й, как и старая, но только в клетку, какие носят игроки в гольф, и глядел на лошадей. Все они, кроме двух, были распроданы по цене от трех с половиной до одиннадцати или двенадцати долларов. Покупщики как бы невольно образовали особую группу по другую сторону ворот, они стояли там, положив руки на верхнюю жердину загородки, и еще рассудительнее, еще пристальнее смотрели на своих лошадей,- кое-кто из них владел лошадью вот уже семь или восемь часов, но до сих пор не мог ее забрать. Генри стоял у самого столба, на котором сидел техасец. Жена его ушла и сидела в фургоне, вся неподвижная, серая, в серой одежде, глядя куда-то мимо всего, словно какая-то вещь, которую он бросил в фургон, чтобы увезти, дожидаясь, покуда он не покончит дело, чтобы ехать дальше, терпеливая, безжизненная, чуждая, словно время для нее не существовало. - Я купил лошадь и выложил за нее деньги,- сказал Генри. Голос у него тоже был сиплый, усталый, безумный блеск в глазах потускнел, они словно ослепли. - И вы хотите, чтоб я стоял здесь и ждал конца торгов, чтобы взять свою лошадь? Нет уж, торчите здесь хоть до завтра, дело ваше. А я хочу забрать свою лошадь и ехать домой. Техасец взглянул на него со столба. Его рубашка взмокла от пота. Широкое лицо было холодным и спокойным, голос звучал ровно. - Что ж, берите! Помедлив, Генри отвернулся. Он понурил голову и стоял, изредка глотая слюну. - Так, значит, вы мне ее не поймаете? - Она не моя,- сказал техасец все тем же ровным голосом. Немного погодя Генри поднял голову. На техасца он не смотрел. - Кто поможет поймать мою лошадь? - спросил он. Никто не отозвался. Они стояли у загородки, молча глядя на загон, где сбились в кучу лошади, уже не такие яркие там, где длинная, густеющая тень дома покрыла их. Из кухни донесся запах жареной ветчины. Шумная стайка воробьев пролетела над загоном и уселась на дерево у самого дома, а в нежной, прозрачной голубизне неба взмывали и падали ласточки, беспорядочно, с пронзительными криками, словно кто-то как попало дергал струны. Не оборачиваясь, Генри громко сказал: - Эй, ты, принеси веревку. Помедлив немного, его жена зашевелилась. Она слезла с фургона, достала моток новой хлопковой веревки и подошла к мужу. Тот взял веревку и пошел к воротам. Когда Генри взялся за засов, техасец начал медленно спускаться со столба. - Ступай за мной,- сказал Генри жене. Женщина стояла на том самом месте, где муж взял у нее веревку. Теперь она двинулась дальше, покорная, сложив руки на животе под передником, и прошла мимо техасца, не глядя на него. - Не ходите туда, хозяйка, - сказал он. Она остановилась, не глядя на него, не глядя никуда. Муж отворил ворота, вошел и повернулся, оставив ворота открытыми, но не поднимая глаз. - Ступай за мной,- сказал он. - Лучше не ходите туда, хозяйка,- снова сказал техасец. Женщина неподвижно стояла между ними, лица ее почти не было видно под шляпой, руки сложены на животе. - Нет, я уж лучше пойду,- сказала она. Все остальные и вовсе не глядели ни на нее, ни на Генри. Они стояли у загородки молчаливые, притворно равнодушные, почти оцепеневшие. Потом жена вошла в загон; муж затворил за ней ворота, повернулся и пошел туда, где сбились в кучу лошади, а жена шла следом в своей серой мешковатой одежде, казалось, она даже не шевелит ногами, а словно стоит на движущейся платформе или на плоту. Лошади смотрели на них. Они жались друг к другу, вертелись и топтались на месте, готовые разбежаться, но не разбегались. Генри крикнул на них. Потом с руганью стал подходить ближе. Жена шла за ним по пятам. Табунок вдруг рассыпался, лошади помчались на своих длинных прямых ногах, огибая людей, но когда они, отбежав на другой конец загона, снова сбились в кучу, люди снова пошли на них. - Вон она, - сказал муж.- Гони ее сюда, в угол. - Лошади бросились в разные стороны; та, которую купил Генри, поскакала, почти не сгибая ног. Женщина крикнула на нее; она повернулась, бросилась прямо на Генри, который огрел ее по морде свернутой веревкой, и тогда она шарахнулась и уперлась в угол загородки.- Держи ее там, - сказал муж. Он на ходу разматывал веревку. Лошадь следила за ним дикими, горящими глазами; потом снова сорвалась с места и ринулась на женщину. Та крикнула и замахала на нее руками, но лошадь одним прыжком перемахнула через нее и врезалась в табун. Они побежали следом и загнали ее в другой угол, но женщина снова не сумела преградить путь лошади, и муж, повернувшись, хлестнул ее свернутой веревкой.- Почему ты ее не остановила? - сказал он.