если бы через несколько дней вы написали тюремному начальству: все пятеро здесь, и Марофке научил нас, как их изловить... Что вы на это скажете? - Охотно, господин старший надзиратель, - с готовностью отозвался Пагель. - Так, что же мне, по-вашему, следует делать? - Голубчик, - сказал Марофке и вскочил со скамейки. - Что у вас уши ватой заткнуты? Что у вас смекалки нет? Я же вам все сказал! Откройте глаза, вот и все! Большего от вас и не требуется. Не надо играть в сыщика, не надо заглядывать во все уголки, даже хитрым быть не надо - только и надо, что глядеть в оба. - Ну, хорошо, господин Марофке, - сказал Пагель и тоже встал. - Я посмотрю, что здесь можно сделать... - Ну теперь вы в курсе! - быстро сказал Марофке. - Я уверен, у них есть сообщники в деревне, один или несколько, вероятно девушки, но это не обязательно. Пока здесь все полно полиции, они будут скрываться в лесу, в деревне, где-нибудь! Вы должны открыть глаза. А когда чуточку поуспокоится, через три-четыре денька, тут они, голубчики, уедут, как полагается, поездом и в партикулярном платье... - Я буду следить, - обещал Пагель. - Только вы уж на самом деле следите! - попросил Марофке. - Следить труднее, чем принято думать. И еще об одном надо помнить. О вещах, что на них... - Ну? - удивился Пагель. - Они ведь казенные! И каждый заключенный знает, что будет привлечен к ответственности за утайку, если присвоит хоть одну вещь. За недостающий галстук можно поплатиться полугодом тюрьмы. Поэтому, когда дают тягу такие бывалые парни, они всегда стараются как можно скорей вернуть вещи в тюрьму. Большей частью они присылают их почтой, тогда я дам вам знать. Но если здесь найдется хоть одна вещь, следите не хуже ищейки! Не думайте, что это я позабыл, я ничего не позабуду! Пускай это будет самый что ни на есть завалящий серый арестантский носок с красной каймой, все равно дело нечисто! Вы вообще-то знаете, какие у нас рубахи? А галстуки? Пойдемте, я вам покажу... Но старшему надзирателю Марофке не удалось посвятить своего друга Пагеля в тайны тюремного белья. По улице - дзинь-дзинь-дзинь! - катили десять велосипедов, на девяти сидели девять тюремных надзирателей, все при оружии. Резиновые дубинки покачивались, по лицам струился пот. А впереди ехал толстый, мешковатый человек в толстом, мешковатом черном костюме, животом он почти лежал на руле; лицо у него было белое, жирное и строгое, с густыми темными бровями и белоснежной бородой. Как только старший надзиратель увидел этого грозного бело-черного колосса, он так и впился в него глазами. Он позабыл обо всем окружающем, в том числе и о Пагеле, и, потрясенный, пробормотал: "Сам господин инспектор пожаловал!" Пагель смотрел, как толстяк, пыхтя, слез с велосипеда, который услужливо поддержал один из надзирателей; инспектор отер пот с лица, не глядя на Марофке. - Господин инспектор! - умоляюще сказал Марофке, все еще держа руку у козырька. - Честь имею доложить: уборочная команда номер пять Нейлоэ в составе одного старшего надзирателя, четырех надзирателей, сорока пяти арестантов... - Где здесь контора имения, молодой человек? - спросил Слон, неприступный и холодный. - Будьте так любезны показать мне дорогу. А вас, Марофке, - инспектор не глядел на Марофке, он с интересом рассматривал стену казармы, на которой выделялся каменный крест чуть более светлого тона... - а вас, Марофке, попрошу запомнить, что больше вам докладывать не о чем. - Он все еще рассматривал стену и размышлял. Потом, неприступный, холодный, белый-белый, мешковатый и жирный, - сказал равнодушным тоном: - Вы, Марофке, извольте сейчас же проверить башмаки арестованных, начищены ли они согласно предписанию, по правилам ли завязаны - двумя петлями, не узлом! Один из почтительно дожидавшихся надзирателей насмешливо хихикнул. Старший надзиратель Марофке, тщеславный толстопузик, побледнел, но отчеканил по-военному: - Слушаюсь, господин инспектор! - и исчез за углом казармы. Показывая инспектору дорогу, Пагель с горечью думал о бедном толстопузике, которого все лягали, несмотря на то, что он больше всех старался, сильнее всех беспокоился. Думал он и о том, что его, Пагеля, никто не упрекнул, что сейчас в конторе все ему улыбались, хотя он наделал кучу ошибок. Он давал себе слово действительно открыть глаза и, если только представится случай, реабилитировать Марофке. Но он понимал, как трудно человеку с такой комической наружностью добиться положения, несмотря на все его достоинства. Одних достоинств мало, гораздо важнее иметь достойную наружность. - Вот это и есть контора? - ласково спросил инспектор. - Благодарю вас, молодой человек. Вы кто? - Приятель господина Марофке, - отрезал Пагель. Но толстяка не так-то легко было пронять. - Я вас о профессии спрашиваю, - сказал он неизменно любезно. - Ученик! - в ярости ответил Пагель. - Ну вот, ну вот! - весь просиял толстяк. - Тогда вы с Марофке пара. Ученик! Ему тоже есть чему поучиться. Он взялся за ручку двери, еще раз кивнул Пагелю и исчез. А Вольфганг Пагель получил новый урок: нельзя давать волю своему гневу перед людьми, которых этот гнев радует. 