873 года". Он отложил все это в сторону и решительно вынул из сундука остальные вещи -- серый конфедератский сюртук с галунами и аксельбантами и муслиновое платье с цветочным узором, от которого исходил слабый запах лаванды, будящий воспоминания о старинных церемонных менуэтах и о жимолости, трепещущей в ровном пламени свечей; потом он добрался до пожелтевших документов и писем, аккуратно связанных в пачки, и, наконец, до огромной Библии с медными застежками. Он положил ее на край сундука и раскрыл. Бумага от времени так потемнела и истончилась, что напоминала слегка увлажненную древесную золу; казалось, будто страницы не рассыпались в прах только потому, что их скрепляет выцветший старомодный шрифт. Он осторожно перелистал страницы и вернулся к чистым листам в начале книги. С нижней строчки последнего чистого листа, поблекшая, суровая в своей простоте, поднималась кверху колонка имен и дат, становясь все бледнее и бледнее по мере того, как время накладывало на нее свою печать. Верхние строчки, как и нижние на предыдущей странице, еще можно было разобрать. Однако посередине этой страницы колонка прерывалась, и дальше лист оставался чистым, если не считать темных пятнышек старости да случайных следов коричневых чернил. Старый Баярд долго сидел, созерцая уходящую в небытие славу своего рода. Сарторисы презрели Время, но Время им не мстило, ибо оно долговечнее Сарторисов. А возможно, даже и не подозревает об их существовании. Но жест все равно был красивый. Джон Сарторис говорил: "Генеалогия в девятнадцатом веке -- просто вздор. Особенно в Америке, где важно лишь то, что человек сумел захватить и удержать, и где у всех нас общие предки, а единственная династия, от которой мы можем с уверенностью вести свое происхождение, -- это Олд Бейли. Однако тот, кто заявляет, что ему нет дела до своих предков, лишь немногим менее тщеславен, нежели тот, кто во всех своих действиях руководствуется голосом крови. И по-моему, любой Сарторис может немножко Потешиться тщеславием и генеалогическим вздором, если ему так хочется. Да, жест был красивый, и старый Баярд сидел и спокойно размышлял о том, что невольно употребил глагол в прошедшем времени. Был. Рок, предвестие судьбы человека глядит на него из придорожных кустов, если только человек этот способен его узнать, и вот он уже снова, тяжело дыша, продирается сквозь чащу, и топот дымчатого жеребца затихает в сумерках, а позади грохочет патруль янки, грохочет все глуше и глуше, меж тем как он, окончательно исчерпав запас воздуха в легких, прижался к земле в густых зарослях колючей ежевики и услышал, как погоня промчалась мимо. Потом он пополз дальше и добрался до знакомого ручья, что вытекал из-под корней бука, и, когда он наклонился к ручью, последний отблеск угасавшего дня заиграл на его лице, резко очертив нос и лоб над темными провалами глаз и жадный оскал ловящего воздух рта, и из прозрачной воды на него в какую-то долю секунды уставился череп. Нехоженые закоулки человеческой судьбы. Что ж, мир иной -- это битком набитое народом место -- лежит, по слухам, как раз в одном из закоулков, -- мир иной, полный иллюзий каждого человека о самом себе и противоположных иллюзий о нем, которые гнездятся в умах других иллюзий.. Он пошевелился, тихонько вздохнул, вынул вечное перо и в конце колонки написал: "Джон Сарторис. 5 июля 1918 года", -- и еще ниже: "Кэролайн Уайт Сарторис и сын. 27 октября 1918 года". Когда чернила высохли, он закрыл книгу, положил на место, вытащил из кармана трубку, сунул ее в шкатулку розового дерева вместе с дуэльными пистолетами и дерринджером, убрал остальные вещи, закрыл сундук и запер его на замок. Мисс Дженни нашла старого Баярда на складном стуле у дверей банка. Он посмотрел на нее с тонко разыгранным удивлением, и глухота его казалась еще более непроницаемой, чем обычно. Но она холодно и безжалостно заставила его подняться и, невзирая на воркотню, повела по улице, где торговцы и прохожие приветствовали ее словно королеву-воительницу, между тем как Баярд нехотя и угрюмо плелся рядом. Вскоре они завернули за угол и поднялись по узкой лестнице, примостившейся между двумя лавками, под нагромождением закоптелых вывесок врачей и адвокатов. Наверху был темный коридор, в который выходило несколько дверей. Ближайшая к входу сосновая дверь, выкрашенная серой краской, внизу облупилась, как будто ее постоянно пинали ногами, причем на одной и той же высоте и с одинаковой силой. Две дыры на расстоянии дюйма друг от друга молчаливо свидетельствовали о том, что здесь некогда был засов, а со скобы на косяке двери свисал и самый засов, закрепленный огромным ржавым замком старинного образца. Баярд предложил зайти сюда, но мисс Дженни решительно потащила его к