умая об этом, Пруит снова обозлился. Зря он не набил Блуму морду - все какое-то разнообразие. Обидно, что он перестал выигрывать. И вообще, многое было обидно. Он жил без женщины уже почти месяц, с того дня перед прошлой получкой, когда в последний раз был у Вайолет. Обидно, что у него нет женщины. - Ну? - Маджио смотрел на Пруита. - Я иду в сарай. Пора из этой мелочи сделать настоящие деньги. - Махнул бы лучше в город, пока есть на что, а то и этого не будет. - Пруит повернулся и пошел назад к одеялу. Зусман уже поднялся на ноги и стоял, пересчитывая оставшуюся у него мелочь. - Так-так, пировали - веселились, подсчитали - прослезились. Конечно, приятно перекинуться в картишки с друзьями, только у меня теперь даже на бензин не осталось. Ты, я думаю, больше играть не хочешь? - спросил он Маджио. - Ни в коем разе, - ответил тот. - Я иду в сарай. - Так я и думал. - Зусман подошел к окну и, сунув руки в карман, уставился во двор. - Тьфу ты, зараза! - выругался он. - Как на кладбище, жуть берет! И дождь все никак не перестанет, а то мотнул бы куда-нибудь на мотоцикле, может, успел бы и бабу раздобыть. Если бы, конечно, бензин был. - Он отошел от окна и вздохнул. - Придется обойти ребят, поспрошать, может, кто наскребет на бак. - Анджело, хочешь я пойду с тобой? - спросил Сэл Кларк, отрываясь от пасьянса, который он начал раскладывать на скамейке. - Я могу всех их там подзавести, - предложил он. - Не нужно, - решительно отказался Маджио. - Я их сам подзаведу. На весь мой выигрыш. - Я всех там буду подначивать, а ты их обыграешь, - предлагал Сэл. - Сам-то я никогда не выигрываю, но, если другу надо, могу так для него всех подзавести, что будь здоров. Маджио посмотрел на него и улыбнулся. - Сиди уж, Пятница. Вон тут сколько ребят осталось, их и заводи. Парни, если выиграю, выдам каждому взаймы по пять зеленых. Эй, Пру, скажи своему Пятнице, чтоб никуда Не ходил и болел за меня отсюда. Меня он не слушается. Пруит поднял глаза, но лицо его оставалось серьезным, и он промолчал. - Ну можно я пойду с тобой? Я в долю не прошусь. Тебе это ничего не будет стоить, - сказал Сэл. - Хватит канючить, - мрачно обрезал его Энди. - Не хочет он тебя брать, не видишь? Гордости ни на грош. - Там сейчас почти никого нет, - сказал Маджио. - Я тебя потому и не беру. Конец месяца. Сейчас там максимум один стол под покер по-крупному и, может, еще один - под "очко" для шушеры. - Мы все равно собирались в кино идти, - сказал Энди и подошел к Пруиту. - Слушай, одолжишь мне двадцать центов? Нам на кино. У меня двадцать осталось, и Сэлу тоже нужно двадцать. - Держи, - Пруит угрюмо протянул ему оставшиеся шестьдесят центов. - Бери все. Это не деньги. - Черт, неловко как-то, - вздохнул Энди, но деньги взял. - Ну еще бы, - сказал Пруит. - Ты очень переживаешь, я понимаю. - Зря не веришь. Я ж у тебя только двадцать просил. - Энди посмотрел на Пруита, и глаза его медленно поползли в сторону, потому что он знал, что врет. Ему не хотелось врать, но шестьдесят центов очень бы пригодились. - Просил двадцать, а получил шестьдесят, так что не скули, - сказал Пруит. - И ради бога, когда разговариваешь с человеком, гляди ему в глаза. А то жутко становится. - Ладно, Пру, - кивнул Энди. - Значит, хочешь, чтобы я взял все? - Тебе дали деньги? Дали. Заткнись и делай с ними, что хочешь. - Ясно. - Энди шагнул к скамейке. - Сэл, давай пару раз в дурака перекинемся, в кино все равно еще рано. Пруит брезгливо посмотрел на Энди и отошел к раковине. Женщина нужна позарез, подумал он. - Эй, Пру, - тихонько окликнул его Маджио, снова просунув голову в дверь уборной. - Выйди на минутку. - Зачем? - Пруит понимал, что ведет себя как последняя скотина, но ничего не мог с собой поделать. - Деньги теперь твои, иди просаживай. - Да выйди ты на минутку, балда! - Сейчас. - Он отошел от раковины. Энди, когда он проходил мимо, уставился в пол, зато Сэл Кларк поднял голову и улыбнулся ему застенчивыми оленьими глазами. - Не робей, Пятница, - ласково сказал Пруит. 11 Маджио ждал его на галерее, стоял в майке, зябко сгорбив костлявые плечи, и глядел на потоки воды за москитной сеткой. Дождь громко барабанил по асфальту дорожки, и шум воды, заполняя все пространство галереи, растворял в себе сонные шорохи, доносившиеся из спальни отделения. - Если выиграю, хочешь поехать со мной в город? - повернувшись, спросил он. Пруит сердито хмыкнул. - Что, вдруг стало меня жалко? - Ха! Размечтался! Просто не хочу ехать один. Я там никого не знаю. - Я тоже. - В городе одному еще тоскливей, чем здесь. - Ерунда. Если есть деньги, там не соскучишься. Бери-ка ты лучше свой выигрыш и поезжай один, пока деньги целы. А то у О'Хэйера вылетишь в трубу в пять минут, - резко сказал Пруит. - Слушай, кончай психовать. Блум - кретин, все это знают. - Это ты слушай. Я Блума в упор не вижу, но, если он еще раз на меня потянет, я ему его плоскую башку быстро отремонтирую. И с