ни слушали ветер, гулявший среди скудной растительности, и шум океанских волн, разливавшихся по пляжу. Они лежали в постели, и Фрэнк чувствовал, как жена крепко прижимается к нему, прежде чем уснуть, словно ей отчаянно нужно убедиться, что он рядом, будто все еще не может поверить, что он действительно тут, рядом с ней, живой. Днем они проводили время на берегу, загорали и плавали. Побережье было почти пустынным. Те, кому кроме моря нужен был шумный людный пляж, отправлялись на модные курорты, глазеть на тренировки культуристов или на девушек с силиконовой грудью, вилявших бедрами, словно проходили пробы для съемок в сериале "Пляжный патруль". Здесь, лежа на полотенце, Фрэнк мог, не стыдясь, спокойно подставить солнцу свое исхудавшее тело со множеством красноватых шрамов на нем и удручающий след от операции на сердце, когда извлекали осколок, едва не сразивший его. Порой Гарриет, лежавшая рядом, проводила рукой по болезненным рубцам, и на глаза ее навертывались слезы. Они не говорили о том, что случилось. Подолгу молчали, думая об одном и том же, но по-разному, или вспоминая переживания последних месяцев и чего это им стоило. В такие минуты им не хватало мужества посмотреть друг другу в глаза. Оба отворачивались к морю, пока один из них, все так же молча, не находил в себе сил повернуться и обнять другого. Время от времени они спускались за покупками в Хонести, рыбацкий поселок, ближайший населенный пункт, больше походивший на Шотландию, чем на Америку. Мирное местечко, нисколько не потревоженное туристами, с одинаковыми домами из камня и дерева вдоль дороги, которая тянулась параллельно пляжу. Они обедали в ресторане на сваях, с большим и деревянным полом -- шаги официантов отдавались громким стуком. Пили белое вино, такое холодное, что запотевали рюмки, и ели свежевыловленных омаров, пачкая руки и обрызгиваясь, когда брались за клешни. Часто смеялись, как дети, и Гарриет, казалось, ни о чем таком не думала, а Фрэнк тем более. Они не говорили об этом, пока не зазвонил телефон. Фрэнк резал зелень для салата, они собирались обедать. Из духовки аппетитно пахло рыбой, запеченной с картошкой. За окном ветер срывал песок с верхушек дюн, и море было покрыто белыми пенистыми гребешками. Два одиноких серфера скользили по волнам под парусами, напротив них на пляже стоял джип. Гарриет была на веранде и из-за свиста ветра не слышала звонка. Он выглянул из кухни с крупным красным перцем в руке. -- Гарриет, телефон. Ответь, пожалуйста, у меня руки грязные. Жена пошла на допотопный звонок к старому аппарату, висевшему на стене. Она сняла трубку, а он стоял и смотрел на нее. -- Алло? Едва услышав ответ, она переменилась в лице, как бывает, когда человек узнает плохое известие. Улыбка ее исчезла. Гарриет помолчала и повесила трубку рядом с аппаратом, посмотрев на Фрэнка напряженным взглядом, который он еще долго будет вспоминать по ночам. -- Тебя. Это Гомер. Она повернулась и вышла на веранду, ничего больше не сказав. Он взял трубку, еще хранившую тепло руки Гарриет. -- Да? -- Фрэнк, это я, Гомер Вудс. Как поживаешь? -- Хорошо. -- Правда, хорошо? -- Да. Если Гомер и уловил крайнюю сухость в ответах Фрэнка, то притворился, будто не понял, и продолжал так, словно они говорили последний раз минут десять назад. -- Мы взяли их. -- Кого? -- Ларкинов, я имею в виду. Загребли с поличным. Без всяких бомб. Была перестрелка, и Джеф Ларкин погиб. Там оказалась целая гора товара и еще выше гора долларов. а уж всевозможных улик -- и не счесть. Если повезет, нам хватит материала, чтобы усадить в лужу кучу народу. -- Хорошо. Он произнес это слово точно так же, как прежде -- тем же тоном, но шеф и на этот раз не понял намека. Фрэнк представил себе Гомера Вудса в кабинете, отделанном темным деревом, за письменным столом, с трубкой в руке, его голубые глаза за золочеными дужками очков, неизменные, как и серый костюм с жилетом и голубой рубашкой из ткани "оксфорд[16]". -- Фрэнк, это ведь благодаря тебе и Куперу мы добрались до Ларкинов. Тут все это понимают, даже не сомневайся, и мне хотелось сказать тебе об этом. Когда думаешь вернуться? -- Честно говоря, не знаю. Скоро, наверное. -- Хорошо, не буду больше напрягать тебя. Однако помни, что я сказал. -- Хорошо, Гомер. Благодарю. Он повесил трубку и пошел искать Гарриет. Она сидела на веранде и смотрела на двух парней, которые вышли на берег и грузили свои доски на крышу джипа. Фрэнк молча присел рядом на двухместную деревянную скамью. Некоторые время они молча смотрели на на море, пока машина с парнями не уехала, будто чужое присутствие, хоть и далекое, было единственным, что мешало их общению. Молчание прервала Гарриет. -- Он спросил тебя, когда вернешься, не так ли? -- Да. Они никогда не лгали друг другу, и сейчас Фрэнк тоже не собирался