. Хоби? Я отослала его назад в Гейзельгарштейг вместе с его гоночной машиной. Врач (изумленно). Вы его отослали?.. Клара Цаханассьян. Мои адвокаты уже начали бракоразводный процесс. Учитель. А что скажут гости, сударыня? Клара Цаханассьян. Их не удивишь. Хотя это, пожалуй, одно из самых коротких моих замужеств. Только с лордом Измаилом все кончилось еще быстрее. А зачем вы пришли? У ч и те л ь. Хотели бы поговорить о господине Илле. Клара Цаханассьян. Он что, умер? Учитель. Сударыня! Не забывайте, что мы живем в Европе. Клара Цаханасеьян. Что же вам тогда надо? Учитель. Увы, к величайшему сожалению, мои со­граждане слишком много себе накупили. Врач. Да, довольно много. Оба утирают пот. Клара Цаханассьян. Что, задолжали? Учитель. Ужасно. Клара Цаханассьян. А как же убеждения? Учитель. Все мы люди. В р а ч. И теперь настал час расплаты. Клара Цаханассьян. Вы же знаете, что вам надо делать. Учитель (храбро). Сударыня! Давайте говорить от­кровенно. Войдите в наше положение. Вот уже двадцать лет, как я взращиваю на скудной ниве родного городка хрупкие ростки гуманизма, а доктор на своем стареньком "мерседесе" самоотверженно пользует наших чахоточных и рахитиков. Но во имя чего? Ради заработка? Вряд ли. Мы получаем гроши. Тем не менее я отверг завидный пост в кальберштадтской гимназии, а наш почтенный доктор отказался читать курс в Эрлангенском университете. Со­вершенно бескорыстно? Нет, будем откровенны. Все эти годы мы, а вместе с нами и весь город терпели потому, что нас не покидала надежда на возрождение былого величия Гюллена. Неисчислимы богатства его недр. В долине Пю-кенрид есть нефть, в Конрадовом лесу -- железная руда. Под ногами у нас сокровища, но о нас забыли. Нам нужны кредиты, нужны деловые контракты, и тогда наша эконо­мика и культура расцветут. Нам есть что предложить. Заводы "Место под солнцем"... Врач. Заводы Бокмана . Учитель. Предприятия Вагнера. Купите их, вдохните в них жизнь, и Гюллен расцветет. Выгодней по-хозяйски, под хорошие проценты вложить миллионы, чем бросить на ветер целый миллиард. Клара Цаханассьян. У меня останется еще два. Учитель. Не губите надежд всей нашей жизни. Мы не просим подаяния. Мы предлагаем сделку, выгодную для обеих сторон. Клара Цаханассьян. Что ж, сделка и вправду выгодная... Учитель. Сударыня! Я знал, что вы не покинете нас в беде. Клара Цаханассьян. Ноя не могу ее заключить. Разве я могу купить "Место под солнцем", если оно и так мое? Учитель. Ваше? Врач. А Бокман? Учитель. А Вагнер? Клара Цаханассьян. Тоже мои. Все мое -- все ваши фабрики, долина Пюкенрид, Петеров сарай -- все ваши улицы, все ваши дома. Мои агенты скупили ваш город со всеми потрохами и закрыли все предприятия. Ваши надежды -- мираж, ваше терпение -- бессмысленно, ваше самопожертвование -- глупость! Вся ваша жизнь пропала ни за грош! Молчание. Врач. Ужасно! Клара Цаханассьян. Когда меня выгоняли из этого города, была зима. Рыжая девчонка дрожала от холода в своей матроске, а жители смеялись ей вслед. Ведь она была брюхата, Я сидела, синяя от холода, в гамбург­ском поезде, и, когда в заиндевелых окнах вагона исчезли очертания вот этого сарая, я поклялась, что еще сюда вернусь. И вот я вернулась. Теперь ставлю условия я. (Громко.) Роби и Тоби! Несите меня в "Золотой апостол". Мой девятый уже, верно там, со всеми своими книгами и рукописями. Из глубины сцены появляются гр о мил ы и поднимают паланкин. Учитель. Сударыня! В вас оскорбили женщину, и вы требуете правосудия. Да, вы -- подлинная героиня анти­чной трагедии, настоящая Медея. Как мы вас понимаем! Но мы умоляем: забудьте о мести, не доводите нас до отчаяния, помогите бедным, слабым людям честно и до­стойно прожить свою жизнь. Мы взываем к вашему гума­низму! Клара Цаханассьян. Гуманизм, господа, -- биз­нес миллионеров. С моими же капиталами устраивают мировой порядок. Мир сделал из меня публичную девку, теперь я сделаю из него публичный дом. Нет денег, рас­плачивайтесь другим способом, если хотите уцелеть. Чес­тен тот, кто платит, а я плачу. Хотите достатка? Я дам вам его в обмен на мертвеца. (Громилам.) Пошли! Громилы уносят паланкин в глубину сцены. Врач. Боже мой, что делать? Учитель. Слушаться своей совести, доктор Нюслин. На переднем плане справа появляется лавка Илла. Новая вывеска, новый сверкающий стеклом и металлом прилавок, новая касса, дорогие товары. Ковда кто-нибудь входит через воображаемую дверь, раздается торжественный перезвон колокольчиков. За стойкой госпожа Ил л. Слева входит первый -- теперь видно, что он мясник и что дела его идут блестяще; его новый фартук слегка забрызган кровью. Первый. Вот это был праздник. Весь Гюллен толпил­ся перед собором. Госпожа Илл. Можно только порадоваться за Клер-хен... Сколько она, бедняжка, выстрадала. Первый. Подружками невесты были кинозвезды. Все с такими бюстами. Госпожа И л л. Сейчас это модно. Первый. Журналисты понаехали. Сюда они тоже за­глянут. Госпожа И л л. Мы люди простые, господин Хоф-бауэр. Что им у нас делать? Первый. Они всех выспрашивают. Дайте пачку сигарет. Госпожа И л л. Зеленых? Первый. Американских. Сегодня всю ночь пировали у Штокеров. Госпожа И л л, Записать за вами? П е р в ы и. Запишите. Госпожа И л л. Как дела в мясной? Первый. Жаловаться грех. Госпожа Илл.