другими тоже разберусь. Понял? - Тебе же будет хуже, - рассудительно заметил Маджио. - Может быть. Зато чувствовать себя буду лучше. - Он тебя насчет трусости подкалывал. Чушь это собачья. Никто же не верит. Пруит уже шагал назад в уборную, но тут остановился. - Знаешь, Анджело, давай об этом не будем. Мне наплевать, верит кто-то или не верит, - серьезно сказал он. - И вообще пошли они все подальше! - Ладно, Извини. Подожди, я схожу за рубашкой, а то замерз как собака. Где это я читал, что на Гавайях не бывает зимы? Он нырнул в ритмично посапывающую спальню и смешно зашагал на цыпочках; Пруит невольно улыбнулся. Вскоре Маджио вышел на галерею, на ходу натягивая рубашку. В руке у него был плащ, на голове твердая, как дерево, полевая шляпа - он очень гордился ею и каждую неделю старательно пропитывал для жесткости сахарным сиропом. - Где ты будешь? - спросил он, расстегивая брюки и заправляя рубашку, когда они спустились на галерею первого этажа и их уши перестали различать шум бесконечно льющейся воды, потому что вода лилась слишком давно. - В комнате отдыха. Или наверху, в сортире. Маджио надевал плащ так торжественно, будто облачался в доспехи перед выездом на турнир. - Ясно, - сказал он. - Заготовь пустой сундучок, а то я один все золото не дотащу. - Смотри, чтоб выиграл! У меня уже почти месяц бабы не было. - То-то ты на стенку лезешь, - ухмыльнулся Анджело. - У меня тоже не было с самой получки. - Он надвинул шляпу на лоб и заглянул в лицо Пруиту из-под острых, как бритва, полей: - Дай курнуть на дорожку. - Тьфу ты, черт! - Пруит страдальчески поморщился, но полез в карман и вытащил из невидимой пачки одну сигарету. - С каких это пор ты у меня на содержании? - В чем дело? Боишься, сопру твою несчастную пачку? Выиграю - куплю тебе целый блок. Ладно, теперь дай спичку, и я пошел. - А у тебя во рту не пересохло? Может, еще попросишь за тебя сплюнуть? - Только не на пол! - Анджело в притворном ужасе поднял брови. - Только не на пол! Что за манеры? - Больше тебе ничего не надо? Хочешь, открою рот, будешь туда пепел стряхивать. - Спасибо, не надо, - сказал Маджио. - Ты ничего парень. Будешь в Бруклине, заходи. Я о тебе позабочусь. - Он открыл картонную книжечку, которую ему дал Пруит, оторвал одну спичку, чиркнул и протянул книжечку назад. Огонь спички бронзовым отблеском осветил его худое детское лицо. - До встречи, старик, - кивнул он, попыхивая сигаретой с царственной небрежностью богача, смакующего сигару за пятьдесят центов. Важно, вразвалочку сошел с галереи под дождь, нырнул в падающие сверху пласты воды и все так же вразвалочку зашагал дальше; его костлявые плечи были задиристо взгорблены, он широко размахивал тонкими руками, и бесформенный плащ на нем взволнованно колыхался. Пруит с легкой грустной усмешкой проводил его глазами. Он больше не злился, ему хотелось, чтобы Маджио выиграл и вернулся с деньгами. Глядя через мокрый двор на освещенный тоннель "боевых ворот", он прислушивался к обрывкам песни и пьяным крикам, несущимся из открытой двери пивной Цоя, слышал, как громыхают пустые ящики. Жизнь его снова шла старой проторенной дорогой, он снова рыл носом землю, чтобы раздобыть несколько центов, которые казались богатством, изворачивался и клянчил, чтобы наскрести на пару кружек пива и на женщину. Даже если Маджио выиграет, ты все равно ни в одном борделе не найдешь то, что ищешь, а орешь, что тебе просто нужна баба, как будто в этом все дело. Дурак ты, дурак набитый, что упустил Вайолет, горько подумал он, не надо было настаивать на своем, нужно было вести себя умнее. Знать бы, что она делает сейчас, в эту самую минуту. Пусть даже в ней не было того, что ты так ищешь всю жизнь, но ты хотя бы мог бывать у нее раз в неделю или - черт с ним! - раз в месяц. Теперь у тебя нет и этого. Осталась лишь старая привычная карусель: бордели, где ты тоже никогда не найдешь то, что тебе нужно, плюс отсутствие денег, которые необходимы, чтобы пойти в бордель, - их приходится униженно выпрашивать, но все отказывают, и деньги у тебя бывают только в день получки, когда бордели переполнены. С Вайолет все было иначе. А разве нельзя вернуться, поговорить с ней, объяснить? Но он сам понимал, что ничего из этого не выйдет, что все в прошлом, она уже нашла себе другого солдата, может быть своего же, японца. Она ведь об этом и мечтала. Наверно, зря он на ней не женился. Ну конечно, еще скажешь, что из горнистов тоже зря ушел? А если ты никогда не найдешь то, что ищешь? Он повернулся и пошел назад. Энди и Сэл Кларк все еще играли в уборной в "дурака" на старой деревянной скамейке, облезшей и потрескавшейся под брызгами воды. - Пока тебя не было, Блум снова заходил, - сказал Энди, подняв глаза от карт. - Да? - Пруиту это было сейчас совершенно все равно. - А ему-то что надо? - Искал, у кого одолжить пятьдесят центов на такси до города, - хмуро ответил Энди, вновь опуская глаза к картам. - Ну