двери по другую сторону коридора. Эта дверь была свежевыкрашенна и отделана под орех. В верхнюю ее часть было вставлено толстое матовое стекло, на котором рельефными позолоченными буквами была выведена фамилия и обозначены часы приема. Мисс Дженни отворила дверь, и Баярд вошел вслед за нею в крохотную комнатушку, являвшую собой образец спартанской, хотя и ненавязчивой асептики. Репродукция Коро и две выполненные сухой иглой гравюры в узеньких рамочках на свежевыкрашенных, безукоризненно серых стенах, новый ковер теплых темно-желтых тонов, ничем не покрытый стол и четыре стула мореного дуба -- все эти вещи, чистые, безличные и недорогие, с первого взгляда раскрывали душу их владельца, душу хотя и стесненную в данный момент материальными затруднениями, однако же самою судьбой назначенную и полную решимости в один прекрасный день приступить к выполнению своих функций в окружении персидских ковров, красного или тикового дерева, а также одного-единственного безупречного эстампа на девственно чистых стенах. Молодая девица в накрахмаленном белом платье поднялась из-за столика с телефоном и пригладила волосы. -- Доброе утро, Мэртл, -- обратилась к ней мисс Дженни. -- Скажи доктору Олфорду, что мы хотели бы его повидать. -- Вы предварительно записались на прием? -- спросила девица голосом, лишенным всяких интонаций. -- Мы записываемся сейчас, -- заявила мисс Дженни. -- Уж не хочешь ли ты сказать, что доктор Олфорд не начинает работу до десяти часов? -- Доктор Олфорд не начинает... не принимает никого без предварительной записи, -- словно попугай, затараторила девица, уставившись в одну точку над головой мисс Дженни. -- Если вы не записались предварительно, вам необходимо записаться предва... -- Тш, тш, -- резко оборвала ее мисс Дженни. -- Будь умницей, беги скажи доктору Олфорду, что его хочет видеть полковник Сарторис. -- Да, мэм, мисс Дженни, -- послушно ответила девица, прошла через комнату, но у другой двери опять остановилась, и голос ее опять сделался как у попугая: -- Пожалуйста, присядьте. Я посмотрю, не занят ли доктор. -- Ступай скажи доктору, что мы здесь, -- вежливо повторила мисс Дженни. -- Скажи ему, что мне сегодня надо еще сделать кой-какие покупки и ждать мне некогда. -- Да, мэм, мисс Дженни, -- согласилась девица, исчезла и после приличествующей случаю паузы вернулась, снова приняв свой безукоризненно профессиональный тон. -- Доктор сейчас вас примет. Пройдите, пожалуйста. Она открыла дверь и посторонилась. -- Спасибо, деточка, -- отозвалась мисс Дженни. -- Твоя мама все еще лежит? -- Спасибо, мэм, она уже встает. -- Вот и прекрасно, -- сказала мисс Дженни. -- Пошли, Баярд. Эта комната, еще меньше предыдущей, насквозь пропахла карболкой. Здесь стоял белый эмалированный шкаф, набитый злобно поблескивающим никелем, металлический операционный стол и множество всяких электрических кипятильников, термостатов и стерилизаторов. Доктор, облаченный в белую полотняную куртку, склонился над конторкой, предоставив им возможность некоторое время созерцать его рассеянный прилизанный затылок. Затем он поднял глаза и встал. Доктор Олфорд, молодой человек лет тридцати, недавно приехал в город и был племянником одного из местных старожилов. Он с отличием окончил медицинский колледж и обладал представительной внешностью, но был исполнен преувеличенного чувства собственного достоинства и всем своим видом бесстрастного эрудита ясно давал понять, что не питает решительно никаких иллюзий насчет рода человеческого, что исключало обычную провинциальную фамильярность и заставляло даже тех, кто помнил его еще мальчишкой, приезжавшим в гости, величать его не иначе как доктор или мистер. У него были маленькие усики и лицо, напоминавшее маску, -- лицо доброжелательное, но холодное, и пока старый Баярд беспокойно ерзал на стуле, доктор сухими, тщательно вымытыми щеткой пальцами осторожно ощупывал жировик на его физиономии. Мисс Дженни обратилась к нему с каким-то вопросом, но он самозабвенно продолжал исследование, как будто ничего не слышал, как будто она даже и слова не промолвила. Он вставил Баярду в рот крохотную электрическую лампочку, которую предварительно продезинфицировал, то и дело включая и выключая ее рубиновый свет за щекой пациента. Потом вынул лампочку, снова ее продезинфицировал и убрал обратно в шкаф. -- Ну что? -- нетерпеливо спросила мисс Дженни. Доктор аккуратно закрыл шкаф, вымыл и вытер руки, подошел к ним, остановился и начал торжественно и важно сыпать специальными терминами, эпикурейски упиваясь жесткими словами, слетавшими с его языка. -- Это новообразование необходимо срочно удалить, -- заявил он в заключение. -- Его следует удалить, пока оно находится в ранней стадии, и поэтому я рекомендую