джин, как и всегда, отдался во власть той изумительной картины, какую представлял собой окружающий мир, - город, одетый в горностаевую мантию. Трамваи с грохотом проносились мимо, пешеходы шли сгорбившись, кутаясь от ветра в шубы. Юджин с восхищением смотрел на снег, на пушистые хлопья, упиваясь чудесами обычной, повседневной жизни. Это отвлекло его от горя и заставило снова думать о живописи. Миссис Джонс жила на седьмом этаже. Юджин постучал, и ему открыла горничная, которая проводила его в приемную, так как он пришел немного раньше назначенного времени. Здесь дожидались своей очереди несколько пациентов - здоровые на вид мужчины и женщины. "Разве это не доказывает, - подумал Юджин, опускаясь на стул, - что вся эта "наука" имеет дело с воображаемыми недугами?" И снова ему вспомнился незнакомец в церкви, с такой искренней убежденностью свидетельствовавший о своем излечении. Что ж, подождем, увидим. Хотя он не мог себе представить, чтобы это принесло ему какую-нибудь пользу. Надо скорее приниматься за работу. Юджин сидел в углу приемной, упершись локтями в колени и сцепив пальцы под подбородком, и думал. Его угнетал невзрачный вид этой комнаты, рыночная безвкусная мебель. Неужели божественный разум не может создать для своих представителей более приличную обстановку? Возможно ли, чтобы человек, призванный осуществлять воздействие всемогущего бога на смертных, был настолько лишен чувства красоты, чтобы жить в таком доме? Вот уж неубедительное свидетельство могущества божия, а впрочем... Вошла миссис Джонс, - маленького роста, полная, некрасивая женщина, седая, морщинистая, безвкусно одетая, с весьма внушительным носом, с бородавкой у рта. Казалось, природа, сотворившая миссис Джонс некрасивой, не хотела ограничиться полумерами, и Юджин подумал, что почтенная лекарка сильно напоминает диккенсовскую миссис Микобер со старой гравюры. На ней была черная юбка из добротного материала, сидевшая мешком, и блуза сине-стального цвета. Юджин заметил, однако, что у нее ясные серые глаза и приятная улыбка. - Мистер Витла, не так ли? - спросила она, направляясь к нему через всю комнату, так как Юджин уселся в самом углу, возле окна. Она говорила с легким шотландским акцентом. - Очень рада вас видеть. Прошу вас, пройдите ко мне. Она принимала его раньше других, так как они по телефону условились насчет времени. Миссис Джонс провела его через всю комнату и у порога своего кабинета пожала ему руку, пропуская мимо себя. Юджин осторожно ответил на рукопожатие. Так вот она какая, эта миссис Джонс! - подумал он, входя к ней и оглядываясь. Бэнгс и Миртл утверждали, что она совершала чудеса исцеления, вернее, что их совершал через нее божественный разум. Руки у нее были сморщенные, лицо старое. Почему она не сделает себя молодой, если ей дано творить чудеса? И почему в комнате такой беспорядок? Можно было буквально задохнуться от обилия развешанных по стенам литографий и гравюр, изображавших сцены из Библии и жизни Христа. На полу лежал какой-то красный коврик или дорожка; стулья, обитые кожей, были топорной работы, стол весь завален книгами, а со стены глядел поблекший портрет миссис Эдди и глупые, надоедливые изречения. До чего же бездарны люди, когда дело касается искусства жить! И как может утверждать, что постиг бога, тот, кто и о жизни-то ничего не знает! Юджин устал, эта комната вызывала в нем отвращение. И сама миссис Джонс тоже. У нее ко всему прочему был неприятный, визгливый голос. И эта особа берется лечить рак? И чахотку? И другие страшные болезни, как утверждает Миртл? Какой вздор! Усталый, но чувствуя нарастающее раздражение, он сел на стул, который указала ему миссис Джонс, и уставился на нее, а она уселась напротив и окинула его ласковым, улыбающимся взглядом. - Ну, - начала она без предисловий, - на что жалуется чадо господне? Юджин в раздражении задвигался на стуле. Чадо господне! Вот ханжа! Какое у него право называться господним чадом? Нет, этим она его не возьмет. Как глупо, как непроходимо глупо! Почему не спросить по-человечески, что с ним такое. Тем не менее он ответил: - На многое, так что мне, вероятно, нельзя помочь. - Ну-ну, быть того не может. Не мешает, кстати, помнить, что для бога нет ничего невозможного. Ведь с этим вы согласны, не правда ли? - с улыбкой добавила она. - Вы, надеюсь, верите в бога или в некую руководящую силу? - Не знаю, может быть, и верю. Я знаю, что в бога положено верить. Да, пожалуй, верю. - И он кажется вам недобрым богом? - Да, и всегда казался, - ответил Юджин, подумав об Анджеле. - Бренный разум, бренный разум! - словно подтверждая вслух собственную мысль, произнесла миссис Джонс. - Каких только не рождает он заблуждений! После чего она обратилась к Юджину. - Человек должен быть исцелен - и даже против воли, чтобы познать, что бог есть