и что? Ты ему одолжил? - С какой стати? - возмутился Энди. - Думаешь, я тебя предам? - Он поднял голову, увидел, что Пруит его подначивает, и успокоился. - У нас на двоих восемьдесят центов, Если бы я дал ему сорок, нам бы на кино не хватило. - А я подумал, ты ему одолжил, - продолжал поддразнивать Пруит. - Ты же у нас теперь после Анджело самый богатый. - Зря ты так думаешь. Ничего я ему не одалживал. Если ты передумал, так и скажи - отдам тебе твои деньги хоть сейчас. - Да бог с тобой! - весело сказал Пруит. - На что они мне? - Небось поедешь с Анджело в город, - мрачно заметил Энди. В его голосе была обида, Пруит повернулся и посмотрел на него. - Если он выиграет, поеду, - ответил он. Энди многозначительно глянул на Сэла. - Мы так и вычислили. - Вы? - Пруит подошел к ним и остановился перед Энди. - Если кто тут и вычислял, то только ты, и Сэла не приплетай. А что, мне нельзя поехать с Анджело? - Езжай на здоровье. - Энди повел плечами. - Просто, когда друзья на мели, их не бросают. - У вас нет денег и вы не едете в город, по-твоему, я тоже должен остаться здесь и идти с вами в кино? - Я этого не говорил, - возразил Энди, отступая. - Меня вон тоже в город звали. Блум предлагал с ним поехать. - Ну и поезжай, - спокойно сказал Пруит. - Ты из-за этого, что ли, нервничаешь? Я нисколько не обижусь. Мне наплевать, с кем ты куда ездишь. А что будет Пятница делать? - Он может пойти в кино один. Я возьму только сорок центов на такси. - Ишь ты, разошелся. - Я в кино не пойду, - радостно заявил Пятница. - Я эти деньги приберегу. Лучше посижу здесь, поучусь карты сдавать. - Дело хозяйское, - сказал Энди. - Деньги твои. Если хочешь, иди в кино. - А что вы с Блумом будете делать в городе? - спросил Пруит. - Если не секрет. - Да, так, погуляем. - Не очень-то ты разгуляешься. Всего сорок центов, и те на такси. Не хорошо, приедете вы в город, а что потом? Назад-то как вернетесь? - Вернемся. Блум знает одного голубого с Ваикики. Вроде денежный парень. Блум думает, его можно будет почистить. - Я бы на твоем месте не ездил, - сказал Пруит. Энди поглядел на него с возмущением: - Это почему же? Тебе легко говорить. Сам-то едешь с Анджело. - Потому что Блум тебе врет, вот почему. Ты на Гавайях сколько служишь? Пора бы знать, что в Гонолулу такие номера не проходят. Они тут денег с собой не носят. Городок-то маленький, а солдат полно. Иначе бы этих типчиков чистили каждый вечер. Энди глядел в сторону. - Блум говорит, если не получится почистить, высадим его хотя бы на выпивку и на такси. Чего тут такого? - Врет он тебе, вот чего. А какой ему смысл врать? Он же знает, что в Гонолулу ни одного голубого не обчистишь. Почему же он тебе правду не говорит? Я таким людям не доверяю. Не нравится мне этот Блум. - По-твоему, я должен здесь торчать, да? - сердито сказал Энди, пряча от Пруита глаза. - Сам же едешь с Маджио! - Ну что ж, дело твое. - Он сам меня позвал. Я не напрашивался. И я с ним поеду. В казарме от тоски загнешься. Даже на гитаре не поиграть, вон дождь какой. Можешь на меня злиться, я все равно поеду. - Да не злюсь я на тебя. Ты просто дурак, вот и все. А хочешь подцепить денежного клиента, поезжай лучше один. - Он сел на край скамейки, взял собранную Энди колоду и стал снимать карты одной рукой, вспоминая, как когда-то, в пору бродяжничества, научился этому трюку в товарном вагоне. - Делай как знаешь, - после паузы сухо сказал он Энди. - А если тебя самого оприходуют, сходишь к капеллану на исповедь, я тебе свою очередь уступлю. - Запугать хочешь? - презрительно усмехнулся Энди. - Так ты идешь? - спросил он Пятницу. - Мне еще нужно переодеться в гражданское. Блум меня ждет через пятнадцать минут в комнате отдыха. - Зря ты его не слушаешь, - сказал Сэл Кларк. - Не ездил бы ты с этим Блумом. - Отстань ты, ради бога! - огрызнулся Энди. - И так, кроме казармы, ничего не видим. Ты пойдешь в кино или не пойдешь? - Наверно, пойду. Сдавать карты завтра поучусь. Пру, ты бы раздобыл где-нибудь десять центов, пошли бы вместе. Всего-то десять центов нужно, у меня же тридцать есть. - Нет, Пятница, спасибо. - Пруит посмотрел в его серьезное худое смуглое лицо и снова почувствовал теплую нежность. - Я обещал Анджело дождаться. - Как хочешь, - сказал Сэл Кларк. - Ты уж там, в городе, погуляй на всю катушку. - Ладно, - кивнул Пруит. - Смотри, чтобы Блум и тебя не уговорил, а то вдруг тоже поедешь деньги добывать. - Никогда, - торжественно произнес Сэл. Пруит проводил их взглядом, потом разложил на скамейке оставленные Сэлом карты и стал ждать. Долго ждать не пришлось. Минут через десять после ухода Сэла и Энди в уборную ворвался взбудораженный Анджело, так толкнув дверь, что створки хлопнули о стены. - Ну? - спросил Пруит, подымая голову. - Сколько ты выиграл? - Выиграл? - в ярости переспросил Маджио. - Выиграл! Почти сорок зеленых. За одну игру. На первой сдаче. Хватит нам, как думаешь? - Отлично, - сухо