немедленную операцию. -- Вы хотите сказать, что оно может перейти в рак? -- спросила мисс Дженни. -- Об этом не может быть двух мнений, сударыня. Исключительно вопрос времени. Запустите -- и я ни за что не поручусь. Удалите немедленно -- и больному больше не о чем будет беспокоиться. -- Он снова окинул старого Баярда долгим ледяным взором. -- Я удалю это с легкостью. Вот так, -- показал он рукой. -- Что он говорит? -- спросил старый Баярд. -- Я говорю, что могу убрать это новообразование с такой легкостью, что вы даже ничего не заметите, полковник Сарторис. -- Будь я проклят, если я вам это позволю! -- Баярд порывисто встал. -- Сиди спокойно, Баярд, -- приказала мисс Дженни. -- Никто не собирается резать тебя без твоего ведома. Это необходимо сделать сейчас? -- Да, мэм. Я бы такую вещь на своем лице даже на сутки не оставил. В противном случае я считаю своим долгом предупредить вас, что ни один врач не может взять на себя ответственность за возможные последствия... Я могу удалить это в течение двух минут, -- добавил он, еще раз вперив в лицо Баярду холодный сосредоточенный взгляд. Затем, полуобернувшись, застыл, прислушиваясь и раскатам громоподобного баса, который доносился из-за тонкой перегородки. -- Здорово, сестренка, -- говорил бас. -- Сдается мне, что я слышу брань Баярда Сарториса. Доктор и мисс Дженни застыли на месте; дверь тотчас же отворилась, и в комнату протиснулся самый тучный человек во всем округе. На нем был лоснящийся альпаковый пиджак, жилет и черные мешковатые бумажные брюки; складки жира на шее почти совсем закрывали свободный ворот сетчатой рубашки и узенький черный галстук. На голове, напоминавшей голову римского сенатора, росли густые серебристые кудри. -- Что это с тобой стряслось, черт побери? -- пророкотал он, после чего боком пролез в комнату, совершенно заполнив ее своею тушей, рядом с которой все остальные люди и предметы стали казаться просто карликами. Это был доктор Люций Квинтус Пибоди, восьмидесяти семи лет от роду, трехсот десяти фунтов весом, обладатель здорового, как у лошади, пищеварительного тракта. Он начал практиковать в округе еще в те времена, когда весь медицинский инвентарь состоял из пилы, галлона виски и мешочка каломели; он служил полковым врачом у Джона Сарториса и даже после появления автомобиля в любое время суток в любую погоду отправлялся в любом направлении по абсолютно непроезжим дорогам на кривобокой пролетке к любому белому или негру, который его вызвал, обычно принимая в качестве гонорара завтрак, состоящий из кукурузных лепешек с кофе, а иногда небольшой мешок кукурузы, фруктов или несколько цветочных луковиц и черенков. Когда он был молодым и прытким, он вел журнал, вел его очень тщательно до тех пор, пока его гипотетические активы не достигли десяти тысяч долларов. Впрочем, это было сорок лет назад, и с тех пор он не утруждал себя какими-либо записями; но и теперь время от времени какой-либо сельский житель входил в его обшарпанный кабинет и, желая отметить годовщину своего появления на свет Божий, возвращал деньги, которые задолжал доктору Пибоди его отец или дед и о которых тот давным-давно позабыл. Его знали все окрестные жители, и на рождество они посылали ему окорока и дичь; говорили, будто он может провести остаток дней своих, разъезжая по округе все в той же неизменной пролетке, не заботясь о пропитании и ночлеге и не расходуя на это ни единого цента. Доктор Пибоди заполнил всю комнату своей грубоватой добродушною массой, а когда он подошел к мисс Дженни и похлопал ее по спине своей длинной, как грабли, рукой, от его тяжелой поступи задрожал весь дом. -- Привет, Дженни, -- сказал он. -- Привели Баярда снять с него мерку для страховки? -- Этот чертов мясник хочет меня резать, -- сердито проворчал Баярд. -- Вели им оставить меня в покое, Люш. -- Что-то рановато приниматься за разделку белого мяса в десять утра, -- прогудел доктор Пибоди. -- Черномазые -- те другое дело. Руби черномазого в любое время после полуночи. Что с ним такое, сынок? -- спросил он у доктора Олфорда. -- По-моему, это просто-напросто бородавка, но мне уже надоело на нее смотреть, -- сказала мисс Дженни. -- Это не бородавка, -- решительно возразил доктор Олфорд. Пока он, пользуясь специальной терминологией, повторял свой диагноз, румяная физиономия доктора Пибоди озаряла общество своей доброжелательностью. -- Да, звучит страшновато, -- согласился он и, вновь сотрясая пол, толкнул Баярда обратно в кресло одной ручищей, а другой повернул его лицо к свету. Потом вытащил из нагрудного кармана очки в железной оправе и принялся изучать его физиономию. -- По-вашему, это надо убрать? -- Безусловно, -- холодно ответил доктор Олфорд. -- Я считаю, что это новообразование