и, о жене и детях, о работе тяжелым камнем ложатся на душу, не дают уснуть. Родной дом все дальше, все недосягаемей. Надежда на возвращение становится все слабее -- почти никто уже не надеется вернуться домой. Тео Хенн тоже размышляет, но мысли его совсем о другом. "Я тут один из самых молодых", - думает он. -- "У меня есть еще какие-то силы. В России я только с октября 45-го, многие другие немцы здесь гораздо раньше меня. Если кого-то вообще будут отпускать, этих, конечно, отпустят в первую очередь. Должны же русские отпустить старых и больных, которые уже не могут работать, ведь они-то им не нужны!" "По меньшей мере миллион пленных немцев", - рассуждает Хенн дальше, - "будут отправлены раньше меня. Если допустить, что каждый день домой будет уезжать только тысяча пленных, это будет ежедневный состав примерно из двадцати пяти вагонов, по сорок человек в каждом вагоне. Для перевозки в Германию миллиона пленных из Сибири, из Украины, из других областей России нужно ежедневно отправлять через границу многочисленные поезда. Предположим, что все это будет происходить бесперебойно, с учетом, однако, проблем с транспортом и дорогами. Понадобится почти три года, чтобы перевезти только этот миллион. А до меня, наверное, очередь дойдет лет через десять... Но ведь в русском плену наверняка больше одного миллиона немцев. Может, два миллиона, а может, еще больше. А сейчас, наоборот, пленных все отправляют и отправляют в Россию. Значит, я попаду домой очень нескоро, неизвестно когда..." Неутешительные размышления Хенна сопровождаются монотонным стуком вагонных колес. Да, он должен бежать, если не хочет провести в плену еще много лет. И он обязательно убежит. Убежит, как только кончится зима, долгая, холодная, безжалостная русская зима. За зарешеченными вагонными окошками все еще тянутся заснеженные поля Украины, когда состав с пленными снова останавливается на запасном пути какой-то сортировочной станции. Может быть, уже приехали? Однако надежды оказываются преждевременными. На боковом пути стоит еще один товарный состав, состоящий из тяжелых пятидесятитонных четырехосных вагонов. В отличие от немецких двадцатитонных вагонов эти вагоны могут перевозить в два раза больше груза. Вскоре раздается команда: "Пересаживаться!" Пленные недоверчиво входят в вагоны нового поезда. Сначала их недоверие становится несколько меньше. Хотя русские вагоны больше, в них находится такое же количество пленных, сколько было в вагонах немецкого состава. И еще неожиданность: в вагонах -- чугунные печки. Даже уголь есть. Однако как только состав трогается, пленным становится ясно, что новые вагоны хуже старых. Уголь настолько плох, что не загорается вовсе. Все усилия напрасны -- печки совсем не дают тепла. В вагонах холодно. Да еще из неплотно пригнанных углов тянет. Пронизывающий холод проникает во все щели. Пленные мерзнут, проклиная русскую зиму. Голод мучает их по-прежнему. Последние надежды гаснут. Шестое декабря 45-го. Для двух тысяч людей, которых везут куда-то на юг Украины, такой же день, как и все остальные. Серое зимнее утро. Кое-кто еще считает проведенные в дороге дни, делая отметки на стенах вагона. Шестьдесят шестая отметка. Люди в дороге уже шестьдесят шесть дней. Никто не догадывается, что это -- последний день долгого, тяжелого пути. Во второй половине дня поезд подъезжает к маленькой станции. Вначале пленные думают, что состав остановился, чтобы пропустить какой-то другой поезд. Лишь когда раздается команда: "Всем выходить с вещами", несколько человек недоверчиво спрашивают: "Что, уже приехали?" Конвойный утвердительно кивает. Пленные оживляются. Долгие недели ждали они этот день. Люди все еще не могут поверить: неужели конец пути? Сразу же возникают вопросы: что за лагерь, где он, что там ожидает? Пленные выходят из вагонов. Вдалеке видны очертания какого-то небольшого городка. Скоро пленные узнают, что городок называется Макеевка, что находится он в ста километрах к северу от Донецкого бассейна, в двух тысячах километрах от Бреслау, в трех тысячах километрах от Рурской области... Пленных разделяют на две колонны. Для больных приготовлены грузовики. В одном из грузовиков Хенн замечает Фрица Мотта. Бедняга Мотт, у которого русский солдат отнял обручальное кольцо. У Мотта дизентерия, как, впрочем, у многих других пленных. Когда грузовик проезжает мимо Хенна, Фриц Мотт слабо машет ему рукой. Хенн машет в ответ, кричит вслед грузовику что-то ободряющее. Они больше никогда не увидят друг друга. Фрицу Моту суждено умереть в русском плену от голода и дизентерии. Умереть в трех тысячах километрах от родного дома... Колонны пленных выходят за территорию вокзала. Улица почти по колено завалена снегом. И конвойные, и пленные с трудом продвигаются вперед. Виной тому не только снег: все совершенно измучены долгой дорогой, голодом, утомительным, неподвижным лежанием на нарах. Колонны тянутся по направлению к лагерю. День ясный, ярко, приветливо светит солнце. Но пленные не замечают ни солнечного света, ни тепла солнечных лучей. Каждый погружен в безрадостные