лек из левого кармана перочинный нож, палку, на которой была намотана грядная бечевка, коротенький кожаный ремешок с ржавой и явно негодной пряжкой и, наконец, засаленную записную книжку с загнутыми углами. Укладывая все остальное обратно в карман, он уронил ремешок, нагнулся, поднял его, после чего быстрым шепотом обменялся несколькими словами с проповедником. Затем раскрыл записную книжку, принялся ее листать и листал до тех пор, покуда проповедник, нагнувшись и заглянув ему через плечо, не нашел нужную страницу и не ткнул в нее пальцем. -- Сколько там всего, преподобный?-- нетерпеливо осведомился старый Баярд. - Брат Мур сейчас назовет вам итог, - произнес проповедник нараспев. Брат Мур остолбенелым взглядом уставился в страницу и пробормотал нечто совершенно невнятное. -- Что?! -- вскричал старый Баярд, приложив к уху ладонь. -- Заставьте его говорить, -- сказал Саймон. -- Никто не может разобрать, что он там болтает. - Громче! - проревел проповедник, начинающий терять терпение. -- Шестьдесят семь долларов и сорок центов, - объявил, наконец, брат Мур. Старый Баярд с грохотом отъехал назад на стуле и целую минуту не переставая изрыгал страшные ругательства, а Саймон тем временем исподтишка встревожено на него поглядывал. Потом старый Баярд встал, протопал по веранде и, все еще не переставая ругаться, скрылся в доме. Саймон облегченно вздохнул. Депутация снова зашевелилась, а брат Мур проворно ретировался в задние ряды. Проповедник между тем по-прежнему сохранял напыщенный и глубокомысленный вид. -- Куда девались эти деньги? -- полюбопытствовала мисс Дженни. - Они и в самом деле у тебя были? -- Это они так говорят, -- отвечал Саймон. - Что ты с ними сделал? -- Не беспокойтесь,-- успокоил Саймон. - Я как бы отдал их взаймы. -- Держу пари, что так оно и есть, .-- сухо сказала мисс Дженни. -- Держу пари, что они у тебя долго не задержались. Эти люди заслуживают того, чтобы навсегда лишиться своих денег, раз они дали их тебе на сохранение. Кому ты дал их взаймы? -- О, мы с полковником это давным-давно уладили, -- небрежно отвечал Саймон. Старый Баярд снова протопал по прихожей и появился на веранде, размахивая чеком. -- Берите! --скомандовал он. Проповедник ; по дошел к перилам, взял чек, сложил его и сунул к себе в карман. -- И если у вас хватит ума еще раз дать ему деньги, не вздумайте снова являться ко мне, слышите? -- Он бросил яростный взгляд на депутацию, потом на Саймона. -- В следующий раз, когда ты украдешь деньги и придешь просить, чтоб я их заплатил, я велю тебя арестовать и самолично отдам тебя под суд. Выведи отсюда этих черномазых! Депутация дружно двинулась было с места, но проповедник повелительным жестом ее остановил и еще раз посмотрел на Саймона. -- Дьякон Строзер, -- провозгласил он, -- в качестве посвященного в духовный сан пастыря бывшей первой баптистской церкви и вновь призванного пастыря имеющей быть построенной второй баптистской церкви, а также председателя сего комитета, я восстанавливаю вас в должности дьякона вышеозначенной имеющей быть построенной второй баптистской церкви. Аминь. Полковник Сарторис и милостивая государыня, доброго здоровья. И с этими словами он повернулся и увел свой комитет со сцены. -- Слава богу, мы теперь можем выкинуть все это из головы, -- сказал Саймон и, удовлетворенно кряхтя, опустился на верхнюю ступеньку веранды. -- Запомни, что я тебе сказал, -- угрожающим тоном проговорил старый Баярд. -- Еще один раз... Но Саймон уже поворачивал голову в ту сторону, куда проследовал церковный совет. -- Смотрите, -- сказал он. -- Чего же им теперь-то надо? Оказалось, что члены комитета вернулись и робко выглядывают из-за угла. -- Ну, чего вам еще? -- вопросил старый Баярд. Они снова попытались вытолкнуть вперед брата Мура, но он на сей раз одержал над ними верх. Наконец заговорил сам проповедник: -- Вы забыли сорок центов, белый человек. -- Что?! -- Он говорит, что вы должны им еще сорок центов! -- прокричал Саймон. Старый Баярд в ярости завопил, мисс Дженни зажала руками уши, а члены комитета в почтительном ужасе, вращая глазами, слушали, как старый Баярд, взмыв на недосягаемую высоту, обрушился оттуда на Саймона. -- Отдай им эти сорок центов и убери их отсюда! -- кричал он. -- А если ты еще раз посмеешь привести их сюда, я всю вашу шайку кнутом разгоню! -- Господи Боже мой, полковник, вы же сами знаете, что у меня никаких сорока центов нету. Неужели они не могут обойтись без них, раз уж им все остальное отдали? -- Неправда, они у тебя есть, -- сказала мисс Дженни. -- Вчера я заказала тебе башмаки, и у тебя осталось полдоллара. Саймон с обидой и изумлением па нее взглянул. -- Отдай им деньги, -- приказал старый Баярд. Саймон медленно сунул