е развивали, когда он был еще ребенком. Да. Кто бы мы были, если бы наши отцы не откупорили в нас наших способностей? Что выросло бы из моего Джо, если бы я не развил в нем его способностей? Вы согласны со мной, джентльмены? - Ну, конечно, согласны! - воскликнул Паркс. - Говорите, говорите, Джон, все это очень поучительно. - Следовательно, - продолжал мистер Уиллет, - этот парень... надо вам сказать, что, когда он был еще мальчишкой, мать его повесили вместе с шестью другими мошенниками за то, что они сбывали фальшивые банковые билеты, и очень утешительно, что каждые полтора месяца людей вешают целыми партиями за эти и тому подобные провинности, - да, утешительно, потому что это доказывает бдительность нашего правительства... Так вот парнишка остался без призора, и чего только не приходилось ему делать, чтобы заработать несколько пенсов на хлеб, он пас коров, разгонял птиц в фруктовых садах и все такое... А позднее его приставили к лошадям, и он стал ночевать уже на сеновалах или в конюшнях на соломе, вместо того чтобы валяться под стогами или заборами. В конце концов он нанялся конюхом в "Майское Древо" за харчи и маленькое жалованье. Он неграмотен, он всегда имел дело только со скотом и жил, как скот, поэтому он и сам - не более как животное. И значит, тут мистер Уиллет дошел, наконец, до логического заключения, - с ним и обращаться следует, как с животным. - А что, Уиллет, - сказал Соломон Дэйзи, несколько раздраженный вторжением такой ничтожной темы в их интересный разговор, - когда мистер Честер приехал утром, он сам пожелал, чтобы ему отвели большую комнату? - Он заявил, что ему нужна большая комната. Да, сэр, так он заявил. - Ну, тогда я знаю, в чем дело, - торжественным шепотом сказал Соломон. - Они с мистером Хардейлом будут в той комнате драться на дуэли. Услышав столь потрясающее предположение, все посмотрели на Уиллета. А мистер Уиллет смотрел в огонь, взвешивая в уме все возможные последствия такого события в его гостинице. - Гм... Не знаю... Впрочем, я хорошо помню, что, когда я заходил к нему в последний раз, он переставил свечи на камин, - сказал он, помолчав. - _ Ну, что я вам говорил? - обрадовался Соломон. Это так же очевидно, как то, что у Паркса есть нос (тут мистер Паркс, у которого был большой нос, потер его, явно приняв это замечание за обидный намек). - Они будут драться в комнате наверху. Кто читает газеты, тот знает, что теперь знатные господа сплошь и рядом дерутся в кофейнях, без секундантов. Да, один из двух будет сегодня ранен, а может, и убит в этом доме! - Так вы думаете, что Барнеби носил в Уоррен вызов? - спросил Джон. - Держу пари на целую гинею, что в письме был вызов и клочок бумаги с указанием размеров шпаги, ответил Соломон. - Характер мистера Хардейла нам известен. И вспомните слова Барнеби насчет того, какое у него было лицо, когда он читал письмо, - вы сами нам это рассказали. Можете не сомневаться, что я прав. Так что будьте начеку! Никогда еще "флип" не имел такого чудесного вкуса, а табак, обыкновенный английский табак, - такого аромата. Дуэль в большой комнате наверху, и лучшая в доме кровать, заказанная заранее для раненого! - Интересно, какая будет дуэль, на шпагах или пистолетах? - сказал Джон. - Бог их знает. Может, и на тех и на других, отозвался Соломон. - Все знатные господа носят шпаги, а очень возможно, что у них и пистолеты в карманах, наверняка даже! Будут стреляться, а если промахнутся, то вытащат шпаги из ножен и начнут ими работать вовсю. Мистер Уиллет насупился было при мысли о разбитых окнах и испорченной мебели, но, рассудив, что один-то из дуэлянтов во всяком случае останется в живых и возместит ему убытки, он опять повеселел. - А потом, - продолжал Соломон, поглядывая то на одного, то на другого, - потом на полу останется пятно, которое ничем не выведешь. Если победителем окажется мистер Хардейл, пятно будет прочное, не сомневайтесь, а если мистера Хардейла одолеют, то оно будет еще прочнее пожалуй, потому что живым он не сдастся уж мы-то его знаем. - Еще бы! - в один голос подтвердили остальные. - А вывести такое пятно, - продолжал Соломон, никак невозможно, знаете, как старались это сделать в одном известном всем нам доме? - В Уоррене? - воскликнул Джон. - Неужели? - Да, именно там. Об этом мало кто знает, хотя в деревне и ходили разные толки... Понимаете, половицу строгали, строгали, - ничего не помогало. Скоблили очень глубоко, но пятно уходило еще глубже. Настлали, наконец, новые половицы, но одно большое пятно прошло насквозь и выступило на прежнем месте. И тогда - слушайте внимательно, придвиньтесь ближе! - мистер Джефри перенес свой кабинет в эту самую комнату и, говорят, всегда садится так, чтобы пятно приходилось у него под ногой. Он долго и много думал и, наконец, решил, что это пятно не исчезнет, пока он не отыщет убийцу. Как раз когда Соломон окончил свой рассказ и все