е бутылку, как ребенка; и когда он взглянул на ее босые ноги с накрашенными ногтями, тускло поблескивавшими в полумраке, который вдали, за домами, уже сгустился в черную темноту, его захлестнула горячая волна; это возрастное, подумал он, у тебя то же самое, что бывает у женщин после сорока: то прильет, то отольет. Они шля сквозь влажный соленый воздух мимо повернутых к ним спиной магазинов с односкатными навесами, днем укрывающими пляжников от солнца, мимо открытой веранды "Таверны", где сейчас было не так уж много народа, мимо деревянной эстрады, под которой днем сидят уборщики и для экзотики бренчат на гавайских гитарах, мимо частных домов, стоявших вперемежку с киосками, где продают соки, и дальше, через весь длинный темный пустой пляж к выходящему на океан, закрытому с трех сторон патио отеля "Моана" (только здесь такие дворики называются не патио, а "ланаи"), где росло огромное дерево (кажется, баньян?) и где Карей надела туфли, а он почувствовал, как его опять обдало жаром. - Вот мы и пришли, сержант Мартин, - Карен засмеялась. - Прекрасно, миссис Мартин. - Я попросила угловую комнату с видом на океан. Это дороже, но оно того стоит. Мы можем себе это позволить, правда, сержант Мартин? - Да, миссис Мартин, мы можем позволить себе все, что угодно. - Тебе понравится, я знаю. Комната огромная, там столько воздуха и очень красиво. И мы скажем, чтобы утром нам завтрак подали в постель. Честное слово, здесь чудесно, сержант Мартин. - Чудесное место для медового месяца, миссис Мартин, - нисколько не смущаясь, сказал он. - Да. - Она закинула голову, как умела делать только она, и посмотрела на него из-под ресниц. - Да, для медового месяца, сержант Мартин. В патио никого не было, и, пока они стояли на пляже, он поцеловал ее, и все, что недавно его злило, ушло, сейчас все было так, как он давно мечтал, а потом они отправились в ту чудесную, в ту замечательную комнату, и, хотя комната была на третьем этаже, они поднялись пешком и по длинному коридору, ничем не отличавшемуся от коридора в любом другом отеле, будь то отель-люкс или дешевая гостиница, прошли до самого конца к последней двери слева. Она включила свет и, улыбаясь, повернулась к нему: "Ты видишь? Для сержанта Мартина и миссис Мартин они даже заранее опустили жалюзи. По-моему, нас здесь хорошо знают". Перед Тербером было знакомое лицо жены капитана Хомса, лицо, которое прежде он так часто видел издали в гарнизоне, и странно растроганный необычностью всего этого вечера, не отрывая глаз от прекрасной в своей тяжелой пышности женской груди, натягивавшей летний ситец, от длинных стройных ног и бедер, которые под платьем казались почти худыми, но без платья были и не худые, и даже не стройные, а очень крепкие, он защелкнул дверной замок и шагнул к ней навстречу, она даже не успела высвободить руку из крохотного рукавчика уже расстегнутого на спине платья, тоненькая бретелька комбинации съехала на темное от загара плечо, и ему теперь было наплевать на них всех, будь то Старк, или Чемп Уилсон, или О'Хэйер, на всех и на все, что они говорили, он не верил ни единому их слову и знал это неправда, а даже если правда ему плевать потому что теперь все иначе и пусть все они и все вокруг идет к черту потому что у него никогда еще так не было и никогда больше не будет он же понимает и понимает что должен быть достаточно мудрым смелым великодушным и благородным чтобы спасти это не дать этому увязнуть в трясине лжи полулжи и ложной правды и не потерять раз уж оно ему досталось хотя непонятно почему именно ему ведь это достается лишь единицам и такими крохами что он ощутил почти стыд оттого что на его долю выпало сразу столько когда разжал веки и увидел что все действительно так на самом деле так и поглядел сверху в сияющие глаза которые казалось и вправду отбрасывали вертикальные лучи света как одна отдельная звезда когда смотришь на нее сквозь окуляры не настроенного на резкость полевого бинокля раньше он никогда ни у кого не видел таких глаз. Он был горд и смущен одновременно и засмеялся, только теперь оглянувшись на пролегшую от двери до кровати длинную дорожку торопливо скинутых вещей, которая легко бы навела на след любого бойскаута. - Ты чудесно смеешься, милый, - сонно прошептала Карей. - И ты чудесный любовник. Когда я с тобой, я как богиня, которой поклоняются. Белая богиня племени дикарей... и все вы тихо и очень серьезно на меня молитесь, но зубы у вас все равно наточены и в носу большое золотое кольцо. Он лежал на спине на влажных от пота простынях, слушал ее и в полудреме, будто после сытного вкусного обеда, довольно смотрел в потолок, чувствуя, как легко подрагивает у него на груди ее узкая рука, почти прозрачная, как у старого Цоя, но совсем другая и по виду, и на ощупь. - Никто никогда не любил меня так, как ты, - уютно свернувшись калачиком, сказала Карей. - Никто? Карен засмеялась - так мед, золотясь на солнце, стекает