необходимо удалить. Ему здесь совершенно не место. Это рак. -- Люди преспокойно жили с таким раком задолго до того, как они изобрели ножи, -- сухо заметил доктор Пибоди. -- Сиди спокойно, Баярд. "А люди, подобные вам, -- одна из причин этого", -- так и вертелось на языке у молодого человека, но он сдержался и вместо этого сказал: -- Я могу удалить это новообразование за две минуты, полковник Сарторис. -- Будь я проклят, если вы это сделаете, -- в ярости отвечал Баярд, порываясь встать. -- Пусти меня, Люш. -- Сиди тихо, -- невозмутимо отозвался доктор Пибоди и, продолжая удерживать его на стуле, пощупал шишку. -- Больно? -- Да нет же, я этого вовсе не говорил. И будь я проклят, если... -- Ты наверняка так и так будешь проклят, -- возразил ему доктор Пибоди. -- Какая тебе разница -- жить или умереть? Я еще ни разу не видел человека, который получал бы от жизни меньше удовольствия, чем ты. -- В кои-то веки вы правду сказали, -- согласилась мисс Дженни. -- По-моему, старше Баярда вообще никого на свете нет. -- И потому, -- спокойно продолжал доктор Пибоди, -- я бы об этой штуке не беспокоился. Пускай себе остается. Твоя физиономия совершенно никого не интересует. Если б ты еще был молодым парнем и каждый вечер гонялся за девчонками... -- Если доктор Пибоди будет безнаказанно вмешиваться... -- начал было доктор Олфорд. -- Билл Фолз говорит, что может это вылечить, -- заявил Баярд. -- При помощи своей мази? -- быстро спросил доктор Пибоди. -- Мази? -- переспросил доктор Олфорд. -- Полковник Сарторис, если вы позволите первому встречному шарлатану лечить это новообразование всякими домашними или патентованными средствами, то через полгода вы будете на том свете. Даже доктор Пибоди может это подтвердить, -- с тонкой иронией добавил он. -- Не знаю, -- медленно проговорил доктор Пибоди. -- Билл делал чудеса этой своей мазью. -- Я вынужден заявить решительный протест, -- сказал доктор Олфорд. -- Миссис Дю Пре, я протестую против того, чтобы кто-либо из моих коллег даже косвенно санкционировал подобный образ действий. -- Пф-ф, юноша, -- отвечал доктор Пибоди, -- мы не позволим Биллу мазать своим снадобьем Баярдову бородавку. Оно годится для черномазых и для скотины, а Баярду оно ни к чему. Мы просто оставим эту штуку в покое, тем более что она ему нисколько не мешает. -- Если это новообразование не будет немедленно удалено, я снимаю с себя всякую ответственность, -- объявил доктор Олфорд. -- Запустить его столь же опасно, сколь применить к нему мазь мистера Фолза. Миссис Дю Пре, прошу вас засвидетельствовать, что эта консультация приняла столь неэтичный характер не по моей вине и вопреки моему протесту. -- Пф-ф, юноша, -- снова повторил доктор Пибоди. -- Эта штука не стоит того, чтоб ее резать. Мы прибережем для вас руку или ногу, когда его шальной внук перевернется вместе с ним на своем автомобиле. Пойдем ко мне, Баярд. -- Миссис Дю Пре... -- попробовал вставить доктор Олфорд. -- Если Баярд захочет, он потом вернется. -- Своей тяжелой рукой доктор Пибоди погладил молодого человека плечу. -- Мне надо поговорить с ним у себя в кабинете. Дженни приведет его обратно, если захочет. Пошли, Баярд. И он вывел старого Баярда из комнаты. Мисс Дженни встала. -- Этот Люш Пибоди такой же старый чудак, как Билл Фолз, -- сказала она. -- Старики просто до смерти меня раздражают. Подождите, я сейчас же приведу его обратно, и мы с этим делом покончим. Доктор Олфорд открыл перед нею дверь, и она, свирепо шурша своими шелками, чопорно выплыла в коридор и через обшарпанную дверь с ржавым замком вошла вслед за племянником в комнату, у которой был такой вид, словно здесь пронесся миниатюрный циклон, причем следы разрушений были прикрыты мирным слоем вековой пыли. -- Послушайте, Люш Пибоди... -- начала было мисс Дженни. -- Садитесь, Дженни, -- сказал ей доктор Пибоди. -- И не шумите. Расстегни рубашку, Баярд. -- Что?! -- воинственно отозвался старый Баярд. Доктор толкнул его на стул. -- Хочу тебя послушать, -- пояснил он. Подойдя к старинной конторке, он стал рыться в куче пыльного хлама. Огромная комната была полна пыли и хлама. Все четыре окна выходили на площадь, но платаны и вязы, которыми она была обсажена, затемняли конторы на втором этаже, и поэтому проникавший в них свет казался рассеянным, словно в толще воды. С углов потолка свисала паутина, тяжелая и длинная, как испанский мох, и темная, как старое кружево, а стены, некогда белые, приобрели тусклый серо-коричневый оттенок, и только в тех местах, где прежде висели календари, выделялись прямоугольники посветлее. Кроме конторки, в комнате стояло несколько разнокалиберных стульев, находившихся на разных стадиях разрушения; ржавая железная печка в ящике с опилками и кожаный