лукавить. -- И ты хочешь? Фрэнк повернулся к ней, но Гарриет старательно избегала его взгляда. И тогда он тоже уставился в море, где, гонимые ветром, набегали друг на друга белые пенистые волны. -- Гарриет, я -- полицейский. Я выбрал эту жизнь не по необходимости, а потому что она нравилась мне. Мне всегда хотелось делать то, что делаю, и не знаю, смог ли бы я заниматься чем-то другим. Даже не представляю, способен или нет. Есть итальянская пословица, которую мне часто повторяла бабушка: кто родился квадратным, не умрет круглым... Он поднялся, положил руку на плечо жены и почувствовал, как она напряглась. -- Не знаю, Гарриет, какой я -- круглый или квадратный, но точно знаю, что меняться не хочу. Он вернулся в дом, а когда снова вышел, обнаружил, что она пропала. На песке возле дома остались следы, они вели к дюнам. Фрэнк издали видел, как она бредет по кромке воды: крохотная фигурка, волосы развеваются на ветру. Он проследил за женой взглядом, пока дюны не скрыли ее из виду, и подумал, что ей, наверное, захотелось побыть одной и что в сущности это вполне понятно. Он вернулся в дом и сел за накрытый к обеду стол, но есть уже не хотелось. И тут пришла мысль: ведь он вовсе не так уверен в своих словах. Может, все-таки они могли бы жить как-то иначе? Может, это и верно, что рожденный квадратным не станет круглым, но ведь можно, наверное, как-то сгладить углы, округлить, чтобы они никого не поранить. Особенно тех, кого он любит. Он отвел себе ночь на размышления. Наутро он поговорит с ней. Вместе, он был уверен, они найдут какое-то решение. Но никакого утра больше не было -- для них вместе. Он ожидал возвращения Гарриет до самого вечера. Когда солнце стало клониться к закату и тени от дюн легли, словно темные пальцы, на пляж, Фрэнк заметил, как две фигуры не спеша двигаются вдоль кромки прибоя. Он сощурился, защищая глаза от пылающего закатного солнца. Те двое были еще слишком далеко, чтобы хорошо рассмотреть их. В открытое окно Фрэнк наблюдал, как за спинами приближающихся людей на горизонте, оставались как бы размытые силуэты. Одежды их развевались на ветру, а фигуры колыхались, словно в мареве над горячим асфальтом. Когда они подошли так близко, что их можно было рассмотреть, Фрэнк узнал шерифа из Хонести. И тотчас возникло и стало нарастать мрачное предчувствие. Человек рядом с шерифом набольшее напоминал бухгалтера, чем на полицейского, и волнение переросло в леденящую тревогу. Держа фуражку в руках, стараясь не смотреть Фрэнку в глаза, шериф сообщил о том, что произошло. Часа два назад рыбаки, которые плыли метрах в двухстах от берега, заметили женщину, которая, судя по описанию похожую на Гарриет. Она стояла на вершине скалы, возвышавшейся над бесконечной грядой дюн побережья неким геологическим казусом. Стояла одна и смотрела в море. Когда они проплывали мимо нее, женщина бросилась вниз. Моряки не видели, чтобы она всплыла, поэтому тут же изменили курс и поспешили ей на помощь. Один из них нырнул в воду там, куда она прыгнула, но сколько ни искали ее, так и не нашли. Рыбаки сообщили в полицию, и начались поиски, до сих пор тщетные. Море вернуло тело Гарриет только два дня спустя, выбросив его на песчаный берег в бухте тремя милями южнее дома. Пока велось опознание, Фрэнк чувствовал себя убийцей возле трупа своей жертвы. Он посмотрел на лицо жены, лежащей на топчане в морге, и кивком подтвердил и то, что это она, Гарриет, и собственный приговор. Показания моряков освободили Фрэнка от допросов. Но не от мучительных угрызений совести. Он был так поглощен заботами о себе самом, что не заметил, в каком сильнейшем расстройстве пребывает Гарриет. Никто ничего не заметил, но это не смягчало вины Фрэнка. Он мог бы понять, что мучило его жену. Он ДОЛЖЕН был понять, что с ней творится неладное. Признаков тому хватало, но в бредовом сострадании к самому себе он умудрился их не заметить. Так что разговор после звонка Гомера был лишь последним ударом. Нет, он оказался ни круглым, ни квадратным -- только слепым. Он уехал, увозя тело своей жены в гробу, и даже не заглянул в коттедж за вещами. И с тех пор не пролил ни единой слезы. -- Мама, смотри, дядя плачет. Детский голос вывел Фрэнка из забытья. Рядом стояла светловолосая девочка в синем платье. Она притихла, когда мать одернула ее. Женщина, смущенно улыбнулась и поспешила удалиться, держа девочку за руку. Фрэнк не заметил, что он плакал. И не представлял, как долго. Слезы явились откуда-то издалека. Они не были ни спасением, ни забвением, просто облегчением. По сути -- лишь небольшая передышка, чтобы вздохнуть, хоть на миг почувствовать солнечное тепло, увидеть подлинный цвет моря, и хоть раз услышать биение собственного сердца в груди без звуков смертельного барабана. Он расплачивался за свое безумие. Весь