сказал Пруит. - А проиграл сколько? - Проиграл? - в бешенстве крикнул Маджио. - Проиграл я сорок семь долларов. И тоже за одну игру. На второй сдаче. Черт! - Он оглядывался по сторонам, выбирая, что бы сломать, и, не найдя ничего подходящего, сорвал с головы шляпу, швырнул ее на пол, злобно лягнул, оставив на твердой, как папье-маше, тулье большую грязную вмятину, и послал ногой по мокрому скользкому полу к другой стене. - Вот, посмотри, что я наделал, - грустно сказал он и двинулся за шляпой. - А что же ты не спрашиваешь, почему я сразу не ушел, когда выиграл те сорок? Валяй, спрашивай. - Зачем мне спрашивать? Я и так знаю. - Потому что я думал, выиграю еще. - Маджио жаждал, чтобы его наказали за глупость, и, видя, что Пруит отказывается это сделать, занялся самобичеванием. - Я думал, выиграю побольше и гульнем в городе по-настоящему. Может, даже пару раз. И ни хрена подобного! Ни хре-на! - Он нахлобучил на голову грязную, помятую шляпу, подбоченился и посмотрел на Пруита. - Ни хре-на! - Так, - сказал Пруит. - Все ясно. - Он опустил глаза на колоду, которую держал в руках, неожиданно резким движением согнул ее - верхние и нижние карты порвались пополам, а остальные только помялись и кое-где треснули, - потом подбросил в воздух и смотрел, как изуродованные карты косо и плавно, будто осенние листья, летят на пол. - К черту! Пусть утром сортирный наряд подбирает. К черту все! - Энди и твой Пятница пошли в кино? - с надеждой спросил Анджело. - Да. - Он тебе деньги не отдал? - Нет. - Черт, жалко. У меня сорок центов осталось. Был бы доллар, я бы сбегал в третью роту, там у меня знакомые ребята сейчас играют. Вход в игру всего доллар. - У меня ни гроша, - сказал Пруит. - Ни ржавого цента. Черт с ним. Тебе же всю ночь играть надо, чтобы на сарай наскрести. - Верно, - согласился Анджело. - Ты прав. - Он скинул с себя плащ и начал снимать рубашку. - К черту! Стрельну сейчас пятьдесят центов, поеду в город и охмурю какого-нибудь голубого. Никогда раньше не пробовал, но у других ребят получается, почему я не могу? Наверно, не так это и трудно. Надоело, - сказал он. - К чертовой матери все, надоело! Иногда так тошно, что хоть вешайся. Пруит смотрел на свои руки, свисающие с колен. - Честно говоря, мне и ругать-то тебя неохота. - Давай поедем вместе, - предложил Маджио. - Стрельни у кого-нибудь сорок центов. Не повезет, вернемся на попутке. - Нет, спасибо. С меня хватит. Не то у меня настроение, чтобы в город ехать. - Мне еще переодеться надо. Будь здоров. Увидимся утром, если вернусь. А не вернусь, можешь проведать меня в гарнизонной тюрьме. Пруит засмеялся, но на смех это было похоже мало. - Договорились, - сказал он. - Принесу тебе блок сигарет. - Пока что я возьму у тебя всего одну. Авансом, а? - Он виновато посмотрел на Пруита. - Когда я выиграл, у меня совсем из головы вылетело, что надо купить. - О чем разговор! Конечно. Бери. - Пруит вытащил мятую пачку, где оставалось две сигареты, одну дал Маджио, последнюю взял сам и бросил пустую пачку в унитаз. - Если это последние, я не возьму. - Какая разница? Бери. У меня полно табаку на самокрутки. Маджио кивнул и пошел в спальню отыскивать на ощупь в мерно дышащей темноте свою городскую "форму" - гавайскую рубашку, дешевые брюки и туфли за два доллара. Пруит глядел ему вслед: маленький, узкоплечий, рахитичный сын племени горожан, навеки лишенных судьбой счастья ощущать под ногами живую землю, если не считать Центрального парка, с его тщательно ухоженной, чуть ли не законсервированной травой; отпрыск горожан, чья жизнь и даже фильмы, по образцам которых они пытаются эту жизнь строить, даже пиво, которое они пьют, чтобы эту жизнь забыть, - ширпотреб в консервных жестянках. 12 Март еще не успел перевалить за середину, как уже было получено согласие на перевод повара из форта Камехамеха, хотя Хомс заставил Тербера отослать официальный запрос всего полторы недели назад. Обычно оформление перевода, тем более из одного рода войск в другой, тянется долго, но на этот раз все решилось с неслыханной быстротой. Когда Маззиоли принес из штаба полка письмо о переводе, Милт Тербер сидел в канцелярии и озадаченно рассматривал фотографию, лежавшую перед ним на столе поверх деловых бумаг. Фотографию ему подарила Карен Хомс, и Тербер, подперев щеку здоровенным кулаком, разглядывал снимок с недоумением мальчишки, который попал на фильм для взрослых и мало что понимает. Она дала ему эту фотографию перед их "лунным купанием", как он теперь иронически называл про себя тот вечер на пляже. Он не просил, она сама протянула ему фотографию, едва он сел к ней в машину. Как будто считала, что так положено, подумал он. Она заехала за ним в центр города - снова вспоминал он все по порядку, - к кинотеатру на Кау-Кау Корнер, куда съезжаются туристы на взятых напрокат машинах и где, как они решили, им безопаснее всего встретиться. Она не знала дороги, и он