- Почему не остановила? - Он снова хлестнул ее; она не шевельнулась, даже не подняла руку, чтобы защититься от удара. Люди у загородки стояли молча, потупившись, пристально глядя себе под ноги. Только Флем Сноупс продолжал смотреть на загон, - если только он вообще смотрел туда,- стоя особняком, словно на необитаемом островке, в своей новой клетчатой кепке, и жевал на свой особый манер, двигая челюстью из стороны в сторону. Техасец сказал что-то, негромко, хрипло и отрывисто. Он отворил ворота, подошел к мужчине и вырвал у него из поднятой руки веревку. Тот круто повернулся, словно хотел броситься на него, слегка присел, согнув колени и растопырив руки, но так и не поднял взгляда выше запыленных ботфортов техасца. Тогда техасец взял его за руку и повел к воротам, а женщина пошла следом, и, когда они вышли, он подождал, пока выйдет и она, а потом закрыл ворота. Вынув из кармана пачку денег, он выбрал одну бумажку и сунул женщине в руку. - Посадите-ка его в фургон да отвезите домой, - сказал он. - Это зачем же? - сказал Флем Сноупс. Он тем временем подошел к воротам. Теперь он стоял у столба, на котором раньше сидел техасец. Техасец не глядел на него. - Он думает, что купил лошадь,- сказал техасец. Он говорил глухо, едва слышно, будто после быстрого бега.- Уведите его, хозяйка. - Отдай назад деньги, - сказал муж каким-то неживым, обессиленным голосом. - Я купил эту лошадь и заберу ее, даже если мне придется ее пристрелить, прежде чем обратать. Техасец даже не взглянул на него. - Уведите его отсюда,- сказал он. - Забирайте свои деньги, а я возьму свою лошадь, - сказал Генри. Он дрожал медленной, неуемной дрожью, словно от холода. Кулаки, торчавшие из обтрепанных рукавов рубашки, судорожно сжимались и разжимались. - Отдай ему деньги,- сказал он жене. - Вы не покупали у меня никакой лошади, - сказал техасец.- Везите его домой, хозяйка. Генри поднял измученное лицо с безумными, потускневшими глазами. Он протянул руку. Женщина крепко прижимала бумажку обеими руками к животу. Дрожащей рукой муж долго нашаривал бумажку. Наконец он вырвал ее. - Эта лошадь моя,- сказал он.- Я купил ее. Вот свидетели. Я заплатил за нее. Лошадь моя. Вот.- Он повернулся и протянул деньги Сноупсу. - Вы имеете до этих лошадей какое-то касательство. Я купил лошадь. Вот деньги. Я купил ее. Спросите вон у него. Сноупс взял деньги. Люди стояли у загородки, хмурые, безразличные, делая вид, будто ничего не замечают. Солнце село; теперь только сиреневые тени ползли по фигурам людей и по загону, где снова неизвестно почему всполошились и забегали лошади. Прибежал мальчик, все такой же резвый и неутомимый, с новой коробкой печенья. Техасец взял ее, но распечатал не сразу. Он бросил веревку на землю, Генри нагнулся и долго шарил, прежде чем поднять ее. Теперь он стоял понурившись и так стиснул веревку, что пальцы побелели. Женщина не шевелилась. Сумерки быстро густели, высоко в голубое, меркнущее небо в последний раз взмыли ласточки. Техасец оторвал донышко у коробки и вытряхнул себе на ладонь одно печенье; казалось, он внимательно разглядывал свою руку, которая медленно сжималась в кулак, пока сквозь пальцы не посыпалась мелкая, табачного цвета крошка. Он тщательно вытер руку о штаны, поднял голову, нашел глазами мальчика и отдал ему коробку. - Бери, малыш, - сказал он. Потом поглядел на женщину и сказал все так же глухо, едва слышно: - Завтра мистер Сноупс отдаст вам ваши деньги. А сейчас посадите-ка его в фургон и везите домой. Никакой лошади я ему не продавал. Деньги получите завтра у мистера Сноупса. Женщина повернулась, пошла к фургону и залезла в него. Никто не взглянул ей вслед, даже муж, который все стоял, понурив голову и бесцельно перекладывая веревку из руки в руку. Все стояли, прислонясь к загородке, серьезные и молчаливые, словно у границы чужой земли, чужом эпохи. - Сколько их у вас еще? - спросил Сноупс. Техасец оживился; оживились и остальные, подошли поближе, прислушиваясь, - Теперь три,- сказал техасец.- Я бы всех трех обменял на коляску, либо... - Она уже на дороге, - сказал Сноупс, пожалуй, слишком отрывисто, слишком поспешно, и отвернулся. - Ведите своих мулов. И он ушел. Все смотрели, как техасец отворил ворота и перешел загон, а лошади шарахнулись от него, но уже без прежней слепой ярости, словно и они тоже были измотаны, обессилены после долгого дня, и вошел в конюшню, а потом вышел оттуда, ведя двух взнузданных мулов. Фургон стоял под навесом рядом с конюшней. Техасец скрылся в фургоне и через секунду вылез оттуда, держа скатанную постель и пальто, и повел мулов к воротам, а лошади снова сбились в кучу и глядели на него своими разноцветными глазами, теперь уже совсем спокойно, словно и они поняли, что между ними не только заключено наконец перемирие, но что они больше никогда в жизни не увидят друг друга. Кто-то отворил ворота. Техасец вывел мулов, и все потянулись за ним, оставив Генри одного у закрытых ворот, а он все стоял, понурив голову, с веревкой в руке. Они прошли мимо фургона, в котором сидела его жена, серая и неподвижная, растворяясь в сумерках, сливаясь с ними и ни на что не глядя; мимо веревки, на которой сушилось мокрое, обвислое белье, сквозь острый горячий запах ветчины, шедший из кухни миссис Литтлджон. Когда они дошли до конца проулка, показалась луна, почти полная, огромная, бледная, она совсем не светила с неба, на котором еще не померкли последние отблески дня. Сноупс стоял возле пустой пролетки. Это была та самая коляска с блестящими колесами и бахромчатым верхом, в которой обычно ездили он сам и Билл Уорнер. Техасец тоже остановился, глядя на нее. - Так, так,- сказал он.