мир расплачивался за свое безумие. Он часами повторял себе это, после смерти Гарриет, сидя на скамейке в саду клиники Сент-Джеймс, куда его поместили уже на грани помешательства. Он окончательно понял это несколькими месяцами позже, когда случилась трагедия с башнями Всемирного торгового центра, и он увидел по телевидению, как падают огромные здания -- так могут рушиться только иллюзии. Одни люди на самолетах атаковали небоскребы во имя бога, а другие в то же самое время, удобно расположившись в креслах, уже точно знали, как использовать их безумие на бирже. Эти другие люди зарабатывали деньги тем, что изготовляли и продавали мины, а в Рождество приносили своим детям подарки, заработав на убийствах и увечьях других детей. Совесть превратилась в аксессуар, стоимость которого зависела от цены барреля нефти. И не стоило удивляться, что время от времени кто-то сам, в одиночку, писал кровью свою судьбу. Я убиваю... Угрызение совести из-за смерти Гарриет навсегда останется его постоянным, весьма жестоким спутником и будет достаточным наказанием до конца его дней. Фрэнк не забудет смерти Гарриет, даже если ему суждено будет жить вечно. И не сможет простить себя, даже если бы ему отпустят двойную вечность. Он не мог положить конец безумию мира. Он мог положить конец только своему собственному безумию и надеяться, что те, у кого хватит сил, последуют его примеру. И смогут навсегда стереть подобные надписи. Он сидел на каменной скамье и плакал, не обращая внимания на любопытных прохожих, пока не понял, что слезы иссякли. Тогда он поднялся и медленно направился в полицейское управление. 10 -- Я убиваю... На какой-то момент голос, казалось, завис в машине глухой шум двигателя словно прибавил ему сил, и он продолжал отдаваться эхом. Комиссар Юло нажал кнопку автомобильного радио, и запись прервалась на словах Жан-Лу Вердье, с трудом продолжавшего передачу. После разговора с диджеем и Робертом Бикжало, директором "Радио Монте-Карло", крохотная упрямая надежда выглянула из-- за вершины, которую тщетно штурмовали следователи. Может быть, звонок, прозвучавший в "Голосах", был просто шуткой какого-нибудь любителя розыгрышей, невероятной случайностью, подобно расположению планет, какое случается раз в миллион лет. Однако именно эти угрожающие слова "Я убиваю...", произнесенные в конце передачи, были выведены кровью невинных жертв на столе каюты. Юло затормозил на красный свет. Женщина с коляской переходила дорогу. Справа молодой человек в голубой майке, на желтом велосипеде прислонился к столбу светофора, чтобы не вынимать ноги из зажима педалей. Вокруг сияли яркие краски, было тепло. Лето начиналось обещанием радостей. И везде, в барах на открытом воздухе, на улицах, заполненных народом, на оживленной набережной мужчины, женщины и дети хотели только одного, чтобы их мечты сбылись. Все было как всегда. И только в этой машине у пылавшего, будто кровь, светофора, витала некая сущность, которая способна была омрачить весь свет и превратить все краски мира в одну -- серую. -- У криминалистов есть что-нибудь? -- спросил Фрэнк. Красный свет сменился зеленым. Юло тронулся, а велосипедист быстро умчался вперед. Педали позволяли ему ехать с куда большей скоростью, чем могли себе позволить колонны машин, медленно двигавшиеся вдоль берега. -- Пришел отчет патологоанатома. Они провели вскрытие в рекордные сроки. Очевидно кто-то очень важный оборвал им все телефоны, желая как можно быстрее получить результат. Все подтверждается. Девушка умерла от удушья, от утопления, однако в ее легких не было морской воды. Это значит, умерла, не имея возможности подняться на поверхность. Обычно легкие заполняются водой, когда тонущий несколько раз пытается всплыть, прежде чем пойти ко дну. В этом случае убийца, очевидно, схватил ее под водой, утянул вниз и утопил. Труп тщательно обследовали. Никаких следов насилия на теле нет. Его изучали всеми возможными способами при помощи самых различных инструментов, имеющихся в лаборатории. -- А он? Юло помрачнел. -- Тут разговор другой. Он был убит холодным оружием, очень точным ударом сверху вниз. Лезвие вошло между пятым и шестым ребром и проникло прямо в сердце. Смерть почти мгновенная. Убийца напал на него сзади, на палубе: там остались пятна крови. Скорее всего неожиданно, потому что Йохан Вельдер был весьма и весьма силен. Для пилота он был довольно высокого роста. И хорошо тренирован: бег трусцой и спортивный зал... Нападавший, видимо, тоже был весьма крепок и ловок. -- Трупы были изнасилованы? Я имею в виду половое насилие. Юло покачал головой. -- Нет. Вернее, убийца точно не насиловал. У девушки незадолго до смерти был половой контакт. Во влагалище обнаружены остатки семенной жидкости, но она, видимо, принадлежала Вельдеру. Думаю, анализ ДНК подтвердит