теперь любого в роте могу назвать по фамилии. Отец мне всегда говорил: "Хороший офицер должен знать в своей части всех по фамилии, а еще лучше знать, какое у кого прозвище". Тебя солдаты как называют? - Вообще-то Пру, сэр, - ответил Пруит, спасовав перед бьющей через край энергией этого говорливого живчика. - Ну конечно, - кивнул лейтенант. - Я мог бы и сам догадаться. А я лейтенант Колпеппер. Назначен сюда недавно, прямо из Вест-Пойнта [известное военное училище США]. Ты, стало быть, наш новый боксер? У тебя второй полусредний, да? Надо было раньше перевестись, пока еще шли соревнования. Что ж, как сказал бы наш Старик и его коллеги на флоте, рад принять тебя к нам на борт, Пруит, да, да, очень рад. Лейтенант Колпеппер порхал по крошечной канцелярии, рассовывая бумаги в разные ящики. - Ты, наверно, обо мне знаешь, если читал историю полка, - сказал он. - Мой отец, а еще раньше дед начинали в этой роте вторыми лейтенантами. Потом оба командовали этой ротой, потом стали командирами полка и в конце концов дослужились до генералов. Так что я иду по стопам моих доблестных предков - ура! А где мои клюшки, сержант! Через пятнадцать минут у меня партия в гольф с дочкой полковника Прескотта. Потом обед, потом снова гольф. - В шкафу они, - холодно сказал Тербер. - За картотекой. - Ах, да, да, да, - кивнул лейтенант Колпеппер, сын бригадного генерала Колпеппера, внук генерал-лейтенанта Колпеппера и правнук подполковника Колпеппера, служившего в армии конфедерации южных штатов. - Я сам достану, сержант, не трудитесь, - сказал он Терберу, хотя тот и с места не сдвинулся. - Сегодня я должен попасть во все восемнадцать лунок. Вечером в клубе большой сбор, и мне надо быть на высоте. Он вытащил сумку с клюшками из-за зеленого металлического ящика с картотекой, попутно задел локтем и свалил на пол папки, лежавшие на краю стола, но даже не подумал их поднять и, не сказав Пруиту более ни слова, выпорхнул из канцелярии так же стремительно, как туда залетел. Брезгливо поморщившись, Тербер поднял папки и положил их на место. - Ладно, - оказал он Пруиту. - Сейчас я с тобой разберусь, а то у меня работы много. Он прошел за стол Хомса и остановился перед схемой роты. В квадратики, обозначавшие взводы и отделения, были воткнуты крючки, на которых висели картонные карточки с фамилиями солдат. - Где твои вещи? - Пока еще в первой роте. У меня форма выглаженная, я не хотел класть ее в вещмешок. Тербер улыбнулся улыбкой коварного тролля. - А ты, Пруит, все пижонишь? Все такой же. Форма что - ерунда. Солдата делает не форма. Он вынул из стола Хомса пустую карточку и напечатал на ней имя и фамилию Пруита. - Там у склада стоит пулеметная повозка. Можешь перевезти на ней свои вещи, чтоб тебе не мотаться туда и обратно сто раз. - Спасибо. - Пруит удивился неожиданной милости и не мог это скрыть. Тербер усмехнулся, наслаждаясь его удивлением. - Нельзя же, чтобы у мальчика помялась форма. Я против напрасной траты сил, даже если сделанного уже не воротишь... Надо ухитриться всунуть тебя в отделение получше. - Он снова усмехнулся. - Хочешь к Вождю? - Ты что, нарочно, что ли? Издеваешься? Не припишешь ты меня к Вождю. Наверняка запихнешь к кому-нибудь из боксеров. - Ты так думаешь? - Тербер поиграл бровями и повесил карточку на квадратик под табличкой "Капрал Чоут". - Ну что? Видел? У тебя, может, отродясь не было друга лучше меня, парень, а ты не понимаешь. Пошли на склад. На складе костлявый, лысый и криволицый Лива ненадолго оторвался от своей писанины, выдал простыни, наматрасник, одеяла, малую палатку, ранец и прочее снаряжение, потом подвинул к Пруиту бланк, чтобы тот расписался. - Привет, Пру, - улыбнулся Лива. - Привет. Ты все еще здесь, Никколо? - А ты к нам надолго? Или транзитом? - Думаю, он у нас задержится, - сказал Тербер. Он провел Пруита наверх, в спальню отделения Чоута, и показал, какую койку занять. - До часу дня ты свободен, а в час выйдешь работать. Как мы, простые смертные. Пруит принялся складывать вещи в отведенный ему шкафчик. В большой пустой спальне было необычно тихо. Его каблуки стучали слишком громко, Пруит был один в спальне, и она казалась гигантской, дверь шкафчика оглушительно хлопала, и эхо гулко перекатывалось по комнате из конца в конец. 