - Кажется, здесь живет мисс Сневелличчи? - спросил Николас, когда дверь открылась. Дочь портного ответила утвердительно. - Не будете ли вы так добрн уведомить ее, что пришел мистер Джонсон? - сказал Николас. - О, пожалуйста, поднимитесь наверх,- с улыбкой ответила дочь портного. Николас последовал за молодой леди, и его ввели в маленькую комнату во втором этаже, сообщавшуюся с задней комнатой, где, как предположил он, судя по приглушенному зову чашек и блюдец, мисс Сневелличчи в тот момент завтракала в постели. - Вам придется подождать, будьте так добры,- сказала дочь портного после недолгого отсутствия, во время которого звон прекратился и уступил место шепоту.- Она скоро выйдет. С этими словами она подняла штору и (как думала она) отвлекла таким путем внимание мистера Джонсона от комнаты и привлекла его к улице, после чего схватила какие-то вещи, сушившиеся на каминной решетке и имевшие большое сходство с чулками, и убежала. Так как за окном было не очень много предметов, представляющих интерес, то Николас осмотрел комнату с большим вниманием, чем уделил бы ей при других обстоятельствах. На диване лежала старая гитара, какие-то скомканные ноты и кучка папильоток вместе с кипой афиш и парой грязных белых атласных туфель с большими голубыми розетками. На спинке стула висел еще не дошитый муслиновый передник с карманчиками, украшенными красной лентой,- такие передники носят на сцене горничные, и, следовательно, нигде в другом месте их не увидишь. В одном углу стояли миниатюрные сапожки с отворотами; в сапожках мисс Сневелличчи обычно изображала маленького жокея, а тут же на стуле лежал сверток, имевший подозрительное сходство с короткими штанишками под стать сапожкам. Но, пожалуй, самым интересным предметом был раскрытый альбом газетных вырезок, красовавшийся среди разбросанных по столу театральных либретто в двенадцатую долю листа. В этот альбом были вклеены всевозможные критические отзывы об игре мисс Сневелличчи, извлеченные из различных провинциальных газет, а также дифирамбы в ее честь, начинавшиеся так: Пой, бог любви, и почему, ответь, Талантливая Сневелличчи снизошла на землю? Чтоб нас пленять, играть, а также петь? Пой, бог любви, и торопись, тебе я жадно внемлю!" Помимо этого излияния, здесь было множество лестных намеков, также извлеченных из газет, например: "Из объявления, помещенного на другой странице сегодняшнего номера нашей газеты, мы узнаем, что бенефис очаровательной и высокоталантливой мисс Сневелличчи назначен на среду и по этому случаю ею составлена программа, которая может зажечь восторгом даже сердце мизантропа. Пребывая в уверенности, что наши сограждане не утратили той высокой способности цениnь как дела общеполезные, так и личные достоинства, каковою способностью они издавна одарены столь изумительно, мы предсказываем этой очаровательной актрисе восторженный прием". "Ответы подписчикам. Дж. С. введен в заблуждение, если он полагает, что высокоодаренная и прекрасная мисс Сневелличчи, каждый вечер пленяющая все сердца в нашем изящном и уютном маленьком театре, не является той самой леди, которой недавно сделал честные предложения чрезвычайно богатый молодой джентльмен, проживающий в ста милях от славного города Йорка. У нас есть основания предполагать, что мисс Сневелличчи является той леди, которая играла роль в этой таинственной и романической истории и чье поведение при таких обстоятельствах делает честь ее уму и сердцу не меньше, чем театральные триумфы ее сверкающему гению". Альбом мисс Сневелличчи был заполнен богатой коллекцией таких заметок, как приведенные выше, и пространными программами бенефисов, кончавшимися призывом, напечатанным крупным шрифтом: "Приходите заблаговременно". Николас прочел множество этих вырезок и был поглощен подробным и меланхолическим