илось двадцать два года и что через год после сегодняшнего дня он увидал бы, что весь Джефферсон над ним уже смеется целых двенадцать месяцев. А она, которая семь лет назад поняла, что такое Уоллстрит-Паника, была не только чуткой, она была гораздо, гораздо больше: настоящая леди, она уже вытерла слезы и стала снова мисс Уайотт, или "мисс Вейден", как дети звали, по южному обычаю, свою учительницу, и она объяснила ему, не раскрывая всех этих грустных причин, а просто сказала, что она уже обручена и хотела бы когда-нибудь познакомить его со своим женихом, так как уверена, что они станут друзьями. Он так ничего и не узнал, пока не вырос и не стал все понимать лучше. Но узнал он об этом не тогда, когда было слишком поздно, потому что поздно не было: кажется, я уже говорил, что она была умница, больше того - чуткая. Надо также помнить, что ее семья была родом из деревни (ее ближайшие родственники до сих пор жили в том месте, где им когда-то, еще до того, как Джефферсон стал Джефферсоном, принадлежал целый рукав реки, переезд и паром), так что, без сомнения, она заранее наметила ту девушку, определенную девушку, потому что не прошло и недели, как она его привела к ней, как будто говоря: "Вот она. Женись на ней", а через месяц он и сам не заметил, что без его ведома мисс Вейден Уайотт ушла из джефферсонской школы, где она десять лет вела старшие классы, и поступила преподавательницей в Бристоле, штат Виргиния, потому что, когда подошел этот осенний день, он уже два месяца был мужем настойчивой, упорной и не такой уж некрасивой девушки, честолюбием не уступавшей ему и сосредоточившей, даже больше, чем он, всю свою волю, все помыслы на страшной ненависти к тому болоту, той пучине, тому гнилому застою, из которого ее муж (и она в это верила свято) вытащил себя за уши, за собственные подтяжки, и теперь она сама торговала в лавке, а ее свекровь могла сидеть дома и заниматься стряпней и хозяйством; и хоть в ней было не больше ста фунтов весу, она сама исполняла обязанности мальчишки-посыльного - подметала пол, ворочала бочонки с мукой и патокой, объезжала весь город на велосипеде, развозя заказанные по телефону продукты, пока они не купили подержанный фордик; а в это время младший брат, Адмирал Дьюи, ходил в школу, куда его заставляла ходить именно она, его невестка, хотел он или не хотел. Да, все мы это знали; это было частью нашего фольклора или, если хотите, сноупслора: и то, как Флем, вслед за ней, понял, что есть такой молодой человек, который собирается делать деньги самым прямым и честным путем, трудом, и как Флем пытался войти в дело или хотя бы одолжить Уоллстриту денег, чтобы он дело расширил; и мы все знали, кто отказался от этого предложения. То есть нам хотелось верить, что Уоллстрит, которого мы уже немного знали, так или иначе откажется. Но, с тех пор как мы познакомились с его женой, мы уже знали наверняка, что он откажется. Теперь, когда он с таким трудом преодолел путь от приказчика до совладельца, ему предстояло преодолеть не меньше трудностей, чтобы стать полным владельцем лавки: и, конечно, через какое-то время он перебрал товару в долг; и вот ему пришлось обратиться за помощью в банк полковника Сарториса. Было это в то время, когда мы только что узнали, что Флем Сноупс действительно стал членом правления банка. Вернее, что такой, как Флем Сноупс, мог сделаться членом правления. Да, конечно, мы видели его подпись среди других на годовом отчете, над неразборчивым факсимиле подписи полковника Сарториса, президента банка, но мы только делали логическое заключение, что Флем просто подписывался в качестве доверенного лица дядюшки Билла Уорнера, чтобы старику не пришлось лишний раз ездить в город; и мы только думали: "Значит, если Манфреду де Спейну понадобится, он и уорнеровские акции сможет заполучить". И, разумеется, мы знали, верили, что Флем пытался купить часть дела у Уоллстрита, спасти его частным займом, прежде чем, в качестве одного из членов правления банка, отказать ему в ссуде. Мы-то думали, что теперь мы все поняли; только мы как будто не учли одного: каким образом Флем нажал на коммивояжера, чтобы заставить его уговорить