Оцените этот текст:




     OCR: Phiper
     Перевод с английского М. ЛОРИЕ

     МЫ были очень  бедны, но не так бедны, как  солдаты. До  войны все было
иначе, но  с  тех  пор как началась война, мы жили  все  беднее и  беднее, а
все-таки  были не  так бедны, как солдаты. Солдаты стояли  лагерем в  долине
возле нашего дома.  Было  это  в  конце  года  --  кажется,  тысяча  семьсот
восьмидесятого. Зима еще только-только начиналась,  и в тот день, когда  они
пришли,  снег  запорошил всю долину, спускавшуюся к реке, которая видна была
из  нашего  дома. Наш  дом стоял  на  холме, высоко над долиной, и рекой,  и
заречными полями. Мать все, бывало, смотрела  в  долину. Она говорила,  что,
когда вернется  отец, мы увидим, как  он едет  вверх по долине от реки. Отец
был капитаном, служил в 3-м Континентальном полку. Все это случилось  еще до
того, как его убили.
     Солдаты пришли берегом  реки по проселочной  дороге и  завернули в нашу
долину,  чтобы здесь расположиться  лагерем.  Это были бойцы  Пенсильванских
регулярных войск, все худые, кожа да кости, и с усталыми лицами. Мы побежали
их  встречать, и они махали нам в знак приветствия. Мне  было совестно перед
ними, такой я был толстый и здоровый.
     Во главе  колонны ехал верхом командир, а чуть позади него -- адъютант.
Увидев меня, командир пустил лошадь в галоп, подскакал ко мне, осадил лошадь
и перегнулся через луку.
     -- Здорово, сынок, -- сказал он.
     Я ничего не  ответил, потому что  боялся, что  он думает о том, какой я
толстый, а сам он  такой худой. Мундир на нем  был разорван и весь  в грязи,
треуголка  уныло  обвисла.  Но лицо  его  мне  понравилось.  Оно было худое,
суровое, но небольшие синие глаза смотрели весело.
     Однако  мне не хотелось, чтобы он счел  меня круглым дураком,  и я лихо
отдал ему честь.
     --  Так-так, --  улыбнулся  он, --  из тебя  выйдет  хороший  солдат. А
сколько тебе лет?
     -- Десять, сэр.
     -- И как же тебя зовут?
     -- Бентли Корбатт, сэр.
     -- Ты, наверное, живешь в том большом доме на холме? А это твоя сестра?
     --  Да, сэр,  -- отвечал я, немного  сконфуженный  тем, что  Энн  такая
маленькая. -- Но у меня и еще есть, сэр.
     -- Еще один дом? -- спросил он, по-прежнему улыбаясь.
     -- Нет, сэр. Еще одна сестра, она гораздо старше вот этой, Энн. А  вы к
нам не заедете, сэр?
     -- Пожалуй... Вы, значит, не за англичан?
     --  Что  вы, сэр, -- быстро  сказал я, а  потом добавил: -- У меня отец
служит в з~м Континентальном полку. Он капитан, -- закончил я гордо.
     --  Так, -- сказал он, теперь уже без улыбки. Он задумчиво посмотрел на
меня,  потом  перевел  взгляд  на наш  дом. --  Так,  -- повторил  он. Потом
продолжал: -- Я генерал Уэйн. Ты, надеюсь, не  откажешься познакомить меня с
твоей матерью?
     -- Она умерла, сэр.
     -- Прошу прощенья. Тогда с твоей сестрой, раз она теперь хозяйка дома.
     Я кивнул. Он наклонился, подхватил меня и посадил в седло впереди себя.
Потом сделал знак адъютанту, тот посадил к себе Энн, и мы поехали к дому.
     -- Когда умерла твоя мать, сынок? -- спросил он меня по дороге.
     -- Около трех недель, сэр, совсем недавно.
     Я рассказал ему, как она все смотрела в долину.
     -- Отец, понимаете,  еще не знает про нее. Сестра думает, что лучше ему
не сообщать.
     --  Понятно. -- Он серьезно кивнул головой,  но синие  глаза  его  были
ласковые и  веселые; они, кажется, никогда не теряли своего веселого блеска.
Я  изогнулся в седле,  чтобы посмотреть,  как войска  втягиваются в  долину.