5 Капитан Хомс вышел из канцелярии в приподнятом настроении. Он был доволен тем, как провел разговор с Уиллардом и особенно с этим новеньким, Пруитом, боксером из 27-го. Он, конечно, и раньше знал, почему Пруит бросил бокс, но теперь, встретившись с ним, был уверен, что Пруит одумается и изменит свое решение еще весной, до начала ротных товарищеских. Капитан Хомс любил подниматься по лестнице штаба. Ему казалось, что она сделана не из бетона, а из старого мрамора в серых и черных прожилках. Время отшлифовало пористый бетон, ливни и сотни ног сгладили острые края плит, покрыли их ровным тусклым глянцем. В дождь мокрые ступеньки радужно поблескивали, вселяя оптимизм. Армия была, есть и будет всегда, говорили они Хомсу. Тяжелый бетон лестницы и кирпичная кладка стен прочной цитаделью оберегали то, во что Хомс верил, облекали эту веру в реальность. Каждый день денщик старательно смазывал и начищал до блеска кавалерийские сапоги капитана - это тоже было оплотом реальности. Ноги Хомса шагали со ступеньки на ступеньку, и мягкая, эластичная кожа голенища заминалась длинными плавными складками - ни намека на "гусиные лапки", уродующие сапоги, когда за ними не следят. Нет, нет, их чистят каждый день, каждый божий день. Он был доволен собой сегодня, но прекрасное настроение слегка омрачал предстоящий разговор с подполковником Делбертом. Нельзя сказать, чтобы он недолюбливал Старика. Просто, когда человек выше тебя по званию и от него зависит, дадут ли тебе майора, нужно, разумеется, следить за каждым своим словом. Подполковник Делберт был у себя. За массивным столом, отделенным от двери широкой полосой натертого паркета, в обрамлении двух высящихся на подставках флагов - полковое знамя и государственный флаг США - подполковник казался маленьким. Но он был крупный мужчина, настолько крупный, что его крошечные стального цвета усики смущали Хомса своей несуразностью, хотя капитан и старался воздерживаться от суждений о начальстве. Если не считать спавшего на полу черного спаниеля и двух стульев с прямыми спинками, в кабинете было пусто и голо, как в казарме. Когда Хомс отдал честь и бесстрастно отчеканил рапорт, все точно замерло. Даже спаниель, казалось, перестал дышать. Подполковник так же четко ответил на приветствие, и комната в ту же минуту ожила. Старик улыбнулся. Улыбка была теплой, искренней и почти отеческой. - Ну-с, - подполковник откинулся в кресле и хлопнул себя по коленям, - что у вас ко мне... э-э. Динамит? Хомс в ответ тоже улыбнулся и взял один из стоявших у стены стульев, стараясь побороть в себе нелепую скованность. - Видите ли, сэр, один из моих бывших солдат... - В воскресенье наши сыграли в бейсбол просто позорно. - Подполковник словно выстреливал слова. - Вы видели матч? Разгром. Самый настоящий разгром. Двадцать первый нас попросту растоптал. Если бы не Вождь Чоут, было бы еще хуже. Второго такого защитника я не видел. Надо бы действительно перевести его в штабную роту и дать ему старшего сержанта. - Делберт расцвел в улыбке, и короткая щеточка усов, надломившись посередине, стала похожа на силуэт чайки в полете. - Я бы так и сделал, будь у нас хоть какое-то подобие команды, но, увы. Вождь наш единственный приличный бейсболист. Подполковник замолчал, и Хомс тоже замолчал, не зная, можно ли изложить цель своего прихода или Делберт еще не кончил говорить. Он решил подождать: если подполковник собирается сказать что-то еще, получится, что он его перебил. - В этом году в бейсболе нам надеяться не на что, - продолжал подполковник. Хомс отметил ядовитую нотку в его голосе. - Единственное первое место за прошлый сезон нам дали ваши боксеры. Думается, в этом году мы опять можем рассчитывать только на вас. Наши спортивные достижения уже стали предметом насмешек, меня все вокруг подкусывают. - Спасибо за добрые слова, сэр, - воспользовавшись паузой, вставил Хомс. - Каждый солдат знает, что успехи в спорте - залог успеха в бою. В прошлом сезоне спортивная репутация полка была изрядно подмочена. Над нами смеются даже в местных газетах. Это никуда не годится. И единственная наша надежда - ваши боксеры, мой друг. - Спасибо, сэр. - Хомс пытался догадаться, куда гнет подполковник. Делберт помолчал, потом, хитро прищурившись, спросил: - Капитан, как вы думаете, мы в этом году сможем снова выиграть чемпионат? - Как вам сказать, сэр... У нас с двадцать седьмым в общем-то равные шансы. Мы, конечно, обгоняем их по очкам, но у нас не тот запас прочности, чтобы рассчитывать на победу стопроцентно. - Значит, не выиграем? - Я этого не сказал, сэр. - Давайте уж одно из двух: либо вы считаете, что мы выиграем, либо - что проиграем, так? - Так точно, сэр. - Ну и как же? - Что именно, сэр?.. А, ну конечно, выиграем, сэр. - Отлично. Последние два года спорту у нас уделялось слишком мало внимания. Хомс осторожно обдумывал ответ. - Вы правы, сэр, - сказал он. - Но, мне кажется, мы, тренеры, делаем все, что можем. Подполковник энергично кивнул: - Мне тоже так кажется. Только где результаты? Вот с боевой подготовкой у нас действительно все в порядке. Солдат нужно гонять на занятия, иначе они будут бить баклуши. Но мы с вами знаем: в мирное время лицо армии - спорт. Тем более здесь, на Гавайях, где большого спорта фактически нет. Я уже говорил об этом с другими тренерами. Вас пока не трогал - у боксеров сезон еще не кончился. Кстати, я отстранил майора Симмонса от футбола. - Подполковник многозначительно улыбнулся, усики взметнулись хищным ястребком. - Результаты! Главное, результаты! - И добавил: - Симмонс, разумеется, запросил перевод на континент. Хомс кивнул, лихорадочно соображая. Насчет Симмонса это новость. Наверняка все решилось только сегодня, иначе он бы уже знал. Итак, есть свободная майорская должность, если, конечно, никого не выписали из Штатов. Звание, естественно, в порядке очередности, но если кого-то назначат на майорскую должность, то, скорее всего, его же первым и повысят. Подполковник распластал большие ладони на незыблемой глади стола: - Ну-с, так что вы хотели мне сказать. Динамит? Хомс уже почти забыл, зачем пришел. - Ах, да... Я насчет одного моего бывшего солдата, сэр. Он заходил ко мне с неделю назад. Просился в мою роту. Он сейчас в форте Камехамеха, в береговой артиллерии. Служил у меня в Блиссе. Я хотел заранее с вами переговорить, чтобы быть уверенным. Крохотные усы лукаво взмахнули крылышками. - Что, еще один боксер? У нас уже и так небольшой перебор, но, думаю, можно устроить. Я напишу в управление. Хомс нагнулся и погладил спаниеля. - Да нет, сэр, он не боксер. Повар. Но при этом отличный парень. А повар просто замечательный, у меня другого такого не было. - Вот как? - Он служил у меня в Блиссе, сэр. Могу за него поручиться. - Я прослежу, чтобы его перевели, - сказал подполковник. - Вы мне лучше расскажите, как там ваша рота. Все в передовых? Меня ваша рота интересует. Она подтверждает мою теорию: из хороших спортсменов получаются хорошие сержанты и хорошие командиры, а хорошие командиры - это хорошая организация. Элементарная логика. Людей кто-то должен вести за собой, иначе они просто стадо. И тут все решают хорошие командиры. От смущения глаза у Хомса потемнели и разбрелись в разные стороны. - Льщу себя надеждой, сэр, - улыбнулся он, - что у меня лучшая рота в полку. - Да. Так вот, ваш старшина Тербер - прекрасная иллюстрация моей теории. Он ведь был отличным спортсменом, пока... э-э... не посвятил себя, как я это называю, святому Граалю. Хомс рассмеялся. - Небось, чуть что, хамит, - продолжал подполковник. - Но хороший солдат всегда огрызается. Так что это даже на пользу. Хорошими солдатами рождаются, и все они буйные и упрямые, как ваш Тербер. А вот если хороший солдат вдруг перестает огрызаться, это симптом тревожный. Так по крайней мере утверждал мой дед. Хомс согласно закивал. - Так точно, сэр, - оказал он, хотя прекрасно знал, что отнюдь не дед подполковника первым выдвинул эту теорию. Она была широко распространена в армии, и капитан давно успел с ней познакомиться. Но это была хорошая теория. И в случае с Тербером она себя оправдывала. Капитан почувствовал себя увереннее. Делберт вдруг резко подался вперед, и спинка его кресла пружинисто выпрямилась. Тон подполковника стал сухим. - А теперь, капитан, окажите честно, какие у вашей команды перспективы на будущий год? Вы говорите, что в этом году чемпионат выиграете - очень хорошо, и не будем больше к этому возвращаться. Я вам верю. Но если мы хотим выигрывать и дальше, нужно думать заранее. Это принцип моего деда. Победить в нынешнем году - мало. Мы уже сейчас должны думать о следующем чемпионате. В этом мире добыча достается только победителю. Не знаю, как дело обстоит на том свете, но думаю, точно так же, что бы ни вещали наши капелланы. Ну так как, сможем мы опять рассчитывать на победу? Хомс понял, что его безжалостно приперли к стенке. Вот, значит, при каком условии он получит "майора", не говоря уже о том, что его команда обязана победить и в этом году. - В общем-то можем, сэр, - сказал он. - И шансы у нас те же, что в этом году? Да? - Видите ли, сэр... Не совсем так. - Он мучительно ломал голову, как получше ответить. - Мы теряем трех первоклассных боксеров, сэр. У них истекает срок. - А-а, - сказал подполковник. - Да, да, знаю. Но у вас же остаются сержант Уилсон и сержант О'Хэйер. А что, выбывающих заменить некем? - Есть у меня один новенький, сэр. Совсем неплохо выступал на этом чемпионате. Рядовой Блум. Думаю подготовить его на будущий год во втором среднем. Подполковник продолжал смотреть на него в упор. Хомс старался не отводить глаза, но взгляд все время скользил Куда-то в сторону, не задерживаясь на лице Делберта. Левая щека у капитана зачесалась, и он жалел, что не захватил с собой жевательную резинку. Впрочем, он все равно не смог бы жевать при Делберте. Он теперь жалел, что вообще сюда пришел. - Блум? - переспросил подполковник. - Блум... Это такой высокий курчавый еврей? С плоской головой?.. И больше никого? - Не совсем, сэр... Я как раз хотел с вами об этом поговорить. У меня нет ни одного стоящего тяжеловеса. А капрал Чоут еще недавно был чемпионом Панамы в этой категории. Я все время пытаюсь вытащить его на ринг. - Чоут? Нет, он выступать не будет. - Я так и понял, сэр. - Капрал Чоут, судя по всему, лучший защитник на Гавайях. Какой нам смысл терять такого бейсболиста? - Да, конечно, сэр. - Так что придется вам обойтись без него. Хомс