с ложки обратно в банку. - Да, никто, - сказала она. - Неужели не нашелся хотя бы один? - шутливо спросил он. - Из всех тех мужчин, которые у тебя были? - О-о, - все еще смеясь, протянула Карен, - придется долго считать. У тебя карандаш есть? Сколько, ты думаешь, у меня было мужчин, дорогой? - Откуда мне знать? - улыбнулся он. - А ты не могла бы подсчитать, хотя бы приблизительно? - Без счетной машинки не смогу. - Карен смеялась уже не так весело. - Ты случайно не взял с собой арифмометр? - Нет, - шутливо ответил он. - Забыл. - Тогда, боюсь, ты ничего не узнаешь, - сказала Карен, уже не смеясь. - А может быть, я и так знаю. Она села в постели и строго посмотрела на него, неожиданно преобразившись в сильную, уверенную в себе женщину, даже более уверенную, чем в тот первый раз у нее дома, до того как пришел ее сын. - В чем дело, Милт? - спросила она, по-прежнему глядя на него. Голос ее прозвучал резко и требовательно, как будто она была ему законная жена, как будто назвала его полным именем - Милтон. - Ни в чем. - Он напряженно улыбнулся. - Я просто так. - Нет, ты не просто так. На что ты намекаешь? - Намекаю? - Он опять улыбнулся. - Я ни на что не намекаю. Я просто тебя дразнил. - Неправда. Из-за чего ты расстроился? - Я не расстроился. А что такое? Разве мне есть из-за чего расстраиваться? Есть на что намекать? - Не знаю, - сказала она. - Может быть, и есть. Или ты думаешь, что есть. Скажи мне, что случилось? - спросила жена капитана Хомса. - Ты себя плохо чувствуешь? Что-нибудь не то съел? - Со здоровьем у меня все в порядке, малыш. Об этом не волнуйся. - Тогда скажи, в чем дело. Почему ты не хочешь сказать? - Хорошо. Ты когда-нибудь слышала про такого Мейлона Старка? - Конечно, - без колебаний ответила она. - Я его знаю. Сержант Мейлон Старк, начальник ротной столовой. - Правильно. Он, кроме того, был поваром у Хомса в Блиссе. Может, ты и тогда его знала? - Да. - Карен смотрела на него. - Тогда я его тоже знала. - Может, ты знала его тогда довольно близко? - Довольно близко, да. - Может, сейчас ты знаешь его еще ближе? - Нет, - сказала Карен, глядя на него. - Сейчас я его не знаю совсем. Если тебя интересует, за последние восемь лет я с ним ни разу не встречалась и не разговаривала. - Она продолжала смотреть на него и, когда он ничего не ответил, перевела взгляд на его руку: - Ты, должно быть, очень сильно его ударил. - Я его и пальцем не тронул. Давай не будем разводить романтику. Это я стенку ударил, а не его. Его-то зачем бить? - Какой ты все-таки дурак, - сказала она сердито. - Дурак и сумасшедший. - Она нежно взяла его руку. - Эй, осторожно. - Что он тебе сказал? - спросила она, все так же нежно держа его руку. Тербер посмотрел на нее, потом на свою руку. Потом снова на нее. - Сказал, что он тебя... Слово сотрясло собой всю комнату, как взрыв шрапнели, и он чуть не откусил язык, который это произнес. Сквозь повисший в воздухе незатухающий грохот он увидел, как шок от контузии застлал пеленой ее глаза. Но она быстро пришла в себя. Очень быстро, подумал он с горьким восхищением. Наверно, была к этому готова. Зачем ты? Что тебя дернуло? Разве тебе не все равно, было у нее что-нибудь со Старком или не было? Да, тебе все равно. Тогда зачем ты? Но когда он это говорил, он, конечно, понимал, что делает. Он понимал, что первое же слово, вылетев изо рта, неизбежно повлечет за собой то, что и случилось. Все было до удивления знакомо, словно такое бывало с ним и раньше, ему было тошно от того, что он это начал, но он не мог себя остановить. Он был обязан знать все; когда люди говорят тебе такое, нельзя просто отмахнуться, такое не выкинешь из головы, если поневоле трешься с этими людьми бок о бок каждый день. Будь они прокляты, эти люди! - Тебе обязательно было нужно это сказать? - Карен осторожно положила его руку на постель. - Да, обязательно. Ты даже не знаешь, как мне это было нужно!. - Ладно, - сказала она. - Может быть, тебе это действительно было нужно. Но сказать так! Нельзя было говорить это так, Милт. Ты ведь даже не дал мне ничего объяснить. - Он еще сказал, что с Чемпом Уилсоном у тебя вроде тоже было. Об этом все говорят. Ну и, конечно, с Джимом О'Хэйером. И с Лидделом Хендерсоном. - Понятно. Я, значит, теперь ротная шлюха? Что ж, наверно, я это от тебя заслужила. Сама напросилась, сама дала тебе карты в руки, еще в то первое свиданье. - О том, что мы встречаемся, никто не знает. Никто. - Только тогда ты думал, что я должна об этом догадаться. Но я не догадалась. Куда мне! Я дура. Я вместо этого заставила себя поверить, что ты не такой. Я заставила себя поехать с тобой и забыть, что ты - мужчина. А раз мужчина, то, значит, и мысли у тебя такие же скотские и грязные, как у вас всех. И та же мужская философия гордого самца-победителя. Могу себе представить, как вы со Старком веселились, как обсуждали и сравнивали, кому из вас со мной было лучше. Кстати, как