придвинулись ближе к огню, с дороги в комнату донесся конский топот. - Это он! - воскликнул Джон и вскочил с места. Хью! Эй, Хью! Хью проснулся и, сонно пошатываясь, вышел вслед за хозяином. Джон скоро вернулся в комнату, с величайшей предупредительностью (ведь он был арендатором мистера Хардейла) пропуская вперед долгожданного гостя. Тот вошел, звеня шпорами, и, окинув зорким взглядом компанию у камина, приподнял шляпу в ответ на их низкие и почтительные поклоны. - Уиллет, у вас тут есть приезжий, который посылал ко мне Барнеби. Где он? - сказал он глухо, обычным своим суровым тоном. - В большой комнате наверху, сэр, - ответил Джон. - Так проводите меня туда, на лестнице у вас темно. Покойной ночи, джентльмены. Сделав Джону знак идти вперед, он вышел и стал подниматься по лестнице, а старый Джон светил ему, от волнения спотыкаясь на каждом шагу и старательно освещая все, что угодно, только не дорогу. - Стойте! - сказал мистер Хардейл, когда они дошли до верхней площадки. - Я сам доложу о себе. Можете идти. Он вошел и с треском захлопнул за собой дверь. Мистер Уиллет вовсе не собирался стоять тут в одиночестве и подслушивать, тем более что стены были слишком толстые. Он сошел вниз гораздо проворнее, чем поднимался, и подсел к своим приятелям. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ В парадной комнате "Майского Древа" минуту-другую царило молчание. Мистер Хардейл проверил, плотно ли закрыта дверь, и, пройдя через погруженную в полумрак комнату к камину, где экраном отгорожено было теплое и ярко освещенное местечко, без единого слова остановился перед улыбающимся мистером Честером. Если тайные мысли этих двух человек были столь же различны, как их внешность и манеры, то свидание не обещало быть мирным и приятным. Между ними не было большой разницы в летах, но трудно было встретить двух столь непохожих друг на друга людей. Один - сладкоречивый, изысканно-элегантный, сухощавый, хрупкого сложения, другой - крепкий, коренастый и широкоплечий, небрежно одетый, с резкими грубоватыми манерами, всегда суровый (а сейчас и тон и выражение лица у него были прямо-таки враждебные.) Один все время безмятежно и миролюбиво улыбался, другой недоверчиво хмурился. Мистер Хардейл старался подчеркнуть свою неприязнь и сильнейшее недоверие к человеку, на зов которого он сюда приехал. А тот, видимо, сознавал свое внешнее превосходство, и сознание это доставляло ему тайную радость, придавало еще больше непринужденной уверенности в себе. - А, Хардейл, - сказал он без малейшего признака смущения или холодности, - очень рад вас видеть. - Оставим любезности, при наших отношениях они неуместны, - мистер Хардейл нетерпеливо отмахнулся от него. - Говорите прямо, что вам нужно. Вы меня звали - я приехал. Зачем понадобилась эта встреча? - Все та же прямолинейность и стойкость! Вы, я вижу, не переменились. - Да, я все тот же, нравится вам это или нет, -отрезал мистер Хардейл. Он стоял, облокотившись на каминную полку и презрительно глядя на сидевшего в кресле мистера Честера. - И память ни на волосок мне не изменила, я сохранил все свои симпатии и антипатии. Вы просили меня приехать. Повторяю - я здесь. - Надеюсь, разговор будет мирный, Хардейл? сказал мистер Честер, улыбнувшись при виде сердитого жеста собеседника (который - быть может бессознательно - схватился за шпагу) и постукивая пальцем по своей табакерке. - Я пришел сюда по вашей просьбе, считая своей обязанностью встретиться с вами, где и когда бы вы ни пожелали. Но я пришел не для того, чтобы обмениваться любезностями и переливать из пустого в порожнее. Вы, сэр, - светский человек, и язык у вас хорошо подвешен, где мне с вами тягаться! Смею вас уверить, мистер Честер, что вы - последний человек, с которым я решился бы состязаться в сладких любезностях и притворстве: таким оружием я не владею, да у вас, я думаю, вряд ли найдутся соперники в этом искусстве. - Вы мне льстите, Хардейл, - возразил мистер Честер самым невозмутимым тоном. - Благодарю вас за такое высокое мнение обо мне. Я хочу говорить с вами откровенно... - Простите, как вы сказали? - Откровенно, прямо, совершенно чистосердечно. Ибо... - Ого! - Мистер Хардейл тяжело перевел дух. - Ну, что ж, не буду перебивать вас. - Да, я это твердо решил, - сказал мистер Честер, с удовольствием потягивая вино. - И никак не хочу с вами ссориться. Что бы вы ни говорили, у меня не вырвется ни одного резкого необдуманного слова. - Вот и тут преимущество на вашей стороне, - заметил мистер Хардейл. - Ваше самообладание... - Никогда мне не изменяет, пока оно мне выгодно, это вы хотели сказать? - прервал его мистер Честер все так же благодушно. - Что ж! Допустим! В частности, сейчас оно мне необходимо. Это и в ваших интересах тоже, ибо у нас с вами, я уверен, одна цель. Так давайте же добиваться этой цели, как разумные люди, мы давно уже не мальчики. Не выпьете ли чего-нибудь? - Я