7. ВОЗВРАЩЕНИЕ РОТМИСТРА Полчаса спустя уборочная команда N_5 выступила из Нейлоэ, а еще четверть часа спустя и жандармы отправились прочесывать лес. Из окон конторы все четверо: тайный советник, обер-лейтенант, Пагель и фрау фон Праквиц наблюдали за выступлением; да, не так вступали гусары в Нейлоэ! Ни песен, ни веселых лиц, все шли понурившись, с ожесточенными лицами, волоча ноги, пыля. В этом глухом топоте было что-то безнадежное, какой-то недобрый ритм. "Этот мир нам ненавистен" - так прозвучало это для Вольфганга. Несомненно заключенные думали о сбежавших товарищах по несчастью, их переполняла жгучая зависть, когда они думали, что те пятеро на свободе, живут в лесу, а они под вооруженным конвоем возвращаются к себе в каменные одиночки - они несут наказание за то, что те убежали. У них отнимают возможность смотреть на широкие поля, в смеющиеся девичьи лица, на зайца, вприпрыжку бегущего по борозде - их ждет желтовато-серая пустыня тюремных стен, и все из-за того, что те пятеро на воле. Впереди колонны шел старший надзиратель Марофке: правой рукой он вел велосипед и левой рукой он вел велосипед - ему даже не доверили охраны арестантов. Позади колонны, грузный, черно-белый, насупив взъерошенные брови, тяжело передвигая слоновые ноги, шагал инспектор, совсем один, высоко подняв белое, заплывшее жиром, ко всему безучастное лицо. Во рту у него блестели белые крепкие зубы. На камне у края дороги стояла Вайо и смотрела на проходившую колонну. Пагеля рассердило, что она там стоит. Тайный советник сказал дочери, взглянув на внучку: - Кстати, я бы тебе посоветовал первое время не оставаться на ночь в вилле одним с вашим растяпой Редером. Я отдаю должное уму нашего жандармского офицера, но береженого бог бережет. - Может быть, один из вас, господа?.. - спросила фрау фон Праквиц и посмотрела поочередно на Пагеля и на Штудмана. Хотя Марофке настоятельно предостерегал Пагеля от всякой игры в сыщика, все же молодому человеку хотелось быть свободным в ближайшие ночи, чтобы немножко пошарить вокруг, прислушаться к разговорам - словом, пошире открыть глаза, как ему было сказано. Поэтому он, ни на кого не глядя, отвернулся к окну, хотя арестанты давно уже прошли и казарма для жнецов казалась пустым красным ящиком. - Я готов спать с вами, - сказал Штудман и ужасно покраснел. Старый тайный советник что-то пробурчал и тоже отвернулся к окну. У Пагеля, не спускавшего глаз с казармы, дрогнули плечи. Неприличие, допущенное человеком приличным, всегда особенно заметно. Когда такой безупречно корректный человек, как фон Штудман, что-нибудь ляпнет, всем делается за него очень неловко. - Значит, решено. Спасибо, господин фон Штудман, - сказала фрау фон Праквиц своим спокойным, сочным голосом. - Кучу денег ухлопаете, чтобы привести казарму для жнецов в прежний вид, - заявил тайный советник, все еще глядя в окно. - Все эти дурацкие решетки и засовы надо убрать, дверь прорезать - и попросил бы поскорей. - А нельзя ли временно оставить здание в таком виде? - осторожно спросил Штудман. - Жалко разорять, а вдруг на будущий год придется все обратно в стены вделывать. - На будущий год? Такая уборочная команда больше никогда в Нейлоэ работать не будет, - решительно заявил тайный советник. - Довольно с меня, Эва, страхов твоей матери. Пойти, пожалуй, ее проведать; то, что нагнали столько зеленых мундиров, верно, ее успокоило! Ну и переполох!.. А что теперь с вашим картофелем станется? Все время задаю себе этот вопрос. Выпустив этот последний снаряд, тайный советник покинул контору. Ревнивый отец вполне отомстил и некстати покрасневшему Штудману, и на мгновение смутившейся дочери (хотя заметил это только он), и Пагелю, с подчеркнутым равнодушием глядевшему в окно. - Верно, что станется с нашим картофелем? - спросила и фрау Эва и нерешительно посмотрела на Штудмана. - Я думаю, тут больших затруднений не встретится, - поспешил заявить Штудман, обрадовавшись новой теме. - Безработица и голод растут. Если мы объявим в городе, что нам нужны люди для уборки картофеля, что платим мы не деньгами, а натурой, по десять - пятнадцать фунтов с центнера выкопанного картофеля, то желающие найдутся. Правда, нам придется каждое утро посылать в город две, три, четыре подводы, а вечером придется отвозить людей обратно - но это мы наладим. - Хлопотно и дорого, - вздохнула хозяйка. - Ах, и чего эти арестанты... - Все же дешевле, чем если мы заморозим картошку. Вам, Пагель, уж не удастся изображать из себя помещика и барина. Вы целый день не уйдете с поля: будете выдавать жетоны, за каждый центнер - жетон... - Рад стараться, - покорно сказал Пагель и с раздражением подумал, что ему не придется открыть глаза