я тебе кажусь после проституток? Я, знаешь ли, пока не профессионалка. Она встала с кровати и начала на ощупь собирать своя вещи. Они так и лежали разбросанные по комнате. Ей приходилось откладывать его вещи в сторону. Она все время брала что-нибудь не то. Волосы падали ей на глаза, она откидывала их то одной рукой, то другой. - Уходишь? - Да, собираюсь. У тебя есть другие предложения? В общем-то все кончено. Неужели ты думаешь, что после этого все будет как раньше? Как говорится, приятная была поездка, спасибо за компанию, но мне пора выходить. - Тогда я, пожалуй, выпью. - Тербер чувствовал себя больным и опустошенным. А ты думал, будет как-нибудь иначе? Почему люди не умеют разговаривать друг с другом? Почему они не умеют говорить? Почему они всегда говорят не то, что хотят сказать? Он встал и вынул бутылку из туалетного столика. - Ты не выпьешь? - Нет, спасибо. Меня и без этого вот-вот вырвет. - А-а, тебя тошнит. Тебя тошнит от этого гнусного скота Тербера и от его гнусных, скотских мыслишек. Ах, эти скоты мужчины, только об одном и думают! А ты когда-нибудь слышала старую пословицу, что нет дыма без огня? - ядовито спросил он. Он говорил это и смотрел на ее груди с мягкими сосками, чуть провисавшие от присущей телу зрелых женщин тяжести, какой никогда не бывает у девушек и очень молоденьких женщин, и потому кажется, что им чего-то недостает. И пока он ядовито говорил это, он чувствовал, как внутри у него растет и набухает комок тошнотворной слабости, унизительной слабости евнуха. - Да, - сказала Карен, - я это слышала. А другую пословицу ты слышал, о том, что каждая женщина умирает три раза? Первый раз - когда теряет девственность, второй - когда теряет свободу (насколько я понимаю, это называется "выйти замуж") и третий - когда теряет мужа. Эту пословицу ты когда-нибудь слышал? - Нет, - сказал он. - Не слышал. - Я тоже не слышала. Я ее только что придумала. А ты мог бы добавить: "В четвертый раз она умирает, когда теряет любовника". Надо бы это послать в "Ридерс дайджест", как ты думаешь? Может, заплатили бы мне долларов пять. Но у них там редактор наверняка мужчина. - Я вижу, ты любишь мужчин не больше, чем я - женщин. - Тербер прислонился к туалетному столику и, не предлагая ей помочь, смотрел, как она собирает вещи. - А за что мне их любить, если они такие же скоты, как ты и твои приятели? То, что ты мне сказал, подло. Тем более что про тех остальных - неправда, у меня с ними ничего не было. - Хорошо, - сказал он. - Зато со Старком было, да? Карен резко повернулась к нему, глаза ее расширялись и горели. - Можно подумать, я у тебя первая женщина. - Значит, правда. Ну и как, - непринужденно спросил он, - как же это было? Тебе понравилось? Тебе с ним было приятно? У него это получалось так же хорошо, как у меня? На вид он мужчина сильный. - О-о, мы вдруг стали такие ревнивые, - презрительно сказала она. - Тебе-то какое дело? - Да нет, я просто подумал, может, мне изобрести что-нибудь новенькое, попробовать какие-нибудь новые способы, если я тебя не удовлетворил. Мы в седьмой роте гордимся, что от нас все уходят довольные. - А это уж совсем подло. - Лицо ее исказилось. - Но если тебе будет легче, я скажу, пожалуйста. Мне с ним было плохо. Отвратительно. - А откуда я знаю, что ты не врешь? - А кто ты такой, чтобы мне не верить? - Тогда зачем тебе это было надо? - Хочешь знать зачем? Очень хочешь? Может быть, когда-нибудь и узнаешь. Ничего я тебе не скажу. Ты сейчас ведешь себя как типичный муж. Вот и терпи, как все мужья терпят. Она мстительно засмеялась, и ее лицо вдруг словно сжалось. Уродливые морщины собрались вокруг рта и глаз, она зло заплакала. - Сукин ты сын, - она всхлипнула, - сукин ты сын и подлец! Пока не доведешь человека, не успокоишься. Сволочь ты. - Понимаю, - сказал он. - Понимаю. Я тебя ни в чем не виню. Она стояла, смотрела на него и плакала; в глазах у нее была такая ненависть, какой он еще никогда не видел, а он за свою жизнь сталкивался с ненавистью не раз, и с довольно сильной ненавистью. - Нет, - сказала она. - Пожалуй, я все-таки тебе расскажу. Я думаю, сейчас самое время. А ты потом можешь пересказать это в казарме. Там послушают с удовольствием. Она бросила на пол вещи, которые с таким трудом собрала и держала перед собой, прикрывая наготу. Села на кровать и показала на длинный шрам у себя на животе, на тот шрам, который он и раньше каждый раз замечал, но о котором ему почему-то не хотелось спрашивать. - Видишь? Знаешь, это от чего? Ты его не замечал? Так вот, это после гистероктомии. Для медиков, понимаешь ли, такие операции самый большой источник доходов. Одному богу известно, как бы жили медики, если бы не эти их гистероктомии. Наверное, все разорились бы и в конце концов стали голосовать за бесплатное государственное здравоохранение. В клинике, где я лежала, каждое утро делали до девяти таких операций. Сейчас это стало совсем