диван, просевшие пружины которого молчаливо сохраняли форму удобно раскинувшейся фигуры доктора Пибоди, а рядом, медленно собирая последовательно накопляющиеся слои пыли, валялась стопка пятицентовых детективов в бумажных обложках. Это была библиотека доктора Пибоди, и на этом диване он коротал свои приемные часы, снова и снова ее перечитывая. Других книг в комнате не было. Зато корзина для бумаг возле конторки, сама конторка, доска над забитым мусором камином и все четыре подоконника были завалены всевозможными рекламными проспектами, каталогами и правительственными бюллетенями. В одном углу, на перевернутом вверх дном ящике, возвышался прибор из цветного оксидированного стекла для охлаждения воды; в другом торчала связка бамбуковых удилищ, медленно склонявшихся под собственной тяжестью, а на каждой горизонтальной поверхности покоилась коллекция предметов, какие можно найти только в лавке старьевщика, -- рваная одежда, бутылки, керосиновая лампа; деревянный ящик с жестянками из-под колесной мази, в котором не хватало одной жестянки; часы в форме нежного фарфорового вьюнка, поддерживаемые четырьмя девицами с венками на голове, которые претерпели всевозможные, достойные всяческого удивления хирургические травмы, и лишь кое-где среди всей этой запыленной рухляди попадались различные инструменты, имеющие отношение к профессии хозяина. Именно один из них и разыскивал сейчас доктор Пибоди на заваленной мусором конторке, где красовалась одинокая фотография в деревянной рамке, и хотя мисс Дженни опять повторила: "Послушайте, Люш Пибоди, что я вам хочу сказать", он невозмутимо продолжал свои поиски. -- Застегни рубашку и пойдем обратно к тому доктору, -- приказала мэсс Дженни племяннику. -- Мы не можем больше терять время с выжившим из ума старикашкой. -- Садитесь, Дженни, -- повторил доктор Пибоди. Он выдвинул ящик, достал из него коробку сигар, горсть поблекших искусственных мух для приманки форели, грязный воротничок и, наконец, стетоскоп, после чего швырнул все остальное обратно в ящик и задвинул его коленом. Мисс Дженни с видом оскорбленной добродетели, вся кипя от негодования, ждала, пока он выслушает сердце старого Баярда. -- Ну, что, -- сердито проворчала она, -- теперь вы узнали, как снять с его физиономии эту бородавку? Билл Фолз, тот без всякой телефонной трубки это выяснил. -- Я узнал еще кое-что, -- отвечал доктор Пибоди. -- Я узнал, например, как Баярд избавится от всех своих забот, если станет и впредь ездить в автомобиле с этим разбойником. -- Чепуха! -- отрезала мисс Дженни. -- Баярд отличный шофер. Я еще в жизни такого не видела. -- Мало быть хорошим шофером, чтобы эта штука, -- он постучал толстым пальцем по груди Баярда, -- чтобы эта штука не остановилась, когда ваш мальчишка срежет на полной скорости еще парочку поворотов, -- я видел, как он это делает. - Вы когда-нибудь слышали, чтобы хоть один Сарторис умер своей смертью, как все люди? -- спросила мисс Дженни. -- Разве вы не знаете, что сердце будет служить Баярду, пока не придет его срок? Ну, а ты вставай и ступай со мной отсюда, -- добавила она, обращаясь к племяннику. Старый Баярд застегнул рубашку. Доктор Пибоди молча наблюдал за ним, сидя на своем диване. -- Баярд, -- неожиданно заговорил он, -- почему ты непременно должен лезть в эту распроклятую колымагу? -- Что?! -- Если ты не перестанешь ездить в этом автомобиле, то ни Билл Фолз, ни я, ни этот юноша со всеми своими кипячеными бритвами -- никто тебе не понадобится. -- А тебе-то что? -- возмутился старый Баярд. -- Господи, неужели я не могу тихо и мирно сломать себе шею, если мне так хочется? Он встал, дрожащими пальцами пытаясь застегнуть пуговицы на жилете, и мисс Дженни тоже встала и подошла, чтоб ему помочь, но он грубо ее оттолкнул. Доктор Пибоди молча сидел, постукивая толстыми пальцами по толстому колену. -- Я уже пережил свой век, -- продолжал старый Баярд более миролюбиво. -- Насколько мне известно, я первый в нашем роду перевалил через шестой десяток. Наверняка Старый Хозяин держит меня как надежного свидетеля вымирания нашего семейства. -- А теперь, -- ледяным тоном произнесла мисс Дженни, -- когда ты произнес свою речь, а Люш Пибоди потерял из-за тебя все утро, теперь, я полагаю, нам самое время удалиться, чтобы Люш мог для разнообразия отправиться пользовать мулов, а ты мог просидеть остаток дня, испытывая жалость к самому себе, как и подобает Сарторису. До свидания, Люш. -- Не позволяйте ему трогать эту штуку, Дженни, -- произнес доктор Пибоди. -- Разве вы с Биллом Фолзом не будете его лечить? -- Смотрите, чтоб он не позволял Биллу Фолзу мазать эту штуку чем бы то ни было, -- невозмутимо продолжал доктор Пибоди. -- Она ему не мешает. Не трогайте ее, и все. -- Мы сейчас пойдем к доктору, вот что мы сделаем, -- отозвалась мисс Дженни. -- Пошли. Когда дверь закрылась, доктор Пибоди некоторое время неподвижно сидел и слушал, как они пререкались в коридоре. Затем звуки их голосов донеслись с другого конца, ближе к лестнице, старый Баярд сердито выругался, и голоса умолкли. Тогда доктор Пибоди откинулся на спинку дивана, которая уже давно приобрела форму его тела, протянул руку к стопке книг у изголовья и, не глядя, осторожно вытащил из нее пятицентовый детектив. 