и глядеть в оба. - Завтра мне надо будет уехать, - продолжал фон Штудман. - Заодно я и это дело налажу. Дам объявление в местной газете, переговорю и на бирже труда. - Вы собираетесь уезжать? - спросила фрау фон Праквиц. - Как раз сейчас, когда арестанты... Ее это очень рассердило. - Всего на один день во Франкфурт, - утешил Штудман. - Сегодня же у нас двадцать девятое. Фрау фон Праквиц не поняла. - Послезавтра нам платить аренду, сударыня! - выразительно сказал фон Штудман. - Я кое-что запродал, но теперь уже время не терпит, надо добывать деньги. Доллар стоит на ста шестидесяти миллионах марок, мы должны достать огромную сумму денег, во всяком случае огромную кучу бумаги... - Ах, вечно эта аренда! Теперь, когда арестанты бегают здесь на свободе! - не выдержала фрау Эва. - Разве отец напоминал? - Господин тайный советник ничего не говорил, но... - Я убеждена, отец совсем не будет доволен, если вы уедете как раз сейчас. Вы ведь взялись, так сказать, охранять нас... - Она улыбнулась. - Я бы вернулся к вечеру. Мне кажется, за аренду надо внести деньги минута в минуту. Для меня это дело чести... - Но, господин фон Штудман! Папа же ничего не потеряет, если получит деньги через неделю по тому курсу, который будет тогда. Я поговорю с папой... - Не думаю, что ваш папаша захочет разговаривать на эту тему. Вы только что слышали, он требует немедленно привести в прежний вид рабочую казарму. - Каждую минуту может столько всего случиться! Право же, господин фон Штудман, не оставляйте меня здесь одну как раз сейчас... У меня так неспокойно на душе... - уже не говорила, а просила фрау фон Праквиц. - Сударыня, - сказал Штудман почти в смущении. Минутку он поглядел на молча смотревшего в окно Пагеля, но тут же забыл о нем. - Я бы так охотно согласился, но, поймите же, мне очень не хотелось бы просить господина тайного советника об отсрочке арендной платы. Это для меня действительно дело чести. Праквиц передал мне хозяйство, я перед ним отвечаю. Мы можем уплатить, я все тщательно взвесил, для меня это значило бы опозориться. В делах надо быть точным, пунктуальным... - Опозориться!.. Надо быть точным!.. - сердито воскликнула фрау фон Праквиц. - Говорю вам, отцу безразлично, когда мы заплатим, - и тише: - Раз мужа здесь нет. Для него ведь главное вывести из терпения мужа. Говорю вам, как только я подумаю, что я целую ночь одна в доме с Вайо и глупыми служанками и с еще более глупым Редером... До ближайшего деревенского дома пятьсот метров... Ах, да не только это! - воскликнула она вдруг сердито, раздраженно, удивленная тем, что узнала совсем другого Штудмана, что всерьез столкнулась с обратной стороной педантичности и надежности. - У меня неспокойно на душе, и мне бы не хотелось быть совсем одной эти дни... - Но вам, право же, нечего бояться, сударыня, - сказал Штудман с той мягкой настойчивостью, от которой человеку взволнованному впору взбеситься. - Жандармский офицер тоже полагает, что сбежавшие арестанты ушли из здешних мест. А договор остается договором, особенно между родственниками. Тут надо быть пунктуальным, я в конце концов лично за это отвечаю. Праквиц с полным правом упрекнет меня... - Господин ротмистр! - сказал Пагель вполголоса, все еще стоя у окна. - Вот он как раз въезжает во двор! - Кто? - спросил Штудман оторопев. - Муж? - воскликнула фрау фон Праквиц. - А я-то думаю, он как раз охотится за пятисотым кроликом. - Не может быть! - сказал фон Штудман, хотя уже видел, что ротмистр выходит из автомобиля. - С утра у меня сегодня неспокойно на душе... - заметила фрау фон Праквиц. - Так я и думал! - сказал ротмистр, входя в контору, и с сияющим видом пожал руку всем троим, еще не оправившимся от изумления. - Опять собрался генеральный совет для обсуждения абсолютно неразрешимых вопросов, которые все в конечном счете разрешит мой друг Штудман! Замечательно! В точности как я предполагал, все по-старому. Штудман, прошу тебя, не делай кислой мины. Я должен тебе передать от твоего все еще незнакомого друга Шрека, что ты по-прежнему для него незаменим. От меня проку мало, - только кроликов стрелять могу. Но, дети мои, скажите, чего ради столько зеленых мундиров в Нейлоэ? Мне попался целый отряд, двинулись в лес. Уж не собрался ли мой дорогой тесть переловить браконьеров? Да, сегодня утром я видел на вокзале во Франкфурте беднягу Книбуша, он совсем подавлен, сегодня слушается беймеровское дело... О старичке, видно, тоже никто из вас не позаботился, включая и моего уважаемого тестя. От этой неприятности Книбуша можно было бы уберечь! Теперь я опять возьмусь за хозяйство! Ну, а жандармы? У вас арестанты сбежали? Уборочная команда отозвана? Ротмистр расхохотался от всей души, он сел на стул, и чем больше он смотрел на удивленные и смущенные лица присутствующих, тем больше хохотал. - Но, дети мои, дети мои, ради этого не стоило меня выпроваживать, такие глупости я бы и