Солдаты уже  шли  через наш  фруктовый  сад,  и многие нагибались на ходу  и
подбирали с земли  гнилые яблоки. Он проследил за ними взглядом. --  Трудное
это дели -- война, особенно для солдат, верно? -- Он словно и меня включал в
их число.
     -- Не такое уж трудное, -- ответил я спокойно, -- для солдат.
     Джейн поджидала нас на  пороге, лицо  у нее было  очень серьезное,  как
всегда  с тех  пор, как умерла мать. Мы  подъехали, и генерал спустил меня с
седла прямо на ступеньку.  Потом он спешился,  отвесил Джейн учтивый поклон,
сняв треуголку изящным жестом, точно она не была вся мятая и рваная.
     -- Мисс Корбатт? -- осведомился генерал. Джейн наклонила голову.
     -- Я -- генерал Уэйн, Континентальная  армия, Пенсильванские регулярные
войска.  У меня  две  тысячи солдат, которых я хотел  бы  разместить  в этой
долине  --  всего на несколько недель, надеюсь, но, возможно, и почти на всю
зиму. Это, очевидно, ваша земля?
     -- Да. -- Джейн сделала реверанс. -- Да, это земля моего отца. Входите,
пожалуйста. Мы поговорим в комнатах.
     Генерал Уэйн переступил порог следом за Джейн, за ним шел его адъютант,
а я шел за адъютантом. Энн попробовала было войти за мной, но я оттолкнул ее
и сказал строго:
     -- Девчонкам здесь не место.
     В  гостиной меня не заметили, и я притаился  в уголке. Джейн  сидела на
стуле, красивая как картинка, а оба военных стояли перед ней навытяжку.
     --  Видите  ли, -- говорил генерал  Уэйн, --  нам  нельзя быть  слишком
далеко  от  англичан, и слишком  близко тоже нельзя.  Здесь  для  нас  самое
подходящее место.
     -- Кажется, я понимаю.
     -- Но вы знаете, что такое солдаты -- две тысячи оголодавших солдат.
     -- У меня отец в армии, сэр.
     -- Ну, тогда спасибо. Вы храбрая девушка.
     --  Нет-нет, --  быстро перебила  его  Джейн. -- Благодарить меня не за
что. Мне самой  будет спокойнее, если рядом  войска.  Генерал Уэйн улыбнулся
печально.
     --  Едва  ли. Не так  уж  приятно,  когда твой  дом  превращают  в поле
сражения. Как ни взгляни, а война -- жестокое дело.
     -- Я знаю, -- сказала Джейн.
     -- Дом мы взяли бы  под штаб-квартиру. Это значит --  постой для меня и
двух-трех офицеров. И комната, где заниматься делами. Джейн кивнула.
     -- Я надеюсь, вам будет здесь удобно.
     --  Вы очень  добры.  А теперь  разрешите  откланяться  и договоритесь,
пожалуйста, обо всем с капитаном Джонсом.
     Генерал  вышел  из комнаты,  я за  ним.  Во  дворе  он  с  любопытством
оглянулся на меня.
     -- Надо полагать,  -- сказал он задумчиво, -- ты, когда вырастешь, тоже
захочешь быть солдатом.
     -- Да, сэр.
     Лицо  его было  очень серьезно,  губы вытянуты в  нитку. Одной рукой он
взъерошил мои длинные волосы; другая то сжималась в кулак, то разжималась.
     --  Давай-ка,  -- заговорил он,  -- давай-ка я  назначу  тебя при  себе
особым адъютантом, чтобы помогать мне, если я за чем недогляжу. - Меня так и
распирало от гордости, я был до  того рад, что чуть не заорал во весь голос;
но я  сдержался,  отдал  ему честь и сказал  только: "Очень хорошо, сэр".  И
долго еще стоял, глядя ему вслед, пока он спускался в долину.
     Я  не мог сразу  вернуться в  дом. Мне нужно было побыть одному в своей
славе;  и  я  стоял  тихо-тихо,  глядя  вдаль,  туда, где  река  под  лучами
заходящего солнца казалась блестящей красной лентой. Постояв так немножко, я
вошел в сени.