раздумья. Людьми овладела апатия и безнадежность. Лагерь расположен в семи километрах от железнодорожной станции. Эти семь километров -- адская мука для Тео Хенна. Виной тому -- парусиновые туфли, ботинки Хенн поменял на хлеб. Тео непрерывно скользит и падает, заставляет себя подняться, поскользнувшись, падает снова, несколько секунд обессилено лежит на земле. Он пытается встать, но это ему не удается. Рядом с ним опускаются на землю другие пленные -- у них нет сил идти дальше. Их подбирает грузовик. Хенна одолевает искушение вместе с ними доехать до лагеря на грузовике. Но ему вовсе не хочется сразу попасть в больничный барак. Собрав последние силы, он поднимается и продолжает идти по заснеженной дороге. Через пару часов перед глазами пленных появляются какие-то постройки. Слева от построек возвышается холм, но пленные не замечают его -- все думают лишь о том, когда же, наконец, они придут в лагерь. Но Тео Хенн внимательно рассматривает холм. Это же шлаковый отвал! За отвалом виднеется старый надшахтный копер. "Значит, это шахта!" - догадывается Хенн. -- "Неужели мы будем работать под землей?" Впереди уже можно различить лагерные сторожевые вышки. Их четыре. Чем ближе подходят к лагерю пленные, тем яснее, отчетливее вырисовываются его контуры. Между вышками -- двухметровый забор из двойного ряда колючей проволоки, между рядами колючей проволоки -- два метра промежуточного пространства. "Вот идиоты", - ворчит идущий рядом с Хенном Виктор Шефер. -- "Неужели они боятся, что кто-то сможет сбежать отсюда?" "А почему бы нет? Неужели ты хочешь, чтобы тебя здесь похоронили?" Шефер удивленно глядит на Хенна: "Похоже, у этого парня сдали нервы. Он явно спятил". "Конечно, я хочу домой", - говорит Шефер. -- "Но неужели ты всерьез думаешь, что отсюда можно убежать? С меня хватит семи километров. Мы же не идем -- мы еле тащимся по этому проклятому снегу!" Хенн не отвечает. Он больше не хочет делиться с Шеффером планами насчет побега. Это бессмысленно! Лагерь состоит из четырех длинных кирпичных бараков. Охранники делят пленных на группы. В первый барак заселяют только офицеров. Их около тридцати. В их числе -- Шолль. Он больше не носит Рыцарский Крест, но по- прежнему выдает себя за младшего врача. Остальные пленные распределяются в другие бараки. Каждый барак разделен на восемь-десять комнат, в которых ютятся от двадцати до тридцати человек. В первый момент пленные не обращают особого внимания на то, как оборудовано их новое жилище. Все смертельно устали. Войдя в помещение, люди как подкошенные валятся на нары. Нары -- единственная мебель в бараке. Ни шкафов, ни стола, ни стульев. У стены -- небольшая печка. Печка холодная -- нет ни дров, ни угля. Тео Хенну достаются нары ближе к углу. Площадь комнаты примерно двадцать пять квадратных метров. Почти все ее пространство занимают нары. Они устроены в два яруса и тесно примыкают друг к другу, пленные лежат на них голова к голове. Нары очень узкие -- на них можно лежать, лишь вытянувшись и повернувшись на бок. Вечерами комнату освещает единственная тусклая лампа. Сосед Хенна по комнате -- бывший старшина Франц Риттер. У него очень болят ноги, он лежит на нарах в полном изнеможении. Как и остальные. Все ослабели от голода, невероятно устали. "Интересно, когда тут дают есть?" - спрашивает кто-то. "Нет тут никакой еды!" - отзывается другой пленный. -- "Тебя самого скоро клопы сожрут!" Никто не смеется в ответ на эту шутку. Наконец один из пленных идет узнать, как в этом лагере обстоит дело с раздачей пищи. Через четверть часа он возвращается совершенно подавленный. Да, в первом бараке -- большая кухня. Но никакой еды там нет. Русский комендант лагеря даже разговаривать не захотел. От охраны тоже ничего не удалось узнать. Часовой говорит -- может быть, завтра... Измученные, бесконечно уставшие, пленные засыпают. Спать, спать, спать -- ничего больше они не хотят. Они надеются, что никуда дальше их не поведут, что они останутся в этом лагере. Теперь, быть может, хоть что-то изменится, улучшится, - иначе вообще никакой надежды не остается... Но ничто не улучшается. Никаких перемен не происходит. Жизнь без будущего. До родного дома -- три тысячи километров. В чужой, холодной стране, среди чужих людей, за колючей проволокой, без свободы, без прав. Судьба пленников... На следующий день утром пленные посылают своих представителей к коменданту лагеря. Русского коменданта нет на месте. Немецким комендантом назначен пленный офицер, майор. Но никаких прав у него нет -- он только передает русскому начальству просьбы пленных, сообщает о лагерных происшествиях. В каждом бараке назначается староста -- как правило, это бывшие ротные старшины. По заведенному распорядку для работы на кухне выделяется определенное количество солдат-немцев. Но тут выясняется, что на кухне нет ни продуктов, ни топлива. Выделенные для работы на кухне пленные спрашивают у охраны, где взять топливо. И получают неожиданный ответ: топливом, оказывается, служат стебли подсолнуха с близлежащих полей! Никакого другого топлива нет. После короткого совещания