кивнул. С Чоутом или без Чоута бейсболисты все равно проиграют, зато от его боксеров ждут победы. От него всегда ждут победы. Победишь, получишь майора. Спаниель подполковника по-прежнему лениво дрыхнул, вытянувшись во всю длину, передние лапы он закинул одну на другую и небрежностью позы напоминал театрального премьера, принимающего гостей в пижаме. Всем офицерам полка надлежало ласково гладить этого паршивца. Почему ты не сбросишь это ярмо, Хомс? - спросил он себя. А что потом? И куда потом? - У меня есть еще один новенький, сэр, - сказал он, хотя вначале не собирался об этом говорить. - Его фамилия Пруит. Выступал за двадцать седьмой. Второе место в полусреднем весе. Переведен ко мне из команды горнистов. На губах подполковника вновь заиграла отеческая улыбка. - Так это же прекрасно. Прекрасно. Говорите, он давно в нашем полку? В команде горнистов? Хомс уже устал. - Да, сэр, - вяло сказал он. Мерзкий самодовольный пес... - Он год как здесь служит. - Спишь, жрешь и позволяешь себя гладить... - Перевелся сразу же после того сезона, сэр. - И никаких у тебя забот, сучий ты потрох толстопузый. - Невероятно! - воскликнул подполковник. - В команде горнистов! А мы целый год ничего не знали. Впрочем, про горнистов никто никогда ничего не знает. Вы с ним уже разговаривали? - Да, сэр... Какая теперь разница? Можно заодно выложить ему все. - Он отказывается выступать, сэр. Будь ты хоть на грамм смелее, Хомс, ты бы добавил: "Как и Чоут". Подполковник Делберт продолжал сидеть совершенно прямо и лишь слегка повернул голову. - Он не может отказаться. - Тем не менее отказался, сэр. Хомс понял, что допустил ошибку. Ну и черт с ним, наплевать. Наплевать? А куда ты потом денешься? Он решил не говорить, что предлагал Пруиту должность ротного горниста. - Чепуха, - отчетливо выговорил Делберт. Глаза у него стали странно пустыми. - Вам просто показалось. И ваша обязанность добиться, чтобы он выступал. Если он поймет, что этого требуют интересы полка, сам попросится на ринг. Вы должны его убедить - и только. Объясните ему, что полк в нем серьезно заинтересован. Полк, подумал Хомс. Вот оно, главное. Полк. Честь и репутация полка, которым командует Делберт. Подполковник и знать не желает, почему Пруит отказывается. Я-то хоть спросил его, подумал он. Да ты и так знал, не притворяйся. Отеческая улыбка придала пустым глазам маслянистый блеск, и от этого выражение их стало совсем непонятным. - Если этот солдат вам нужен, вы должны его уговорить. А насколько я вас понял, он вам нужен. - Очень бы пригодился, сэр. - Тогда уговорите его. Я буду с вами откровенен. Наши боксеры обязаны выиграть и на будущий год. Потому что, кроме бокса, мы не блещем ни в чем. Помните об этом. И я хочу, чтобы вы держали команду в форме. Начинайте тренировки. Можете иногда освобождать для этого вторую половину дня. Короче, приступайте уже сейчас. Главное - думать заранее. - Так точно, сэр, - сказал Хомс. - Скоро приступим. Но его голос потонул в скрипе выдвигаемого ящика - так обычно давалось понять, что разговор окончен. Подполковник оторвал глаза от стола и вопросительно посмотрел на Хомса, но тот уже поднялся и понес свой стул назад к стене. Что же, по крайней мере подполковник не будет возражать против перевода Старка, а за этим, собственно, Хомс и приходил. Скрип разбудил спаниеля. Пес поднялся, потянулся, поочередно выгибая лапы, и выкатил розовый язык в широком наглом зевке. Потом облизнулся и укоризненно уставился на Хомса. Тот ответил ему таким же пристальным взглядом и, неожиданно задумавшись, на мгновенье замер. Рука его все еще держалась за спинку стула, а глаза с завистью смотрели на это черное, лоснящееся, откормленное воплощение самодовольства. Пес опять разлегся на паркете и погрузился в ненадолго прерванную дрему. Хомс, спохватившись, оторвал руку от стула и повернулся отдать честь. Обезличенный ритуал на миг перенес его в Вест-Пойнт, напомнил о "службе Богу и Отечеству" и самой своей четкостью как будто снова сблизил с подполковником. Но Хомс знал, что в действительности ничего не изменилось. - Между прочим, - сказал подполковник, когда Хомс был уже у двери, - а как мисс Карен? Поправляется? - Ей немного лучше, - повернувшись, ответил Хомс. Глаза подполковника больше не были пустыми, в глубине их, на самом дне, зажглись красноватые огоньки. - Прелестная женщина, - сказал Делберт. - Жаль, что так редко бывает в клубе. Последний раз я ее видел на вечере генерала Хендрика. Моя супруга на этой неделе устраивает бридж для жен офицеров. И была бы очень рада видеть мисс Карен. Хомс с усилием покачал головой. - Она бы с удовольствием, я уверен, - сказал он, - но вряд ли сможет по здоровью. Вы же знаете, сэр, какая она слабенькая. Все эти вечера выбивают ее из колеи. - Да, да, - кивнул подполковник. - Очень жаль. Я так и сказал жене. А как вы думаете, к вечеру у бригадного генерала она