руку в карман, вытащил полдоллара и стал медленно вертеть монету на ладони. -- А вдруг эти деньги мне понадобятся, полковник? -- возразил он. -- Уж их-то они могли бы мне оставить -- Отдай им деньги! По-моему, ты можешь уплатить хотя бы эти сорок центов! -- проревел старый Баярд. Саймон нехотя поднялся, и проповедник подошел к нему. -- А где же десять центов сдачи? -- спросил Саймон и не расставался со своей монетой до тех пор, пока ему не вручили два пятицентовика. После этого комитет удалился. -- Ну, а теперь говори, куда ты девал эти деньги, -- сказал старый Баярд. -- Дело было так, сэр, -- с готовностью начал Саймон. -- Я отдал эти деньги взаймы. Мисс Дженни встала. -- О господи, опять все сначала! -- проговорила она, уходя. Сидя у освещенного солнцем окна своей комнаты, она еще долго слышала, как в дремотном воскресном воздухе то поднимался, то снова затихал яростный рев старого Баярда и мягкий вкрадчивый голос Саймона. В саду оставалась еще одна роза, одна-единственная роза. Она продолжала цвести в эти безотрадные дни позднего лета, и хотя виргинская хурма давно уже вывесила свои миниатюрные солнца на ветвях, с которых фестонами свисали гусеницы, между тем как нисса, клен и гикори уже две недели красовались в золотисто-алом уборе, хотя мороз уже дважды обводил своим белым карандашом травинки, среди которых, подобно восьмидесятилетним старцам, сидели на корточках деды кузнечиков, а солнечные полдни благоухали сассафрасом, она все еще цвела -- перезрелая, величественно яркая, как угасающая бутафорская звезда. Эти дни мисс Дженни работала в саду, надев теплый свитер, и в ее запачканной землею перчатке поблескивал садовый совок. -- Эта роза похожа на некоторых моих знакомых женщин, -- сказала она. -- Она просто не умеет элегантно сдать свои позиции и сделаться бабушкой. -- Пусть она до конца использует лето, -- сказала Нарцисса. На ней было темное шерстяное платье, она тоже держала в руках совок и безмятежно плелась вслед за порывистой, нетерпеливо ворчащей мисс Дженни, не делая ровно ничего. Меньше, чем ничего, меньше, чем даже Айсом, потому что она деморализовала Айсома, который тотчас же молча присягнул на верность бездеятельному левому крылу. -- Она тоже имеет право на лето. -- Некоторым людям невдомек, что их лету пришел конец, -- отозвалась мисс Дженни. -- Бабье лето не оправдание для старческого слабоумия. -- Но ведь это еще не старость. -- Возможно. Когда-нибудь ты сама убедишься. -- Ах, когда-нибудь. Я пока еще не совсем готова стать бабушкой. -- Однако ты уже на верном пути. -- Мисс Дженни осторожным и умелым движением выкопала совком луковицу тюльпана, очистила корни от налипших комков земли и продолжала: -- Баярдов у нас в роду было более чем достаточно. Пожалуй, на этот раз можно назвать его Джоном. -- Вы так думаете? -- Да, -- сказала мисс Дженни. -- Мы назовем его Джоном. Эй, Айсом! Хлопкоочистительная фабрика работала уже целый месяц, загруженная хлопком с полей Сарторисов, а также плантаторов с другого конца долины и разбросанных по склонам холмов участков мелких издольщиков. Свою землю Сарторисы сдавали в аренду за долю урожая. Большинство арендаторов уже собрали хлопок и позднюю кукурузу; и вечерами, когда безветренный воздух бабьего лета был напоен острой, как запах осеннего дыма, древней печалью, Баярд с Нарциссой ездили на опушку леса к ручью, куда негры свозили сорго и где они совместно гнали из него свой общий запас патоки на зиму. Один из негров -- своего рода патриарх среди арендаторов -- владел мельницей и мулом, который приводил в движение мельницу. Этот негр перемалывал сорго и наблюдал за варкой сока, взимая в свою пользу десятую часть, и, приезжая туда, Баярд с Нарциссой всякий раз видели, как мул медленно и терпеливо тащится по кругу, с хрустом давя ногами пересохшую сердцевину стеблей, а один из внуков патриарха закладывает их в дробилку. Мул все ходил и ходил по кругу, осторожно ступая узкими, как у оленя, ногами по скрипучей сердцевине; шея его, подобно куску резинового шланга, послушно изгибалась в хомуте, стертые, изъязвленные бока поднимались и опускались, уши безжизненно свисали, и, прикрыв бледными веками злобные глаза, он, казалось, дремал, усыпленный собственным монотонным движением. Какому-нибудь Гомеру хлопковых полей следовало бы сложить сагу про мула и его роль в жизни Юга. Именно он, больше чем какой-либо иной одушевленный или неодушевленный предмет, благодаря полному равнодушию к окружающей жизни, которая сокрушала сердца мужчин, и злобной, но терпеливой озабоченности сегодняшним днем сохранил неизменную верность этой земле, когда все остальное дрогнуло под натиском безжалостной колесницы обстоятельств; именно он вызволил поверженный