     Из гостиной  доносился  смех Джейн, это меня удивило:  со смерти матери
она  еще  ни разу  не  смеялась.  Я  вошел  --  и правда, она  стояла там  с
адъютантом  и  смеялась  каким-то его словам.  Увидев  меня,  она умолкла, а
капитан Джонс шагнул ко мне, протягивая руку.
     --  Здравствуйте, сэр, -- сказал я с достоинством, помня,  что я теперь
военный.
     -- Здравствуйте, -- ответил он.
     --  Капитан  Джонс, генерал Уэйн и еще несколько офицеров будут жить  у
нас, Бентли, -- сказала Джейн.
     -- Знаю.
     Я пошел прочь и в дверях услышал, как капитан Джонс сказал:
     -- Уж вы извините мой мундир. Мы все теперь смахиваем на нищих.
     Следующие несколько дней были,  кажется, самые интересные в моей жизни.
Я всегда считал, что наш дом -- скучное место, потому что мне не с  кем было
играть, кроме Энн и Джека, сына сторожа. А тут сразу две тысячи солдат --  и
в саду,  и на лугах, и вдоль длинного спуска к реке. За одну ночь всюду, как
пузыри,  повыскочили палатки, а под навесами и возле них стояла целая  сотня
лошадей. На  лужайку  перед  домом  вкатили  шестнадцать  пушек  --  черных,
безобразных, но я просто глаз не мог от них отвести.
     А  солдаты!  Я  подружился  со  многими  из них  до  того,  как  явился
книгоноша, но про книгоношу  я расскажу после. Генерал Уэйн, как видно, всем
дал знать, что произвел меня в офицеры, потому что солдаты стали звать  меня
"лейтенант", и  я очень этим гордился, хоть и старался не показывать вида. Я
таскал  для них  на  кухне  лепешки и  хлеб -- у  нас у самих было не так уж
много,  но у  них вовсе  ничего не было; и  все свободное время я проводил в
лагере.  Солдаты рассказывали мне всякие истории, кое-кто из них знал  моего
отца. Иногда  они позволяли  мне  взять  в  руки  мушкет,  но  мушкеты  были
большущие, больше меня, и такие тяжелые, что я еле-еле их поднимал. От того,
что я  видел в  лагере, мне порой  становилось скверно  на душе. Люди  вечно
мерзли: им не хватало одежды и одеял;  редко у кого были башмаки, а уж худые
все были --  смотреть жалко. У меня становилось скверно на душе, и я уже сам
не знал, хочу ли я быть  солдатом. Но они не переставая толковали о том, что
когда-нибудь им пришлют из Филадельфии  жалованье -- и тогда  все будет не в
пример лучше.
     Надвинулась зима, а солдаты все стояли у нас в долине. Их подходило все
больше, пока не набралось около  трех тысяч. По ночам их костры поблескивали
в темноте,  как светляки, а днем  у  них шли сплошные ученья и разводы. Я не
мог понять, к чему им столько муштры, но однажды капитан Джонс объяснил мне:
затем, чтобы помнили,  что они солдаты, и забывали, что голодают. Я дивился,
как это можно голодать и все-таки жить так долго. Но война -- очень странная
вещь, в ней многое непонятно.
     В  доме  у   нас   стало  людно.   Гостиная   служила   генералу  Уэйну
штаб-квартирой, иногда он проводил там  целые дни  -- писал, сидя за столом,
принимал курьеров, отправлял курьеров. Я  знал, что если он пишет -- значит,
требует  денег и провианта для своих солдат, все разговоры вертелись  вокруг
этого.  Целыми  днями  верховые подъезжали к  дому  и отъезжали,  и  не раз,
проснувшись ночью, я слышал, что у крыльца бьет копытом лошадь.
     Наверно,   капитан  Джонс  успел  приглянуться   нашей   Джейн,   да  и
неудивительно,  ведь он столько времени проводил  у нас в доме  и такой  был
видный молодой джентльмен, и здоровый, и румяный, не то что генерал Уэйн.
     Солдаты  уже  недели три жили в нашей  долине, когда  явился книгоноша.
Теперь таких книгонош почти не осталось.  Они ездили по стране, продавали на
фермах книги и сообщали всякие новости. Некоторые и
     -- Здравствуйте, сэр, -- сказал я с  достоинством,  помня, что я теперь
военный.
