аз их просили прийти завтра. Дело было не столь существенным, чтобы заняться им немедленно, несмотря на одолевавшую в этот час усталость, и не столь маловажным, чтобы вовсе отмахнуться от него. И, снова отложив прием. Стар посидел за столом неподвижно, думая о России. Вернее, о фильме про Россию, обсуждение которого займет сейчас тридцать безрезультатных минут. О России, он знал, тьма сюжетов, не говоря уже про Главный Сюжет, - и у него целая бригада больше года была занята разысканиями и созданием сценариев, но все получалось не то. Стар чувствовал, об этом можно сказать масштабно, крупно, языком Американской революции, а выходило иначе, упиралось в неприятные проблемы. Он считал, что относится к России по-справедливому, - картину он хотел поставить самую доброжелательную, но оборачивалось это лишь тугой головоломкой. - Мистер Стар, к вам мистер Драммон, мистер Кристоф и миссис Корнхилл по поводу русского фильма. - Хорошо, давайте их сюда. Потом, с шести тридцати до семи тридцати, он просматривал отснятое днем. В другой раз он так и просидел бы до ночи в просмотровой или в зале перезаписи, но сегодня сказывался недосып - и предстояло свидание. По дороге в кафе он зашел к себе. В приемной ждал его Пит Заврас с рукой на перевязи. - Ты Эсхил и Еврипид кинематографа, - сказал Заврас с поклоном. - И Аристофан, и Менандр тоже. - Кто они такие? - улыбнулся Стар. - Мои соотечественники. - Я не знал, что у вас в Греции делают фильмы. - Ты отшучиваешься, Монро, - сказал Заврас. - А я хочу то сказать, что ты великолепнейший парень. Я тебе на сто процентов обязан жизнью. - Ну, как рука? - Рука - пустяк. Такое ощущение, точно кто взасос целует меня в плечо. Рука - недорогая плата за такой исход дела. - А как вышло, что ты именно сюда пришел прыгать? - спросил Стар с любопытством. - Я пришел к Дельфийскому оракулу, - сказал Заврас. - Пришел к Эдипу - и он разрешил мою загадку. Попадись мне только в руки сволочь, пустившая эту сплетню. - Жаль, что я не получил, как ты, образования, - сказал Стар. - Выеденного яйца оно не стоит, - сказал Пит. - Я кончил бакалавром в Салониках, и что мне это дало в итоге? - Итог подводить рано, - сказал Стар. - Знай, Монро, я за тебя любому глотку перерву, - сказал Заврас. - В любое время дня и ночи. Стар закрыл глаза, открыл опять. Силуэт Завраса слегка расплылся на солнечном фоне. Стар оперся рукой на столик позади себя, сказал обычным голосом: - Всего хорошего. Пит. В глазах потемнело почти до черноты, но он заставил себя сделать несколько привычных шагов в кабинет, защелкнул дверь и лишь затем нашарил в кармане таблетки. Стукнул графин о стол; зазвенел стакан. Он опустился в кресло, дожидаясь, когда подействует бензедрин, чтобы затем идти обедать. Когда Стар, пообедав, возвращался к себе, ему помахали рукой из проезжающего "род стера". В открытой двухместной машине сидел молодой актер со своей девушкой, и Стар смотрел им вслед, пока они не растворились в летнем сумраке за воротами. Мало-помалу он терял живое ощущение этих радостей, и уже казалось, что Минна унесла с собой всю их остроту; золотой ореол чувства тускнел, скоро даже бесконечная печаль о Минне кончится. Ему по-детски представилось, что Минна там, на синих небесах, и, войдя в кабинет, он - впервые в этом году - вызвал из гаража свой "родстер". Большой лимузин слишком угнетал бы памятью вечных рабочих раздумий и усталых дремот. Стар вырулил из ворот, все еще внутренне напряженный, но верх у "родстера" был откинут, и Стара опахнуло летней мглой, и он огляделся. Вдали над бульваром висела луна и очень убедительно казалась новой - круглый год, каждый вечер обновляемой. Минна умерла, но огни Голливуда не погасли; косо отразясь от лимонов, грейпфрутов, зеленых яблок, падало на тротуары матовое сияние из витрин. Лилово замигал стоп-сигнал идущей впереди машины и на следующем перекрестке снова замигал. Всюду кромсали небосвод рекламные прожекторы. На пустынном углу улицы двое загадочных людей ворочали мерцающий бочонок прожектора, чертя в небесах бессмысленные дуги. В кондитерской, у прилавка со сластями, стояла и неловко ждала женщина. Ростом она почти не уступала Стару. Ей было явно не по себе, и если бы не вид Стара - учтивый, совсем не нахальный - она бы тут же оборвала свидание. Они поздоровались и вышли на улицу без дальних слов, почти без взглядов, - но, идя к машине. Стар видел уже, что это просто миловидная американка - никак не красавица, не Минна. - Куда мы едем? - спросила она. - Я не думала, что без шофера. Но ничего, - я неплохо боксирую. - Боксируете? - Звучит грубовато, конечно. - Она улыбнулась натянутой улыбкой. - Но про вас, киношников, такие страхи рассказывают. Мысль о себе, как о бандите-насильнике, показалась Стару забавной - но лишь на секунду. - Итак, зачем я вам? - спросила она, садясь