несложно. Конечно, операция до сих пор остается серьезной, но ее технику все время совершенствуют, и скоро она будет считаться такой же элементарной, как удаление аппендикса. И только когда тебя уже зашили, ты вдруг понимаешь, что ты больше не женщина. Нет, снаружи все остается прежним, это ведь не кастрация. Некоторые врачи даже намекают, что так лучше, потому что нет риска забеременеть. И ты по-прежнему выглядишь и одеваешься, как женщина, с волосами и кожей ничего не происходит, они не портятся, и даже грудь не усыхает, потому что есть такие маленькие таблетки, которые поддерживают внешнюю оболочку в прежнем виде, как будто с тобой ничего не случилось. Они называются гормоны. Видишь? - Она достала из дорожной сумки квадратный зеленый флакончик. - Ты их принимаешь каждый день. И никогда с ними не расстаешься. Замечательная вещь, правда? - Она убрала флакончик обратно в сумку. - Но все равно ты больше не женщина. Ты по-прежнему ложишься в постель с мужчинами, мужчины по-прежнему получают от тебя то, что им нужно, но цель всего этого утеряна. И смысл - тоже. Ты не женщина. Ты выпотрошенная оболочка. Нужно придумать еще одни таблетки, которые возвращали бы этому смысл или хотя бы подобие смысла. Тогда можно будет каждый день принимать две разные таблетки, и жизнь будет прекрасна. Но их пока нет. Ты - пустая шелуха, и смысл секса для тебя утерян, детей ты иметь не можешь. И наверное, поэтому, - сказала она, - наверное, поэтому-то ты так жадно гоняешься за любовью, ты не можешь за ней не гоняться, хотя знаешь, что все над тобой исподтишка смеются, подмигивают друг другу у тебя за спиной: мол, еще одна психопатка в критическом возрасте, еще одна романтическая идеалистка, которая решила изменить мир и подарить ему любовь. А кому она нужна, эта любовь? Что мир будет с ней делать? Но любовь, если ее отыскать, думаешь ты, могла бы придать сексу смысл и придать смысл тебе самой, могла бы даже придать смысл твоей жизни. Любовь - это все, что тебе остается, - если сумеешь ее найти. Нет, - сказала она, - нет, молчи. Ничего пока не говори. Я еще не кончила. Сначала дай договорить мне. Я ведь, знаешь ли, никому об этом не рассказывала. И ни с кем об этом не говорила, ни с одной живой душой, кроме моего врача, и то лишь пока не поправилась и он не захотел выяснить, как это получается с женщиной, у которой все вырезали. Так что дай уж я все расскажу. Знаешь, из-за чего мне пришлось сделать гистероктомию? Никогда не угадаешь. Из-за гонореи. Такие операции очень часто делают именно из-за гонореи. Не всегда, конечно, но во многих случаях. А от кого, ты думаешь, я заразилась? Тоже никогда не угадаешь. От собственного мужа, как и большинство жен. От капитана Дейне Хомса. Только он тогда был еще первым лейтенантом. Не делай вид, что ты так безумно потрясен. Я ведь не со зла это говорю. Жены, я слышала, тоже заражают мужей. Если ты думаешь, в этом есть что-то необычное, ты ошибаешься. Это бывает не так уж редко. Когда это случилось, мы были женаты три года. У меня уже был ребенок. Наследник. Достойный продолжатель рода. Отпрыск, наследующий плоды благословенного обществом союза. Я успела исполнить свой долг и родила сына. Так что мне еще повезло. Конечно, не прошло и двух месяцев после свадьбы, как я поняла, что он мне изменяет. Но что тут особенного? Такова судьба всех женщин. Измена входит в понятие "супружество". Любой-женщине ее мать объяснит, что такова жизнь. Даже свекровь - и та будет тебе сочувствовать. И в конце концов я к этому привыкла, хотя меня воспитали в другом духе и я представляла себе замужнюю жизнь несколько иначе. Видишь ли, матери объясняют это дочерям только потом, когда все уже случилось. А после того, как родился ребенок, муж постепенно перестал со мной спать. Приходил ко мне лишь изредка. К этому привыкнуть было намного труднее, потому что я не понимала, в чем дело. Но мало-помалу привыкла и к этому. И мне даже стало как-то легче, потому что в тех редких случаях, когда он со мной спал, все было совершенно ясно: он приходил домой поздно, полупьяный, взвинченный, и я понимала, что он не сумел уломать женщину, с которой встречался в тот вечер. Я думаю, мужчинам для того и нужна жена, чтобы всегда была под рукой дома. Но удовольствия я от этого не испытывала. Ну а потом он и вовсе перестал ко мне заходить. Тогда мне это казалось вполне естественным - я думала, он получает все, что ему нужно, на стороне. Разве могла я догадаться, что он в это время лечился от гонореи? Порядочным женщинам и знать-то не положено, что такое гонорея. И когда в ту ночь он зашел ко мне в спальню, пьяный чуть больше обычного, я не очень об этом задумалась. Конечно, довольно скоро я все поняла. Может, он тогда просто перепил и ничего не помнил. А может, был настолько возбужден, что вообще ни о чем не думал. Знаешь ведь, как бывает. - Господи! - Тербер давно поставил бутылку на пол. - Господи! - повторил он. - Боже мой, господи! Карен слабо улыбнулась. - Я почти кончила, - сказала она. - Осталось совсем немного. Я только расскажу тебе про Старка. Ну так вот. Дейне повел меня к своему врачу, к тому, у которого он тогда лечился. Не в гарнизоне, конечно, а в городе. Если бы он обратился в гарнизонный госпиталь, его бы выгнали из армии. По-моему, доктор на него за это рассердился, но он ничего не сказал, он был весь углублен в науку. Лысый, маленький и очень серьезный, как все настоящие ученые. И с недавних пор очень богатый. Я так и не узнала, как Дейне его нашел. Наверное, ему дал адрес какой-нибудь собрат по несчастью из гарнизона. Как бы там ни было, дела у доктора шли отлично - в Техасе гонореи всегда было хоть отбавляй. Слишком близко к границе, сам понимаешь. - Послушай, - напряженно сказал Тербер. - Послушай. Прошу тебя... - Нет, нет, дай мне договорить. Я почти кончила. Со Старком все было уже потом, когда я вернулась. Ведь мне пришлось сделать вид, что я уезжала отдыхать, понимаешь? Гонорея у женщин лечится труднее, чем у мужчин. И почти всегда требует гистероктомии. Я отсутствовала долго. Пока меня не было, в гарнизоне появился Старк, он тогда служил первый год. Совсем еще был мальчик. Обыкновенный заносчивый мальчишка. И приударить за мной попытался только из мальчишеской гордости. А когда я ответила на его ухаживания, думаю, он испугался до полусмерти, еще бы, жена офицера! Но мне нужно было что-то с собой сделать. Я должна была очистить себя. Я чувствовала, что я в грязи с ног до головы. Я это чувствовала очень давно и изо всех сил старалась себя убедить, что это не грязь, что через такое проходят все женщины. Но тут мне вдруг стало наплевать, через что проходят другие женщины. Я просто знала: это - грязь. Пусть другие себя обманывают, если могут, я больше не могла. Это грязь, я знала. Ты понимаешь, о чем я? - Послушай... - И Старк был мне нужен только для того, чтобы очистить себя. Когда я вернулась, он первый попался мне на глаза. Сгодился бы и любой другой. У нас с ним это случилось один-единственный раз. Мне было физически больно, и меня тошнило от отвращения. Но зато я очистилась. Ты можешь это понять? Мне было необходимо очиститься. - Да, - сказал Тербер. - Теперь я понимаю. Но послушай... - Вот и все. - Карен слабо улыбнулась. - Я все тебе рассказала. Сейчас я уйду. Она села, взглянула на него, улыбка медленно, очень медленно растаяла, и осталось пустое, ничего не выражающее лицо - она слишком устала, сейчас ей все было безразлично. Тяжело, как в обмороке, она повалилась на кровать и так лежала, неподвижно, но в сознании, и это был не обморок, она не плакала, ее не рвало, с ней не происходило ничего. Она была словно только что родившая женщина, которая еще совсем недавно ощущала, как в ней с каждой минутой растет сотворенное человеком бремя, и понимала, что от него непременно надо будет избавиться, но боялась этого, а когда, наконец, все-таки исторгла из себя эту тяжесть, эту опухоль, то на время с болезненным облегчением провалилась в бездонную пустоту. Тербер взял с пола бутылку и подошел к кровати. - Послушай меня, - настойчиво попросил он. - Послушай... - Ты же хочешь, чтобы я ушла, - равнодушно сказала она. - Чтобы ушла и избавила тебя от этого мерзкого зрелища. - Она тяжело села на кровати. - Сейчас уйду. Дай мне только минутку передохнуть. Тербер кивнул. Она протянула руку, и он отдал ей бутылку. - Пожалуй, все же выпью на дорожку. Что с тобой, Милт? Ты плачешь? - Нет. Нет. - Тербер помотал головой. - Выпей-ка лучше ты. - Карен протянула ему бутылку. - Я не хочу, чтобы ты уходила, - сказал он. - Понимаешь? Я прошу тебя, не уходи. - Мне и не хочется уходить. Мне хочется остаться. Ох, Милт, до чего мне хочется остаться! - Вот и хорошо. Послушай... Но какой же он подлец! Гад, сволочь... подлюга! - Домой мне надо только завтра вечером, - рассеянно сказала она. - Он сегодня идет к Делберту. У них опять мальчишник. - Я люблю тебя, - сказал Тербер. - Господи, какой же он подлец!.. 22 Подлец или не подлец - это уж как посмотреть, - но дураком капитан Хомс не был. Он понимал, что его жена завела роман. Когда прожил с человеком двенадцать лет, такое чувствуешь безошибочно. Сегодня вечером жена отказалась приготовить ему ужин. Раньше она никогда не отказывалась готовить ужин. Завтрак - да, обед - само собой, но ужин - никогда. Готовить ужин было ее обязанностью, это входило в их соглашение. Соглашение? Скорее договор, подумал капитан Хомс. А еще точнее, вооруженное перемирие. У них был нетипичный брак. А может, типичный? Чем есть стряпню горничной-гаваянки, капитан Хомс поужинал, и очень прилично, в полковой "холостяцкой" столовой вместе с другими женатыми офицерами, которым жены тоже не готовили ужин, и сейчас, надежно набив желудок, безрадостно сидел в пустующем по случаю дня получки баре клубного пивного зала, смотрел, как солдат-бармен усердно протирает стаканы, и ждал, когда появится подполковник Делберт. В последнее время, после проигрыша чемпионата, у капитана Хомса были с подполковником далеко не лучшие отношения. И если подумать, в последнее время у него почти со всеми были далеко не лучшие отношения. Подполковник - раз, жена - два, впрочем, с женой всегда было так. Дальше: первый сержант и начальник столовой - оба явно недолюбливали капитана Хомса. Половина солдат в роте терпеть его не могла, другая половина, те, для кого он, без сомнения, много сделал, казалось, даже не сознают, скольким они ему обязаны. Иногда у него возникало подозрение, что они ненавидят его даже больше, чем остальные. И он не понимал, почему все так. Вероятно, он еще не нашел свое настоящее место в жизни. По логике вещей у него со всеми должны были быть прекрасные отношения, потому что по той же логике вещей свое место в жизни он выбрал себе сам, исключительно по своему желанию, и ему хотелось быть в прекрасных отношениях со всеми. Куда же все делось? - недоумевал он, чувствуя, как под ногами разверзается всегда пугавшая его бездна. Где идеалы молодого командира, который бодрым маршем двинулся вперед из Пойнта? Где радостный, счастливый брак, спокойная жизнь и добросовестная командирская служба? Где лихой, бравый кавалерист? Вроде бы он нигде ничего не растерял, ничего никому не раздал. Тогда что же со всем этим случилось? Конечно, какой-нибудь гражданский, подумал он. Она слишком осторожна, чтобы завести роман с офицером, и слишком хорошо воспитана, чтобы взять в любовники солдата, это дурной вкус. Следовательно, гражданский и, скорее всего, богатый. Капитан Хомс был убежденным приверженцем логики силлогизмов. Он должен этому только радоваться, сказал он себе. Потому что, если все так, он совершенно не обязан ночевать сегодня дома, да и вообще не обязан ночевать дома, разве что сам того захочет. Он освобожден от необходимости поддерживать видимость семейных отношений со своей мнимой женой. Кстати, хорошо сказано: "мнимая жена" - помню, так называлась какая-то книжонка. Одна из тех, что я прятал от матери на сеновале. Кто же ее написал? Мак-Клэй. Берта Мак-Клэй. Ах, милая Берта! Что ж, приятно узнать, что у твоей жены такие же половые инстинкты, как у всех здоровых людей. Теперь и у него есть что ей предъявить. Это уже солидная предпосылка для взаимовыгодного союза. По логике вещей, он действительно должен радоваться. Он ведь всегда верил в логику, не так ли? Дедуктивный метод мышления совершенно необходим военному, ты согласен? Тебе же это внушали, вспомни! Да, но попробуй примени его на деле. Увы, это куда труднее. Чтобы не думать о пугающей бездне, капитан Хомс взял еще виски с содовой, побеседовал о превратностях жизни с услужливым солдатом-барменом - тому было скучно, но он усердно слушал - и даже позволил себе в душе цинично полюбопытствовать, где черти носят старикашку Делберта. Подполковник Делберт действительно немного запоздал и к тому же привез с собой гостя - бригадного генерала. Генерал был кем-то вроде исполняющего обязанности начальника штаба бригады, хотя официально бригадой командовал генерал-майор. Как ни странно, появление генерала ничуть не смутило капитана Хомса, хотя вообще-то Делберт - свинья, мог бы предупредить. Когда подполковник представлял их друг другу - без уставных формальностей, - его усики встопорщились с некоторым самодовольством. Но даже это не вызвало у капитана тревоги: Хомса по-прежнему занимала мысль, что его жене все же не следовало бы так опускаться. Сказав, что остальные (два майора из его полка) присоединятся к ним позже, Делберт повел их за собой по выложенной каменными плитами тропинке через дворик, за которым начиналась узкая ложбина, отделявшая офицерский клуб от ярко освещенного гарнизонного госпиталя. Сквозь пустой банкетный павильон, предназначенный для больших приемов, он провел их к лестнице, ведущей в пустую сейчас гостиную, где обычно полковые дамы играли в бридж. Свои чаепития дамы устраивали на газоне во дворе. Уроки гавайских танцев дамы проводили в павильоне. Бывая в клубе, дамы редко поднимались на второй этаж. Но сегодня был день получки, и дам в клубе не было вовсе. - Льщу себя надеждой, - сказал подполковник Делберт генералу, - что я проявил должную смекалку, выбрав на этот раз день получки. - Без сомнения, подполковник. - Генерал, который был намного моложе подполковника, сказал это с легкой иронией. И сразу же понравился Хомсу. Хомс, конечно, встречался с ним и раньше. Он знал, кто это такой. Но встречался с ним только по службе. Оказаться в одной компании с генералом на дружеской вечеринке, как сегодня, - совсем другое дело. А этот генерал был в гарнизоне большим человеком. Он недавно прибыл из Штатов, считался блестящим тактиком, и ему прочили головокружительную карьеру. Осведомленные люди говорили, что его нынешнее неопределенное положение лишь временная необходимость, пока не