     -- Здравствуйте, -- ответил он.
     -- Капитан Джонс, генерал  Уэйн и еще  несколько офицеров  будут жить у
нас, Бентли, -- сказала Джейн.
     -- Знаю.
     Я пошел прочь и в дверях услышал, как капитан Джонс сказал:
     -- Уж вы извините мой мундир. Мы все теперь смахиваем на нищих.
     Следующие несколько дней были, кажется, самые  интересные в моей жизни.
Я всегда считал, что наш дом -- скучное место, потому  что мне не с кем было
играть, кроме Энн и Джека, сына сторожа. А тут сразу две тысячи солдат --  и
в саду, и на лугах, и вдоль длинного спуска к реке. За одну ночь всюду,  как
пузыри, повыскочили палатки, а под  навесами и возле них стояла целая  сотня
лошадей.  На  лужайку  перед  домом  вкатили  шестнадцать  пушек --  черных,
безобразных, но я просто глаз не мог от них отвести.
     А  солдаты!  Я  подружился  со  многими  из  них  до  того, как  явился
книгоноша, но про книгоношу я расскажу после. Генерал  Уэйн, как видно, всем
дал знать, что произвел  меня в офицеры, потому что солдаты стали звать меня
"лейтенант", и я очень этим гордился, хоть и старался  не показывать вида. Я
таскал для  них на  кухне  лепешки и  хлеб  -- у нас  у самих было не так уж
много, но  у них вовсе  ничего не  было; и все свободное время я проводил  в
лагере.  Солдаты рассказывали мне  всякие истории, кое-кто из них знал моего
отца.  Иногда  они позволяли  мне  взять  в  руки  мушкет, но  мушкеты  были
большущие, больше меня, и такие тяжелые, что я еле-еле их поднимал. От того,
что  я видел  в лагере,  мне порой становилось  скверно на душе. Люди  вечно
мерзли: им не хватало  одежды и одеял; редко у кого были башмаки, а уж худые
все были -- смотреть жалко. У меня становилось скверно на душе, и я уже  сам
не знал, хочу ли я быть солдатом.  Но они не переставая толковали о том, что
когда-нибудь им пришлют из Филадельфии жалованье --  и тогда все будет не  в
пример лучше.
     Надвинулась зима, а солдаты все стояли у нас в долине. Их подходило все
больше, пока  не набралось около трех тысяч. По ночам их костры поблескивали
в темноте, как светляки, а днем у  них  шли  сплошные ученья и разводы. Я не
мог понять, к чему им столько муштры, но однажды капитан Джонс объяснил мне:
затем, чтобы  помнили, что они солдаты, и забывали, что голодают. Я дивился,
как это можно голодать и все-таки жить так долго. Но война -- очень странная
вещь, в ней многое непонятно.
     В   доме   у  нас   стало  людно.  Гостиная  служила   генералу   Уэйну
штаб-квартирой, иногда  он проводил там целые дни  -- писал, сидя за столом,
принимал курьеров,  отправлял курьеров. Я знал, что если он пишет -- значит,
требует  денег и провианта для своих  солдат, все разговоры вертелись вокруг
этого. Целыми днями  верховые  подъезжали  к дому  и  отъезжали, и  не  раз,
проснувшись ночью, я слышал, что у крыльца бьет копытом лошадь.
     Наверно,  капитан   Джонс   успел   приглянуться   нашей  Джейн,  да  и
неудивительно,  ведь он  столько времени проводил у  нас в доме и  такой был
видный молодой джентльмен, и здоровый, и румяный, не то что генерал Уэйн.
     Солдаты  уже недели три жили в  нашей долине,  когда  явился книгоноша.
Теперь таких книгонош почти не осталось. Они ездили по стране,  продавали на
фермах книги и сообщали всякие новости. Некоторые и
     сами писали книги, печатали их и продавали, вот как пастор Уимс -- свои
рассказы из жизни генерала Вашингтона.
     Так вот, книгоноша появился однажды под вечер, приехал верхом, но не от
реки, а по тропинке, что вела к  нам из-за холмов.  На нем  было  поношенное
домотканое платье  и  старая широкополая шляпа,  а к  седлу  с  обеих сторон
приторочены пачки книг. Он не стал подъезжать к дому, а остановился у сарая,
и я побежал  к нему поглядеть, что  он привез. Я  знал, что это книгоноша, и
знал, что за войну они почти совсем перевелись.