пью только с друзьями, - был ответ. - Так, может, вы не откажетесь хотя бы присесть? - Я буду стоять, - нетерпеливо возразил мистер Хардейл. - Да, буду стоять у этого разрушенного убогого очага и, в каком бы он ни был упадке, не оскверню его лицемерием и притворством. Говорите! - Вы не правы, Хардейл, - сказал мистер Честер и, закинув ногу за ногу, с улыбкой поднял свой стакан с вином так, что огонь ярко заиграл в стекле. - Да, да, кругом не правы. В нашем беспокойном и неуютном мире приходится приноравливаться к обстоятельствам, плыть по течению, лавируя как можно искуснее, и довольствоваться пеной вместо самого напитка, поверхностью вместо глубины, фальшивой монетой вместо настоящей. Не понимаю, как это ни один философ до сих пор не подумал о том, что даже шар земной пуст внутри. Он должен быть пуст, если Природа последовательна в своей созидательной деятельности. - А может, это только вам так кажется? - Думаю, что мне не кажется, что все обстоит именно так. И вот, забавляясь этой погремушкой, которая зовется жизнью, мы с вами имели несчастье столкнуться и поссориться. Мы не друзья в общепринятом смысле слова, но ведь большинство тех, кого свет считает добрыми друзьями, питает друг к другу такие же чувства, как мы с вами. У вас есть племянница, у меня сын, славный мальчик, но немного сумасброд. Они влюбились друг в друга, и между ними возникли отношения, которые тот же свет называет любовью, то есть нечто столь же обманчивое и эфемерное, как и все в мире, чувство, которое с течением времени рассеется, как дым. Однако если наших влюбленных предоставить самим себе, они не станут ждать, пока время возьмет свое. Значит, весь вопрос теперь в том, будем ли мы с вами - только потому, что свет считает нас врагами, - по-прежнему сторониться друг друга и ждать сложа руки, пока они не бросятся друг другу в объятия, или мы после переговоров, которые сегодня благоразумно начали, соединим усилия - и тогда сможем разлучить их? - Я люблю племянницу, - сказал мистер Хардейл, помолчав. - Вам это может показаться странным, но я действительно люблю ее. - Странным? - повторил мистер Честер. Он не спеша налил себе второй стакан вина и достал из кармана зубочистку. - Вовсе нет, друг мой! Я тоже расположен к Нэду, - или, если употребить ваше слово, люблю его, раз уж так принято называть отношения между близкими родственниками. Да, мне очень нравится Нэд. Он - удивительно славный мальчик, и красивый притом. Правда, глупый еще и слабохарактерный, но не больше. Однако скажу вам прямо, совершенно откровенно, как я и обещал, что, не говоря уже о моем и вашем нежелании породниться, не говоря о различии вероисповедании (а это, черт возьми, тоже очень важное препятствие!), я никак не могу допустить такой брак. Мы с Нэдом не можем пойти на это. Это невозможно. - Обуздайте свой язык, если хотите продолжать разговор! - гневно воскликнул мистер Хардейл. - Я уже сказал, что люблю мою племянницу. Так неужели вы думаете, что я допущу, чтобы она бросила свое сердце под ноги человеку, в чьих жилах течет ваша кровь? - Вот видите, как полезно бывает поговорить начистоту, - спокойно заметил его собеседник. - Клянусь честью, я как раз собирался сказать вам то же самое. Я на удивление привязан к Нэду, я его просто обожаю, право, и даже если бы мы с ним решились пожертвовать своими интересами, остается это препятствие, совершенно непреодолимое... Как жаль, что вы не хотите выпить вина! Заметьте себе, - сказал мистер Хардейл, подойдя к столу и со всего размаха стукнув по нему кулаком, - тот кто думает, кто смеет думать, что я словом или детом поощрял это знакомство, тот клеветник! Да, клеветник, и уже одним этим предположением наносит мне тяжкое оскорбление. Мне и во сне не снилось, что она позволит ухаживать за собой человеку, мало-мальски вам близкому. - Хардейл, - отозвался мистер Честер, покачиваясь в кресле и одобрительно кивая головой, но глядя не на собеседника, а в огонь, - очень хорошо, что вы так пылко и красноречиво соглашаетесь со мной, это только доказывает ваше мужество и великодушие. Честное слово, я чувствую то же самое, но неспособен выражать свои чувства с такой силой и страстью, - вы же знаете, я человек вялый, с ленивым умом, и, надеюсь, извините меня... - Я запрещу ей переписываться и видеться с вашим сыном, хотя бы это стоило ей жизни, - продолжал, не слушая его, мистер Хардейл, в волнении шагая по комнате, - но постараюсь сделать это как можно мягче и осторожнее. На мне лежат обязанности, которые человеку моего склада совсем не по плечу, - и потому даже то, что они любят друг друга, для меня - новость, я узнаю это только сейчас от вас. - И сказать вам не могу, как я рад, что не ошибся в вас! - отозвался мистер Честер с самой изысканной любезностью. - Вы сами видите, что нам полезно было увидеться. Мы поняли друг друга и во всем согласны. Мы обо всем договорились и знаем, как нам действовать... Ну, почему вы не хотите попробовать вино вашего арендатора? Право, отличное вино. - А кто помогал Эмме и вашему сыну? - спросил мистер Хардейл. - Вы не знаете, кто был посредником между ними? - Ах, мало ли добрых людей на свете! Им помогали, мне думается, все, решительно все вокруг! - ответил ми стер Честер с улыбкой. - А больше всех - тот, кого я сегодня посылал к вам... - Этот полоумный? Барнеби? - Ага, и вы удивлены? Мне тоже очень трудно было этому поверить. Но я выпытал правду у его матери, очень славной женщины. Главным образом из ее-то слов я и понял, как далеко зашло у них дело, и тогда решил съездить сюда для переговоров с вами на нейтральной почве... А вы пополнели, Хардейл, но выглядите прекрасно. - Ну-с, я полагаю, мы обо всем переговорили, - прервал его мистер Хардейл с нескрываемым раздражением. - Могу вас заверить, мистер Честер, что моя племянница впредь будет вести себя иначе. Я обращусь к ее женскому сердцу, - добавил он тише, - постараюсь затронуть в ней гордость, честь, чувство долга... - Таким же образом я намерен воздействовать на Нэда, - сказал мистер Честер, носком сапога поправляя высунувшиеся сквозь каминную решетку головешки. Если в жизни и есть что-либо существенное, так разве только те священные чувства и естественные обязательства, какие должны связывать отца с сыном. Я напомню Нэду о требованиях религии и нравственности. Разъясню ему, что брак этот для нас совершенно неприемлем, ибо я рассчитывал, что он сделает хорошую партию и сможет прилично обеспечить меня на склоне лет. Он узнает, что целая свора наглых кредиторов предъявляет совершенна справедливые и законные требования, а уплатить им мы сможем только из приданого его жены. Словом, я ему докажу, что самые возвышенные и благородные человеческие чувства - сыновний долг, сыновняя любовь и все такое - решительно требуют от него, чтобы он похитил какую-нибудь богатую наследницу. - И как можно скорее разбил ей сердце? - бросил мистер Хардейл, натягивая перчатки. - Ну, это уж как ему будет угодно, - ответил мистер Честер, отхлебнув из стакана. - Это его дело! Ни за что на свете, Хардейл, я не стану вмешиваться в жизнь моего сына. Конечно, до известной границы, ибо узы, связывающие отца и сына, как известно, священны... Неужели же мне так и не удастся угостить вас стаканом вина? Ну что ж, воля ваша, воля ваша! - добавил он, снова доливая свой собственный стакан. - Послушайте, Честер, - начал мистер Хардейл после недолгого молчания, во время которого он несколько раз пристально взглядывал на улыбающегося собеседника, - там, где нужна ложь и хитрость, вы превзойдете самого дьявола... - Ваше здоровье! - сказал с легким поклоном мистер Честер. - Ах, простите, я перебил вас... - Так вот, - продолжал мистер Хардейл, - если трудно будет разлучить влюбленных, помешать их встречам, переписке, если, например, вы ничего не добьетесь от сына, что вы тогда думаете предпринять? - Ничего нет проще, мой друг, ничего легче. - Мистер Честер пожал плечами и удобнее расположился в кресле. - Тогда я пущу в ход те способности, которые вы мне приписываете, - хотя вы мне сильно льстите, честное слово, я далеко не заслуживаю ваших комплиментов, - и прибегну к обычным в таких случаях уловкам, чтобы вызвать в Нэде ревность и негодование. Вы меня поняли? - Короче говоря, так как цель оправдывает средства, то мы, чтобы разлучить Эмму и вашего сына, должны будем в крайнем случае прибегнуть к лжи и коварству, - сказал мистер Хардейл. - Что вы, что вы! Боже упаси! - Мистер Честер с наслаждением понюхал табаку. - Это будет не ложь, а так... немного дипломатии, немного ловкости... небольшая интрига - вот подходящее слово! - Очень жаль, что я всего этого не мог предвидеть и предупредить, - сказал мистер Хардейл, в волнении шагая по комнате. Он то останавливался, то снова принимался ходить, как человек, у которого на душе очень тревожно. - Но дело зашло так далеко, что сожаления и колебания бесполезны, - надо действовать. Хорошо, я по мере сил буду вам помогать. Во всей обширной сфере человеческих чувств и мыслей мы с вами сходимся только в этом одном. Да, цель у нас будет одна, но действовать мы будем порознь. Надеюсь, нам не понадобится больше встречаться? - Вы уже уходите? - сказал мистер Честер, вставая с учтивой грацией. - Я провожу вас и посвечу на лестнице. - Нет, пожалуйста, не трудитесь, - сухо возразил мистер Хардейл. - Я знаю дорогу. - Он слегка поклонился, надел шляпу, вышел, звеня шпорами, и, закрыв за собой дверь, стал сходить по ступеням, скрипевшим под его тяжелыми шагами. - Уф! Какое грубое животное! - промолвил мистер Честер, снова удобно располагаясь в кресле. - Чурбан неотесанный! Настоящий медведь! Джон Уиллет и его приятели, которые, сидя в большой комнате, настороженно прислушивались в ожидании, что сверху донесется звон шпаг или выстрелы, и уже заранее установили, в