в машину. Он стоял молча, ему хотелось тут же попросить ее вон из машины. Но она уже села и успокоилась - и ведь он сам был виновником всей неловкой ситуации. Сжав зубы, он обошел машину, чтобы сесть за руль. Свет уличного фонаря падал женщине прямо в лицо, и не верилось, что это та самая, вчерашняя. Сходства с Минной не было теперь никакого. - Я отвезу вас домой, - сказал он. - Где вы живете? - Домой? - поразилась она. - Я не спешу. Если мои слова задели вас - простите. - Да нет. Большое спасибо вам, что пришли. Это я сглупил. Мне вчера вечером показалось, что вы точная копия одной моей знакомой. Было темно, свет бил мне в глаза. Женщина обиделась - вот еще, она не виновата, что не похожа на кого-то там. - И только-то! - сказала она. - Странно. С минуту ехали молча. - Ах, вы ведь были мужем Минны Дэвис? - осенила ее вдруг догадка. - Простите, что затрагиваю эту грустную тему. Он быстро вел машину, стараясь лишь, чтобы эта торопливость была не слишком заметна. - Если вы искали во мне сходства с Минной Дэвис, то напрасно, я совсем другого типа, - сказала она. - Возможно, вы спутали меня с моей подругой. Та похожа больше. Теперь это было неважно. Важно было побыстрей кончить и забыть. - Не она ли вам нужна? - продолжала женщина. - Она живет рядом. - Спутать я не мог, - сказал он. - На вас был серебряный пояс. - Да, пояс был на мне. Свернув с бульвара Заходящего солнца на северо-запад, машина стала подниматься по извилистой дороге на холмы. По бокам мелькали невысокие бунгало, золотые от электрического света, он тек из окон, словно звук из радиоприемника. - Видите окна на самом верху горы? Там Кэтлин живет. А я чуть подальше, на спуске. - Остановите здесь, - попросила она минутой позже. - Вы ведь сказали - на спуске. - Надо заглянуть к Кэтлин. - К сожалению, у меня... - Мне самой к ней надо, - сказала женщина нетерпеливо. Стар тоже вышел из машины. Она направилась к новенькому домику, укрывшемуся под ветвями ивы. Стар машинально поднялся следом на веранду. Она позвонила и повернулась, чтобы проститься. - Извините, что обманула ваши ожидания. - Виноват я. Спокойной вам ночи, - сказал он, огорчаясь и за нее и за себя. Из отворяющейся двери косо упал свет, и молодой женский голос спросил: "Кто там?" Стар поднял глаза. Это она в освещенном проеме - лицо, весь облик и улыбка! Это Минна - по-особому лучистая, точно фосфором тронутая кожа, горячий, щедрый, смелый очерк губ, - и разлита на всем чудесная веселость, чаровавшая целое поколение зрителей. И, как вечером вчера, он потянулся к ней сердцем, но теперь блаженнее, увереннее. - Ах, Эдна, в дом нельзя, - сказала девушка. - Я занялась уборкой, весь дом пропах нашатырем. - По-моему, это тебя он хотел видеть, Кэтлин, - сказала Эдна с развязным, громким смехом. Взгляды Кэтлин и Стара встретились и слились - эта первая радостная смелость уже не возвращается потом. Мгновенный взгляд был длительней объятия, призывней крика. - А позвонил мне, - продолжала Эдна. - Должно быть, спутал... Стар перебил ее, шагнув в полосу света. - Я хотел принести извинения, мы к вам грубо отнеслись вчера на студии. Но совсем иное звучало в его голосе, и она вслушивалась, не стыдясь. Жизнь ярко вспыхнула в обоих - Эдна как бы отступила в сторону, в темноту. - Ничуть не грубо, - сказала Кэтлин. Прохладный ветер свеял ей на лоб каштановые завитки. - Зайцам жаловаться не приходится. - Приглашаю вас и Эдну осмотреть студию, - сказал Стар. - А вы там важная персона? - Он был женат на Минне Дэвис, он - продюсер, - объявила Эдна, словно о чем-то уморительно смешном. - И он мне вовсе о другом говорил сейчас. По-моему, он в тебя втрескался. - Замолчи, Эдна, - одернула ее Кэтлин. Почувствовав, что ее развязность режет уши, Эдна сказала: - Зайди ко мне, ладно? - И, деревянно шагая, ушла, - но уже участницей их тайны - свидетельницей искры, пробежавшей сейчас между ними. - Я вас помню, - сказала Кэтлин. - Вы нас из воды спасали. Ну, а дальше? Эдна пригодилась бы им теперь. Они были одни и после пылкого начала обретались на зыбкой почве. Обретались в пустоте. Его мир остался далеко отсюда, ее же мир был и вовсе неведом - только голова той статуи да свет из дверного проема. - Вы ирландка, - сказал он, стараясь создать для нее какой-то фон. Она кивнула. - Но я долго жила в Лондоне - я не думала, что еще можно догадаться. Хищно-зеленые глаза автобуса скользнули по темной дороге. - Я не понравился вашей подруге, - сказал Стар, когда автобус проехал. - Видимо, ее напугало слово "продюсер". - Мы с ней новички здесь. Она глупышка, но безобидная. Я-то не стала бы вас пугаться. Пытливо взглянув ему в лицо, она отметила его усталый вид - это замечали все. Но тут же впечатление отодвинулось; на Кэтлин дохнуло глубинным гореньем - Стар был как жаровня на городской панели в прохладный