     -- Эй, -- закричал я, -- эй, книгоноша, здравствуйте!
     Он  посмотрел на  меня очень серьезно,  и сразу  мне ужасно понравился.
Глаза у него были маленькие, синие, блестящие, как у генерала Уэйна, длинные
льняные волосы падали на плечи. Тогда он показался мне старым, как почти все
взрослые, но едва ли ему было многим больше тридцати лет.
     -- Здравствуйте, сэр, -- сказал он. Выговор у него был странный, но как
будто знакомый. Я решил,  что  он приехал издалека,  из  самой глуши. -- Как
поживаете?
     -- Очень хорошо,  -- отвечал я. -- А у вас есть книжки из Англии? Мы бы
купили, хоть Джейн и говорит, что сейчас их нельзя читать.
     -- Почему же их сейчас нельзя читать? -- спросил он.
     -- А у нас же, знаете, война.
     -- Да, это я знаю. Я сюда еле добрался из-за этих окаянных часовых.
     Послушать  его, так выходило, будто  он не одобряет, что во время войны
выставляют часовых.  Потом  взгляд  его  скользнул  мимо  меня, в долину. Он
увидел, сколько там солдат и палаток, и сказал с удивленным видом:
     -- Ого, какой большой лагерь. Я гордо кивнул головой.
     -- Да, тут чуть не все Пенсильванские регулярные войска. Но ему, видно,
не хотелось говорить об армии и о войне.
     --  Ты какие книги любишь? --  спросил он, приглядываясь ко мне.  Тут я
спохватился, какой я невежа.
     --  Зайдите  в  дом,  --  пригласил  я  его,  --  выпейте  чего-нибудь,
погрейтесь. Моя сестра, наверно, тоже захочет посмотреть ваши книги.
     Он подхватил свой товар и пошел за мной на кухню, и пока Мэри, кухарка,
ставила  чайник на огонь, я побежал за Джейн. Джейн всегда радовалась, когда
появлялся книгоноша, -- все-таки живой человек.
     -- Простите, что мы принимаем вас в кухне,  --  сказала она, -- но  дом
наш превратился в  самый  настоящий бивак. Я бы предложила вам чаю, да чая у
нас теперь нет -- вы сами знаете.
     -- Вы, наверно, очень лояльная семья? -- спросил книгоноша.
     -- Мой отец служит в 3-м Континентальном, -- тихо ответила Джейн.
     Книгоноша посмотрел на  нее, точно знал,  о чем она думает -- что, мол,
такому  крепкому мужчине  куда больше  пристало  бы  служить  в  армии,  чем
разъезжать по дорогам со  связкой книг.  По губам его поползла  улыбка, и он
сказал:
     --  Кто-нибудь должен  же  продавать  книги. Они  нужны  не меньше, чем
война.
     -- Может быть, -- сказала Джейн.
     Тут меня  позвала  Энн,  и мы с ней пошли э долину. Когда  я  вернулся,
книгоноша показывал Джейн свой товар.
     Книги  были разложены на полу, а они  с Джейн стояли на коленях, близко
друг  к другу, и в  сумерках его  льняные  волосы красиво выделялись рядом с
темными волосами Джейн. Когда я вошел, Джейн подняла голову.
     -- А ты не хочешь посмотреть книжки, Бентли?
     -- Я был в долине, -- ответил я важно. -- Там большое оживление. Думаю,
войска скоро выступят, пожалуй, в конце этой недели, а то и раньше.
     Книгоноша  глядел  на  меня очень внимательно,  у  меня даже  мелькнула
мысль, что это странно, раз он совсем не  интересуется войной.  Но я  тут же
забыл об этом  и стал разглядывать  книжки вместе с Джейн. У него было много
детских книг с разноцветными картинками,  мы таких почти и  не видели. И все
их  он, видно, прочел -- я  еще не слышал, чтобы кто-нибудь  так  говорил  о
книгах.  И о книгах для  Джейн он тоже говорил, и я видел, что многое  в нем
нравится Джейн так же, как мне.