каком порядке им ринуться на зов (причем старый Джон предусмотрительно объявил, что он будет замыкать шествие), были крайне поражены, когда мистер Хардейл сошел вниз живой и невредимый, без единой царапины, велел привести лошадь и, сев на нее, с задумчивым видом медленно поехал прочь. Обсудив вопрос, друзья решили, что он оставил наверху своего противника умирающим, и спокойствие его - просто военная хитрость, чтобы отвлечь подозрения и избежать преследования. Предположив это, следовало немедленно идти наверх, и они уже готовились выступить в таком порядке, как было условленно заранее, но вдруг сверху донесся громкий звонок - видимо, гость энергично дернул колокольчик, и этот звон сразу опрокинул все их умозаключения, вызвав общее замешательство и недоумение. Наконец мистер Уиллет решился идти наверх в сопровождении Хью и Барнеби, как самых сильных и отважных из всех присутствующих. Они могли войти в комнату якобы затем, чтобы убрать стаканы. Под такой надежной охраной храбрый Джон смело вошел в комнату первым, на полшага впереди остальных, и бестрепетно выслушал приказ мистера Честера подать ему машинку для снимания сапог. Она была принесена, и Джон, подставив гостю могучее плечо, с жадным интересом заглянул в его сапоги, когда помог снять их; у него даже глаза на лоб полезли от удивления и разочарования, когда сапоги оказались совершенно пустыми, а он-то ожидал, что они полны крови. Джон не премину л внимательно осмотреть и самого мистера Честера в уверенности, что увидит в его теле изрядные дыры, проверченные шпагой противника. Не обнаружив таковых и убедившись в конце концов, что гость по-прежнему безмятежно спокоен и никакого беспорядка в его костюме и мыслях не заметно, старый Джон с тяжелым вздохом сказал себе, что дуэль в этот вечер, по-видимому, не состоялась. - А теперь, Уиллет, - промолвил мистер Честер, если спальня хорошо проветрена, я испробую вашу знаменитую кровать. - Комната проветрена, сэр, и теплее, чем только что поджаренные гренки, - ответил Джон, беря свечу с камина, и подтолкнул локтем сначала Барнеби, потом Хью, дав им таким образом понять, чтобы они шли с ним на случай, если джентльмен по дороге вдруг упадет без чувств или умрет от какого-то внутреннего повреждения. - Возьми вторую свечу, Барнеби, и ступай вперед! А ты, Хью, неси за нами кресло. В таком порядке (причем Джон продолжал вести тщательное наблюдение за гостем, поднося к нему свечу вплотную и то чуть не обжигая ему ноги, то рискуя спалить его парик, причем всякий раз сконфуженно извинялся) шествие вступило в лучшую спальню гостиницы, почти такую же просторную, как комната, из которой они пришли. Здесь, у камина, где потеплее, стояла большая старинная кровать с истертым парчовым пологом и резными колонками по углам, увенчанными каждая султаном из перьев, которые некогда были белыми, а теперь от пыли и времени приняли траурный вид и напоминали султаны погребальной колесницы. - Спокойной ночи, друзья, - сказал мистер Честер с приветливой улыбкой и, осмотрев комнату, уселся в кресло, придвинутое к огню его провожатыми. - Спокойной ночи! Барнеби, голубчик, ты надеюсь, молишься перед сном? Барнеби утвердительно кивнул головой. - Он бормочет какую-то бессмыслицу, сэр, и это называет молитвой, - угодливо пояснил Джон. - От такой молитвы толку мало. - А Хью? - спросил мистер Честер, оглянувшись на конюха. - А я и вовсе не молюсь, - отозвался Хью. - Но его молитвы, - он указал на Барнеби, - я слыхал. Хорошие молитвы! Он иногда лежит у меня в конюшне на соломе и поет их. А я слушаю. - Не человек, а сущее животное, сэр, - с достоинством шепнул Джон на ухо мистеру Честеру, - уж не взыщите, сэр. Если у него и есть душа, ее наверно так мало, что не стоит обращать внимание на его слова и поступки. Покойной ночи, сэр! Гость проникновенно и выразительно ответил: "Да благословит вас бог!" - и Джону оставалось только откланяться. Затем, приказав своим телохранителям идти вперед, он вышел из комнаты и предоставил мистеру Честеру отдыхать в древней кровати "Майского Древа". ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Если бы Джозеф Уиллет, объявленный Рыцарями-Подмастерьями вне закона, был дома в то время, когда знатный гость появился у дверей их гостиницы, то есть если бы, по иронии судьбы, этот день не оказался одним из тех шести дней в году, когда ему можно было на несколько часов отлучаться из дому без спросу и без риска получить нагоняй, - Джо, конечно, сумел бы всеми правдами или неправдами проникнуть в тайну мистера Честера и выяснить цель его приезда так досконально, как если бы был его поверенным. Он немедленно предупредил бы влюбленных о грозящей им опасности и помог бы им разумным и своевременным советом, ибо Джо всей душой сочувствовал молодой паре и готов был доказать это, пустив в ход всю свою находчивость и энергию. Объяснялась ли такая готовность Джо расположением