хотел сам повести машину к Тоннелю, к маленькому потайному пляжу, который он так часто видел из грузовика, проезжая мимо, и думал, вот куда хорошо бы привести женщину, а один раз не выдержал и спустился по скалам вниз. Но она побоялась доверить ему машину мужа. Он подсказывал ей, как ехать, но она все равно дважды не туда повернула и очень нервничала, пока они выбирались через Каймуки на авеню Вайалайе, которое затем переходило в шоссе Каланианаоле, ведущее к Тоннелю. Может быть, именно поэтому все с самого начала пошло кувырком и получилось совсем не так, как он себе представлял. Тогда, у нее дома, он видел ее в двух совершенно разных ипостасях, а сейчас перед ним была третья, нисколько не похожая на прежние. Они оставили машину возле Тоннеля на маленькой площадке у бетонного столбика с табличкой, на которой было написано, что в ясную погоду отсюда можно увидеть Молокаи, и начали спускаться вниз. Явно делая над собой усилие, она торопливо сказала: "Я так довольна, так счастлива!" Все было на месте: полная луна, невысокие мягкие волны прибоя в белых барашках, мерцающий в лунном свете бледный песок крохотного пляжа среди скал, тихий ветер, проскальзывающий сквозь ветви киав на шоссе, была бутылка, которую он прихватил с собой, были бутерброды и термос с кофе, были даже одеяла. Да, все было на месте и как надо, думал он, все, как он себе представлял. Когда они спускались со скал, она поскользнулась и ободрала руку, а потом, уже внизу, зацепилась за сук и порвала платье, одно из ее лучших, сказала она. Они взялись за руки и голышом побежали в воду - в лунном свете отличная была картинка, вспоминал он, - волны, откатываясь от берега, словно ползли в гору и тяжелым дыханием обдавали им колени. Она скоро замерзла, вернулась на песок и закуталась в одеяло. Тогда-то он и поставил крест на всей этой затее, решив, что с самого начала это была великая глупость, и прежде всего с его стороны. Но он вместе с ней вылез из воды, и, хотя было до смерти обидно, что он такой дурак, желание у него не прошло, он сгорал от этого желания и совсем не чувствовал холода, до того хотел ее, но какое тут, к черту, удовольствие, если все время следишь, чтобы не сползло одеяло, потому что иначе она снова замерзнет. И вот тогда он стал уговаривать ее выпить, до этого он не настаивал, хотя не понимал, почему она не пьет. Но она отказалась наотрез, улыбаясь скорбной улыбкой христианской мученицы, великодушно прощающей римлян, она сказала, что во всем виновата сама, что с ней всегда так, вечно она все портит, она, наверное, просто "комнатная женщина", хотя в тот первый день, в спальне в Скофилде, когда они говорили об этой поездке, ей действительно казалось, что будет чудесно. А сейчас она ему искренне советует найти себе для таких вылазок другую женщину, она ничуть не обидится. Когда они уже возвращались в город, она сказала, что надо быть честными до конца, и спросила, не хочет ли он вернуть ей фотографию, она действительно не обидится. Он почувствовал себя виноватым, потому что не просил у нее эту фотографию и потому что видел теперь, что с самого начала вся затея была глупостью, и сказал, что очень хочет оставить фотографию себе, а сказав так, неожиданно понял, что это правда. И тогда же, непонятно зачем, сам того не ожидая, он договорился с ней о следующем свидании, после его получки, потому что она сказала, что Хомс дает ей мало денег, да и те приходится из него вытягивать со скандалом. И он тогда снова нерешительно попытался уговорить ее выпить хоть глоток, виновато надеясь, что, если он напоит ее, дело можно будет исправить, они снимут номер в мотеле или найдут другое место, еще не все потеряно. Но она пить отказалась и сказала, что не может остаться с ним на всю ночь, так как не позаботилась заранее о надежном алиби, а заниматься любовью в машине не будет ни за что, это унизительно. Прощаясь, она робко напомнила ему о следующем свидании. А он отправился в бар "У-Фа" на Хоутел-стрит, в самом сердце "веселого" квартала, здорово накачался, а потом, как застоявшийся жеребец, рванул к девочкам миссис Кипфер в "Нью-Конгресс" и, получив там все тридцать три удовольствия, твердо решил, что никаких свиданий с Карен Хомс не будет, что бы он ей ни наговорил, ему это не нужно. И сейчас, когда в коридоре уже слышались шаги Маззиоли, он все еще недоуменно рассматривал снимок и пытался сообразить, что же случилось и почему вообще это случилось, а самое главное, почему он никак не может ничего понять. Он в полной растерянности положил фотографию в бумажник, спрятав ее под пропуском в гарнизон. Каждый раз, когда нужно было показать пропуск на проходной или открыть бумажник в канцелярии при Динамите, он ощущал себя дерзким, хитро законспирированным заговорщиком. Что ж, по крайней мере это ощущение было ему понятно. Вид у Маззиоли был очень самодовольный, и, кладя перед Тербером кипу бумаг, в которую он запрятал