Уоллстрита перебрать в долг товар, и каким нажимом он заставил оптовиков в Сент-Луисе провести эту сделку, - очевидно, тут действовало то же магическое заклинание или колдовство, которым он собирался воздействовать на второй банк, старый Джефферсонский банк, чтобы они не давали ссуды Уоллстриту, после того как банк полковника Сарториса ему откажет. Но ни у кого не возникал вопрос, кто из семьи Уоллстрита Сноупса отверг предложение Флема. Всякий мог видеть, как она в то утро бежала через площадь, худенькая, не просто напряженная, но ожесточенная, а было в ней и тогда весу не больше ста фунтов, и даже после полугода замужества она больше походила не на нимфу, а на лань, и бежала она не вокруг площади, как ходят пешеходы, а наискось, наперерез, между автомобилями, повозками, упряжками, прямо к банку, в банк (и как это она узнала, как угадала, так сразу, что ему отказали в ссуде, мы тоже понять не могли, хотя, поразмыслив, мы и это сообразили: эта ее простая, механическая, ожесточенная ненависть к Сноупсам сработала сразу, как только здравый смысл подсказал ей, что банку понадобилось бы совсем немного времени, чтобы ответить "да", и что Флем Сноупс был в числе директоров банка), - и она влетела в зал, крича: "Где он? Где Уолл?" - и сразу вон оттуда, как только ей сказали "ушел", но не в отчаянии, просто в ожесточении, в спешке, вон на улицу, по которой, как ей кто-то указал, он пошел; а улица эта вела в переулок, к дому, где жил Флем, у которого ни другого дома, ни другой конторы не было, и она бежала, пока не догнала его, успела догнать. И все, кто там был, видели своими глазами: обхватив его руками, средь бела дня, когда даже влюбленные не смели обниматься на людях и уж ни одна настоящая леди нигде и никогда не чертыхнулась бы вслух, она кричала (и плакала тоже, но без слез, словно на этом напряженном, ожесточенном, непримиримом лице слезы испарялись, как только вытекали из глаз): "Не смей! Не смей! Проклятые Сноупсы! К черту их! К чертовой матери!" Мы, конечно, решили, что ее отец, небогатый, хотя и работящий фермер, где-то нашел деньги. Потому что Уоллстрит спас свое предприятие. И он не только понял после этого случая, что такое платежеспособность, но он также научился понимать, что значит успех. Через год он снял (а потом и купил) лавку по соседству и превратил ее в склад для товаров, чтобы можно было закупать больше товаров, оптом и подешевле; прошло еще несколько лет, и он снял новое помещение - последнюю в Джефферсоне конюшню, под свой склад, а между двумя лавками сломал перегородку, и у нас появился первый в Джефферсоне бакалейный магазин самообслуживания, каких мы раньше никогда не видали, построенный так же, как те продовольственные магазины, которые впоследствии, по почину крупных фирм, распространились по всей стране; улица, на которую выходил его магазин, шла под углом к переулку, где когда-то был ресторан Сноупса, так что палаточка, где Уолл провел первую ночь по приезде в Джефферсон, выходила и на зады его лавки; он не то купил, не то арендовал этот уголок (теперь в Джефферсоне было гораздо больше автомобилей), и сделал там стоянку для машин, научив тем самым домашних хозяек Джефферсона приезжать в центр, выгодно покупать у него продукты и самолично отвозить их домой. И все мы, вернее я, до сих пор считали, что деньги, спасшие его, дал тесть. - О черт, - сказал я. - Значит, это вы? - Конечно, - сказал Рэтлиф. - Я-то хотел у него взять только расписку. Это он настоял, чтобы я вошел в долю. И я вам расскажу, что мы еще затеяли. Хотим основать оптовую торговлю. - Что-что? - сказал я. - Откроем оптовую компанию, вроде тех больших фирм в Сент-Луисе, прямо тут, в самом Джефферсоне, так что любой торговец со всей округи, вместо того чтобы платить кучу денег за доставку горсти товара, которую можно унести в подоле рубахи, или же рисковать при перегрузке каких-нибудь скоропортящихся продуктов, теперь сможет покупать все, что ему надо, по сходной цене тут, ничего не платя за доставку. - А, черт! - сказал я. - Почему же вы раньше, много лет назад, сами до этого не додумались? - Верно! - сказал Рэтлиф. - А вы? - А, черт! - повторил я. Потом сказал: - Сто чертей! Может, продадите акции? Можно мне вступить в долю? - Почему бы и нет? - сказал он. - Лишь бы ваша фамилия была не Сноупс. С ним можно вступить в долю, лишь бы вы не были Флемом Сноупсом. Но надо сначала обойти эту девчоночку. Я про его жену. Вы бы зашли как-нибудь и послушали, как она их честит, для них у нее нет других слов, кроме как проклятые Сноупсы. Да, конечно, все мы их про себя ругаем, а кто и вслух говорит. Но она - дело другое. Она их всерьез проклинает. И его к ним не подпустит ни за что. - Да, - сказал я. - Я и об этом слыхал. Странно, почему они не переменят фамилию. - Нет, нет, - сказал Рэтлиф. - Вы не понимаете. Она не хочет менять фамилию. Она хочет ее изжить. Она вовсе не хочет вытащить мужа за волосы из Сноупсов, удрать от Сноупсов. Она хочет самое их имя очистить. Ей хочется уничтожить сноупсизм изнутри. Вы бы зашли к ним и сами послушали. - Значит, оптовая фирма, - сказал я. - Так вот почему Флем... Но я хотел сказать глупость, и Рэтлиф это понял прежде, чем я договорил: - ...перевел деньги из своего банка в другой? Нет, нет! Нам здешние банки не нужны. Мы ими не пользуемся. Как видно, Флем первый в Джефферсоне об этом узнал. Уолл пользуется слишком широким кредитом у крупных оптовиков и посредников, с которыми мы имеем дело. По их расчетам, он никому поперек дороги не становится, наоборот, он поддерживает и чужие предприятия. Нет, банк нам ни к чему. Но мы, то есть он, хотим оставаться чисто местным, здешним предприятием. Так что повидайте его, если хотите, поговорите, как вам войти в долю. - Непременно, - сказал я. - Но что затеял сам Флем? Почему он вынул деньги из де-спейновского банка, как только стал вице-президентом? А ведь он остался им, - значит, пай у него еще есть. Но свои деньги он в этом банке не держит. В чем же дело? - Вон оно что! - сказал Рэтлиф. - Значит, вас вот что беспокоит? Да мы и сами толком ничего не знаем. Сейчас мы только одно и можем: смотреть, как кусты шевелятся. - Голос Рэтлифа и его лицо словно принадлежали двум разным Рэтлифам: второй словно предлагал вам открыто и честно угадать, если только у вас хватит смекалки, что хочет сказать первый. Но на этот раз второй Рэтлиф пытался мне объяснить что-то такое, чего первый не мог выразить словами. - Пока эта его девчоночка жива, Флему никогда и пальцем до Уолла не дотронуться. Эк Сноупс уже выбыл из игры. А этот А.О.Сноупс никогда ни в чем не участвовал, потому что сам А.О. ни черта не стоил, даже в своих собственных глазах, уж не говорю о других, тут стараться было не из-за чего. Вот и получается, что не осталось ни одного из Сноупсов, из которых серьезный, старательный малый мог бы хоть что-то выжать. - Но есть еще... - сказал я. - Правильно, - сказал он. - Я за вас договорю. Есть еще Монтгомери Уорд и его фотоателье. Но если Флем в этом деле не участвовал с самого начала, - значит, он и не собирается. И ведь факт, что в той витрине целый год не менялись фотографии, и факт, что Джейсон Компсон аккуратно получает с Монтгомери арендную плату с первого же месяца, как тот переехал в дом его матери, а все это означает, что Флем сразу понял - тут время терять нечего. Значит, остается только один объект среди Сноупсов, которым ему стоит заняться. - Ладно, - сказал я. - Купили. - Та самая золотая монетка, двадцатидолларовая. - Какая еще двадцатидолларовая монетка? - Помните, я вам в тот день говорил про деревенского парня, как он едет в первый раз, в субботу, в Мемфис и прикалывает себе к рубахе бумажку или золотой в двадцать долларов, чтоб ему хотя бы на обратный путь хватило? - Ну, ну, - сказал я. - Продолжайте. Теперь уж договаривайте! - Что есть такого в Джефферсоне, чего Флем еще не заполучил? Единственное, чего ему надо. То, к чему он стремился с того самого дня, как полковника Сарториса вытащили из поломанной машины и Флем голосовал вместо дядюшки Билла, по всем его акциям, чтобы Манфред де Спейн стал президентом банка? - Сам хочет стать президентом, что ли? - сказал я. - Нет! - сказал я. - Не может быть! Нельзя допустить это! - Но он все смотрел на меня. - Чепуха! - сказал я. - Почему чепуха? - сказал он. - Потому что, для того