4  Когда они подходили к банку, с противоположной стороны улицы показалась одетая в светлое платье Нарцисса, и все трое встретились у дверей; старый Баярд одарил ее неуклюжим комплиментом по поводу ее внешности, а она своим низким голосом пыталась проникнуть сквозь толщу его глухоты. После этого он взял свой складной стул, а Нарцисса в сопровождении мисс Дженни вошла в банк и направилась к окошку кассира. За барьером в эту минуту не было никого, кроме бухгалтера. Он украдкой глянул на них через плечо, слез с табурета и, все еще не поднимая глаз, подошел к окошку. Он взял у Нарциссы чек, и, слушая рассказ мисс Дженни о глупом мужском упрямстве Баярда и Люша Пибоди, она обратила внимание, что его руки от локтей вплоть до вторых фаланг пальцев заросли рыжеватыми волосами, и с легким, хотя и нескрываемым отвращением -- и даже недоумевая, потому что день был не особенно жаркий, -- заметила, что они покрыты капельками пота. Затем она снова придала своим глазам выражение полного равнодушия и, взяв банкноты, которые бухгалтер просунул ей в окошко, открыла сумочку, из голубых атласных недр которой вдруг показался уголок конверта с адресом, но Нарцисса его смяла, засунула в сумочку деньги и быстро ее закрыла. Обе женщины направились к выходу, причем мисс Дженни продолжала свой рассказ, а Нарцисса снова остановилась у дверей и, как всегда излучая невозмутимый покой, ровным громким голосом отвечала старому Баярду, который подшучивал над ее воображаемыми сердечными делами, что составляло единственную тему их разговоров. Потом она пошла дальше в ореоле безмятежности, которая казалась чем-то вполне реальным, доступным человеческому зрению, обонянию или слуху. Пока Нарцисса оставалась в поле зрения, бухгалтер стоял у окна. Голова его была опущена, а рука чертила мелкие, бессмысленные узоры на блокноте, который лежал на подоконнике. Затем Нарцисса пошла дальше и скрылась из виду. Отходя от окна, он обнаружил, что блокнот прилип к его влажной руке, и когда он поднял руку, поднялся вместе с ней. Потом, увлекаемый собственной тяжестью, блокнот оторвался и упал на пол. В этот вечер после закрытия банка Сноупс пересек площадь, завернул в одну из улиц и приблизился к прямоугольному деревянному зданию с двумя верандами, откуда в вечерний воздух вырывалась хриплая заунывная музыка дешевого граммофона. Он вошел в дом. Музыка доносилась из комнаты направо, и, проходя мимо двери, Сноупс увидел человека в рубашке без воротника -- он сидел на стуле, положив ноги в носках на другой стул, и курил трубку, отвратительный запах которой потянулся за Сноупсом в прихожую. В прихожей пахло сырым дешевым мылом и блестел еще не просохший линолеум. Он двинулся дальше, в ту сторону, откуда раздавался равномерный шум, свидетельствующий о какой-то бешеной деятельности, и натолкнулся на женщину в бесформенном сером платье, которая перестала вытирать шваброй пол и глянула на него через серое плечо, смахнув красной рукой прямые волосы со лба. -- Добрый вечер, миссис Бирд, -- сказал Сноупс. -- Вирджил дома? -- Болтался тут давеча, -- ответила она. -- Если его пет на крыльце, значит, отец его куда-нибудь послал. У мистера Бирда опять поясницу схватило. Может, он Вирджила куда и послал. -- Прямые волосы снова упали ей на лицо, и она резким жестом отбросила их назад. -- У вас для него есть работа? -- Да, мэм. А вы не знаете,, куда он пошел? -- Если мистер Бирд его никуда ни посылал, он, наверно, на заднем дворе. Он далеко не уходит. Она опять отбросила назад свои прямые волосы -- мускулы, привыкшие всю жизнь работать, не терпели бездействия -- и снова схватила швабру. Сноупс пошел дальше и остановился на кухонном крыльце над огороженным, лишенным травы пространством, где находился курятник и несколько кур, нахохлившись, сидели на голой земле или, объятые безнадежной тоскою, копошились в пыли. Вдоль одной стороны забора тянулись аккуратные грядки, а в углу двора стояла сколоченная из старых досок уборная. -- Вирджил! -- позвал он. Пустынный двор был населен призраками -- призраками отчаявшихся сорняков, призраками съестных припасов в виде пустых консервных банок, ломаных коробок и бочек; сбоку лежала куча дров и стоял чурбан, на котором покоился топор