письмо о переводе повара, писарь еле сдерживал смех. Он стоял у стола, усмехался и ждал, когда грянет взрыв, а Тербер нетерпеливо листал толстую пачку служебных записок, приказов по части и циркуляров военного министерства, надеясь набрести на какую-нибудь бумажку, которая случайно может оказаться важной. Письмо выглядело очень внушительно. Оно прошло через все инстанции в оба конца, и каждая инстанция оставила на нем свой след в виде положительной резолюции. Обнаружив наконец письмо, Тербер, все эти дни истово моливший бога, чтобы в какой-нибудь инстанции сочли, что перевод создаст избыток или, наоборот, недостаток личного состава в той или другой части, поднял глаза и глубокомысленно посмотрел на Маззиоли. - Ну? - прорычал он. - Чего стоишь как столб? У тебя работы нет, да? - А что я сделал? - запротестовал писарь. - Тебе бы только придраться, честное слово! Нельзя, что ли, человеку просто постоять? - Просто постоять? Нет. Нельзя. Терпеть не могу, когда люди просто стоят. Это у меня причуда такая. А если ты без работы, - угрожающе сказал он, - могу тебе ее найти. - Мне нужно вернуться в штаб, - возразил Маззиоли. - Прямо сейчас. О'Бэннон сказал, чтобы я сразу же возвращался. - Тогда катись. Нечего здесь стоять и ковырять пальцем в носу! - грозно рявкнул Тербер, но в душе обрадовался, что катастрофа, разразившаяся из-за перевода повара, помогла ему на секунду выбраться из пугающей бездны, куда его ввергли Карен Хомс и их неудачное "лунное купание", и ступить пусть на голую, зато твердую и знакомую почву. - Почему ты вообще не переведешься к О'Бэннону, а, Маззиоли? - Я бы хоть сейчас, - обиженно сказал писарь, разочарованный тем, что взрыва не последовало. - Только и мечтаю! А что ты скажешь насчет этого перевода, старшой? - спросил он, надеясь спровоцировать взрыв. Тербер ничего не ответил. - Хороши дела, а? - сочувственно добавил он, меняя тактику и все еще надеясь. - Подполковник настрочил письмецо, и все в два счета провернули, верно? Но Тербер молчал и лишь пристально смотрел на него, смотрел до тех пор, пока разочарованный Маззиоли не удалился, полностью капитулировав. А Милт Тербер снова ожесточенно накинулся на работу, утешаясь скудными крупицами безобидного удовольствия оттого, что раскусил хитрость Маззиоли. Если бы так же легко раскусить Карен Хомс, думал он, если бы так же легко понять, что повлечет за собой перевод повара. Порой Милту Терберу казалось, что он зря выбил себе свое нынешнее звание. Не стоило оно того. В их профессии халтура и разгильдяйство - норма, и потому во всех сержантских клубах первый сержант - белая ворона. Чтобы получить это звание, Милт Тербер сделал то, на что никогда не согласился бы ни один другой сержант: пошел старшиной в роту, известную своей расхлябанностью на весь полк, и принял эту роту от печально знаменитого солдафонской грубостью первого сержанта, который наконец-то оттрубил долгие тридцать лет, выслужил себе пенсию и теперь мог послать все к чертовой матери. Неужто это звание было тебе так уж нужно, болван? Он положил письмо о переводе себе на стол, чтобы сделать необходимые выписки, и, чувствуя, как в душе радостна закипает привычная ярость, спасительная ярость, неизменно приходящая на выручку, презрительно швырнул остальные документы - толстую пачку, беременную заведомо мертвыми бумажками, - на стол Маззиоли. Может, когда-то он был неплохой человек, этот старил, мой предшественник, но за тридцать лет из него вытравили все хорошее: так нож, если его постоянно точить, истончается, делается хрупким, тонким, как игла, и никто не знает, иуда девалась прежняя отличная сталь. Старик, который в молодые годы, еще в Китае, был шумным, задиристым парнем, последние пять лет висел на волоске и из кожи вон лез, только бы дослужить до этой несчастной пенсии; молил бога, чтобы инспекционные комиссии не нашли у него никаких недочетов, и прикрывал свой страх дешевыми приемами, работая под бывалого сурового служаку, каких плодит на экране Голливуд. Нет, это не для меня. Когда подойдет мое время, я перед ними хвостом вилять не стану, пусть они эту пенсию засунут себе в задницу. А может быть, подумал он, все это просто от старости. Все старики, все прежние крепкие орешки, похоже, кончают точно так же. Джонс изображает Джонса, Смит изображает Смита - каждый из них играет себя, каким он был когда-то. И так не только в армии. По-моему, тебе нужно выпить, сказал он себе и подошел к картотеке достать спрятанную бутылку виски. Тебе нужен сейчас хороший глоток спиртного, чтобы ты завелся еще больше, потому что тебе угрожает серьезная опасность: ты можешь превратиться в Тербера, который только изображает Тербера, настоящего Тербера, тебя. Я думаю, нам пора передохнуть и подровнять наши усики, мы же хотим нравиться женщинам, да, дорогой? - сказал он себе, взял со стола Хомса большие ножницы, вошел в кладовку и встал перед зеркалом. Ему было слышно, как