удастся выпереть чудаковатого генерал-майора на пенсию, отправить старика разводить цветочки и освободить место более молодому. Капитану Хомсу было приятно, что генерал еще молод и видит Делберта насквозь. - Нас будет пятеро, - пропыхтел подполковник, когда они поднимались по лестнице. - А женщин - шесть. Так, знаете ли, веселее. А? И все смугленькие, сэр. Две японочки, одна китаянка, две метиски - китайско-гавайская смесь - и одна чистокровная негритянка, вернее, почти чистокровная. Говорят, чистокровных на Гавайях уже не осталось. - Подполковник Делберт считает, что всегда следует пользоваться преимуществами местности, на которой дислоцируешься в данный момент, - сказал Хомс. Генерал засмеялся и поглядел на него с хитрецой. Он ответил ему довольной циничной усмешкой. - Чистая правда, - пропыхтел подполковник. - Не всю же жизнь мне служить на Гавайях, надеюсь. Чистокровные гаваянки, я вам скажу, птички редкие, их поймать не просто. Делберт, как обычно, снял все три квартиры, приказал открыть разъединявшие их двери, и получилась анфилада из шести комнат. Квартиры эти вначале были построены как временное жилье для новых офицеров и командировочных, но давно не использовались по назначению, и начальнику клуба пришла мысль сдавать их небольшим компаниям для вечеринок, чтобы клуб по возможности себя окупал. С тех пор как эту идею начали претворять в жизнь, клуб не только полностью окупал себя, но и приносил доход. - Ну как, сэр? - гордо спросил Делберт. - Что скажете? На журнальных столиках были со знанием дела расставлены несколько пузатых бутылок дорогого виски "Хэйг" и две-три бутылки дешевого "Олд Форестер", все нераспечатанные. Еще там стояло три подноса, на них сифоны с содовой и высокие массивные стаканы с цветными картинками. - О-о, - генерал распрямился во весь рост, а он был высокий мужчина, и потянул носом спертый воздух, еще не успевший выветриться, хотя окна были открыты. - Напоминает старые подпольные пирушки в Пойнте. Подполковник услужливо засмеялся. - Насчет бифштексов я уже распорядился. Ими займется Джеф, мой ординарец. А все это я велел ему принести из дома, Мой принцип - полная боевая оснащенность и на войне, и в постели. От этого зависит все. А? Джеф сейчас на кухне, договаривается с поваром. Заодно принесет нам лед. Генерал рассматривал этикетку на бутылке и молчал. Делберт широким жестом обвел комнату и шутливо провозгласил: - Генерал Слейтер, мы, представители ...надцатого полка, приветствуем вас в этой райской обители порабощенных мужчин! Хомс с удовольствием наблюдал, как его непосредственный начальник нервничает. Худой, стройный генерал небрежно развалился в мягком, обитом ситцем кресле. - Сэм Слейтер, - поправил он подполковника. - Сэм Слейтер из Шебойгана. Бросьте вы эту дурацкую субординацию, Джейк. Поймите, я верю в необходимость званий и различий, как никто другой, это мой хлеб насущный, но всему свое время и место. Сейчас это ни к чему. - О'кей, Сэм, - Джейк Делберт неловко улыбнулся. - Принято к сведению. Я... - И вы, - Сэм Слейтер повернулся к Хомсу, - вы тоже можете называть меня Сэм. Но если попробуете хоть раз назвать меня так в гарнизоне, я вас тут же разжалую во вторые лейтенанты. Понятно? - Договорились. - Хомс улыбнулся. Генерал нравился ему все больше. - Я никогда не был силен по части шантажа. Слейтер на секунду задержал на нем взгляд. Потом рассмеялся. - Знаете, Джейк, а мне нравится ваш протеже, - сказал он. - Он неплохой парень, - осторожно согласился Джейк. - Но вовсе не мой протеже, - попытался объяснить он. Слейтер оценивающе наблюдал за ними обоими, как пианист-виртуоз смотрит на клавиши, из которых ему предстоит извлечь музыку. - Честно говоря, - он улыбнулся Хомсу, - когда старина Джейк сказал, что вечером с нами будет какой-то молодой капитан, я подумал, тьфу ты, только этого не хватало! - Он посмотрел на Джейка. - Хотя мог бы сразу сообразить, что у Джейка Делберта котелок варит исправно, - откровенно соврал он. Даже Джейку было ясно, что это вранье. - Я знал, что он вам понравится, - в свою очередь стойко соврал Джейк. Его усики пугливо взмахнули крылышками, как птенец, который еще только учится летать. - Представляю, какую он мне выдал аттестацию, - заметил Хомс. - Еще бы, - сказал Слейтер. - Разве нет, Джейк? Он мне все про вас рассказал. И про то, как он огорчен, что вы проиграли чемпионат, хотя по праву должны были его выиграть. - Я всегда по мере сил стараюсь говорить правду, - сказал Джейк. - Я далеко не любому младшему офицеру предложил бы называть меня просто Сэм, - продолжал Слейтер. - Даже в такой обстановке, как у нас сейчас. Большинство бы это не поняли, верно, Джейк? - Конечно, Сэм. Они бы наверняка не поняли, - сказал Джейк с некоторым сомнением. Он следил за Хомсом. В таком непочтительном настроении он его никогда раньше не наблюдал. А Хомс, который никогда раньше не вел себя так непочтительно в присутствии