чтобы воспользоваться тем, что вы называете двадцатидолларовой бумажкой, ему надо воспользоваться и помощью своей жены. Неужели, по-вашему, жена пойдет с ним вместе против Манфреда де Спейна? - Но он все смотрел на меня. - Вы согласны? - сказал я. - Как он может даже надеяться на это? Да, он просто смотрел на меня. - Это будет уже, когда он выскочит из кустов, - сказал он. - Выскочит туда, где мы его сможем видеть. На полянку. А что это за полянка? - Полянка? - переспросил я. - Да, полянка, на которую он метит? Ну, ладно, - сказал он. - Та полянка, из-за которой он лез через кусты, лишь бы из них выскочить? - Жадность, - сказал я. - Алчность. Деньги. А что же ему еще нужно? Чего он хочет? Что еще движет им? Но он только смотрел на меня, и теперь я сам видел, как исчезало напряженное выражение, пока его лицо не стало, как всегда, приветливым, безмятежным, непроницаемым и вежливым. Он вытащил дешевые часы, висевшие на шнурке от ботинок в боковом карманчике. - Будь я неладен, время-то давно идет к обеду, - сказал он. - Только и успеешь дойти. 9. В.К.РЭТЛИФ Потому что он ничего не понял. Совершенно ничего. 10. ЧАРЛЬЗ МАЛЛИСОН Монтгомери Уорд Сноупс наконец попался. Вернее, попался Гровер Кливленд Уинбуш. Как сказал Рэтлиф, всякий, кто торгует запрещенным товаром и настолько глуп, что продает этот товар Гроверу Уинбушу, непременно попадется, и поделом ему. Но дядя Гэвин сказал, что даже без Гровера Кливленда Монтгомери Уорд рано или поздно должен был попасться, потому что в Джефферсоне, штат Миссисипи, не было почвы для того занятия, развлечения, которое Монтгомери Уорд пытался насадить среди нас. В Европе - там дело другое. В среде столичных богачей или богемы может быть - тоже. Но не в округе, где живут главным образом деревенские баптисты. Одним словом, Гровер Кливленд попался. Было это вечером, очень поздно. То есть все лавки были уже закрыты, но люди еще шли домой из кино со второго сеанса; и некоторые из них и даже, думается мне, все, кто проходил мимо и случайно заглядывал в окно, видели в аптеке дядюшки Билли Кристиана двоих людей, они возились около шкафа, в котором дядюшка Билли держал лекарства; и хотя они были чужие, то есть никто из прохожих их не узнавал, те, кто заглянул в окно и видел их, говорили на другой день, что им и в голову ничего такого не пришло, - мыслимо ли в этакую рань да еще при зажженном свете, и, кроме того, они подумали, что Гровер Кливленд, ночной полисмен, у которого нет другого дела, кроме как слоняться по площади и заглядывать в окна, рано или поздно увидит их, если им там быть не положено. Так было до следующего утра, когда дядюшка Билли открыл аптеку и обнаружил, что кто-то отпер дверь и не только вскрыл сейф и забрал все деньги, но взломал шкаф с лекарствами и украл весь морфий и снотворные таблетки. С этого и пошли неприятности. Рэтлиф сказал, что они могли бы взять деньги и, если уж на то пошло, прихватить заодно всю аптеку, кроме этого шкафа, включая и спирт, потому что Уолтер Кристиан, негр-дворник, втихомолку попивал спирт с тех самых пор, как они оба, с дядюшкой Билли, еще мальчишками, поступили в аптеку, и дядюшка Билли ругался, и топал ногами, и даже жаловался в суд, но этим дело и кончалось. Но тот, кто тронул этот шкаф с морфием, раздразнил самого дьявола. Дядюшка Билли был холостяк лет под шестьдесят, и если к нему приходили в неурочное время, он рычал даже на детей. Но если прийти вовремя, он давал нам мячи и биты для бейсбольной команды, а после игры угощал мороженым, все равно, выиграли мы или проиграли. Или, вернее, так было до того лета, когда некоторые благочестивые дамы решили его перевоспитать. С тех пор трудно было угадать, можно с ним заговорить или нет. Но потом дамы на время от него отступились, и все снова было в порядке. А тут еще федеральные аптечные инспекторы годами допекали его, въедались ему в кишки из-за того, что он держит морфий в этом маленьком непрочном деревянном шкафчике, который всякий может открыть с помощью штопора, или ножа, или даже обыкновенной шпильки, хотя дядюшка Билли запирал его на ключ, а ключ прятал на темной полке под галлонной бутылью с ярлыком Nux vomica [рвотный орех (лат.)], куда никто, кроме него самого, конечно, не заглядывал, потому что там была такая темень, что даже Уолтер туда и близко не подходил, ведь дядюшка Билли не мог видеть, вытер он там пыль или нет, и всякий раз дядюшка Билли клялся инспекторам, что запрет морфий в сейф. И теперь он знал, что не оберется неприятностей, - придется объяснять инспекторам, почему он не запер морфий в сейф, как обещал; а убеждать их, что, даже если бы он сделал это, воры все равно украли бы его, теперь не имело смысла, потому что, как сказал Рэтлиф, этих федеральных инспекторов не интересовало, был бы от этого толк или нет, - их интересовало лишь, чтоб все было сделано строго по инструкции. Так что дядюшка Билли, в сущности, и был виноват в том, что Монтгомери Уорд попался. Сперва он так разбушевался, что нельзя было понять, сколько чего украдено, или даже разобрать, что он говорит, а люди так и валили с улицы, чтобы поглядеть не столько на место кражи, сколько на дядюшку Билли; и наконец кто-то, - конечно, это был Рэтлиф, - сказал: - Дядюшке Билли сейчас не шериф нужен. Ему сперва нужен доктор Пибоди. - Ну конечно, - сказал дядя Гэвин Рэтлифу. - И отчего это вы всегда тут как тут? - Он подошел к Скитсу Макгауну - это был приказчик дядюшки Билли и продавец газированной воды, он вместе с двумя другими мальчишками засунул голову в открытый сейф, откуда были украдены деньги, - вытащил Скитса оттуда, велел ему живо сбегать наверх и сказать доктору Пибоди, чтоб шел скорее. Потом дядя Гэвин и другие всем скопом кое-как успокоили дядюшку Билли, стараясь не подходить к нему особенно близко, а потом пришел доктор Пибоди уже со шприцем в руке, выставил почти всех вон, закатал дядюшке Билли рукав, потом снова опустил, и тогда дядюшка Билли настолько успокоился, что стал похож всего лишь на обыкновенного психа. Так что Монтгомери Уорд попался исключительно из-за него. Вернее, из-за тех двоих, что украли морфий. К этому времени мы уже знали, что некоторые, идя из кино, видели этих двоих в аптеке, и теперь дядюшка Билли хотел знать, где был все это время Гровер Кливленд Уинбуш. Да, друзья, теперь он уже не был так лют. Теперь он просто был злой, нудный, въедливый и безжалостный, как слепень. Было девять часов, и в это время Гровер Уинбуш уже спал у себя дома. Кто-то предложил позвонить по телефону, разбудить его и сказать ему, чтобы он поскорей шел на площадь. - К черту, - сказал дядюшка Билли. - Долга песня. Я пойду туда сам. Разбужу его и притащу сюда. Спешить ему не придется, я сам об этом позабочусь. У кого есть машина? Но только к этому времени там уже был мистер Бак Коннорс, начальник полиции. - Обождите, дядюшка Билли, - сказал он. - Все, что делается, всегда можно сделать правильно и неправильно. Нужно все сделать правильно. Эти люди, вероятно, уже затоптали большую часть следов. Но мы, по крайней мере, можем начать следствие, как положено по полицейскому уставу. Кроме того, Гровер Кливленд всю прошлую ночь дежурил. И сегодня ему снова всю ночь не спать. Надо дать ему выспаться. - Вот именно, - сказал дядюшка Билли. - И-м-е-н-н-о! Всю ночь не спал, а сам был неизвестно где и не видел, как два негодяя грабили мою аптеку на глазах у всего этого проклятого города. Украли у меня лекарств на триста долларов, а Гровер Уинбуш... - Сколько они взяли наличных? - сказал мистер Коннорс. - Что? - сказал дядюшка Билли. - Сколько денег было в сейфе? - Не знаю, - сказал дядя Билли. - Я их не считал... Но все равно Гровер Уинбуш, которому мы платим сто двадцать пять в месяц только за то, чтоб он не спал один час за всю ночь и обходил площадь, он, видите ли, должен выспаться. Если ни у кого нет машины, вызовите такси. Я уже потерял из-за этого сукина сына триста долларов и не намерен останавливаться из-за каких-то двадцати пяти центов. Но его окружили и не выпускали, пока кто-то звонил Гроверу Кливленду. И сначала мы подумали, что он здорово напугался, когда ему позвонили и подняли с постели, но потом узнали обо всем и поняли, что больше всего он перепугался, услышав, что в прошлую ночь в Джефферсоне случилось происшествие, которое он должен был бы видеть, будь он там, где