Мнетоже. Первый. Пришлось нанять продавцов. Госпожа И л л. Кончится месяц, и я тоже возьму себе кого-нибудь в помощь. Луиза проходит мимо лавки; она элегантно одета. Первый. Ну, воображает! Ну и разоделась! Надеется, наверно, что мы убьем Илла. Госпожа И л л. Бесстыдница. П е р в ы и. А где же он сам? Давненько его не видно. Госпожа Илл. Наверху. Первый закуривает сигарету, прислушивается, подняв голову. Первый. Кто-то ходит. Госпожа Илл. Это он ходит по комнате. Который день ходит. Первый. Нечистая совесть покоя не дает. Подло он тогда поступил с бедной Клерхен. Госпожа Илл. А за что я должна страдать? Первый. Вовлечь девушку в такую беду, черт подери! (Решительно.) Госпожа Илл, надеюсь, ваш муж не будет распускать язык, когда придут из газет. Госпожа Илл. Конечно, нет. П е р в ы и. С его-то характером... Госпожа Илл. Мне с ним нелегко, господин Хоф-бауэр. Первый. Если он вздумает срамить нашу Клерхен, распускать всякие небылицы, будто она предложила день­ги за то, чтобы мы его убили или в этом роде,.. Тогда нам придется вмешаться. И не ради миллиарда (плюет)., а потому, что народный гнев не сдержать. Видит Бог, наша добрая Клерхен по его милости довольно настрадалась. (Оглядывается по сторонам.) Здесь вход наверх? Госпожа Илл. Да, к нему только один ход. Это неудобно. Но весной мы тут все перестроим. Первый. Тогда я тут и постою. Мало ли что может быть... Первый становится в правом ушу, скрестив руки, невозмутимо, как часовой. Входит учитель. Учитель. Где Илл? Первый. Наверху. Учитель. Хотя это, собственно, и не в моих привы­чках, но сейчас мне нужно выпить чего-нибудь покрепче. Госпожа Илл. Наконец-то и вы к нам зашли, гос­подин учитель. У меня есть новая водка. Хотите отведать? Учитель. Одну рюмочку. Госпожа Илл. И вам, господин Хофбауэр? Первый. Нет, спасибо. Мне еше надо съездить в Каффинген. На моей новой машине. Хочу купить поросят. Госпожа Илл наливает, учитель пьет. Госпожа И л л. Что это вы дрожите, господин учитель? Учитель. Слишком много пью за последнее время. Госпожа Илл. Лишняя рюмочка не повредит. Учитель. Это он там ходит, как маятник? (Прислуши­вается, подняв голову.) Госпожа Илл. Да, все время ходит из угла в угол. Первый. Не миновать ему Божьей кары. Слева входит художнике картиной под мышкой. На нем новый вельветовый костюм, пестрый галстук, черный берет. Художник. Господа, будьте осторожны, два журна­листа уже расспрашивали меня об этой лавке. Первый. Опасно. Художник. Я сделал вид, будто ничего не знаю. Первый. Мудро. Худ ожн и к. А это вам, госпожа Илл. Только что снял с мольберта. Еще краска не высохла. (Показывает картину.) Учитель сам наливает себе еще рюмку. Госпожа Илл. Портрет моего мужа. Художник. Искусство в Гюллене начинает расцве­тать. Это настоящая живопись, а? Госпожа Илл. Как живой. Художник. Масло. Останется на века. Госпожа Илл. Я повешу портрет в спальне. Над кроватью. Альфред стареет. И кто знает, что может слу­читься? Приятно, если останется что-нибудь на память. Перед лавкой проходят две женщины, которых мы видели во втором действии, но теперь элегантно одетые; они рассматривают товары в воображаемой витрине. Первый. Ох уж эти бабы! Собрались в новое кино средь бела дня. Ведут себя так, будто мы и впрямь убийцы. Госпожа Илл. Сколько стоит портрет? Художник. Триста. Госпожа Илл. Сейчас я не смогу заплатить. Худ о ж н и к. Неважно. Я подожду, госпожа Илл, охот­но подожду. У ч и т ел ь. А он все ходит. Слева появляется второй. Второй. Идут журналисты! Первый. Смотрите, только молчать! Молчать как могила. Художник. Смотрите, чтобы он к ним не вышел. П е р в ы и. Об этом уж я позабочусь. Гюлленцы выстраиваются справа. Учитель, который уже выпил полбутылки, остается у прилавка. Входят двое газетчиков с фотоаппаратами. Первый газетчик. Добрый вечер, господа хорошие. Горожане. Здравствуйте. Первый газетчик. Вопрос первый: как вы себя в общем и целом чувствуете? Первый (смущенно). Конечно, мы рады приезду гос­пожи Цаханассьян... Художник. Тронуты до глубины души. Второй. Горды. Первый газетчик. Вопрос второй, специально к хо­зяйке этого магазина. Говорят, вы отбили жениха у Клары Цаханассьян? Молчание. Гюлленцы явно перепуганы. Госпожа Илл. Кто это говорит? Молчание. Газетчики