подполковника Делберта, чувствовал сейчас, что между ним и генералом установилось некое тонкое понимание, и это не только подбадривало его, но и обещало безнаказанность. Его подмывало захохотать. Не часто ему доводилось видеть подполковника таким растерянным и неуверенным, его загнали в ловушку, и теперь он боялся ляпнуть что-нибудь не то. Джейк явно вздохнул с облегчением, когда в комнату вошел штаб-сержант Джеферсон и принес из кухни лед. Он велел ему налить всем по первой порции виски с содовой и неусыпно следил за каждым его движением, потом заставил подать полевой бинокль, хотя тот лежал рядом на столе, и, даже не поблагодарив, отослал в Вахиаву за женщинами. - И смотри, черт тебя возьми, чтобы никто из гражданских не видел, как ты везешь женщин в моей служебной машине. А то голову сниму! Понял, Джеф? - Да, сэр, - невозмутимо ответил Джеф. Казалось странным, что он при этом не поклонился. Джейк даже не оглянулся. Он стоял у окна и, предусмотрительно отступив на шаг, наводил бинокль на освещенные окна по ту сторону ложбины, где было общежитие медсестер. - Ни черта! - мрачно сказал он и швырнул бинокль на стол. - Хоть бы одна голенькая, ей-богу. Никто ему ничего на это не ответил. Сэм Слейтер все еще разговаривал с Хомсом. Он рассуждал о младших офицерах и сейчас перешел от частностей к обобщениям. - Меня сразу же поразило, что вы не испугались. В наши дни большинство младших офицеров в точности как солдаты: боятся начальства до смерти. Что бы они ни делали, о чем бы ни думали, над ними постоянно висит страх, что начальство будет недовольно. И старшие офицеры, по существу, ведут себя так же. Среди них очень редко найдешь кого-нибудь, с кем можно толково поговорить. Поэтому такому человеку, как я, приходится довольно сложно. Понимаете? - Но ведь всегда было так, - отозвался Хомс. - Э, нет. - Сэм Слейтер улыбнулся. - Вот здесь вы как раз не правы. И если вдумаетесь, сами поймете. Так было отнюдь не всегда. У меня на этот счет есть целая теория. - Что ж, давайте послушаем, - с готовностью сказал Динамит. - Очень интересно, Мне тоже не часто доводится поговорить с толковым человеком, - весело добавил он, улыбаясь Джейку. Джейк не улыбнулся в ответ. Он эту теорию слышал раньше, и она ему не нравилась. Она его почему-то пугала, и он не мог заставить себя поверить, что в жизни все так и есть. Кроме того, он считал, что обсуждение этой теории с капитаном, который даже не адъютант, а всего лишь командир роты, унижает достоинство генерала Слейтера и его собственное. Он молча потягивал виски и удивлялся, что такой блестящий генерал, как молодой Слейтер, которого он всегда побаивался, может настолько себя распустить. - В прошлом, - раздельно говорил Слейтер, - страх перед властью был всего лишь оборотной отрицательной стороной положительного морального кодекса "Честь, Патриотизм, Служба". В прошлом солдаты стремились прорваться к тому положительному, что было заложено в этом кодексе, вместо того чтобы попросту избегать его отрицательных проявлений. Он подбирал слова с намеренной тщательностью, словно боялся, что его не поймут. И по мере того, как он говорил, по мере того, как росло его воодушевление, он становился все обаятельнее. Хомс заметил, что воодушевление проявляется у Слейтера довольно необычно. Казалось бы, он должен напряженно податься вперед и говорить все быстрее, а он вольготно развалился в кресле и говорил все медленнее и медленнее, все спокойнее и холоднее. Но при этом был еще более обаятелен. - Но вот восторжествовал практицизм, наступила эра машин, и все изменилось, понимаете? Мир и сейчас продолжает меняться у нас на глазах. Машина лишила смысла старый положительный кодекс. Ведь понятно, что невозможно заставить человека добровольно приковать себя к машине, утверждая, что это дело его чести. Человек не дурак. Хомс согласно кивнул. Он находил эту мысль оригинальной. - Таким образом, - продолжал Слейтер, - от этого кодекса сохранилась теперь только его ставшая нормой отрицательная сторона, которая приобрела силу закона. Страх перед властью, некогда бывший лишь побочным элементом, теперь превратился в основу, потому что ничего другого не осталось. Внушить человеку, что это дело чести, нельзя, и, следовательно, вы можете только заставить его бояться последствий, которые его ждут, если он откажется приковать себя к машине. Вы можете добиться этого, внушив, что его будут осуждать друзья. Вы можете пристыдить его, сказать, что он бездельник и живет за счет общества. Вы можете запугать его голодом, сказать, что, если он не будет работать на свою машину, ему будет нечего есть. Вы можете пригрозить ему тюрьмой. Или, в случае крайнего сопротивления, припугнуть смертной казнью. Но говорить ему, то служить машине - дело чести, вы больше не можете. Вы обязаны внушить ему страх. - Здорово! - Хомс возбужденно ударил себя кулаком в ладонь. Слейтер снисходительно улыбнулся.