а-то ведь возилась она в деревянных сарайчиках за жилищами, хвосты грызунов хлестали ее по лодыжкам, она наблюдала, как спа- [236] риваются собаки, как шлюха ведет клиента в свою грязную постель, как пьяница мочится сквозь спицы тележек. Он никогда не знал голода, не дрожал до синевы по ночам, страхи не загромождали его жизнь, он сам как бы искал их или чего-то, что связано с ними, он не знал, что есть на свете люди, которые вовсе не жаждут их познать. Наряду с этим он обладал особым зрением, иной раз он мог проникать в предметы, он видел порой невидимые краски и никогда не удивлялся совпадениям. В глазах его поворачивалась некая планета, голубая и зеленая с желтым. Однажды они, по обыкновению, играли на пляже, когда солнце вдруг подернулось дымкой и с моря подул ветер. По их спинам пробежал холодок. Они встали и увидели идущие над океаном тяжелые черные тучи. Они рванули в отель. Начался дождь. Тяжелые капли выбивали в песке маленькие кратеры. Через минуту это уже был ливень. Они укрылись под досками променада в полумиле от отеля. Скорчившись там, слушали шум дождя и смотрели, как появляются лужи. Под променадом была настоящая свалка. Битое стекло и гниющие рыбьи головы с вылупленными глазами, оторванные ножки крабов, ржавые гвозди, сломанные доски, куски дерева, морская звезда, твердая как камень, масляные пятна, тряпки с засохшей кровью. Они выглянули из своей пещерки. В море поднимался шторм, небо светилось зеленым свечением. Молния расколола небо, как шрапнельная бомба. Шторм наказывал океан, задавал ему взбучку, терзал, запугивал. В эту минуту не видно было даже волн, но лишь какое-то бессмысленное разбухание. Престраннейшее освещение становилось все более интенсивным, небо желтело. Ударил [237] гром, как будто страшная прибойная волна поднялась в небе, ветер хлестал по пляжу, закручивая песок. Сквозь дождь, и ветер, и пылающий свет брели, сгибаясь, две фигуры. Они то вглядывались вдаль, защищая глаза ладонями, то кричали во все стороны, делая из ладоней рупор. Дети смотрели на них, не двигаясь. Это были Мать и Тятя. Они спотыкались в мокром песке. Ветер облепил их одежду. Они прорывались к набережной. Черные волосы Тяти прилипли ко лбу и отсвечивали. Волосы Матери мокрыми прядями падали на лицо и плечи. Они искали детей. Взывали. Спотыкались. Бежали. Взывали. Они будто потеряли рассудок. Дети выбежали под дождь. Когда Мать увидела их, она упала на колени. Через мгновение все четверо были вместе, обнимаясь, увещевая и смеясь. Мать и смеялась, и плакала одновременно. "Где вы были, где вы были? Вы нас не слышали?" Тятя подхватил свою дочку на руки. "Слава богу, - бормотал барон, - слава богу". Сквозь дождь и этот странный свет они суматошно поспешили назад к отелю. Промокли до костей. Тятя не мог удержаться и то и дело посматривал на промокшую Родительницу. Она выглядела так молодо с мокрыми своими волосами, упавшими на плечи. Юбки ее прилипли к чреслам, она нагибалась, чтобы оторвать их от тела, но ветер и дождь снова безобразничали. Когда они обнаружили, что дети пропали, они побежали на пляж, и там она сняла свои туфли и взяла его за руку, ища поддержки. Сейчас она шла, обняв детей за плечи, и он узнал в ее мокрых формах ту обильную телом дивную женщину с картины Уинслоу Хомера, которую вытягивают из моря буксирным тросом. Да есть ли человек, который не рискнул бы своей жизнью ра- [238] ди такой женщины, хотел бы я знать. Она показала на горизонт: полоска голубизны появилась над океаном. Внезапно Тятя обогнал всех и сделал кульбит. Потом прошелся колесом. Потом встал на руки и зашагал вниз головой. Вот уж хохотали дети. Родитель проспал весь этот дивный инцидент. Он стал страдать бессонницей по ночам и "добирал" после обеда. Он чувствовал себя усталым. В газете он читал о растущем в конгрессе движении за налоги на доход. Вот первый признак окончания лета. Он регулярно звонил по телефону на свой заводик в Ныо-Рошелл. Дома пока все было спокойно. О черном убийце ничего не было слышно. Бизнес по-прежнему шел в гору, заказов было все больше. Ничто, однако, не успокаивало его. Ему наскучил пляж и океанские купания. Пора вернуться к нормальной жизни. Сколько можно торчать в Атлантик-Сити? Иногда он просыпался и чувствовал, что время и события прошли, а он остался еще более уязвимым, чем когда-либо. Он даже находил их нового друга, барона, временами отталкивающим. Родительница, напротив, привязалась к барону, но у Отца не было к нему никаких особых чувств, кроме легкого, моментами, отвращения. Он хотел бы запаковаться и тронуться, но его сдерживало то, что Мать чувствовала себя здесь в безопасности. Ей хотелось дождаться здесь завершения колхаусовской трагедии. Он-то знал, что это самообман. К ужасу отельной прислуги, она стала брать черненького бэби за свой стол в обеденной зале. Отец взирал на ребенка с мрачноватым достоинством. За завтраком на