вечер. - Наверно, вам проходу нет от девушек, все ведь рвутся в киноартистки. - Они уже на меня махнули рукой, - сказал Стар. Положим, не махнули - он знал, что они толкутся тут же, за порогом; но он давно уже привык к их назойливому гаму, как привыкают к шуму уличного движения. В их глазах Стар был могущественнее короля: тот мог сделать королевой лишь одну, а этот - многих. - Так и циником недолго стать, - сказала Кэтлин. - Вы не снимать ли меня хотите? - Нет. - Вот и отлично. Я не актриса. Как-то в Лондоне, в отеле "Карлтон", ко мне подошел человек и предложил попробоваться, но я подумала - и не пошла. Они продолжали стоять в прежних позах - точно он вот-вот уйдет и она закроет дверь. - Я, как сборщик налогов, встал в дверях и не даю хозяйке уйти в дом, - заметил Стар со смехом. Она тоже засмеялась. - Извините, не могу пригласить вас. Я жакет надену, посидим на веранде? - Нет... - Что-то вдруг толкнуло проститься. Оставить пока все как есть, в неопределенности. - Жду вас на студии, - сказал он. - Не знаю, удастся ли мне самому быть вашим гидом, но, когда придете, непременно первым делом позвоните мне. Между бровями ее легла чуть заметная - тоньше волоска - складка. - Не знаю, приду ли. Но я вам очень благодарна. Он понял, что она почему-то раздумала - и ускользнула от него. Оба почувствовали, что эпизод исчерпан. Ему надо ехать, хотя и оставшись ни с чем в самом прямом и практическом смысле: не узнав ни номер телефона, ни даже фамилию ее. Но теперь как-то неловко было спросить. Она проводила его к машине, овеяв светлой своей красотой, неизведанной новизною; но когда они вышли из тени, между ними оставался лунный просвет шириной в шаг. - Вот и все? - вырвалось у Стара. Сожаление мелькнуло на ее лице, но и улыбка на губах мелькнула уклончиво, словно тайная тропинка приоткрылась на миг. - Очень надеюсь, что мы еще увидимся, - сказала она с оттенком церемонности. - Мне будет горько, если нет. На минуту они отдалились друг от друга. Но, развернув машину в соседней аллее, он проехал мимо - она ждала, и он помахал ей, возбужденный и счастливый. Было радостно, что есть еще в мире красота, которую не удастся взвесить на весах актерского отдела. А дома, сидя за чаем у русского самовара, он ощутил странную тоску. Это воскресла прежняя живая боль, могучая и сладостная. Он раскрыл первый из двух сценариев, составлявших его вечернюю норму. Сейчас он строка за строкой мысленно перенесет их на экран; но прежде он вызвал в памяти Минну. Он сказал ей, что это ровно ничего не значит, что никто ее не может заменить, что он просит прощения. Вот так примерно протекал день Стара. Я не знаю подробностей болезни, когда она у него началась и т. д. - Стар был скрытен. Но отец мне говорил, что Стар в июле раза два терял сознание. Завтрак на студии описан со слов принца Агге - тот самый, за которым Стар объявил компаньонам, что поставит убыточный фильм, а это что-нибудь да значило, учитывая жесткость его компаньонов, - и ведь Стар сам владел солидным пакетом акций и к тому же по контракту участвовал в прибылях. Много сведений дал мне Уайли Уайт, и я отнеслась к ним с доверием, потому что Уайли вчувствовался в Стара глубоко - со смесью зависти и восхищения. Сама же я тогда бредила Старом, и, так и знайте, мой рассказ о нем - рассказ влюбленной. Глава V Неделей позже я съездила к нему на студию. Было утро, и я была, по-моему, свежа как утро,. и даже надела костюм для верховой езды, чтобы создать впечатление, будто с рассвета резвилась на росных лугах. - Сегодня брошусь под колесницу Стара, - сказала я заехавшему за мной Уайту. - Бросаться, так под мою, - предложил Уайли. - Лучшая подержанная автоколесница, какую Морт Флайшэкер когда-либо сбывал из своего каретника. - Ни за шелка и шоколады! - без запинки отпарировала я. - У вас на Востоке жена. - Она осталась в прошлом, - сказал Уайли. - Ох, Сесилия, Сесилия. Высокая самооценка - ваш козырь. А только, не будь вы дочкой Пата. Бренди, кто бы взглянул на вас? В отличие от наших матерей, мы не спешим оскорбляться. Стоит ли? Стоят ли этого шпильки приятелей? Теперь женятся не на тебе, а на твоих деньгах, причем советуют тебе бросить сантименты, да ты и сама советуешь. Все теперь проще. Или это еще вопросик? - как мы говаривали в тридцать пятом. Я включила радио, и под мелодию "Колотится сердце мое" машина стала быстро подниматься по Лавровому Каньону. Но все же Уайли ошибается. Лицо у меня неплохое, хотя и кругловатое, а кожи всякий норовит коснуться, и ноги хороши, и бюстгальтера не требуется. А что натура ершистая, так не Уайту кидать в меня камень. - Правда, это я умно придумала - с утра к нему пораньше? - спросила я Уайта. - Ага. К самому занятому человеку в Калифорнии. Он будет признателен. А еще бы лучше разбудить его ночью. - В том-то и дело, что к ночи он