бог любви. Итак, вы считаете себя нераскаянным грешником, не правда ли, - и думаете, что бог злобен? Можете ничего мне не рассказывать. Все мы одинаковы в нашем земном состоянии. Я хотела бы только напомнить вам слова пророка Исайи: "Если будут грехи ваши красны, как пурпур, - как руно убелю..." Юджин уже много лет не слышал этого изречения и едва ли помнил его. И вдруг оно ожило в его душе во всей той яркой образности, которая так отличает изречения библейских пророков. Он почувствовал, что готов простить миссис Джонс ее бородавку, большой нос и нескладное одеяние за то, что она сумела так кстати ввернуть это изречение. Это сразу подняло старую лекарку в его глазах, так как свидетельствовало об уме или, во всяком случае, о такте. - Можете вы излечить меня от горя? - спросил он мрачно и не без сарказма. - Можете вы излечить меня от страха и тоски? - Сама я ничего не могу, - ответила она, угадав его настроение. - Но для бога нет ничего невозможного. Если вы верите в высший разум, он исцелит вас. Святой Павел говорил: "Я делаю все по милости господа, который дарует мне силы". Вы прочитали книгу миссис Эдди? - Нет. Я еще читаю ее. - Вам все понятно? - Не скажу. Там слишком много противоречий. - Знаю, так обычно кажется всем, кто впервые знакомится с нашим учением. Но пусть это вас не тревожит. Ведь вы хотите избавиться от ваших горестей. Забудьте, что я слабая женщина и что вы пришли ко мне за помощью. Вспомните слова апостола Павла о тех, кто трудится во имя истины: "Итак, мы посланники от имени Христа, и как бы сам бог увещевает через нас, от имени Христа просим: примиритесь с богом". - Я вижу, Библию вы знаете назубок, - заметил Юджин. - Это единственное, что я знаю, - отвечала она. Затем началось одно из тех религиозных действ, которые так обычны у последователей "христианской науки", но весьма удивляют новичка. Миссис Джонс попросила Юджина сосредоточить мысли на молитве господней. - Не важно, если даже текст покажется вам бессмысленным... Вы пришли сюда за помощью, вы образ и подобие божие, и он не позволит, чтоб вы ушли от него с пустыми руками. Но сперва разрешите мне прочесть вам псалом, который, по-моему, очень полезен для начала. Она раскрыла Библию, лежавшую на столе, и стала читать: "Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится. Говорит Господу: "прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!" Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы. Перьями своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен, щит и ограждение - истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем. Язвы, ходящей в мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизится. Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: "Господь - упование мое"; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим. Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему. Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе - охранять тебя на всех путях твоих. На руках понесут тебя, да не приткнешься о камень ногою твоею. На аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и дракона. "За то, что он возлюбил Меня, избавлю его, защищу его, потому, что он позвал имя Мое. Воззовет ко мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его. Долготою жизни насыщу его и явлю ему спасение Мое". Слушая этот всемилостивейший божественный манифест, Юджин сидел с закрытыми глазами и вспоминал свои недавние злоключения. Впервые за много лет он пытался сосредоточить мысли на премудром, всеблагом и всемогущем милосердии. Но это ему не удавалось, так как он не мог согласить обещание божественной милости с природою знакомого ему мира. Зачем говорить: "На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею", тогда как на самом деле и ему и Анджеле столько пришлось в последние дни пережить тяжелого? Разве не сказано о нем: "Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится"? Почему же тогда он лишен этой защиты? Правда, там говорится: "За то, что он возлюбил меня, избавлю его". Так уж не это ли ответ? Разве возлюбила его Анджела? Или он сам? Возможно ли, что все их беды отсюда? "Призовет меня и услышу его; с ним я в скорби; избавлю его и прославлю". Но призывал ли его когда-нибудь он, Юджин? Или Анджела? Разве не увязли они оба в болоте отчаяния? Но все равно. Анджела - неподходящая ему жена. Что же бог думал? Никогда он, Юджин, к ней не вернется. Так размышлял он полусерьезно, полускептически, пока миссис Джонс не кончила. Ну, а что, если и в самом деле вопреки его сомнениям вся эта возня, и шум, и страдания, и тревоги - не что иное, как самообман? Но ведь Анджела страдает. Да и не только Анджела. Как же это понять? Разве такие факты не опровергают иллюзорность мира? Или же и самые факты иллюзорны? - А теперь давайте уразумеем, что мы с вами безгрешные чада