сам натворил! Замечательно! Теща-то, должно быть, опять скулит! А господин Пагель не принимает участия в облаве? Ну, Пагель, был бы я вашим начальством, я бы вас моментально отправил. Это дело чести, хоть кто-нибудь из имения должен принять участие. Не то скажут, что мы перетрусили... - Слушаюсь, господин ротмистр! - сказал Пагель. - Иду. - И он вышел. - Ну вот! - воскликнул ротмистр сияя. - Выставил! Нечего молодому парню стенку подпирать, в конце концов его здесь кормят, жалованье платят. Так, дети мои, а теперь выкладывайте все, что у вас на душе. Вы и представить себе не можете, как я посвежел, отдохнул, окреп. Каждый день сосновая ванна и десять часов сна - эта освежает! Ну, Штудман, выкладывай самое худшее: как арендная плата? - Завтра привезу деньги из Франкфурта, - сказал Штудман, не глядя на фрау Эву. Странно, Штудману вдруг стало как-то неприятно, что с поездкой во Франкфурт вышло как хотелось ему. 8. ПИСЬМО ТАЙНОГО СОВЕТНИКА ШРЕКА Когда к вечеру вернулась повозка, отвозившая молоко из поместья Нейлоэ в город, и кучер сдал почту в контору, Штудман нашел между прочими письмами и письмо от тайного советника Шрека, которое пролило некоторый свет на внезапное возвращение ротмистра Иоахима фон Праквица. "Многоуважаемый господин фон Штудман, - прочитал Штудман в письме сердитого и несколько необузданного целителя человеческих нервных и душевных заболеваний. - Одновременно с этим письмом прибудет к вам и ваш друг Праквиц, моим другом он не стал. Видеть у себя господина фон Праквица мне всегда приятно - в качестве платного пациента. Однако, во избежание недоразумений, я уже сейчас должен вам сказать, что такие неуравновешенные, подверженные внезапным переходом от депрессии к возбуждению субъекты, как господин ротмистр фон Праквиц, с повышенной склонностью к самоутверждению, но интеллектуально малоразвитые, собственно, неизлечимы - а тем более в возрасте нашего пациента. Обычно таким людям рекомендуется привить любовь к какому-нибудь безобидному занятию, вроде коллекционирования марок, выращивания черных роз, придумывания немецкой замены для иностранных слов, - тогда они не натворят бед и даже могут стать вполне терпимы. Я довел господина фон Праквица почти до пятисотого кролика и очень соблазнял его поставить рекорд - дойти до тысячи, но тут ему - черт его побери! - взбрело в голову заняться лечением моих больных, потому что я, видите ли, все не так делаю. Он принялся за дело со всем пылом профана! Одну русскую княгиню, которая живет у меня уже восемь лет и все эти восемь лет думает, что она беременна и уже восемь лет ходит вокруг пруда в парке, так как живет мыслью, что, если она обойдет за утро десять раз подряд этот пруд, то разрешится от бремени, - так вот, эту отлично платящую и вполне довольную своей жизнью пациентку в два с половиной центнера живого веса он действительно протащил вокруг пруда десять раз, после чего она, правда, не разрешилась от бремени, но заболела от сердечного и нервного шока. Одну очаровательную шизофреничку он попросил подарить ему локон, после чего та обрилась наголо, а вскоре ожидается посещение ее родными. Одного господина, к сожалению имеющего противоестественные склонности и сделавшего ему соответствующее предложение, он попробовал излечить от его предосудительной склонности кулаками. Известному вам барону фон Бергену он, по своей беспечности, дал возможность снова убежать, - короче говоря, господин фон Праквиц обошелся мне примерно в три тысячи марок золотом - сумма, которую, платят мне вышеупомянутые пациенты ежемесячно. И вот я сказал хватит, ни дня больше! Я разъяснил ему, что с первого октября его присутствие в Нейлоэ совершенно необходимо (я, разумеется, в курсе всех его огорчений), и он со мной согласился. Буду искренно рад, если его возвращение причинит вам много хлопот, глубокоуважаемый господин Штудман, тем скорее вы приедете ко мне. Примите и т.д. и т.д." - Так вот оно что! - со вздохом сказал Штудман, медленно зажег спичку и спалил письмо на железке перед печкой. - Значит, он тут, чтобы помочь нам первого октября. Ну да ничего, кажется, он теперь хоть не такой раздражительный. Только бы не наделал уж слишком больших глупостей! Повышенная склонность к самоутверждению, но интеллектуально малоразвит, - тяжело, ну, как-нибудь улажу! Штудман не подозревал, что ротмистр уже сделал за этот день несколько непоправимых глупостей. 