это с вероятностью в девяносто процентов. -- Ну, тогда по крайней мере исключен сексуальный мотив преступления. Фрэнк сказал это, как человек, который обнаруживает, что после пожара в его доме уцелела салфетка. -- Что же касается отпечатков и других органических следов, ты же понимаешь, на яхте их нашли уйму. Тоже отправим на анализ ДНК, но думаю, это не даст нам ровным счетом ничего. Они проехали Болье[17], миновали роскошные гостиницы на берегу с тенистыми парковками для сверкающих машин, пахнущих кожей и дорогим деревом. Множество цветочных клумб в ослепительном свете дня переливались тысячами оттенков. Фрэнк засмотрелся на красные цветы гибискуса в саду какой-то виллы. Опять красный. Опять кровь. Он передвинул ручку вентилятора, направлявшего холодный воздух ему в лицо. -- Выходит, у нас нет ничего. -- Ровным счетом ничего. -- Антропометрические измерения отпечатков? -- И тут ничего существенного. Речь может идти о человеке ростом примерно метр восемьдесят, плюс -- минус пять сантиметров, весом примерно семьдесят пять килограммов. Физический тип -- обычный, присущий многим тысячам людей. -- Атлет, короче. -- Да, атлет... Атлет с очень ловкими руками. У Фрэнка было несколько вопросов, которые не терпелось задать, но он не хотел мешать размышлениям друга. Он промолчал. -- Сотворить такое с трупами непросто. Умелый черт... Наверняка не впервые делает. Может, имеет какое-то отношение к медицине... Фрэнку жаль было разбивать надежды друга. -- Все может быть. Но так было бы слишком просто. Я бы даже сказал -- банально. Увы, с точки зрения анатомии мы не слишком отличаемся от животных. Нашему человеку достаточно было потренироваться на кроликов, чтобы потом сделать такое и с человеком. -- Кролики, да? Люди, как кролики... -- Он хитер, Никола. Это буйно помешанный, однако он хитер и холоден как лед. У человека в жилах должен течь фреон, чтобы совершить подобное: направить яхту на пристань и спокойно удалиться тем же путем, каким пришел. И к тому же с явным намерением бросить нам вызов, посмеяться над нами. -- Ты имеешь в виду, музыку? -- Да. Он завершил свой телефонный разговор фонограммой из фильма "Мужчина и женщина". Юло припомнил фильм Лелуша, он видел его много лет назад, когда встретился с Селин, своей женой. Он отлично помнил эту красивую любовную историю, которую они восприняли тогда как хорошее предзнаменование их будущего. Фрэнк продолжал, напомнив деталь, на которую Юло поначалу не обратил внимания. -- Герой фильма -- автогонщик. -- А ты прав, в самом деле. Йохан Вельдер тоже ведь болиды водил. Но в таком случае... -- Совершенно верно. Он не только объявил по радио о намерении убить, но и оставил некое указание, кого именно собирается убить. Но это, по-моему не все. Он убил и хочет повторить. И мы должны помешать ему. Не знаю, как, но мы должны во что бы то ни стало... Машина снова остановилась у красного светофора возле короткого спуска в конце бульвара Карно. Перед ними была Ницца, обычный приморский город, невыразительный, далекий от глянцевой чистоты Монте-Карло и его бьющей в глаза роскоши. Ведя машину к площади Массена, Юло обернулся и взглянул на Фрэнка, сидевшего на заднем сиденье. Тот сосредоточено смотрел в пространство перед собой. Так, наверное, выглядел Одиссей, ожидавший услышать пение сирен. 11 Никола Юло остановил свой "Пежо-206" у ограды Управления полиции в Овар на рю Рокбийер. Агент в форме, дежуривший на пропускном пункте, с недовольным видом направился к нему, чтобы выпроводить отсюда этих двоих, подальше от входа, предназначенного только для сотрудников полиции. Никола показал ему из окна машины значок. -- Комиссар Юло. Служба безопасности Монако. У меня встреча с комиссаром Фробеном. -- Извините, комиссар. Не узнал вас. В вашем распоряжении. -- Сообщите ему, пожалуйста, что я здесь. -- Сию минуту, комиссар. -- Спасибо, агент. Юло проехал несколько метров и припарковал машину на тенистой стороне улицы. Фрэнк выбрался из машины и осмотрелся. Казарма в Оваре представляла собой комплекс серых двухэтажных строений с красными черепичными крышами, с дверными и оконными рамами из темного дерева. Несколько прямоугольных зданий, расположенных в шахматном порядке без всяких переходов между ними. На обращенной к улице торцевой стороне каждой постройки имелась лестница на верхний этаж. Интересно, подумал комиссар, какой Ницца видится американцу. Наверное, городом совсем из другого мира. Может быть, даже с другой планеты. Невысокие дома, маленькие кафе, простые люди. Никакой тебе американской мечты, никаких небоскребов, которые можно рушить, только скромные мечтания, порой выцветшие от морского воздуха, как и стены домов. Скромные мечтания, но если вдруг они оказывались несбыточными, тогда тоже оборачивались настоящей бедой. На стене