господни, - продолжала после короткой паузы миссис Джонс. - Ведь каждый из нас считает себя большим и сильным и меньше всего сомневается в собственном бытии. И мы действительно существуем, но лишь как помышление божие. А это значит, что ничто не может причинить нам вреда, и никакое зло к нам не приблизится. Ибо бог бесконечен. Он сила и жизнь. Он истина и любовь. Он выше всех и над всеми. И, закрыв глаза, она углубилась в себя, чтобы показать ему, объяснила она, совершенство его духа в боге. Юджин силился вспомнить слова молитвы, но на самом деле думал об этой комнате и ее безобразной меблировке, о дешевых литографиях на стене, о невзрачности их хозяйки и о том, как смешно, что он здесь. За него, Юджина, возносят молитвы! Что подумала бы Анджела! И почему эта женщина так стара, если дух всемогущ? Почему она мирится с собственной невзрачностью? Что это она делает? Как это называется? Гипнотизм? Месмеризм? Но он хорошо помнил тот отрывок в книге миссис Эдди, где ясно говорилось, что таким вещам нет места в "христианской науке". Нет, эта старуха не притворяется. Ее слова, ее улыбка не лгут. Она и в самом деле верит в какую-то благую силу. Но поможет ли эта сила ему, Юджину, как о том говорится в псалме? Оставит ли его эта боль? Удастся ли ему вырвать из сердца Сюзанну? А что, если именно это и будет для него злом? Да, конечно. И все же... Ему приказано молиться. Высшие силы могут исцелить его. Для сил, которые правят вселенной, нет ничего невозможного... Достаточно вспомнить телефон, беспроволочный телеграф... А солнце, луна... "Он заповедает своим ангелам охранять тебя на всех путях твоих". Минут пятнадцать прошло в безмолвном размышлении, и миссис Джонс открыла глаза. - А теперь, - сказала она, улыбаясь, - посмотрим, не почувствуем ли мы себя лучше. И, разумеется, нам станет лучше, потому что мы сами станем лучше и потому что проникнемся сознанием, что ничто не может причинить зла помышлению божьему. Все прочее - обман. Он не имеет власти над нами, потому что он бессилен. Пусть в ваших мыслях пребудет добро - бог, и сами вы станете добрым. Если же в ваших мыслях будет зло, вы и сами станете злом, хотя оно и существует только в вашем воображении. Запомните это. Она говорила с ним, словно с малым ребенком. Юджин вышел от нее и окунулся в морозную ночь, где ветер взвивал клубы снега. Он застегнул пальто на все пуговицы. По Бродвею, как всегда, мчались трамваи. Мимо него то и дело сновали такси. Люди, постоянно оживляющие пейзаж большого города, с трудом пробирался по снегу. Сквозь его мелькание сочился ясный голубой свет дуговых фонарей. Шагая по улице, Юджин думал о том, станет ли ему теперь лучше. Миссис Эдди утверждала, что все на свете нереально, - бренный разум создал мир, не приемлемый для духа, бренный разум, который (Юджину вспомнилось это выражение) сам есть "ложь и ложь порождает". Неужели это так? Действительно ли зло нереально, а горе лишь самообман? Удастся ли ему избавиться от чувства страха и стыда и снова взглянуть в лицо всему миру? Он сел в трамвай, направлявшийся в северную часть города, доехал до Кинсбриджа и, погруженный в раздумье, побрел домой. Как может он рассчитывать вернуться к жизни и снова найти себя? Ведь ему уже сорок лет. Он уселся в кресло у лампы и, взяв книгу "Наука и здоровье", стал рассеянно перелистывать ее. Потом решил, любопытства ради, посмотреть, что скажет ему раскрытая наугад страница или отрывок. Он все еще был во власти суеверных чувств. Раскрыв книгу, он прочел следующее: "Когда смертный сочетает мысли о земле с мыслью о небе и трудится, как трудится господь, он уж не блуждает в потемках и не цепляется за землю, как тот, кто не изведал небесного. Наши плотские представления обманывают нас. Они делают человека лицемером поневоле, ибо он порождает зло, когда хотел бы творить добро, создает уродство, хотя мечтает о красоте и гармонии, причиняет боль тем, кого хотел бы благословить. Он становится лжетворцом, но мнит о себе как о полубоге. Его прикосновение превращает надежду в прах, прах, который мы попираем ногами. Он мог бы сказать о себе языком Библии: "Добро, которое хочу творить, не творю, зло же, которое творить не хотел бы, творю". Юджин захлопнул книгу и задумался. Хорошо бы проникнуться этим, если это действительно так. Но меньше всего ему улыбалось стать сектантом, религиозным фанатиком. Ведь это такое дурачье. Он взял газету - свежий номер "Ивнинг пост" - и где-то в уголке литературного приложения наткнулся на отрывок из стихотворения покойного Томаса Фрэнсиса "Небесный ловчий". Оно начиналось так: Я от него бежал и день и ночь Я от него бежал под своды лет Странное волнение вызвал в Юджине конец: Лицо его недвижно. Страшен вид; Неспешно и упорно, как отмщенье, Звучат за мной шаги, И голос говорит: "Отверг меня, и нет тебе