следующий день после шторма он открыл газету и увидел на первой странице фотографию папочки. Банда Колхауса взломала са- [239] мый знаменитый депозитарий искусства - библиотеку Пирпонта Моргана на 56-й улице. Они забаррикадировались внутри и угрожают все это уничтожить. Чтобы продемонстрировать свою силу, они швырнули на мостовую из окна страшную гранату. Отец смял газету. Часом позже его вызвали к телефону: звонили из офиса окружного прокурора Манхэттена. Во второй половине дня, сопровождаемый самыми добрыми и взволнованными пожеланиями Матери, он отправился поездом в Нью-Йорк. 35 Даже тому, кто пристально следил за этим делом с самого начала, колхаусовская стратегия мести должна была бы показаться окончательным доказательством его ненормальности. Чем иным объяснишь, что трусливый и жалкий Уилли Конклин обернулся Пирпонтом Морганом, самой значительной фигурой своего времени? Восемь человек убито, перебиты лошади, разрушены здания, целый городок еще сотрясается от ужаса, а его амбициям все нет границ. Но, может быть, законы несправедливости, этого зеркала вселенной, противны всем принципам цивилизации? Впрочем, из дневника Младшего Брата мы узнаем, что команда Колхауса разработала довольно последовательный план. Поскольку Конклин в ирландских кварталах был неуловим в той же степени, что Колхаус в Гарлеме, нужен был заложник. После двух ночей дискуссии выбор пал на Моргана. Более чем любой мэр или губернатор он представлял в сознании Колхауса [240] власть белых. Годами карикатуристы и художники создавали его образ в цилиндре и с сигарой как абсолютное воплощение власти. Великих феодалов Нью-Йорка можно было заставить отдать целую армию брандмейстеров и целый флот "моделей-Т" как выкуп за Моргана. Увы, Колхаус доверил разведку двум своим юношам, которые знали не очень-то хорошо город ниже 100-й улицы, а еще хуже образ жизни богачей. Когда разведчики определили, что Морган располагается в двух домах - в "браунстоуне" и во дворце белого мрамора, - они, конечно, решили, что резиденция - в мраморе. МБМ, без сомнения, заметил бы ошибку, но он был оружейником, он лежал на дне крытого фургончика, нагруженного взрывчаткой и снаряжением. Фургончик задом подошел к воротам библиотеки, и МБМ подали команду разгружать. Он откинул брезентовый полог, выглянул и закричал, что это не то здание. Однако обратного пути уже не было. Охранник лежал мертвым, в отдалении слышались полицейские свистки. Вся округа была взбаламучена. Заговорщики разгрузили фургон, закрыли болтом тяжелые ворота и заняли предписанные позиции. Потом Колхаус произвел быструю инспекцию добычи. "Ничего не потеряно, - сказал он, - мы хотели взять этого субъекта, а взяли его добро, это одно и то же". Так уж случилось, что Пирпонта Моргана вообще не было в это время в Нью-Йорке. Уже два дня, как он плыл на пароходе "Кармания" в Италию. Он начинал свое медленное паломничество в Египет. Таким образом, вся эта акция, плохо и не ко времени организованная, приобретала особую прелесть. [241] Почти немедленно помощнички из компании Джей Пи Моргана были информированы о случившемся. Они дали "беспроволочную" на "Карманию", чтобы получить от старика инструкции. Неизвестно почему - быть может, из-за поломки телеграфа, - "Кармания" не ответила, и посему, оставшись без инструкций, полиция не знала, что делать, а только лишь оцепила квартал между 36-й и 37-й улицами между Мэдисон авеню и Парк авеню. Уличное движение было отведено, вдоль оцепления взад-вперед галопировала конная полиция. Звуки города, казалось, разбивались здесь о стену молчания. Даже толпа стояла молча. К ночи зажглись лампы, получавшие питание от передвижных генераторов. Зеваки ощущали под ногами грохот этих генераторов, словно рык приближающегося землетрясения. Полиция была повсюду - в фургонах, в седлах, в пешем строю. Толпа все увеличивалась. Граната, которую Младший Брат швырнул из окна после громогласного предупреждения, разорвала тротуар, и теперь прямо напротив ворот библиотеки зиял огромный кратер. На дне его вода, вырвавшаяся из поврежденной трубы, пузырилась, словно минеральный источник. Стекла были выбиты из окон по всему кварталу. Наискосок через улицу находилась какая-то частная резиденция - "браунстоун", изрядно пострадавший от взрыва. Владельцы его предпочли скрыться, разрешив полиции использовать дом как штаб-квартиру. Полиция обнаружила, что можно безнаказанно входить в этот дом и даже свободно передвигаться по той стороне 36-й улицы, если не переступать через бордюр. Дом тогда наполнился чинами управления и [242] представителями городских властей, все они по мере того, как ситуация прояснялась, кивали друг на друга и старались спихнуть ответственность на кого-нибудь повыше. В конце концов в окружении свиты лейтенантов, капитанов и инспекторов на место происшествия прибыл окружной прокурор Нью-Йорка Чарльз Эс Уитмен. Уитмен основательно