     Я пообедал,  и, когда  кончил обедать,  Джейн  все еще разговаривала  с
книгоношей о книгах и обо всяких других вещах. Тогда я вышел на крыльцо, где
капитан Джонс курил трубку.
     -- Это что за оборванец? -- спросил меня капитан Джонс.
     -- Да так, просто книгоноша.
     -- Ах, просто книгоноша?
     -- Да, -- кивнул я и подсел к нему для компании.
     В тот вечер я сидел  на кухне и слушал книгоношу. Он рассказывал не про
войну, как солдаты, а про далекие чужие страны. Я чувствовал, что понравился
ему,  а меня к нему тянуло так,  как  никогда еще  не  тянуло к постороннему
человеку. Позже  пришла Джейн  и тоже подсела к огню, и тогда книгоноша стал
больше обращаться к ней. Кое-что из его слов я запомнил.
     --  Египет...  словно  старинное запястье  в песке.  Там  три  огромные
пирамиды,  они  стоят  все вместе,  и когда смотришь, как  за  ними  садится
солнце... -- И  все в  том же  роде. Казалось, нет той страны, где бы он  не
побывал,  хотя как было попасть туда книгоноше --  этого  мы  не  могли себе
представить.
     -- А война? -- один раз спросила его Джейн.
     -- Я иногда думаю о войне, --  отвечал он, -- но не знаю, нужна она или
нет. Эта новая  страна  такая  большая, такая пустынная -- к чему  из-за нее
воевать?
     -- Наша Америка -- очень красивая страна, -- сказала Джейн.
     -- Да, и в ней много красивых женщин.
     Не  знаю,  рассердилась ли  Джейн на  эти  слова, только она ничего  не
сказала.
     -- Страна храбрых мужчин и красивых женщин, -- продолжал  книгоноша. --
Вон солдаты там, в долине, медленно умирают с голоду -- разве я не знаю? Как
ни безобразна  война,  все  мы  ради нее  делаем  больше, чем в человеческих
силах.
     -- И все-таки вы не настолько в нее верите, чтобы идти воевать?
     -- И без меня достаточно льется крови.
     -- Может быть.
     --  Я  люблю  книги,  --  сказал  книгоноша. --  Когда-то  я  мечтал  о
просторном доме,  где мог бы спокойно доживать свои дни, и чтобы вокруг было
много-много книг... и мир. Я часто мечтал об этом.
     -- Я понимаю, -- кивнула Джейн.
     -- О чем только не мечтаешь, правда?
     Когда я пошел спать, Джейн все еще сидела и разговаривала с книгоношей.
Она сказала:  "Спокойной ночи, Бентли", а книгоноша пожал мне руку и сказал:
"Не увлекайся войной, малыш".
     Ночью  мне  снилось  то,  о  чем рассказывал  книгоноша.  Его  устроили
ночевать  в сарае, потому что в доме не было места,  и я уже предвкушал, как
увижу его утром.
     На следующий  день в лагере было и того  оживленнее. Все утро шел снег,
но  солдаты,  высыпав из палаток, и под снегом продолжали учение,  и  к  ним
прибавлялись все  новые и новые.  Дома  генерал Уэйн бушевал так,  что  я не
решался  заглянуть в гостиную. Среди дня к крыльцу подъехал высокий  усталый
офицер с двумя адъютантами и больше часа пробыл у генерала Уэйна. Я  слыхал,
как часовые шептались,  что  это --  генерал Вашингтон, но это был совсем не
тот великий  человек,  о котором я столько слышал,  а просто высокий усталый
мужчина в залатанном мундире.
     Я  побрел  в  кухню  поглядеть на книжки, и пока  я там был, вошел  сам
книгоноша. Я обрадовался, что он еще  не уехал. Мне хотелось, чтобы он очень
понравился Джейн  и  она уговорила  бы его  погостить у  нас недельки две. Я
готов был без конца слушать его мягкий, баюкающий голос.
     -- Вот, почитай-ка это, --  сказал он, протягивая мне книгу Мэлори  про
короля Артура, и я пристроился с ней к огню.
     Прошло  еще  два дня,  книгоноша  гостил у нас, и  я заметил, что Джейн
проводит  с ним все больше времени. А капитану Джонсу  это было  явно не  по
душе. Прежде я видел раз, как  он обнимал Джейн, и,  когда Джейн  говорила о
нем, взгляд у нее делался какой-то странный, словно задумчивый. Даже теперь,
когда у нас  гостил книгоноша, Джейн становилась все печальнее по мере того,
как войскам подходило время выступать.