ему полагалось быть или где, по мнению всех, он был. Потому что Рэтлиф сразу сказал: - Вон он. Я его только что видел. - Где? - спросил кто-то. - Нырнул вон в тот переулок, - сказал Рэтлиф. И мы все поглядели на переулок. Он вел с окраинной улицы на площадь, и Гровер Кливленд мог пройти туда задами напрямик от своего жилья. Но тут он вышел к нам, уже быстрым шагом. Формы, как мистер Коннорс, он не носил, ходил в штатском, и его пиджак топорщился поверх рукоятки револьвера, а из бокового кармана торчала дубинка, и сейчас он торопливо шел по улице, высоко вскидывая ноги, как кошка на горячей плите. И если вы думаете, что дознание проводил мистер Коннорс или даже мистер Хэмптон, наш шериф, то вы ошибаетесь. Это делал сам дядюшка Билли. Сначала Гровер Кливленд пробовал запираться. Потом стал врать. А потом прекратил сопротивление. - Здравствуй, сынок, - сказал дядюшка Билли. - Очень жаль, что пришлось разбудить тебя в такое время, среди ночи, только чтобы задать тебе несколько вопросов. Первый вопрос: где ты, примерно говоря, был прошлой ночью, ровно в половине одиннадцатого, примерно говоря? - Кто, я? - сказал Гровер Кливленд. - Там, где всегда бываю в это время: стоял вон на том углу, у дверей полицейского участка, на случай, ежели понадоблюсь кому из тех, кто пойдет с последнего сеанса в кино, - скажем, ежели машину угнали или же шина спустила... - Так, так, - сказал дядюшка Билли. - И все же ты не видел свет в моей аптеке и этих двух мерзавцев... - Погодите-ка, - сказал Гровер Кливленд. - Я совсем позабыл. Когда я увидел, что народ начинает выходить с последнего сеанса, я поглядел на часы - было половина одиннадцатого или, может, без двадцати пяти одиннадцать - и решил пойти закрыть "Голубого гуся", чтобы, покуда мне делать нечего, управиться с этим. - "Голубой гусь" - это негритянский кабачок около хлопкоочистительной машины. - Я позабыл, - сказал Гровер Уинбуш. - Вот где я был. Дядюшка Билли ничего на это не сказал. Он только повернул голову и крикнул: - Уолтер! - Вошел Уолтер. Его дед до поражения южан принадлежал деду дядюшки Билли, и они с дядюшкой Билли были почти ровесники и очень похожи, только Уолтер вместо морфия употреблял медицинский спирт всякий раз, как дядюшка Билли оставлял ключи и отворачивался, и, пожалуй, Уолтер был еще вспыльчивей и раздражительней. Он вышел из задней комнаты и сказал: - Кто меня зовет? - Я, - сказал дядюшка Билли. - Где ты был вчера в половине одиннадцатого? - Кто, я? - сказал Уолтер, совсем как Гровер Кливленд, только сказал он это так, словно дядюшка Билли спросил у него, где он был, когда доктор Эйнштейн создал свою теорию относительности. - Вы говорите - вчера? - сказал он. - А вы думаете где? Дома, в постели... - Ты был в этом растреклятом кабаке, в "Голубом гусе", где сидишь каждый вечер, покуда Гровер Уинбуш не повыгоняет всех черномазых и не закроет его, - сказал дядюшка Билли. - Ежели вы сами все знаете, так зачем спрашивать? - сказал Уолтер. - Ну ладно, - сказал дядюшка Билли. - В котором часу мистер Уинбуш закрыл вчера ваш кабак? - Уолтер стоял и моргал. Глаза у него всегда были красные. Он делал в старой ручной мороженице мороженое, которое дядюшка Билли продавал со стойки с газировкой. Делал он это в подвале: там было темно и холодно и была всего одна дверь, выходившая в переулок за аптекой, и он сидел впотьмах и крутил мороженицу, так что прохожие только и видели его красные глаза, не злобные, не дикие, а просто опасные, как у дракона или крокодила, - не дай бог, споткнешься и попадешь к нему, в его царство. Он стоял и моргал. - В котором часу Гровер Уинбуш закрыл "Голубого гуся?" - спросил дядюшка Билли. - Я не дождался, ушел, - сказал Уолтер. И вдруг, - мы его до сих пор и не замечали, - словно из-под земли вырос мистер Хэмптон, стоит и тоже глядит на него. Он не моргал, как Уолтер. Он был большой, с большим животом и маленькими бесцветными колючими глазками, которым, казалось, и моргать-то незачем. Теперь он глядел уже на Гровера Кливленда. - То есть как это "не дождался"? - спросил он Уолтера. - Сто чертей, - сказал дядюшка Билли. - Да он никогда не вылазит из этого проклятого кабака, с