9. ВЫЗОВ В СУД Этим утром, когда фон Праквиц в последнюю минуту вскочил в купе поезда Берлин - Франкфурт-на-Одере, он был весьма неприветливо встречен словами: "Извините, здесь все занято". Хотя это было явной ложью, так как из восьми мест занято было только два, а поезд уже тронулся, все же ротмистр покраснел не из-за этой лжи. Он узнал человека, столь невежливо к нему обратившегося, пристально посмотрел ему в лицо, сделал движение рукой, улыбнулся и сказал: - О нет, господин лейтенант, отсюда вам не удастся выпроводить меня так легко, как из моего собственного леса. Лейтенант тоже густо покраснел и тоже намекнул в своем ответе на тогдашнее приключение: - Вы хотите сказать - из леса вашего тестя, господин ротмистр? При этом оба улыбались друг другу, у обоих перед глазами стояла как живая сцена в Черном логе, свисток часового, затем резкий окрик лейтенанта. Каждый из них считал, что он чрезвычайно умен и перехитрил другого, лейтенант потому, что скрыл от отца свои отношения с дочерью, ротмистр потому, что, несмотря на резкость лейтенанта, проведал о тайно зарытом оружии. Следующие фразы обоих господ были знаменательны. Лейтенант сказал беспечно-любезным тоном: - Ваша дочь, надеюсь, здорова? - Благодарю вас, - ответил ротмистр. Он подумал: "Мышей ловят на сало", - и в свою очередь спросил: - В Черном логе все в порядке? - Благодарю вас, - сухо ответил лейтенант. Разговор оборвался. Каждый из двух мудрецов думал, что выведал то, что хотел; лейтенант, что дочка не проболталась, ротмистр, что оружие было еще в лесу. Невольно оба посмотрели на третьего спутника, который погрузился в газеты и молча сидел в углу купе. Третий спутник опустил газету и поднял глаза. Хотя он, впрочем, так же как и лейтенант, был в штатском, однако его лицо, манера держаться, осанка - все в нем обличало человека, привыкшего носить мундир. Несмотря на очень широкий пиджак, сразу было видно, что это офицер - не будь даже у него монокля, висевшего на широкой черной ленте, и Гогенцоллерна в петличке. Господин посмотрел на обоих тяжелым, неторопливым, всего перевидавшим и потому недоверчивым взглядом. Его лицо напоминало скудно прикрытый череп: очень белая тонкая кожа, казалось, натянута прямо на кости. Поредевшие, но еще белокурые волосы тщательно уложены на голове длинными прядями, и все же сквозь них просвечивает пергаментно-белая кожа. Особенно запоминался на этой мертвой маске рот, рот без губ, тонкая полоска, похожая на щель в автомате - рот, который, надо думать, перепробовал много горького. "Этого человека я уже где-то видел", - мелькнуло в голове у ротмистра, и он быстро перелистал в памяти страницы иллюстрированных журналов, которые за последние недели попадались ему на глаза. Слегка дрожащей детской рукой с тонкими пальцами поднял переодетый офицер монокль к глазу. На минуту ротмистр почувствовал на себе его взгляд, он уже собирался представиться, но тот перевел взгляд на лейтенанта. - Господин фон Праквиц, арендатор поместья Нейлоэ, ротмистр в отставке, - поспешил доложить лейтенант. Чувствовалось, как подхлестнул его этот взгляд. - Приятно, - отозвался переодетый офицер, но фамилии своей не назвал, что нисколько не задело ротмистра. Он ведь понимал, что обязан знать, кто этот высокий чин. Монокль выпал из глаза, человек-мумия сказал: - Садитесь, пожалуйста! Урожай хороший? Ротмистр, так же как и лейтенант, сел напротив сидевшего офицера; казалось, лучше непрестанно чувствовать на себе его холодный, безжизненный взгляд, - чтобы он смотрел на тебя без твоего ведома вовсе невыносимо. - Да, урожай не так уж плох, - ответил ротмистр с суеверной осторожностью, свойственной сельским хозяевам, которые расценивают похвалу урожаю, как вызов небу. И прибавил: - Последние несколько недель я не был в Нейлоэ. - Господин фон Праквиц - зять господина фон Тешова, - пояснил лейтенант. - Понятно, - загадочно сказал фантом. Осталось совершенно непонятным, к чему относилось это "понятно" - к отсутствию ротмистра из Нейлоэ или к его родственным отношениям. А может быть, даже к урожаю. Лейтенант, имя которого тоже еще не было названо, - ротмистр только сейчас обратил на это внимание, - опять пришел на помощь: - Господин фон Праквиц арендует имение у своего тестя. - Деловой человек, - сказал человек с моноклем. - Последнее время он раза два был у меня. Вам это известно? Ротмистру ничего не было известно. Он не мог себе представить, какие дела связывают его грубошерстного тестя с этим пергаментным военным. - Понятия не имел, - сказал он в смущении. - Как я уже говорил, я был в отсутствии. - Деловой, - опять проскрипел тот. - Принадлежит к людям, которые не хотят платить, пока не получат товар - надеюсь, родственных чувств не оскорбил? - Помилуйте! - запротестовал ротмистр. - У меня у самого постоянные затруднения... - Кто хочет участвовать в поездке, - заявил офицер с совершенно непонятной, ни единым словом беседы не вызванной горечью, - должен заблаговременно взять билет. Может быть, даже не зная наперед, куда едет, - поняли? Ротмистр не понял, но глубокомысленно кивнул головой... Неизвестный, фамилию которого он так и не мог припомнить, посмотрел на лейтенанта. Лейтенант ответил на его взгляд, но ничем не выразил своего согласия... - Полагаю, - сказал офицер, несмотря на это, - у вас есть автомобиль?.. - Нет, - заявил ротмистр. - Но я собираюсь купить... - Сегодня? Завтра? - Во