устанет. Стольких перевидает за день, в том числе и смазливых. А я с утра явлюсь - и завладею мыслями. - Нехорошо, Сесилия. Грубо-расчетливо. - А что можете вы мне предложить? Только без хамства. - Я люблю вас, - сказал. он не слишком убежденно. - Люблю ваши деньги, но сильней денег люблю вас, а это уже кое-что. И возможно, ваш отец сделает меня помощником продюсера. - Я могла выйти замуж за блестящего йельца и жить в Саутгемптоне. Пошарив по шкале, я поймала не то "Без возврата", не то "Погибшие". Песни в том году пошли хорошие, музыка стала опять улучшаться. В разгар кризиса она особо не блистала, лучшими номерами были уцелевшие с двадцатых - такие, как "Синее небо" в исполнении Бенни Гудмена или "Окончен день" Пола Уайтмена. Оркестры, правда, хорошо звучали. Теперь же мне нравилось почти все, не нравилось только, когда отец мурлычет "Доченька, ты приустала за день" для создания чувствительно-родительской атмосферы. "Без возврата" было не под настроение, и я повертела ручку, отыскала "Собою хороша" - вот мой сорт поэзии. Мы поднялись на гребень взгорья; я оглянусь - воздух был так чист, что различим был каждый листик на Закатной горе, в двух милях от нас. Иногда так поразит это тебя - просто воздух, вольный, незамутненный воздух. - "Собою хороша, душой мила-а", - запела я. - Когда будете петь Стару, - сказал Уайли, - вставьте куплет о том, какой из меня получится хороший помощник продюсера. - О нет, моя песня будет исключительно о нас с ним, - ответила я. - Он взглянет на меня и подумает: "А ведь я смотрел на нее раньше, не видя..." - Эта строчка прошлогодняя, мы ее теперь вычеркиваем, - сказал Уайли. - Потом назовет меня "Сеси", как назвал в вечер землетрясения. Скажет, что и не заметил, как я расцвела. - А вам останется только стоять и таять. - А я буду стоять и цвести. Он поцелует меня, как целуют ребенка, и... - Но все это уже есть у меня в разработке, - пожаловался Уайли. - И завтра я кладу ее Стару на стол. - ... и сядет, спрячет лицо в ладони, проговорит, что никогда не думал обо мне как о женщине. - А-а, успел, значит, ребеночек прижаться во время поцелуя! - Я же сказала, что стою и цвету. Сколько раз надо повторять: цве-ту. - Ваш сценарий начинает отдавать дерюгой, - сказал Уайли. - Не пора ли закруглиться? Мне предстоит сейчас работа. - Потом скажет, что это было нам с ним предназначено. - Что значит дочь кинопромышленника! Вся в папашу. Халтура в крови. Брр! - Он деланно поежился. - Не дай бог получить в вены порцию такой крови. - Потом скажет... - Его роль наперед вся известна. Меня больше интересуют ваши реплики. - И тут кто-то войдет, - продолжала я. - И вы быстренько вскочите с кушетки, оправляя юбку. - Сейчас выйду из машины и пешком вернусь домой! Мы въехали в Беверли-Хиллс; все вокруг хорошело от высоких гавайских сосен. Голливуд четко разделен на жилые зоны согласно принципу "По одежке протягивай ножки", - здесь вот обитают главы студий, режиссеры, там вон техперсонал в одноэтажных бунгало, и так далее вплоть до статистов. Мы проезжали "руководящую" зону - затейливый архитектурный марципан, и с утра сегодня он выглядел красиво, хотя в самом закоптелом виргинском или нью-гэмшцирском поселке больше романтики. "А вдруг он стал другой, - пело радио, - твой милый, дорогой?" Терзалось сердце, и дым попал в глаза, и все такое, но я тем не менее считала, что хоть половинный, а шанс у меня есть. Войду в кабинет и решительно устремлюсь к нему, точно сейчас вот с ног собью или поцелую в губы - а в полушаге от него остановлюсь и скажу "Привет!", так трогательно обуздав себя. Так я и вошла - но, конечно, получилось не по-моему. Стар своими темными красивыми глазищами взглянул мне прямо в глаза и, я уверена, прямо в мысли - и при этом без малейшего смущения. Я стала перед ним, стою, стою, а он только дернул уголком рта и сунул руки в карманы. - Пойдете со мной вечером на бал? - спросила я. - А где это? - В "Амбассадоре" - бал сценаристов. - Ах, да. - Он подумал. - С вами не смогу. Попозже загляну, может быть. У нас сегодня просмотр в Глендейле. Мечтаешь, планируешь, а как все потом по-другому выходит! Он сел, и я тоже подсела к столу, примостила голову среди телефонов, как рабочую принадлежность, взглянула на Стара - и получила в ответ взгляд его темных глаз, такой добрый и совсем не тот. Не чувствуют мужчины, когда девушка сама дается в руки. Только и вызвала у него что вопрос: - Почему не выходите замуж, Сесилия? Сейчас опять заговорит о Робби, будет нас сосватывать. - А чем я могу заинтересовать интересного человека? - спросила я в ответ. - Скажите ему, что любите его. - Значит, самой добиваться взаимности? - Да, - сказал он с улыбкой. - Не знаю... Насильно мила не будешь. - Да я бы сам женился на вас, - неожиданно сказал он. - Мне чертовски одиноко. Но слишком я старый, усталый