отряд пленных под охраной отправляется на поле и собирает стебли подсолнуха. Каждый пленный может нести только одну охапку стеблей. Никакого транспорта для перевозки не положено. Ближе к вечеру отряд возвращается в лагерь. Пленные складывают стебли подсолнуха в огромную кучу возле кухонной плиты. Два солдата-истопника разжигают в плите огонь. Стебли подсолнуха сгорают в считанные минуты, почти не давая тепла... Через четыре часа истопникам, наконец, удается вскипятить котел воды. На это уходят все стебли, с большим трудом собранные сотней пленных. К этому времени большинство пленных уже больны. В изнеможении, без сил лежат они на узких нарах. Все оказалось хуже самых пессимистических предположений. Тео Хенн -- один из немногих, которые пока держатся. Его решение окончательно -- весной он убежит. Рейнландец Петер Шмиц тоже держится. По-прежнему делает по утрам гимнастику. И присущего ему чувства юмора не утратил. Отношения между Хенном и Шмицем стали более доверительными. Оба еще не догадываются, что у них одна и та же цель -- бежать из плена, вернуться домой. На третий день после прибытия в лагерь пленным, наконец, выдают их дневной рацион -- литр жидкого супа и шестьсот грамм хлеба. И одновременно с этим объявляют: все здоровые пленные будут работать в шахте. В первый рабочий день к работе в шахте в состоянии приступить меньше ста человек. Один из них -- Тео Хенн. Он не позволяет себе распускаться. Ему нужно быть в форме. Для того, чтобы в подходящий момент осуществить свое намерение -- бежать из плена. Путь до шахты занимает почти пятнадцать минут. Но перед выходом из лагеря русские конвоиры пересчитывают пленных. Эта процедура занимает больше времени, чем сама дорога. Русские солдаты -- почти мальчишки, им не больше восемнадцати. Многие малограмотные. Им не пришлось по-настоящему испытать ужасов войны, но они тоже чувствуют себя победителями. Работоспособные пленные строятся по пять человек. Молоденький солдатик начинает их пересчитывать и сбивается со счета -- одна пятерка стоит неровно. Второй солдат опять пересчитывает пленных -- у него получается другое число. Тогда пленных в третий раз пересчитывает еще один солдат. Пленные замечают, с кем имеют дело, и пользуются этим: то одна, то другая пятерка незаметно нарочно нарушает линию построения. И каждый раз получаются разные числа. Наконец один из солдат, в очередной раз сбившись со счета, разозленный, дает команду выступать. Несмотря на серьезность положения, все это развлекает Хенна. "Этих зеленых юнцов будет нетрудно перехитрить", - думает он. Его опасения, что пленных заставят добывать уголь под землей, не подтверждаются: добыча угля на этой шахте больше не ведется. Правда, есть обогатительная фабрика, где уголь, доставляемый из других шахт, очищают и сортируют. В первый день пленные работают немного. Их распределяют на работы по уборке территории. Здесь пленные впервые видят, что такое "советский ударный труд". Простоватый с виду бригадир пытается объяснить пленным немцам, что они должны перенести груду кирпича с одного места на другое -- на месте, где сейчас этот кирпич лежит, будет заложен фундамент нового надшахтного копра. После постройки копра добыча угля на шахте возобновится. Затем бригадир дает пленным задание: сложить все кирпичи в стороне, примерно в двадцати метрах от предполагаемой строительной площадки. Пленным безразлично, какую работу выполнять. Для них важно только одно: ни в коем случае не переработать. Главное -- двигаться, работать так, чтобы работа спасала от холода, чтобы не опуститься без сил на промерзшую землю. Тео Хенн рассматривает работу как возможность возвратить себе физическую форму. В течение двух следующих дней работать на шахте вызываются и другие пленные. Люди начинают понимать -- работать лучше, чем лежать целый день. Каждый, кто хоть как-то может собраться с силами, присоединяется к работающим товарищам. Два дня пленные перетаскивают кирпичи в указанное бригадиром место. На третий день работа закончена. Пленные ждут новых распоряжений. Но вдруг бригадир обнаруживает, что кирпичи и на новом месте помешают закладке копра. Немцы получают новое распоряжение -- перенести кирпичи снова. И опять на двадцать метров дальше. "Это что -- знаменитая русская "теория занятости"? -- спрашивает Виктор Шефер. "Вряд ли", - философски отвечает староста барака Франц Риттер. -- "Я узнал -- шахта должна платить нам за работу". "Значит, мы должны получить какие-то деньги?" - от удивления Шефер застывает на месте с открытым ртом. Он даже не замечает, что стоящий рядом пленный передает ему кирпич, и едва успевает подхватить его. "Ишь, что выдумал!" Риттер смеется. "Нет, приятель, деньги получаем не мы, а лагерное начальство. Эти деньги идут нам на кормежку". "Иначе говоря", - уточняет Шефер, - "если мы не работаем, никакой еды не получаем". "Вот именно!" "Теперь нужно", - вступает в разговор Хенн, - "чтобы нам ввели "стахановскую систему": каждый получает столько, сколько зарабатывает..." Остальные молчат. Они даже не подозревают, как прав окажется Хенн: очень скоро