всяком случае, в самое ближайшее время... - Сегодня или завтра, поздней ни к чему, - настойчиво сказал офицер и опять уткнулся в газету. - Я не знаю, - робко сказал ротмистр. (Неужели этот человек с моноклем представитель автомобильной фирмы?) - Все же это значительная сумма... Я не знаю, будут ли деньги... - Деньги! - презрительно воскликнул тот и громко зашуршал газетой. - С каких это пор за машины платят деньгами? Вексель! - И он исчез за газетой. На этот раз молодой лейтенант не пришел на помощь. Он сидел в углу с неприступным видом и так упорно смотрел на дым от сигареты, что ротмистр пересел в другой угол купе и принялся за свои газеты, которыми тоже стал громко шуршать. Но читать по-настоящему он не мог, он размышлял над загадочными речами офицера, над его туманными вещаниями о деловом, излишне деловом тесте, о билете, который надо оплатить заблаговременно, и об автомобиле, за который вовсе не надо платить... Несмотря на то что ротмистр около месяца отдыхал в санатории, он почувствовал довольно сильное раздражение, вспомнив, как обошелся с ним в лесу молодой человек; он решил, что тот случай далеко не исчерпан; однако, сопоставив его со странным разговором, который только что произошел у него с этим высохшим как пергамент человеком, он пришел к заключению, что назревают какие-то события... Те двое, что сидели напротив, начали шептаться; ротмистр нашел, что шептаться неделикатно, тем более что они несомненно шепчутся о нем. В конце концов он не глупый мальчишка, а заслуженный офицер и преуспевающий помещик. Если такие вопросы не обсуждают при дамах, то тем более нельзя шептаться в присутствии пожилых мужчин! Ротмистр вскипел, он ударил по газете, хотя это был не какой-нибудь бульварный листок, а "Дойче Тагесцайтунг". Оба господина посмотрели на него, можно было начинать ссору, но тут поезд пошел медленнее. Они подъезжали к Франкфурту, ротмистру надо было пересаживаться, необходимо поскорее дать выход гневу. - Высаживаетесь, господин ротмистр? - вежливо спросил лейтенант и потянулся за ротмистровым чемоданом. - Пересаживаюсь! - гневно крикнул ротмистр. - Пожалуйста, не трудитесь! Лейтенант все же снял чемодан с сетки на скамейку. - Мне поручено вам сообщить, - сказал он тихо, не глядя на ротмистра, - что послезавтра, первого октября, у нас в Остаде, так сказать, товарищеская встреча. Прошу вас быть в шесть часов утра. В военной форме. Захватите какое у вас есть оружие. Теперь он взглянул на ротмистра, ротмистр был потрясен. Он был так потрясен, что сказал: "Слушаюсь". - Носильщик! - крикнул лейтенант из окна купе и занялся багажом ротмистра. Сейчас, когда дошло до интересных дел, ротмистру надо было вылезать. Он посмотрел на господина в углу, господин в углу вытянул длинные ноги, монокль болтался на ленте, глаза были закрыты, казалось, он спит. Неуверенно, однако почтительно перешагнул ротмистр через ноги спящего и пробормотал: "Честь имею!" - Но с машиной, поняли? - пробормотал человек-мумия и опять заснул. Ошеломленный, стоял ротмистр на перроне; носильщик в третий раз спрашивал, куда нести багаж. Сначала ротмистр сказал в Нейлоэ, затем в Остаде. - Ах, вам в Остаде? - сказал носильщик. - Ну, так вы не там слезли, надо было проехать до Ландсберга. - Нет, нет! - нетерпеливо воскликнул ротмистр. - Мне нужна машина! Можно здесь купить машину? - Здесь? - спросил носильщик и посмотрел сначала на ротмистра, а потом на перрон. - Здесь? - Да, здесь во Франкфурте! - Ну конечно здесь можно купить машину, - успокоительно сказал носильщик. - Это здесь достать можно. Так почти все делают, берлинцы приезжают сюда поездом и покупают во Франкфурте машины... Ротмистр не прерывал носильщика, он даже пошел за ним следом. Его осенило: он видел того самого офицера, которого ему описывали сотню раз, но которого ему ни разу не удавалось увидеть, - майора Рюккерта, организатора большого противоправительственного путча. Послезавтра в шесть утра начнется в Остаде, и он должен принять участие, с машиной! Тесть - деловой человек, раньше чем покупать билет, он хочет посмотреть на путч, знать, удачно ли он окончится. Ротмистр не такой деловой человек, надо сейчас же купить машину, под вексель! Пускай это не по-деловому, зато правильно! Безвольно последовал ротмистр за носильщиком в зал ожидания, в раздумье сел там, уплатил за услуги и заказал стакан кофе. Теперь его занимал уже не путч, не майор Рюккерт и не невежливый лейтенант. Это решено и подписано, послезавтра в шесть часов утра он будет в Остаде. Все сойдет хорошо, тут и думать нечего, он не сверхосмотрительный, хитрый тайный советник Хорст-Гейнц фон Тешов, он ротмистр фон Праквиц! И если коллега говорит ему: будем действовать заодно! - он действует заодно, без долгих расспросов. Он слышал мало, но он слышал достаточно: рейхсвер и Черный рейхсвер действуют заодно, значит, все военное сословие - и старики и молодежь, - и