Юг из-под железной пяты Реконструкции и снова преподал ему уроки гордости через смирение и мужество, через преодоление невзгод; именно он совершил почти невозможное в безнадежной борьбе с неизмеримо превосходящими силами благодаря одному только мстительному долготерпению. Ни на отца, ни на мать он не похож, сыновей и дочерей у него нет и никогда не будет, он мстителен и терпелив (всем известно, что он готов покорно и терпеливо работать на вас десять лет подряд ради удовольствия единожды лягнуть вас ногой); одинок, но не горд, самостоятелен, но не тщеславен, и голос его -- это насмешка над самим собой. Отщепенец и пария, он не имеет ни друга, ни жены, ни наложницы, ни возлюбленной; обреченный на безбрачие, он неуязвим, и нет для него ни столпа, ни пещеры в пустыне; его не осаждают соблазны, не терзают сны и не утешают видения; вера, надежда и милосердие -- не его удел. Мизантроп, он без всякой награды шесть дней в неделю работает на существо, которое он ненавидит, прикованный цепями к другому существу, которое он презирает, и проводит седьмой день, пиная ногами себе подобных и получая в свою очередь пинки от них. Не понятый даже погонщиком-негром, существом, чьи побуждения и умственная деятельность так разительно сходны с его собственными, он совершает чуждые своей природе поступки в чуждой для себя среде, и, наконец, все наследие этого кроткого существа вместе с его душой отбирают у него и на фабрике варят из них клей. Уродливый, неутомимый и упрямый, он недоступен уговорам, льстивым посулам и обещаниям; он выполняет свои однообразные скромные обязанности, не жалуясь и не получая в награду ничего, кроме побоев. Живого, его волокут по земле как предмет всеобщего презрения, умершему, ему не оказывают почестей, и вот, невоспетый и неоплаканный, он выбеливает свои оскверненные кости среди заржавленных жестянок, битой посуды и изношенных автомобильных шин на склонах пустынных холмов, не ведая о том, что плоть его возносится в голубизну небес в зобу у стервятников. Когда они приближались, до них прежде всего доносился скрежет и завывание мельницы, а если ветер дул в их сторону -- острый, тонкий, волнующий запах брожения и кипящей патоки. Баярд любил этот запах, и они подъезжали и ненадолго останавливались, и парень, закладывая сорго в дробилку, украдкой наблюдал за ними, пока они смотрели на терпеливого мула и на старика, склонившегося над бурлящим котлом. Иногда Баярд подходил к нему побеседовать, а Нарцисса оставалась в автомобиле, окутанная ароматами осеннего созревания и их неуловимой глубокою грустью, и тогда взгляд ее задумчиво останавливался на высоком, худощавом, трагически юном Баярде и сгорбленном от старости негре, и незаметно для мужа она обволакивала его безмятежно спокойными волнами своей привязанности. Потом Баярд приходил и садился с ней рядом, и она касалась рукой его грубой одежды так легко, что он этого даже не чувствовал, и они возвращались обратно по заросшей дороге, окаймленной трепещущим лесом, и вот уже скоро над пожелтевшими акациями и дубами, огромный, простой и неизменный, возникал старинный белый дом, а над последней линией холмов на самом горизонте, зрелый, словно сыр, поднимался оранжевый диск осенней луны. Иногда они уезжали домой совсем затемно. Мельница уже не работала, и ее длинное неподвижное крыло пересекало освещенное отсветами костра небо. Мул жевал жвачку в конюшне, или топтался, обнюхивая пустую кормушку, или дремал стоя, не ведая о завтрашнем дне, а у костра мелькало множество теней. Здесь собрались все негры -- женщины и старики сидели на хрустящих подстилках из сорго вокруг костра, в который кто-нибудь подбрасывал раздавленные стебли до тех пор, пока языки пламени бешено взмывали к верхушкам деревьев, золотя и без того сверкающие золотом листья; а юноши, девушки и дети сидели на корточках и, притихшие, словно зверюшки, молчаливо смотрели в огонь. Иногда они начинали петь, выводя дрожащие бессловесные мелодии, в которых жалобный минор сливался с мягкими басами в стародавнем и печальном ожидании, и их сосредоточенные темные лица с неподвижно застывшими губами медленно склонялись к костру. Но когда появлялись белые люди, пение умолкало, и, лежа или сидя вокруг огня, над которым бурлил закоптевший котел, они переговаривались прерывистыми журчащими высокими голосами, брызжущими грустным весельем, между тем как в тени средь шуршащих стеблей хихикали и шептались юноши и девушки. Кто-нибудь из них, а иногда и оба обязательно заходили в кабинет к старому Баярду и мисс Дженни. Там теперь целыми днями топился камин, и все четверо сидели вокруг огня -- мисс Дженни под лампой с ежедневной бульварной газеткой; старый Баярд, уперев в каминную решетку ноги