поправится? - Надеюсь, сэр. Она ужасно расстроится, если пропустит такое событие. - Да, да, надеюсь, она обязательно придет. Мы все ее очень любим. Очаровательная женщина. - Благодарю вас, сэр. - Хомс старался не замечать огоньков, рдеющих в глубине глаз подполковника. - Кстати, капитан, на будущей неделе у меня будет очередной мальчишник. Все там же в клубе, на втором этаже. Вы, естественно, тоже приглашены. Глаза Хомса снова потемнели, он смущенно улыбнулся. - Обязательно приду, сэр. - Да, да. - Подполковник откинул голову назад и рассеянно смотрел на Хомса. - Вот и хорошо. Прекрасно. Он выдвинул следующий ящик. Капитан Хомс вышел. Приглашение на мальчишник слегка подняло ему настроение. Как можно предсказать, кто выиграет чемпионат? Во всяком случае, он пока не угодил в черный список: на мальчишники к подполковнику приглашалась только офицерская элита. Но в душе он понимал, что приглашение ничего не меняет, и, когда он спускался из штаба, направляясь домой обедать, галерея и лестница больше не убеждали его в незыблемости окружающего мира. Придет день, и он получит новое назначение, может быть даже вернется в Штаты или поедет еще куда-нибудь, где есть кавалерия. Черт его дернул перейти в пехоту ради поездки на Гавайи, в этот райский уголок в Тихом океане, пропади он пропадом! И все-таки, говорил он себе, не будешь же ты до конца своих дней гнить в Скофилдском гарнизоне. Но что делать сейчас? Придется поговорить с Карен. Подполковник хочет, чтобы она появилась на вечере у генерала. Как-нибудь надо ее уломать. Что ей стоит быть поласковее с этим старым козлом? Он тогда наверняка получит майора, даже если его боксеры проиграют и в этом году, и в следующем. Он же не просит, чтобы она с Делбертом переспала или еще бог знает что. Просто чуть-чуть внимания. В воротах он машинально отдал честь солдатам, возвращавшимся из гарнизонной лавки, перешел улицу и зашагал к своему дому. 6 Карен сосредоточенно расчесывала свои длинные светлые волосы, когда вдруг хлопнула дверь и на кухне послышались тяжелые шаги Хомса. Она расчесывала волосы уже почти час, целиком отдаваясь этому бездумному занятию, дарившему ей чисто физическое наслаждение; наконец-то избавленная от неотвязных мыслей о свободе, она ощущала лишь свои волосы: пряди длинных золотистых нитей струились между жесткими зубьями гребня, погружая ее в желанное забытье, унося прочь от всего окружающего, в далекий мир, где не существовало ничего, кроме зеркала, в котором ритмично двигалась рука - единственное, что не умирало в Карен в эти минуты. Поэтому-то она так любила расчесывать волосы. И любила готовить - по той же причине. Когда бывало настроение, она готовила удивительные блюда. И она запоем читала. Поневоле научилась получать удовольствие даже от плохих книг. Офицерские жены, как правило, скроены по несколько иному образцу. Хомс ввалился в комнату, даже не сняв шляпы. - Ты здесь? - виновато сказал он. - Привет. Я не знал, что ты дома. Я только переодеться. Карен взяла со столика гребень и снова начала расчесывать волосы. - Машина же во дворе, - сказала она. - Да? Я не заметил. - Я утром заходила в роту, искала тебя. - Зачем? Ты же знаешь, я этого не люблю. Там солдатня, и тебе там нечего делать. - Я хотела попросить тебя кое-что купить, - соврала она. - Думала, ты будешь на месте. - Мне надо было сначала уладить несколько дел, - соврал Хомс. Он развязал галстук, бросил его на кровать и, взяв сапожный рожок, сел разуваться. Карен молчала. - Что в этом такого? Ты что, недовольна? - спросил он. - Нисколько, - сказала она. - Я не имею права ни о чем тебя спрашивать. Я помню наш уговор. - Тогда зачем об этом говорить? - Чтобы ты понял, что я не такая дура, как ты думаешь. Ты ведь всех женщин считаешь дурами. Хомс поставил сапоги у кровати, снял пропотевшую рубашку и бриджи. - Ты это к чему? Сейчас-то в чем ты меня обвиняешь? - Ни в чем. - Карен улыбнулась. - Сколько у тебя женщин, это давно не мое дело, верно? Но, господи, неужели так трудно хотя бы раз в жизни честно признаться? - Началось! - Он раздраженно повысил голос. Половина удовольствия от предстоящего свидания и прогулки на лошадях была испорчена. - Перестань! Я зашел домой переодеться и поесть. Только и всего. - Ты ведь, кажется, вообще не знал, что я дома, - сказала она. - Да, не знал! Просто подумал, а вдруг ты дома, - неуклюже вывернулся он, злясь, что она поймала его на вранье. - Черт знает что! Какие женщины?! С чего ты опять завелась?! Сколько можно повторять - нет у меня никаких женщин! - Дейне, я не полная идиотка. Она засмеялась, глядя в зеркало, и тут же оборвала смех, пораженная ненавистью, исказившей ее лицо. - Были бы у меня другие женщины, - сказал Хомс, надевая свежие носки, и голос у него дрогнул от жалости к себе, - думаешь, я бы сам не признался? Что мне за смысл от тебя скрывать? Тем более при наших теперешних отношениях, - с горечью добавил