- Значит, вот она какая. - Если не нравится, поезжайте обратно в Техас верхом на муле, - сказал Сноупс. - Ладно,- сказал техасец.- Только уж тогда мне нужна пуховка или, на худой конец, мандолина. Он осадил мулов, ввел их в оглобли и взял хомут. Два человека подошли и застегнули постромки. Все смотрели, как он садится в коляску и берет вожжи. - Куда вы теперь? - сказал один.- Домой, в Техас? - На этой колымаге? - сказал техасец.- Да в первом же техасском кабаке, только завидят ее, сразу созовут комитет бдительности. К тому же я не хочу, чтобы этакая красота пропадала за зря и Техасе - этот кружевной верх и шикарные колеса. Раз уж я заехал так далеко, то заверну на денек-другой поглядеть северные города: Вашингтон, Нью-Йорк, Балтимору. Где тут у вас самая ближняя дорога на Нью-Йорк? Этого никто не знал. Но ему объяснили, как доехать до Джефферсона. - Так и езжайте, все прямо,- сказал Фримен. - Держите по дороге, мимо школы. - Ладно, - сказал техасец. - Смотрите же, не забудьте, этих лошадок надо почаще охаживать по башке, покуда они к вам не привыкнут. Тогда у вас не будет с ними никаких хлопот. Он снова натянул вожжи. Сноупс подошел и сел в пролетку. - Подвезите меня до дома Уорнера,- сказал он. - А я и не знал, что поеду мимо его дома,- сказал техасец. - Так тоже можно проехать в город, - сказал Сноупс. - Трогайте. Техасец дернул вожжи. Но вдруг он остановил мулов. - Тпру.- Он распрямил ногу и сунул руку в карман. - Ну-ка, малыш, - сказал он мальчику.- Беги в лавку и купи... или, ладно, не надо. Я остановлюсь и куплю сам, мне все равно по пути. Ну, всего друзья, - сказал он. - Не скучайте. Он развернул мулов. Коляска покатила. Все глядели ей вслед. - Похоже, что он решил подъехать к Джефферсону совсем не с того бока,- сказал Квик. - Он доберется дотуда налегке, - сказал Фримен. - Так что ему не трудно будет подъехать с какого хочешь бока. - Да,- сказал Букрайт. - В карманах у него не больно-то будет звенеть. Они пошли обратно к загону меж двумя рядами терпеливых, неподвижных фургонов, по узкому проходу, в самом конце почти загороженному фургоном, где сидела женщина. Муж ее все еще стоял у ворот с мотком веревки, а тем временем спустилась ночь. Светло было почти по-прежнему; пожалуй, свет стал даже ярче, но приобрел неземную, потустороннюю, лунную яркость, и теперь, когда они снова стояли у загородки, пятнистые шкуры лошадей были ясно видны и даже как бы светились, но они сделались плоскими и похожими одна на другую,- это были уже не лошади, не существа из костей и мяса, и трудно было - Ну, чего ж мы ждем? - сказал Фримен. – Покуда они спать лягут? - Я думаю, надо каждому взять по веревке, - сказал Квик. - Эй вы, берите веревки. Но веревка оказалась не у всех. Некоторые, выйди утром из дому, даже не слышали о конских торгах. Они просто случайно заехали на Французову Балку, узнали об этом и остались. - Сходите в лавку и купите,- сказал Фримен. - Лавка уже закрыта,- сказал Квик. - Нет, не закрыта, - сказал Фримен. – Иначе Лэмп Сноупс был бы здесь. Пока те, кто привез с собой веревки, доставали их из фургонов, остальные пошли к лавке. Приказчик как раз запирал ее. - Значит, вы еще не начали их ловить? – сказал он.- Вот здорово. А то я боялся, что не поспею вовремя. Он снова отпер дверь, из которой пахнуло застарелыми, острыми запахами сыра, кожи и патоки, отмерил куски веревки, и они всем гурьбой, окружив приказчика, пошли назад, говоря без умолку, хотя он их и не слушал. Груша у дома миссис Литтлджон была словно отлита из лунного серебра, пересмешник, тот же самый или другой, уже пел на ней, а к загородке были привязаны лошади с фургончиком Рэтлифа. - То-то мне весь день чего-то не хватало, - сказал один. - А это Рэтлифа не было, не слыхать было его советов. Когда они проходили мимо загородки, миссис Литтлджон на заднем дворе снимала белье с верейки; запах ветчины еще стоял в воздухе. Остальные ждали у ворот, за которыми лошади снова сбились в кучу, похожие на призрачных рыб, плавающих в ярком неверном свете луны. - Пожалуй, верней всего ловить их по одной,- сказал Фримен. - По одной, - сказал и Генри. Он, видимо, не сходил с места с тех самых пор, как техасец вывел своих мулов из загона, только положил руки на створку ворот, одной рукой все еще сжимая моток веревки. - По одной, - сказал он. И стал ругаться хрипло, монотонно, устало. - После того как я простоял здесь целый день, дожидаясь, покуда этот... - Он скверно выругался. Потом начал трясти ворота с усталой яростью, пока кто-то не отодвинул засов, и тогда ворота распахнулись, и Генри вошел в загон, а за ним все остальные. Мальчик не отставал от отца, но Эк заметил его и обернулся. - Ну-ка, - сказал он.- Дай сюда веревку. А сам ступай за ворота. - Ну-у, па! - сказал мальчик. - Нет, брат. Они тебя затопчут. И так уж чуть не затоптали нынче утром. Стой у ворот. - Но ведь нам надо двух поймать. Эк постоял немного, глядя на мальчика. - Верно,- сказал он.- Нам надо двух. Ладно, идем, только не отставай от меня. И когда я крикну "беги", ты беги. Слышишь? - Встаньте цепью, ребята,- сказал Фримен.- Не давайте им прорваться. Они двинулись через загон широкой подковой, каждый с веревкой в руке. Лошади были теперь в дальнем конце загона. Одна тревожно всхрапнула: весь - Уберите отсюда мальчишку,- сказал он. - И впрямь, иди-ка ты отсюда, - сказал Эк сыну. - Полезай вон в тот фургон. Оттуда тебе все будет видно. Мальчик повернулся и побежал к навесу, под которым стоял фургон. Цепочка людей медленно продвигалась по загону, и Генри шел впереди всех. - А теперь не зевать,- сказал Фримен. - По-моему, лучше нам сперва загнать их в конюшню... Лошади вдруг сорвались с места. Они пустились бежать в обе стороны вдоль загородки. Люди по концам подковы тоже побежали, крича и размахивая руками. Они заставили лошадей повернуть назад и снова погнали их впереди себя; лошади сгрудились и метались отчаянно, создавая призрачную и суетливую неразбериху. - Держите их,- сказал Фримен. - Не давайте им удрать. Люди снова двинулись вперед. Эк обернулся; он сам не знал, что его заставило это сделать - какой-то звук или что-нибудь еще. Мальчик опять шел за ним по пятам. - Тебе что сказано? Ступай в фургон и сиди там, - сказал Эк. - Гляди, па! - сказал мальчик.- Вон она, наша! Вона! - Это была лошадь, которую техасец подарил Эку. - Поймай ее, па! - Не путайся под ногами,- сказал Эк.- Ступай в фургон. Цепь не останавливалась. Лошади кружились на месте и все теснее жались в кучу, шаг за шагом оттесняемые к открытым воротам конюшни. Генри по-прежнему шел впереди, чуть пригнувшись, и его тощая фигура даже в неверном свете луны излучала все ту же обессилевшую ярость. Пятнистая куча лошадей откатывалась перед наступавшими людьми, как снежный ком, толкаемый невидимой рукой, все ближе и ближе к черному зеву конюшни. Как потом стало ясно, лошади, не сводившие глаз с людей, только тогда поняли, что их гонят к конюшне, когда, пятясь, вступили в ее тень. Вопль неописуемой ярости вырвался из их гущи, и они ринулись вперед, отчаянные и сеющие отчаяние; один лишь миг, застыв в безмолвном ужасе, люди смотрели на них, а потом повернулись и побежали, а цветная волна длинных свирепых морд и пятнистых грудей настигла и разметала их, совершенно поглотив Генри и мальчика, которые застыли на месте, только Генри поднял обе руки, все еще сжимая веревку, а потом схлынула, и лошади пронеслись через загон прямо к воротам, которые тот, кто вошел последним, позабыл запереть и оставил приотворенными, вломились в них, сорвав створы с петель, и понеслись среди запрудивших улицу фургонов и запряженных лошадей, которые тоже заволновались, вставая на дыбы и грызя постромки и дышла. Эта бешеная лавина промчалась по улице, забурлила, обтекая тот фургон, где сидела женщина, и понеслась дальше, на дорогу, где разделившись надвое, стремительно ринулась в разные стороны. Все, кроме Генри, вскочили на ноги и побежали к воротам. Мальчик снова остался невредим, его даже не сбили с ног; отец схватил его, приподнял над землей и стал трясти, как тряпичную куклу. - Сказано тебе было, сиди в фургоне! - кричал Эк. - Сказано тебе! - Гляди, па! - выкрикивал мальчик между встрясками.- Вон наша лошадка! Вона! Это снова была та лошадь, которую техасец подарил Эку. О второй они и не вспоминали, ее словно и не было вовсе; как будто кровь, которая текла в жилах у обоих, властно и мгновенно заставила их забыть о той лошади, за которую они уплатили деньги. Они бросились к воротам и побежали вслед за другими. Они видели, как лошадь, подаренная техасцем, вдруг повернула назад, вбежала через ворота во двор миссис Литтлджон, одним махом вскочила на крыльцо, вломилась на деревянную веранду и исчезла внутри дома. Эк и мальчик вбежали на веранду. На столе, прямо за дверью, стояла лампа. В ее мягком свете они видели, как лошадь, словно шутиха, заполнила собой весь длинный коридор, разноцветная, неистовая, грозная. В дальнем углу прихожей стояла желтая лакированная фисгармония. Лошадь налетела на нее, фисгармония издала один звук, почти аккорд, низкий, звучный и торжествующий, полный глубокого и сдержанного удивления; лошадь снова круто повернула, и вместе со своей огромной, причудливой тенью исчезла в другой двери. Это была спальня; там, спиной к двери, стоял Рэтлиф в нижнем белье и в одном носке, держа другой в руках и высунувшись в открытое окно, выходившее к загону. Он обернулся через плечо. Одно мгновение он и лошадь таращили друг на друга глаза. Потом Рэтлиф выпрыгнул в окно, а лошадь попятилась из комнаты назад в коридор, повернулась и увидела Эка с мальчиком - они как раз вбежали с веранды, и в руках у Эка была веревка. Она снова повернулась, и, пробежав по коридору, выскочила на заднее крыльцо, куда в этот миг поднималась миссис Литтлджон, неся охапку белья, снятого с веревки, и стиральную доску. - Пошла вон, сукина дочь,- сказала она и ударила доской по длинной ошалевшей морде; доска развалилась на две аккуратные половинки, а лошадь ринулась назад по коридору, где теперь стояли Эк и мальчик. Прячься, Уолл! - заревел Эк. Он бросился на пол ничком, прикрывая голову руками. Мальчик остался на месте, и в третий раз лошадь пронеслась над ним, а он даже не пригнулся, даже не сморгнул, и снова выскочила на веранду, и в тот же миг там появился Рэтлиф, все еще с носком в руке, он обежал вокруг дома и поднялся на крыльцо. Лошадь повернула на всем скаку и, пробежав веранду, перемахнула через перила и вырвалась на свободу, мелькнув в свете луны, словно какая-то страшная нежить. Она спрыгнула в загон и, не останавливаясь, поскакала дальше через сорванные с петель ворота, меж опрокинутых фургонов, среди которых один стоял невредимый, и в нем по-прежнему сидела жена Генри, а оттуда на дорогу. В четверти мили от перекрестка дорога пошла под уклон, белея в свете луны меж лунными тенями придорожных деревьев, а лошадь все скакала, стараясь настичь и втоптать в пыль свою тень, вниз, к мосту через ручей. Мост был деревянный и узенький - едва в пору проехать одной повозке. Когда лошадь добежала до ручья, по мосту, ей навстречу ехал фургон, запряженный парой мулов, которые дремали на ходу, убаюканные неторопливым движением. На козлах сидел Талл с женой, а на плетеных стульях - их четыре дочери: они возвращались от кого-то из родственников миссис Талл, где провели весь день и загостились допоздна. Лошадь не остановилась, не свернула в сторону. Она вломилась прямо на мост и втиснулась между мулами, которые мигом проснулись и рванули в разные стороны, а лошадь, как очумевшая белка, уже лезла прямо по дышлу и скребла передними копытами передок фургона, словно хотела забраться в него, а Талл орал и лупил се по морде кнутом. Мулы старались развернуть фургон посреди моста. Фургон подался вбок, круто накренился, перила обломились с громким треском, заглушившим вопли женщин; лошадь наконец подмяла под себя одного из мулов, а Талл, встав в фургоне, саданул ее в морду каблуком. Тут передок фургона взлетел вверх, и Талл, который крепко, несколько раз накрутил вожжи на руку, грохнулся на дно фургона среди перевернутых стульев и задранных юбок женщин. Лошадь вырвалась на волю и поскакала дальше, круша деревянный настил. Фургон снова накренился; мулы все-таки развернули его на мосту, хотя развернуть его было негде, и теперь били копытами, обрывая постромки. Освободившись, они выволокли Талла из фургона. Он ударился лицом о доски, и мулы протащили его несколько футов, покуда не лопнули накрученные на руку вожжи. А лошадь тем временем исчезла из виду, оставив далеко позади обезумевших мулов. Пять женщин еще причитали над бесчувственным телом Талла, когда подоспели Эк, все не выпускавший из рук веревку, и мальчик. Эк тяжело дышал. - Куда она побежала? - спросил он. А в опустевшем, залитом лунным светом загоне жена Генри, миссис Литтлджон, Рэтлиф, приказчик Лэмп Сноупс и еще три человека подняли Генри с изрытой копытами земли и перенесли на задний двор. Лицо у него побелело и застыло, глаза были закрыты, голова тяжело свесилась вниз, кадык торчал, оскаленные зубы тускло поблескивали. Они понесли его к дому мимо высоких деревьев, тень которых полосами ложилась на землю. Сквозь дремотную, серебристую тишину ночи донесся слабый шум, словно раскат дальнего грома, и затих. - Это которая-нибудь из них на мосту,- сказал один из мужчин. - Это лошадь Эка Сноупса, - сказал другой.- Та, что забежала в дом. Миссис Литтлджон первой вошла в прихожую. Когда внесли Генри, она уже взяла со стола лампу и, высоко подняв ее, стояла у открытой двери. — Несите его сюда,- сказала она. Она прошла вперед и поставила лампу на тумбочку. Они последовали за ней, пыхтя и тесня друг друга, и положили Генри на кровать, а миссис Литтлджон подошла и взглянула на умиротворенное бескровное лицо Генри.- Ну и дела, - сказала она.- Эх вы, мужчины.- Они чуть попятились, теснясь, переминаясь с ноги на ногу, не глядя ни на нее, ни на жену Генри, которая стояла в ногах кровати, неподвижная, сложив руки под передником.- Пусть все выйдут отсюда, В. К., - сказала миссис Литтлджон Рэтлифу. - Ступайте на двор. Поглядите, не найдется ли там другой игрушки, такой, чтоб укокошила еще кого-нибудь из вас. — Ладно, - сказал Рэтлиф. - Идем, ребята. Здесь в доме уже ловить некого. Все пошли за ним к двери на цыпочках, наступая друг другу на ноги, и их огромные тени ползли по стене. - Ступайте позовите Билла Уорнера, - сказала миссис Литтлджон.- Скажите, мул занемог. Они вышли, не оглядываясь. На цыпочках прошли коридор, веранду и окунулись в море лунного света. Только теперь они заметили, что серебристый воздух словно бы пронизан слабыми, неизвестно откуда исходящими звуками - тонкие и далекие крики, потом снова стук копыт на деревянном мосту, похожий на дальний гром, и снова крики, слабые, тонкие, взволнованные и звонкие, как колокольчики. Один раз можно было даже расслышать слова: "Тпру. Держи ее". - Быстро она через этот дом пробежала, - сказал Рэтлиф. - Теперь, наверное, зашла в гости к другой хозяйке. - Позади них, в доме, громко закричал Генри. Они оглянулись назад, в темноту прихожей, куда из двери спальной падал прямоугольник света, и услышали, как крик перешел в хриплый, одышливый стон: "А-а, а-а, а-а",- на все более высокой ноте, а потом стон снова перешел в крик. - Идем,- сказал Рэтлиф. - Надо позвать Уорнера.- И они гурьбой пошли по дороге, выбеленной лунным светом, сквозь трепетную апрельскую ночь, пронизанную журчанием бродящих соков, влажным шорохом лопающихся почек, несмолкающими, тонкими, тревожными криками и короткими, замирающими раскатами копыт. В доме Уорнера было темно, в свете луны он казался тусклым и плоским. Они стояли темной кучей посреди поблескивавшего серебром двора и кричали под темными окнами до тех пор, пока в одном не показалась чья-то фигура. Это была жена Флема Сноупса. Она была вся и белом, и на этом фоне ее тяжелая коса казалась почти черной. Она не высунулась наружу, а просто стояла у окна, вся в лунном свете, как видно ослепленная им, во всяком случае, вниз она не глядела - тяжелые, золотые волосы, на лице - не трагическое и даже, пожалуй, не обреченное выражение, а просто печать проклятия; плавные округлости крепких грудей выступали под мраморно-белыми складками одежды; какой Брунгильдой, какой Лорелеей на фальшивой скале из папье-маше, какой Еленой, вернувшейся в призрачный, обманный Аргос, никого не ждущей, казалась она стоявшим внизу. - Добрый вечер, миссис Сноупс, - сказал Рэтлиф. - Мы пришли за дядюшкой Биллом. Генри Армстид ранен, он у миссис Литтлджон. Она исчезла. Мужчины ждали в лунном сиянии, прислушиваясь к слабым, далеким крикам и возгласам, пока не вышел Уорнер, который появился быстрее, чем они ожидали, накинув пальто поверх ночной рубашки и на ходу застегивая штаны, а подтяжки двумя петлями болтались под полами пальто. Он нес потертым чемодан с похожими на паяльники инструментами, которыми он вливал лекарства, резал, пускал кровь и вскрывал нарывы или рвал зубы лошадям и мулам; он сошел с крыльца, худой и нескладный, и его хитрое, жестокое лицо чуть насторожилось, когда и он прислушался к слабым, звонким крикам, которыми был пронизан серебристый воздух. — Что они, все травят этих своих кроликов? - сказал он. — Да, кроме Генри Армстида, - сказал Рэтлиф. - Этот уже свое получил. - Ха,- сказал Уорнер.- Это вы, В. К.? Вы-то сами много ли накупили? - Я опоздал, - сказал Рэтлиф. - Никак не мог поспеть вовремя... — Ха,- сказал Уорнер. Они вышли за ворота и зашагали по дороге.- Что ж, ночь сегодня ясная и прохладная, для охоты в самый раз. - Луна теперь светила прямо над головой, - жемчужно-дымчатая, она сияла над бледными звездами и меж бледных звезд, в мягком небе, которое медленно, виток за витком, свертывалось по краям. Они шли тесной гурьбой, топча свои тени на мягкой дорожной пыли и тени распускавшихся деревьев, кроны которых летели к бледному небу, вонзаясь в него красивыми острыми верхушками. Они миновали темную лавку. Потом впереди показалась груша. Она высилась в туманной серебристой неподвижности, словно застывший снежный каскад; пересмешник все пел на ее ветке. - Поглядите на эту грушу,- сказал Уорнер. - Видать, богато уродит в нынешнем году. — Да и кукуруза тоже, - сказал один. — Такая луна хороша для всякого плода, - сказал Уорнер.- Помню, как мы с миссис Уорнер ждали рождения Юлы. У нас уже была тогда целая куча детишек, и, может, лучше бы на этом и успокоиться. Но я хотел еще дочерей. Старшие повыскочили замуж и разъехались, а мальчишки, те едва подрастут и становятся хоть на что-нибудь годны, глядишь, работать и не думают, некогда им. Знай сидят возле лавки да языки чешут. А девчонка останется и будет работать, покуда замуж не выйдет. Одна старуха сказала раз моей матушке, что ежели женщина, как затяжелеет, покажет живот полной луне, то будет девочка. Ну, миссис Уорнер и лежала каждую ночь под луной с голым животом, покуда не понесла, да и потом тоже. А я приложу ухо и слышу, как Юла там брыкается и ворочается, как дьяволенок, луну, значит, чувствует. - Вы думаете, это и взаправду луна помогла, дядюшка Билл? - спросил кто-то. - Ха,- сказал Уорнер.- Можете попытать сами. Мало, что ли, баб, которые подставляют голый живот луне, или солнцу, или даже просто вашим рукам, чтобы вы их лапали, и очень даже может статься, что малость погодя там появится кое-что, и можно будет приложить ухо и послушать, ежели только вы сами к тому времени, не зададите дёру. Как по-вашему, В. К.? Кто-то засмеялся. - Меня не спрашивайте,- сказал Рэтлиф.- Я всюду опаздываю, даже лошадь по дешевке купить и то не успел. На этот раз засмеялись двое или трое. Но, услышав хриплые стоны Генри: "А-а! А-а! А-а!"- они резко оборвали смех, словно не ожидали этого. Уорнер шел впереди, худой, волоча ноги, но быстрым шагом, хотя все еще прислушивался, склонив голову, к слабым, тревожным, неумолчным крикам, которые неслись сквозь серебристое сияние неведомо откуда, по временам почти мелодичные, словно замирающий звон колокольцев; снова послышался короткий, частый грохот копыт но деревянным доскам. - Еще одна лошадь на мосту,- сказал кто-то. - Ну что ж, хозяева, видно, хоть так расходы окупят,- сказал Уорнер.- Хоть порезвятся за свои деньги, и то развлечение. Взять, к примеру, человека, у которого целый год нет других развлечений, кроме как разбрасывать навоз по полю. Ежели он еще не так стар, чтобы спокойно спать на своей кровати, но не так молод, чтобы, как блудливый кот, лазить в чужие окна, в такую ночь развлечение вроде этого ему в самую пору. По крайности, завтра ночью будет спать как убитый, ежели только к тому времени попадет домой. Кабы знать заранее, можно было бы натаскать на лошадей свору собак. Устроили бы тогда настоящую охоту. - Конечно, все зависит от того, как на это взглянуть, - сказал Рэтлиф. - Право же, Букрайту, и Квику, и Фримену, и Эку Сноупсу, и всем другим новоиспеченным лошадникам было бы все равно как маслом по сердцу, ежели б их выучить так смотреть на дело, потому что скорей всего ни одному из них это просто не приходит в голову. Сдается мне, никто из них уже не надеется излечиться от техасской болезни, которую занесли сюда этот Дик Вырви Глаз и Флем Сноупс. — Ха, - сказал Уорнер. Он отворил ворота и вошел во двор миссис Литтлджон. Тусклый свет все еще падал в прихожую из дверей спальной; там, не умолкая, стонал Армстид: "А-а! А-а! А-а!" - У всякой лекарки свои припарки, только от смерти излечить нельзя. — Даже если лечить загодя, - сказал Рэтлиф. - Ха,- снова сказал Уорнер. Остановившись, он быстро оглянулся на Рэтлифа. Но его блестящие колючие глазки не были видны; виднелись только косматые, низко нависшие брови, которые застыли резким изломом, насупленные сосредоточенно, но не хмуро, а с какой-то едкой насмешкой. - Даже если лечить загодя. А уж если дышать больше невмоготу, значит, твоему векселю срок вышел. А на второй день, в девять часов утра, на галерее лавки сидели на - Может, в ту ночь, как говорит Эк, в доме миссис Литтлджон и вправду была всего одна лошадь. Но тогда это был самый большой табун из одной лошади, какой мне доводилось видеть. Она была у меня в комнате, и на крыльце веранды, и в то же самое время я слышал, как миссис Литтлджон огрела ее по башке стиральной доской на заднем дворе. И все же она удрала от всех и отовсюду. Я так думаю, что техасец это самое и имел в виду, когда говорил, что нам от них прямая выгода: надо быть черт знает каким невезучим, чтобы суметь подойти к которой-нибудь из них близко и получить удар копытом. Засмеялись все, кроме Эка. Он и его сын ели. Поднявшись на галерею, Эк сразу зашел в лавку, вынес оттуда бумажный пакет, достал из него кусок сыра, аккуратно разрезал сыр перочинным ножом на две равные части, дал одну мальчику, потом вынул из пакета пригоршню галет и тоже дал мальчику, и теперь они сидели рядом на корточках у стены, похожие друг на друга как две капли воды, только один побольше, а другой поменьше, и ели. - Интересно, что эта лошадь подумала о Рэтлифе? - сказал один. Во рту он держал персиковую веточку. На ней было четыре цветка, точь-в-точь крошечные балетные юбочки из пунцового тюля.- Выпрыгнул в окно в одной рубашке и снова вбежал через дверь. Интересно, сколько Рэтлифов она видела? - Не знаю,- сказал Рэтлиф.- Но если она видела хоть вполовину столько Рэтлифов, сколько я лошадей, она была в осаде, ей же богу. Куда ни гляну, отовсюду эта тварь кидается на меня или крутится волчком, чтобы после еще разок перемахнуть через мальчишку. А мальчишка каков, один раз он простоял прямо под ней ровно полторы минуты по часам, даже не пригнув головы, и глазом не сморгнул. Да, братцы, когда я обернулся и увидел в дверях этого зверя с горящими глазами, я готов был бы поклясться, что Флем Сноупс привоз из Техаса тигра, если б не знал, что один тигр никак не может занять всю комнату.- Они снова тихо засмеялись. Лэмп Сноупс, приказчик, сидя на единственном стуле в дверях лавки и загораживая вход, вдруг фыркнул. — Знай Флем, как быстро вы, ребята, расхватаете его лошадей, он и впрямь привез бы парочку тигров, - сказал он.