в домашних туфлях, в ореоле сигарного дыма; возле его стула, беспокойно подрагивая во сне, дремал его старый сеттер, быть может, заново переживая славные стойки далекого прошлого или еще более давние времена своей собачьей юности, когда весь мир был полон запахов, горячивших кровь тощего неуклюжего щенка, а гордость еще не научила его сдержанности; и между ними Нарцисса и Баярд -- Нарцисса, невозмутимо спокойная, мечтала при свете камина, а молодой Баярд курил папиросы, угрюмый, словно посаженный на цепь пес. Потом старый Баярд швырял в камин сигару, опускал ноги на пол, сеттер просыпался, поднимал голову, хлопал глазами и так сладко зевал, что Нарцисса, глядя на пего, тоже никак не могла удержаться от зевоты. -- Ну что, Дженни? Мисс Дженни откладывала в сторону газету и вставала. -- Разрешите, я схожу, -- говорила Нарцисса. Но мисс Дженни никогда ей этого не разрешала и вскоре возвращалась с подносом и тремя бокалами, и тогда старый Баярд отпирал конторку, доставал графин с серебряной пробкой и, словно исполняя какой-то ритуал, старательно готовил три порции пунша. Однажды Баярд уговорил Нарциссу надеть его старую гимнастерку, брюки и сапоги и пойти с ним охотиться на опоссума. Кэспи с грязным фонарем и висящим на плече коровьим рогом и Айсом с джутовым мешком, с топором и четырьмя темными, рвущимися на поводках гончими ждали их у ворот, и все четверо двинулись к лесу, шагая меж призрачных стогов кукурузы, где Баярд каждый день вспугивал стайку куропаток. -- Где сегодня начнем, Кэспи? -- спросил Баярд. -- На задах у дядюшки Генри. Там сидит один в винограднике за хлопковым сараем. Блю еще вчера вечером его туда загнал. -- Откуда ты знаешь, что он сегодня будет там сидеть, Кэспи? -- спросила Нарцисса. -- Он вернется, -- уверенно отвечал Кэспи, -- он и сейчас там, вылупил глаза на наш фонарь и уши навострил -- есть у нас собаки или нет. Они перелезли через забор, и Кэспи нагнулся и поставил фонарь на землю. Собаки вертелись и дергались у него под ногами, фыркая и рыча друг на друга. -- Эй, Руби! Стой спокойно. Ни с места, дуреха ты этакая! -- покрикивал он, спуская собак с поводков. Собаки, подвывая, дергали за сворки, и в глазах у них, словно рябь на воде, мерцали яркие отсветы фонаря. Потом они мгновенно и беззвучно растворились в темноте. -- Не трогайте их, пускай посмотрят, есть он там или нет, -- сказал Кэспи. Из тьмы на высокой ноте трижды протявкала собака. -- Это тот молодой щенок. Он просто так, голос подает. Ничего он еще не учуял. Высоко в подернутом дымкою небе плавали тусклые звезды; воздух еще не остыл, и земля была теплой на ощупь. Ровный свет фонаря очертил вокруг них аккуратный круглый оазис, и весь мир -- чаша, полная смутно мерцающей мглы под бескрайним сводом косматых звезд, -- казалось, имел только одно измеренье. Фонарь коптил, испуская пахучие струи тепла. Кэспи поднял его с земли, прикрутил фитиль и снова поставил у ног. Из темноты донесся какой-то гулкий, сердитый и низкий звук. -- Это он, -- проговорил Айсом. -- Да, это Руби, -- согласился Кэспи, поднимая фонарь. -- Она его учуяла. Молодой пес снова затявкал, отчаянно и истерично, потом опять послышался ровный и низкий вой. Нарцисса взяла Баярда под руку. -- Не торопитесь, -- сказал ей Кэспи. -- Они его еще не загнали. Давай, пес! -- Молодая собака перестала лаять, но другая время от времени все еще тявкала на одной резкой ноте. -- Давай, пес! Спотыкаясь в бороздах, они пошли за раскачивающимся фонарем Кэспи, и темноту внезапно прорезал короткий отрывистый вой -- звуча на четырех нотах, он нарастал в неистовом крещендо. -- Теперь они его загнали, -- сказал Айсом. -- Точно, -- согласился Кэспи. -- Пошли. Держи его, пес! Нарцисса вцепилась в руку Баярда, и они побежали по сырой траве, перескочили еще через какой-то забор и понеслись дальше, в заросли деревьев. Впереди во тьме засверкали чьи-то глаза, снова раздался дружный лай, прерываемый отчаянным визгом, в полутьме заметались тени, и вокруг них запрыгали собаки. -- Он там, наверху, -- сказал Кэспи. -- Старый Блю его видит. -- Там с ними еще пес дядюшки Генри, -- заметил Айсом. Кэспи крякнул. -- Так я и знал. У него уже нет сил гоняться за опоссумом, но пусть только другая собака загонит его на дерево -- и он уж тут как тут. Он поставил фонарь себе на голову и начал всматриваться в опутанное лозою деревцо, и Баярд тоже направил туда луч своего карманного фонарика. Три взрослые гончие и дряхлый, словно траченный молью пес дядюшки Генри сидели тесным кружком вокруг дерева, время от времени принимаясь гавкать и лаять, а щенок не переставая истерически тявкал. -- Пни его ногой, чтоб замолчал, -- скомандовал Кэспи. -- Эй, Джинджер, заткни пасть! -- крикнул