он. - Какое ты имеешь право все время меня обвинять? - Какое право? - переспросила Карен, глядя на него в зеркало. Хомс съежился под беспощадным взглядом ее глаз. - О господи, - подавленно сказал он. - Опять ты о том же. Что мне теперь, всю жизнь себя казнить? Я тысячу раз тебе объяснял: это была случайность. - И значит, можно считать, что все в порядке, - сказала она. - Значит, все прошло, и мы можем делать вид, что вообще ничего не было. - Да не говорил я этого! - закричал Хомс. - Я же понимаю, чего тебе это стоило. Но откуда я мог знать? А когда узнал, было уже поздно. Да, виноват, прости. Что мне еще сказать? Он посмотрел на нее в зеркало, притворяясь, что возмущен, но тотчас опустил глаза. Сброшенная на пол форма темнела пятнами пота, и ему стало стыдно, что его тело выделяет эту грязную влагу. - Прошу тебя, Дейне, не надо. - В голосе Карен зазвенело отчаяние. - Ты знаешь, я не выношу эту тему. Я стараюсь забыть. - Ладно, - сказал Хомс. - Ты сама начала. Я тоже не люблю об этом вспоминать, но ни тебе, ни мне все равно не забыть. Я живу с этим уже восемь лет. Он устало поднялся и, сознавая, что проиграл этот раунд, пошел за свежей формой в чулан. О свидании он думал уже без всякого удовольствия, заранее жалея потерянное время. - Я тоже с этим живу, - бросила Карен ему вслед. - Ты-то еще легко отделался. На тебе хоть следов не осталось. Украдкой, чтобы он не увидел, она опустила руку себе на живот, скользнула пальцами вниз и нащупала твердый рубец шрама. Переодеваясь, Хомс решил, что все-таки поедет на свидание, черт с ним, с плохим настроением, и вообще катись все к черту - он прихватит с собой бутылку. Борясь с неприятным предчувствием, он храбро улыбнулся в пустоту. Когда он вернулся в спальню в свежем белье, происшедшая в нем перемена была разительна. Чувство вины и уныние исчезли, сменившись уверенностью. Он напустил на себя грустный вид побитой собаки - такая тактика обороны всегда помогала ему обратить собственное поражение в победу. Карен тотчас разгадала его обычный ход. В зеркало ей было видно Хомса: крепкий, волосатый, ноги карикатурно кривые от многих часов, проведенных в седле - в Блиссе он был капитаном команды поло, - курчавые черные волосы на груди упруго оттопыривают нижнюю рубашку, точно мягкая набивка. В окаймленном густой бородой лице грубая плотская чувственность похотливого монаха и та же страдальческая гордыня. Он брил шею только под воротничком, и черные завитки волос устремлялись с груди к выбритой шее, как языки пламени к воронке дымохода. Тошнота большой скользкой рыбиной трепыхнулась у нее в желудке от вида этого человека, ее мужа. Она подвинулась на край банкетки перед туалетным столиком, чтобы не видеть в зеркале его отражение. - Я утром был у Делберта, - сказал Хомс. - Он спрашивал, будем ли мы на вечере у Хендрика. Его массивный подбородок был решительно выпячен. Спокойно наблюдая за ней и надевая бриджи, он как бы случайно встал так, чтобы она снова видела его в зеркале. Карен следила за его движениями и, хотя уже знала, что будет дальше, не могла совладать со своими нервами, вибрирующими, как струны под пальцами гитариста. - Нам придется пойти, - продолжал он. - Никак не отвертеться. Его жена снова устраивает дамский чай, но от этого я сумел тебя избавить. - От вечера у генерала тоже можешь избавить, - сказала Карен, но ее голос утратил твердость и звучал неуверенно. - Если тебе так хочется, иди один. - Я не могу каждый раз ходить один, - уныло сказал Хомс. - Можешь. Скажешь им, что я больна, тем более что это правда. Пусть думают, что я еле жива - это тоже недалеко от истины, и твоя совесть может быть чиста. - Симмонса сняли с футбола, - сказал он. - Освободилась майорская должность. Старик сначала мне на это намекнул, а уж потом спросил, пойдешь ты на вечер или нет. - Ты же помнишь, последний раз он чуть не разорвал на мне платье. - Он тогда слегка перепил. Он ничего такого не имел в виду. - Надеюсь, - язвительно сказала Карен. - Если бы мне захотелось с кем-то переспать, я бы нашла себе настоящего мужчину, а не эту пивную бочку. - Я серьезно. - Хомс перекалывал значок пехоты с грязной рубашки на чистую. - Будь ты со Стариком поприветливее, это многое бы решило, особенно сейчас, когда убрали Симмонса. - Я и так помогаю тебе чем могу. Ты сам знаешь. Меня воротит от всех этих офицерских вечеринок. Я хожу на них только ради тебя. Играю роль любящей жены, как мы и договаривались. Но ради твоей карьеры спать с Делбертом! Не надейся. - Никто тебя об этом не просит. Разве так трудно быть с ним чуть-чуть поласковее? - С этим старым бабником? Меня от него тошнит. Она машинально взяла со стола гребень и снова начала рассеянно водить им по волосам. - Ну потошнит немного, потерпи - майорская должность того стоит, - просительно сказал Хомс. - Мы вот-вот вступим в войну, а когда она кончится, нынешние майоры с дипломами Вест-Пойнта