его к молодой девушке, история которой почти с колыбели вызывала в нем необычайно живой интерес к ней, или его преданностью молодому Честеру, чье доверие он завоевал своей сметливостью и тем усердием, с каким оказывал Эдварду важные услуги в качестве разведчика и посредника? Были ли тут и другие побудительные причины - например, естественное для человека молодого сочувствие влюбленным, или постоянные нотации и несносные придирки со стороны почтенного родителя, или тайные сердечные дела самого Джо вызывали в нем товарищеское чувство к Эдзарду и Эмме Хардейл, - трудно сказать. Да и не стоит доискиваться истинных причин, поскольку Джо в тот день отсутствовал и не имел возможности делом доказать свою преданность. Было двадцать пятое марта - этот день, как большинство из вас знает по собственному горькому опыту, с незапамятных времен является одним из тех тягостных дней, которые носят название "платежных". Старый Джон Уиллет считал долгом чести каждый год двадцать пятого марта расплачиваться звонкой монетой с одним лондонским винокуром и виноторговцем, своим поставщиком. И так же неизменно, как неизменно наступало каждый год это число, Джо отправлялся в Лондон, чтобы передать виноторговцу из рук в руки холщовый мешочек с точной суммой долга - ни пенни больше, ни пенни меньше. Ездил Джо всегда на старой серой кобыле. В уме мистера Уиллета-старшего крепко засела смутная идея, будто эта кобыла, если отправить ее на скачки, несомненно может получить какой-нибудь призовой кубок. Но кобыла никогда не пробовала своих сил на таком поприще, и вряд ли это было возможно в будущем, ибо ей было уже лет четырнадцать, а то и пятнадцать, она страдала запалом и потому шла очень медленно. Более всего выдавали ее возраст облезлые хвост и грива. Несмотря на эти мелкие недостатки, хозяин чрезвычайно гордился своей лошадью, и, когда Хью в тот день подвел ее к крыльцу, Джон удалился за стойку и в уединении своей лимонной рощи даже несколько раз громко засмеялся от избытка восторга и гордости. - Да, вот это лошадка, Хью! - сказал он, когда, снова обретя душевное равновесие, появился на пороге. Красота! До чего ретива! Какая кость! Костей без всякого сомнения было достаточно - это самое, должно быть, подумал и Хью, сидя боком в седле в ленивой позе и согнувшись так, что подбородок его почти упирался в колени. Не пользуясь ни свободно болтавшимися стременами, ни уздечкой, он разъезжал взад и вперед по зеленой лужайке перед домом. - Смотри же, береги ее, парень, - сказал Джон, обращаясь на сей раз не к безмолвному Хью, а к своему сыну и наследнику, который появился на крыльце, уже совсем одетый и готовый в путь. - Не пускай ее вскачь. - Да мне это вряд ли удалось бы, отец, - отозвался Джо, безнадежно глядя на кобылу. - Ну, ну, пожалуйста, без дерзостей, сэр! - осадил его мистер Уиллет. - А чего тебе еще нужно? Тебе, пожалуй, и дикий осел или зебра покажутся слишком смирными? Ты хотел бы скакать на рычащем льве, не так ли? Помалкивай уж лучше! Когда мистер Уиллет в спорах с сыном, истощив все свое красноречие, переставал задавать вопросы, на которые Джо никогда не отвечал, он обычно кончал свой монолог приказом Джо замолчать. - И что только в голове у этого мальчишки? - продолжал мистер Уиллет после того, как некоторое время в сильнейшем изумлении таращил глаза на сына. - Заломил шапку набекрень, как настоящий разбойник! Уж не собираетесь ли вы пристукнуть виноторговца, сэр? - Нет, - сказал Джо отрывисто. - Не собираюсь. Так что можешь быть спокоен, отец. - Что за воинственный вид у этого шалопая! - не унимался мистер Уиллет, осматривая сына с головы до ног. - Каковы заносчивость и спесь, какая сердитая мина! И зачем это ты нарвал столько крокусов и подснежников? - Букетик совсем маленький, -оправдывался Джо, краснея. - И, надеюсь, ничего дурного нет в том, что я захвачу его с собой. - Хорош делец! - презрительно отчеканил мистер Уиллет. - Воображает, что виноторговцев интересуют цветочки! - Ничего подобного я не думаю, - возразил Джо. Пусть нюхают своими красными носами бутылки и кружки. Цветы я везу Варденам. - А мистеру Вардену, по-твоему, очень нужны твои крокусы? - Не знаю, и, по правде говоря, мне это безразлично, - отрезал Джо. - Давай деньги, отец, и отпусти меня поскорее. - На, возьми и береги их, - сказал Джон. - Да смотри, не очень торопись ехать обратно, дай кобыле хорошенько отдохнуть. Слышишь? - Слышу, - ответил Джо. - Отдохнуть ей, конечно, понадобится. - И не слишком роскошествуй в "Черном Льве", продолжал Джон. - Это ты тоже заруби себе на носу. - А почему я не могу иметь свои карманные деньги? - уныло сказал Джо. - Почему ты против этого, отец? Всякий раз, когда ты посылаешь меня в Лондон, мне разрешается только пообедать в "Черном Льве", с тем, что ты сам заплатишь за этот обед, когда будешь в Лондоне. Неужели мне нельзя доверить несколько шиллингов? Зачем ты