прославился на процессе лейтенанта-преступника Бекера. Последний нанял четырех головорезов - Кровавого Джипа, Даго Фрэнка, Беленького Льюиса и Луи Левшу - для того, чтобы они убили его врага, известного игрока Германа Розенталя. На процессе прокурор потребовал смертной казни, и приговор был таков. Благодаря этому грандиозному делу Уитмен стал потенциальным кандидатом на пост мэра Нью-Йорка. Поговаривали даже и о выдвижении его кандидатуры на президентское кресло. Он как раз собирался сбежать из Нью-Йорка на летние вакации в Ньюпорт, в сорокакомнатное логово знаменитой дамы - миссис Стивезант-Рыбчик. Он был совсем недавно представлен ей другой, тоже великосветской дамочкой миссис Оу Эйч Пи Белмонт. Он очень ценил эти связи, однако, когда услышал про новости, не смог удержаться и прибыл на 36-ю. Он полагал, что это его долг как будущего президента. Он любил фотографироваться. Явившись, Уитмен немедленно взял инициативу в свои руки, и все тут же признали его авторитет, не исключая и врага, проклятого холерика мэра Уильяма Джей Гейнора. Это было отражением политической реальности, как полагал окружной прокурор. Он глянул на часы и решил, что у него есть, пожалуй, несколько минут, чтобы покончить с делом этого безумного "хорька". [243] Он запросил из архитектурной фирмы Чарльза Маккима и Стэнфорда Уайта схемы и планы библиотеки. Изучив их, он назначил в разведку одного атлетически сложенного постового офицера. Офицер сможет довольно легко пробраться по крыше и стеклянному своду главного холла и оттуда определить, сколько же ниггеров засело внутри. Офицер отправился на дело через сад, соединявший библиотеку с моргановской резиденцией. Уитмен и другие чины ждали результатов в импровизированной штаб-квартире. Вдруг небо ярко вспыхнуло, грянул взрыв, а за ним последовал вопль агонии. Уитмен побледнел. "Они заминировали это проклятое место", - сказал он. Кто-то добавил: "Парень, должно быть, убит на месте". - "Все же ему немного повезло, - добавил другой, - в противном случае никто бы не смог вытащить его оттуда". Все помрачнели. Все смотрели на Уитмена. Он приказал позвать репортеров и заявил им, что в библиотеке засело не меньше дюжины, а то и два десятка негодяев. 36 В последующие часы окружной прокурор Уитмен проводил совещание за совещанием. Полковник, командовавший милицией Манхэттена, настаивал на полновесной военной акции. Это так встревожило одного из моргановских референтов, длинного нервного субъекта в пенсне, сжимавшего руки на груди будто какая-то дива из "Метрополитен-оперы", что он начал дрожать как в лихорадке. "Да знаете ли вы ценность всех [244] наших накоплений! У нас там четыре шекспировских фолио! (Первое собрание сочинений Шекспира, изданное в 1623 году - Прим. перев.) У нас там Библия Гутенберга на пергаменте! Семьсот инкунабул и письмо на пяти страницах Джорджа Вашингтона"! Полковник помахал пальцем в воздухе. "Если мы не займемся этим сукиным сыном, если мы не оторвем ему яйца, любой ниггер в этой стране сможет брать вас за глотку! Где вы тогда будете с вашими библиями?" Уитмен шагал взад-вперед. Городской инженер сказал, что если бы можно было починить водопровод, они бы попытались прорыть туннель под фундаментом библиотеки. "Сколько времени вам нужно на это?" - спросил Уитмен. "Два дня", - ответил инженер. Кто-то предложил применить ядовитый газ. "Неплохая идея, - согласился Уитмен, - можно уничтожить все живое на Ист-Сайде". Он начинал раздражаться. Библиотека была построена из подогнанных мраморных блоков. Даже лезвие ножа нельзя было просунуть между ними. Все заминировано, черт побери, и из каждого окна смотрит пара внимательных "хорьковых" глаз. Уитмену пришла идея обратиться за советом к полицейским офицерам. Старый сержант с многолетним уличным стажем, ветеран "Адской кухни" и "Тендерлойна", высказался в таком духе: "Главная штука в том, сэр, чтобы втянуть этого Колхауса Уокера в разговор. Любое толковище успокаивает маньяка, даже вооруженного. Вы с ним начинаете толковать, он с вами начинает толковать, и вот уже ситуация в ваших руках, сэр". Уитмен, надо сказать, не лишенный огонька, взял мегафон, вышел на улицу и прокричал Колхаусу, что [245] хочет поговорить с ним. Он размахивал своей соломенной шляпой. "Если есть проблемы, - кричал он, - мы их можем вместе решить". Он стоял там несколько минут, крича и махая шляпой. Потом вдруг открылось маленькое окошечко возле парадного входа. Цилиндрический предмет вылетел оттуда на улицу. Уитмен рванул назад, а люди в доме рухнули на пол. Ко всеобщему удивлению, взрыва не последовало. Через несколько минут кто-то посмотрел в бинокль и доложил, что предмет является серебряной кружкой с крышкой. Офицер выбежал на улицу, схватил кружку и вернулся бегом. Средневековое серебро, рельеф с охотничьей сценой. "Семнадцатый век, - сказал нервный хранитель сокровищ мистера Моргана, - кружка принадлежала Фридриху Саксонскому". - "Я по-настоящему рад слышать это", - сказал Уитмен. Сняли крышку и нашли внутри кусок бумаги с телефонным номером. Референт сказал, что это как раз его телефон, оттуда. Окружной прокурор лично взялся звонить. Он присел на край стола, держа говорилку в левой руке, а наушник в правой. "Алло, мистер Уокер, - сказал он сердечно, - это вам такой Уитмен звонит, окружной прокурор". Он был потрясен спокойным, деловым тоном негра. "Мои требования прежние, - сказал голос в трубке. - Я хочу получить машину в той же кондиции, в какой она была до того, как мне преградили путь. Вернуть Сару вы мне не можете, но за ее жизнь я требую жизнь брандмейстера Конклина". - "Колхаус, - сказал Уитмен, - вы же знаете, что я представитель правосудия, и я никак не могу действовать вне закона, то есть я не могу вам отдать этого человека за здорово [246] живешь. Вы ставите меня в несостоятельную позицию, дорогой. Тем не менее я обещаю вам, что лично расследую все дело, выясню все статусы, все до точки. Однако, я не могу для вас сделать ничего, пока вы сидите там, внутри". Колхаус, казалось, не слышал его. "Даю вам сутки, - сказал он. - Потом я взорву все это дело". Отбой. "Алло, - кричал Уитмен, - алло, алло". Он приказал оператору соединить еще раз. Ответа не было. Уитмен послал телеграмму миссис Стивезант. Надеюсь, вы читаете газеты, миледи. Его глаза, склонные к некоторому выпячиванию, теперь просто вылупились, лицо горело. Он снял пиджак и расстегнул жилет. Попросил постовых принести ему виски. Он знал, что Красная Эмма Голдмен сейчас в Нью-Йорке. Немедленно арестовать! Выглянул из окна. Пасмурный, неестественно темный день. Дождь, улицы блестят. Горят фонари. Белый греческий дворец через улицу светится под дождем. Какая мирная картина! В этот момент до Уитмена дошло, что смирение комиссара Райнлэндера Уолдо и всех этих хренов из управления полиции перед ним, Уитменом, суть не что иное, как желание впутать его в политически опасное дело. С одной стороны, он охраняет интересы Моргана, чьи реформационные комитеты богатых республиканцев-протестантов финансировали расследование коррупции в католическом-демократическом управлении полиции. С другой стороны, ему приходится защищать собственную репутацию как жесткого О. П., который знает, как действовать с преступными классами. Для этого нужно как можно скорее выбить из седла этого негра. Ему принесли стакан виски. Только один, только чтобы нервы унять, сказал он сам себе. [247] Тем временем полиция уже стучалась в дверь Эммы Голдмен на 13-й улице Западной части города. Эмма не удивилась. У нее всегда был наготове чемоданчик со сменой белья и с книжкой. Со времени убийства президента Мак-Кинли она всегда - привычно уже и даже скучновато - обвинялась в подстрекательстве словом и делом, если случались в Америке насилия, стачки и мятежи. Для блюстителей порядка стало как бы делом принципа пристегнуть ее к любой истории. Она надела шляпу, взяла чемоданчик и прошагала за дверь. В фургоне она сказала конвойному офицеру: "Вы можете мне не верить, но я с удовольствием отдохну в вашей тюряге. Это единственное место, где я могу расслабиться". Голдмен, конечно, не знала, что один из группы Колхауса - тот самый молодой человек, которого она недавно так рьяно жалела, этот буржуазный любовник презренной шлюхи. Сидя перед столом сержанта в полицейской части на Сентр-стрит, она сделала заявление прессе "Мне жаль пожарников Вустера. Жаль, что их убили. Однако, как я понимаю, негра довели до ручки, над ним издевались, он потерял свою невесту, невинную молодую женщину. Как анархист, я аплодирую захвату собственности мистера Моргана, потому что мистер Морган сам захватчик". Репортеры забросали ее вопросами: "Он ваш последователь, Эмма?", "Вы знаете его?", "Вы связаны с этим делом?" Голдмен улыбнулась и покачала головой. "Угнетатель - капитал, друзья. Капитал притесняет нас всех. Колхаусу Уокеру не нужна была Красная Эмма, чтобы понять это. Для этого ему нужно было только страдание". Через час экстренные выпуски газет уже рассказывали об аресте. Журналисты обильно цитировали заяв- [248] ление Голдмен. Уитмен стал сомневаться, мудро ли было давать ей такую трибуну. Впрочем, определенная польза была извлечена. Президент Нормального и Индустриального института в Тэскиджи Букер Ти Вашингтон находился в этот момент в городе, он изыскивал дополнительные суммы для своих фондов. В огромном холле Союза медников на Астор-плейс он отступил от подготовленного текста и выразил сожаление по поводу замечаний Голдмен, а также резко осудил акцию Колхауса. Какой-то репортер позвонил Уитмену и рассказал ему об этом. Немедленно окружной прокурор связался с великим просветителем и попросил его приехать, чтобы употребить весь свой авторитет для разрешения кризиса. "Я буду", - сказал Букер Ти Вашингтон. Полицейский эскорт был послан за ним, и вскоре Вашингтон, извинившись перед хозяевами торжественного ленча в его честь, отбыл на передний край борьбы, сопровождаемый аплодисментами. 37 Букер Ти Вашингтон - самый знаменитый американский негр своего времени. Со дня основания института в Тэскиджи, штат Алабама, он стал ведущим пропагандистом профессиональной подготовки для цветного народа. Он был против вовлечения негров в вопросы политического и социального равенства. Он написал бестселлер - книгу о своей жизни, о весьма героическом пути от рабства к самопознанию, о своих больших идеях, призывающих негров идти вперед [249] с помощью белого соседушки. Он возвещал дружбу всех рас и светлое будущее. Его взгляды были поддержаны четырьмя президентами и большинством губернаторов южных штатов. Эндрю Карнеги раскошелился для него на основание школы, а Гарвардский университет наградил его почетной степенью. Черный костюм и шляпа с большими круглыми полями. Крепкий красивый мужчина, гордый своими достижениями, стоял посреди 36-й улицы и призывал Колхауса впустить его. Будучи оратором-профессионалом, он отверг мегафон. Вся его фигура выражала полное убеждение, что головорезы не устоят перед его требованием. "Итак, я иду!" - оповестил он мир и двинулся вокруг кратера. Он прошел через стальные ворота, поднялся по ступеням меж каменных львиц, остановился под козырьком портика возле двойных ионических колонн и стал ждать, когда дверь откроется. Стояла тишина, такая полная, что были слышны сигналы машины за много кварталов отсюда. Через несколько мгновений дверь открылась, и Букер Ти Вашингтон исчез внутри. Окружной прокурор Уитмен вытер брови и упал в кресло. Вся святыня разума, представшая перед Букером Вашингтоном, все картины, ярусы редчайших книг, скульптура и бесценная флорентийская мебель - вся эта святыня была окутана проволокой с целью уничтожения. Связка динамита была прикручена к мраморным пилястрам у входа. Проволоки тянулись через весь пол из Западной и Восточной комнат в маленький альков. Там, оседлав мраморную скамью, сидел человек. Перед ним на скамье стоял ящик с т-образным рубильником. Человек держал рубильник этот обеими [250] руками. Он прислонился спиной к бронзовой двери, однако в такой позиции, что, если пуля не минует его, он тогда повалится своей тяжестью именно на рубильник. Парень этот посмотрел через плечо, и у Букера Вашингтона прервалось дыхание: это был не негр, но белый с намазанным лицом, ряженый, лицедей, фигляр. Вашингтон пришел в суровое и гневное расположение духа, однако решил остаться дипломатом. Он заглянул в Западную комнату, а потом пошел через холл в Восточную. Он ждал увидеть здесь большой отряд цветных мятежников, но заметил только трех или четырех юношей с винтовками, стоявших у окон. Кол-хаус встретил его, стоя посреди комнаты в хорошо отглаженном костюме, галстуке и воротничке, но с пистолетом на поясе. Вашингтон оглядел его. Красивое чело его нахмурилось, глаза засверкали. Призывая на помощь все свое ораторское искусство, он заговорил: "Всю свою жизнь я работал в смирении и надежде ради христианского братства. Я должен был. убедить белого человека, что ему нет нужды бояться нас, нет нужды убивать нас, потому что мы хотим лишь стать лучше и мирно объединиться с ним, вкушая плоды американской демократии. Каждый негр в тюрьме, каждый шулер и прелюбодей нашей расы был моим личным врагом, и каждый инцидент, связанный с испорченным негром, стоил мне куска жизни. Чего будет стоить мне ваша необузданная преступная безрассудность? Чего будет это стоить моим студентам? Тысячи честных черных людей не смогут загладить вред, причиненный вами. Но самое дурное то, что вы, образованный музыкант, вы взялись за это грязное дело, оставив храм музыки, где почитают гармонию и где небесные [251] трубы и звуки арф являются моделью для песен. Чудовище! Если бы вы были невежественны, если бы вы не знали о трагической борьбе нашего народа, я бы еще мог пожалеть вас. Но вы музыкант! Я чувствую здесь пот ярости, бессмысленное восстание дикой, недумающей молодежи. Вот чему вы их научили! Какой несправедливостью, совершенной над вами, какими потерями можно оправдать то, на что вы толкнули безрассудных юношей? И кроме всего прочего вы включили в свою компанию какого-то белого, который вымазал себе лицо и добавил в ваш арсенал некое дьявольское издевательство". Каждое слово этой речи долетело до ушей всей компании. Они слышали имя Букера Вашингтона с детства и не могли не благоговеть перед ним. Теперь, быть может, все зависело от ответа Колхауса. Колхаус заговорил мягко: "Это большая честь для меня, сэр, встретить вас. Я всегда восхищался вами. - Он смотрел в мраморный пол. - Это верно, я музыкант и человек в летах. Но именно эти обстоятельства, я надеюсь, могут подсказать вам, как серьезно я все обдумал. И вот поэтому мне кажется, что мы оба, слуги нашей расы, должны настаивать на признании своих человеческих прав". Вашингтон был настолько ошеломлен таким поворотом, что едва не потерял сознания. Колхаус усадил его в кресло красного плюша. Восстановив самообладание, Вашингтон вытер лоб платком. Он взирал на мраморную облицовку огромного, в человеческий рост, камина, глянул вверх на резной потолок, когда-то украшавший дворец кардинала Джильи в Лукке, на красный шелк стен, на портрет Мартина Лютера работы Кранаха Старшего, на несколько "Поклонений вол- [252] хвов". "О, Господь, - проговорил просветитель, - приведи мой народ в Землю Обетованную. Спаси его от плетей Фараона. Сними оковы с наших умов и ослабь узы греха, что связывают нас с нечистым". Портрет самого Пирпонта Моргана в его зените красовался над камином, и Вашингтон оценил свирепость этого лица. Колхаус Уокер присел рядом с ним, и вместе два этих хорошо одетых черных человека являли собой картину пристойности и самоуглубления. "Пойдем со мной, - сказал мягко Букер Вашингтон, - пойдем, и я буду просить как милосердия, чтоб твой суд был быстрым, а казнь безболезненной. Разбери это оружие дьявола. - Он показал на связки динамита. - Дай мне руку и пойдем со мной. Сделай это ради твоего маленького сына и всех детей нашей расы, которым предстоит долгий путь". Колхаус сидел в задумчивости. "Мистер Вашингтон - сказал он наконец, - нет ничего, с чем бы мне хотелось скорее покончить, чем с этим делом. - Он поднял глаза, и просветитель увидел в них слезы. - Пусть брандмейстер починит мою машину и доставит ее сюда, к этому зданию. Вы увидите, я выйду с поднятыми руками и больше уже никогда и никому Колхаус Уокер не причинит никакого вреда". В этом заявлении впервые со дня нападения на "Эмеральдовский движок" прозвучало изменение колхаусовской позиции, но Вашингтон не понял этого. Он услышал только, что мольба его отвергнута. Не сказав больше ни слова, он поднялся и ушел. Он шел назад по улице, думая о том, что его вмешательство ни к чему не привело. Колхаус между тем молча шагал по комнатам, а его юноши молча провожали его глазами. За ис- [253] ключением одного, который держал вахту на крыше. Этот лежал под дождем и чувствовал, хотя и не видел, присутствие вокруг тысяч тихо наблюдавших ньюйоркеров. Ночью ему показалось, что город вздохнул - вздох скорби, легкий как дуновение, не громче, чем шелест дождя. 38 После совещания с окружным прокурором Букер Ти Вашингтон принял репортеров в гостиной временной штаб-квартиры. "Библиотека мистера Моргана - это динамитная бомба, готовая взорваться в любой момент, - сказал он им. - Перед нами отчаявшийся и умалишенный человек. Я могу только молить Господа в его мудрости помочь нам выбраться живыми из этого печального дела". Затем Вашингтон сделал ряд телефонных звонков и призвал своих друзей из Гарлема, пасторов и лидеров общин, явиться в центр города и продемонстрировать оппозицию здравомыслящих негров Колхаусу Уокеру Мл. Оппозиция приняла форму молчаливого бдения на улицах. Окружной прокурор разрешил это, хотя после мрачного сообщения из библиотеки он уже был готов эвакуировать всех жителей в радиусе двух кварталов. Так обстояли дела, когда прибыл Отец. Его проводили через полицейские кордоны и мимо стоявших с обнаженными головами в молчаливой молитве негров. Он быстро глянул на библиотеку и взбежал по ступенькам штаб-квартиры. Внутри, однако, он был предоставлен сам себе. Никто не подошел к нему, никто как будто даже его не заметил. [254] Дом был полон полицейскими в униформе и какими-то неопределенными личностями. Все колготились вокруг. Отца в конце концов занесло на кухню. Там устроились репортеры. Они активно поедали чужую еду из ледника. Кто сидел, задрав ноги на стол, кто стоял, привалившись к буфету. Все были в шляпах. Раковину использовали как плевательницу. Послушав разговоры, Отец уловил все детали встречи Вашингтона с Колхаусом. Невольно он восхитился славе человека, который когда-то в его гостиной бренчал на расстроенном пианино. Вдруг до него дошло, что Колхаус существенно изменил свои требования. Так ли это? Никто, казалось, этого не заметил. Неужели он уже не требует жизни Уилли Конклина? Так или иначе, необходимо сообщить немедленно о своих соображениях. Он стал искать каких-нибудь официозов и натолкнулся на самого окружного прокурора, которого узнал по снимкам в газете. Уитмен стоял в нише окна с двумя биноклями в руках. "Прошу прощения", - сказал Отец и представился. Затем изложил свои соображения. Ему показалось, что Уитмен метнул на него испуганный взгляд. Он заметил на его лице следы мелких кровоизлияний. Уитмен отвернулся к окну и поднял бинокль к глазам - прямо настоящий адмирал. Не зная, что делать дальше, Отец остался с ним. Уитмен ждал ответа от мистера Моргана. Он то и дело посматривал на часы. Вдруг кто-то пробежал по улице. Давка в дверях. Сопровождаемый референтами и полицейскими, через гостиную прошел мальчик-посыльный. Он принес "беспроволочную" с "Кармании". Окружной прокурор разорвал конверт. Не веря своим глазам, потряс головой. "Черт побери, - пробормотал [255] он. - Черт меня побери со всеми потрохами. - Вдруг он стал орать на всех окружающих: - Убирайтесь отсюда! Вон! Вон!" Он вытолкал всех за дверь, но Отца удержал. Двери закрылись. Уитмен впихнул телеграмму в руки Отцу. Текст гласил: "ОТДАЙТЕ ЕМУ АВТОМОБИЛЬ И ПОВЕСЬТЕ ЕГО". Отец поднял глаза и увидел, что Уитмен смотрит на него. "Вот уж такого варианта я не предполагал, - сказал Уитмен, - вот уж не предполагал. Я не могу уступить хорьку, понимаете? Черт побери, мне тогда крышка. Я взял этого сукина сына Бекера. Преступленье века, так это называлось в газетах. Что же, теперь окружной прокурор пойдет на поводу у ниггера? Мне конец, даже если я потом его повешу. Нет, сэр! Нет!" Уитмен ходил по комнате. Отец вдруг испытал прилив отваги. В руках у него была личная телеграмма от Джона Пирпонта Моргана! Немедленно и бесповоротно это делало его доверенным лицом окружного прокурора Нью-Йорка. Отец отчетливо видел, что ситуация созрела для переговоров. Морган понял это даже на другом конце света. Колхаус смягчил свои требования, жизнь Конклина ему не нужна. Больше того, по мнению Отца, после кончины Сары самым жгучим желанием Колхауса было - умереть. Он поведал обо всем этом окружному прокурору. Все дело может решиться очень быстро. Что стоит эта машина? Кроме того, это ведь идея Моргана. "Еще бы, - проговорил Уитмен, - только Морган и может такое придумать. У кого еще хватит нервов!" - "Простите, вы меня не совсем поняли, - сказал Отец. - Я не разбираюсь в политике, но разве это не снимает с вас ответственности?" Уитмен остановился [256] и пристально посмотрел на Отца. "В эту минуту, - сказал он, - вот именно в эту минуту я предполагал быть в Ньюпорте у миссис Стивезант-Рыбчик". Вот так случилось, что после полуночи упряжка ломовых лошадей вытащила руины "модели-Т" из Пожарного пруда в Нью-Рошелл. Дождь прошел, и выглянули звезды. Лошадей прицепили к бамперу, и они поволокли автомобиль по дороге. Клипп-клоппинг-элонг-клипп-клоппинг-элонг. Возница стоял на переднем сиденье, держа одной рукой вожжи, а другой вцепившись в руль. Все шины были спущены, и вращение колес скрежетом больно отдавалось в ушах. После того как "форд" направился к Матхэттену, Уитмен позвонил Колхаусу и сказал, что хотел бы обсудить с ним его требования. Он предложил в посредники Отца. "Это будет более надежно, чем телефон. Мы оба доверяем этому джентльмену - и вы, и я". У Отца сосало под ложечкой. Через несколько минут он уже увидел себя как бы со стороны холодным ранним утром пересекающим затопленную улицу и поднимающимся по ступеням меж каменных львов. Он напоминал себе, что он отставной офицер армии Соединенных Штатов. Исследователь Северного полюса. Бронзовая дверь приоткрылась, и он шагнул внутрь. Он слышал, как его шаги звенели по полированному мраморному полу. Он думал увидеть сразу какого-нибудь негра, но вместо нефа перед ним стоял его собственный шурин, голый по пояс и с пистолетом в кобуре под мышкой. "ТЫ!" - вскричал Отец. Младший Брат вытащил пистолет, прокрутил барабан и приставил дуло себе к виску в подобии салюта. У Отца онемели ноги. Его усадили. Колха-ус принес ему жестянку с водой. [257] Первое соглашение между двумя сторонами касалось установления круглосуточной прямой связи. По второму соглашению через кратер на улице были переброшены доски. Отец курсировал взад-вперед, выполняя свою миссию в состоянии какого-то онемения, будто спал на ходу. Он не смотрел на своего родственника. За спиной он улавливал престраннейшую пульсацию какого-то горького веселья. Тем временем Уитмен висел на телефоне, пытаясь обнаружить следы Уилли Конклина. Полиция разыскивала того по всем околоткам. Наконец он догадался позвонить Большому Тиму Салливэну, лидеру Четвертого избирательного участка, одному из воротил Таммани-Холла. Звонок поднял старика с постели. "Тим, - сказал окружной прокурор, - у нас тут гость в городе, такой Уилли Конклин из округа Вустер". - "Не знаю этого малого, - пробурчал Большой Тим, - однако посмотрю, не смогу ли что-нибудь сделать". - "Уверен, что сможешь", - сказал Уитмен. Менее чем через час Уилли Конклина приволокли за шиворот к лестнице "браунстоуна". Мокрый и всклокоченный, он был перепуган до смерти. Нижние пуговицы рубашки оторвались, и брюхо нависло над поясом. Его швырнули в кресло и приказали молчать. Полицейский встал над ним. Зубы стучали, руки тряслись. Он потянулся к заднему карману, где носил свою пинту. Фараон наручниками, как плетью, вытянул его по спине и голове. С рассвета толпы, слегка поредевшие за ночь, вновь собрались за баррикадами. Проржавевшая "модель-Т" стояла у обочины тротуара прямо перед библиотекой. В оговоренный момент двери "браунстоуна" открылись и двое полицейских вытащили для