     -- Но книгоноша останется у нас, -- сказал я ей однажды.
     -- Да, -- отвечала Джейн.
     Войска должны были выступить  на следующее утро. В  тот день они начали
сниматься  с  лагеря, и пушки укатили с нашей лужайки  на  дорогу, к реке. В
гостиной генерал  Уэйн заканчивал свои  дела,  и  видно  было,  до  чего  он
волнуется.
     -- Старый лис что-то задумал, -- сказал мне один из часовых.
     -- Недаром он шушукался с генералом Вашингтоном, -- добавил другой.
     Мне тут  делать  было нечего, раз  все были так заняты, и  я отправился
искать  книгоношу.  Я  полез  под крышу  сарая,  где  он  жил  в каморке над
сеновалом,  решив  подкрасться  к  нему  потихоньку.  В  двери была  щель, я
заглянул  в  нее. Книгоноша сидел на  полу и  писал что-то, держа  на колене
тетрадку. Тогда я постучал. Он сразу насторожился. Бумагу, на которой писал,
он  сложил и  засунул в щель  между половицами, а  письменные принадлежности
закрыл сеном. Потом пошел к  двери. Увидев, что это всего-навсего  я, он как
будто успокоился.
     -- Да, -- сказал он, -- я как раз хотел поговорить  с твоей  сестрой. Я
скоро уезжаю, надо выяснить, какие книги она возьмет.
     -- Вы уезжаете?
     --  А  тебе  не хочется  меня отпускать,  паренек? Но всем нам рано или
поздно надо отправляться в дорогу. Может, я еще когда-нибудь вернусь.
     Я  пошел  вместе с  книгоношей к дому, совсем  забыв про бумагу.  Потом
вспомнил и под каким-то предлогом отстал от него. Не думая о том, что делаю,
я  бегом  вернулся  на  сеновал,  в его  каморку.  Теперь я  весь дрожал  от
волнения, потому что твердо решил узнать, кто же такой наш книгоноша.
     Я вытащил бумагу из щели и прочел:
     "Ваше превосходительство!
     Я  сделал,  что  мог,  однако  обнаружил  весьма немного. Сейчас  здесь
сосредоточено не менее  трех тысяч войск при двадцати  двух  орудиях.  В  то
утро, когда Вы получите это письмо, они выступят  на север  -- возможно,  на
соединение с генералом Вашингтоном..."
     Я  пробовал читать дальше, но все расплывалось перед глазами. Сначала я
плакал, и мне было очень  стыдно; потом  сообразил: нельзя, чтобы  книгоноша
застал меня здесь. Зажав бумагу в руке, я спустился с сеновала прямо в снег,
и холодный воздух прояснил мне мозги. Все вокруг меня кружилось и падало.
     -- Почему именно он? -- сказал я тихо.
     Я  пошел  в кухню  взглянуть на него  еще раз, наверно для  того, чтобы
проверить, неужели это  он, мой чудесный книгоноша. Я тихо  отворил дверь. В
кухне книгоноша целовал Джейн.
     -- Уходите отсюда, -- прошептала она.
     -- Но ведь ты меня любишь, -- сказал он.
     -- Не знаю... не знаю.
     -- Так я тебе  скажу. Ты меня любишь, но  очень уж много забрала в свою
очаровательную  головку.  Я  -- оборванец, бродяга,  который заворожил  тебя
своими  рассказами,  и глупо губить  себя  ради такого,  как  я. Но ты  меня
любишь.
     --Да.
     Джейн покачала головой, и я помню, что даже тогда  подумал, какая Джейн
молодчина.
     -- Нет,  -- сказала она. -- Я не жалею. К чему жалеть? Я вас люблю, вот
и все.
     -- Значит,  ты понимаешь. За те несколько дней, что  я пробыл здесь, ты
поняла.
     -- Да, я поняла.
     Лицо  книгоноши было видно  мне  сбоку, я,  кажется,  никогда  не видел
такого печального лица. И такого красивого. Да еще эти  его  льняные волосы,
спадавшие до плеч... Даже не пойму, как у меня хватило сил стоять и смотреть
на все это, зная его тайну.