напротив дверей управления кто-то приклеил антиглобалистский плакат. Люди, которые боролись за то, чтобы сделать весь мир одинаковым, выступали против других людей, которые боролись за то, чтобы не утратить собственного лица. Европа, Америка, Китай, Азия... Всего лишь раскрашенные пространства на географических картах, сокращенные обозначения на таблицах обмена валют, слова в словарях... Признаки наших дней: интернет, средства массовой информации, новости в режиме реального времени. Приметы расширяющегося или, напротив, сжимающегося мира, в зависимости от того, с какой точки смотреть. Действительно сокращало расстояния только зло, вездесущее, говорившее всегда на одном единственном языке и неизменно писавшее свои послания одними и теми же чернилами. Фрэнк закрыл дверцу машины и повернулся к другу. Перед Юло стоял человек тридцати восьми лет со стариковским взглядом, которому, похоже, изначально не свойственно было благоразумие. Смуглый, угрюмый южанин, темные глаза, черные волосы, заросшие щеки. Человек могучего сложения, и ему уже приходилось убивать людей под защитой полицейского значка, действуя во имя справедливости. Наверное зло неизлечимо, против него нет противоядия. Зато были такие люди, как Фрэнк. В далекие времена, во время эпидемий чумы, именно такие, как он, занимались перевозкой больных и трупов -- немного чокнутые и получившие иммунитет против болезни. Войне не было конца. Юло запер машину, и тут подошел комиссар Фробен из отдела убийств, помогавший следствию. Фробен широко улыбнулся Юло, обнажив крупные ровные зубы, словно осветившие его характерное лицо. У него была массивная фигура, отчего костюм из "Галереи Лафайет" едва не трещал на его массивной фигуре, сломанный нос говорил о боксерском прошлом. Легкие шрамы над бровями подтверждали это предположение. Фробен пожал Юло руку. Улыбка стала еще шире, а серые глаза превратились в щелочки, отчего шрамы смешались с сетью морщинок. -- Привет, Никола. Как поживаешь? -- Это ты мне скажешь, как я поживаю. Барахтаюсь в этом море дерьма, где того и гляди разразиться буря, мне нужна помощь всех друзей. Фробен перевел взгляд на Фрэнка. Юло представил их. -- Фрэнк Оттобре, специальный агент ФБР. Очень специальный. Американское командование подключило его к нашему расследованию. Фробен ничего не сказал, но посмотрел на Фрэнка с явным уважением, одарив его такой же открытой улыбкой, и протянул руку с крупными и сильными пальцами. -- Клод Фробен, скромный комиссар из отдела по расследованию убийств. Отвечая на крепкое рукопожатие Фробена, Фрэнк подумал, что при желании тот запросто мог бы сломать ему пальцы. Этот человек ему сразу понравился -- сильный и осторожный одновременно. Фрэнк не удивился бы, если б увидел, как тот после работы собирает с детьми модели корабликов, причем с поразительной ловкостью монтируя самые хрупкие детали. Юло сразу перешел к делу. -- Какие новости на пленке? -- Я поручил это Клаверу, нашему лучшему технику, волшебнику, можно сказать. Я только что от него, он изучает пленку с помощью своих приборов. Пойдемте, я проведу вас. Они прошли в здание и направились по недлинному коридору, освещенному рассеянным светом из окна за их спиной. Юло и Фрэнк шли за Фробеном, глядя на его затылок с волосами цвета соли с перцем, на короткую шею и широкую спину, пока тот снова не повернулся к ним лицом, остановившись возле лестницы, ведущей вниз. -- Прошу, -- жестом указал он. Они спустились на два лестничных пролета в просторное помещение, заполненное электронной аппаратурой, залитое холодным светом неоновых трубок, дополнявшим слабое дневное освещение, в полуподвале. За стойкой сидел худой парень с наголо остриженной головой, очевидно чтобы скрыть начинающуюся лысину. Он был в клетчатой рубашке поверх джинсов, и в расстегнутом белом халате. Но носу -- кривые очки с желтыми стеклами. Все трое остановились у него за спиной, парень сосредоточенно манипулировал потенциометрами. Наконец он обернулся к вошедшим. Да он, пожалуй, слепнуть должен, когда выходит на солнце в таких очках. Фробен не стал никого представлять парню, и молодой человек, похоже, не нуждался в этом. Видимо, он полагал, что если эти люди тут, значит, так надо. -- Ну, Клавер, что скажешь о записи? Техник пожал плечами. -- Мало чего скажу, комиссар... Новости не слишком хорошие. Я исследовал запись всеми доступными мне способами. Ничего. Голос поддельный и никак не может быть идентифицирован. -- То есть? Клавер начал издалека, понимая, что не все присутствующие располагают нужными техническими познаниями. -- Каждый человеческий голос раскладывается на свой уникальный набор частот. Их можно идентифицировать точно так же, как сетчатку глаза или отпечатки пальцев. Это определенное количество верхних, низких и средних звуков, и они не меняются, даже при попытке изменить голос, перейдя, например, на фальцет. С помощью специальной аппаратуры эти частоты можно представить в виде диаграммы. Речь идет о довольно простых приборах, без которых не обходится ни одна студия звукозаписи. Они необходимы, чтобы равномерно распределять частоты и чтобы в том или ином музыкальном фрагменте не оказывалось слишком много высоких или низких частот. Клавер обратился к клавиатуре "макинтоша" и взялся за "мышку". Несколько щелчков -- и появилось белое окно, пересеченное параллельными горизонтальными полосами. В середине находились две крупные -- зеленая и фиолетовая, неровные, как бахрома. Техник указал курсором на зеленую линию. -- Вот эта линия -- голос Жан-Лу Вердье, диджея "Радио Монте-Карло". Я проанализировал его, и вот звуковая диаграмма. Он опять кликнул "мышью", и схема превратилась в график. На экране возникла желтая линия, двигавшаяся на темном фоне между двумя голубыми. Клавер указал не экран. -- Горизонтальные голубые линии -- это частоты. Желтая показывает, на какой из них движется изучаемый голос. Взяв голос Вердье из разных точек записи и наложив их друг на друга, можно убедиться, что они полностью совпадают. Клавер вернулся к предыдущей картинке и кликнул фиолетовую линию. -- Это другой голос. Снова появился график, теперь желтая линия двигалась рваными толчками и лишь в немногих местах. -- В этом случае человек, говоривший по телефону, пропустил свой голос через несколько фильтров и перемешал входные частоты, полностью исказив их. Достаточно лишь слегка изменять значение одного из фильтров, чтобы получать каждый раз совершенно иной график. Тут вмешался Юло. Он спросил: -- Может ли по записи понять, какой именно прибор тут был использован? Или хотя бы узнать, кому он был продан? Техник выразил явное сомнение. -- Не думаю. Такие приборы приобрести совсем несложно. К тому же существуют множество модификаций и типов с различными характеристиками в зависимости от цены и фирмы-изготовителя, но для такой простой цели, как эта, годится практически любой прибор. Кроме того, электроника ведь постоянно развивается, поэтому существует довольно обширный рынок бэушной аппаратуры. Она как правило попадает в руки любителей домашних записей, и почти всегда без выписки счета. Честно говоря, не думаю, что это нас куда-нибудь приведет. Фробен, похоже, не совсем разделял пораженческое настроение Клавера. -- В любом случае посмотрим еще, что можно сделать. У нас так мало материала в руках, что ничем нельзя пренебрегать. Юло обернулся к Фрэнку. Тот явно думал о чем-то своем, будто уже во всем разобрался. И все же комиссар был уверен -- ничто из сказанного не ускользнуло от него, и он все запомнил. Он снова обратился к Клаверу. -- А что вы скажете по поводу телефонного звонка, который не прошел через коммутатор? -- Ну, тут я не могу предположить ничего конкретного. По сути здесь возможны только два варианта. Все коммутаторы вообще-то имеют проходные номера. Если знать их, то можно звонить, минуя телефониста. "Радио Монте-Карло", конечно же, не НАСА[18] в смысле секретности, поэтому вполне вероятно, что кто-то разузнал их. Второй вариант немного сложнее, хотя и не такой уж фантастический. Мне он кажется более вероятным... -- Что же это? Клавер откинулся на спинку стула. -- Я выяснял. Коммутатор "Радио Монте-Карло" управляется компьютерной программой и имеет определитель номера, который позволяет в режиме реального времени увидеть на дисплее номер звонящего. Цель очевидна... Он осмотрелся, желая убедиться, что она очевидна и всем присутствующим. -- Однако при этом звонке номер на дисплее не появился, это значит, звонивший присоединил к телефону электронное устройство, которое нейтрализовало определитель номера. -- Это трудно сделать? -- Довольно легко для специалистов-электронщиков или телефонистов. Тут не надо быть гением телекоммуникации. Побродив по Интернету, такое установит любой приличный хакер. Юло чувствовал себя, как заключенный на прогулке. Куда ни посмотришь, всюду натыкаешься на стену. -- Можно узнать, откуда поступил звонок, со стационарного телефона или с мобильного? -- Нет. Но я исключил бы мобильник. Он работает намного медленнее и не всегда точно соединяет. Тот, кто звонил, слишком хитер, чтобы не учитывать этого. -- Можно ли еще как-то проанализировать магнитную ленту? -- С моей аппаратурой нет. Я думаю, послать копию в научную лабораторию в Лион, может, им удастся раскопать что-нибудь. Юло положил руку на плечо Клавера. -- Хорошо. Сделайте это как можно скорее. Если в Лионе начнут выступать, мы найдем к ним подход. Клавер решил, что вопрос закрыт. Он достал из карманчика халата жевательную резинку, развернул ее и положил в рот. Какое-то время все молчали. Каждый по-своему обдумывал