меня обижаешь? Не могу я спокойно терпеть такую несправедливость! - Скажите пожалуйста! Он желает иметь свои деньги! - воскликнул Джон, словно не веря ушам. А что ты называешь деньгами - гинеи? Разве у тебя нет карманных денег? Разве, кроме денег на уплату дорожного сбора, я не отсчитал тебе еще шиллинг и шесть пенсов? - Шиллинг и шесть пенсов! - сказал Джо с презрением. - Да, сэр, шиллинг и шесть пенсов! В твои годы я и в руках никогда не держал и не видывал даже такой кучи денег! Шиллинг даю тебе на всякий случай - кобыла может потерять подкову и мало ли что еще. А шесть пенсов - это на развлечения в Лондоне. И советую тебе - поднимись на Монумент* и посиди - это самое лучшее развлечение. Там не будет никаких соблазнов - ни вина, ни женщин, ни беспутной компании. Сиди себе и думай. Так я развлекался в твоем возрасте. Джо, ничего не ответив, велел Хью подвести лошадь, вскочил в седло и поехал со двора. Такой ловкий и смелый наездник заслуживал лучшего коня. Джон, стоя на крыльце, провожал их глазами (вернее - свою серую кобылу, на Джо он и не глядел) и только минут через двадцать после того, как ездок и лошадь скрылись из виду, он сообразил, что они уехали, медленно вошел в дом, и скоро уже сладко дремал за стойкой. Горемычная кобыла, источник постоянных мучении Джо, плелась, сама выбирая дорогу, пока гостиница не осталась позади. Тут она, согнув ноги, как марионетка, неуклюже и топорно подражающая галопу, сразу прибавила шагу - опять-таки по собственному почину. Видимо, обычный маршрут всадника был ей хорошо знаком, и это-то побудило ее перейти на рысь и свернуть на 6оковую тропу меж изгородей, которая шла вовсе не к Лондону, а параллельно проезжей дороге и, пролегая в нескольких стах ярдов от "Майского Древа", в конце своем упиралась в ограду парка. В парке стоял большой старый кирпичный дом, тот самый Уоррен, о котором уже упоминалось в первой главе. Круто остановившись в рощице около дома, лошадь была явно очень довольна, когда всадник, соскочив, привязал ее к дереву. - Стой тут, старуха, - сказал Джо, - а я пойду - узнаю, не будет ли каких поручений. Предоставив лошади щипать чахлую травку, насколько ей это позволяла привязь, он вошел в парк. Через две-три минуты дорожка привела его к самому дому, и он, прохаживаясь мимо него, беспрестанно поглядывал украдкой на окна, в особенности - на одно из них. Дом был мрачный, безмолвный, с гулкими дворами, давно необитаемыми башнями и анфиладой запертых комнат, где все обветшало и постепенно разрушалось. Расположенный террасами парк, темный от густой тени, навевал гнетущую печаль. Высокие чугунные ворота, много лет не открывавшиеся и побуревшие от ржавчины, повисли на ослабевших петлях и заросли высокой буйной травой, - казалось, они пытались уйти в землю и скрыть в благодетельной гуще зелени следы своей унылой старости и ветхости. Украшавшие стены барельефы фантастических чудовищ, позеленевшие от времени и сырости и кое-где замшелые, имели вид зловещий. Даже жилая часть дома, которая содержалась в порядке, наводила тоску той же мрачностью и запустением - казалось, радость изгнана отсюда навсегда. Труднобыло вообразить себе в этих печальных, темных покоях ярко пылающий огонь в камине, трудно было поверить, что в этих неприветных стенах чье-то сердце может узнать счастье или беспечное веселье. Все это было, но давно миновало, и казалось, что видишь перед собой лишь призрак дома, вернувшийся в своем былом обличье на место, где он стоял когда-то. Мрачный вид и запущенность дома объяснялись, вероятно, смертью прежнего владельца и характером нынешнего, но при воспоминании о том, что здесь произошло, людям невольно приходило на мысль, что дом этот - самое подходящее место для такого злодеяния и, быть может, ему даже предопределено было стать ареной ужасной драмы. Под влиянием таких мыслей пруд, где найдено было тело управляющего, казался людям каким-то особенно черным и угрюмым, колокол на крыше, возвестивший в тот вечер полночному ветру об убийстве, представлялся страшным призраком, и зазвони он сейчас, у всех волосы встали бы дыбом, а когда голые ветви наклонялись друг к другу, то чудилось, будто они тихонько шепчутся о преступлении. Джо ходил взад и вперед по дорожке, время от времени останавливался, делая вид, что рассматривает дом и любуется пейзажем, или прислонялся к дереву в беспечно-равнодушной позе праздного зеваки, но при этом все время следил за тем окном, на котором с самого начала было сосредоточено его внимание. Так прошло с четверть часа - и, наконец, в этом окне мелькнула белая ручка. Увидев сделанный ему знак, Джо с почтительным поклоном отошел от дома и, когда уже садился на лошадь, пробормотал про себя: "Значит, сегодня поручений нет". Однако его франтоватый вид, лихой залом его шляпы, вызвавший негодующий протест мистера Джона Уиллета, и букет весенних цветов - все свидетельствовало, что, если