в казарму возвращаются с мороки солдаты, как Поп Карелсен, подымаясь по лестнице, что-то говорит своим мягким, на редкость интеллигентным голосом. Кажется, тебе надо выпить еще, подумал он, ты пока что-то слабо завелся. Кажется, на этот раз одной порцией виски не обойтись. Я лично думаю, и две порции не помогут. Я лично думаю, это случай серьезный, из тех, когда для разрядки требуется отмолотить боксерскую грушу потяжелее. Да, конечно, тот самый случай, окончательно решил он, медленно проводя языком по верхней губе. Убедившись, что усы подстрижены достаточно коротко и щекотать не будут, он удовлетворенно отступил от зеркала, поднял руку, швырнул ножницы через плечо жестом богача, кидающего доллар бродяге, и с наслаждением услышал, как они, лязгнув, упали на пол. В ротном фонде полно денег, пусть купят новые. Пусть Динамит сам позаботится о новых ножницах, на это у него расторопности хватит. Он поднял ножницы, один конец которых обломился не меньше чем на дюйм, положил их на стол Хомса поверх письма о переводе в плоский ящичек с надписью "Срочное" и отправился наверх срывать злость на Карелсене, который служил ему боксерской грушей и делил с ним комнату на втором этаже, за галереей. Поп Карелсен был идеальной боксерской грушей, потому что входил в тот же кружок интеллектуалов, что и Маззиоли, но был умнее писаря. Маззиоли годился только для разминки, до тяжелой груши, на которой вырабатывают настоящий мощный удар, он не дотягивал, веса не хватало. - Пит! - заорал Тербер, врываясь в дверь и своим воплем разнося в клочья уютную тишину дождливого дня, окутавшую маленькую комнату. - С меня хватит! Я им в морду кину свои сержантские нашивки! Такой дерьмовой вонючей роты я еще не видел! Этот раздолбай Динамит только позорит офицерскую форму! И он и этот щенок Колпеппер! Поп Карелсен раздевался, сидя на койке, стоять ему было больно, его мучил артрит, к которому он, правда, настолько привык, что считал почти своим другом; он только что снял полевую шляпу и рубашку и сейчас вынимал изо рта вставные зубы, обе челюсти. Недовольный, что ему помешали, он неопределенно поглядел на Тербера, боясь, что этот псих опять сорвался с цепи; Карелсен надеялся, что очередного приступа буйства не последует, но все же ему не хотелось ни во что встревать, пока он не узнает, в чем дело. - В старой армии офицер был офицером, а не вешалкой для мундира, - проникновенно, но осторожно сказал он и, надеясь, что все обойдется, опустил зубы в стакан с водой на тумбочке. - Да какая, на хрен, старая армия?! - радостно взорвался Тербер, придираясь к банальности. - Меня воротит от этих ваших басен про старую армию. Не было никакой старой армии! Оболтусы, воевавшие в Гражданскую, долдонили про старую армию ребятам, которые шли бить индейцев. Точно так же, как вояки революции втирали очки парням в восемьсот двенадцатом году! Все просто стараются чем-нибудь прикрыть собственное раздолбайство. В армии никто никогда ни хрена не делал. Только и умеют, что плевать в морду тем, кто чином ниже. Вот и придумывают сказки, чтобы как-то оправдаться! - Ну, я вижу, ты сам все знаешь, - сказал Карелсен, не сумев подавить раздражение, хотя уже окончательно понял, что Милту снова попала вожжа под хвост, а Карелсен по собственному опыту знал, что в такие минуты с Милтом можно справиться, только сохраняя полную невозмутимость. - Ты же служил еще при Брэддоке [Брэддок Эдвард (1695-1755) - британский генерал, воевавший в Америке с индейцами], верно? - Беда была в том, что невозмутимости ему каждый раз не хватало. - Я отслужил достаточно и понимаю, что к чему. Нечего пудрить мне мозги всей этой лабудой про старую армию! - заорал на него Тербер. - Я тебе не первогодок! Карелсен только крякнул в ответ и, стараясь сохранять невозмутимость, нагнулся расшнуровать грязные полевые ботинки. Тербер плюхнулся к себе на койку и с силой шарахнул кулаком по чугунной спинке кровати. - Пит! - строго рявкнул он на Карелсена. - Не мне рассказывать тебе про эту роту. Ты не молокосос. Ты же знаешь, я гожусь на большее, а здесь только зря трачу себя на этих скотов. Они меня убивают! Медленно, но верно. Спортсмены! Любимчики из Блисса! А теперь еще один! Лицо Пита смягчилось тщеславной самодовольной улыбкой, которая означала, что он придумал очередной остроумный афоризм. - Наша армия стала епархией спортсменов с тех самых пор, как Туни [Туни Джеймс Джозеф (род. в 1897 г.) - американский боксер, чемпион мира в тяжелом весе в 1926-1928 гг.] первый раз выступил во Франции за морскую пехоту, - изрек он, вновь обретя невозмутимость. - И так, наверное, останется навсегда. - Малыш Маззиоли пришел бы в восторг, гордо подумал Пит. - Что значит "еще один"? - спросил он, невозмутимо подкидывая этот вопрос напоследок, как сенатор, вносящий поправку к бесспорному законопроекту. - Неужели утвердили перевод этого повара из Кама? - А я тебе о чем? - сердито крикнул