услышанное. -- Пойдемте, угощу вас кофе, -- предложил Фробен. Он снова повел их по лестницам, на площадке свернул влево, и вскоре они оказались перед автоматом, стоявшем в нише. Фробен достал магнитную карточку. -- Все будут? Они кивнули. Комиссар сунул карточку в автомат, нажал кнопку и машина, поурчав, выдала первый пластиковый стаканчик с кофе. -- Что скажешь, Фрэнк? -- спросил Юло. Фрэнк решил поделиться соображениями. -- У нас мало путей. Куда ни ткнись, всюду тупик. Я уже говорил тебе, Никола, мы имеем дело с очень, очень хитрым человеком. Слишком много совпадений, чтобы можно было просто предположить, будто судьба поцеловала его в лоб. Сейчас, единственное, что нас связывает с этим мерзавцем, телефонный звонок. Если нам хоть немного везет, а ему слишком нравится любоваться собой, он позвонит еще. Если нам очень повезет, он позвонит тому же диджею. А если уж нам совсем повезет, то он допустит какую-нибудь ошибку. Это единственная надежда, какая у нас есть, чтобы найти его и остановить прежде, чем он убьет еще кого-нибудь. Он допил свой кофе и выбросил стаканчик в корзину для мусора. -- Думаю, теперь пора серьезно поговорить с Жан-Лу Вердье и сотрудниками "Радио Монте-Карло". Досадно, но мы сейчас зависим от них. Все направились к выходу. -- Представляю, какое там сейчас, в Княжестве... как бы это сказать... волнение, -- обратился Фробен к Юло. -- Ну, назвать это "волнением" все равно что назвать Майка Тайсона нервным типом. У нас там едва ли не коллапс. Монте-Карло -- это открытка, ты же знаешь. У нас имидж -- это все. Мы потратили тонны денег, чтобы обеспечить главное: красоту и безопасность. И вдруг появляется откуда ни возьмись этот тип и премило сажает нас в лужу. Если эта история не получит завершения в самые кратчайшие сроки, я наверняка услышу, как заскрипят многие кресла... Юло помолчал. И вздохнул. -- В том числе и мое. У ворот они распрощались. Фробен постоял, глядя им вслед. По его боксерскому лицу было видно, что он весьма сочувствует им, но заметно было и удовлетворение, что он не на их месте. Юло и Фрэнк направились к машине. Уже стемнело, подошло время ужина, и комиссар почувствовал, что проголодался. Включив зажигание, он взглянул на Фрэнка. -- "Кафе де Турин"? "Кафе де Турин" на площади Гарибальди было весьма спартанским заведением -- грубые столы и скамейки. Здесь можно было отведать отличных устриц, лучше всего с бутылкой охлажденного муската. Юло привозил сюда Фрэнка с женой, когда они посещали Европу, и они буквально сошли с ума, увидев длиннющий прилавок с дарами моря и обслугу в перчатках, открывающую раковины. Они восторженно смотрели как официанты разносят огромные подносы с устрицами, морскими трюфелями и крупными красными раками, подаваемых с майонезом. Они приезжали сюда еще дважды, и этот ресторанчик превратился для них в гастрономическую святая святых. Юло не сразу решился предложить Фрэнку "Кафе де Турин", опасаясь потревожить его воспоминания. Однако американец, похоже, изменился или по крайней мере был намерен измениться. Что ж, если он хотел вытащить голову из песка, так это способ не хуже другого. Фрэнк кивнул, как бы принимая одновременно и выбор, и добрые намерения Юло. О чем бы он там ни думал, на лице его не отразилось ничего. -- Поезжай в "Кафе де Турин". Юло слегка расслабился. -- Знаешь, мне порядком надоело действовать и разговаривать подобно персонажу какого-нибудь телефильма. Мне кажется, я уже превратился в карикатуру на лейтенанта Коломбо. Мне нужно полчаса спокойствия, нужно хоть ненадолго отключиться, иначе я просто сойду с ума. Наступил вечер, город осветился огнями. Фрэнк молча смотрел в окно на людей, которые куда-то спешили, громко разговаривали. Тысячи безвестных людей занимались своими привычными делами, сидели в барах, ресторанах, офисах... Оба понимали, что Юло говорит неправду. Ведь где-то среди этих спокойных людей бродил убийца, и пока они не найдут его, ни о чем другом Фрэнком с комиссаром думать не смогут. 12 За стеклом своей кабины Лоран Бедон, режиссер, вел обратный отсчет, загибая один за другим пальцы поднятой руки и наконец выбросил Жан-Лу Вердье указательный палец. За его спиной зажглось красное табло, означавшее выход в эфир. Диджей слегка приблизился в кресле к микрофону, стоявшему перед ним на столе на невысокой подставке. -- Привет всем, кто слушает нас сейчас, и всем, кто этим вечером еще услышит наши голоса. Вас ждет музыка, ждут встречи с людьми, которые расскажут о своей жизни, а она не всегда бывает в ладу с той музыкой, какую нам хотелось бы слышать... Он остановился и немного отодвинулся. Микшер выдал в эфир фрагмент "Born to Be Wild" группы Steppenwolf. Несколько секунд -- и на фоне затихающей музыки вновь звучит теплый и проникновенный голос Жан-Лу Вердье. -- Мы с вами, мы