Айсом. Положив на землю топор и мешок, он поймал щенка и зажал его у себя между колен. Кэспи с Баярдом медленно обходили дерево среди застывших в напряжении собак. Нарцисса шла за ними. -- Там такая густая лоза... -- сказал Кэспи. -- Вот он! -- неожиданно крикнул Баярд. -- Я его нашел. Он направил на дерево фонарик; Кэспи подошел, встал у него за спиной и посмотрел через его плечо. -- Где он? Ты его видишь? -- спросила Нарцисса. -- Да, это он, -- подтвердил Кэспи. -- Вот он. Руби не врет. Раз она сказала, что он тут, значит, так и есть. -- Где он, Баярд? -- снова спросила Нарцисса. Он поставил ее впереди себя, направил луч фонарика на дерево над ее головой, и тотчас же две красноватые точки на расстоянии меньше спички друг от друга сверкнули ей из густого переплетения лозы, мигнули, исчезли и загорелись опять. -- Он шевелится, -- сказал Кэспи. -- Это молодой опоссум. Поди-ка вытряхни его оттуда, Айсом. Баярд направил фонарик прямо в глаза зверя, а Кэспи поставил фонарь на землю и согнал к своим ногам собак. Айсом забрался на дерево и исчез в густой лозе, но за его передвижениями можно было следить по качающимся веткам и по возгласам, которыми он, тяжело дыша, одновременно запугивал, упрашивал и улещивал опоссума. -- Послушай, ты, -- ворчал он, -- ты не бойся, тебе совсем не будет больно, я тебе ничего худого не сделаю, я только в котел тебя брошу. Берегитесь, мистер, я уже тут, наверху. Он закопошился, потом утих, и стало слышно, как он осторожно перебирает ветки. -- Вот он, -- вдруг крикнул Айсом. -- Теперь держите собак! -- Он маленький? -- спросил Кэспи. -- Не знаю. Вижу пока только морду. Смотри за собаками. Верхушка деревца начала бешено трястись, между тем как Айсом, раскачивая ветки, вопил все громче и громче. -- Идет! -- крикнул он, и какой-то бесформенный комок начал медленно и неуклюже переваливаться с одной ветки на другую, потом остановился, и собаки напряженно завизжали. Комок опять покатился вниз, и луч Баярдова фонарика осветил его в ту минуту, когда он с глухим стуком шлепнулся на землю и тотчас исчез в водовороте собачьих тел. Кэспи и Баярд с криками бросились в самую гущу, с трудом растащили собак, и в круглом световом пятне карманного фонаря Нарцисса увидела маленького зверька, который, скрючившись, лежал на боку, закрыв глаза и сложив на груди розовые лапки, напоминавшие ручки ребенка. Она с жалостью и отвращением смотрела на это неподвижное существо -- воистину парадокс природы -- с лисьим оскалом, человеческими руками и с длинным крысиным хвостом. Айсом соскочил с дерева, Кэспи передал ему поводки всех трех нервно повизгивающих псов, поднял топор и под испуганно любопытным взглядом Нарциссы положил топор на шею зверька, придавил ногами оба конца топорища и дернул опоссума за хвост... Нарцисса кинулась прочь, зажав рукою рот, но тут же остановилась, наткнувшись на глухую стену тьмы, и, дрожа от тошноты, смотрела, как остальные двигались вокруг фонаря. Потом Кэспи отогнал собак и с такой силой ткнул ногой престарелого пса дядюшки Генри, что тот с леденящим кровь изумленным воем отлетел в сторону, после чего Айсом взвалил на плечи мешок, а Баярд оглянулся в поисках жены. -- Нарцисса? -- Я здесь, -- отвечала она. -- Это первый, а сегодня мы должны взять их дюжину -- не меньше, -- сказал он, подходя к ней. -- Нет, нет, -- в ужасе содрогнулась Нарцисса. Он пристально посмотрел на нее, направив ей прямо в лицо луч своего фонарика. Она подняла руку и отвела его в сторону. -- Что с тобой? Ты уже устала? -- Нет... я только.. Пойдем, они уходят. Кзспи повел их в лес. Под ногами шуршали сухие листья и раздавался хруст ветвей. Свет фонаря вырывал из тьмы деревья; над головой среди редеющей листвы в смутном небе плыли тусклые звезды. Собаки бежали впереди, а охотники шагали следом среди маячивших во мгле стволов, оступались в канавы, где в свете фонаря темнела на блестящем песке похожая на огромные ножницы тень от длинных ног Кэспи, и сквозь колючие цепкие заросли продирались на другую сторону канавы. -- Надо держаться подальше от ручья, -- заметил Кэспи. -- Если они наткнутся на енота, их до утра домой не загонишь. Он снова двинулся к опушке, и все четверо выбрались из леса, пересекли заросший бородачевником луг, где пахло солнцем и пылью, от которой свет фонаря нимбом расплывался по краям. -- Давай, пес! Они опять вошли в лес. Нарцисса начала уставать, но Баярд шел впереди, с великолепным пренебрежением отметая такую возможность, и она, не жалуясь, следовала за ним. Наконец откуда-то издалека до них донесся дребезжащий крик. Кэспи остановился. -- Посмотрим, куда он идет. Стоя в темноте, в печальной сырой прохладе поздней осени, среди умирающих деревьев, они прислушались. -- Эгей! -- густым