правдивости слов русского офицера. Никто? Тео Хенн не разделяет всеобщего ликования. Война научила его трезво оценивать ситуацию. Ведь еще до недавнего времени существовало правило: если немецкие солдаты попадают в плен к русским, их ждет Сибирь. "Вряд ли что-то изменилось", - думает Хенн. На южной окраине Глаца выстроились в ряд красные кирпичные здания -- новые казармы. До мая 45-го их занимали немецкие артиллеристы. Во второй половине того же месяца в этих казармах разместили пленных. Заняты не только казармы -- на территории лагеря в страшной тесноте сгрудились тридцать тысяч пленных. Вокруг территории -- ограждение из колючей проволоки. Лагерь охраняют русские солдаты с автоматами наперевес. По углам ограждения -- четыре вышки, на каждой -- часовой. Доставленные в лагерь пленные быстро теряют всякую надежду. Однако никто из пятидесяти мужчин, направлявшихся в тот солнечный майский день к лагерю, не хотел допускать и мысли о том, что с ними может случиться что-то плохое -- ведь их сопровождали всего три русских солдата. И автоматы эти солдаты не держали на изготовке, а беспечно перебросили через плечо. Первые сомнения зародились у людей лишь тогда, когда при подходе к Глацу они увидели другие колонны пленных, сопровождаемые усиленной охраной с автоматами наперевес. Для Тео Хенна это было лишь подтверждением его предчувствий: он, да и все остальные еще нескоро попадут домой... Солнце уже скрылось за горизонтом, когда колонна из пятидесяти человек подошла к воротам лагеря. Все устали, внутренне напряжены. Никто не помышляет о сне. Через короткое время всех пленных распределяют по группам. Каждая группа -- сто человек. Прибывшие размещаются на лагерной площади. Вокруг них -- тысячи мужчин, это приводит всех в замешательство. Но еще больше беспокоит их то, что старожилам лагеря известно о будущем нечто другое. "Нас действительно только зарегистрируют, а потом можно и по домам?" "Как же все эти тридцать тысяч смогут выбраться отсюда? Поезда почти не ходят, дороги разрушены, мосты взорваны..." Тео Хенн не принимает участия в разговорах. Он много раз убеждался в том, что все эти толки -- пустое дело. Так и свихнуться недолго. Да к тому же по пути в Глац он повидал многое. Ему доводилось видеть, как издевались русские над пленными, как насиловали немецких и чешских девушек. Хенн знает: русским доверять нельзя. В этот вечер им не дают никакой еды. В следующие недели кормят тоже нерегулярно. Но это еще не самое худшее, многие предусмотрительно за паслись съестным. В этом Тео Хенну тоже повезло. Он открывает рюкзак. Собственно говоря, это не его рюкзак. Рюкзаком Хенн владеет всего лишь день. По пути в Глац, во время последней ночевки, рюкзак был брошен сбежавшим немецким офицером. Тео нашел в нем короткую куртку и брюки гольф. Эти вещи Хенну могут еще понадобиться. Когда он убежал от русских, на нем были только армейские брюки, сапоги и рубашка. В рюкзаке Хенн нашел еще много полезных вещей: хлеб. Консервы, но самое важное -- два пакета с глюкозой. Может случиться, что его запасы кончатся, а русские опять оставят их без еды. Вот тогда-то эти пакеты и пригодятся. Время в лагере тянется медленно, монотонно. Никаких новостей -- наступивший день как две капли воды похож на предыдущий. Каждый вечер в семь часов -- перекличка на лагерном плацу. Это, пожалуй, единственная работа русских офицеров. Кормят пленных редко, нерегулярно, горячей пищи не дают вообще -- только сухой паек из трофейных продуктов. Однако еда -- не самое важное. Пока. Пленные даже сочувствуют русским -- действительно, накормить одновременно стольких людей просто невозможно. Со всеми лишениями они мирятся ради одного: надежды на освобождение. Однако их надежды напрасны. Русские не спешат ни с регистрацией, ни с освобождением. Проходит день за днем, но в жизни пленных ничего не меняется. Зато снежным комом катятся по лагерю слухи, каждый день -- новые. Настроение пленных ухудшается с каждым днем. И очень скоро люди, ожидающие своей участи на огромной территории лагеря, приходят к страшной догадке: "Нас не отпустят. Всех погонят в Россию". Тео Хенн всегда предполагал это. Ему было ясно с самого начала -- всех пленных русские отправят в Россию, им нужна дешевая рабочая сила. В душе он примирился с этим. Это даже успокаивает его. Тео Хенн твердо верит -- он вернется домой, обязательно вернется. Хладнокровно, обдуманно взвешивает он все варианты, все возможности побега из лагеря. Во время вечерней проверки русский офицер объявляет пленным: "Комендант лагеря приказал довести до вашего сведения следующее: каждый, кто будет распространять слух о том, что вас отправят в Россию, будет строго наказан". С невозмутимым видом выслушивает Хенн это сообщение. Слова офицера сразу успокаивают людей. Снова вспыхивает надежда на скорое освобождение. Оптимизм пленных усиливается, когда через несколько дней на вечерней проверке русский офицер приказывает всем бывшим железнодорожникам из Силезии выйти из строя -- их в ближайшее время зарегистрируют и отпустят домой. Через несколько дней первая группа освобожденных направляется к воротам лагеря. Там уже собралась толпа пленных. Они смотрят на уходящих. Каждый надеется, что скоро тоже покинет лагерь. Вслед уходящим летят шутки, слова ободрения: "Поторопитесь с восстановлением железных дорог -- нам нужно ехать домой! Передавайте привет всем там, на воле! Скажите им: следующие -- мы!" Однако никто из оставшихся пленных на свободу так и не выходит. Все надежды, все их радужные мечты о будущем рушатся, когда спустя несколько дней на вечерней проверке русские офицеры вызывают первые тысячи человек. Им приказывают -- на следующее утро они должны быть готовы к выступлению. Конечная цель неизвестна. Этого приказа Тео Хенн ожидал уже давно. Следующим утром он вместе с другими семью тысячами пленных выходит из ворот лагеря. Утро солнечное, теплое -- май в этом году выдался на редкость погожим. Впервые за много дней каждый получает целую буханку хлеба -- паек на время пути. Хенн прячет свою буханку в солдатский ранец, где уже лежат драгоценные пакеты с глюкозой. На ногах у него -- прочные, высокие сапоги. Брюки Хенн в сапоги не заправил. Наоборот, он выпустил брюки на голенища -- он знает, что хорошие сапоги русские могут отобрать. Теперь он готов к долгому пути. Построенная по пять человек, движется колонна пленных. Никто не знает, куда они идут, сколько времени будут в дороге. Их ведут куда-то на север. Это значит -- плен, снова плен! Снова плен и неизвестная, чужая страна. Конец мая 45-го. Семь тысяч мужчин идут по дороге, ведущей из Глаца в Бреслау. Семь тысяч пленных немецких солдат. Солнце немилосердно жжет. Уставшие, измученные люди идут медленно, автоматически передвигая ноги. Один из этих семи тысяч -- Тео Хенн. Возраст -- двадцать два года. За плечами -- три года войны на восточном фронте. Восемь ранений. Три военных года закалили Хенна, сделали его выносливым. И теперь эта закалка, эта выносливость пригодились ему. Эти качества пригодились ему и в следующие четырнадцать долгих месяцев. Но сегодня Хенн еще не знает, что ему предстоит. Хенн шагает в четвертой колонне. Уже третий день жители окрестных деревень пытаются хоть как-то помочь своим измученным, ослабевшим землякам. Помочь несмотря на строгий запрет. По обочинам дороги они поставили ведра и баки с водой -- пленные могут утолить жажду. Пленным очень хочется пить. Жажда куда тяжелее голода. День ото дня жажда все сильнее мучает людей. Раскаленный воздух обжигает пересохшее горло. Все чаще пытаются пленные зачерпнуть воду из стоящих по краям дороги ведер. Но делать это нужно тайком, незаметно, чтобы не увидели русские конвоиры. На глазах у измученных жаждой пленных русские с какой-то злобной радостью опрокидывают ведра с водой. Чем больше пьют пленные, тем сильнее мучает их жажда. Они обливаются потом, выбиваются из сил. Все больше пленных опускаются на землю, не в силах идти дальше. Товарищи не могут им помочь -- останавливаться нельзя. Тот, кого не поднимут конвоиры и не посадят в едущий за пленными фургон, остается умирать на дороге... Хкекнн -- один из немногих, которые могут выдержать путь под палящим солнцем. Он следует железному правилу: в жару пить нельзя! Он знает -- если хоть раз напиться во время такого изнуряющего пути, пить потом захочется еще больше. Поэтому днем он не пьет. Он позволяет это себе лишь вечером, когда жара спадает и пленные располагаются на ночлег. И еще одно позволяет Хенну экономить силы: он несет с собой лишь самое необходимое. Многие из идущих все еще верят в скорое освобождение, все еще надеются вернуться домой. Смертельно уставшие, они тащат полные рюкзаки. Впереди Хенна идет немолодой мужчина. Тяжелый рюкзак оттягивает его плечи. Он бредет, еле передвигая ноги. В его рюкзаке -- машинки для стрижки волос, бритвенные приборы, тазики для бритья. Этот человек -- парикмахер. Во время войны он стриг и брил однополчан, зарабатывая на этом небольшие деньги. С помощью этих вещей он надеется после освобождения снова заниматься своим ремеслом. Как и другие, он не хочет понять очевидное -- сейчас не время строить какие-то планы. Сейчас надо только выдержать, только выжить -- все остальное неважно. Мужчина оборачивается к Хенну. "Друг", - слабым голосом просит он. -- "Помоги мне! Возьми у меня что-нибудь! Я не в силах нести все эти вещи". Хенн равнодушно смотрит на просящего. "Выбрось то, что не можешь нести! Кто знает -- при следующем обыске русские могут отнять твое добро. Или кто-нибудь украдет твои вещи в следующем лагере. Никакой ценности это сейчас не имеет. Выбрось все это к черту, старина!" Мужчина молча отворачивается от Хенна. Прихрамывая, медленно, метр за метром, бредет дальше. Через четверть часа он так же молча снимает рюкзак с плеч и некоторое время несет перед собой. Затем, не меняя выражения лица, начинает вытаскивать из рюкзака вещи. И выбрасывать их. Сначала одежду. Потом машинки для стрижки волос, бритвенные приборы, тазики для бритья. Он бросает вещи небрежно, даже не взглянув на них. Каждое утро перед началом нового марша русские пересчитывают пленных. Хенн внимательно наблюдает за тем, как это происходит: сначала нужно рассчитать все реальные возможности и лишь потом строить планы побега. Если при пересчете выясняется, что количество пленных не совпадает с числом, указанным в сопроводительных документах, безразлично по какой причине, - то ли из-за ошибки в счете, то ли из-за действительного отсутствия пленного, русские прибегают к несложному трюку: из какой-нибудь идущей навстречу колонны беженцев они вытаскивают нескольких мужчин, все равно каких, даже дряхлых стариков, и ставят их вместо отсутствующих пленных. Все в порядке. Главное -- число совпадает! Теперь Хенн знает: если он убежит, вместо него станет пленным кто-нибудь другой. Но сейчас чувство вины, угрызения совести совершенно неуместны. Сейчас не до них. Сейчас его удерживает только одно -- сознание, что пленных очень строго охраняют, поэтому побег невозможен. Вторая ночь марша. Пленные ночуют в большой усадьбе. Просторный двор огражден усадебными постройками, образующими огромный квадрат. Хенн обнаруживает, что колючей проволоки на заборе нет. Но на выходе из усадьбы русские поставили часовых, да к тому же двухметровые наружные стены образуют естественный барьер. Несмотря на это, ночью Хенн снова лихорадочно обдумывает возможности побега. Теперь он абсолютно убежден -- ему предстоят долгие годы плена где- нибудь в глубине России. А оттуда не убежать. Никогда. Хенн ночует в боковой пристройке усадьбы. Ранним утром, едва рассвело, Хенн внимательно изучает, как расположены усадебные постройки. В пристройке, где Хенн провел ночь, находится мельница. Внезапно его молнией пронизывает мысль -- здесь можно спрятаться1 Но в его сознании тут же возникает вопрос: как же отсюда выбраться? Лучше всего было бы бежать еще с кем-нибудь. Вдвоем легче преодолеть трудности. Хенн осматривается. Вокруг спят измученные тяжелой дорогой пленные. Лишь один лежит с открытыми глазами. Хенн еще раньше приметил этого человека: он единственный из всех обитателей лагеря не снимая, носит на шее военный орден -- Рыцарский Крест. Многие сначала думали, что он не в своем уме. Сумасшедший, просто сумасшедший! Ведь немецкий орден для русских что красное для быка! Однако русские не обратили на это внимания. Этого человека совсем не заботит, что думают о нем остальные. Ему тридцать с небольшим. Остролицый, в очках без оправы. "Парень с характером", - думает Хенн. На незнакомце мундир с погонами врача, на обшлагах и воротнике знак медиков -- змея, обвившая чашу. Этот парень и вправду похож на врача. Наверное, предприимчивый и оптимистичный. Он внушает Хенну доверие. "Захочет ли он бежать со мной?" - думает Хенн. Он пристально смотрит на человека с медицинской эмблемой на мундире. Наконец тот поворачивает голову. "Не спишь, друг?" - тихо спрашивает Хенн. "Я всегда просыпаюсь рано". "Откуда ты?" "С Саара. А ты?" "С Рура". Оба молчат. Оценивающе смотрят друг на друга. "Что-то непохоже на освобождение", - снова начинает Хенн. "Пока еще нет.", - сухо отвечает младший врач. "Хочешь знать, что я думаю обо всем этом? Они гонят нас в Россию, работать. Лучше всего было бы..." Хенн на мгновение замолчал. "Что?" "Удрать и самим домой пробираться! Это было бы самое лучшее!" Некоторое время младший врач в раздумье молчит. Наконец начинает приводить контраргументы. "Не советую. Во-первых, пока нас не эвакуируют, есть еще время. Во-вторых, везде все разрушено. Как ты будешь добираться? Ни машин, ни поездов! В-третьих, ты нигде не будешь в безопасности: в Польше и Чехии немца запросто могут прикончить. Нет, приятель, уж лучше остаться здесь, под охраной русских". "Значит, ты не хочешь бежать со мной?" - продолжает допытываться Хенн. -- "Одному не убежать, это ясно. Но вдвоем, думаю, нам бы удалось!" "Бессмысленно", - решительно возражает младший врач. -- "Сначала хоть как-то должна нормализоваться ситуация". Этот ответ вызывает у Хенна раздражение. Что значит -- нормализоваться? Ведь именно сейчас возможность убежать наиболее реальна. Позже этой возможности может и не представиться. А если будут новые границы, пограничный контроль, что тогда? Да и обратный путь может быть вдвое длинней! Хенн еще раз внимательно оглядывает помещение мельницы. Отличный тайник! Здесь русские не найдут его. Но бежать одному действительно бессмысленно. Поговорить о побеге еще с кем-нибудь? Неблагоразумно. Вряд ли стоит доверять другим. Конечно, возможность бежать может появиться и завтра, и послезавтра, и через неделю. Терять надежду никогда не следует. Он, Тео Хенн, вернется домой когда- нибудь, обязательно вернется. Еще есть время! Ни жены, ни детей у него нет. Только родители. Но ведь он уже не мальчик. Он взрослый человек, он солдат. А этому младшему врачу Хенн теперь не доверяет. Слишком уж разумны его рассуждения! И вступать с ним в беседу Хенн больше не хочет. На последней перекличке, перед выходом из лагеря, он запомнил имя и фамилию давешнего собеседника. Его зовут Шолль. Гюнтер Шолль. Ни Хенн, ни Шолль не подозревают, что в следующие четырнадцать месяцев судьба тесно свяжет их... Через два дня Хенн в первый раз пожалеет о том, что не решился бежать. Русский солдат через два дня пригрозит унтер-офицеру Тео Хенну расстрелом... Вот уже полтора дня после ночлега в усадьбе колонна пленных идет в направлении на север. Ближе к вечеру колонна подходит к окраине Бреслау. Пленных расквартировывают в здании городского радиоцентра. И тогда происходит следующее. Вдоль ряда пленных медленно идет плотный, лысеющий русский солдат, внимательно разглядывая каждого. Почти никто не обращает на него внимания. Солдат останавливается возле Хенна, на ломаном немецком языке приказывает: "Ты, идти со мной!" Хенн озадаченно смотрит на солдата. "Идти со мной!" - нетерпеливо повторяет русский. Он хватает Хенна за куртку, вытаскивает из ряда. Кровь ударяет Хенну в голову. Он отталкивает русского, сердито смотрит на него. Такого с Тео еще не случалось. Русский упорно тащит Хенна в сторону. "Отпусти меня, что тебе надо?" - сопротивляется Хенн. "Ты, идти со мной!" - уже с угрозой в голосе повторяет русский. "Нет!" - не соглашается Хенн. Солдат ухмыляется. "Ты говорить нет? Хорошо, тогда ты будешь расстрелять!" Хенн думает -- он ослышался, не понял. Не может же этот русский вот так, без всякой причины, расстрелять его! Да еще на глазах у других! Но солдат уже кричит: "Ты, снять рубашка! Раскрыть грудь!" Все происходящее кажется Хенну смешным. Он просто не в состоянии поверить, что русский может расстрелять его. Хенн медленно расстегивает гимнастерку. Солдат отступает пару шагов назад. Берет автомат наизготовку, еще раз повторяет: "Ты, идти со мной!" Хенн не раздумывает ни секунды. Сопротивляться бессмысленно. Он согласно кивает. "Куда?" "Хорошо", - говорит русский. Оба садятся в деревянную повозку. "Мы привозить корм для лошадь, это все!" - говорит солдат. Уф!... Хенн переводит дыхание. И из-за такого пустяка -- расстрелять?... Однако этот спектакль еще не окончен. Километрах в двух от города Хенн вместе с русским грузят в телегу охапки клевера. Наконец работа закончена. Вдруг солдат, хитро прищурившись, подходит к Хенну, задирает штанины его брюк. Он показывает на мягкие офицерские сапоги на ногах Хенна: "Ты, снять сапоги!" Хенн отрицательно качает головой. Теперь солдат действует по-другому. "Мы меняться. Ты получать ботинки, хороший ботинки и сигареты вместо эти сапоги!" Хенн снова отрицательно качает головой -- нет, меняться он не будет. Русский не унимается: "И еще ты получать большой пакет топленое сало. Завтра другие идти пешком, а ты ехать на телеге". Хенн упрямо молчит. "Тогда ты сейчас расстрелять!" - взрывается солдат. "Делать нечего", - думает Хенн. Не говоря ни слова, он снимает сапоги. На обратном пути, когда они подъезжают к огороженной колючей проволокой территории городского радиоцентра, русский толкает Хенна в бок: "Если ты сказать кому-нибудь про меняться, ты будешь расстрелять". "Ну что тут поделаешь", - думает Хенн. -- "Такова действительность сегодняшнего дня: у кого в руках автомат, тот и прав..." Путь от Бреслау на север заканчивается для пленных в другом лагере. Для сотен тысяч пленных немцев в том мае 45-го путь заканчивается в лагере, за забором, обнесенном колючей проволокой, с часовыми на сторожевых вышках. Как бесконечно далеки эти люди от родного дома! Май 45-го. Лагерь вблизи Дюхернфурта. К воротам лагеря подходит колонна пленных. Среди них -- Тео Хенн. Значит, еще один лагерь! Для пленных немцев это означает крушение последних надежд на скорое освобождение, обещанное русскими. Однако ничего другого Хенн и не предполагал. У него не было никаких иллюзий на этот счет. Он строит все новые планы побега. Но лагерь усиленно охраняется. И Хенн понимает, что время для побега еще не пришло. Пока еще он -- один из семи тысяч, на чью долю выпала горькая участь плена. Когда Хенна по дороге из Хабельшверта в Глац задержали русские, он сразу понял, что его ожидает. Сразу по прибытии в лагерь у пленных отобрали все личные вещи. Отобрали все, что они несли весь этот долгий, тяжкий путь. Теперь у пленных нет больше никаких запасов. Хенну удалось спрятать под одеждой пакетики с глюкозой, но глюкоза скоро кончится. Остается лишь дневной рацион: 600 грамм хлеба и похлебка, состоящая в основном из воды. Голодные, истощенные люди становятся вялыми, апатичными, безразличными к собственной судьбе. Из числа пленных назначается немецкий комендант лагеря, бывший коммунист. Из них же выбираются помощники администрации лагеря, кухонные рабочие, добровольные охранники. Им полагается дополнительный рацион. Заявления подают сотни пленных, у коменданта есть возможность выбора. Кандидатуры должно утвердить русское начальство. Однако русские не слишком-то верят старым коммунистам, носившим во время войны гитлеровскую униформу. Комендант лагеря, бывший "безупречный" коммунист, должен был убедить русских в том, что во время войны он пек хлеб для фронта, а значит, непосредственного участия в боевых действиях не принимал. Униженные русскими, презираемые остальными пленными, "старые коммунисты" возвращаются в бараки. По всему видно, что пленные дальше не пойдут и останутся в этом лагере. Хенн не принимает участия в этой возне. Он лишь наблюдает за происходящим. Хенн видит, как меняется человек, думающий лишь о том, чтобы получить побольше еды для продолжения этого существования, этой видимости жизни. Все остальное их не интересует. Люди становятся подобны животным. Прошло всего несколько дней. Этого времени достаточно для того, чтобы обитатели лагеря поняли -- всякая надежда на освобождение бессмысленна. По приказу русских все пленные, за исключением небольшого количества офицеров, должны наголо обрить головы. Приказ вызывает всеобщее недовольство. Старостам бараков поручено заявить протест коменданту лагеря и уговорить русское начальство отменить этот унизительный приказ. В отличие от большинства пленных Хенна этот приказ не волнует. Не все ли равно, будет он с волосами или без них -- ведь они остаются в плену у русских без всякой надежды на освобождение, это ясно. Русский комендант беспощаден. На все протесты у него один ответ: "Обрить волосы необходимо из гигиенических соображений". И для большей убедительности комендант добавляет: "Тот, кто в течение восьми дней не обреет голову наголо, больше не получит еды". Через восемь дней все пленные наголо обриты. Никто не говорит больше ни о правах, ни о человеческом достоинстве. Все хотят выжить, только выжить. А выжить трудно. За целый день -- только 600 грамм хлеба, миска баланды в обед да полмиски той же баланды на ужин. И так -- день за днем. Пленные заметно слабеют, выглядят все более изможденными. Хенн замечает перемены и в себе, и в остальных. И как всегда, трезво, критически оценивает эти перемены. Поначалу голод проявляет себя лишь ощущением пустоты в желудке. Вслед за этим появляется головокружение. Когда долго лежишь или сидишь, а потом поднимаешься, внезапно темнеет в глазах. К этому прибавляется дрожь в ногах. Ужасная слабость, сопротивляться этой слабости не хочется. Но сознание ясное. Даже более ясное, чем обычно. Полный желудок делает мысли ленивыми, медлительными. Пустой желудок побуждает сознание реагировать на окружающее. Но тело при этом отказывается служить. Пленные безучастно лежат на деревянных нарах. Им хочется есть, постоянно хочется есть. Ни книг, ни радио, ни работы. Русские, правда, иногда проводят различные агитационные мероприятия. Цель этих мероприятий -- "перевоспитать" пленных немцев, пробудить в них "коммунистическое сознание". Но не так-то легко пробудить это самое сознание в голодных людях. Никакие аргументы на них не действуют. Им не до идеологии. Они постоянно думают о еде. Тео Хенн лежит на нарах в седьмом бараке. Кроме него, в бараке еще тридцать два человека. И все думают о еде. Несмотря на бесконечные обыски, одному из пленных каким-то чудом удалось сохранить поваренную книгу. Книга переходит из рук в руки. Ее читают взахлеб, затаив дыхание, как читали когда-то детективы. Каждый день кто-нибудь читает эту книгу вслух. Многие выучили ее наизусть. Пленные приходят в восторженное, экстатическое состояние, когда кто-нибудь начинает громко читать: "Возьмите..." "Да прекратите вы наконец!" - недовольно ворчат некоторые. -- "Совсем с ума сведете!" Через два часа пленным раздают вечернюю баланду -- полмиски горячей воды, в которой плавает несколько крупинок. "Восемь!" - считает свои крупинки один из пленных. У другого их шесть. Зато третий чувствует себя королем -- в его миске целых двенадцать крупинок! Каждое утро Хенн грезит о настоящем домашнем завтраке. Три свежие булочки, масло, стакан молока. Вот было бы счастье! Беда приходит к Хенну в виде красного пятна на коже. Маленького красного пятнышка. Однажды утром Тео Хенн обнаруживает на груди красное болезненное пятно. Кожа вокруг пятна припухла. Опухоль быстро ползет дальше. К вечеру начинает болеть подмышкой. На следующее утро Хенн приходит в санчасть. Все хозяйство санчасти -- остатки трофейного перевязочного материала и медикаментов. Хенн с удивлением глядит на лагерного врача. Да это же младший врач Шолль, тот самый, с Рыцарским Крестом! С застывшим от неожиданности лицом Шолль смотрит на Хенна -- он тоже узнал его. С той ночи во дворе усадьбы оба испытывают друг к другу скрытую неприязнь. "У меня на груди опухоль", - сухо говорит Хенн. Шолль молча осматривает опухоль. "Я должен ее вскрыть, иначе будет еще хуже", - говорит наконец младший врач. "Ладно, согласен", - кивает Хенн. Несколько мгновений Шолль пристально смотрит на него. "Это не так просто, как ты, наверное, думаешь", - тихо говорит он. Потом поворачивается и подходит к столу. "Это -- единственный инструмент, который у меня есть". Тео Хенн смотрит на младшего врача. Он удивлен и напуган -- в руках у Шолля перочинный нож. "Перочинный нож?!" "Да", - кивает младший врач. -- "Простой перочинный нож. Но я простерилизовал его в кипятке..." "Наверное, он шутит. Ну и юмор у этого младшего врача!" - думает Хенн. "Ладно. Если это необходимо, можно и перочинным ножом", - наконец заключает он. Младший врач приступает к операции. Он работает быстро, уверенно. Хенн прикусывает губу от боли. Наконец операция закончена. "Кстати, о чем я хотел тебя спросить", - начинает Шолль, накладывая на рану повязку. -- "Почему тогда в Бреслау тебя хотели расстрелять? Ты все-таки пытался убежать?" Хенн смеется. "Ты думаешь -- я спятил? Я еще жить хочу. Нет, в Бреслау все было проще -- русскому понадобились мои сапоги". После минутного молчания Шолль продолжает: "Да, бежать тогда было бессмысленно. И ты, наверное, тоже это понял". "Если ты хочешь знать, такая возможность убежать, как была тогда, появится еще нескоро. А может, не появится вовсе. Вдвоем мы бы смогли сделать это. Да и отсюда когда-нибудь тоже можно убежать. Но только вместе. А ты вроде не собирался это делать. Почему ты меня об этом спрашиваешь?" Младший врач не отвечает. "Подозрительная личность этот Шолль", - думает Хенн, возвращаясь в барак. -- "Не поймешь, что за человек. От такого можно что угодно ожидать". Вскоре выясняется, что его подозрения оказались верными. Возвратившись в барак, Хенн рассказывает соседям, как прошла операция, и называет фамилию младшего врача. "Шолль?" - переспрашивает его один из пленных. -- "Странно. У нас в полку был один Шолль. Но не младший врач, а санитар. И Рыцарского Креста у него никогда не было". "Нет, это, пожалуй, не Рыцарский Крест", - уточняет Хенн. "Наверное, это Железный Крест второй степени, его тоже нужно носить на шее". "Это мы быстро выясним. Здесь, в лагере, еще один солдат из нашего полка, он- то наверняка знает". В тот же вечер оба однополчанина узнают Шолля. Да, это тот самый санитар из их полка. Он присвоил себе более высокое звание, чтобы получать положенные офицеру льготы. Планами побега с Шоллем Хенн больше не делится. Теперь ему нужно найти кого-нибудь, с кем он сможет осуществить эти планы. У него уже есть на примете человек. Этот пленный старше Хенна. Каждое утро он совершает пробежку -- делает пару кругов по лагерной спортплощадке. Кроме того, только этот пленный носит черно-голубой берет, какие обычно носят французы. И Хенн решается заговорить с ним."Не тяжело тебе каждый день бегать, дружище?" Незнакомец смущенно улыбается: "Хочу остаться в форме". По диалекту Хенн узнает земляка. И еще -- у него распространенная в Рейнланде фамилия -- Шмиц. Петер Шмиц. "Знаешь", - с лукавым видом говорит Шмиц, - "А вдруг это когда-нибудь и пригодится..." Тео Хенн не задает больше вопросов. Он понял. Он нашел человека, который при благоприятных обстоятельствах убежит вместе с ним. Как и Тео Хенн, рейнландец Петер Шмиц не оставил надежды вернуться домой. А для этого любые способы хороши. Но надо вести себя осмотрительно и осторожно. Сентябрь 45-го. Жаркое лето подошло к концу. В мае, когда Хенн попал в лагерь в Дюхернфурте, он весил 75 килограмм. Теперь, через четыре неполных месяца лагерной жизни, он весит 60 килограмм. Пока еще 60. Что принесет с собой наступающая зима? В середине сентября все пленные проходят медосмотр. Этим занимаются русские врачи. Похоже, в жизни обитателей лагеря намечаются перемены. Цель медосмотра одна: выявить степень работоспособности пленных. России нужна дешевая рабочая сила. Русским врачам требуется всего два часа, чтобы обследовать семь тысяч человек. И почти всем врачи пишут заключение: работоспособен. Неработоспособными признаются лишь несколько тяжелых больных. В тот же день пленные узнают: их направляют в Бреслау-Хунсфельд, якобы для дальнейшего освобождения. Но в освобождение уже почти никто не верит. Подозрения пленных превращаются в уверенность, когда они прибывают в новый лагерь: совсем рядом с лагерем находится железнодорожная станция. Каждый день на станцию приходят товарные поезда. В этих поездах пленных транспортируют в Россию. С двумя пленными Тео Хенна связывает близкая дружба. Оба оказались его земляками -- на своих шапках и кепи каждый обитатель лагеря в Дюхернфурте вышил название местности, откуда он родом. Оба приятеля старше Хенна. Фриц Мотт был призван на военную службу в последние дни войны. Это умный, приветливый человек. Даже в сложных ситуациях здравый смысл не изменяет ему. Второго зовут Виктор Шефер. Так же, как и Мотт, он был призван в армию в конце войны. Шефер, как и Хенн, трезво и реалистично оценивает ситуацию. Первое октября 1945 года. Вместе с другими пленными Хенна и двух его приятелей отправляют из лагеря. "Кто бы мог подумать!" - с горькой улыбкой говорит Хенну Шефер. -- "Я много путешествовал на своем веку. Каждый год с семьей отправлялся куда-нибудь за границу. Где только я ни бывал! В Италии и Испании, в Норвегии и Швеции, в Англии и на Балканах. А в России -- никогда. Да мне бы и в голову не пришло проводить там отпуск! И вот теперь..." "Теперь ты путешествуешь бесплатно. И вдобавок первым классом". Кивком головы Хенн указывает на товарные вагоны, возле которых приятели ожидают отправки. Наконец тяжелые раздвижные двери вагона открываются. Пленные могут заглянуть внутрь. Справа и слева в каждом вагоне -- деревянные настилы, на настилах -- нары. И разместиться в каждом вагоне должно от сорока до пятидесяти человек. Тут уж не до поиска удобного места. Люди должны лежать вплотную друг к другу. Даже отверстие для отправления естественных надобностей в углу вагона -- не самое плохое место по сравнению с местом у дверей или под двумя крошечными окошками, забранными колючей проволокой. Пленные тщетно пытаются узнать, куда их везут. Сопровождающие состав русские конвоиры хранят молчание. Их обязанность -- наблюдать за пленными, не спускать с них глаз. Ситуация не для побега, бессмысленно и думать. Время для этого еще придет. Обязательно придет. Сумерки уже сгущаются, когда раздается команда к отправлению. Двери вагонов запирают снаружи. Многие из пленных уже улеглись -- кто на нарах, кто -- на деревянном полу. Резкий толчок -- состав трогается. Две тысячи пленных немцев в пятидесяти четырех вагонах поезда задают себе один и тот же вопрос: куда же нас везут? И ни один не спрашивает: вернемся ли когда-нибудь домой? Домой вернется меньше половины. Остальные едут навстречу смерти, которая ожидает их в этой неведомой России... Нет ничего более монотонного и тоскливого, чем грохот медленно движущегося поезда. Нет ничего более утомительного, изнуряющего, чем постоянные остановки на запасных путях. Для двух тысяч пленных немцев время измеряется грохотом колес идущего состава и бесконечным ожиданием на запасных путях. Некоторые узнают места, по которым движется поезд. Это Польша. На третий или четвертый день состав минует Ченстохов. Через крошечные зарешеченные окошки пленные смотрят -- куда же их везут? Наконец русский конвоир проговаривается -- их везут на Украину. Эти сведения один из пленных получил в обмен на часы. Новость мгновенно облетает весь состав. Узнав, куда их везут, пленные даже немного успокаиваются. Многим, правда, уже все равно -- да хоть в Сибирь. Главное -- знать, куда... Это лучше, чем полная неизвестность... Раз в день пленным дают хлеб -- четыреста-шестьсот грамм на каждого, и пол- литра супа. Но все -- когда придется, никогда -- в одно и то же время. Еда -- единственное развлечение, вносящее некоторое разнообразие в монотонную жизнь этих людей. Однако от неожиданностей никто не застрахован. И однажды происходит нечто действительно неожиданное. В этот день Фриц Мотт вызывает помочь конвоиру принести хлеб. Когда конвоир открывает дверь вагона, Мотт подходит к выходу и уже собирается спрыгнуть вниз. Внезапно конвоир хватает его за правую руку, и прежде чем Мотт успевает опомниться, русский стягивает с его пальца обручальное кольцо. Вне себя от ярости, Мотт хочет броситься на конвоира. Но другие пленные оттаскивают его назад в вагон. "Свинья, свинья!" - непрерывно повторяет Мотт и разражается громким рыданием. Конвоир держит автомат наизготовку. Пленные беззащитны, над ними можно издеваться как угодно. Однако всем -- наука на будущее: обручальные кольца надо прятать! Вечером, когда состав наконец снова отправляется дальше, Мотт просит Хенна: "Друг, ты должен мне помочь! Когда я вернусь домой, подтверди, пожалуйста, что обручальное кольцо отобрал у меня русский солдат, что я не продал его за бесценок, как некоторые!" "Само собой!" - успокаивает его Хенн. "Кто знает, увижу ли я когда-нибудь жену и ребенка?" - горестно вздыхает Мотт. Он едва сдерживает слезы. "Не вешай голову, дружище! Дане расстраивайся ты так из-за кольца! Есть вещи и посерьезнее!" Мотт постепенно успокаивается. "Они, наверное, все равно отобрали бы мое кольцо. В конечном счете дело вовсе не в кольце. Ничего хорошего от них вообще ждать нельзя". История с кольцом была последним доказательством верности Фрица Мотта своей жене. Домой, к семье вернуться ему не суждено. Маленький городок Ковель расположен примерно в пятидесяти километрах от Буга. Городок примечателен лишь своим вокзалом, вернее, громадной привокзальной территорией со множеством переплетающихся железнодорожных путей. У путей, идущих с западного направления, колея обычного размера, а у идущих на восток -- более широкая. Ковель, начало ноября 45-го. К городскому вокзалу подходит длинный состав, останавливается на запасном пути. Пять долгих недель мужчины, едущие в поезде, не мылись и не брились. Они похожи на привидения -- исхудавшие, с длинными свалявшимися бородами. Они потеряли счет дням, их не интересует пройденное составом расстояние. Они не спрашивают, сколько еще времени они будут ехать, когда доберутся до места. Все голодны, всех мучает жажда. Пленные узнают, что их состав должны переставить на другой путь с широкой колеей. На это уходит несколько дней. За это время пленных отводят в громадную душевую, где они наконец могут помыться. Однако после душа они должны снова надеть свою старую, грязную одежду. А потом -- назад, в вагоны. Немцы с изумлением замечают, что у русских на тяжелых дорожных работах заняты женщины: с помощью домкратов женщины на несколько сантиметров приподнимают каждый вагон, снимают колесные оси, предназначенные для обычной колеи, и ставят вагоны на новые оси для широкой колеи. "Неужели на обратном пути снова будут ставить старые оси?" - удивленно спрашивает кто-то из пленных. "До чего же ты наивен!" - возражает другой. -- "Вагоны назад не вернутся. Это так называемые поставки в счет репарации, которые никогда не регистрируются официально..." Каждый высказывает свое мнение на этот счет. Однако сколько ни думай, сколько ни размышляй, все равно ни к какому выводу не придешь. Есть вещи, события, которые нельзя ни предугадать, ни осмыслить до конца. К этим вещам относится и сама война, и то, что происходит после войны. Происходит не поддающаяся никакому подсчету переоценка ценностей. И что самое скверное, это касается не только каких-то материальных вещей -- в это оказываются втянутыми и люди. Вместе с другими обитателями вагона Тео Хенн обязан разносить еду. От вагона к вагону тащат они десятилитровый чан с гороховым супом. Этим супом пленных кормят уже много дней. Суп такой густой, что в нем стоит ложка. Русские пытаются поддержать физические силы пленных. Однако люди, долгое время питавшиеся только хлебом и водянистой баландой, плохо переносят этот суп. Хенн с товарищами уже собираются тащить чан с супом к другому вагону, когда дежурный офицер подзывает их к себе. Его темные глаза хитро блестят. "Вы хотеть есть. Я сейчас делать вам радость: я давать полный канистра с гороховая каша для три человека. Вся эта каша съесть за один час. Условие: вся каша -- за один час, иначе -- всех бить. Понятно?" Пленные растеряно переглядываются. Какое дьявольское предложение! Конечно, все они голодны. Каждый мечтает хоть раз досыта наесться. Но справиться втроем за один час с десятью литрами густого горохового супа?... Голод -- плохой советчик. Пленные смотрят на канистру с супом. Когда очень хочется есть, тут уж не до здравого смысла. Двое мужчин постарше уже вызвались. Тео Хенн смотрит на этих двух. Он понимает -- они переоценивают возможности своих желудков. Но их не удержать. Он вызывается быть третьим. Все трое принимаются за еду. Суп обжигающе горяч. Русский показывает на часы. Один час. Трое пленных торопливо едят суп, хлебают, чавкают. Горячий суп обжигает язык и губы, но трое мужчин не обращают на это внимания и жадно глотают. Густой гороховый суп, не слишком-то вкусный. Скоро наступает ощущение переполненности желудка. Через три четверти часа двое с великим трудом, давясь и превозмогая отвращение, проглотили около четырех литров супа. Хенну удалось съесть примерно два с половиной литра. В канистре остается еще треть. Как кончится это безумие? Внезапно русский офицер без видимой причины, без объяснений прерывает эту жестокую игру. Хенн чувствует в желудке свинцовую, непереносимую тяжесть. У него подгибаются колени. Но он еще может держаться на ногах. И он хочет, чтобы русский увидел это. Он знает -- падать ему ни в коем случае нельзя, это может обернуться для него гибелью. С каменным лицом, стараясь казаться невозмутимым, он заставляет себя отнести канистру с супом к вагонам. Двое других, напротив, падают без сил. Друзья оттаскивают их в вагон. Лежа на нарах, они корчатся от боли. Их животы чудовищно вздуты. И все, кто прежде завидовал выпавшей на их долю возможности наесться досыта, сочувствуют им. Уже долгое время состав с пленными стоит на запасных путях ковельского вокзала. С наступлением темноты городские жители осторожно пробираются к поезду -- меняться с немцами. "Никс часы? Ур?" "Ботинки? Шуэ?" Этим обнищавшим русским людям годится все. Взамен они предлагают хлеб. Маленькие буханки черного хлеба. Между русскими и немцами происходит оживленный обмен. Часы, обувь, швейные иглы, носки, нитки, гребенки, карманные зеркальца, - все, что удалось спасти от бесконечных досмотров. В Ковеле Хенн чувствует голод особенно сильно. Никогда до этого ощущение голода не было таким всепоглощающим. Это ощущение побудило его есть тот гороховый суп. Движимый голодом, Хенн раздумывает -- что же он может отдать. Отдать в обмен на хлеб. Часов у него больше нет. Карманного зеркальца и гребенки -- тоже. Единственное, что он может предложить в обмен на хлеб -- свою золотую нашивку, полученную в январе 1944 года за ранения. Хенн дорожит этой нашивкой. Все остальные награды значат для него гораздо меньше. А с этой нашивкой Хенн хотел вернуться домой. В память о том, что много раз смотрел в лицо смерти. Проходит еще много вечеров. Снова и снова Хенн вертит в руках свою золотую нашивку. Но чувство голода побеждает. И именно в эти мгновения Тео Хенн до конца осознает свое положение. Наконец он решается расстаться с нашивкой. Он обменивает ее на маленькую буханку хлеба. Теперь Хенн отчетливо понимает -- для него начался новый жизненный этап, новый отсчет времени. Он снова хочет стать свободным. Хенн окончательно решает: нужно бежать! Но к этому он должен подойти обдуманно. Плен научил его терпению. Все взвесить. Терпеливо ждать. Ждать подходящего момента. Наконец состав с пленными отправляется дальше. Теперь поезд едет по широкой колее. Пленных везут в юго-восточном направлении, на Украину. Там, наконец, должен окончиться этот изнурительный многодневный путь. Начало ноября. Дни становятся все короче. И эти короткие, безотрадные дни, эти темные вечера все больше усиливают чувство безнадежности. Почти все пленные погружены в угрюмое раздумье. Воспоминания о доме, о прежнем счастливом времен