Тербер. - Повар! У меня поваров уже девать некуда! А Динамит вытребовал еще этого Старка! - Да? Черт знает что, - снисходительно утешил он Тербера. - Кстати, - в его голосе зазвучала вкрадчивость сплетника, - а зачем вдруг так понадобился этот Старк? Шеф хочет сделать его начальником столовки? А куда он денет Прима? - Захочу - могу перевестись хоть завтра! - с наслаждением бушевал Тербер. - С сохранением звания, понял? С сохранением звания, и в любую роту полка, а их полно! На хрена мне рвать пуп здесь? Никто не помогает, никто не ценит! - Перевестись - это пожалуйста, - сумел вставить Пит, вновь теряя невозмутимость. - Перевестись ты можешь. Я вот тоже мог бы стать начальником штаба, только друзей жалко здесь бросать. Короче, чего ты бесишься? - Нашли дурака! - орал Тербер. - Я в этом гнилом полку лучший солдат, и они сами это знают. Нет, Пит, спорю я свои нашивки и кину им в морду, я тебе серьезно говорю. Уж лучше быть занюханным рядовым и делать, что тебе приказывают. Знал бы, что так будет, остался бы в первой роте штаб-сержантом. - Всем известно, что ты незаменим, - ядовито сказал Пит. - Я гожусь на большее, а здесь только мечу бисер перед свиньями! - закричал на него Тербер, нарочно взвинчивая себя, и разразился гневной, очищающей душу тирадой, обрушив ее на Пита, точно мощную струю брандспойта. Почему, спрашивается, первым взводом заправляет обезьяна Галович? Почему все сержанты в роте обязательно из спортсменов? Почему этот фон-барон Джим О'Хэйер числится сержантом по снабжению? И откуда, интересно, у Динамита столько денег, которые он почем зря просаживает в клубе за покером? Офицеры! - презрительно фыркнул он. - Джентльмены из Вест-Пойнта! Уж их там учат: поло, покер, бридж! Какой вилкой чего жрать, чтобы в обществе не опозорились! Чтобы нашли себе жену с деньгами. Такую, чтобы гостей умела развлекать. И местных косоглазых девок чтобы вышколила, как английских горничных! А муженек будет корчить из себя офицера британских колониальных войск. Профессиональный солдат с личными средствами! Лорд Фигель-Мигель!.. Думаешь, как Хомс нашел себе жену? Через одну брачную контору в Вашингтоне - вот вам, пожалуйста, списочек всех перспективных девиц. Из Балтимора не угодно? Хорошая семья, отец конгрессмен, приличное состояние. Только Динамит просчитался. Ее родители разорились. Он и ободрать-то их толком не успел - подумаешь, четыре пони для поло и пара вшивых серебряных шпор! Как человек, попавший в зону мертвого штиля в центре урагана, он в разгар своей пламенной речи вдруг заметил в глазах Пита огоньки любопытства, тотчас хладнокровно сменил курс, обошел жену Хомса стороной и, вернувшись в безопасные воды, начал громить сержанта Хендерсона, который за два года ни разу не вышел на строевую, потому что нянчит хомсовских лошадок во вьючном обозе. - Господи боже мой! - наконец не выдержав, закричал Пит и зажал уши пальцами. Мощный словесный поток погреб под собой всю его невозмутимость, а самого его довел до полуобморочного состояния. - Заткнись! Отстань от меня! Хватит! Если тебе здесь так противно и ты можешь перевестись с сохранением звания, почему же, черт тебя возьми, ты здесь торчишь? Почему ты не переведешься и не дашь мне жить спокойно? - Почему? - негодующе прорычал Тербер. - Ты спрашиваешь, почему? Да потому, что у меня, на мое горе, слишком мягкое сердце, вот почему! Если я отсюда уйду, эта рота через пять минут развалится. - Странно, что тебя до сих пор не взяли в генштаб! - завопил Пит, сознавая, что, к несчастью, почти все, что говорит Тербер, правда; если бы он просто психовал, эти приступы было бы легче переносить. - Потому что они там все тоже дураки набитые, вот почему, - неожиданно успокоившись, сказал Тербер вполне обычным голосом. - Дай-ка закурить. - От твоих нашивок скоро лохмотья останутся! - кричал на него Пит. - То он их спарывает, то пришивает! Да что ты за человек такой, не понимаю! - Не нервничай, - сказал Тербер. - Я и сам этого иногда не понимаю. Дай закурить, просят же тебя. - А я и не нервничаю! Ты армию все равно не переделаешь, - вдруг сообразив, что Тербер уже не орет, Пит сумел посреди фразы перейти с крика на нормальный тон, - так что можешь отдохнуть. Он бросил мятую, отсыревшую пачку усмехающемуся Терберу. За открытым окном стучали капли, тишина, внезапно наступившая в маленькой комнате, оглушила Пита. - А у тебя, кроме этой мокрой трухи, ничего нет? - брезгливо спросил Тербер. - Они даже не загорятся. - Не нравится?! - закричал Пит. - Может, тебе с золотым мундштуком подавай? - Конечно, - ухмыльнулся Тербер. - Как минимум. Он развалился на койке - очистительная клизма подействовала успешно, - с довольным видом закинул руки за голову и скрестил ноги. - Армию ты все равно не переделаешь, - повторил Пит, встал на пол в носках и, повернувшись за полотенцем, выставил на обозрение Терберу свой голый зад в красных точках уколов от сифилиса: о