с расколотым топорищем, неумело обмотанным ржавой проволокой. Он сошел с крыльца, и куры закудахтали в предвкушении корма. -- Вирджил! Воробьи как-то ухитрялись находить себе пропитание в пыли среди кур, но сами куры, быть может в предвидении рокового конца, очумело носились взад-вперед вдоль проволоки и неотвязно смотрели на него жадными глазами. Он уже хотел было повернуть обратно к кухне, когда из уборной с невинным видом вышел белобрысый мальчишка с вкрадчивыми глазами. В уголках его бледного, красиво очерченного рта затаилась какая-то мысль. Подбородка у него не было вовсе. -- Хелло, мистер Сноупс. Я вам нужен? -- Да, если ты ничем особенным не занят. -- Ничем, -- отвечал мальчик. Они вошли в дом и миновали комнату, где по-прежнему остервенело работала женщина. Вонь от трубки и мрачные завывания граммофона заполняли прихожую. Они поднялись по лестнице, тоже покрытой линолеумом, который был прикреплен к каждой ступеньке предательской полосой железа, обработанного под латунь, стертого и исцарапанного тяжелыми сапогами. По обе стороны прихожей второго этажа было несколько одинаковых дверей. В одну из них они и вошли. В комнате стоял стул, кровать, туалетный столик и умывальник с ведром для грязной воды. Пол был покрыт потрепанным соломенном ковриком. С потолка на зеленовато-коричневом шнуре свисала лампочка без абажура. Над забитым бумагой камином красовалась рамка с литографией -- девушка-индианка в безукоризненной оленьей шкуре склонила обнаженную грудь над залитым лунным светом аккуратным бассейном из итальянского мрамора. В руках она держала гитару и розу, а на выступе за окном сидели пыльные воробьи и весело смотрели на них сквозь пыльную оконную сетку. Мальчик вежливо пропустил Сноупса вперед. Его бледные глаза быстро окинули комнату и все, что в ней находилось. -- Ружье еще не прислали, мистер Сноупс? -- спросил он. -- Нет, но скоро пришлют, -- ответил Сноупс. -- Вы ведь тайно его заказывали. -- Да, оно скоро придет. Может, у них сейчас такого ружья нет. -- Он прошел к туалетному столику, достал из ящика несколько листов бумаги, положил их на стол, придвинул стул, вытащил из-под кровати чемодан и водрузил его на стул. Затем вынул из кармана вечное перо, снял с него колпачок и положил рядом с бумагой. -- Его не сегодня-завтра должны прислать. Мальчик уселся на чемодан и взял перо. -- Такие ружья продаются в скобяной лавке Уотса, -- заметил он. -- Если то, которое мы заказывали, в ближайшее время не придет, купим у него, -- сказал Сноупс. -- Кстати, когда мы сделали заказ? -- Во вторник на прошлой неделе, -- бойко отвечал мальчик. -- Я записал. -- Ну, значит, скоро пришлют. Ты готов? Мальчик склонился над бумагой. -- Да, сэр. Сноупс вынул из кармана брюк сложенный листок, развернул его и прочел: -- Индекс сорок восемь. Мистеру Джо Батлеру, Сент-Луис, Миссури, -- и через плечо мальчика стал следить за его пером. -- Правильно, у верхней кромки. Так. Мальчик отступил от края примерно на два дюйма и аккуратным ученическим почерком принялся выводить то, что диктовал ему Сноупс, лишь изредка останавливаясь и спрашивая, как пишется то или иное слово. г "Я один раз решил что постараюсь вас забыть. Но я не могу забыть вас потому что вы не можете забыть меня. Сегодня я видел свое письмо в вашей сумке. Я каждый день могу протянуть руку и дотронуться до вас вы об этом не знаете. Просто вижу как вы идете по улице и знаю что я знаю что вы знаете. Однажды мы оба будем знать вместе когда вы привыкнете. Вы сохранили мое письмо но вы не ответили. Это признак..." Мальчик дописал страницу до конца. Сноупс убрал первый лист, положил второй и монотонным, лишенным интонации голосом продолжал диктовать: "...что вы меня не забыли иначе вы бы его не стали хранить. Я думаю о вас ночью как вы идете по улице словно я грязь под ногами. Я могу вам кое-что сказать вы удивитесь я знаю про вас больше чем то как вы ходите по улице в одежде. Когда-нибудь я скажу и вы тогда не будете удивляться. Вы проходите мимо меня и не знаете а я знаю. Когда-нибудь вы узнаете. Потому что я вам скажу". -- Все, -- сказал Сноупс, и мальчик отступил к нижнему краю страницы. -- "Искренне ваш Хэл Вагнер. Индекс двадцать четыре". -- Он снова заглянул мальчику через плечо. -- Правильно. Промокнув последнюю страницу, он взял и ее. Мальчик надел на перо колпачок и отодвинул стул. Сноупс вытащил из пиджака маленький бумажный кулек. Мальчик невозмутимо взял кулек. -- Премного благодарен, мистер Сноупс. -- Он открыл кулек и, скосив глаза, заглянул внутрь. -- Странно, что это духовое ружье до сих пор не пришло. -- Действительно, -- согласился Сноупс. -- Не понимаю, почему его нет. -- Может, оно на почте затерялось, -- высказал предположение