для пленных будет введена дневная норма... Проходит три дня. Кирпичи опять лежат на новом месте. "Надо надеяться, что русский на этот раз не ошибся", - язвительно усмехается Петер Шмиц. Остальные буравят шутника сердитыми взглядами: смотри, накличешь беду -- не дай Бог еще раз перетаскивать эти проклятые кирпичи... Когда на следующий день пленные приходят на шахту, они получают другую работу: к шахте будут проложены новые подъездные пути, немцы должны выполнить работу по сносу старых. День за днем монотонно тянется время: с утра -- на шахте, вечером -- в лагере. Единственное разнообразие -- смена вооруженных контролеров у ворот шахты. Выносить из шахты уголь пленным строжайше запрещено. На выходе с территории шахты их дотошно проверяют. Больше всего усердствуют женщины- контролеры. Стоит им только обнаружить у пленного даже маленький кусочек угля, как на него обрушивается потоки отборной ругани. Рассвирепевшая контролерша может даже прикладом винтовки ударить. Однако пленные умудряются каждый раз пронести контрабандой пару кусочков. Это превратилось у них в своеобразный спорт. Но что всего важнее -- даже самый маленький кусочек угля для этих людей дороже золота. Ведь стебли подсолнуха -- плохая замена настоящему топливу. Через восемь дней худшие опасения пленных сбываются. Бригадир объявляет им: кирпичи опять нужно перенести на новое место. Немцы не верят своим ушам: уже в третий раз! Оказывается, при разметке фундамента для нового копра произошла ошибка в расчетах, кирпичи нужно перенести еще на тридцать метров дальше... "Ты можешь мне объяснить", - спрашивает Виктор Шефер старосту барака, - "как русские выиграли войну, если они даже правильно считать не умеют?" "Войну выиграли не они", - отвечает Риттер. "Войну выиграли янки! Да сейчас это и здесь на каждом шагу видно. Ты посмотри на лагерное начальство: еда у них -- американская, сигареты -- американские, даже грузовики американские, с приводом на все колеса!" "Эх, почему мы не в Америке!" - сокрушается Виктор Шефер. Следующие три дня пленные переносят кирпичи на новое место. Они работают медленнее, чем в предыдущие два раза. Через три дня работа закончена. Петер Шмиц спрашивает бригадира, когда нужно будет переносить кирпичи в следующий раз... Конец декабря 45-го. На Украине -- суровая, морозная зима. Снежная поземка кружит над полями и равнинами. По вечерам жители окрестных деревень и поселков наглухо запирают двери своих домов. Чуть стемнеет -- на улицу ни души. Над лагерем веют декабрьские метели. В бараках -- пронизывающий холод. Разносчики пищи, натянув на себя всю свою одежду, стараются как можно быстрее пробежать расстояние от барака до кухни. Многие пленные уже много дней больны. Измученные болезнью, лежат они на своих узких нарах. С каждым днем больных становится все больше. Свалила болезнь и Тео Хенна. Началась она с болей в желудке, тошноты и рвоты. Уборной в лагере нет, "по нужде" пленные ходят в определенное место метрах в пятидесяти от бараков. Это просто участок лагерной территории, не защищенный от холода и ветра. Франц Риттер смотрит на лежащего на нарах Хенна. Сомневаться не приходится -- дизентерия! Хенн бессильно кивает. Больничного барака в лагере нет. Помещение для больных будет выделено позже. Но дизентерия не считается здесь серьезным заболеванием, ею уже переболела большая часть пленных. Единственное доступное больным лекарство -- горчайшая настойка из полыни. Готовят ее сами пленные. Хенн тяжело переносит болезнь. Он страшно исхудал. Но несмотря на физическое истощение, ясность мыслей не покидает его. Во время болезни в нем окончательно окрепло решение бежать. Бежать при первой же возможности. "Если я останусь в этом проклятом лагере и дальше", - размышляет он, - "я просто загнусь. А загнуться тут можно от любой болезни, даже самой пустячной -- врачей ведь нет. Да и лекарств тоже. Нет, нужно бежать. Когда кончится зима. Только сначала надо сил поднабраться". Теперь все помыслы, все стремления Хенна должны быть направлены на подготовку предстоящего побега. И он решает: начнет готовиться к побегу, как только поправится. Судьба хранила Тео Хенна на войне. Трижды он был на волоске от смерти. И каждый раз счастливо избегал ее. Вот и теперь ему сопутствует удача. Когда Хенн оправился от болезни, его направляют на легкие работы. Он работает на кухне, где готовят еду для русских офицеров и солдат. Эта кухня расположена за пределами лагеря. Работа на кухне позволяет Хенну немного подкормиться. Его силы постепенно восстанавливаются. За первой удачей следует вторая: Хенна посылают сортировать немецкую трофейную одежду, пригодную для русских -- пальто, рубашки, нижнее белье, носки. Конвоиры почти не следят за его работой. Он пользуется удобным случаем, чтобы припрятать что-то для себя, для предстоящего побега. Ему удается надеть и пронести в барак два комплекта нижнего белья и даже суконное пальто. Через некоторое время Хенна снова отправляют на шахту. Теперь он работает вполсилы: главное для него -- подготовка к побегу. Он бережет себя, старается восстановить