и ни на что уже не в силах отважиться. Я обошла стол, шагнула к нему. - Отважьтесь на меня. Он взглянул удивленно, только тут поняв, до какой жуткой степени у меня это всерьез. - Ох, нет, - сказал он почти жалобно. - Кино - вот моя жена теперь. У меня мало остается времени. - И тут же поправился: - То есть совсем не осталось. - Я вам не нравлюсь, Монро. - Нравитесь, - сказал он и произнес те самые, вымечтанные мной слова, да только по-другому. - Но я никогда не думал о вас как о женщине. Я ведь вас ребенком знал. Я слышал, вы собираетесь замуж за Уайли Уайта. - И вам это - все равно? - Нет, нет. Я хотел предостеречь вас - подождите, пусть он года два продержится без запоев. - У меня и в мыслях нет выходить за Уайта. Зачем он свернул разговор на Уайли? И тут, как у меня по сценарию, кто-то вошел. Но я догадалась, что Стар сам нажал скрытую кнопку. Минуту эту, когда мисс Дулан возникла позади меня со своим блокнотом, я всегда буду считать концом детства. Девочкой боготворишь кого-нибудь и без конца вырезаешь его снимки из журналов. Именно так боготворила я эти глаза, что, блеснув на тебя тонким пониманием, тут же ускользают, уходят опять в свои десять тысяч замыслов и планов; это широколобое лицо, стареющее изнутри, так что на нем не морщинь! случайных житейских тревог и досад, а бледность самоотрешения, печать молчаливой борьбы и нацеленности - или долгой болезни. Для меня этот бледный огонь был красивей всех румяных загаров со всех океанских пляжей. Стар был моим героем - фотоснимком, вклеенным в девчоночий школьный шкафчик. Так я и сказала Уайли Уайту, а уж если девушка признается своему "номеру второму" в любви к "номеру первому", - значит, она любит не шутя. Я ее приметила задолго до того, как Стар явился на бал. Она была не из смазливых, которых в Голливуде пруд пруди, - одна смазливенькая хороша, а вместе взятые они просто статистки. И не из профессиональных писаных красавиц - те забирают себе весь окружающий воздух, так что даже мужчинам приходится отлучаться от них подышать... Просто девушка с кожей, как у ангела в углу картины Рафаэля, и стильная настолько, что поневоле оглянешься - платье на ней, что ли, особенное? Она сидела в глубине, за колоннами. Я приметила ее и сразу же отвлеклась. Украшением их длинного стола была поблекшая полузвезда; в надежде, что ее заметят и дадут эпизодическую роль, поблекшая то и дело шла танцевать с каким-нибудь чучелом мужского пола. Я вспомнила с тайным стыдом свой первый бал, - как мама без конца заставляла меня танцевать с одним и тем же парнем - держала в центре общего внимания. Полузвезда все заговаривала с нашим столом, но безуспешно, ибо мы усердно изображали отгороженную киноэлиту. У "неэлитных" вокруг был. по-моему, какой-то ущербленно-ожидающий вид. - Они ожидают от вас швыряния деньгами, как в былые времена, - пояснил Уайли. - А не видя и намека на былое, они удручены. Отсюда и эта их мужественная хмурость. Держаться под хемингуэевских персонажей - единственный способ для них сохранить самоуважение. Но подспудно они на вас злобятся унылой злобой, и вы это знаете. Он прав - я знала, что с 1933 года богатым бывает весело только в своем замкнутом кругу. Я увидела, как Стар появился у входа в зал, встал на широких ступенях в неярком свете, сунул руки в карманы, огляделся. Было поздно, и огни зала как бы уже пригасли. Эстрада кончилась, только человек с афишей на спине танцевал еще среди пар. Афиша призывала в Голливудскую Чашу - там в полночь Соня Хени будет плавить лед своими хениальными коньками, - и юмор афиши все бледнел и бледнел. Будь этот бал несколько лет назад, многие уже перепились бы. Полузвезда из-за плеча партнера высматривала пьяных. Потеряв надежду, она пошла к своему столу, я проводила ее взглядом, и - там стоял Стар и разговаривал с той девушкой. Они улыбались друг другу, точно на радостной заре сотворенья мира. Этой встречи здесь он никак не ожидал. Просмотр в Глендейле не оправдал надежд, и он распек Жака Ла Борвица прямо у кинотеатра, о чем сожалел теперь. Войдя в зал, он направился было к нашей компании, как вдруг увидел Кэтлин - одну в центре длинного белого стола. Мгновенно все преобразилось. Люди отодвинулись, уплощаясь, становясь настенными изображениями; белый стол раздался вширь, обратился в престол алтаря, где восседала в одиночестве жрица. Он подошел; кровь струилась горячо по жилам; он все стоял и стоял бы так, глядя на нее и улыбаясь. Соседи Кэтлин по столу медленно возвращались в поле зрения. Кэтлин встала танцевать с ним. Она приблизилась - ее облики, прежние и нынешний, сливались в один зыбкий, нереальный. Обычно лоб, виски, скулы, увиденные вплотную, разбивают эту нереальность - но не теперь. Стар вел девушку вдоль зала, а фатастика все длилась. Дотанцевав до дальней кромки, до зеркал, они перешагнули