мальчик. -- Возможно. Скорей всего, так оно и есть. Я завтра им еще раз напишу. Мальчик поднялся из-за стола и остановился, глядя на Сноупса вкрадчивыми невинными глазами из-под соломенно-желтых волос. Он вынул из кулька конфету и принялся без всякого удовольствия ее жевать. -- Я, пожалуй, попрошу папу сходить на почту и узнать, не потерялось ли оно. -- Не надо, -- поспешно отозвался Сноуцс. -- Подожди немного, я сам этим делом займусь. Мы его непременно получим. -- Папе ничего не стоит туда сходить. Как только он вернется домой, он сразу же пойдет и узнает. Я его хоть сейчас разыщу и попрошу, чтоб он сходил. -- Ничего у него не получится, -- отвечал Сно-упс. -- Предоставь это дело мне. Уж я-то твое ружье получу, можешь не сомневаться. -- Я ему скажу, что я у вас работал. Я все письма наизусть помню, -- сказал мальчик. -- Нет, нет, обожди, я сам все сделаю. Завтра с утра пойду на почту. -- Хорошо, мистер Сноупс. -- Он снова без всякого удовольствия съел конфету и пошел к двери. -- Я эти письма все до одного запомнил. Бьюсь об заклад, что могу сесть и снова все написать. Об заклад бьюсь, что могу. Скажите, пожалуйста, мистер Сноупс, кто такой Хэл Вагнер? Он в Джефферсоне живет? -- Нет, нет, ты его не знаешь. Он почти никогда не бывает в городе. Потому-то я его дела и веду. А ружьем я займусь, обязательно займусь. В дверях мальчик помедлил. -- Такие ружья в скобяной лавке Уотса продаются. Очень хорошие. Мне очень хочется такое ружье. Очень хочется, сэр. -- Да, да, -- повторил Сноупс, -- наше будет здесь завтра. Подожди немножко, я уж позабочусь, чтобы ты его получил. Мальчик вышел. Сноупс запер дверь и постоял возле нее, опустив голову, сжимая и разжимая кулаки и треща суставами. Потом он сжег над камином сложенный листок бумаги и растер ногой пепел. Достав нож, он срезал с первой страницы письма адрес, со второй подпись, сложил обе страницы и сунул в дешевый конверт. Потом запечатал конверт, приклеил марку и левой рукой печатными буквами старательно вывел адрес. Вечером он отнес письмо на станцию и опустил в ящик почтового вагона. На следующий день Вирджил Бирд застрелил пересмешника, который пел на персиковом дереве в углу двора. 5  Временами, слоняясь без дела по усадьбе, Саймон смотрел на простирающиеся вдали луга, где паслись упряжные лошади, с каждым днем все больше терявшие свою гордую осанку от праздности и отсутствия ежедневного ухода, или проходил мимо каретника, где неподвижно стояла коляска, укоряюще задрав кверху дышло, а висящие на гвозде пыльник и цилиндр медленно и терпеливо собирали пыль, тоже заждавшись в безропотном вопросительном молчанье. И в эти минуты, когда он, жалкий и немного сгорбленный от бестолкового упрямства и от старости, стоял на просторной, увитой розами и глициниями веранде, неизменной в своем безмятежном покое, и наблюдал, как Сарторисы приезжают и уезжают на машине, от которой джентльмен былых времен мог бы только пренебрежительно отвернуться и которой любой босяк мог владеть, а любой остолоп -- управлять, ему казалось, что рядом с ним стоит Джон Сарторис и его бородатое лицо с ястребиным профилем выражает высокомерное и тонкое презренье. И когда он стоял, озаренный косыми лучами предвечернего солнца, которое, склоняясь к закату, обходило южную сторону крыльца, а воздух, напоенный тысячью пьянящих ароматов народившейся весны, звенел полусонным гудением насекомых и неумолчным щебетом птиц, до Айсона, появлявшегося в прохладном дверном проеме или за углом, доносилось монотонное бормотание деда, полное ворчливого недоумения и досады, и Айсом шел на кухню, где, мурлыкая бесконечную мелодию, неустанно трудилась его невозмутимая мать. -- Дедушка опять со Старым Хозяином разговаривает, -- сообщал ей Айсом. -- Дай мне картошки, мама. -- А что, мисс Дженни тебе нынче никакой работы не нашла? -- спрашивала Элнора, подавая ему картошку. -- Нет, мэм. Она опять на этом ихнем томобиле уехала. -- Еще слава Богу, что мистер Баярд и тебя вместе с ней не прихватил. Ну, а теперь проваливай из кухни. Я уже вымыла пол, а ты тут опять наследишь. В эти дни Айсом часто слышал, как дед его беседует с Джоном Сарторисом; в конюшне, возле цветочных клумб или на газоне он ворчливо толковал что-то этой дерзкой тени, властвовавшей над домом, над жизнью всех домашних и даже надо всей округой, которую пересекала построенная им железная дорога, казавшаяся издали совсем крохотной. Миниатюра эта, выписанная точно и четко, напоминала декорацию спектакля, поставленного для развлечения человека, чья упрямая мечта так ядовито и лукаво смеялась над ним, пока сама оставалась нечистой, теперь же, когда мечтатель освободился от низменности своей гордыни и столь же низменной плоти, засияла чистотой и благородством. --