басом крикнул Кэспи. -- Держи его! Собака отозвалась, и они снова медленно двинулись вперед, временами останавливаясь и прислушиваясь. Собака продолжала лаять; теперь до них доносилось уже два голоса, которые, казалось, по кругу обходили их путь. -- Эгей! -- снова крикнул Кэспи, и голос его замирающим эхом отозвался в деревьях. Они шли вперед. Собаки снова подали голос, где-то сбоку от того места, откуда донесся первый крик. -- Он заводит их туда, откуда пришел, -- сказал Кэспи. -- Давайте подождем, пока они толком след возьмут. Он опустил на землю фонарь и сел на корточки рядом, Айсом свалил с себя мешок и тоже присел на корточки, а Баярд уселся, прислонившись к дереву, и потянул за собой Нарциссу. Собаки снова залаяли, теперь немного ближе. Кэспи всматривался в темноту, откуда доносился лай. -- Не иначе как они нашли енота, -- сказал Айсом. -- Может, и так. Горного. -- Он идет сюда, вон к тому остролисту? -- Похоже на то. Они сидели не шевелясь и слушали. -- Будет дело, -- сказал Кэспи. -- Эгей! В воздухе теперь повеяло прохладой -- согретая солнцем земля начала остывать, и Нарцисса подвинулась ближе к Баярду. Он вынул из кармана пачку папирос, протянул одну Кэспи и закурил сам. Айсом сидел на корточках, вращая глазами в свете фонаря. -- Дайте мне тоже, пожалуйста, сэр, -- сказал он. -- Нечего тебе курить, парень, -- заметил Кэспи. Но Баярд дал Айсому папиросу, и он снова уселся на корточки, поджав тощие ноги, бережно держа в черной руке белую трубочку. Позади в кустах началась возня, послышалось испуганное подвывание, и в освещенном пространстве появился щенок; повизгивая, он робко терся об ногу Кэспи, и в глазах его блестели фосфорические огоньки. -- Ну, чего тебе? -- сказал Кэспи, гладя его по голове. -- Напугался там, что ли? Щенок неуклюже присел и, повизгивая, зарылся носом в ладонь Кэспи. -- Не иначе как он там медведя нашел, -- сказал Кэспи. -- Чего ж остальные псы не помогли тебе его словить? -- Бедняжечка, -- сказала Нарцисса. -- Он правда испугался, Кэспи? Иди ко мне, песик. -- Просто они ушли и бросили его одного, -- отвечал Кэспи. Щенок робко терся об его колени, потом подпрыгнул и лизнул ему лицо. -- Пшел вон! -- крикнул Кэспи и отшвырнул щенка. Тот неловко плюхнулся в сухие листья, вскочил на ноги, и тут собаки опять резко залаяли, лай их звонко и отчетливо прозвенел в темноте, щенок повернулся и, тявкая, понесся к ним. Собаки залаяли снова. Айсом и Кэепи прислушались. -- Да, сэр, -- заметил Кэспи, -- он точно к тому дереву идет. -- Ты, наверно, знаешь эти места как свой двор, правда, Кэспи? -- сказала Нарцисса. -- Да, мэм, знаю, как не знать. Я ведь с малых лет тут раз сто все кругом обошел. И мистер Баярд, он тоже все тут знает. Он тут все время охотился, почитай столько, сколько и я. Он и мистер Джонни -- оба вместе. Мисс Дженни послала мепя с ними, когда им первый раз ружье дали, и я еще ту одностволку веревочкой перевязывал. Помните ту одностволку, мистер Баярд? Здорово она стреляла. А сколько мы в этих лесах черных белок перебили! Да и кроликов тоже. Баярд сидел прислонившись к стволу. Он смотрел на верхушки деревьев, на далекое блеклое небо, и папироса медленно догорала у него в руке. Нарцисса взглянула на его мрачный профиль, четко обрисованный в свете фонаря, и теснее прижалась к нему. Но он не шелохнулся, и тогда она положила руку в его ладонь. Но рука его тоже осталась недвижимой и холодной, и он опять ушел от нее в пустынные высоты своего отчаяния. А Кэспи густым и низким голосом уже снова неторопливо произносил какие-то лишенные согласных слова, и в его речи сквозила мягкая печаль. -- Да, мистер Джонни здорово стрелял. Помните, в тот раз, когда мы с вами и с ним... Баярд встал, бросил папиросу и старательно затоптал ее ногой. -- Пошли, -- сказал он. -- Видно, им его не загнать. Он помог Нарциссе подняться, повернулся и пошел вперед. Кэспи тоже встал, отвязал коровий рог и приложил его к губам. Чистый тоскливый звук, нарастая, долго звучал у них в ушах, потом отозвался гулким эхом и замер, бесследно растаяв в немой темноте. Была уже полночь, когда они, оставив Кэспи и Айсома у дверей их хижины, пошли по тропинке к дому. Вскоре из тьмы возник сарай и между стройными, почти оголенными деревьями на фоне подернутого дымкой неба появился дом. Баярд открыл калитку, Нарцисса прошла в сад, он последовал за ней, закрыл калитку, повернулся, увидел, что она стоит рядом, и тоже остановился. -- Баярд, -- прошептала она, наклоняясь к нему, и тогда он обнял ее и стоял, глядя поверх ее головы в небо. Она взяла его лицо обеими руками, притянула к себе, но губы его были холодны, и, ощутив на них горький вкус обреченности и рока, она на минуту прижалась к нему, уронив голову ему на грудь. После этого она ни за что не соглашалась ходить с ним на охоту. Он стал ходить один и, возвращаясь уже перед рассветом, бесшумно раздевался и осторожно проскальзывал в постель. Когда он затихал, Нарцисса прижималась к нему теплым сонным телом и тихонько произносила его имя. Так они лежали, обнявшись в темноте, ненадолго укрытые от его отчаяния и отгородившиеся от его неизбежной судьбы. 