в Зазеркалье, в другой танец, где лица танцоров были знакомы, но не мешали И здесь он заговорил горячо и быстро. - Как вас зовут? - Кэтлин Мур. - Кэтлин Мур, - повторил он. - А телефона у меня нет. - Когда же вы придете на студию? - Я не могу. Правда. - Но отчего же? Муж не позволяет? - Да нет. - У вас нет мужа? - Нет и не было. Но, возможно, будет. - Кто он? Сидит там за столом? - Нет. - Она засмеялась. - Какой вы любопытный. Но она сама была взволнована, как ни пыталась отшутиться. Ее глаза звали в поэтическую страсть огромного накала. Как бы опомнясь, она сказала испуганно: - Я должна вас покинуть. Я этот танец обещала. - Я не хочу вас терять. Встретимся завтра - днем? Вечером? - Это невозможно. - Но лицо Кэтлин ничего не могло с собой поделать; на нем читалось: "А все-таки еще возможно. Дверь приоткрыта, протискивайтесь. Но быстрей - сейчас захлопнется". - Я должна вас покинуть, - повторила она вслух. Опустила руки, прекратила танец, взглянула лукаво и ветрено. - Когда я с вами, у меня отчего-то спирает дыхание, - сказала она смеясь. Повернулась и, подхватив свое длинное платье, вышла из Зазеркалья. Стар проводил ее. - Благодарю за танец, - сказала она. - А теперь - прощайте. И чуть не бегом ушла за стол. Стар присоединился к нашей компании, к элите отборной и сборной - с Уолл-стрита, с Грэнд-стрита, из виргинского захолустья, а также из Одессы. Все с воодушевленьем говорили о лошади, отличившейся на бегах, и мистер Маркус говорил воодушевленней всех. Для еврея страсть к лошадям - это символ, подумалось Стару. Издавна ведь было: казак - конный, еврей - пеший. А теперь и у еврея лошади, и это наполняет его чувством необычайного благополучия и силы. Стар сидел, делая вид, что слушает, и кивая подтверждающе, а сам не спускал глаз со стола за колоннами Если бы все не происходило так естественно, включая путаницу с поясом, то он бы заподозрил тонкую инсценировку. Но поведение Кэтлин невозможно подделать. Вот и сейчас она опять ускользает - по кивкам и жестам видно, что прощается с соседями Уходит, ушла. - Вот и убежала Золушка, - сказал Уайли Уайт злорадно. - А с туфелькой просят адресоваться в фирму "Королевская обувь". Южный Бродвей, 812. Стар догнал ее в длинном верхнем холле, где за бархатным канатом сидели пожилые контролерши, охраняя вход в бальный зал. - Это вы из-за меня? - спросил он. - Мне так или иначе нужно уйти. - Но тут же она добавила почти сердито: - Послушать их, так я с самим принцем Уэльским протанцевала. Стали на меня пялить глаза. Один предложил написать мой портрет, другой просил завтра с ним встретиться. - Вот об этом-то и я прошу, - негромко сказал Стар - Но только мне это гораздо важней, чем ему. - Вы такой настойчивый, - сказала она устало. - Я уехала из Англии отчасти потому, что там мужчины всегда стремятся поставить на своем. Я думала, здесь по-другому. Разве недостаточно того, что я не хочу встречи? - Вполне достаточно, - согласился Стар. - Но поверьте, случай необычный. У меня словно почва ушла из-под ног. Я как дурак сейчас. Я должен вас увидеть снова, говорить с вами. - Зачем же вам быть "как дурак"? - сказала она, видимо колеблясь - Вам не к лицу. Взгляните трезво. - И что же я увижу? - Что вы ослеплены мной Сражены наповал. - Но я уж и не помнил вас - пока не вошел, не увидел вас здесь. - Сердцем вы меня помнили. Я с первой встречи поняла: вы из тех, кому я западаю в сердце.. Она замолчала - из зала вышли двое и стали прощаться. "Передайте ей привет, скажите, что я ужасно люблю ее, - говорила женщина. - Обоих вас люблю - детей, всю вашу семью". Такими общими, затертыми словами Стар говорить не мог, а других не находилось. Идя к лифту, он произнес: - Да, вы именно запали в сердце. - Ага, признаете свое ослепление? - Нет, это глубже, - покачал он головой - Это весь ваш образ. Ваши слова - походка ваша - ваш вид и взгляд сейчас... - Он увидел, что лицо ее смягчилось, я воспрянул духом - Завтра воскресенье, я обычно работаю по воскресеньям, но если бы вы пожелали увидеть что-нибудь в Голливуде, познакомиться с кем-нибудь, я счастлив был бы исполнить ваше желание. Они стояли у лифта. Дверцы раздвинулись, но Кэтлин не вошла в кабину. - Вы очень скромны, - сказала она. - Вы все хотите показать мне студию, познакомить с чем-нибудь и кем-нибудь. А вам не тоскливо так стушевываться самому? - Без вас завтра мне будет очень тоскливо. - Бедняжка - прямо до слез жалко. Все звезды рады бы скакать вокруг него на задних лапках, а он выбирает меня. Он улыбнулся - что прикажешь на это ответить? Опять подошел лифт. Она сделала лифтеру знак, что войдет. - Я слабая женщина, - сказала она - Если я встречусь с вами завтра, оставите ли вы меня в покое? Нет, не оставите. Настойчивость лишь возрастет. И выйдет не лучше, а хуже. Поэтому я скажу так: "Благодарю вас - нет". Она