физическую форму. На шахте вместе с Хенном работают и русские. Это люди, угнанные во время войны в Германию. Сразу после "освобождения" их транспортировали обратно в Россию. Однако обещанной свободы они не получили. Эти люди считались "предателями" - ведь они были угнаны в Германию, но остались живы. Даже работали там, хотя и принудительно. Теперь они -- заключенные. И так же, как пленные немцы, работают на шахте. Сначала русские заключенные сторонятся пленных немцев. Но постепенно отчуждение уменьшается. Слово за слово -- немцы и русские вступают в беседы друг с другом. Русские вспоминают о сытой жизни в Германии. На шахте они за работу получают гроши, поэтому охотно меняются с пленными немцами кто чем может. Тео Хенн тоже меняется с русскими. Суконное пальто, которое ему удалось пронести в барак, он продает за сто пятьдесят рублей. За эти деньги он может купить пять буханок хлеба. Столько хлеба Хенн не получал за всю свою лагерную жизнь. Наконец-то он может поесть досыта. И даже поделиться с соседями по комнате. Спустя несколько дней Хенна направляют работать в цеховую кузницу. Здесь из стального прута Хенну удается сделать нож -- при побеге нож очень понадобится. Один конец прута Хенн согнул -- получилась рукоять ножа. Другой конец он расплющил молотком, заточил и отшлифовал. Пронести нож в лагерь Хенну удалось без особых трудностей. Но бежать еще рано -- за окнами барака суровая, бесконечная русская зима. Февраль 46-го. "Эй, послушайте!" В комнату, где спит Хенн, входит староста барака Франц Риттер. Пленные устало поднимают головы. Русские ввели очень жесткую систему зачетов. Ах, эта дьявольская система зачетов! К вечеру у пленных едва хватает сил, чтобы добраться до своего барака и в изнеможении лечь на нары. Староста объявляет: со следующего дня вводится стопроцентная норма выработки. Норму обязан выполнить каждый работающий. Кто вырабатывает меньше нормы, получает меньше еды. У кого выработка больше, тот и еды больше получает. До сих пор это было лишь теорией, пока пленным удается поровну распределять между собой зачеты. Процентная норма выработки лишит их последних сил. "Создается особая бригада", - продолжает Франц Риттер, - "которая должна работать в колхозе на уборке урожая". "Урожай? Зимой?!" Петер Шмиц вытирает выступившие от смеха слезы. "Да. Прошлогодний урожай. И если тебе это кажется странным, сможешь убедиться в этом сам. Я включаю тебя в спецбригаду", - обращается к Шмицу староста. "Спасибо!" - с довольным видом кивает Шмиц. Еще бы! Каждому хочется поработать в этот спецбригаде. "В бригаду зачисляются только полностью работоспособные", - говорит Риттер. -- "Работа в колхозе продлится три-четыре недели. Колхоз находится примерно в десяти километрах отсюда. Там же бригада будет жить и питаться. Добровольцы есть?" Через короткое время работать в колхозе вызывается много пленных. В их числе -- Тео Хенн. Староста отбирает восемь человек, включая Хенна. Еще семнадцать пленных отбирается из других комнат барака. "Завтра утром в половине восьмого все должны собраться у барака", - объявляет Риттер выбранным. --"Бригадиром назначается Ганс Ковальски". На следующее утро двадцать пять вялых, голодных мужчин собирается у барака No 1. Тео Хенн незнаком с Ковальски, он знает бригадира только в лицо. Высокий, светловолосый Ковальски родом из Верхней Силезии. Он бегло говорит по-русски, поэтому и назначен бригадиром. На русском языке Ковальски докладывает конвойному, что бригада собралась в полном составе. Тот приказывает пленным идти к воротам лагеря. У ворот пленных пересчитывают, проверяют по списку. Двадцать пять человек уходит на работу в колхоз. И те же двадцать пять должны вернуться обратно в лагерь. У лагерных ворот пленных ожидает сюрприз: их повезут на грузовике. Все облегченно вздыхают -- не нужно идти по колено в снегу. Грузовик американский. "Это студебеккер!" - констатирует Петер Шмиц, когда пленные забираются в кузов. "Если ехать непрерывно со скоростью шестьдесят километров в час, можно за пару дней добраться до дома!" - как бы невзначай обращается Тео Хенн к Шмицу. Он уже решил -- в колхозе при первом же удобном случае посвятит того в свои планы и попробует склонить к совместному побегу. "Шансы проскочить на таком грузовике через все контрольные посты были бы равны нулю" - в тон ему отвечает Шмиц. -- "Уж если бежать, то пешком. Это самое безопасное". "Бежим вместе!" - молниеносно реагирует Хенн. "Ну и выдумщик же ты, парень!" Шмиц смеется. Он почти на двадцать лет старше Хенна, у него сильное, тренированное тело. Оба прекращают разговор на эту тему. Однако у Тео Хенна складывается впечатление, что этот человек с интересом отнесется к его планам. В колхозе пленных ожидает еще один сюрприз. Конвойный приводит бригаду к пустующей низкой постройке, состоящей из двух комнат. Посреди первой комнаты -- мельница. На полу второй комнаты расстелена солома -- здесь пленные будут спать. "Ненамного лучше, чем в лагере", - замечает один из пленных. "Зато нет часовых и колючей проволоки!" - возражает Ковальски. Остальные прислушиваются