2  -- Итак, -- с живостью заметила мисс Дженни за супом, -- ваша жена вас покинула, и теперь вы наконец нашли время навестить родственников. Хорес улыбнулся. -- По правде говоря, я приехал к вам чего-нибудь поесть. Сомневаюсь, чтобы даже одна женщина из десяти обладала способностью вести хозяйство, а что до меня, то я наверняка не домосед. -- Вы хотите сказать, что даже у одного мужчины из десяти не хватит ума жениться на хорошей кухарке, -- поправила его мисс Дженни. -- Может быть, у них как раз ровно столько ума и уважения к другим, чтобы не портить хороших кухарок, -- предположил он. -- Да, -- согласился молодой Баярд, -- даже кухарка бросает работу, когда выходит замуж. -- Что правда, то правда, -- подтвердил Саймон. Облаченный в накрахмаленную рубашку без воротника и в воскресные брюки (был день Благодарения), он стоял, картинно прислонись к буфету, и в добавление к своим обычным запахам издавал еще еле уловимый запах виски. -- Когда мы с Ефронией поженились, то мне за первые два месяца пришлось четырежды искать ей место. -- Саймон, наверное, женился на чужой кухарке, -- заметил доктор Пибоди. -- По-моему, лучше жениться на чужой кухарке, чем на чужой жене, -- отрезала мисс Дженни. -- Перестаньте, мисс Дженни, -- укоризненно заметила Нарцисса. -- Прошу прощения, -- тотчас отозвалась мисс Дженни. -- Я это не по вашему адресу сказала, Хорес, мне просто так в голову пришло. Я говорила с вами, Люш Пибоди. Вы думаете, что если вы шестьдесят лет подряд обедаете за нашим столом в день Благодарения и на рождество, то вам можно приезжать в мой дом, чтоб надо мной же издеваться? -- Перестаньте, мисс Дженни! -- повторила Нарцисса. Хорес положил ложку, и Нарцисса взяла под столом его руку. -- О чем вы там толкуете? -- Старый Баярд, у которого за вырез жилета была заткнута салфетка, опустил ложку и поднес к уху ладонь. -- Ни о чем, -- отвечал ему молодой Баярд, -- тетя Дженни опять пререкается с доктором. Пошевеливайся, Саймон. Саймон, с интересом прислушиваясь к перебранке, начал не спеша убирать со стола суповые тарелки. -- Да, -- продолжала мисс Дженни, -- если этот старый осел Билл Фолз намазал дегтем прыщик у Ба-ярда на физиономии и случайно его не убил, вы должны бегать по всей округе надувшись, как отравленный пес. А вы тут при чем? Ведь это не вы его вылечили. Может, вы эту штуку сами на него накликали? -- Саймон, не найдется ли у тебя куска хлеба или еще чего-нибудь, что мисс Дженни могла бы положить себе в рот? -- с невинным видом осведомился доктор Пибоди. Мисс Дженни, сверкнув на него глазами, с шумом откинулась на спинку стула. -- Эй, Саймон! Ты жив или нет? Саймон собрал тарелки и понес их из комнаты, гости сидели, стараясь не смотреть друг другу в глаза, а мисс Дженни, укрывшись за баррикадой из чашек, ваз, кувшинов и прочей посуды, продолжала неистовствовать. -- Билл Фолз... -- задумчиво повторил старый Баярд. -- Дженни, когда Саймон будет собирать ему корзинку, пусть зайдет ко мне в кабинет, у меня там кое-что для него припасено. Речь шла о пинте виски, которую всегда вручали старику Фолзу в день Благодарения и на рождество. В эти дни старик по ложечке оделял этим виски своих престарелых бездомных приятелей, и старый Баярд неизменно просил Дженни напомнить Саймону о том, чего никто из них никогда не забывал. -- Хорошо, -- согласилась она. Саймон появился с огромным серебряным кофейником, поставил его возле мисс Дженни и снова ушел на кухню. -- Кто хочет сейчас кофе? -- обратилась она ко всем. -- Баярд ни за что не сядет за стол без кофе. Вам налить, Хорес? -- Он отказался, и тогда, не глядя на доктора Пибоди, она сказала: -- А вы, конечно, выпьете чашечку. -- Если вас не затруднит, -- кротко отозвался оп. Подмигнув Нарциссе, он состроил похоронную мину. Мисс Дженни пододвинула к себе две чашки. Появился Саймон с огромным блюдом; он пронес его по комнате, изящно балансируя им у себя над головой, и торжественно водрузил на стол перед старым Баярдом. -- Боже мой, Саймон, где ты ухитрился достать в такое время года целого кита? -- спросил молодой Баярд. -- Да, это рыба так рыба, -- согласился Саймон. Рыба действительно была необыкновенная. Не меньше ярда в длину, с седельный чепрак шириной, ярко-красного цвета, она бесшабашно и лихо скалилась на блюде. -- Черт побери, Дженни, -- сердито проворчал старый Баярд. -- На что тебе эта дрянь? Кому вздумается набивать себе брюхо рыбой в ноябре, когда на кухне полно опоссумов, индеек и белок? -- Кроме тебя здесь есть еще люди, -- возразила она. -- Не хочешь -- не ешь. У нас дома всегда подавали рыбу. Но эту миссисипскую деревенщину даже под страхом смерти не отучишь от хлеба и мяса. Поди сюда, Саймон. Саймон, водрузив перед старым Баярдом стопку тарелок, подошел к мисс Дженни с подносом, и она поставила на него две чашки кофе, которые он подал старому Баярду и доктору Пибоди. Потом мисс Дженни налила чашку себе, а Саймон подал сахар и сливки. Старый Баярд, продолжая ворчать, резал рыбу. -- Я ничего не имею против рыбы в любое время года, -- сказал доктор Пибоди. -- Еще бы! -- отрезала мисс Дженни. Он снова подмигнул Нарциссе и сказал: -- Только я люблю ловить рыбу в собственном пруду. Моя рыба более питательна. -- У вас все еще есть пруд, док? -- спросил молодой Баярд. -- Да. Но в этом году что-то неважно клюет. Прошлую зиму у Эйба была инфлюэнца, и с тех пор он поминутно засыпает, а мне приходится сидеть и ждать, пока он проснется, снимет с крючка рыбу и нацепит новую наживку. В конце концов я стал привязывать ему к ноге веревку, и когда рыба клюнет, я протягиваю руку, дергаю за веревку, и он просыпается. Вы должны как-нибудь привезти ко мне жену, Баярд. Она еще не знает, какой у меня пруд. -- Разве ты его не видела? -- спросил Баярд Нарциссу. Нет, она его не видела. -- Вокруг него стоят скамейки с подставками для ног и сделаны перила, чтобы прислонять удочки, и к каждому рыбаку приставлен черномазый, который нацепляет наживку и снимает с крючка рыбу. Не понимаю, чего ради вы кормите всех этих черномазых, док. -- Видите ли, они у меня так давно, что я теперь не знаю, как от них избавиться -- разве что всех разом утопить. Труднее всего их прокормить. Весь мой заработок на них уходит. Если б не они, я б давным-давно бросил практику. Потому-то я и стараюсь обедать в гостях -- каждый бесплатный обед все равно что праздник для рабочего человека. -- Сколько их у вас, доктор? -- спросила Нарцисса. -- Я даже точно не знаю, -- отвечал он. -- Штук шесть или семь у меня зарегистрировано, а сколько там еще дворняжек -- понятия не имею. Чуть не каждый день я вижу какого-нибудь нового детеныша. Саймон слушал с жадным интересом. -- У вас случайно не найдется местечка, доктор? -- спросил он. -- Я тут как каторжный -- с утра до ночи всех их кормить и поить приходится. -- А ты можешь каждый день есть холодную рыбу с овощами? -- серьезно спросил его доктор. -- Нет, сэр, -- с сомнением в голосе отвечал ему Саймон, -- в этом я не уверен. Я однажды в молодости объелся рыбой, и с тех пор мой желудок ее не принимает. -- Вот видишь, а у нас дома больше есть нечего. -- Полно тебе, Саймон, -- сказала мисс Дженни. Саймон, неподвижно прислонившись к буфету, не сводил изумленного взора с доктора Пибоди. -- И вы на одной холодной рыбе и овощах в таком теле держитесь? Джентльмены, я бы с такой кормежки через две недели в скелет превратился, уж это точно. -- Саймон! -- оборвала его мисс Дженни. -- Оставьте его в покое, Люш, пусть он своим делом занимается. Саймон внезапно вышел из своего оцепенения и убрал со стола рыбу. Нарцисса снова незаметно взяла под столом руку брата. -- Тетя Дженни, отвяжись от дока, -- сказал Баярд. Он тронул деда за плечо. -- Ты не можешь сказать ей, чтоб она оставила дока в покое? -- Что он сделал, Дженни? -- спросил старый Баярд. -- Он что, есть не хочет? -- Нам всем скоро будет нечего есть, если он будет беспрерывно рассуждать с Саймоном насчет холодной рыбы с ботвой молодой репы, -- отвечала мисс Дженни. -- По-моему, с вашей стороны нехорошо так обращаться с доктором, мисс Дженни, -- сказала Нарцисса. -- Ну что ж, я по крайней мере могу благодарить вас за то, что вы не вышли за меня замуж. Я когда-то делал Дженни предложение, -- сообщил доктор. -- Ах вы, старый седой лгун! -- воскликнула мисс Дженни. -- Никогда ничего подобного не было. -- Нет, было! Но только я сделал это ради Джона Сарториса. Он сказал, что у него столько хлопот с политикой, что на домашние свары просто сил не хватает. И знаете... -- Люш Пибоди, вы величайший лгун на земле! --- ...ведь я ее почти уговорил. Это было в ту первую весну, когда зацвели сорняки, которые она привезла из Каролины; светила луна, мы с ней гуляли по саду, пел пересмешник, и... -- В жизни ничего подобного не было! -- вскричала мисс Дженни. -- Посмотрите на нее, если вы думаете, что я лгу, -- сказал доктор Пибоди. -- Посмотрите на нее! -- грубо повторил за ним молодой Баярд. -- Она покраснела! Она и в самом деле покраснела, и щеки ее пылали, как знамена, но, нес