отчетом о ходе событий, которые привели к тому, что мисс Сневелличчи вывихнула себе лодыжку, поскользнувшись на апельсинной корке, брошенной на сцену в Винчестере каким-то чудовищем в образе человека (так сообщала газета), когда сама молодая леди в шляпке, напоминавшей ящик для угля, и в полном выходном костюме впорхнула в комнату, принося тысячу извинений, что заставила его ждать так долго после назначенного часа. - Но уверяю вас,- сказала мисс Сневелличчи,- моя дорогая Лед, которая живет вместе со мной, так разнемоглась ночью, что я боялась, как бы она не испустила дух в моих объятиях. - Такая судьба почти достойна зависти,- заявил Николас,- но тем не менее мне очень грустно это слышать. - Как вы умеете льстить! - сказала мисс Сневелличчи, в большом смущении застегивая перчатку. - Если лестью называть восхищение вашими чарами и талантами,- возразил Николас, кладя руку на альбом вырезок,- то здесь вы имеете лучшие образцы. - О жестокое создание, как вы могли читать такие вещи! После этого мне стыдно смотреть вам в лицо, право же стыдно! - воскликнула мисс Сневелличчи, хватая книгу и пряча ее в шкаф.- Какая небрежность со стороны Лед! Как могла она поступить так нехорошо! - Я думал, вы любезно оставили ее здесь, чтобы я почитал,- сказал Николас. Это и в самом деле казалось правдоподобным. - Ни за что на свете я бы не хотела, чтобы вы ее видели,- возразила мисс Сневелличчи.- Никогда еще я не была так раздосадована, никогда! Но Лед такое небрежное существо, ей нельзя доверять. Тут разговор был прерван приходом феномена, который до сей поры скромно оставался в спальне, а теперь появился с большой грацией и легкостью, держа в руке очень маленький зеленый зонтик с широкой бахромой и без ручки. Обменявшись несколькими словами, приличествующими случаю, они вышли на улицу. Феномен оказался довольно докучливым спутником, ибо сначала у него свалилась правая сандалия, а потом левая, а когда эту беду поправили, обнаружилось, что белые панталончики с одной стороны спускаются ниже, чем с другой; помимо этих происшествий, зеленый зонтик провалился сквозь железную решетку и был выужен с большим трудом и после многих усилий. Однако немыслимо было бранить ее, так как она была дочкой директора; посему Николас принимал все это с невозмутимым добродушием и шествовал под руку с мисс Сневелличчи, в то время как надоедливое дитя шло с другой стороны. Первый дом, куда они направили свои стопы, стоял на улице респектабельного вида. В ответ на скромный стук мисс Сневелличчи вышел лакей, который, выслушав ее вопрос, дома ли миссис Кэрдль, очень широко раскрыл глаза, очень широко улыбнулся и сказал, что не знает, но справится. Затем он провел их в приемную, где заставил их ждать, пока там под каким-то предлогом не побывали две служанки, чтобы поглазеть на актеров; поделившись с ними впечатлениями в коридоре и приняв участие в долгом перешептывании и хихиканье, лакей, наконец, отправился наверх доложить о мисс Сневелличчи. Миссис Кэрдль, по признанию тех, кто был наилучшим образом осведомлен в такого рода делах, обладала поистине лондонским вкусом во всем, имеющем отношение к литературе и театру, а что до мистера Кэрдля, то он написал брошюру в шестьдесят четыре страницы в одну восьмую листа о характере покойного супруга кормилицы в "Ромео и Джульетте", разбиравшую вопрос, был ли он действительно -"весельчаком" при жизни, или же только пристрастие любящей вдовы побудило ее отзываться о нем подобным образом. Доказал он также, что если отступить от принятой системы пунктуации, то любую из шекспировских пьес можно переделать наново и совершенно изменить ее смысл. Посему нет надобности говорить, что он был великим критиком и весьма глубоким и в высшей степени оригинальным мыслителем. - Ну, как вы поживаете, мисс Сневелличчи? - осведомилась миссис Кэрдль, входя в приемную. Мисс Сневелличчи сделала грациозный реверанс и выразила надежду, что миссис Кэрдль здорова, равно как и мистер Кэрдль, появившийся одновременно. Миссис Кэрдль была в утреннем капоте и маленьком чепчике, сидевшем на макушке. На мистере Кэрдле был широкий халат, а указательный палец правой его руки приложен ко лбу в соответствии с портретами Стерна, с которым, как однажды кто-то заметил, он имел разительное сходство. - Я осмелилась нанести вам визит, сударыня, с целью спросить, не подпишетесь ли вы на мой бенефис,- сказала мисс Сневелличчи, доставая бумаги. - О, право, не знаю, что сказать,- отозвалась миссис Кэрдль.- Нельзя утверждать, чтобы сейчас театр находился на высоте величия и славы... Что же вы стоите, мисс Сневелличчи?.. Драма погибла, окончательно погибла. - Как восхитительное воплощение видений поэта и как материализация человеческой интеллектуальности, золотящая своим сиянием наши грезы и открывающая перед умственным взором новый и волшебный мир, драма погибла, окончательно погибла,- сказал мистер Кэрдль. - Где найти человека из живущих ныне, который может изобразить нам все меняющиеся цвета спектра, в какие облечен образ Гамлета! - воскликнула миссис Кэрдль. - Да, где найти такого человека... на сцене? - сказал мистер Кэрдль, делая маленькую оговорку в свою пользу.- Гамлет! Фу! Смешно! Гамлет погиб, окончательно погиб. Совершенно подавленные этими горестными соображениями, мистер и миссис Кэрдль вздохнули и некоторое время сидели безгласные. Наконец леди, повернувшись к мисс Сневелличчи, осведомилась, в какой пьесе та намерена выступить. - В новой,- сказала мисс Сневелличчи,- автором которой является этот джентльмен и в которой он будет играть: это его первое выступление на подмостках. Джентльмена зовут мистер Джонсон. - Надеюсь, вы сохранили единства, сэр? - спросил мистер Кэрдль. - Эта пьеса - перевод с французского,- сказал Николас.- В ней много всевозможных происшествий, живых диалогов, ярко очерченных действующих лиц... - Все это бесполезно без строгого соблюдения единств, сэр,- возразил мистер Кэрдль.- Единства драмы - прежде всего. - Разрешите вас спросить,- сказал Николас, колеблясь между уважением, которое должен был оказывать хозяину, и желанием позабавиться,- разрешите вас спросить, что такое единства? Мистер Кэрдль кашлянул и призадумался. - Единства, сэр,- сказал он,- это завершение... нечто вроде всеобщей взаимосвязи по отношению к месту и времени... своего рода универсальность, если мне разрешат воспользоваться столь сильным выражением. Это я и считаю драматическими единствами, поскольку я имел возможность уделить им внимание, а я много читал об этом предмете и много размышлял. Перебирая в памяти роли, исполняемые этим ребенком,- продолжал мистер Кэрдль, повернувшись к феномену,- я нахожу единство чувства, широту кругозора, свет и тень, теплоту окраски, тон, гармонию, художественное развитие первоначальных замыслов, что я тщетно ищу у взрослых актеров. Не знаю, понятно ли я изъясняюсь. - Вполне,- ответил Николас. - Вот именно,- сказал мистер Кэрдль, подтягивая галстук.- Таково мое определение единств драмы. Миссис Кэрдль сидела и слушала это столь исчерпывающее объяснение с великим самодовольством. По окончании его она осведомилась, что думает мистер Кэрдль по поводу подписки. - Не знаю, дорогая моя, честное слово, не знаю,- сказал мистер Кэрдль.