     -- Если бы ты знала все... но, слава богу, ты не знаешь. Слушай" Джейн.
Я тебя  поцеловал один  раз. Больше  я тебя  не поцелую...  если  только  не
вернусь сюда когда-нибудь. Ты будешь ждать?
     -- Я  вас люблю, --  сказала Джейн. --  Я знаю, что  никогда никого  не
полюблю так, как вас.
     Больше я  не мог этого  выдержать. Я ушел к себе и расплакался. Потом я
вспомнил,  что солдаты  не плачут.  Кажется,  я  вспомнил, что произведен  в
офицеры.
     Генерала Уэйна я застал в гостиной  и сразу увидел, что он не рад моему
приходу, потому что очень занят. Но он кивнул мне.
     -- По какому делу, сэр? -- осведомился он.
     -- Можно у вас спросить одну вещь?
     Он отодвинул свои бумаги. Глаза его уже блестели,  и я знал, что теперь
он меня не прогонит. Он всегда хорошо ко мне относился.
     -- Что, если солдат убежит? -- спросил я.
     -- Бывает, что и самые лучшие солдаты бегут -- приходится, -- улыбнулся
генерал.
     -- Но если он знает, что его долг -- наступать?
     -- Тогда  он, значит, трус  и изменник, --  медленно произнес  генерал,
глядя на меня очень внимательно.
     -- Тогда он трус, сэр?
     -- Да.
     Я протянул ему смятую  бумагу. Но  я не заплакал, а смотрел прямо ему в
глаза.
     -- Что  такое? -- Он прочел все до конца, поджал губы, перечитал снова.
-- О черт, -- пробормотал он. -- Где ты это взял, сынок?
     Я ответил. Сказал, где можно найти книгоношу, а потом спросил:
     -- Можно мне  теперь уйти, сэр? -- Я знал, что, если сейчас же не уйду,
что-то у меня внутри оборвется.
     В тот вечер книгоношу расстреляли. Капитан Джонс пытался удержать Джейн
дома.
     -- Тебе нельзя это видеть, -- уговаривал он ее. -- Ради бога, Джейн, ну
зачем тебе это видеть?
     -- Зачем?  --  Она  посмотрела на него  удивленно, потом  обеими руками
коснулась его лица. -- Ведь ты меня любишь, Джек?
     -- Пора бы тебе это знать.
     -- И ты знаешь, что делает с человеком любовь. Ну так вот, я должна это
видеть, должна.
     Но он не понял. И я в то время тоже не понял.
     Пока  они  разговаривали, в комнату вошел генерал Уэйн. Он остановился,
поглядел на нас, потом сказал отрывисто:
     --  Пусть смотрят, капитан, если  им хочется.  Я  думаю, Бентли  это не
повредит. Этот шпион -- храбрый человек.
     Книгоношу поставили к стене сарая, спиной к каменному фундаменту. Когда
ему хотели  завязать глаза,  он  только улыбнулся  и попросил,  чтобы ему не
связывали руки.
     -- Можно мне с ним поговорить? -- спросил я.
     -- Можно, только недолго.
     Лицо у  книгоноши было  усталое.  Пока  я  не подошел  к  нему,  он  не
отрываясь  смотрел на Джейн. Тут он взглянул на меня. -- Прощай, паренек, --
сказал он. Глаза у меня были полны слез, я видел его как в тумане.
     -- Хорошие солдаты не плачут, -- улыбнулся он.
     -- Я знаю.
     -- Ты хочешь сказать мне, что видел, как я прятал бумагу, верно?
     --Да.
     -- А теперь тебе жаль?
     -- Я не мог поступить иначе.
     -- Я понимаю. Дай мне руку, паренек.
     Потом я вернулся  к  Джейн, и она обняла  меня за плечи так крепко, что
стало больно. Я все смотрел на книгоношу.
     --  Сэр!  --  крикнул   он   вдруг.  --  Доведите  до   сведения  моего
командования. Меня зовут Энтони Энгл. Чин -- подполковник.
     Генерал Уэйн кивнул. А потом грянул залп, и книгоноши не стало..

Last-modified: Mon, 06 Mar 2006 05:30:52 GMT
Оцените этот текст: