с нею в контору своего хозяина. Просунув голову в дверь, он увидел, что тот снова сидит в задумчивой позе, какую принял, когда прочел письмо своего племянника, и что он как будто опять его перечитывал, так как держал развернутым в руке. Но Ногс кинул только мимолетный взгляд, потому что потревоженный Ральф оглянулся, чтобы узнать причину вторжения. Пока Ньюмен излагал ее, сама причина с чванным видом ввалилась в комнату и, с необыкновенным жаром дожимая жесткую руку Ральфа, поклялась, что никогда а жизни тот не бывал еще в таком прекрасном виде. - У вас прямо-таки румянец на вашей проклятой физиономии,- сказал мистер Манталини, усаживаясь без приглашения и приводя в порядок волосы и бакенбарды.- У вас прямо-таки радостный и юношеский вид, черт меня побери! - Мы здесь одни,- резко сказал Ральфа.- Что вам от меня нужно? - Прекрасно! - воскликнул мистер Манталини, осклабившись.- Что мне от вас нужно! Ха-ха-ха! Великолепно!, Что мне нужно! Ха-ха! Черт побери! - Что вам от меня нужно, сударь?- проговорил грубо Ральф. - Учесть проклятые векселя,- ответил мистер Манталини, ухмыляясь и игриво покачивая головой. - С деньгами туго... - сказал Ральф. - Дьявольски туго, иначе они не были бы мне нужны,- перебил мистер Манталини. - Времена настали плохие, и не знаешь, кому доверять,- продолжал Ральф.- В данный момент я не хочу заниматься делами, собственно говоря, я бы и не стал, но раз вы - друг... Сколько у вас тут векселей? - Два,- ответил мистер Манталини. - На какую сумму? - Какая-то мелочь... Семьдесят пять. - А сроки платежа? - Два месяца и четыре. - Я их учту для вас,-помните, только для вас, мало для кого бы я это сделал,- за двадцать пять фунтов,- спокойно сказал Ральф. - Черт подери! - вскричал мистер Манталини, чья физиономия сильно вытянулась при таком блестящем предложении. - Да ведь вам остается пятьдесят,- возразил Ральф.- Сколько бы вы хотели? Дайте мне взглянуть на имена. - Вы дьявольски прижимисты, Никльби,- запротестовал мистер Манталини. - Дайте мне взглянуть на имена,- повторил Ральф, нетерпеливо протягивая руку к векселям.- Так. Полной уверенности нет, но они достаточно надежны. Согласны вы на эти условия и берете деньги? Я этого не хочу. Я предпочел бы, чтобы вы не соглашались. - Черт возьми, Никльби, не можете ли вы... - начал мистер Манталини. - Нет!- ответил Ральф, перебивая его.- Не могу. Берете деньги? Сейчас, немедленно? Никаких отсрочек. Никаких прогулок в Сити и никаких переговоров с компаньонами, которых нет и никогда не было. Согласны или нет? С этими словами Ральф отодвинул от себя какие-то бумаги и небрежно, словно случайно, затарахтел своей шкатулкой с наличными деньгами. Этого звука не вынес мистер Манталини. Он согласился, как только звон коснулся его слуха, и Ральф отсчитал нужную сумму и бросил деньги на стол. Он только что это сделал, а мистер Манталини еще не все собрал, когда раздалось звяканье колокольчика и немедленно вслед за этим Ньюмен ввел ни больше ни меньше как мадам Манталини, при виде которой мистер Манталини обнаружил сильное смущение и с удивительным проворством препроводил деньги в карман. - О, ты здесь! - сказала мадам Манталини, тряхнув головой. - Да, жизнь моя и душа, я здесь! - отозвался ее супруг, падая на колени и с игривостью котенка бросаясь на упавший со стола соверен.- Я здесь, услада души моей, на земле Тома Тидлера*, подбираю проклятое золото и серебро. - Мне стыдно за тебя! - с величайшим негодованием воскликнула мадам Манталини. - Стыдно? За меня, моя радость? Моя радость знает, что говорит дьявольски очаровательно, но ужасно сочиняет,- возразил мистер Манталини.Моя радость знает, что ей не стыдно за ее милого котика. Каковы бы ни были обстоятельства, приведшие к такому результату, но, очевидно, в данном случае милый котик плохо учел душевное состояние своей супруги. Мадам Манталини ответила только презрительным взглядом и, повернувшись к Ральфу, попросила простить ей ее вторжение. - Которое вызвано,- продолжала мадам,- недостойными поступками и в высшей степени зазорным поведением мистера Манталини. - Моим, мой ананасовый сок? - Твоим!- подтвердила его жена.- Но я не позволю, я не допущу, чтобы меня разорило чье бы то ни было мотовство и распутство. Я хочу сообщить мистеру Никльби о тех мерах, какие я намерена применить к тебе. - Пожалуйста, сударыня, не сообщайте мне,- сказал Ральф.- Улаживайте это между собой, улаживайте между собой. - Да, но я должна почтительно просить вас,-сказала мадам Манталини,чтобы вы послушали, как я буду предупреждать его о том, что твердо намерена сделать... Твердо намерена, сэр! - повторила мадам Манталини, метнув гневный взгляд на своего супруга. - Неужели она будет называть меня "сэр"!- вскричал Манталини.- Меня, который обожает ее с дьявольским, пылом! Она, которая оплетает меня своими чарами, как чистая и ангельская гремучая змея! Все будет кончено с моими чувствами! Она повергнет меня в дьявольское уныние. - Не говорите о чувствах, сэр! - сказала мадам Манталини, садясь и поворачиваясь к нему спиной.- Вы не уважаете моих. - Я не уважаю ваших, душа моя?- воскликнул мистер Манталини. - Не уважаете,- ответила его жена. И, несмотря на всевозможные улещиванья со стороны мистера Манталини, мадам Манталини еще раз сказала: "Не уважаете!"- и сказала с такой решительной и неумолимой злобой, что мистер Манталини явно смутился. - Его мотовство, мистер Никльби,- продолжала она, обращаясь к Ральфу, который, заложив руки за спину, прислонился к креслу и созерцал очаровательную чету с улыбкой, выражающей величайшее и беспредельное презрение,- его мотовство не знает никаких границ. - Никогда бы я этого не подумал,- саркастически отозвался Ральф. - Но уверяю вас, мистер Никльби, это правда,- возразила мадам Манталини.- Я так страдаю от этого! Я живу среди вечных опасений и вечных затруднений. Но и это еще не самое худшее,- сказала мадам Манталини, вытирая глаза.- Сегодня утром он взял из моего стола ценные бумаги, не спросив у меня разрешения. Мистер Манталини тихо застонал и застегнул карман брюк. - Я принуждена,- продолжала мадам Манталини,- со времени наших последних несчастий очень много платить мисс Нэг за то, что она дала свое имя фирме, и, право же, я не могу поощрять его в мотовстве. Так как я не сомневаюсь, мистер Никльби, что он пришел прямо к вам, чтобы обратить бумаги, о которых я упомянула, в деньги, и так как вы и раньше очень часто нам помогали и очень тесно связаны с нами в такого рода делах, я хочу, чтобы вы знали, к какому решению заставил ои меня прийти своим поведением. Мистер Манталини снова застонал под прикрытием шляпки своей жены и, вставив в один глаз соверен, другим подмигнул Ральфу! Проделав очень ловко этот фокус, он сунул монету в карман и застонал с сугубым раскаянием. - Я приняла решение перевести его на пенсию,- сказала мадам Манталини, заметив признаки нетерпения, отразившегося на лице Ральфа. - Что сделать, радость моя? - осведомился мистер Манталини, который как будто не уловил смысла этих слов. - Назначить ему,- сказала мадам Манталини, смотря на Ральфа и благоразумно остерегаясь бросить хотя бы мимолетный взгляд на своего супруга из боязни, как бы многочисленные его прелести не заставили ее поколебаться в принятом решении,- назначить ему определенную сумму... И я скажу, что, если он будет имегь сто двадцать фунтов в год на костюмы и мелкие расходы, он может почитать себя очень счастливым человеком. Мистер Манталини ждал, соблюдая все приличия, в надежде услышать размеры стипендии, но, когда цифра достигла его слуха, он швырнул на под шляпу и трость и, вынув носовой платок, излил свои чувства в горестном стоне. - Проклятье! - вскричал мистер Манталини, внезапно срываясь со стула и столь же внезапно бросаясь на него снова, к крайнему потрясению нервов своей владычицы.- Но нет! Это дьявольски страшный сон! Это не наяву! Нет! Утешив себя этим завереньем, мистер Манталини закрыл глаза и стал терпеливо ждать пробуждения. - Очень разумное соглашение, если ваш супруг будет соблюдать его, сударыня,- с усмешкой заметил Ральф.- И несомненно он будет. - Проклятье! - воскликнул мистер Манталини, открыв глаза при звуке голоса Ральфа.- Это страшная действительность. Вот она сидит здесь, передо мной! Вот очаровательные контуры ее фигуры! Как можно ее не узнать? Второй такой не найдешь! У двух графинь не было вовсе никакой фигуры, а у вдовы... у той была дьявольская фигура! Почему она так невыносимо прекрасна, что даже сейчас я не могу рассердиться на нее? - Все это вы сами навлекли на себя, Альфред,- отозвалась мадам Манталини все еще укоризненно, но более мягким тоном. - Я дьявольский негодяй! - вскричал мистер Манталини, колотя себя по голове.- Я разменяю соверен на полупенни, набью ими карманы и утоплюсь в Темзе. Но на нее я сердиться не буду. По дороге я пошлю ей письмо и напишу, где искать мой труп. Несколько красивых женщин будут рыдать, она будет смеяться! - Альфред, жестокое, жестокое создание! - всхлипнула мадам Манталини, рисуя себе эту ужасную картину. - Она называет меня жестоким... Меня! Меня, который ради нее готов стать проклятым, сырым, мокрым, отвратительным трупом! - воскликнул мистер Манталинш - Ты разбиваешь мне сердце, когда говоришь такие вещи! - сказала мадам Манталини. - Могу ли я жить, если мне не верят! - возопил мистер Мачталини.- Разве я не разрезал свое сердце на чертовски маленькие кусочки и не отдал их, один за другим, этой дьявольской чаровнице? И разве я могу вынести, чтобы она подозревала меня? Не могу, черт побери! - Спроси мистера Никльби, приличную ли я назвала сумму,- увещевала мадам Манталини. - Не хочу я никакой суммы!- ответил безутешный супруг.- Мне не понадобится никакая чертова пенсия. Я стану трупом! При повторении мистером Манталини этой зловещей угрозы мадам Манталини заломила руки и взмолилась о вмешательстве Ральфа Никльби. И после долгих слез, и разговоров, и нескольких попыток со стороны мистера Манталини добраться до двери, чтобы сейчас же вслед за этим наложить на себя руки, сего джентльмена с трудом уговорили дать обещание, что он не станет трупом. Добившись этой важной уступки, мадам Манталини подняла вопрос о пенсии, и мистер Манталини его поднял, пользуясь случаем пояснить, что он может, к полному своему удовольствию, прожить на хлебе и на воде и ходить в лохмотьях, но не может существовать под бременем недоверия той, кто является предметом его самой преданной и бескорыстной любви. Это вызвало новые слезы у мадам Манталини, чьи глаза только-только начали раскрываться на некоторые недостатки мистера Манталини, но легко могли снова закрыться. Результат был тот, что, не совсем отказавшись от мысли о пенсии, мадам Манталини отложила дальнейшее обсуждение вопроса, а Ральф понял достаточно ясно, что мистер Манталини снова завоевал право на привольную жизнь и что унижение его и падение откладываются во всяком случае еще на некоторое время. "Но этого недолго ждать,- подумал Ральф.- Любовь,- ба, я говорю на языке мальчишек и девчонок!- проходит быстро. Впрочем, любовь, которая зиждется ни.восхищении усатой физиономией вот этого павиана, может длиться гораздо дольше, поскольку ее породило полное ослепление и питается она тщеславием. Ну что ж, эти дураки льют воду на мою мельницу! Пусть живут, как им хочется, и чем дольше, тем лучше". Эти приятные мысли мелькали у Ральфа Никльби, в то время как объекты его размышлений обменивались нежными взглядами, полагая, что их не видят. - Если тебе больше нечего сказать мистеру Никльби, дорогой мой,промолвила мадам Манталини,- мы распрощаемся с ним. Я уверена, что мы и так уже задержали его слишком долго. Мистер Манталини ответил сначала похлопыванием мадам Манталини по носу, а затем изъяснил словами, что больше он ничего не имеет сказать. - Черт побери! А впрочем, имею,- добавил он тотчас же, отводя Ральфа в угол.- Это касается историк с вашим другом сэром Мальбери. Такая чертовски необычайная, из ряда вон выходящая штука, какой никогда еще не случалось! - Что вы имеете в виду?- спросил Ральф. - Неужели вы не знаете, черт побери?- осведомился мистер Манталини. - Я читал в газете, что вчера вечером он выпал из кабриолета, получил серьезные повреждения и жизнь его до известной степени в опасности,- с большим хладнокровием отозвался Ральф,- но ничего особенного я в этом не вижу. Несчастные случаи не чудо, когда человек живет широко и сам правит лошадью после обеда. - Фью! - протяжно и пронзительно свистнул мистер Манталини.- Значит, вы не знаете, как было дело? - Нет, если не так, как я предположил,- ответил Ральф, небрежно пожимая плечами, как бы давая понять своему собеседнику, что не любопытствует знать больше. - Черт побери, вы меня удивляете!-вскричал мистер Манталини. Ральф снова пожал плечами, словно невелика была хитрость удивить мистера Манталини, и бросил выразительный взгляд на Ньюмена Ногса, несколько раз появлявшегося за стеклянной дверью, ибо Ньюмен был обязан, когда приходили люди незначительные, притворяться, будто ему позвонили, чтобы их проводить: деликатный намек таким посетителям, что пора уходить. - Вы не знаете, что это был совсем не несчастный случай, но дьявольское, неистовое, человекоубийственное нападение на него, совершенное вашим племянником? - спросил мистер Манталини, взяв Ральфа за пуговицу. - Что! - зарычал Ральф, сжимая кулаки и страшно бледнея. - Черт возьми, Никльби! Вы такой же тигр, как и он,- сказал Манталини, испуганный этими симптомами. - Дальше!- крикнул Ральф.- Говорите, что вы имеете в виду. Что это за история? Кто вам рассказал? Говорите! Слышите вы меня? - Какой вы чертовски свирепый старый злой дух, Никльби! - сказал мистер Манталини, пятясь к жене.- Вы можете испугать до полусмерти мою очаровательную малютку-жену, мою жизнь и душу, когда вдруг приходите в такое неистовое, неудержимое, безумное бешенство, черт бы меня побрал! - Вздор! - отозвался Ральф, силясь улыбнуться.- Это просто такая манера. - Дьявольски неприятная манера, позаимствованная из сумасшедшего дома,- сказал мистер Манталнни, взяв свою трость. Ральф постарался улыбнуться и снова спросил, от кого получил мистер Манталини эти сведения. - От Пайка. И он чертовски приятный и любезный джентльмен,- ответил Манталини.- Дьявольски любезный и настоящий аристократ. - Что же он сказал? - спросил Ральф, нахмурившись. - Ваш племянник встретил сэра Мальбери в кофейне, напал на него с самой дьявольской яростью, последовал за ним до его кэба, поклялся, что поедет с ним домой, хотя бы ему пришлось сесть на спину лошади или уцепиться за ее хвост, разбил ему физиономию - чертовски красивую физиономию в натуральном ее виде, испугал лошадь, вышвырнул из кэба сэра Мальбери и самого себя и... - И разбился насмерть? - сверкнув глазами, перебил Ральф.- Да? Он умер? Манталини покачал головой. - Уф! - сказал Ральф, отвернувшись.- Значит, дело кончилось ничем. Постойте,-прибавил он, оглядываясь.- Он сломал себе руку или ногу, или вывихнул плечо, или раздробил ключицу, или сломал одно-два ребра? Шея его уцелела для петли, но он получил какие-нибудь мучительные и медленно заживающие повреждения? Не так ли? Уж об этом-то вы во всяком случае должны были слышать. - Нет,- возразил Манталини, снова покачав головой.- Если он не разбился на такие мелкие кусочки, что они разлетелись по ветру, значит он не пострадал, потому что ушел он вполне спокойно и такой довольный, как... как... как черт меня побери,- сказал мистер Манталини, не подобрав подходящего сравнения. - А что...- не без колебания спросил Ральф,- что послужило причиной ссоры? - Вы дьявольский хитрец,- с восхищением отозвался мистер Манталини,самая лукавая, самая подозрительная, несравненная старая лиса... о, черт побери!.. вы притворяетесь, будто не знаете, что причиной была маленькая племянница с блестящими глазками - нежнейшая, грациознейшая, прелестнейшая... - Альфред! - вмешалась мадам Манталини. - Она всегда права,- примирительно ответил мистер Манталини,- и, если она говорит - пора идти, значит пора, и она идет. А когда она пойдет по улице со своим тюльпаном, женщины будут говорить с завистью: "Какой у нее чертовски красивый муж!", а мужчины будут говорить с восторгом: "Какая у него чертовски красивая жена!" И те и другие будут правы, и те и другие не ошибутся, клянусь жизнью и душой, о, черт побери! В таких и подобных выражениях, не менее разумных и уместных, мистер Манталини попрощался с Ральфом Никльби, поцеловав пальцы своих перчаток, и, продев руку леди под свою, жеманно ее увел. - Так, так,- пробормотал Ральф, бросаясь в кресло.- Этот дьявол опять сорвался с цепи и становится мне поперек дороги. Для этого он и на свет родился. Однажды он мне заявил, что рано или поздно настанет день расплаты. Я из него сделаю пророка, потому что этот день несомненно настанет. - Вы дома? - спросил Ньюмен, неожиданно просунув голову. - Нет! - не менее отрывисто ответил Ральф. Ньюмен втянул голову, до затем снова ее просунул. - Вы уверены, что вас нет дома, а? - сказал Ньюмен. - О чем толкует этот идиот? - резко крикнул Ральф. - Он ждет с тех пор, как те пришли, и, быть может, слышал ваш голос, вот и все,- сказал Ньюмен, потирая руки. - Кто ждет? - спросил Ральф, доведенный до крайней степени раздражения только что услышанной новостью и вызывающим хладнокровием своего клерка. Необходимость дать ответ была утрачена неожиданным появлением человека, о коем шла речь, который, обратив один глаз (ибо у него был только один глаз) на Ральфа Никльби, отвесил множество неуклюжих поклонов и уселся в кресло, положив руки на колени и так высоко подтянув короткие черные штаны, что они едва достигали его веллингтоновских сапог. - Вот так сюрприз! - сказал Ральф, устремив взгляд на посетителя, внимательно присматриваясь к иему и чуть улыбаясь.- Следовало бы мне сразу узнать ваше лицо, мистер Сквирс. _ Ах,- отозвался этот достойный человек,- вы бы лучше его узнали, если бы не случилось всего, что выпало мне на долю. Снимите-ка этого мальчугана с высокого табурета в задней конторе и скажите ему, чтобы он пришел сюда, слышите, любезный? - сказал Сквирс, обращаясь к Ньюмену.- О, он сам слез Мой сын, сэр, маленький Уэкфорд. Что вы о нем скажете, сэр, каков образец питания в Дотбойс-Холле? Разве на нем не готово лопнуть его платье, расползтись швы и отлететь все пуговицы, такой он толстый? Вот это мякоть так мякоть! - воскликнул Сквирс, поворачивая мальчика и тыча пальцем и кулаком в самые пухлые части его особы, к величайшему неудовольствию своего сына и наследника.- Вот это упругость, вот это плотность! Попробуйте-ка его ущипнуть! Не удастся! В каком бы превосходном состоянии ни был юный Сквирс, но он несомненно не отличался такой компактностью, ибо, когда указательный и большой пальцы отца сомкнулись для иллюстрации сделанного предположения, он испустил пронзительный крик и самым натуральным образом потер пострадавшее место. - Тут я его подцепил,- заметил Сквирс, слегка обескураженный,- но это только потому, что сегодня мы рано закусили, а второй раз он еще не завтракал. Но вы его дверью не прищемите, когда он пообедает. Обратите внимание на эти слезы, сэр! - с торжествующим видом сказал Сквирс, пока юный Уэкфорд утирал глаза обшлагом рукава.- Ведь они маслянистые! - У него действительно прекрасный вид,- отозвался Ральф, который из каких-то соображений как будто хотел ублаготворить школьного учителя.- А как поживает миссис Сквирс и как поживаете вы? - Миссис Сквирс, сэр, остается такой, как всегда,- ответил владелец Дотбойса,- мать для этих мальчишек и благословение, утешение и радость для всех, кто ее знает. У одного из наших мальчиков,- он объелся и заболел, такая у них манера,- вскочил на прошлой неделе нарыв. Вы бы посмотрели, как она произвела операцию перочинным ножом! О боже! - сказал Сквирс, испустив вздох и множество раз кивнув головой.- Какое украшение для общества эта женщина! Мистер Сквирс позволил себе на четверть минутки призадуматься, словно упоминание о превосходных качествах леди, естественно, обратило его мысли к мирной деревне Дотбойс, что неподалеку от Грета-Бридж в Йоркшире, а затем он посмотрел на Ральфа, как бы в ожидании, не скажет ли тот что-нибудь. - Вы оправились после нападения этого негодяя? - всведомился Ральф. - Если и оправился, то совсем недавно,- ответил Сквирс.- Я был одним сплошным кровоподтеком, сэр,- сказал Сквирс, притронувшись сначала к корням волос, а затем к носкам сапог,- вот отсюда к досюда. Уксус и оберточная бумага, уксус и оберточная бумага с утра до ночи! Чтобы облепить меня всего, ушло примерно полстопы оберточной бумаги. Когда я лежал, как мешок, у нас в кухне, весь обложенный пластырями, вы бы подумали, что это большой сверток в оберточной бумаге, битком набитый стонами. Громко я стонал, Уэкфорд, или я тихо стонал? - спросил мистер Сквирс, обращаясь к сыну. - Громко,- ответил Уэкфорд. - А мальчики горевали, видя меня в таком ужасном состоянии, Уэкфорд, или они радовались? - сентиментальным тоном спросил мистер Сквирс, - Ра... - Что? - воскликнул Сквирс, круто повернувшись. - Горевали,- ответил сын. - То-то! - сказал Сквирс, угостив его хорошей пощечиной.- В таком случае, вынь руки из карманов и не заикайся, отвечая на вопрос. Не хнычьте, сэр, в конторе джентльмена, а не то я сбегу от моего семейства я никогда к нему не вернусь. А что будет тогда со всеми этими дорогими покинутыми мальчиками, которые вырвутся на волю и потеряют лучшего своего друга? - Вам пришлось прибегнуть к медицинской помощи? - осведомился Ральф. - Да, пришлось,- ответил Сквирс,- и недурной счет представил помощник лекаря; впрочем, я заплатил. Ральф поднял брови с таким видом, который мог выражать либо сочувствие, либо изумление - как угодно было истолковать собеседнику. - Да, заплатил все до последнего фартинга,- подтвердил Сквирс, по-видимому слишком хорошо звавший человека, с которым имел дело, чтобы предположить, что какие бы то ни было обстоятельства побудят его покрыть часть чужих расходов,- И вдобавок ничего не потратил. - Ну? - сказал Ральф. - Ни полпенни,- отозвался Сквирс.- Дело в том, что с наших мальчиков мы берем доплату только на докторов, когда они требуются, да и то, если мы уверены в наших плательщиках, понимаете? - Понимаю,- сказал Ральф. - Прекрасно,- продолжал Сквирс.- Так вот, когда вырос мой счет, мы выбрали пять маленьких мальчиков (сыновья торговцев, из тех, кто непременно заплатит), у которых еще не было скарлатины, и одного из них поселили в доме, где были больные скарлатиной, и он заразился, а потом мы положили четверых остальных спать вместе с ним, они тоже заразились, а тогда пришел доктор и лечил их всех сразу, и мы разложили на них всю сумму моих расходов и прибавили ее к их маленьким счетам, а родители заплатили. Ха-ха-ха! - Недурно придумано! - сказал Ральфт украдкой присматриваясь к школьному учителю. - Еще бы! - отозвался Сквирс.- Мы всегда так делаем. Когда миссис Сквирс производила на свет вот этого самого маленького Уэкфорда, мы пропустили через коклюш шестерых мальчиков, и расход на миссис Сквирс, включая месячное жалованье сиделке, разделили между ними. Ха-ха-ха! Ральф никогда не смеялся, но сейчас он по мере сил воспроизвел нечто, наиболее приближающееся к смеху, и, выждав, пока мистер Сквирс не насладился всласть своей профессиональной шуткой, спросил, что привело его в город. - Хлопотливое судебное дело,- ответил Сквирс, почесывая голову,связанное с тем, что они называют нерадивым отношением к питомцу. Не знаю, что им нужно. Мальчишка был выпущен на самое лучшее пастбище, какое только есть в наших краях. У Ральфа был такой вид, будто это замечание ему не совсем понятно. - Ну да, на пастбище,- повысив голос, повторил Сквирс, считая, что если Ральф его не понял, значит он глух.- Если мальчишка становится вялым, ест без аппетита, мы переводим его на другую диету - ежедневно выпускаем его на часок на соседское поле репы, а иногда, если случай деликатный, то на поле репы и на морковные гряды попеременно, и позволяем ему есть, сколько он захочет. Нет лучшей земли в графстве, чем та, на которой пасся этот испорченный мальчишка, а он возьми да и схвати простуду, и несварение желудка, и мало ли что еще, а тогда его друзья возбуждают судебное дело против меня! Вряд ли вы могли бы предположить, что неблагодарность людская заведет их так далеко, не правда ли? - добавил Сквирс, нетерпеливо заерзав на стуле, как человек, несправедливо обиженный. - Действительно, неприятный случай,- заметил Ральф. - Вот это вы сущую правду сказали! - подхватил Сквирс.- Думаю, что нет на свете человека, который бы любил молодежь так, как люблю ее я. В настоящее время в Дотбойс-Холле собралось молодежи на сумму восемьсот фунтов в год. Я бы принял и на тысячу шестьсот фунтов, если бы мог найти столько учеников, и к каждым двадцати фунтам относился бы с такой любовью, с какой ничто сравниться не может! - Вы остановились там, где и в прошлый раз? - спросил Ральф. - Да, мы у "Сарацина",- ответил Сквирс,- и так как до конца полугодия ждать осталось недолго, мы там задержимся, пока я не соберу деньги и, надеюсь, еще нескольких новых мальчиков. Я привез маленького Уэкфорда нарочно для того, чтобы его показывать родителям и опекунам. На этот раз я думаю поместить его на рекламе. Посмотрите на этого мальчика - ведь он тоже ученик! Ну, не чудо ли упитанности этот мальчик? - Я бы хотел сказать вам два слова,- заметил Ральф, который некоторое время и говорил и слушал как будто машинально. - Столько слов, сколько вам угодно, сэр,- отозвался Сквирс.- Уэкфорд, ступай поиграй в задней конторе и поменьше возись, не то похудеешь, а это не годится. Нет ли у вас такой штуки, как два пенса, мистер Никльби? - спросил Сквирс, позвякивая связкой ключей в кармане сюртука и бормоча что-то о том, что у него найдется только серебро. - Как будто... есть,- очень медленно сказал Ральф и после долгих поисков в ящике конторки извлек пенни, полпенни и два фартинга. - Благодарю,- сказал Сквирс, отдавая их сыну.- Вот! Пойди купи себе пирожок - клерк мистера Никльби покажет тебе где - и помни, купи жирный. От теста,- добавил Сквирс, закрывая дверь за юным Уэкфордом,- у него кожа лоснится, а родители думают, что это признак здоровья. Дав такое объяснение и скрепив его особо многозначительным взглядом, мистер Сквирс подвинул стул так, чтобы расположиться против Ральфа на небольшом расстоянии, и, поместив стул к полному своему удовлетворению, уселся. - Слушайте меня внимательно,- сказал Ральф, слегка наклоняясь вперед. Сквирс кивнул. - Я не думаю, что вы такой болван,- сказал Ральф,- чтобы с готовностью простить или забыть совершенное над вами насилие и огласку? - Как бы не так, черт побери! - резко сказал Сквирс. - Или упустить случай уплатить с процентами, если таковой вам представится? - продолжал Ральф. - Дайте мне его и увидите,- ответил Сквирс. - Уж не это ли заставило вас зайти ко мне? - спросил Ральф, взглянув на школьного учителя. - Н-н-нет, этого бы я не сказал,- ответил Сквирс.- Я думал... если у вас есть возможность предложить мне, кроме той пустячной суммы, какую вы прислали, некоторую компенсацию... - Ax, вот что! - воскликнул, перебивая его, Ральф.- Можете не продолжать. После длинной паузы, в течение которой Ральф, казалось, был погружен в созерцание, он нарушил молчание вопросом: - Что это за мальчик, которого он увел с собой? Сквирс назвал фамилию. - Маленький он или большой, здоровый или хилый, смирный или буян! Говорите,- приказал Ральф. - Ну, он не так уж мал,- ответил Сквирс,- то есть, знаете ли, не так уж мал для мальчика... - Иными словами он, должно быть, уже не маленький? - перебил Ральф. - Да,- бойко ответил Сквирс, как будто этот намек доставил ему облегчение,- ему, пожалуй, лет двадцать. Но тем, кто его не знает, он не покажется таким взрослым, потому что у него вот здесь кое-чего не хватает,он хлопнул себя по лбу.- Никого, понимаете ли, нет дома, сколько бы вы ни стучали. - А вы, разумеется, частенько стучали? - пробормотал Ральф. - Частенько,- с усмешкой заявил Сквирс. - Когда вы письменно подтвердили получение этой, как вы выражаетесь, пустячной суммы, вы мне написали, что его друзья давным-давно его покинули и у вас нет никакого ключа, никакой нити, чтобы установить, кто он такой. Правда ли это? - На мою беду, правда,- ответил Сквирс, становясь все более и более развязным и фамильярным по мере того, как Ральф с меньшей сдержанностью продолжал расспросы.- По записям в моей книге прошло четырнадцать лет с тех пор, как неизвестный человек привел его ко мне осенним вечером и оставил у меня, уплатив вперед пять фунтов пять шиллингов за первую четверть года. Тогда ему могло быть лет пять-шесть, не больше. - Что вы еще о нем знаете? - спросил Ральф. - С сожалением должен сказать, что чертовски мало,- ответил Сквирс.Деньги мне платили лет шесть или восемь, а потом перестали. Тот парень дал свой лондонский адрес, но, когда дошло до дела, конечно никто ничего о нем не знал. И вот я оставил мальчишку из... из... - Из милости?-сухо подсказал Ральф. - Совершенно верно, из милости,- подтвердил Сквирс, потирая руки.- А когда он только-только начал приносить какую-то пользу, является этот негодяй, молодой Никльби, и похищает его. Но самое досадное и огорчительное во всей этой истории то,- сказал Сквирс, понизив голос и придвигая свой стул ближе к Ральфу,- что именно теперь о нем начали, наконец, наводить справки; не у меня, а окольным путем, в нашей деревне. И вот, как раз тогда, когда я, пожалуй, мог бы получить все, что мне задолжали, а быть может,- кто знает, такие вещи в нашем деле случались,- еще и подарок, если бы спровадил его к какому-нибудь фермеру или отправил в плавание, чтобы он не покрыл позором своих родителей, если... если допустить, что он незаконнорожденный, как многие из наших мальчиков... черт бы меня побрал,- как раз в это время мерзавец Никльби хватает его средь бела дня и все равно что очищает мой карман! - Скоро мы оба с ним посчитаемся,- сказал Ральф, положив руку на плечо йоркширского учителя. - Посчитаемся! - повторил Сквирс.- И я бы охотно дал ему в долг. Пусть вернет, когда сможет. Хотел бы я, чтобы он попался в руки миссис Сквирс! Боже мой! Она бы его убила, мистер Никльби. Для нее это все равно что пообедать. - Мы об этом еще потолкуем,- сказал Ральф.- Мне нужно время, чтобы это обдумать. Ранить его в его привязанностах и чувствах... Если бы я мог нанести ему удар через этого мальчика... - Бейте его, как вам угодно, сэр,- перебил Сквирс,- только наносите удар посильнее, вот и все. А затем будьте здоровы!.. Эй! Достаньте-ка с гвоздя шляпу этого мальчика и снимите его с табурета, слышите? Выкрикнув эти приказания Ньюмену Ногсу, мистер Сквирс отправился в маленькую заднюю контору и с родительской заботливостью надел своему отпрыску шляпу, в то время как Ньюмен с пером за ухом сидел, застывший и неподвижный, на своем табурете, глядя в упор то на отца, то на сына. - Красивый мальчик, не правда ли? - сказал Сквирс, слегка склонив голову набок и отступив к конторке, чтобы лучше оценить пропорции маленького Уэкфорда. - Очень,- сказал Ньюмен. - Неплохо упитан, а?- продолжал Сквирс.- У него жиру хватит на двадцать мальчиков. - А!- воскликнул Ньюмен, внезапно приблизив свое лицо к лицу Сквирса.У него хватит... жиру на двадцать мальчиков!.. Больше! Он все себе забрал! Да поможет бог остальным! Ха-ха! О боже! Произнеся эти отрывистые замечания, Ньюмен бросился к своей конторке и начал писать с поразительней быстротой. - Что такое на уме у этого человека? - покраснев, вскричал Сквирс.- Он пьян? Ньюмен ничего не ответил. - Он с ума сошел? - осведомился Сквирс. Но по-прежнему у Ньюмена был такой вид, как будто он не сознавал, что здесь кто-нибудь находится, кроме него; поэтому мистер Сквирс утешился замечанием, что он и пьян и с ума сошел, и с такими прощальными словами увел своего многообещающего сынка. По мере того как Ральф Никльби начинал подмечать у себя зарождающийся интерес к Кэт, ненависть его к Николасу усиливалась. Возможно, что во искупление своей слабости, выражавшейся в приязни к одному человеку, он считал необходимым еще глубже ненавидеть другого; во всяком случае, так развивались его чувства. Знать, что ему бросают вызов, гнушаются им, убеждают Кэт в том, что он гнусен, знать, что ей внушают ненависть и презрение к нему и учат считать прикосновение его отравой, а общение с ним - позором, знать все это и знать, что виновником был тот же бедный юноша-родственник, который стал хулить его при первой же их встрече и с тех пор открыто выступал против него и его не страшился,- все это распалило его скрытую ненависть до таких пределов, что он воспользовался бы любым средством для утоления ее, если бы нашел путь к немедленной расплате. Но, к счастью для Николаса, Ральф Никльби этого пути не видел; и хотя он размышлял до самого вечера и, несмотря на повседневные дела, не переставал задумываться об этом одном тревожащем его предмете,- однако, когда настала ночь, его преследовала все та же мысль, и он тщетно думал все об одном и том же. - Когда мой брат был в его возрасте,- говорил себе Ральф,- меня впервые начали сравнивать е братом, и всегда не в мою пользу. Он был прямодушным, смелым, щедрым, веселым, а я - хитрым скрягой с холодной кровью, у которого одна страсть - любовь к сбережениям, и одно желание - жажда наживы. Я об этом вспомнил, когда в первый раз увидел этого мальчишку. Теперь я припоминаю еще лучше. Он занимался тем, что разрывал на мельчайшие кусочки письмо Николаса, и при этих словах швырнул их, и они рассыпались дождем. - Когда я отдаюсь таким воспоминаниям,- с горькой улыбкой продолжал Ральф,- они надвигаются на меня со всех сторон. Если есть люди, притворяющиеся, будто презирают власть денег, я должен показать им, какова она. И, придя в приятное состояние духа, располагающее ко сну, Ральф Никльби отправился спать. ГЛАВА XXXV, Смайка представляют миссис Никльби и Кэт. Николас в свою очередь завязывает новое знакомство. Более светлые дни как будто настают для семьи Устроив мать и сестру в квартире добросердечной миниатюристки и удостоверившись, что сэру Мальбери Хоуку не грозит опасность распрощаться с жизнью, Николас начал подумывать о бедном Смайке, который, позавтракав с Ньюменом Ногсом, сидел безутешный в комнате этого превосходного человека, ожидая с большой тревогой дальнейших сведений о своем покровителе. "Так как он будет одним из членов нашего маленького семейного кружка, где бы мы ни жили и что бы судьба нам ни готовила,- думал Николас,- я должен представить беднягу со всеми церемониями. Они будут добры к нему ради него самого, а если и не в такой степени, как мне бы хотелось, то хотя бы ради меня". Николас сказал "они", но его опасения ограничивались одной особой. Он не сомневался в Кэт, но знал странности своей матери и был не совсем уверен в том, что Смайку удастся снискать расположение миссис Никльби. "Впрочем,- подумал Николас, отправляясь в путь с такими добрыми намерениями,- она не сможет не привязаться к нему, когда узнает, какое он преданное создание, а так как это открытие она должна сделать очень скоро, то срок его испытания окажется короткими. - Я боялся, что с вами опять что-нибудь случилось,- сказал Смайк, придя в восторг при виде своего друга.- Время тянулось так медленно, что я испугался, не пропали ли вы. - Пропал! - весело воскликнул Николас.- Обещаю вам, что вы не так легко от меня отделаетесь. Я еще тысячи раз буду выплывать на поверхность, и чем сильнее меня толкнут, тем быстрее я вынырну, Смайк! Но идемте, я должен отвести вас домой. - Домой? - пробормотал Смайк, пугливо попятившись. - Да,- ответил Николас, беря его под руку.- А в чем дело? - Когда-то я этого ждал,- сказал Смайк,- днем и ночью, днем и ночью, много лет. Я тосковал о доме, пока не измучился и не зачах от горя... Но теперь... - Что же теперь? - спросил Николас, ласково заглядывая ему в лицо.- Что теперь, дружище? - Я бы не расстался с вами ни для какого дома на Земле,- ответил Смайк, пожимая ему руку,- кроме одного, кроме одного. Мне не дожить до старости, и если бы ваши руки положили меня в могилу и я знал перед смертью, что иногда вы будете приходить и смотреть на могилу с вашей доброй улыбкой, в летнюю пору, когда вокруг все живет - не мертво, как я,- я мог бы уйти в этот дом почти без слез. - Зачем вы так говорите, бедный мальчик, если вы счастливы со мной? - сказал Николас. - Потому что тогда изменился бы я, а не те, кто меня окружает. И, если меня забудут, я этого никогда не узнаю,- ответил Смайк.- На кладбище мы все равны, но здесь никто не похож на меня. Я жалкое существо, и это я хорошо знаю. - Вы нелепое, глупое существо! - весело отозвался Николас.- Если вы это хотели сказать, я готов с вами согласиться. И с таким унылым видом появиться в обществе леди! Да еще перед моей хорошенькой сестрой, о которой вы меня так часто расспрашивали! Так вот какова ваша йоркширская галантность! Стыдитесь! Стыдитесь! Смайк повеселел и улыбнулся. - Когда я говорю о доме,- продолжал Николас,- я говорю о моем доме, который, конечно, также и ваш. Будь он ограничен какими-то определенными четырьмя стенами и крышей, богу известно, я бы затруднился сказать, где он находится. Но не это я имел в виду. Говоря о доме, я говорю о том месте, где, за неимением лучшего, собрались те, кого я люблю; и будь это цыганский шатер или сарай, я все равно называл бы его этим славным именем. Итак, в мой нынешний дом, который, как бы велики ни были ваши опасения, не устрашит вас ни грандиозностью, ни великолепием! С этими словами Николас взял своего приятеля под руку и, продолжая говорить в том же духе и показывая ему по дороге все, что могло развлечь и заинтересовать его, направился к дому мисс Ла-Криви. - Кэт,- сказал Николас, входя в комнату, где его сестра сидела одна,вот мой верный друг и преданный спутник; я прошу тебя принять его. Сначала бедный Смайк робел и смущался, но когда Кэт подошла к нему и ласково, нежным голосом сказала, как хотелось ей увидеть его после рассказов брата и как должна она благодарить его за помощь Николасу во время тяжелых превратностей судьбы, он начал колебаться, заплакать ему или не заплакать, и пришел в еще большее смятение. Однако он ухитрился выговорить прерывающимся голосом, что Николас - единственный его друг и что он готов жизнь отдать, чтобы помочь ему; а Кэт, хотя она и была такой доброй и внимательной, казалось, вовсе не замечала его терзаний и замешательства, так что он почти тотчас же оправился и почувствовал себя дома. Затем вошла мисс Ла-Криви, и Смайк был представлен также и ей. И мисс Ла-Криви тоже была очень доброй и удивительно много говорила - не со Смайком, потому что это бы его сначала смутило, но с Николасом и его сестрой. Немного спустя она начала изредка обращаться и к Смайку; спрашивала его, может ли он судить о сходстве, и думает ли он, что она, мисс Ла-Криви, похожа на том