вошла в лифт. Стар тоже вошел, и они, улыбаясь друг другу, спустились с третьего этажа в вестибюль. В дальнем конце у входа, за ларьками и лотками, виднелись головы и плечи толпы кинозевак, сдерживаемых полицией. Кэтлин поежилась. - Когда я входила сюда, они все глядели так странно - точно негодовали на меня, что я не знаменитость. - Тут есть боковой выход, - сказал Стар. Они прошли через кафе и коридором вышли к автомобильной стоянке - в прохладную безоблачную калифорнийскую ночь. Для обоих бал уже остался далеко позади. - Здесь раньше жило много известных киноактеров, - сказал он. - Вон в тех виллах - Джон Барримор и Пола Негри А в высоком узком доме через дорогу - Конни Толмедж. - А теперь не живут? - Студии перебрались за город, на природу. То есть теперь там тоже город. А когда-то и тут было хорошо, есть что вспомнить. Он умолчал о том, что именно вспомнилось: десять лет назад здесь, по соседству с Конни Толмедж, жила Минна с матерью. - Сколько вам лет? - спросила Кэтлин неожиданно. - Я уж и не считаю - скоро тридцать пять, что ли. - За столом вас называли "чудо-мальчиком Голливуда". - Я и в шестьдесят все буду чудо-мальчик, - сказал Стар сумрачно. - Так встретимся завтра, прошу вас. - Встретимся, - сказала она. - А где? Оказалось, что угодить ей непросто. Она не хотела ни в гости, ни за город, ни в фешенебельный ресторан; поколебавшись, отвергла и пляж. Стар понимал - отказы эти небеспричинны. Со временем он выяснит. Быть может, она дочь или сестра какой-либо знаменитости, и с нее взяли слово держаться в тени. - Я заеду за вами, - предложил он, - а уж там решим. - Нет, заезжать не надо. Давайте прямо здесь - на этом самом месте. Стар кивнул, указав на арку над головой, как на ориентир. Он усадил Кэтлин в ее машину, за которую всякий добросердечный агент по продаже подержанных автомобилей отвалил бы долларов восемьдесят; драндулет скрылся, дребезжа. С парадного входа донеслись возгласы - толпа приветствовала кого-то из кумиров. "Надо бы подняться в зал и проститься", - подумал Стар. Продолжаю от первого лица. Стар наконец вернулся - была уже половина четвертого - и пригласил меня танцевать. - Как поживаете, Сесилия? - сказал он, точно я не приходила к нему утром. - А у меня сейчас длинный разговор был с одним приятелем. (Скрывает, что провожал ту девушку - настолько это, значит, важно для него!) - Прокатил его по городу, - продолжал Стар наивно сочинять. - Я и не замечал, как сильно изменился этот район Голливуда. - Неужели сильно? - О да, - сказал Стар. - Полностью. До неузнаваемости. Мне трудно выразить это детальней, но все переменилось - все. Совсем новый город. - Помолчав, он усилил мысль: - Я и не отдавал себе отчета, что город так переменился. - А кто был ваш собеседник? - копнула я. - Старый приятель, - туманно ответил он. - Давнишний. По моей просьбе Уайли втихомолку выяснял уже, кто она такая. Он подошел к их столу, и бывшая кинозвезда обрадовалась, усадила его рядом. Нет, кто эта девушка, она не знает, - подруга чьей-то подруги, а больше о ней никому ничего не известно. Так танцевала я со Старом под прелестную мелодию Глена Миллера "Я на качелях". Просторно было, хорошо было танцевать теперь. Но меня брала тоска еще сильней, чем раньше. Точно с той девушкой ушло все волнение вечера и для Стара и для меня - ушла моя пронзительная боль, зал опустел и поскучнел. Пусто было на душе, я танцевала с партнером, рассеянно повторявшим мне, что город сильно изменился. Назавтра, во второй половине дня, они встретились - двое незнакомых в незнакомой стране. Где ночь бала, где та девушка, с которой он танцевал? По бульвару приближалась к нему дымчато-розово-голубая шляпка с легкой вуалеткой. Остановилась, вглядываясь в лицо Стара. Он тоже другой - в коричневом костюме, черном галстуке он стал четче, осязаемей, чем в смокинге вчера или чем в первую их встречу, когда было лишь его лицо и голос из темноты. Он первый признал в ней ту, прежнюю, - по светлому лбу Минны и глазам, по млечной белизне висков, по переливчатой прохладе волнистых темно-каштановых волос. Обнять бы ее запросто рукой, притянуть к себе привычно, по-семейному - настолько ведь знакомо это дыхание, уголки глаз, пушок на шее сзади и линия спины, сама даже ткань платья заранее знакома его пальцам. - Вы так и прождали здесь с ночи? - сказала она голосом, легким, как шепот. - Я не двигался, не шевелился. Но оставалось еще нерешенное - куда же все-таки ехать? - Я бы чаю выпила - если найдется здесь такое место, где вас не знают. - Звучит так, точно у одного из нас худая слава. - А и в самом деле, - засмеялась она. - Поедем на взморье, - предложил Стар. - Я там заглянул как-то в ресторан, но меня прогнал дрессированный морской лев. - Он и чай умеет подавать? - Вероятно, научен. А разболтать о нас вряд ли сумеет - не