к разговору. Да, это верно -- без колючей проволоки. И без часовых тоже? Только теперь пленные замечают, что конвойный ушел. Их и вправду никто не охраняет. Они одни! В самой глубине России. Зимой. Без денег. Без еды. Вообще безо всего. Кто хочет, может уходить отсюда. Бежать. Но куда бежать? Минут через десять конвойный возвращается. С ним бородатый мужчина, одетый в штатское. "Председатель колхоза приветствует вас", - переводит Ковальски речь бородача. -- "Он говорит -- если будете хорошо работать, то все будет хорошо". Пленные безучастно слушают переводчика. "Пустые слова", - тихо произносит стоящий рядом с Хенном Петер Шмиц. "Еду мы должны готовить сами", - продолжает Ковальски. Продукты для завтрака, обеда и ужина мы будем получать ежедневно. Каждое утро в восемь часов от председателя колхоза мы будем получать задание на текущий день. Работать в поле будем под охраной вооруженного колхозника". "Ну что же, все довольно цивилизованно", - бормочет про себя Шмиц. Последнюю часть речи председателя колхоза он слушает более внимательно. Лица пленных проясняются. Работать хотят все, и все могут хорошо работать. Главное -- они получат достаточно еды, к ним никто не будет придираться. Уже одно это -- невероятное везение. "Одно важное предупреждение", - переводит Ковальски. -- "В Советском Союзе кража -- одно из самых серьезных преступлений. Здесь все -- собственность советского общества. Преступник, посягающий на эту собственность, сурово карается. Если кто-то из вас попадется на краже, то будет немедленно возвращен в лагерь и там строго наказан". "Постараемся не попадаться", - делают вывод немцы. В первый же день двое пленных приносят в дом полный мешок картофеля. Его должно хватить на несколько дней. "Друзья!" - объявляет Байер, назначенный поваром. -- "Сегодня вечером я предлагаю вам картофель в мундире. Что может быть лучше? Белковая пища!" "Картофель нужно разделить на несколько дней", - возражает Ковальски. "Разделить? У меня другое предложение: в ближайшие недели нам предстоит тяжелая работа, поэтому..." "Кому это -- нам?" - восклицает Шмиц. -- "Тебя же назначили поваром, ты целый день будешь проводить у теплой печки!" "Думаешь -- работа повара такая уж легкая?" - взрывается Байер. -- "Я так считаю: сперва нам всем нужно набраться сил. Поэтому я предлагаю сегодня вечером поесть досыта. А что дальше будет -- посмотрим. Думаю, с голоду мы тут не умрем. Кто согласен со мной -- поднимите правую руку". Все поднимают правую руку. Помедлив секунду, Ковальски присоединяется к товарищам. Весело, с шутками пленные набрасываются на вареный картофель. В первый раз за долгое время они могут наесться до отвала. Тео Хенн тоже не отстает от других. Через непродолжительное время пленные лежат на покрытом соломой полу и корчатся от боли. Обильная, непривычная пища камнем осела в желудках. В лагере немцев кормили впроголодь. Их желудок привык к скудной, лишенной жиров пище и теперь бунтует. Хенну кажется, что его сейчас разорвет. Он готов самому себе надавать пощечин -- где же были его мозги, как же он не подумал о последствиях!... В первый рабочий день Хенна распределяют на уборку семян подсолнечника. Поле покрыто толстым слоем снега. Из половины подсолнухов семена уже высыпались. Пленные должны собрать подсолнухи, оставшиеся целыми. Председатель говорил правду -- их действительно охраняет колхозник с ружьем. Только он один! "Может, представится возможность бежать отсюда", - прикидывает Хенн. Вечером после работы он заявляет Ковальски: "Мне нужно выйти". "Не делай глупостей", - предостерегает Хенна бригадир. "Не бойся, я не убегу. Я тут кое-что приметил". Ковальски выжидающе смотрит на Хенна. "Послушай, Ганс, у тебя зубы не шатаются?" - спрашивает Тео. "Зубы?" "Да, зубы. Как при цинге. Сам знаешь, как нас в лагере кормили". "Ну и что?" Ковальски соображает медленно. "Ты заметил недалеко от колхоза небольшие бурты?" "Небольшие бурты? Да в них, наверное, только морковь. А ведь морковь -- хорошее средство от цинги". Теперь, наконец, Ковальски понимает, куда клонит Хенн. "Смотри не попадись!" - только и говорит он. Через час Хенн возвращается, ставит посреди комнаты полный мешок моркови. Пленные мгновенно опустошают мешок. Кто-то обращается к Хенну с веселой шуткой: "Награждаю тебя орденом "За заслуги" первой степени". Петер Шмиц затягивает песню: "Дойду до Кельна я пешком". Остальные дружно вторят. Давно, очень давно этим людям не было так хорошо, как сейчас. На какой- то миг пленные даже забывают о том, что до Кельна -- три тысячи километров. Незадолго до полуночи Хенн совершает вторую вылазку. Он приносит еще мешок моркови -- на следующий день. "Отчаянный парень!" - восхищается Ковальски. "Да, такого редко встретишь", - соглашается Петер Шмиц. Гансу Ковальски невдомек, что Шмиц вкладывает в свою похвалу особый смысл. Как и Хенн, Петер Шмиц уже давно размышляет о своем положении. Он прирожденный оптимист. Это помогает ему в самых безнадежных ситуациях. Однако несмотря на оптимизм и кажущуюся беззаботность, Петер -- здравомыслящий реалист. Он не строит