спасенья!" Действительно ли поэт так чувствовал? Можно ли этому верить? Юджин снова взялся за книгу, и постепенно ему стало представляться, будто грех, и зло, и болезнь в самом деле только иллюзии и что от всего этого можно отрешиться, если уверовать в божественный принцип. Но тут же его взяло сомнение. А это мучительное сознание несправедливости?.. В состоянии ли он отказаться от Сюзанны? Хочет ли он этого? Нет!.. Он встал, подошел к окну и стал глядеть на улицу. Там все еще кружил снег. "Откажись от нее! Откажись!" И положение Анджелы так опасно. Черт возьми, в какую передрягу он попал! Что ж, завтра утром он навестит Анджелу. Он проявит по крайней мере внимание к ней. Он не бросит ее в такое время. Юджин лег и пытался уснуть, но он разучился спать по-настоящему. Он был слишком утомлен, слишком расстроен и взвинчен. Все же он немного поспал, и это было самое большее, на что он в те дни мог надеяться. ГЛАВА XXVII Он все еще пребывал в этом состоянии, когда по прошествии двух месяцев наступило то великое событие в жизни Анджелы, в котором он силой обстоятельств вынужден был принять участие. Она лежала в родильном доме на Морнингсайд-Хейтс, выходившем фасадом на соборную площадь, в уютной палате, обставленной согласно всем правилам гигиены, и не переставала думать о том, что сулит ей судьба. Анджела собственно так и не оправилась от мучившего ее летом приступа ревматизма, а поскольку ей вдобавок пришлось пережить много тяжелого, выглядела она бледной и слабой, хотя и не чувствовала себя больной. Главный хирург, акушер Ламберт, - худощавый мужчина лет шестидесяти пяти, с седой бородой и седыми вьющимися волосами, с широким горбатым носом и острым взглядом серых глаз, говорившим об энергии, проницательности и выдающихся способностях, принял большое участие в Анджеле. Для него она была одним из тех простых, кротких созданий, которые всю жизнь жертвуют собой для других. Ему нравилось, что у нее такое бодрое, трезвое и веселое настроение, несмотря на ее состояние - очень серьезное, настолько серьезное, что это бросалось в глаза даже посторонним. У Анджелы было оживленное, свежее лицо - когда она не бывала подавлена или раздражена, ее отличал цепкий ум, о чем можно было судить по ее метким забавным замечаниям, и настойчивое постоянное желание, чтобы все, что делается вокруг нее, делалось правильно и хорошо. Сестра мисс де Саль, дородная, флегматичная особа лет тридцати пяти, постоянно хвалила ее за терпение и спокойствие и тоже привязалась к этой симпатичной маленькой женщине, не терявшей мужества и душевной бодрости и преисполненной надежд, несмотря на ожидавшее ее серьезнейшее испытание. Общее мнение главного хирурга, ординатора и сестры сводилось к тому, что у Анджелы слабое сердце и что в ее положении надо опасаться за почки. Анджела после частых бесед с Миртл пришла каким-то образом к выводу, что в критическую минуту "христианская наука" в лице своих лекарей окажет ей помощь, хотя у нее и не было настоящей веры. Она не сомневалась, что и Юджин рано или поздно вернется к ней, так как Миртл говорила, что лечит его "заочно" и что он пытается разобраться в книге "Наука и здоровье". Когда появится ребенок, между ними произойдет примирение, потому что... потому что... ну, просто потому, что дети так обаятельны! У Юджина в сущности не жестокое сердце, он только сильно увлечен. Сирена завлекла его в свои сети. Но это пройдет. Мисс де Саль заплетала ей косы - как у настоящей Гретхен! - и завязывала их большими розовыми бантами. С некоторого времени ее стали одевать в легкие свободные халаты, удобные и мягкие, и в них она сидела в кресле, размышляя о том, что ее ждет. Из стройной, изящной женщины она превратилась в разбухшее, бесформенное существо, но не унывала. Юджин навещал ее, - ему было искренне ее жаль. Стоял конец зимы, снег сыпал за окнами то мягко и тихо, то бешено кружась, и парк против родильного приюта стал совсем белый. Анджеле видны были в окно оголенные тополя, выстроившиеся перед собором словно часовые. Она держалась спокойно, терпеливо и не теряла надежды, между тем как старый акушер, говоря о ней с ординатором, с сомнением качал головой. - Необходима величайшая осторожность. Я сам буду у нее принимать. Постарайтесь, насколько можно, укрепить ее организм. Будем надеяться, что у ребенка маленькая головка. Миниатюрность и отвага Анджелы умиляли его. Впервые за много лет практики он испытывал настоящую жалость. Ординатор строго выполнял все его указания. Для Анджелы готовились специальные блюда и питье. Кормили ее часто. Ей был предписан полный покой. - Мне не нравится ее сердце, - докладывал он главному хирургу. - Оно ослаблено и дает перебои. Я подозреваю какое-то функциональное расстройство. - Не будем терять надежды, - серьезно отозвался тот. - Постараемся обойтись