настолько далеко зашла его ученость. Да и что вы такое скрываете? Она помолчала.. - Возможно, скрываю свое будущее, - сказала шутливо, и это могло значить что угодно, а могло и ничего не значить. Они сели в машину, покатили. - А не угонят? - кивнула Кэтлин на свой драндулет, оставшийся на стоянке. - Могут и угнать. Тут, я заметил, шныряли какие-то чернобородые иностранцы. Кэтлин обеспокоенно взглянула на него: - Правда? - И увидела, что он улыбается. - Я верю всякому вашему слову, - сказала она. - У вас такая мягкая манера - не понимаю, почему все они так вас боятся. - Она оглядела Стара одобрительно и чуть озабоченно: его бледность была в ярком свете дня особенно заметна. - Вы очень перегружены работой? Даже по воскресеньям не отдыхаете? - Раньше, бывало, отдыхал, - ответил он, чувствуя, что интерес ее не напускной, хотя и "сторонний". - Прежде у нас было... был дом с бассейном, садом, кортами, и в воскресенье приходили гости. Я играл в теннис, плавал. Теперь оставил плаванье. - А почему? Вам бы это было полезно. Я считала, все американцы - рьяные любители плавания. - Года три назад у меня ноги резко похудели - до неловкости. Хватало, впрочем, и других спортивных развлечений: я с детства играл в хэндбол, и у меня тут был закрытый корт, но стенки снесло во время шторма. - Вы хорошо сложены, - похвалила она, имея в виду только то, что худощавость его не лишена изящества. Он мотнул головой - отмахнулся от комплимента. - Работа - вот мой спорт и развлечение, - сказал он. - Мне очень по душе моя работа. - Вы всегда мечтали делать фильмы? - Нет. В юности я мечтал стать в конторе главньм клерком, который досконально знает, где что. Она улыбнулась. - Забавно. Ведь вы достигли гораздо большего. - Нет, я и теперь главный клерк, - сказал Стар. - Если в чем мой талант, то именно в этом. Но, вступив в должность, я обнаружил, что никто не знает досконально, где что. И при этом надо знать не только, где что лежит, но и почему оно там, и не надо ли его переложить. На меня все начали наваливать - сложнейшая оказалась должность. Вскоре мне передали все ключи. И, верни я их сейчас, никто уже не знал бы, от какого замка какой ключ. Красный свет остановил машину, и мальчишка-газетчик проблеял: - Зве-ерская расправа с Микки Маусом! Рэ-эндольф Херст объявил войну Китаю! - Придется нам купить эту газету, - сказала она. Машина тронулась. Поправляя шляпку, охорашиваясь, Кэтлин заметила на себе взгляд Стара и улыбнулась. Она была бодра и собранна - а эти качества сейчас в большой цене. Апатии вокруг хоть отбавляй - в Калифорнию густо стекается вялый и хищный сброд. Да издерганная молодежь из восточных штатов, мысли которой все еще на Востоке, а тело ведет безнадежную борьбу с расслабляющим климатом. Ни для кого не секрет, как трудно здесь дается длительное, ровное рабочее усилие. Стар хотя и не делал на это скидку, но знал, что из новоприбывших поначалу бьет чистый родничок энергии. Им было хорошо сейчас вдвоем. Он не заметил в Кэтлин ни штриха, ни жеста, который вступил бы в разлад с ее красотой, исказил бы рисунок. Все в ней было стройно и согласно. Стар давал ей оценку, словно кадру фильма. В ней нет ни халтуры, ни мути, она - славная; на языке Стара слово это означало ясную уравновешенность, тонкость и соразмерность. Въехали в Санта-Монику, где красовались виллы десятка кинозвезд, а вокруг кишел народом лос-анджелесский Кони-Айленд. Повернули вниз, к широкому синему морю и небу, поехали берегом, и вот наконец взморье выскользнуло из-под купальщиков и легло свободной желтой расширяющейся и сужающейся полосой. - Я дом себе строю, - сказал Стар. - На мысу там, дальше. А зачем строю, не знаю. - Быть может, для меня строите. - Быть может. - Какой же вы милый - еще и не видав меня ни разу, воздвигаете для меня дворец. - Он не дворец. И без крыши. Я не знал, какая крыша будет вам по вкусу. - Нам крыша не нужна. Мне говорили, тут дожди - редкость. Можно и без... - Она оборвала фразу, и он понял - что-то ей вспомнилось. - Прошлое мелькнуло, - проговорила она. - Что же именно? - спросил он. - Тоже дом без крыши? - Да. Тоже дом без крыши. - И вы жили в нем счастливо? - Я с одним человеком жила. Долго-долго. Слишком долго. Одна из ужасных ошибок, какие случаются в жизни. Я уже давно хотела уйти, а он все не пускал меня. Отпускал и не мог отпустить. И в конце концов я сбежала. Стар слушал, взвешивая, но не осуждая. Ничто не потускнело под розово-голубой шляпкой. Ей двадцать пять или около того. И красота ее пропадала бы зря эти годы, если бы она не любила, не была любима. - Слишком уж тесной была наша близость, - говорила она. - Нам бы, наверно, дети помогли - раздвинули бы нас слегка. Но куда тут детей, если у дома нет крыши. Что ж, вот он и узнал о ней хоть немного. А то вчера бубнило в голове, как на сценарном совещан