самого открытия и до тех пор, покуда не погасят свет. - Знаю, - сказал мистер Хэмптон. Он все еще глядел на Гровера Кливленда своими бесцветными колючими немигающими глазками. - Я слишком долго был здесь шерифом и начальником полиции. - И он сказал Гроверу Кливленду: - Где вы были вчера вечером, когда в вас была нужда? - Но Гровер Кливленд все еще пробовал вывернуться: надо отдать ему должное, хоть он и сам не верил в успех. - А, вы об этих двоих, что были в аптеке дядюшки Билли вчера в половине одиннадцатого. Конечно, я их видел. Только я, понятное дело, само собой, подумал, что это дядюшка Билли и Ските. И тогда... - Что тогда?.. - сказал мистер Хэмптон. - Я... пошел в участок... и сел читать вечернюю газету, - сказал Гровер Кливленд. - Там я и был: сидел там, в полиции, и читал вечернюю мемфисскую газету... - Когда Уит Раунсвелл увидел здесь этих двоих, он пошел за вами в полицию, - сказал мистер Хэмптон. - Он вас целый час дожидался. А здесь тем временем погас свет, но он не видел, чтоб кто-нибудь выходил через переднюю дверь. А вас все не было. И Уолтер вот говорит, что вас и в "Голубом гусе" не было. Где вы были вчера вечером, Гровер? И теперь уж ему податься было некуда. Он стоял молча, и пиджак у него топорщился над рукояткой револьвера, а из кармана вылезала дубинка, словно рубашка из штанов у мальчика. Да, в том-то и дело: Гровер Кливленд был слишком стар, чтоб походить на мальчика. И дядюшка Билли, и мистер Хэмптон, и все остальные глядели на него, а потом вдруг нам стало стыдно глядеть на него, стыдно узнать то, что нам предстояло узнать. Только мистеру Хэмптону стыдно не было. Может, оттого, что он так долго был шерифом, он таким стал, понял, что не Гровера Кливленда надо стыдиться, а всех нас. - Доктор Пибоди возвращался раз от больного около часу ночи и видел, как вы в этом переулке выходили из боковой двери того заведения, которое Монтгомери Уорд Сноупс называет своей студией. А в другой раз я сам возвращался домой около полуночи и видел, как вы туда входили. Что там такое, Гровер? Гровер Кливленд теперь даже не шевелился. Он сказал почти шепотом: - Там клуб. Теперь уже мистер Хэмптон и дядя Гэвин переглянулись. - Чего вы на меня-то глядите, - сказал дядя Гэвин. - Вы - представитель закона. Это было просто смешно: ни тот, ни другой не обращали никакого внимания на мистера Коннорса, который был начальником полиции и должен бы давно заняться этим делом. Может быть, по этой самой причине они на него и не смотрели. - Вы - прокурор округа, - сказал мистер Хэмптон. - Вы должны сказать, что полагается делать по закону, а уж тогда я буду его выполнять. - Так чего же мы ждем? - сказал дядя Гэвин. - Может, Гровер надумает сказать нам, что там такое, чтоб не терять время зря, - сказал мистер Хэмптон. - Нет, черт возьми, - сказал дядя Гэвин. - Оставьте-ка его покуда в покое. - И он сказал Гроверу Кливленду: - Ступайте в полицию, мы вас вызовем. - Можете дочитать мемфисскую газету, - сказал мистер Хэмптон. - И вы нам тоже больше не нужны, - сказал он мистеру Коннорсу. - Какого дьявола, шериф, - сказал мистер Коннорс. - В вашем веденье только округ. А то, что происходит в Джефферсоне, в моем веденье. Я имею такое же право... - Тут он остановился, но было уже поздно. Мистер Хэмптон поглядел на него своими колючими бесцветными глазками, которым, казалось, и моргать-то незачем. - Продолжайте, - сказал мистер Хэмптон. - Вы имеете такое же право видеть, что Монтгомери Уорд Сноупс там прячет, как и я и Гэвин. Почему же вы в таком случае не уговорили Гровера сводить вас в этот клуб? - Но мистер Коннорс только моргал. - Пошли, - сказал мистер Хэмптон дяде Гэвину, поворачиваясь. И дядя Гэвин пошел за ним. - Это значит - и ты тоже ступай, - сказал он мне. - Это значит - и вы все тоже, - сказал мистер Хэмптон. - Оставьте теперь дядюшку Билли в покое. Он должен составить опись украденного для этих инспекторов по наркотикам и для страховой компании. Мы вышли на улицу и глядели, как мистер Хэмптон и дядя Гэвин шли к студии Монтгомери Уорда. - Ну что? - сказал я Рэтлифу. - Не знаю, - сказал он. - Или нет, кажется, знаю. Но придется подождать, пока Хэб и