демонстрации [258] жалкую фигуру Уилли Конклина. Потом утащили его обратно. Теперь, имея уже под рукой и Конклина и машину, Уитмен повел свои переговоры дальше. Он-де намерен возбудить против Конклина дело по обвинению в злонамеренной порче имущества, вандализме и незаконном задержании гражданина. Кроме того, брандмейстера заставят лично участвовать в восстановлении здесь, прямо на улице, изуродованного им автомобиля. С этим унижением он будет жить весь остаток своей жизни. Взамен Уитмен хотел капитуляции Колхауса и всех его людей. "Я гарантирую, что вы получите все ваши права и привилегии, предусмотренные законом". Когда Отец передал эти условия, парни в библиотеке начали хохотать и улюлюкать. "Мы его достали, - кричали они друг другу - Он поплыл! Теперь мы их сожрем вместе с пуговицами!" Автомобиль под окнами и Конклин на крыльце чрезвычайно всех вдохновили. За исключением Колхауса. Он сидел один в Западной комнате. Отец ждал. Постепенно мрачное настроение Колхауса перевесило. Юноши тревожно переглядывались. Наконец Колхаус сказал Отцу: "Сам я сдамся, но ребят не отдам. Для них я хочу свободного выхода отсюда и полной амнистии. Останьтесь здесь, пожалуйста, пока я не поговорю с ними". Молодые люди собрались вокруг Колхауса возле ящика с детонатором. Они были потрясены. "Ты ничего им не должен, - кричали они. - Мы взяли за яйца самого Моргана! Пусть отдают нам Конклина и мотор, пусть выпускают нас отсюда и тогда получат назад свою библиотеку. Вот такие условия, мэн, только такие условия!" [259] Колхаус был спокоен и говорил мягко: "Никто из вас не известен властям по имени. Вы можете раствориться в городе и спасти себе жизнь". - "Так же можешь и ты", - сказал кто-то. "Нет, - ответил Колхаус, - меня они никогда не выпустят отсюда, и вы это знаете. Если же выпустят, не пожалеют усилий для охоты за мной. И все, кто со мной, будут выловлены. И все вы умрете. Ради чего?" "Мы все это оговорили заранее, - сказал один из юношей. - Теперь ты все переворачиваешь. Так не годится, мэн! Мы все - Колхаус! Мы не уйдем отсюда, взорвем все это к дьяволу!" Выступил Младший Брат: "То, что ты делаешь - это предательство. Мы все должны быть свободны, или мы все умрем. Ты подписал свое письмо как Президент Временного правительства Америки". Колхаус кивнул: "Это была риторика, необходимая для поддержания нашего духа". - "Но мы поверили в это! - закричал МБМ. - Мы поверили! На улицах хватит народу, чтобы сформировать армию". Несомненно, ни один теоретик революции не смог бы отрицать, что перед лицом такого гигантского врага, как вся белая раса, успешная борьба за "форд-Т" - неплохое дело для начала. Младший же Брат, явно не теоретик, продолжал кричать: "Ты не смеешь менять свои требования! Ты не смеешь! Предать нас за машину!" - "Я не изменил своих требований", -сказал Колхаус. "Так что же, проклятый "форд" - это и есть твоя справедливость? - спросил МБМ. - Твоя казнь - это справедливость?" Колхаус посмотрел на него. "Что касается казни, то моя смерть была уже решена в тот день, когда умерла Сара. Что касается моего богом за- [260] бытого "форда", то и его судьба решилась тогда, когда я ехал мимо пожарки. Я не сократил своих требований, их преувеличили те, кто так долго им сопротивлялся. Теперь я выторгую ваши дорогие мне жизни за жизнь Уилли Конклина, и бог с ним". Спустя несколько минут Отец шел назад через улицу. В конце концов, Колхаус просто требует справедливости, а его людям на нее наплевать. Это другое поколение. В них нет ничего человеческого. Отец содрогнулся. Настоящие чудовища! У них перекрученные мозги. Собирать армию! Они - грязные революционеры, иначе их не назовешь. Знаменитое упорство Колхауса стало теперь оплотом против аргументов его бешеных парней. Теперь он стоит между мистером Морганом и ужасной бедой. Ничего из этих соображений Отец не доверил окружному прокурору У прокурора и без того хватало неприятностей. Он забрасывал в топку одну порцию виски за другой. Щетина на лице. Глаза-протуберанцы покраснели. Стоит у окна. Шагает. Кулаком правой руки колотит себя в ладонь левой. То и дело заглядывает в телеграмму Моргана. Отец прочистил горло. "Там не сказано, что вы должны повесить соучастников", - проговорил он. "Что? - вскричал Уитмен. - Что? Олл-райт, олл-райт... -Брякнулся на стул. - Много их там?" - "Пятеро", - сказал Отец, бессознательно исключая из этого числа Младшего Брата Матери. Уитмен вздохнул. "Я думаю, это лучшее, что вы можете сделать", - сказал Отец. "Факт, - отозвался окружной прокурор, - но что я скажу газетам?" - "Немало, - возразил Отец. - Во-первых, вы скажете, что Колхаус Уокер захвачен. Во-вторых, сокровища мистера Мор- [261] гана спасены, в-третьих, город в безопасности, в-четвертых, вы используете все возможности вашей службы и полиции для того, чтобы выследить всех подручных, пока последний из них не окажется за решеткой, где ему