никаких иллюзий и давно понял, что ждать официального освобождения из плена бессмысленно. И если он хочет выжить, нужно бежать. Петер, как и Тео, уже давно думает о побеге. "Наверное, можно бежать вместе с Хенном", - думает Шмиц в этот вечер. Через две недели Хенна и Шмица ждет новая работа -- их направляют на молотьбу. "Молотьба -- зимой?" - удивляется Шмиц. Удивляется не только он. Сам способ молотьбы удивляет и других пленных, направленных на эту работу. Осенью после уборки урожая пшеница была собрана в большие снопы. Теперь пленные сбрасывают снег, покрывающий снопы. Затем на тягаче подъезжают два колхозника и приводным ремнем соединяют маховик мотора тягача с молотилкой. Пленные подносят снопы к молотилке. Молотилка отбрасывает солому в левую, а мякину -- в правую сторону. Очищенные Зерна автоматически ссыпаются в большой контейнер. Наконец контейнер наполняется доверху. И тут происходит неожиданное: один из колхозников открывает низ контейнера, и все зерно соскальзывает в снег. Пленные очень удивлены, они не верят своим глазам. Контейнер наполняется второй раз, и опять происходит то же самое -- содержимое контейнера высыпается в снег. В конце концов пленные уговаривают своего бригадира спросить колхозников, в чем смысл этого метода. Без долгих объяснений колхозник указывает на сани, запряженные лошадью. Сани подъезжают к кучам сброшенного в снег зерна. Пленные выкапывают зерно из снега. Затем на санях зерно увозят в деревню и там складывают в амбары. "Как в ..." От удивления Тео Хенн не находит слов. "Как в России!" - заканчивает его мысль Петер Шмиц. Сани с зерном уезжают, и теперь пленные могут немного передохнуть. Хенн и Шмиц присаживаются у трекера рядом друг с другом. "Ты заметил, какая здесь короткая пшеница?" - обращается к товарищу Хенн. "Конечно. Да здесь вообще все другое, не такое, как у нас". "Это нужно принять в расчет". Какое-то мгновение Шмиц размышляет. Что Хенн имеет ввиду? Принять в расчет? Зачем? "Ты можешь молчать?" - вдруг тихо спрашивает Хенн. "Молчать?" Шмиц все еще не понимает, к чему клонит Тео. Короткая пауза, затем Хенн снова спрашивает: "Ты веришь, что когда-нибудь вернешься домой?" "Не знаю", - нерешительно отвечает Шмиц. "Тогда я тебе вот что скажу", - решается на откровенность Хенн. -- "Я рассчитал -- у русских больше миллиона пленных. Даже если пленных -- один миллион и поезд с немцами будет отправляться в Германию каждый день, то это продолжится тысячу дней, что составит примерно три года. А работоспособных русские отпустят в самом конце, это совершенно ясно. Значит..." "Понимаю!" Шмиц плотно сжимает губы. "На все твои вопросы я отвечу да, я могу молчать, можешь на меня положиться!" Хенн облегченно вздыхает -- Петер понял его! "Я уже думал об этом", - тихо продолжает Шмиц. -- "Ты ведь знаешь -- внешне я произвожу впечатление беспечного, даже чуточку свихнувшегося человека, которому все нипочем. Это даже хорошо, пусть меня таким считают. На самом деле я думаю только об одном: я хочу домой, хочу снова увидеть жену и родных. Поэтому я готов рискнуть. Я готов на все, только бы домой попасть!" Выговорившись, Шмиц замолкает. Хенн понимающе кивает. "Ну хорошо, Петер. У меня уже есть план. Я хотел бежать в конце мая -- ведь у нас в это время пшеница уже такая высокая, что в ней при необходимости спрятаться можно! Но я не представлял себе, что у русских не так, как у нас дома. Посмотри на эту пшеницу -- она мне едва по колено!" "Значит, ты не хочешь больше ждать конца мая. Ты собираешься бежать, как только кончится зима!" "Именно так!" "Но ведь это же -- три тысячи километров!" "Я знаю. Поэтому будет лучше, если я убегу не один, а с кем-нибудь вдвоем..." Хенн смотрит на запад -- где-то там его родина, его дом. А вокруг -- бескрайние заснеженные поля. "Три тысячи километров", - думает Хенн. -- Сто дней, если делать тридцать километров в день!..." "Когда двое решают бежать вместе", - задумчиво произносит Шмиц, - они должны полностью доверять друг другу". "Вот тебе моя рука!" Украдкой, чтобы никто не увидел, Хенн протягивает товарищу руку. "Ну хорошо!" Шмиц пожимает протянутую руку. "Но все остается между нами, никому -- ни слова! Мы сами задумали побег и будем рисковать сами, согласен?" "Согласен!" Хенн крепко сжимает руку товарища. "Нужно только маршрут продумать". "Да, конечно, мы должны все продумать", - соглашается Шмиц. -- "Самый короткий путь -- через Кавказ. По направлению к Ирану. Это восемьсот километров до границы". "Ну а дальше?" "Дальше? Главное -- выбраться из России. Тогда мы будем свободны и у нас будет время. Мы сможем добираться домой на попутных машинах, ехать поездом или еще как-нибудь". Об этом Петер Шмиц еще не думал -- слишком рано, это успеется! Сначала -- выбраться из России. Хенн, вначале согласившись с товарищем, вскоре отказался от этого маршрута. "Я думаю, что через Кавказ бежать не надо. Во-первых, Альпы по сравнению с Кавказскими горами -- детские игрушки, преодолеть Кавказские горы во много раз труднее. Во-вторых, дорог через перевал немного и все они строго охраняются. И