действуют они против правительства, которое печатает эти паршивые деньги, прекратило борьбу за Рур и собирается "договориться" с французами, - тут и думать нечего, тут все в порядке! О чем ротмистр еще думал, помешивая в раздумье ложечкой кофе, так это о своей машине! Конечно, это уже была "своя" машина, хотя он еще даже не знал, какая она будет с виду. Но он так давно мечтает о машине! Только денег никогда на это нет - сейчас, собственно, денег тоже нет, напротив, он едет в Нейлоэ, чтобы быть на месте к трудному моменту выплаты аренды, к первому октября, то есть послезавтра. Ротмистр был как ребенок: пусть ребенок десять раз устоит и не разуется, чтобы поплескаться в луже, стоит только на одиннадцатый раз соседскому мальчику сказать: "Ах, ведь сегодня так тепло!" - и ребенок уже разулся и плещется в воде, несмотря на все запреты. Майор сказал, что ротмистру надо купить машину; с деньгами по-прежнему было туго, еще более туго, чем раньше, машине предстояло тут же попасть в опасную переделку, но обо всем этом ротмистр совсем не думал. Он даже не думал о путче и о правительстве, которое предстояло свергнуть, он думал только о том, что наконец-то он может купить себе машину! Этот путч замечательная штука, благодаря путчу у него будет машина! Ротмистр мысленно перебирал автомобили всех своих друзей и знакомых, он колебался между "мерседесом" и "хорхом". О более дешевых машинах и речи быть не могло; если уж покупать машину, так во всяком случае не такую, как у какого-нибудь деревенского лекаря. Машина должна иметь вид, а раз покупаешь не за наличные, то чуть подороже или чуть подешевле - неважно... Нет, с машиной затруднений не будет, труднее так скоро достать шофера, шофера, который умеет прилично управлять и прилично выглядит за рулем, а то что за удовольствие сидеть в машине! Времени терять нельзя, так как через два, самое большее три часа он хотел уже катить по дороге в Нейлоэ в собственной машине... А затем вопрос о гараже - где лучше всего устроить в Нейлоэ гараж поближе к вилле? Ротмистр весь погрузился в размышления. Он поразительно напоминал того самого ротмистра, который несколько месяцев назад сидел за игорным столом в притоне и в ажиатации, боясь хоть раз не поставить, никак не успевал усвоить правила игры. Ротмистр и сейчас опять не знает игры, но он уверенно ставит на карту, он зарывается, не рассчитывает сил - "можно бы купить гараж из рифленого железа, но они совсем не имеют вида...". - Послушайте, господин ротмистр! - умоляющим голосом уже в третий раз произносит кто-то за соседним столиком. - Ах! - Ротмистр пробудился от своих планов и грез и с удивлением увидел сидящего за кружкой пива лесничего Книбуша в парадной форме. - Что это вас, Книбуш, вдруг во Франкфурт занесло? - Ведь я вызван сегодня в суд, господин ротмистр, - с упреком говорит лесничий. - По делу Беймера! - Так, так! - Ротмистр одобрительно кивает головой. - Хорошо, что этого негодяя наконец посадят! Как вы думаете, сколько он заработает? - Что вы, господин ротмистр! - с мольбой в голосе говорит лесничий. - Обвиняемый я! Они хотят засудить меня! Я, видите ли, нанес ему увечье! - С этим безобразием все еще не покончено? - удивляется ротмистр. - Господин фон Штудман не писал мне об этом ни слова! Присаживайтесь-ка к моему столу и расскажите мне все по порядку. Кажется, вы увязли прочно, но, может быть, я поспел как раз вовремя, чтобы вытащить вас из грязи. - Премного благодарен, премного благодарен, господин ротмистр! - с облегчением вздыхает лесничий. - Я и так жене говорю, будь ротмистр здесь, он бы меня отвоевал. Столь удачно воззвав к старому солдатскому духу своего хозяина, лесничий осторожно переносит кружку с выдохшимися остатками пива на столик ротмистра и не спеша, с жалобами и причитаниями, изливает перед ним душу. А ротмистр слушает; только что он с увлечением отдавался мечтам о машине, теперь он с тем же увлечением отдается процессу Книбуша. Он не скупится на горькие жалобы, что даже люди, на которых вполне можно положиться, запускают дела, когда его нет; во все-то надо входить самому! Он ругательски ругает кляузников, браконьеров, республику, доллары и социалистов - но при этом не забывает весьма недвусмысленно напомнить лесничему, что хозяин его, Книбуша, в сущности тайный советник фон Тешов, а ему, ротмистру, на все это в сущности наплевать. - Слушайте, Книбуш! - говорит он в заключение. - В половине одиннадцатого назначено ваше дело? У меня, вообще говоря, еще много хлопот - я собираюсь, видите ли, купить машину и шофера нанять надо... - Машину! - восхищается лесничий. - Вот, должно быть, ваша супруга обрадуется! Ротмистр не вполне в этом уверен, он предпочитает не обсуждать этот вопрос. - Я пойду сейчас с вами в суд и серьезно поговорю с судьями. Дело уладится в десять минут, будьте спокойны, Книбуш. Надо только все представить в должном свете, да и вообще скоро