- Если мы подпишемся, то подлежит ясно дать понять, что мы не гарантируем качества исполнения. Пусть публика знает, что за них мы своим именем не поручимся, но что эту честь мы оказываем только мисс Сневелличчи. Когда это будет ясно установлено, я сочту своим долгом распространить наше покровительство на пришедший в упадок театр хотя бы ради тех ассоциаций, с которыми он для меня связан. У вас найдется два шиллинга шесть пенсов разменять полукрону, мисс Сневелличчи? - сказал мистер Кэрдль, доставая четыре полукроны. Мисс Сневелличчи обшарила все уголки розового ридикюля, но ни в одном из них ничего не оказалось. Николас пробормотал шутливо, ччо он автор, и решил вовсе обойтись без формальной процедуры обшаривания своих карманов. - Позвольте-ка,- сказал мистер Кэрдль,- дважды четыре восемь,- по четыре шиллинга за место в ложе, мисс Сневелличчи, чрезвычайно дорого при теперешнем положении театра; три полукроны - это семь шиллингов шесть пенсов. Полагаю, мы не будем спорить из-за шести пенсов? Шесть пенсов нас не поссорят, мисс Сневелличчи? Бедная мисс Сневелличчи с улыбками и поклонами взяла три полукроны, а миссис Кэрдль, сделав несколько дополнительных замечаний на тему о том, чтобы места были им оставлены, с сидений стерта пыль и присланы две афиши, как только они будут выпущены, позвонила в колокольчик, давая сигнал, что совещание кончено. - Странные люди,- сказал Николас, когда они вышли из дому. - Уверяю вас,- отозвалась мисс Сневелличчи, беря его под руку,- я почитаю себя счастливой, что они недодали шести пенсов... Они могли пока ничего не заплатить. Теперь в случае вашего успеха они дадут понять публике, что всегда вам покровительствовали, а в случае вашего провала - что они были в этом уверены с самою начала. В следующем доме, какой они посетили, их приняли восторженно, ибо здесь обитали шесть человек детей, которые восхищались публичными выступлениями феномена, и, когда их призвали из детской, чтобы они насладились лицезрением этой юной леди в интимной обстановке, они принялись тыкать пальцами ей в глаза, наступать на ноги и оказывать другие маленькие знаки внимания, свойственные их возрасту. - Я непременно уговорю мистера Борума взян, oтдельную ложу,- сказала хозяйка дома после самой любезной встречи.- Я прихвачу с собой только двух детей, а остальное общество будет состоять из джентльменов - ваших поклонников, мисс Сневелличчи. Огастес, гадкий мальчик, не приставай к девочке! Это относилось к молодому джентльмену, который щипал девочку-феномена сзади, очевидно с целью установить, настоящая ли она. - Вероятно, вы очень устали,- сказала мамаша, обращаясь к мисс Сневелличчи.- Я никак не могу отпустить вас, пока вы не выпьете рюмку вина. Фи, Шарлотта, мне стыдно за тебя! Мисс Лейн, милая моя, пожалуйста, присмотрите за детьми. Мисс Лейн была гувернантка, а эта просьба была вызвана неожиданной выходкой младшей мисс Борум, которая, стащив зеленый зонтик феномена, хотела дерзко его унести, в то время как ошеломленный феномен беспомощно взирал на это. - Где вы могли научиться так играть, как вы играете? - спросила добродушная миссис Борум, снова обращаясь к мисс Сневелличчи.- Право же, я понять не могу (Эмма, не таращи глаза): в одном месте вы плачете, а в другом смеетесь, и все это так естественно, ах, боже мой! - Я счастлива слышать столь благоприятное мнение.- сказала мисс Сневелличчи.- Восхитительно думать, что вам нравится моя игра. - Нравится! - вскричала миссис Борум.- Кому же она может не нравиться? Будь у меня возможность, я бы ходила в театр два раза в неделю: я без ума от него. Только иногда вы бываете слишком трогательны. Вы доводите меня до такого состояния, до таких судорожных рыданий! Господи боже мой, мисс Лейн, почему вы позволяете им так мучить это бедное дитя? Девочке-феномену и в самом деле грозила опасность быть разорванной на части, так как два здоровых мальчугана, ухватившись каждый за ее руку, тянули в противоположные стороны, пробуя свою силу. Однако мисс Лейн (которая сама была слишком занята созерцанием взрослых актеров, чтобы обращать должное внимание на происходящее) в критический момент спасла злосчастного младенца, который подкрепился рюмкой вина и вскоре был уведен своими друзьями, не потерпев особо серьезных повреждений, если не считать того, что розовый газовый чепчик был приплюснут, а белое платьице и панталончики порядочно измяты. Это было изнурительное утро, потому что пришлось сделать множество визитов и у всех вкусы были разные. Одни хотели трагедий, а другие комедий; одни возражали против танцев, другие только танцев и хотели. Одни считали комического певца решительно вульгарным, а другие надеялись, что у него дела будет больше, чем обычно. Одни не обещали прийти, потому что другие не обещали прийти, а иные вовсе не хотели идти, потому что другие придут. Наконец мало-помалу, в одном месте что-нибудь вычеркивая, а в другом что-нибудь добавляя, мисс Сневелличчи поручилась за программу, которая другими достоинствами, может быть, и не отличалась, но зато была достаточно обширна, (среди прочих безделок она включала четыре пьесы, различные песни, несколько поединков и много танцев), и они вернулись домой, не на шутку измученные трудами этого дня. Николас корпел над пьесой, которую быстро начали репетировать, а затем корпел над своей ролью, которую разучивал с большой настойчивостью и исполнил, как заявила вся труппа, безупречно. И, наконец, настал великий день. Утром был послан в обход глашатай, звоном колокольчиков возвещавший на всех людных улицах о представлении; специально выпущенные афиши длиной в три фута и шириной в девять дюймов были рассеяны повсюду, разбросаны по всем подвальным лестницам, подсунуты под все дверные кольца и развешены во всех лавках. Были они также вывешены на всех стенах, хотя и не с полным успехом, ибо по случаю болезни постоянного расклейщика афиш эту обязанность исполняло лицо неграмотное, и часть афиш была развешена косо, а остальные вверх ногами. В половине шестого в дверь галерки ломились четыре человека; без четверти шесть их было по крайней мере дюжина; в шесть часов колотили ногами в дверь устрашающим образом, а когда старший сынок Крамльса открыл ее, ему пришлось спрятаться за ней, спасая собственную жизнь. В первые же десять минут миссис Граден собрала пятнадцать шиллингов. За кулисами царило такое же беспримерное возбуждение. Мисс Сневелличчи вспотела так, что румяна едва держались у нее на лице. Миссис Крамльс была так нервна, что с трудом могла припомнить свою роль. Локончики мисс Бравасса развились от жары и волнения; даже сам мистер Крамльс все время смотрел в дырочку в занавесе и то и дело прибегал возвестить, что еще один человек пришел в партер. Наконец оркестр умолк, и занавес поднялся. Первая сцена, в которой не участвовал никто примечательный, прошла довольно спокойно, но когда во второй появилась мисс Сневелличчи, сопровождаемая феноменом в роли дитяти, какой раздался гром аплодисментов! В ложе Борума все встали, как один человек, размахивая шляпами и носовыми платками и крича: "Браво!". Миссис Борум и гувернантка бросали венки на сцену, из коих некоторые опустились на лампы, а один увенчал чело толстого джентльмена, который, жадно смотря на сцену, остался в неведении об оказанной ему чести; портной и его семейство колотили ногами в переднюю стенку верхней ложи, грозя вывалиться наружу; даже мальчик, разносивший имбирное пиво, застыл на месте посреди зрительного зала; молодой офицер, которого считали влюбленным в мисс Сневелличчи, вставил в глаз монокль, как бы желая скрыть слезу. Снова и снова мисс Сневелличчи приседала все ниже и ниже, и снова и снова аплодисменты раздавались все громче и громче. Наконец, когда феномен взял один из дымящихся венков и косо нахлобучил на самые глаза мисс Сневелличчи, овация достигла своего апогея, и представление продолжалось. Но когда появился Николас в своей блестящей сцене с миссис Крамльс, какие раздались рукоплескания! Когда миссис Крамльс (которая была его недостойной матерью) насмехалась над ним и назвала его "самонадеянным мальчишкой", а он отказал ей в повиновении, какая была буря аплодисментов! Когда он поссорился с другим джентльменом из-за молодой леди и, достав ящик с пистолетами, сказал, что если его соперник - джентльмен, то он будет драчься с ним здесь, в этой гостиной, пока мебель не оросится кровью одного из них, а может быть, и обоих, как слились в едином оглушительном вопле ложи, партер и галерка! Когда он бранил свою мать за то, что она не хотела вернуть достояние молодой леди, а та, смягчившись, побудила и его смягчиться, упасть на одно колено и просить ее благословения, как рыдали леди в зрительном зале! Когда он спрятался в темноте за занавес, а злой родственник тыкал острой шпагой всюду, но только не туда, где ясно видны были его ноги, какой трепет неудержимого страха пробежал по залу! Его осанка, его фигура, его походка, его лицо - все, что он говорил или делал, вызывало похвалу. Аплодисменты раздавались каждый раз, когда он начинал говорить. А когда, наконец, в сцене с насосом и лоханью миссис Граден зажгла бенгальский огонь, а все незанятые члены труппы вышли и разместились повсюду - не потому, что это имело какое-нибудь отношение к пьесе, но для чего, чтобы закончить ее живой картиной,- зрители (которых к тому времени стало значительно больше) испустили такой восторженный крик, какого не слыхали в этих стенах много и много дней. Короче - успех и новой пьесы и нового актера был полный, и, когда мисс Сневелличчи вызвали в конце пьесы, ее вел Николас и делил с ней аплодисменты. ГЛАВА XXV, касающаяся молодой леди из Лондона, которая присоединяется к труппе, и пожилого поклонника, который следует в ее свите; трогательная церемония, последовавшая за их прибытием Новая пьеса, будучи явной удачей, была анонсирована на все вечерние представления впредь до особого извещения, а по вечерам театр оставался закрытым два раза в неделю вместо трех. И это были не единственные признаки необычайного успеха, ибо в ближайшую субботу Николас получил через посредство неугомимой миссис Граден ни больше ни меньше как тридцать шиллингов; помимо такой существенной награды, он был удостоен немалой чести и славы, получив на адрес театра экземпляр брошюры мистера Кэрдля с автографом этого джентльмена на первой странице (само по себе бесценное сокровище), в сопровождении записки, записка содержала многочисленные похвалы и непрошенное заверение в том, что мистер Кэрдль с величайшим удовольствием будет каждое утро читать с ним Шекспира три часа перед завтраком во время его пребывания в этом городе. - У меня есть еще одна новинка, Джонсон,- весело объявил однажды утром мистер Крамльс. - Что именно? - спросил Николас.- Пони? - Нет, к пони мы обращаемся только в тех случаях, когда все остальное провалилось,- сказал мистер Крамльс.- Думаю, что в этом сезоне нам вообще не придется пользоваться им. Нет, нет, не пони. - Быть может, мальчик-феномен? - предположил Николас. - Есть только один феномен, сэр,- внушительно ответил мистер Крамльс,и это - девочка. - Совершенно верно,- сказал Николас.- Прошу прощенья. В таком случае я, право же, не знаю, что это может быть. - Что бы вы сказали по поводу молодой леди из Лондона? - осведомился мистер Крамльс.- Мисс такая-то из Королевского театра Друр-и-Лейн? - Сказал бы, что она будет очень хороша на афишах,- отозвался Николас. - В этом вы правы,- заметил мистер Крамльс,- и если бы вы сказали, что она будет очень хороша также и на сцене, вы бы не ошиблись. Посмотрите-ка, что вы об этом думаете? Задав такой вопрос, Мистер Крамльс развернул красную афишу, синюю афишу и желтую афишу, вверху которых было начертано гигантскими буквами: "Первое выступление несравненной мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн". - Ах, боже мой, я знаю эгу леди! - воскликнул Николас. - Стало быть, вы знакомы с самым большим талантом, каким когда-либо была наделена молодая особа,- заявил мистер Крамльс, снова свертывая афиши.