готовы помочь, если это в наших силах. Тому, кто открыл свою душу, но не нашел отклика. Тому, кто ошибся и насыпал на рану слишком много соли. Тому, кто не может успокоиться, пока не вспомнит, в какую распроклятую банку он спрятал сахар. Тому, кто рискует утонуть в собственных слезах. Мы с вами, и все мы живы, несмотря ни на что. Ждем ваших звонков. Мы вам ответим. Меня зовут Жан-Лу Вердье. Говорит "Радио Монте-Карло". Вы слушаете "Голоса". Снова звучит "Born to Be Wild". Снова слышно, как летят по скалистому спуску зафуззованные гитары, поднимая пыль и брызгая гравием. -- Черт побери, какой же он молодец! Фрэнк Оттобре, сидевший рядом с Лораном в режиссерской кабине, не смог удержаться от восхищенного возгласа. -- Верно? -- улыбнулся режиссер. -- Неудивительно, что у него такой успех. Голос и манера говорить доходят до самого сердца. Барбара, звукооператор, сидевшая напротив режиссера за микшерским пультом, знаком указала Фрэнку за его спину. Он повернулся на вращающемся стуле и увидел за стеклом звуконепроницаемой двери Юло, который подавал ему знаки. Фрэнк поднялся и вышел из студии. У комиссара было усталое лицо человека, который с некоторых пор спит мало и плохо. Фрэнк посмотрел на темные мешки под глазами, на седые волосы, которые следовало бы привести в порядок, на воротничок рубашки, влачивший жалкое существование. Человек этот за последнее время видел и слышал столько такого, без чего обошелся бы весьма охотно. Ему было пятьдесят пять, а выглядел он на десять лет старше. -- Как тут дела, Фрэнк? -- Никак. Передача имеет бешеный успех. Диджей просто феноменальный. Он рожден для этого. Не знаю, сколько ему платят, но уж точно, ни одного цента он не получает напрасно. Что же касается нас, то ничего. Ничего. Полная тишина. -- Хочешь кока-колу? -- Я американец, Никола, но родители моего отца приехали из Сицилии. Поэтому я предпочитаю кофе, а не коку. Это наследственное. -- Ладно, пусть будет кофе. Они направились к автомату в конце коридора. Юло порылся в карманах в поисках монетки. Фрэнк, улыбаясь, извлек карточку. -- Тот факт, что я сотрудник ФБР, произвел глубокое впечатление на директора. Так что мы -- гости радио, и если нас тут не кормят, то хотя бы поят. Он вставил карточку в аппарат и нажал кнопку. Когда кофе был готов, он протянул стакан Юло. Комиссар отпил глоток. Подумал, что кофе уж очень противный. Или, может, у него во рту такой вкус? -- Да, забыл тебе сказать. Пришел отчет графологов... -- И что же? -- Зачем спрашиваешь, если уже знаешь ответ? Фрэнк склонил голову. -- Не знаю подробностей, но думаю, это примерно то, что собираешься сообщить. -- Ах, да, я же забыл, что ты из ФБР. У тебя мгновенная интуиция и пропуск, действительный везде. Послание было написано не от руки. -- Вот как? -- Этот сукин сын использовал трафарет. Наклеил буквы на картон и вырезал их. Принес с собой, и когда понадобилось, положил трафарет на стол и смазал сверху кровью. Как ты догадался? Фрэнк покачал головой. -- Я же говорю тебе, что не знал этого. Но мне казалось странным, чтобы человек, столь умело и старательно скрывший свои следы, допустил потом такую грубую ошибку. Юло с гримасой отвращения выбросил стаканчик с недопитым кофе в мусорную корзину и, вздохнув, посмотрел на часы. -- Отпусти меня ненадолго, а то я уже забыл, как выглядит моя жена. Две машины на парковке, в каждой по два агента. И еще одна на всякий случай -- вдруг понадобится. Другие ребята тоже на своих постах. Если что, я дома. -- Ладно, случится что-нибудь, позвоню. -- Не надо бы мне этого говорить, но я рад, что сегодня вечером здесь ты. И что ты вообще здесь. Пока, Фрэнк. -- Пока, Никола. Привет жене. -- Обязательно. Фрэнк посмотрел вслед другу и заметил, что тот слегка сутулится. Уже три дня дежурили они на "Радио Монте-Карло" в ожидании, каких-либо событий после того, как договорились с директором. Когда детективы изложили ему свои намерения, сидя у него в кабинете, Роберт Бикжало взглянул на них сощурившись сквозь ядовитый дым своей странной сигареты. Он оценил все, что сказал комиссар Юло, и стряхивая пепел с водолазки от Ральфа Лорена, принялся буравить их своими глазами-щелочками, которые делали его похожим на хорька. -- По-вашему, этот человек может позвонить снова? -- Мы не уверены. Это всего лишь оптимистическое предположение. Но если он объявится, нам необходимо ваше сотрудничество. Юло и Фрэнк сидели напротив друг друга в кожаных креслах. Фрэнк отметил, что их высота была отрегулирована таким образом, чтобы сидевший за письменным столом смотрел на собеседников сверху вниз. Бикжало обратился к Жан-Лу Вердье, расположившемуся на таком же, как кресла, диване слева от письменного стола. Диджей провел рукой по темным, довольно длинным волосам. Он внимательно и в то же время вопросит