будут генералами. От тебя всего лишь требуется улыбаться ему и слушать байки про его деда. - Ему улыбнешься, а он думает, это приглашение залезть под юбку. У него жена есть. Чего ему не хватает? - Действительно, чего? - ядовито заметил Хомс. Карен вздрогнула, хотя и понимала, что обвинение носит чисто теоретический характер. Он изображал сейчас несчастного, страдающего любовника, и от этого внутри у нее все дрожало. - Но ведь у нас с тобой уговор, - грустно напомнил Хомс. - Хорошо, - сказала она. - Хорошо. Я пойду на этот вечер. Все. Давай о чем-нибудь другом. - А что у нас на обед? Я голодный как черт. И день сегодня был жуткий. У Делберта просидел бог знает сколько. Он кого хочешь заговорит до полусмерти. Потом еще три часа воевал с поваром и с этим переведенным, Пруитом. - Он внимательно посмотрел на нее. - Меня такие вещи совершенно выматывают. Она подождала, пока он кончит говорить. - Сегодня у прислуги выходной, ты же знаешь. Хомс досадливо поморщился: - Разве? Фу ты, черт! А какой сегодня день? Четверг? Я думал, среда. - Он с надеждой посмотрел на часы, потом пожал плечами: - Что же делать, в клуб идти уже поздно. А может, еще успею? Карен под его пристальным взглядом продолжала расчесывать волосы, чтобы заглушить в себе чувство вины - она даже не предложила приготовить ему поесть. Он никогда не обедал дома, в их уговор не входило, чтобы она готовила ему обед, но все равно она сейчас чувствовала себя бессердечной преступницей. - Что ж, придется перехватить какой-нибудь паршивый бутерброд в гарнизонке, - покорно сказал Хомс, переминаясь с ноги на ногу. Еще немного постоял, потом сел на кровать. - А ты что будешь есть? - опросил он с видом человека, стыдливо напрашивающегося в гости. - Себе я обычно варю только суп. - Карен тяжело вздохнула. - Вот как. Я суп не ем, ты же знаешь. - Ты меня спросил, я ответила, - сказала она, стараясь не сорваться на крик. - Я действительно готовлю себе только суп. Зачем мне врать? Хомс поспешно встал. - Ну что ты, что ты, дорогая, не нервничай. Я вполне могу поесть в гарнизонке, ничего страшного. Ты же знаешь, тебе вредно волноваться. Не нервничай, а то опять разболеешься и будешь лежать. - Я здорова, - возразила она. - Не делай из меня инвалидку. Он не имел права называть ее "дорогая", не имел права произносить при ней это слово, думала она. И тем не менее, когда они ссорились, он каждый раз делал это, и слово "дорогая" булавкой прикалывало ее к сукну рядом с другими бабочками его коллекции. Она представила себе, как поднимается из-за туалетного столика, говорит ему все, что о нем думает, собирает вещи и уходит - она будет жить собственной жизнью, будет сама себя содержать. Она найдет работу, снимет квартиру... Какую работу? На что ты способна в твоем нынешнем состоянии? Да и что ты умеешь? Только быть женой. - Ты же знаешь, дорогая, какие у тебя слабые нервы, - говорил в это время Хомс. - Прошу тебя, не надо волноваться. Главное, не расстраивайся. Он подошел к ней сзади, успокаивающим жестом положил руки ей на плечи, легонько сжал их и ласково заглянул в глаза, отраженные в зеркале. Карен чувствовала на себе его руки, чувствовала, как они удерживают ее на месте, сковывают, точно так же как давно сковали всю ее жизнь, и на нее накатил панический ужас, как когда-то в детстве: однажды в лесу она зацепилась за колючую проволоку и, хотя знала, что сейчас подоспеет мать и выручит ее, рвалась и металась, пока наконец не сумела освободиться, оставив на проволоке половину платья. - Вот так, молодец, - улыбнулся Хомс. - Ты приготовь себе что хочешь, как будто меня здесь нет. А я с тобой поем. Договорились? - Я могу сделать тебе гренки с сыром, - безвольно сказала она. - Отлично, - улыбнулся он. - Сыр - это прекрасно. Он пошел за ней на кухню и, пока она готовила, сидел за кухонным столом и не отрываясь смотрел на нее. Когда она отмеряла ложкой кофе, его глаза следили за ней с заботливым участием. Когда она смазывала сковородку маслом и ставила в духовку, его глаза бережно охраняли ее. Карен гордилась своим умением готовить, это было единственное искусство, которым она владела: стряпала она вкусно и быстро, без лишней суеты. Но сейчас почему-то забыла про кофе, и он убежал. Схватила горячий кофейник и обожгла руку. Хомс молнией метнулся с посудным полотенцем к плите вытереть лужу. - Ничего, ничего, - сказал он. - Наплевать. Я сейчас все вытру. Сядь. Ты устала. Карен поднесла руки к лицу: - Я не устала. Дай, я вытру. Извини, кофе перекипел. Я сварю новый. Прошу тебя, отойди. Я сама. Внезапно она почувствовала, что пахнет горелым. Рывком вытащила сковородку из духовки - еще немного, и гренки сгорели бы окончательно. Одна сторона уже почернела. - Пустяки, - отважно улыбнулся Хомс. - Ты только не расстраивайся, дорогая. Не огорчайся. Все прекрасно. - Давай я счищу горелое. - Нет, нет. И так отлично. Очень вкусно, честное слово. Он энергично впился зубами в гренок, чтобы она видела, как ему нравится. Он съел его со смаком. Кофе пить не стал. - По дороге заскочу в нашу забегаловку и там выпью чашку, - улыбнулся он. - Мне все равно надо вернуться в роту подписать кой-какие бумаги. А ты пойди приляг. Я отлично перекусил, уверяю тебя. Карен стояла в дверях кухни и сквозь проволочную сетку смотрела, как он идет по дорожке через двор. Когда он скрылся из виду, она пошла в спальню. Уронив руки, попыталась расслабиться. Раз, другой с мучительным усилием кашлянула, но удержалась и не заплакала. Заставила себя дышать глубже. Ей удалось снять напряжение с мышц, но внутри все по-прежнему лихорадочно дрожало. Рука, словно самостоятельное разумное существо, крадучись, подобралась к животу и потрогала плотный рубец шрама, и от ужаса, который вселяло в нее собственное тело, от страшных мыслей о сочащихся гноем белесых язвах снова накатила дурнота. Виноградную кисть распотрошили, выдавили из нее косточки и оставили, бесплодную, медленно жухнуть на лозе. Но это же неправда, возразила она себе, ты сама знаешь, что неправда. Ты родила ему наследника, кто вправе говорить, что твоя жизнь никчемна? Почему ты называешь себя "бесплодной"? Ты же стала матерью, у тебя есть сын. Нет, должен быть в жизни и другой смысл, высокий, важный, непременно должен быть, подсказывал ей неведомый голос, ведь не может все сводиться к формуле "замужество + деторождение + внуки = добропорядочность, сознание выполненного долга и дальше - смерть". 7 Когда горнисты седьмой роты Эндерсон и Кларк вошли в большую, по-казенному неприветливую спальню отделения, Пруит сидел на койке и в ожидании обеда раскладывал пасьянс, стараясь забыть, что он здесь пока чужой. Он уже перевез свои вещи из первой роты, разобрал их, постелил белье и превратил голый матрас в безупречно заправленную койку, повесил чистую форму в стенной шкаф, свернул снаряжение в ладную скатку бывалого солдата, поставил ботинки в сундучок на подставке возле койки - все, теперь его дом здесь. Надев свежую, сшитую на заказ голубую рабочую форму, он уселся за пасьянс. Меньше чем за полчаса он управился с делами, на которые у первогодка вроде Маджио ушло бы, наверно, полдня, но ему неприятно было ими заниматься, и сейчас он не испытывал никакого удовлетворения. Подобные переезды всегда тягостны, они заставляют тебя лишний раз понять, что ты и такие, как ты, по сути, неприкаянные бродяги, вечно кочуете, нигде надолго не задерживаетесь, нигде не чувствуете себя по-настоящему дома. Но за пасьянсом можно хотя бы на время забыть обо всем; пасьянс - игра эмигрантов. Он отложил карты и смотрел, как Эндерсон и Кларк идут через спальню. Он знал их в лицо. Вечерами он нередко видел их на плацу и слышал, как они играют на гитарах, - это у них получалось гораздо лучше, чем трубить в горн... Сравнение возникло подсознательно, и следом нахлынули воспоминания о жизни в команде горнистов, его охватила острая тоска. Запах деревянных трибун бейсбольного поля на утренних занятиях горнистов, когда солнце ярким светом заливает ветхие скамейки. Громкое блеяние разноголосых горнов плывет в воздухе, долетает с ветром до площадки для гольфа, металлическими переливами докатывается до кромки леса. Горны спорят между собой, уверенно взятые первые йоты робко повисают в пустоте недопетыми. И вдруг все перекрывает безупречно выведенная фраза - звонкая, напористая, она вбирает в себя настроение этой утренней минуты и доносит его до слуха тех, кто далеко отсюда, кого не видно. Он почувствовал, что изголодался по резкому запаху свежеотполированного металла, который исходил от горна, когда он подносил его к губам. Почти с завистью смотрел он на двух парней, идущих между койками. Одиннадцать утра, и горнисты уже отзанимались. Теперь они свободны до конца дня. В команде над Эндерсоном и Кларком всегда подшучивали, потому что на занятиях эти двое то и дело смотрели на часы. С трибун они неизменно уходили первыми и опрометью мчались в казарму, чтобы успеть до возвращения своей роты часок поупражняться на гитаре. Они не любили горн, просто он спасал их от строевой и у них оставалось больше времени для гитары. Им хотелось стать гитаристами, но полковой оркестр был полностью укомплектован. Этим двоим досталось все то, что так ценил Пруит, а они мечтали совсем о другом. Судьба, словно назло, не хотела лишать их заведомо ненужного, а ему пришлось расстаться с горном именно потому, что горн - любовь всей его жизни. Несправедливо. Увидев Пруита, Эндерсон остановился. Казалось, он колеблется, идти дальше или повернуть назад. Наконец он принял решение и молча прошел мимо, угрюмо опустив глубоко посаженные глаза. Когда Эндерсон замешкался, Кларк тоже остановился и выжидательно посмотрел на своего наставника. Потом, следом за Эндерсоном, он тоже прошел мимо Пруита, но у него не хватило духу отвести глаза. Он смущенн