перестанут притеснять крупных помещиков! Да, послезавтра все изменится, вот увидите, Книбуш... Книбуш слушает насторожив уши. Но ротмистр сразу обрывает: - И тут же приобрету автомобиль и шофера, приличный шофер - условие, без которого не может быть покупки, а тогда я захвачу вас с собой в Нейлоэ, по крайней мере деньги за проезд сэкономите, Книбуш! Книбуш рассыпается в благодарностях, он в восторге от такой программы, о своих же тайных сомнениях, что дело, несмотря на вмешательство ротмистра, не сойдет ему так просто с рук, благоразумно умалчивает. Теперь ротмистр заторопился, он так быстро несется на своих длинных ногах по городу Франкфурту, словно каждый шаг приближает его к желанной машине. Лесничий Книбуш, покашливая, семенит на шаг позади. В результате они приходят в суд на четверть часа раньше. Ротмистр все же спешит к комнате, указанной в повестке, они стучат, прислушиваются, осторожно приоткрывают дверь. В пыльном, пустом помещении - никого. Они ловят служителя, показывают повестку, он смотрит то на одного, то на другого... - Это вас?.. - спрашивает он ротмистра. Тот с жаром протестует. Ему это совсем не нравится, хотя он и охотно взялся за книбушевское дело. - Так, значит, вас! В таком случае обождите немножко. Еще не скоро. Вас вызовут. Со вздохом садятся ротмистр с лесничим на одну из тех скамей, на которых никому не сидится спокойно, - то ли скамьи эти неудобные, то ли место, где они стоят, неприятное. Коридор пуст и безлюден, он кажется грязным, хотя и не грязен. Время от времени проходят люди. Каменные стены, каменный пол, каменный потолок гулко отражают их шаги, несмотря на то что ступают они очень осторожно. Близоруко приглядываются они в сумеречном свете к номерам на дверях, решаются постучать, долго прислушиваются, раньше чем войти. Ротмистр, кипя от ярости, уставился в объявление на противоположной стене, на объявлении написано одно под другим: "Не курить! Не плевать на пол!" На полу под объявлением - плевательница. Ротмистр мог бы теперь носиться по Франкфурту, мог бы приобрести прекрасную машину, испробовать ее, а он вместо того сидит здесь, в пустом коридоре, из чистого человеколюбия, ведь ему на все это, вообще говоря, плевать! Ротмистр со вздохом глядит на часы. - Ну и тянут же! - злится он. Хотя до половины одиннадцатого осталось еще пять минут. Лесничий чувствует, что спутник беспокоится, ему очень важно, чтоб тот не ушел. К тому же он успел подумать над намеком ротмистра и теперь шепчет: - Оружие все еще в Черном логе. - Шш! - так громко зашипел ротмистр, что какой-то господин в другом конце коридора вздрогнул и оглянулся с недоумевающим видом. Ротмистр подождал, пока господин скроется в комнате, затем тихо спросил: - Откуда вы знаете, Книбуш? - Я вчера вечером поглядел, - шепчет любопытный Книбуш. - Хочется же знать, что у тебя в лесу творится, господин ротмистр. - Может быть, сегодня оно еще и там, но послезавтра его уже там не будет, - говорит ротмистр с чувством собственного превосходства. Лесничий наматывает себе на ус, слово "послезавтра" он слышит от ротмистра сегодня уже во второй раз. - Господин ротмистр, вы потому и машину покупаете? - осторожно спрашивает он. Ротмистр ехал в скором поезде с большим человеком, с организатором путча, он знает последнюю новость. Ему очень обидно, что лесничий воображает, будто знает не меньше его. - Что вам обо всем этом деле известно, Книбуш? - спрашивает он весьма немилостиво. - Ах, в сущности ничего, господин ротмистр, - мнется лесничий. Он понимает, что дал маху, и не хочет признаваться в своей полной осведомленности, пока не выяснится, откуда дует ветер. - Просто на деревне много всего болтают. Будто что-то готовится, об этом уже давно болтают, но о дне и о часе ничего не известно. Верно, только вам это известно, господин ротмистр! - Я ничего не говорил, - заявляет ротмистр, однако он чувствует себя польщенным. - И откуда в деревне такие слухи? - Ах... - мямлит лесничий, - сам не знаешь, можно ли об этом говорить. - Со мной можно, - успокаивает его ротмистр. - Да все тот лейтенант... Вы, господин ротмистр, его видели, тот, что так невежливо с вами обошелся... Он раза два был в деревне и разговаривал с людьми. - Так, - бормочет ротмистр и злится, что лейтенант разговаривал с деревенскими и с лесничим, верно, тоже, а с ним нет. Но он не подает виду. - Так вот, Книбуш, что я вам скажу, с этим самым лейтенантом я ехал сейчас из Берлина... - Из Берлина! - удивляется лесничий. - Вы не очень-то догадливы, Книбуш, - снисходительно замечает ротмистр. - Вы даже не заметили, что насчет этой невежливости у нас с ним уговор был, ведь всюду кругом уши... - Ну!.. - Лесничий потрясен. - Да, милейший Книбуш, - заявляет ротмистр в заключение. - И так как завтра вы все равно услышите, то могу вам сказать, что послезавтра в шесть часов утра назначена товарищеская встреча в Остаде. Мы называем это т