в-третьих, что мы там будем есть?" Петер Шмиц признает свою ошибку. Конечно, Тео прав. Возможен только один путь -- на запад через Украину, к Балканам, а уж оттуда -- в Германию. "Другая дорога, конечно, значительно длиннее, но не такая опасная. Окольными путями, через поля, мимо поселков и городов -- Россия ведь велика..." "Этот путь тоже не очень-то простой", - размышляет Хенн, - "но это -- единственный шанс когда-нибудь домой вернуться!" "Ты прав, Тео. Все будет зависеть от обстоятельств. И еще от того, как мы сможем подготовиться к побегу. Нам нужна соответствующая одежда, запас продуктов, но прежде всего -- прочная и удобная обувь". "Нож я уже сделал, когда работал на шахте", - шепчет Хенн. -- "Еще нам нужно достать спички. Неплохо было бы где-нибудь и компас раздобыть". "Но самое главное, без чего наш побег не удастся -- здоровье и везение". Мотор тягача затарахтел снова. Друзья возвращаются к своей работе. Теперь она не кажется им тяжелой -- все их мысли сосредоточены на предстоящем побеге. У обоих -- одна цель: свобода! Свобода, свобода! Эта призрачная, почти недостижимая мечта... Кажется, что этой серой, холодной зиме не будет конца. Однажды вечером Ганс Ковальски сообщает товарищам, что работа в колхозе закончена. Все возвращаются в лагерь. По подсчетам Хенна, уже конец марта. От русских Хенн слышал, что весна приходит в эти края в середине апреля. Весна на Украине не такая, как на западе: внезапно наступает оттепель, снег быстро тает, день ото дня становится теплее. Значит, размышляет Хенн, нужно отсчитать три или -- самое большее -- шесть недель с момента, когда их бригада вернется из колхоза в лагерь. За э то время нужно подготовиться к побегу. Делать это нужно тайно, незаметно, не вызывая подозрений. С наголо обритой головой бежать рискованно, а пленных бреют наголо каждые четыре-шесть недель. Сразу же по возвращении в лагерь все работавшие в колхозе будут обриты. "Когда мне бреют голову, я от боли готов на стенку лезть", - жалуется Хенн старосте барака. -- "После последнего ранения в моей голове осталась куча осколков. Можешь сам в этом убедиться!" Рукой старосты Хенн проводит по своей голове. Под кожей явственно ощутимы многочисленные мелкие осколки. Эти осколки не причиняют Хенну боли, но теперь он пользуется ими в качестве предлога. "Каждый раз -- ужасная боль, я просто выдержать не могу", - продолжает жаловаться Хенн. "Ну хорошо", - равнодушно соглашается староста. "В порядке исключения можешь оставить волосы". Хенну подстригают только затылок. На голове остается щетка коротких волос. За шесть недель волосы станут еще длиннее. Правда, они все-таки будут коротковаты, но это уже не так опасно. А по наголо обритой голове каждый может догадаться, что он пленный. Следующая забота -- еда для побега. Хен и Шмиц решают: каждый день незаметно они будут понемногу запасать хлеб, Конечно, хлеба им выдают ничтожно мало, но каждый день можно откладывать по одному куску. Чтобы лучше сохранить хлеб, они сушат его. Спички они выменивают на шахте у русских рабочих. Однако всего этого еще недостаточно. "Мы не должны отличаться по внешнему виду от русских", - считает Хенн. -- "Как бы достать подходящую одежду?" "Это нетрудно сделать", - находит выход из положения Шмиц. -- "Ты помнишь -- недавно в лагере пленные, у которых полностью износилось немецкое обмундирование, получили русскую одежду". "Верно! Все получили одно и то же -- телогрейку и стеганые штаны. Сугубо русский костюм! Можно сказать, русская униформа!" "Мы будем меняться", - подхватывает Шмиц. "Мы поменяем наши добротные немецкие вещи на русское тряпье". Хенн согласен с товарищем. Он поменяет свои бриджи на простые брюки, а фуражку -- на обычную кепку. Обмен удается лучше, чем Хенн рассчитывал. Пленные охотно меняют телогрейки и стеганые штаны на форменную немецкую одежду. Шмицу достаются даже прочные ботинки на шнуровке -- их без разговора отдал ему один неработоспособный пленный. А на шахте русские рабочие обменялись с обоими немцами головными уборами. Подозрений это ни в ком не вызвало. Теперь оба товарища ждут только теплой погоды... Начало апреля. Стремительно происходит наступление весны. За какие-нибудь восемь дней глубокие сугробы осели, растаяли. Повсюду появились прогалины, еще через несколько дней -- первая свежая, сочная зелень. По вечерам, возвратившись с работы на шахте, пленные до наступления темноты небольшими группами или поодиночке прогуливаются вокруг бараков. Все рады, что можно провести вечер на воздухе, а не на кишащих насекомыми нарах. В один из таких вечеров Тео Хенн и Петер Шмиц договариваются о точной дате побега. "Вообще-то, мы можем бежать уже теперь". Хенн говорит спокойно, как о чем-то совершенно обыденном. Петер Шмиц тоже абсолютно спокоен. В его голосе нет страха. "Я уже все подготовил. Осталось только одно -- продумать, как мы выберемся из лагеря". Оба прогуливаются поблизости от лагерных ворот. Хенн кивком указывает на ворота и коротко произносит: "Так!" У ворот часовой пересчитывает группу пленных, которые тащат тележку с громадной бочкой. Ка