- Да и обезьян тоже бы прихватил. — Так, значит, это Флемовы лошади,- сказал Рэтлиф. Смех смолк. Остальные трое от нечего делать строгали складными ножами палочки и щепки. Теперь все их внимание, казалось, было поглощено ловким и почти механическим движением ножей. Приказчик быстро поднял голову и поймал пристальный взгляд Рэтлифа. Всегдашняя недоверчивая ухмылка теперь исчезла с его лица; остались только неподвижные морщины вокруг рта и глаз. - Да разве Флем говорил, что лошади его? – сказал он.- Только вы, городские, умнее нас, деревенских. Похоже, что вы наперед знаете мысли Флема. Но Рэтлиф уже не смотрел на него. - И все-таки мы их всех раскупили, - сказал он. Теперь он снова смотрел на сидевших сверху, умный, спокойный, пожалуй, чуть хмурый, но по-прежнему совершенно непроницаемый.- Вот Эк, к примеру. Ему надо кормить жену и детей. Он купил двух лошадок, хотя, как вы знаете, уплатил только за одну. Говорят, люди ловили этих зверюг вчера до полуночи, а Эк с сыном и вовсе два дня не были дома. Все, кроме Эка, снова засмеялись. Эк отрезал кусок сыру, поддел его кончиком ножа и отправил в рот. - Эк одну поймал,- сказал еще кто-то. — В самом деле? - сказал Рэтлиф.- Которую же, Эк? Дареную или купленную? — Дареную,- сказал Эк, прожевывая сыр. - Так, так, - сказал Рэтлиф. - А я и не знал. Но все-таки одной лошади Эку не хватает. Как раз той, за которую деньги плачены. А это верное доказательство, что лошади не Флемовы, - кто же всучит своему родичу то, что и поймать невозможно? Они снова засмеялись, но сразу же смолкли, как только заговорил приказчик. Голос его звучал совсем невесело. — Послушайте,- сказал он.- Пусть так. Мы не спорим, что вы умнее нас всех. Вы не покупали лошади ни у Флема, ни у кого другого, а ежели так, не ваше это дело, и не лучше ли будет на этом покончить. — Конечно, - сказал Рэтлиф. - На этом и покончили позавчера вечером. По милости того, кто забыл запереть ворота. Все, кроме Эка. Оно и понятно: ведь мы знаем, что эта лошадь не была Флемова, потому что досталась Эку задаром. - И, кроме Эка, есть еще такие, которые по сю пору дома не были, - сказал человек с веточкой во рту.- Букрайт и Квик все гоняются за своими лошадками. Вчера в восемь вечера их видели в Бертсборо, в трех милях от Старого Города. А лошадь неизвестно чья, она их и близко не подпускает. - Конечно, - сказал Рэтлиф. - С той самой секунды, как кто-то оставил ворота открытыми, только одного из этих лошадников и можно сыскать без ищеек - Генри Армстида. Он лежит в доме у миссис Литтлджон, оттуда и загон виден, так что, когда его лошадь воротится, ему надо будет только крикнуть жене, чтобы та выбежала с веревкой и обратала ее... - Он запнулся, но лишь на мгновение и тут же сказал: "Доброе утро, Флем", - не меняя тона, так что заминка прошла незамеченной. Все, кроме приказчика, который вскочил, уступая стул с подобострастной поспешностью, и Эка с сыном, продолжавших есть, смотрели в пол, мимо своих неподвижных рук, а Сноупс в серых штанах, крошечном галстуке и новой клетчатой кепке взошел на крыльцо. Он жевал; в руке он держал наготове белую сосновую дощечку; он кивнул, ни на кого не глядя, сел на стул, открыл нож и принялся строгать свою дощечку. Приказчик прислонился к косяку по другую сторону двери, почесывая спину. На лице его снова появилась недоверчивая ухмылка, в которой чувствовалась тайная настороженность. - Вы пришли в самое время,- сказал он.- Рэтлиф тут ломает себе голову над тем, чьи же все-таки эти лошади. Сноупс старательно провел ножом по дощечке, и под лезвием закурчавилась аккуратная, тонкая стружка. Принялись строгать и остальные, пристально глядя куда-то мимо, все, кроме Эка и мальчика, которые еще ели, и приказчика, который чесал спину о дверной косяк и пристально, с той же тайной настороженностью, глядел на Сноупса. - Может, вы его успокоите. Сноупс повернул голову и сплюнул через всю галерею, прямо на землю у крыльца. Он наставил нож и повел новую стружку. Приказчик захихикал, все его лицо, словно скомканное невидимой рукой, стянулось к носу. Он хлопнул себя по ляжке. — Что, съели? - сказал он. - Куда вам против него. — Пожалуй, что так, - сказал Рэтлиф. Он стоял, ни на кого не глядя, устремив непроницаемый сосредоточенный взгляд на пустую дорогу за домом миссис Литтлджон. Неизвестно откуда, словно из-под земли, появился неуклюжий паренек в комбинезоне, из которого он давно вырос. Он постоял немного на дороге, так близко от них, что с галереи до него можно было доплюнуть, нерешительно, словно и впрямь вырос из-под земли и сам не знает, куда пойдет, когда сдвинется с места, и ему это безразлично. Он не глядел ни на что, и, уж во всяком случае, не глядел на галерею, и с галереи на него никто не взглянул, кроме мальчика, который смотрел на него серьезно и пристально своими голубыми глазами, поднеся ко рту надкушенную галету. Паренек чуть враскачку пошел дальше по дороге в с