- Собственно, с талантом особого рода... особого рода. "Кровопийца",- с пророческим вздохом добавил мистер Крамльс,- "Кровопийца" умрет, когда умрет эта девушка; она - единственная из всех сильфид, виденных мною, которая может, стоя на одной ноге, бить бубном о колено другой подобно сильфиде. - Когда же она приезжает? - спросил Николас. - Мы ждем ее сегодня,- ответил мистер Крамльс.- Она старая приятельница миссис Крамльс. Миссис Крамльс поняла, на что она способна,- знала это с самого начала. В сущности, она обучила ее почти всему, что та знает. Первой "кровопийцей" была миссис Крамльс. - Да неужели? - Да! Но она принуждена была отказаться от этого. - Ей пришлось не по нраву? - осведомился Николае. - Не столько ей, сколько публике,- ответил мистер Крамльс.- Никто не мог выдержать. Это было слишком потрясающе. Вы еще не знаете, какова миссис Крамльс! Николас осмелился намекнуть, что, кажется, он это знает. - Нет, нет, не знаете,- возразил мистер Крамльс,- конечно, не знаете! Даже я толком не знаю, и это факт. Не думаю, что страна это узнает, пока она не умрет. Ежегодно у этой изумительной женщины расцветает какой-нибудь новый талант. Посмотрите на нее - мать шестерых детей, из них трое живы, и все на сцене. - Поразительно! - воскликнул Николас. - Да, поразительно,- подтвердил мистер Крамльс,- самодовольно беря понюшку табаку и с важностью покачивая головой.- Даю вам мое честное слово актера, я даже не знал, что она умеет танцевать, до последнего ее бенефиса (она тогда играла Джульетту и Элен МакГрегор*, а между пьесами исполнила матросский танец со скакалкой). В первый раз, когда я увидел эту превосходную женщину, Джонсон,- сказал мистер Крамльс придвигаясь ближе и говоря тоном конфиденциальным и дружеским,- она стояла на голове на тупом конце копья, а кругом сверкал фейерверк. - Вы меня изумляете! - воскликнул Николас. - Она меня изумила! - заявил мистер Крамльс с очень серьезной миной.Такая грация, соединенная с таким достоинством! С того момента я начал ее обожать. Появление даровитого объекта этих замечаний резко положило конец панегирику мистера Крамльса. Почти немедленно вслед за этим вошел юный Перси Крамльс с письмом, прибывшим по почте и адресованным его любезной матери; при виде надписи на нем миссис Крамльс воскликнула: "Честное слово, от Генриетты Питоукер!" - и тотчас погрузилась в его содержание. - Разве она...- нерешительно осведомился мистер Крамльс. - О нет, все в порядке,- ответила миссис Крамльс, предваряя вопрос.Право, какой это для нее чудесный случай! - Я думаю, наилучший, о каком я когда-либо слышал,- сказал мистер Крамльс. А затем мистер Крамльс, миссис Крамльс и юный Перси Крамльс принялись неудержимо смеяться. Николас предоставил им веселиться и отправился к себе, недоумевая, какая тайна, связанная с мисс Питоукер, могла вызвать такое веселье, а еще более задумываясь о том крайнем изумлении, с каким эта леди отнесется к его неожиданному выбору профессии, столь славным и блистательным украшением которой она являлась. Но в этом последнем пункте он ошибся, ибо - то ли мистер Винсент Крамльс подготовил почву, то ли у мисс Питоукер были особые причины обращаться с ним даже с большею любезностью, чем прежде,- встреча их на следующий день в театре скорее носила характер встречи двух дорогих друзей, не разлучавшихся с детства, чем леди и джентльмена, которые виделись раз пять, да и то случайно. Мало того: мисс Питоукер шепнула, что в разговоре с семьей директора она вовсе не упоминала о Кенуигсах и изобразила дело так, будто встречала мистера Джонсона в самых