с равнодушным видом пишут в своих блокнотах. Первый газетчик. Два толстеньких слепых старич­ка госпожи Цаханассьян. Молчание. Госпожа Илл (нерешительно). Ну и что же расска­зывают эти старички? Второй газетчик. Все. Художник. Черт бы их подрал. Молчание. Второй газетчик. Говорят, Клара Цаханассьян и хозяин этой лавки лет сорок назад чуть было не пожени­лись. Верно? Молчание. Госпожа Илл. Верно. Второй газетчик. Господин Илл здесь? Госпожа Илл. Он в Кальберштадте. Все. Он в Кальберштадте. Первый газетчик. Да, мы представляем себе их роман. Господин Илл и Клара Цаханассьян росли вместе, жили по соседству, ходили в одну школу, гуляли по лесу... Первые поцелуи, еще совсем невинные, ну а потом госпо­дин Илл встретил вас, для него это было нечто новое, неизведанное, словом, страсть. Госпожа Илл. Да, страсть. Все произошло точь-в-точь, как вы рассказываете. Первый газетчик. Нас не проведешь, госпожа Илл. Клара все поняла, в ней заговорило благородство, и она отошла в сторону, а вы с господином Иллом поженились... Госпожа Илл. По любви. Г ю л л е н ц ы (с облегчением). По любви. Первый газетчик. По любви. Справа появляются оба слепца, которых тащит за ушн Роби. Слепцы (голосят). Мы больше не будем ничего рас­сказывать! Мы больше не будем ничего рассказывать! Обоих слепцов уводят в глубь сцены, где их ожидает Тоби с кнутом. Второй газетчик. Ну а ваш муж, госпожа Илл, -- по-моему, это было бы вполне естественно -- ваш муж хотя бы изредка не жалеет о своем выборе? Го с п ожа Илл. Не в одних деньгах счастье. Второй газ етч и к. Не в одних деньгах счастье. Первый газетчик. Эту истину нам, людям совре­менным, следовало бы зарубить себе на носу. Слева появляется сын. Он в замшевой куртке. Госпожа Илл. Это наш сын, Карл. Первый газ етч и к. Прекрасный молодой человек. Второй газетчик. Известно ли ему об отношениях?.. Госпожа Илл. У нас в семье нет тайн. Мы с мужем всегда повторяем: то, что известно Богу, должны знать и наши дети. Второй газетчик. Дети все знают. В лавку входит дочь, она в спортивном костюме, в руке теннисная ракетка. Госпожа И л л. А вот и наша дочь Оттилия. Второй газетчик. Прелестная девушка. Учитель (вдруг вскакивает). Сограждане! Я ваш ста­рый учитель, я тихо пил и молча слушал. Но теперь я хочу произнести речь и рассказать о возвращении нашей Клер-хен в Гюллен. (Взбирается на бочку, ту самую, что стояла в Петеровом сарае) Первый. Вы что, спятили? Второй. Молчать! Учитель. Сограждане! Я хочу сказать правду, даже если из-за этого мы навсегда останемся нищими. Госпожа Илл. Вы пьяны, господин учитель, как вам не стыдно? Учитель. Мне стыдно? Это тебе должно быть стыдно, подлая баба, это ты собираешься предать мужа! Сын. Заткнись! Первый. Убирайся! Второй. Вон! Учитель. Дело зашло слишком далеко! Дочь (умоляюще). Господин учитель! Учитель. Ты меня огорчаешь, детка. Ведь все это ты должна была сама сказать, а приходится кричать мне, старому учителю. Художник насаживает ему портрет Илла на голову. Художник. Вот тебе! Видно, хочешь опять лишить меня заказов. У ч ител ь. Протестую! Протестую перед липом мировой общественности. В Гюллене готовится злодейство! Горожане бросаются на учителя, но в эту минуту справа, в старом потрепанном костюме выходи! Илл, Илл, Что творится у меня в доме? Гюлленпы оставляют учителя и в страхе смотрят на Илла. Гробовая тишина. Зачем вы влезли на бочку, учитель? Учитель сияет. Он радостно смотрит на Илла. Учитель. Чтобы сказать правду, Илл. Я хочу расска­зать представителям прессы правду. И слова мои, как трубный глас, разнесутся по всей земле. (Покачнувшись) Ибо я -- гуманист, друг древних эллинов, поклонник Платона. И л л. Замолчите. Учитель. Как? Илл. Слезайте. Учитель.А как же с человечеством?.. Илл. Да сядьте вы! Молчание, Учитель (протрезвев). Сесть! Человечество должно сесть... Пожалуйста... раз уж вы сами пошли против прав­ды. (Слезает с бочки и садится. Картина все еще у него на голове) И л л. Извините. Он пьян. Второй газетчик. Вы -- господин Илл? И л л. Что вам от меня надо? Первый газетчик. Какое счастье, что нам все же удалось с вами встретиться. Нам необходимо сделать не­сколько снимков. Вы нам не откажете? (Оглядывается по сторонам.) Бакалея, посуда, скобяные товары... Придумал! Мы снимем, как вы продаете топор. Илл (помедлив). Топор? Первый газетчик. Мяснику. Чем естественней, тем лучше. Дайте-ка сюда это орудие убийства. Покупа­тель берет топор в руки, взвешивает его, раздумывает, а вы в это время перегибаетесь через прилавок и уговари­ваете покупателя. Прошу вас. (Ставит его в соответст­вующую позу.) Более естественно, господа, более непри­нужденно. Газетчики щелкают фотоаппаратами. Первый газетчик. Хорошо, очень хорошо. Второй газетчик. Не будете ли вы так любезны положить руку на плечо вашей супруги? Сын пусть станет слева, дочь -- справа. А теперь, прошу вас, сияйте от счастья, сияйте, сияйте, радостно, изнутри, от всей души, сияйте. Первый газетчик. Вы превосходно сияли. Несколько фотокорреспондентов пробегают вдоль левой кулисы. Один из них кричит, заглянув в лавку. Фотокорреспондент. У старухи Цаханассьян но­вый жених! Они гуляют в Конрадовом лесу. Второй газетчик. Опять новый? Первый газетчик. Пошли. Готовая обложка для "Лайфа"! Оба газетчика стремглав выбегают из лавки. Молчание. Первый еще держит в руках топор. Первый (с облегчением). Пронесло! Художник. Извини нас, учитель. Но если мы хотим уладить это дело, пресса ничего не должна знать. Понятно? (Выходит из лавки.) Второй следует за художником. Но потом останавливается перед Иллом. Второй. Мудро, в высшей степени мудро: главное, не болтать глупостей. Впрочем, такому негодяю, как ты, все равно никто не поверит. (Уходит) Первый. Нас еще пропечатают в журнале, Илл. Илл. Наверняка. Первый. Мы еще прославимся. Илл. Если это можно назвать славой. Первый. Дай мне сигару. Илл. Пожалуйста. Первый. Запиши за мной. Илл. Само собой. Первый. Честно говоря, ты поступил с Клерхен как последний подлец. (Собирается уходить) Илл. Положи топор,, Хофбауэр. Первый колеблется, потом отдает топор. Все в лавке молчат. Учитель по-прежнему свдит на бочке. Учитель. Вы меня простите. Я выпил несколько рюмок, не то две, не то три... Илл. Есть о чем говорить... Семья Илла выходит из лавки направо. Учитель. Я хотел вам помочь. Но на меня все нава­лились,, да вы и сами не захотели этого... (Снимает с головы картину) Ах, Илл, разве мы люди? Этот гнусный миллиард сидит у нас в душе как заноза. Мужайтесь, боритесь за свою жизнь, надо связаться с газетами, вам теперь нельзя терять ни минуты. И л л. Я больше не буду бороться. Учитель (удивленно). Скажите, вы что, совсем поте­ряли голову от страха? Илл. Нет, но я понял, что не имею права. Учитель. Не имеете права? Бороться с проклятой старой шлюхой, которая на глазах у всех меняет мужей как перчатки и скупает наши души? Илл. В конце концов виноват я. Учитель. Виноваты? Илл. Я сделал Клару такой, какая она есть, и себя таким, каким стал: паршивым бакалейщиком. Так что же мне теперь делать, учитель из Гюллена? Изображать неви­новного? Все это дело моих рук -- и кастраты, и дворец­кий, и гроб, и этот миллиард. Я не могу ничем помочь ни себе, ни вам. (Берет разорванную картину и разглядывает ее) Мой портрет. Учитель. Ваша жена хотела повесить его в спальне над кроватью. И л л. Кюн нарисует новый. (Кладет портрет на при­лавок) Учитель (с трудом встает, покачиваясь). Отрезвел. В один миг отрезвел. (Подходит, пошатываясь, к Иллу) Вы правы. Абсолютно во всем виноваты вы. А теперь, Альфред Илл, я хочу вам сказать нечто принципиальное. (Стоит совершенно прямо перед Иллом, слегка покачиваясь.) Вас убьют. Я это знаю с первого дня, и вы это знаете уже давно, хотя никто в Гюллене не смеет сказать это вслух. Искуше­ние слишком велико, а наша бедность слишком горька. Но я скажу вам больше того. Я сам стану соучастником убийства. Я чувствую, как постепенно превращаюсь в убийцу. Вера в гуманность мне не поможет. Вот почему я стал пьяницей. Мне страшно, Илл, также, как и вам было страшно. Сегодня я еще понимаю, что когда-нибудь, в один прекрасный день, и по нашу душу явится старая дама, и тогда с нами произойдет то же, что сейчас с вами; но скоро, быть может, через несколько часов я перестану это понимать. (Молчание.) Дайте еще бутылку водки. Илл ставит на прилавок бутылку. Учитель, поколебавшись, берет ее. Запишите за мной. (Медленно уходит.) Семья Илла снова появляется в лавке. Илл (как сквозь сон, оглядывается по сторонам). Все новенькое, все по последней моде. Чисто, приятно. Я всег­да мечтал иметь такую лавку. (Берет у дочери ракетку.) Ты играешь в теннис? Дочь. Несколько раз ходила на уроки. Илл. По утрам, правда? Вместо того чтобы бежать на биржу труда? Дочь. Все мои подруги играют в теннис. Молчание. И л л. Я видел тебя за рулем, Карл, из своего окна. Сын. Это "оппелъ-олимпия", не такая уж дорогая машина. Илл. Когда ты научился водить машину? Мотание. Когда палит солнце? Раньше тебе приходилось в эти часы выпрашивать работу на вокзале. Сын. Да, бывало. (Чтобы скрыть смущение, выносит направо бочку, на которой сидел пьяный учитель) Илл. Я искал свой выходной костюм. И наткнулся на меховое манто. Госпожа И л л.Я взяла его примерить. (/Тодш.) Все зале­зают в долги, Фреон. Только ты нервничаешь. Твои страхи просто смешны. Кто же не понимает, что все это обойдется и ни один волос не упадет с твоей головы. Клерхен не захочет до­вести дело до конш. Я ее знаю, у нее слишком доброе сердце. Дочь. Конечно, папа. Сын. Пойми же ты это наконец! Молчание, Илл (медленно). Сегодня суббота. Я хочу прокатиться на твоей машине, Карл, один-единственный раз. На на­шей машине. Сын (нерешительно). Прокатиться? Илл. Пойдите приоденьтесь. Прокатимся все вместе. Госложа Илл (нерешительно). Мне тоже ехать? По­жалуй, это не очень удобно. Илл. Почему неудобно? Иди накинь свое манто. Вос­пользуемся случаем, обновим его. А я пока закрою кассу. Жена и дочь выходят направо, сын налево, Илл садится за кассу, слева появляется бур го м и стр с ружьем. Бургомистр. Добрый вечер, Илл. Занимайтесь сво­им делом. Я к вам на минутку. Илл. Милости просим. Молчание. Бургомистр. Принес вам ружье. И л л. Спасибо. Бургомистр. Заряжено, Илл. Мне оно не нужно. Бур го м и стр (прислоняет ружье к прилавку). Сегодня вечером собрание городской общины. В "Золотом апосто­ле". В зрительном зале. Илл. Я првду. Бургомистр. Все придут. Будет обсуждаться вайю дело. Мы оказались в довольно трудном положении. Илл. И я так считаю. Бургомистр. Предложение будет отклонено. Илл. Возможно. Бургомистр. Конечно, ручаться нельзя... Илл. Конечно. Молчание. Бургомистр (осторожно). А в этом случае вы тоже подчинитесь нашему решению, Илл? Ведь на собрании будут присутствовать представители газет. Илл. Газет? Бургомистр. Да, а также радио, телевидения и ки­нохроники. Ситуация весьма щекотливая, и не только для вас, но и для нас, уж поверьте. Город наш, где родилась Цаханассьян и где она венчалась в соборе, стал так знаме­нит, что будет сделана специальная передача о наших старых демократических обычаях. Илл. Вы намерены обнародовать предложение Цаха­нассьян? Бургомистр. Намеком, только посвященные пой­мут, о чем идет речь. Илл. То есть то, что речь пойдет о моей жизни. Молчание, Бургомистр.Я уже проинформировал прессу в том смысле, что... возможно... госпожа Цаханассьян пожерт­вует нам определенную сумму и что вы, Илл, будете в этом деле посредником -- как друг ее юности. А то, что вы были ее другом, теперь уже известно всем. Таким образом внешне вы будете оправданы, как бы потом ни обернулось дело. Илл. Очень мило с вашей стороны Бургомистр. Сказать по правде, я сделал это не ради вас, а ради вашей честной, благородной семьи. Илл. Понимаю. Бургомистр. Признайте, что мы ведем честную игру. Вы до сих пор молчали. Отлично. Но будете ли вы молчать и впредь? Если вы решили заговорить, нам придется кончить это дело без всякого собрания общины. Илл. Понимаю. Бургомистр. Ну, так как же? Илл. Я рад, что мне теперь угрожают открыто. Бургомистр. Я вам не угрожаю, Илл, это вы угро­жаете нам. Если вы заговорите, нам волей-неволей при­дется действовать. Принять превентивные меры. И л л. Я буду молчать. Бургомистр. Что бы ни решило собрание? И л л. Я ему подчинюсь. Бургомистр. Прекрасно. (Пауза.) Я рад, что вы согласны предстать перед судом своих сограждан. Значит, в вас еще теплится совесть, но разве не лучше, если бы нам для этого вовсе не пришлось собираться? Илл. Что вы хотите этим сказать? Бургомистр. Вы только что сказали, что ружье вам не нужно. Может, оно вам все же понадобится? Пауза. Тогда мы скажем даме, что приговор приведен в исполне­ние, и получим деньги, ничего не делая. Поверьте, я промучился не одну ночь, прежде чем решился к вам с этим прийти. Ведь, по существу, ваш долг -- покончить с собой, вы же человек порядочный и обязаны отвечать за свои поступки. Не так ли? И вы должны сделать это как патриот, из любви к родному Гюллену. Вы же видите, какую мы терпим нужду, как страдаем от нищеты, как чахнут наши дети... Илл. Ну, сейчас вам не на что жаловаться. Бургомистр. Илл! Илл. Послушайте, бургомистр! Я вынес все муки ада! Я видел, как вы погрязаете в долгах, как с ростом достатка ко мне все ближе подкрадывается смерть. Если бы вы избавили меня от этого страха, от этой медленной пытки, все было бы иначе и я взял бы у вас ружье. Ради вас. Но я сам поборол свой страх. Сам. Мне было тяжко, но я это сделал. И пути назад нет. Вам придется стать моими судьями. Я подчинюсь приговору, каким бы он ни был. Для меня это будет правосудием, чем это будет для вас -- не знаю. Дай Бог, чтобы приговор не сокрушил вас самих. Можете меня убить, я не стану молить о пощаде, протес­товать, защищаться, но избавить вас от этого поступка я не могу. Бургомистр (берет ружье). Жаль, вы упускаете пос­леднюю возможность себя обелить, стать хоть мало-маль­ски порядочным человеком. Впрочем, от вас этого трудно требовать. И л л. Хотите прикурить, господин бургомистр? (Дает ему прикурить) Бургомистр уходит. Появляется госпожа Илл в меховом манто, дочь в красном платье. Илл. Какая ты нарядная, Матильда. Госпожа И л л. Это настоящий каракуль. Илл. Да, ты теперь барыня... Г о с п о ж а Илл. Только дороговато... Илл. И у тебя красивое платье, Оттилия. Но не слиш­ком ли кричащее? Дочь. Ну вот еще, пала. Посмотрел бы ты на мой вечерний туалет. Лавка исчезает. На машине подъезжает сын. Илл. Красивая машина. Всю жизнь я бился как рыба об лед, чтобы сколотить хоть маленький капиталец и пожить в свое удовольствие, ну хотя бы купить такую машину. А теперь, раз машина куплена, надо попробовать, каково на ней ездить. Ты, Матильда, сядь сзади со мной, а Оттилия пусть садится с Карлом. Усаживаются в машину. Сын. Сто двадцать дает запросто. Илл. Не надо ехать быстро. Я хочу полюбоваться на здешние места, на городок, где я прожил чуть не семьдесят лет. Старые улицы стали такие чистые, многие дома уже отремонтированы, из труб вьется дымок, на подоконниках цветет герань, в садах -- подсолнечник и розы, играют дети, гуляют парочки. Как современно новое здание на площади Брамса. Дочь. Смотрите, врач на своем новом "мерседесе". И л л. А равнина и холмы сегодня словно позолочены. Просто удивительно, какие огромные тени падают на землю. А там вдали, на горизонте, будто великаны, шага­ют экскаваторы вагнеровских заводов и трубы заводов Бокмана. Сын. Скоро они задымят. Илл. Что ты сказал? Сын (громче). Скоро они задымят. (Сигналит.) Госпожа Илл. Странные трехколесные машины. С ын. Это "мессершмитты". Каждый ученик имеет те­перь такой. Дочь. С'est terrible.[ Это ужасно (франц.).] Госпожа И л л. Оттилия совершенствуется во фран­цузском и английском языках. Илл. Полезное занятие. А вот и "Место под солнцем". Давно я не был в этих местах. С ы н. Заводы должны быть расширены. Илл. Говори громче, а то не слышно. Сын (громче). Они будут расширены. Ну, конечно, вот и Штокер. Его "бьюик" всех обгоняет. Дочь. Проклятый выскочка! Илл. Проедем по долине Пюкенрид. Мимо болота, по тополевой аллее и объедем вокруг охотничьего домика курфюрста Хассо. Облака клубятся совсем как летом. Красивые места, все залито лучами заходящего солнца, и я смотрю на это, словно вижу впервые. Дочь. По настроению напоминает Адальберта Штифтера*. Илл, Кого? Госпожа Илл. Оттилия изучает литературу. Илл. Благородно. Сын. Хофбауэр на своем "фольксвагене". Едет домой из Каффингена. Дочь. Купил поросят. Госпожа Илл. Карл прекрасно водит машину, ты видел, как он лихо взял этот вираж. С ним не страшно. С ы н. Перевожу на первую скорость. Начинается; подъем. Илл. А я всегда задыхался, когда мне приходилось лезть на эту гору. Госпожа Илл. Хорошо, что я накинула на себя манто, Становится прохладно, Илл, Ты не туда поехал. Это дорога в Бейзенбах. Возвращайся обратно, а потом сворачивай налево, в Кон­радов лес. Машина катится в тубину сцены. Появляются четверо с деревянной скамейкой, теперь они во фраках, изображают деревья. Первый. Опять мы зеленые сосны, опять мы буки. Второй. Мы -- дятел, кукушка и пугливая косуля. Третий. Здесь веет стариной, воспетой поэтами. Четвертый. Но теперь сюда врываются гудки авто­мобилей. Сын {сигналит). Опять косули. И не думают убегать с дороги. Третий отскакивает в сторону. Дочь. Совсем ручная. Браконьеры их больше не трогают. И л л. Остановись под этими деревьями. С ы н. Пожалуйста. Госпожа И л л. Чего ты хочешь? И л л. Прогуляться по лесу. (Выходит из машины) При­ятно послушать здесь гюлленские колокола. Конец рабо­чего дня. Сын. Колоколов теперь четыре. Поэтому звон стал такой мелодичный. И л л. Все уже пожелтело, осень наконец вступила в свои права. Листья на земле, как золотой покров. (Ступает на листву) Сын. Мы подождем тебя внизу у моста. И л л. Не надо. Я вернусь через лес пешком. Сегодня собрание общины. Госпожа И л л. А мы тогда съездим в Кальберштадт, сходим в кино. Сын. Semis [привет (лат)], папа. Д о ч ь. So long, Daddy! [пока, папочка (англ)] Госпожа И л л. Пока! Пока! Машина с семейством Илла исчезает, потом проезжает снова в обратном направлении. Жена, дочь и сын машут Итогу. Илл глядит им вслед. Садится на скамейку, которая стоит слева. Шелест ветра. Справа выходят Роби и Тоби с паланкином, на котором восседает Клара Цаханассьянв своем обычном наряде. За спиной у Роби гитара. Рядом с Кларой шествует еедевятый муж, лауреат Нобелевской премии, высокий, стройный мужчина с благородной сединой и маленькими усиками. (Всех ее мужей может играть один и тот же актер.) Позади -- дворецкий. Клара Цаханассьян. Вот и Конрадов лес. Роби и Тоби, стойте! (Сходит с паланкина, осматривает лес в лорнет, гладит первого по спине) Короед, дерево засыхает. (Увидела Илла) Альфред, как хорошо, что я тебя встретила. Пойдем погуляем в моем лесу. Илл. Разве Конрадов лес тоже твой? Клара Цаханассьян. Тоже. Не возражаешь, если я сяду рядом? Илл. Пожалуйста. Я только что простился с семьей. Они поехали в кино. У Карла теперь машина. Клара Цаханассьян. Прогресс... (Садится рядом с Иллом справа) Илл. Оттилия изучает литературу. Берет уроки англий­ского и французского. Клара Цаханассьян. Видишь, у них теперь появи­лись высокие идеалы. Иди сюда, Цоби, поздоровайся. Мой девятый. Лауреат Нобелевской премии. Илл. Очень приятно. Клара Цаханассьян. Большой оригинал. Особен­но когда не думает. Перестань думать, Цоби. Девятый муж. Золотко мое... Клара Цаханассьян. Не кривляйся. Девятый м уж. Хорошо, хорошо. (Перестает думать) Клара Цаханассьян. Видишь, он теперь вылитый дипломат. Напоминает графа Холка, только тот не писал книг. Цоби хочет уединиться, чтобы писать мемуары и управлять моим состоянием. Илл. Поздравляю. Клара Цаханассьян. А мне как-то не по себе. Ведь мужа заводят для представительства, а не ради выго­ды. Иди, Цоби, займись своей наукой. Налево историче­ские развалины. Девятый муж уходит. Илл (озирается по сторонам). А где кастраты? Клара Цаханассьян. Разучились держать язык за зубами. Я велела их услать в Гонконг, в один из моих притонов, где курят опиум. Пусть блаженствуют. Скоро за ними последует и дворецкий. Он мне больше не нужен. Сигарету, Боби, Дворецкий выходит из глубины сцены, протягивает ей портсигар. Хочешь сигарету, Альфред? И л л. Не откажусь. Клара Цаханассьян. Бери. Дай прикурить, Боби. Курят. И л л. Хороший запах. Клара Цаханассьян. В этом лесу мы часто курили вдвоем, помнишь? Сигареты ты покупал у Матильдхен. Или, вернее, воровал у нее. Первый стучит ключом по своей трубке. А вот и дятел. Четвертый. Ку-ку! Ку-ку! И л л. И кукушка. Клара Цаханассьян. Хочешь, Роби сыграет тебе на гитаре? И л л. Не откажусь. Клара Цаханассьян. Он хорошо играет, этот громи­ла, которому я спасла жизнь. Когда на меня нападает тоска, он мне просто необходим. Ненавижу пластинки и радио, И л л. "По африканской земле идет батальон". Клара Цаханассъян. Твоя любимая. Этой песне я его научила. Молчание. Они курят. Кукушка и так далее. Шелест леса. Роби играет. И л л. У тебя был... я хотел сказать, у нас был ребенок? Клара Цаханассьян. Конечно, был. И л л. Мальчик или девочка? Клара Цаханассьян. Девочка. И л л. А как ты ее назвала? Клара Цаханассьян. Женевьева. И л л. Красивое имя. К л а ра Цаханассьян. Я видела ее только раз. Когда она родилась. Потом ее забрали. Взяли в приют. И л л. Какие у нее были глаза? Клара Цаханассьян. Глаз она еще не открывала. И л л. А волосики? Клара Цаханассьян. Кажется, черные, но у мла­денцев волосы часто бывают темные. И л л. Да, правда. Молчат. Курят. Звуки гитары. Где же она умерла? Клара Цаханассьян, У чужих людей. Не помню их имен. И л л. Отчего? Клара Цаханассьян. От менингита. Аможет, йот другой болезни. Мне прислали свидетельство. И л л. Свидетельству о смерти можно верить. Молчание. Клара Цаханассьян. Я рассказала тебе о нашей дочке. А теперь ты расскажи обо мне. И л л. О тебе? Клара Цаханассьян. О том, какой я была, когда мне было семнадцать и ты любил меня. И л л. Как-то раз я долго искал тебя в Пегеровом сарае и вдругувидел в старой пролетке. Ты была в одной рубашке и в зубах держала длинную соломинку. Клара Цаханассьян. Я помню тебя сильным и смелым. Ты подрался с железнодорожником, который ко мне пристал. А я отирала кровь у тебя с лица своей красной нижней юбкой. Гитара замолкает. Вот и конец песни. И л л. А теперь пусть сыграет: "Родная милая отчизна". Клара Цаханассьян. Эту песню Роби тоже знает. Звуки гагары слышатся снова. И л л. Спасибо тебе за венки, за хризантемы и розы. Они очень украшают гроб в "Золотом апостоле". Велико­лепное зрелище. Оба зала утопают в цветах. Теперь уже осталось недолго. В последний раз мы сидим в этом старом лесу, слушаем кукушку и шум ветра. Сегодня вечером собрание общины. Мне вынесут смертный приговор, и кто-нибудь меня убьет. Не знаю, кто именно и где, Ясно только, что вот и конец моей дурацкой жизни. Клара Цаханассьян. Я отвезу гроб с твоим телом на Капри. Я приказала выстроить мавзолей у себя в парке под кипарисами. Оттуда открывается вид на Средиземное море. И л л. Средиземное море я знаю только по картинкам. Клара Цаханассьян. Оно темно-синее. Удиви­тельная красота. Там ты и будешь лежать. Мертвый под мертвым камнем. Любовь твоя умерла давным-давно. А вот моя все никак не умрет. Но и жить она не может. Она превратилась в чудовище, как и я сама, как те поганки и мертвые корневища, которые уродуют этот лес. Все задушили мои миллиарды, мое золото. Они опутали и тебя, чтобы отнять у тебя жизнь. Потому что твоя жизнь при­надлежит мне. Навеки. Теперь ты погиб. Скоро от тебя ничего не останется, ты будешь жить только в моей памяти, мертвый возлюбленный, бесплотная тень прошло­го в мрачных развалинах. И л л. Вот и песня про отчизну кончилась. Девятый муж появляется снова. Клара Цаханассьян. Лауреат Нобелевской пре­мии возвращается после осмотра развалин. Ну, Цоби? Девятый муж. Эпоха раннего христианства. Разру­шено гуннами. Клара Цаханассьян. Жаль. Дай мне руку. Роби и Тоби, паланкин! (Садится в паланкин.) Прощай, Альфред. И л л. Прощай, Клара. Паланкин уносят в глубину сцены, Илл продолжает сидеть на скамейке. Деревья складывают свои ветви. Сверху опускается театральный портал с занавесом и кулисами, как во всех театрах. Надпись: "Сурова жизнь, искусство беспечально". Из глубины сцены выходит полицейский в новом роскошном мундире, садится рядом с Иллом. Появляется радиокомментатор. Пока горожане собираются, он говорит в микрофон. Гюлленцы одеты во все новое, нарядное, мужчины -- во фраках. Повсюду снуют фотокорреспонденты, журналисты, кинооператоры. Радиокомментатор. Дамы и господа! Вы слышали нашу передачу из родильного дома и беседу со священни­ком, теперь наш микрофон установлен на собрании город­ской общины. Настает решающий момент визита госпожи Клары Цаханассьян, который она нанесла своему родному городу, столь же уютному, сколь и живописному. Правда" сама виновница торжества здесь не присутствует, но бур­гомистр уполномочен сделать от ее имени важное сооб­щение. Мы находимся в зрительном зале отеля "Золотой апостол", где однажды переночевал Гете. На сцене, где обычно выступает самодеятельность и дает гастроли каль-берштадтский театр, сейчас собрались мужи города. Как нам только что сообщил бургомистр, таков старинный обычай. Женщины по традиции занимают места в зритель­ном зале. В "Золотом апостоле" праздничная атмосфера, нетерпение достигло апогея; со всех концов мира съеха­лись операторы кинохроники, мои коллеги по телевиде­нию, репортеры. В эту минуту бургомистр берет слово. Радиокомментатор подносит микрофон бургомистру, который стоит посреди сцены, в центре полукруга, образованного мужами города. Бургомистр. Приветствую собравшуюся здесь го­родскую общину Гюллена. Разрешите считать наше собра­ние открытым. На повестке дня -- один-единственный вопрос. Мне выпала честь доложить собравшимся, что госпожа Клара Цаханассьян, дочь покойного архитектора Готфрида Вешера, одного из наших влиятельнейших со­граждан, готова пожертвовать городу и его жителям сумму в один миллиард. Шум среди представителей прессы. Пятьсот миллионов получит город, еще пятьсот миллио­нов делятся поровну между всеми гражданами. Молчание. Радиокомментатор (приглушенным голосом). До­рогие слушательницы и слушатели! Небывалая сенсация. Предложенный дар, как по мановению волшебного жезла, превращает жителей городка в состоятельных людей; та­ким образом, мы присутствуем при одном из величайших социальных экспериментов нашей эпохи. Все оцепенели. Гробовая тишина. Люди потрясены. Бургомистр. Предоставляю слово нашему учителю. Радиокомментатор подносит микрофон учителю. Учитель. Дорогие сограждане! Мы должны отдать себе отчет в том, что госпожа Клара Цаханассьян пресле­дует своим даром вполне определенную цель; что же это за цель? Может быть, она хочет просто осчастливить нас, осыпать нас золотом, воскресить заводы Вагнера и Бокмана, возродить фирму "Место под солнцем"? Вы знаете, что это не так. Госпожа Клара Цаханассьян преследует далеко идущие цели. Она требует за свой миллиард справедливос­ти. Она хочет, чтобы в нашей общине воцарилась справедливость. Это требование заставляет нас задуматься. Значит ли это, что в нашем городе не существовало справедливости? Первый. Не существовало. Второй. Мы потакали преступлению. Третий. Мирились с несправедливым приговором. Четвертый. С клятвопреступлением! Женский голос. Терпели негодяя. Другие голоса. Правильно! Правильно! Учитель. Дорогие сограждане. Мы должны признать эту прискорбную истину. Мы терпели несправедливость. Я полностью сознаю значение материальных благ, кото­рые сулит нам миллиард; я хорошо понимаю, что бед­ность -- корень многих зол и несчастий. И все же речь идет не о деньгах. Бурные аплодисменты. Речь идет не о нашем благосостоянии и, конечно же, не о роскоши. Речь идет о том, хотим ли мы, чтобы право­судие восторжествовало, и не только оно, но и все те идеалы, ради которых жили, боролись и умирали наши славные предки. Идеалы, которыми гордится западная цивилизация. Бурные аплодисменты. Когда попирается любовь к ближнему, когда слабые -- беззащитны, а честь -- поругана, когда правосудие -- продажно, а молодая мать может быть ввергнута в бездну порока, мы ставим под угрозу нашу свободу. Шум возмущения. Нельзя шутить с идеалами, за идеалы люди проливают кровь. Бурные аплодисменты. Богатство только тогда имеет ценность, когда оно покоит­ся на милосердии, а милосердия достоин только тот, кто жаждет милосердия. Чувствуете ли вы в себе эту жажду, дорогие с