у Джо нет чужих поручений, зато есть у него в Лондоне собственное дельце, связанное с особой, интересующей его больше, чем какой-то виноторговец или даже слесарь. Так оно и было. Рассчитавшись с виноторговцем (этот почтенный старец торговал в погребке около набережной Темзы, и лицо у него было такое багровое, как будто он всю жизнь собственной головой поддерживал массивные своды своего погреба) и получив от нею расписку, Джо ушел, отказавшись от четвертого стакана старого хереса, чем несказанно удивил краснолицего джентльмена, который, вооружившись буравом, собирался сделать набег по меньшей мере еще на два десятка покрытых пылью бочонков и после ухода гостя долго еще стоял как истукан, словно пригвожденный к стене своего погреба. А Джо дошел до Уайтчепла и, управившись со скромным обедом в "Черном Льве", презрев совет отца насчет Монумента, направился прямо к дому слесаря, куда его влекли прекрасные глаза Долли Варден. Джо был парень далеко не робкого десятка, однако, добравшись до угла улицы, на которой жили Вардены, он долго не решался подойти прямо к дому. Сначала доходил минут пять по соседней улице, потом пять минут - по другой... Потеряв таким образом целых полчаса, он, наконец, очертя голову, устремился вперед и с пылающим лицом и громко стучавшим сердцем вошел в полную дыма мастерскую. - Эге! Это Джо Уиллет или его тень? - сказал Варден, выходя из-за конторки, на которой он производил какие-то подсчеты, и глядя на гостя через очки. Кажется, живой Джо. Вот это здорово! Ну, что поделывает славная чигуэлская братия, Джо? Как там у вас, а? - Да как всегда, сэр, воюем понемножку. - Ну, ну, побольше терпения, Джо, - сказал слесарь. - У всех старых людей есть слабости, и с ними надо мириться. А как твоя кобыла? Все так же легко делает четыре мили в час? Ха-ха-ха!.. Что это у тебя, Джо? Ого, букет! - Ну, какой там букет! Только несколько цветочков. Я хотел... для мисс Долли... - Нет, нет, - сказал Гейбриэл вполголоса, качая головой. - Зачем Долли? Поднеси их ее матери, Джо. Так будет гораздо лучше. Ты не против того, чтобы отдать их миссис Варден, а, Джо? - Конечно, нет, сэр, - ответил Джо, не очень успешно пытаясь скрыть свое разочарование. - С большим удовольствием, сэр... - Ну, вот и хорошо, - слесарь похлопал его по плечу. - Ведь тебе безразлично, кому их отдать, не так ли? - Совершенно безразлично, сэр. - Боже, какого труда ему стоило выжать из себя эти слова! Они просто застревали у него в глотке. - Ну, так пойдем, - сказал слесарь. - Меня как раз звали чай пить. Она в столовой. "Она"? Кто же - мать или дочка?" - подумал Джо. Но слесарь, как будто подслушав этот мысленный вопрос, рассеял все сомнения гостя. Подойдя к двери, он сказал: - Милая Марта, у нас гость, молодой Уиллет. Миссис Варден считала "Майское Древо" чем то вроде западни для мужской половины рода человеческого, ловушки, расставленной для мужей, а хозяина этого трактира и всех его пособников и покровителей - ловцами христианских душ. Более того - она была убеждена, что под мытарями и грешниками, о которых говорится в священном писании, следует разуметь именно трактирщиков, имеющих патент на торговлю спиртными напитками. Все это никак не могло расположить ее к неожиданному гостю, и миссис Варден немедленно пришла в крайне расслабленное состояние, а когда ей почтительно преподнесли крокусы и подснежники, она, по зрелому размышлении, решила, что это они - виновники охватившей ее слабости. - Боюсь, что я ни минуты больше не смогу оставаться здесь из-за этого запаха, - сказала почтенная дама. - Вы не обидитесь, если я их выставлю за окно? Джо попросил ее не стесняться и даже пытался улыбнуться, глядя, как его букет отправляют на наружный подоконник. Если бы кто-нибудь знал, какого труда ему стоило собрать эти цветы, с которыми поступили так бесцеремонно! - Ох, слава богу, избавилась от них! - сказала миссис Варден. - Мне сразу легче стало. - И действительно, она заметно оживилась. Джо вслух выразил удовольствие по этому поводу. Он все время старался показать, что его ничуть не интересует вопрос, где Долли. - Все вы там, в Чигуэлле, - ужасные люди, мистер Джозеф, - начала миссис Варден. - Напрасно вы так думаете, мэм, - возразил Джо. - Да, да, вы самые жестокие и отчаянные люди на всем свете - продолжала миссис Варден, закусив удила. - Не понимаю, как ваш отец может так поступать! Ведь он сам бы1 женат. То, что это - его хлеб, ничуть его не оправдывает. Я готова была бы уплатить в двадцать раз больше чем тратит Варден, только бы он приезжал домов в таком виде, как подобает порядочному и трезвому мужу. По-моему, нет ничего противнее и возмутительнее вина. - Полно тебе, Марта, милая, - весело заметил слесарь. Давайте-ка пить чай и не поминать о пьяных. Их нет, и Джо такой разговор, наверное, неприятен. В этот критический момент появилась мисс Миггс с гренками. - Не сомневаюсь, что он