без эфира. Юджин из-за своего душевного состояния неспособен был осознать всю серьезность положения Анджелы. Он был далек от нее - ни чувство, ни страсть не связывали их. Сестра и ординатор, полагавшие, что он очень любит жену, решили ничего ему не говорить. Они не хотели путать его. Несколько раз он спрашивал, не разрешат ли ему присутствовать при родах, но ему отвечали, что это нежелательно, и прежде всего для него самого. По совету сестры, Анджела сама попросила Юджина не приходить, но он считал, что нужен ей, как бы далеки они ни были. К тому же ему хотелось все видеть. Если он будет рядом, говорил он себе, Анджела легче перенесет это испытание. Когда же сроки приблизились и ему стало ясно, какой катастрофой все может кончиться, он решил, что обязан оказать ей эту помощь. К нему вернулось что-то от той нежности, которую в былые дни вызывала в нем ее миниатюрность. Она, вероятно, не справится с этим. Ей предстоят ужасные страдания. Она ведь никогда не желала ему зла и только старалась сохранить его для себя. Сколько горечи, сколько трагизма в этой жестокой путанице человеческих отношений! Почему жизнь так чудовищно сложна? Время родов приблизилось, и у Анджелы начались жестокие боли. Таинственный процесс, происходивший в чреве матери, где будущая жизнь покоилась в колыбели из мышц и связок, в сущности, закончился, и теперь вся энергия материнского организма переключилась на другое. Боль от натянутых до предела связок причиняла Анджеле невыносимые страдания. Она судорожно сжимала руки, лицо ее покрывалось смертельной бледностью, она начинала плакать. Юджин несколько раз бывал у нее во время этих приступов, и тут только он увидел, до чего сложен и неумолим извечный процесс воспроизведения рода, который приводит женщину на порог смерти, для того чтобы на земле не угасала жизнь. Он задумался над тем, не правы ли последователи "христианской науки", когда утверждают, что жизнь лишь ложь и иллюзия, бессмысленный, лихорадочный бред, о котором ничего не хочет знать мудрость господня. Он отправился в библиотеку и взял там книгу по акушерству, в которой описывалось хирургическое вмешательство при родах. Он нашел в ней десятки рисунков, изображавших ребенка в чреве матери в необычайно странных положениях (что-то в них наводило на мысль о цветке), словно свернутый лепесток. Рисунки были выполнены очень тонко, некоторые, несмотря на их чисто прикладное значение, даже превосходно, и Юджин был очарован. Они изображали уже развившегося младенца, но какой же он был маленький! Головка его находилась то в одном положении, то в другом, крошечные ручки были забавно скрючены, но всегда в нем было что-то милое и трогательное. Бегло просмотрев книгу, Юджин узнал, что главную трудность при родах представляет головка ребенка - момент ее прохождения. Никаких других сложностей для акушера, по-видимому, не существовало. Но как справиться с этой? Если голова у ребенка большая, а мать уже немолода и стенки брюшной полости неэластичны или жестки, то естественные роды могут оказаться невозможными. В книге были целые главы о краниотомии и цефалотрипсии, а на простом человеческом языке это означало, что в известных случаях приходится размозжить череп ребенка специальным инструментом... Одна глава была посвящена "кесареву сечению", причем описывались трудности этой операции и приводились пространные рассуждения об этической стороне дела - что правильнее: убить ребенка, чтобы спасти мать, или же наоборот, и какова сравнительная ценность их жизни для общества. Подумать только, что в критическую минуту хирург сам выносит приговор и приводит его в исполнение! Да, здесь мелочные законы жизни утрачивают свою власть! Здесь мы снова взываем к человеческой совести, которую миссис Эдди определяла как "отражение имманентного разума". Если бог благ и мудр, то в этом решении прозвучит его голос. Он подскажет, что надо делать. Автор книги говорил о высшем нравственном законе, который один может руководить хирургом в этот страшный час. Дальше рассказывалось, какие хирургу нужны инструменты, сколько ассистентов (два), сколько сестер (четыре), какого рода бинты, иглы, нитки (шелк или кетгут), скальпели, расширители и резиновые перчатки. Указывалось, как должен быть произведен разрез, когда и в каком месте. Юджин в ужасе закрыл книгу. Он встал и поспешил выйти на свежий воздух, подгоняемый желанием скорее увидеть Анджелу. Он знал, что у нее слабый организм. Она часто жаловалась на сердце. Мышцы ее, по-видимому, уже не так эластичны. Если предположить, что при родах возникнет хотя бы одна из тех трудностей, о которых он читал... Он не хотел, чтобы она умерла. Да, было время, когда он говорил себе, что хочет ее смерти, но теперь он не желал быть убийцей. Нет, нет, Анджела всегда была ему так предана. Она работала для него. Черт возьми, немало она выстрадала за то время, что они прожили вместе. Он плохо обходился с нею, очень плохо, и вот бедняжка, беспомощная и одинокая, не зная, что делать, поставила себя в такое безвыходное положение. Конечно, она виновата. Она пыталась, как всегда, удержать его во что бы то ни стало, но разве можно упрекать ее за это? Разве это преступление, если она хотела, чтобы он любил ее? Просто они оказались совершенно неподходящей парой. Он не хотел ее обидеть и женился на ней, а потом как он ее обижал!.. Их брак принес с собой только постоянные раздоры и взаимное недовольство, и оба были несчастны, а ей теперь, в довершение всего, угрожает смерть от нечеловеческих страданий, из-за слабого сердца, больных почек, от кесарева сечения... Да разве она вынесет что-либо подобное? И думать нечего. Она недостаточно крепка для этого - ведь она уже немолода. Интересно, думал он, могла ли бы ее спасти "христианская наука" или какой-нибудь знаменитый хирург, который сумел бы обойтись без ножа? Но как? Как? Если бы миссис Джонс с помощью своих молений могла вызволить ее из такой беды, как бы он был ей благодарен! Если не за себя, то за нее. Он мог бы отказаться от Сюзанны... мог бы... да... Ах, зачем ему докучают сейчас эти мысли! Было три часа пополудни, когда он пришел к Анджеле в больницу; утром он заглянул на несколько минут, и тогда она чувствовала себя довольно сносно. Сейчас ей было значительно хуже. Острая боль в боку, на которую она и раньше жаловалась, усилилась, лицо ее то краснело, то бледнело, и по нему пробегала судорога. Миртл тоже пришла навестить невестку, она говорила с ней, а Юджин стоял рядом и с щемящим сердцем думал о том, что он должен сделать, что он может сделать. Анджела заметила его тревожное состояние. Как ни плохо ей было, ей стало жаль его. Она знала, что он будет страдать, ведь он не злой человек по натуре, и сейчас она впервые почувствовала, что сердце его смягчилось. Она улыбнулась ему и подумала, что, быть может, он изменится и вернется к ней. Миртл уверяла ее, что все кончится благополучно. Сестра тоже находила, что все идет прекрасно; она повторила это и вошедшему в палату ординатору, молодому человеку лет двадцати восьми, с проницательными, веселыми глазами. Его рыжие волосы и красное лицо говорили о воинственной натуре. - Схваток еще не было? - спросил он Анджелу, улыбаясь ей и показывая два ряда сверкающих белых зубов. - Право, не знаю, доктор, - ответила она, - знаю только, что у меня все болит. - Ну, когда начнутся схватки, вы сразу узнаете, - сказал он, усмехнувшись. - Родовые схватки - это такая штука, которую ни с чем не спутаешь. Он вышел, и Юджин последовал за ним. - Как вы ее находите, доктор? - спросил он, когда они оказались в коридоре. - Ничего... относительно, конечно. Ведь вам известно, что организм у нее не очень крепкий. По-моему, дело подвигается не плохо. Скоро приедет доктор Ламберт - вы лучше с ним поговорите. Ординатор не хотел лгать. Он считал, что нужно сказать Юджину правду. Доктор Ламберт был того же мнения, но он решил выждать до последнего момента, чтобы дать хотя бы приблизительно правильный прогноз. Он приехал в пять часов вечера, когда на улице было уже темно, и, войдя в палату, с тревогой посмотрел на Анджелу своими серьезными, добрыми глазами. Он пощупал ее пульс и выслушал сердце стетоскопом. - Как вы думаете, доктор, я справлюсь? - тихо спросила Анджела. - Ну, конечно, конечно! - ласково ответил он, погладив ее руку. - Маленькая женщина - большое мужество! - Ну как, доктор? - спросил Юджин, догоняя его в коридоре. Впервые за много месяцев он думал о чем-то, не имевшем отношения ни к постигшим его неудачам, ни к Сюзанне. - Я считаю нужным сказать вам, мистер Витла, что положение вашей жены очень серьезно, - ответил старый хирург. - Я не хотел бы внушать вам излишней тревоги - все еще может кончиться благополучно. У меня нет оснований утверждать, что благополучный исход невозможен. Но ваша жена поздно вздумала обзаводиться первым ребенком. Ее мышцы утеряли эластичность. Главное, чего нам приходится опасаться, это осложнения со стороны почек. У женщины ее возраста всегда надо ожидать неприятностей при прохождении головки. Может быть, придется пожертвовать ребенком. Не знаю. Я неохотно прибегаю к кесареву сечению. Это операция, которой мы, врачи, не любим, и она не всегда проходит удачно. Все, что только мы в силах сделать, будет сделано. Но я хочу, чтобы вы отдавали себе ясный отчет в положении. Раньше чем предпринять какой-либо серьезный шаг, мы спросим вашего согласия. Но когда критический момент наступит, вам придется быстро принять то или иное решение. - Я и сейчас могу сообщить вам его, - сказал Юджин, мгновенно уясняя себе всю серьезность положения. В этот момент к нему вернулась былая сила воли и чувство собственного достоинства. - Спасите жизнь моей жены, к каким бы мерам вам ни пришлось прибегнуть. Это мое единственное желание. - Благодарю вас, - сказал хирург. - Мы сделаем все, что можно. После этого Юджин долгие часы просидел у постели Анджелы, которая переносила муки, каких, казалось, ни один человек не мог бы выдержать. Он видел, как она вдруг вся вытягивалась на постели, без кровинки в лице, с обильной испариной на лбу, а затем, когда ее отпускало, лицо ее наливалось кровью, и она не кричала громко, а только стонала. Он убедился, что, как это ни странно, Анджела в отличие от него вовсе не пугливый ребенок, готовый скулить из-за всякого пустяка, что она была частью великой созидательной силы, и именно оттого так велики были ее муки и велика выдержка, с какой она их переносила. Но улыбаться она уже не могла. Она пребывала в непрерывных, невероятных муках. Миртл поехала домой пообедать, но обещала вернуться попозже. Мисс де Саль привела еще одну сестру; Юджин вышел из палаты, и Анджелу приготовили к последнему испытанию. На ней был обыкновенный больничный халат, открытый сзади, на ноги ей натянули белые полотняные чулки. По распоряжению доктора Ламберта в операционной на верхнем этаже был приготовлен стол, за дверью палаты стояла наготове каталка на колесиках, чтобы при первой необходимости перевезти ее наверх. Доктор Ламберт распорядился, чтобы его вызвали, как только начнутся настоящие родовые потуги, - сестра прекрасно умела их распознавать. Ординатор должен был все время наблюдать за больной. В этот тягостный час Юджина больше всего поражало невозмутимое, будничное, чисто деловое отношение медицинского персонала ко всем этим трагедиям, - в приюте было много рожениц. Мисс де Саль хлопотала вокруг Анджелы с неизменно спокойной улыбкой на лице. Она взбивала подушки, приводила в порядок постель, аккуратно задергивала оконные занавески и выполняла еще тысячу всяких других мелких дел или же, остановившись перед настольным или стенным зеркалом, поправляла свой кружевной чепчик и халат. Она не обращала внимания ни на Юджина, ни на Миртл, когда та была в палате, и с самым невозмутимым видом входила и выходила, разговаривала и шутила с другими сестрами. - Неужели нельзя как-нибудь облегчить ее муки? - в изнеможении спросил ее Юджин. Нервы его были взвинчены до предела. - Ведь ей не вынести этого. У нее не хватит сил. Сестра спокойно покачала головой. - Мы беспомощны в таких случаях. Никаких наркотиков мы ей дать не можем - они задерживают процесс. Ничего, она потерпит. Через это проходят все женщины. "Все женщины!" - мысленно повторил Юджин. Боже мой! Неужели каждый раз, когда на земле рождается ребенок, женщина подвергается подобной пытке? На земном шаре около двух миллиардов человек - значит, два миллиарда раз повторялся весь этот ужас? И сам он причинил столько страданий своей матери? И Анджела? И каждый ребенок? Какую страшную ошибку совершила Анджела, и как это бессмысленно, как глупо! Впрочем, сейчас об этом поздно размышлять. Анджела страдает. Она ужасно мучается. В палату заглянул доктор Уиллетс, ординатор, но, по-видимому, не нашел никаких оснований для тревоги. Он кивнул мисс де Саль, которая вместе с ним подошла к кровати, и кивок был явно успокоительный. - По-моему, все идет нормально, - сказал он. - Да, доктор, - сказала она. Юджин был изумлен - как они могли так говорить? Ведь Анджела невыносимо страдала. - Я пойду на часок в корпус "А", - сказал ординатор. - Если будет что-нибудь новое, дайте мне знать. "Что может быть нового? - подумал Юджин. - Разве Анджеле может стать еще хуже?" И вспомнил про рисунки в той книге. Неужели, мелькнуло у него, необходимо будет прибегнуть к одному из тех страшных способов, о которых там упоминается? Благодаря этим рисункам он представлял себе теперь весь ужас возможного исхода. Около полуночи наступила та перемена, которую Юджин ждал с таким страхом и мучительным состраданием к Анджеле. Миртл не было. Она договорилась с Юджином, что будет ждать его звонка. Анджела и раньше стонала и то конвульсивно вытягивалась, то сгибалась пополам и бесцельно и мучительно ворочалась с боку на бок, но теперь она вдруг подскочила на кровати и снова упала, точно потеряв сознание. Это сопровождалось пронзительным криком, за которым последовал еще и еще один. Юджин кинулся к двери, но сестра предупредила его. - Началось, - спокойно сказала она. Она направилась к телефону и вызвала доктора Уиллетса. Теперь к ней присоединилась сестра из другой палаты. Несмотря на то что лицо Анджелы побагровело и вены на нем вздулись, обе сестры были по-прежнему спокойны. Юджин едва верил своим глазам, но он сделал над собой огромное усилие, чтобы тоже казаться спокойным. Так вот она, пытка деторождения! Спустя несколько минут явился доктор Уиллетс - тоже спокойный, энергичный, деловитый. На нем был черный костюм, поверх которого была надета белая полотняная куртка, но он поспешно вышел из палаты, на ходу снимая и пиджак и куртку, и вернулся в одной рубахе с засученными рукавами и длинном белом фартуке - вроде тех, какие Юджин видел на мясниках. Подойдя к Анджеле, он стал проделывать над нею какие-то манипуляции; он что-то сказал при этом стоявшей рядом сестре, но Юджин не расслышал его слов. Он не мог смотреть - ему было страшно. Когда раздался четвертый или пятый конвульсивный крик роженицы, в палату вошел еще один врач, молодой человек, одних лет с Уиллетсом, так же одетый, и стал с ним рядом. Юджин никогда раньше его не видал. - Без щипцов не обойтись? - спросил он. - Не знаю, - ответил Уиллетс. - Доктор Ламберт будет сам принимать. Он должен быть здесь с минуты на минуту. В коридоре послышались шаги, и в палату вошел главный хирург. Он еще внизу снял шубу и меховые перчатки и остался в обыкновенном костюме. Но, как только он посмотрел на Анджелу, послушал ее сердце и пощупал виски, он вышел и вскоре вернулся, как и другие, в фартуке и без пиджака. Рукава его были засучены, хотя он пока еще ничего не делал, а только следил за действиями ординатора, у которого руки были в крови. - Почему они не дадут ей хлороформа? - обратился Юджин, на которого никто не обращал внимания, к мисс де Саль. Но та едва ли расслышала его слова и только покачала головой. Она быстро исполняла приказания своего высокого начальства - врачей. - Советую вам выйти отсюда, - сказал доктор Ламберт, подходя к Юджину. - Вам здесь нечего делать. Помочь вы ничем не в состоянии, а помешать можете. Юджин вышел и в страшной тревоге стал шагать из одного конца коридора в другой. В голове проносились воспоминания обо всем, что он пережил с Анджелой, обо всех этих долгих годах треволнений и борьбы. Вдруг он подумал о Миртл и решил позвонить ей, - она сказала, что непременно хочет приехать. Но потом решил, что не нужно. Ничем она тут не поможет. Так же внезапно мелькнула у него мысль о миссис Джонс. Миртл могла бы попросить ее заочно помочь Анджеле. Что угодно, что угодно - какой это ужас, что она должна так мучиться. - Миртл, - сильно нервничая, сказал он, когда та подошла к телефону, - говорит Юджин. Анджела страдает невообразимо. Роды начались. Ты не могла бы попросить миссис Джонс помочь ей? Это ужас какой-то! - Разумеется, Юджин. И я сама сейчас приеду. Не мучай себя напрасно. Он повесил трубку и снова стал ходить по коридору. До его слуха доносились неясные слова и заглушенные крики. Сестра - не мисс де Саль, а другая - вышла и завела в палату каталку. - Ее будут оперировать? - спросил он дрожащими губами. - Я ее муж. - Кажется, нет. Впрочем, не знаю. Доктор Ламберг хочет перевезти ее в операционную на всякий случай. Немного спустя каталку с Анджелой вывезли к лифту, которым соединялись этажи. Лицо ее было чем-то прикрыто, к тому же вокруг нее было много людей, и Юджин не мог хорошенько разглядеть, в каком она состоянии; его только удивило, почему она лежит так неподвижно, но сестра сказала ему, что ей дали легкую дозу опия, рассчитанную на кратковременное действие, чтобы это не могло помешать операции, если таковая понадобится. Юджин тупо молчал, пораженный ужасом. Потом он стоял в коридоре за дверью операционной, боясь войти. Ему вспомнились слова главного хирурга, а кроме того, какую пользу мог он принести своим присутствием? Он дошел до самого конца тускло освещенного коридора и там остановился в задумчивости, глядя в окно, за которым кружила метель. Вдали виднелся ярко освещенный поезд, золотой змеей извивавшийся по высокой эстакаде. Слышны были гудки автомобилей, пешеходы с трудом брели по снегу. Как все запутано в жизни, думал Юджин. Совсем еще недавно он желал смерти Анджелы, а сейчас... Боже мой, опять она стонет! Он понесет заслуженную кару за свои подлые мысли. Да, несомненно, это расплата за грехи, за все его ужасное легкомыслие! Час возмездия наступил. Какой трагедией оказалась его жизнь! Каким банкротством! Жгучие слезы выступили у него на глазах, губы задрожали. Его вдруг охватила страшная жалость - не к себе, а к Анджеле. Но он подавил ее. Нет, черт возьми, он не будет плакать! Что пользы от слез? Анджеле они не помогут. Нахлынули было мысли о Сюзанне, о миссис Дэйл, о Колфаксе, но он поспешил отогнать их. Если бы они видели его сейчас! Снова послышался приглушенный крик, и Юджин поспешил назад, к дверям операционной. Он больше не в силах был терпеть. Но он не вошел. Он стоял, напряженно прислушиваясь, и до его слуха донеслись звуки, какие издает человек, который хрипит и задыхается. Неужели это Анджела? "Низкие щипцы!" - голос принадлежал доктору Ламберту. "Высокие щипцы!" - это был тот же голос. Затем послышался стук металлического предмета о дно