твой дядя это докажут. - А что, по-вашему, это такое? - спросил я. Тут он поглядел на меня. - А вот посмотрим, - сказал он. - Хотя тебе уже десятый год, я думаю, ты еще не настолько взрослый, чтоб отказываться от мороженого, правда? Идем. Не будем беспокоить дядюшку Билли и Скитса. Пойдем в кафе "Дикси". - И мы пошли в кафе "Дикси", взяли два стаканчика мороженого и снова вышли на улицу. - Ну что? - спросил я. - Я так думаю, это пачка французских открыток, которые Монтгомери Уорд привез из Парижа с войны. Ты, верно, не понимаешь, что это такое. - Не понимаю, - сказал я. - Это картинки, снятые "кодаком", а на них мужчины и женщины занимаются всякими делами. И они совсем раздетые. - Трудно сказать, смотрел он на меня или нет. - Теперь понял? - Нет, не понял, - сказал я. - А может, понял? - сказал он. Вон оно что. Дядя Гэвин потом рассказал, что у Монтгомери Уорда был большой альбом этих открыток и он настолько обучился фотографии, что сделал с них диапозитивы, которые и показывал через волшебный фонарь в задней комнате на простыне. И он рассказал, как Монтгомери Уорд стоял и смеялся над ним и над мистером Хэмптоном. Но обращался он все больше к дяде Гэвину. - Ну, еще бы, - сказал Монтгомери Уорд. - Я и не ожидал, что у Хэба... - Называй меня мистер Хэмптон, - сказал мистер Хэмптон. - ...хватит ума... - Называй меня мистер Хэмптон, мальчишка, - сказал мистер Хэмптон. - У мистера Хэмптона... - сказал Монтгомери Уорд. - ...но вы ведь юрист; уж не думаете ли вы, что я взялся за это дело, не прочитав сперва законы, как по-вашему? Можете конфисковать их все, какие здесь найдете; я уверен, что мистер Хэмптон не допустит, чтобы такое пустячное препятствие, как закон, помешало ему сделать это... Тут-то мистер Хэмптон и дал ему затрещину. - Бросьте, Хэб! - сказал дядя Гэвин. - Не валяйте дурака! - Пускай бьет, - сказал Монтгомери Уорд. - Подать на своих благодетелей в суд легче, чем крутить волшебный фонарь. Да оно и безопасней. Так о чем это я? Ах да. Даже если бы я их рассылал по почте, чего вовсе не было, все равно дело подлежало бы ведению федеральных властей, но я не вижу здесь ни одного федерального шпика. И если вы даже попробуете состряпать обвинение, что я наживал на них деньги, откуда вы возьмете свидетелей? У вас только и есть Гровер Уинбуш, а он не посмеет это подтвердить; и не потому, что потеряет работу, он ее все равно потеряет, а потому, что праведные христиане города Джефферсона не допустят этого, - им никак нельзя, чтоб все узнали, что делает их полиция, когда все думают, будто она работает. Я уж не говорю об остальных моих клиентах, имен называть не буду, но они повсюду есть - в банках, и в лавках, и на хлопкоочистительных машинах, и на бензозаправочных станциях, и на фермах - на целых два округа в обе стороны от Джефферсона; и, ей-богу, мне вот какая пришла мысль: валяйте наложите на меня штраф, увидите, как быстро все будет оплачено... - Он остановился и сказал с каким-то глухим удивлением: - О черт! - И дальше, скороговоркой: - Валяйте посадите меня под замок, дайте мне тысячу конвертов со штампом, и я за три дня добуду больше денег, чем за два года с этим паршивым волшебным фонарем. - Теперь он уже обращался к мистеру Хэмптону: - Может, вам только это и нужно было: не открытки, а список клиентов: подадите в отставку и только и будете знать, что с них деньгу выколачивать. Или нет: лучше вы уж свою шерифскую звезду при себе оставьте, так вам легче будет деньги собирать. Но тут уж дяде Гэвину ничего и говорить не нужно было, на этот раз мистер Хэмптон даже не стал его бить. Он просто стоял, прищурив свои колючие глазки, покуда Монтгомери Уорд не замолчал. А потом сказал дяде Гэвину: - Это правда? Здесь действительно должен присутствовать федеральный чиновник? И нет у нас такого закона, чтоб его прижать? Ну, думайте же! Неужто даже в городских законах ничего нет? - И теперь уж дядя Гэвин сказал: - О черт! - Закон насчет автомобилей, - сказал он. - Сарторисов закон. - А мистер Хэмптон стоял и глядел на него. - Ведь он висит в рамке на стене у двери вашего кабинета. Вы хоть раз на него взглянули? Так сказано, что по улицам Джефферсона нельзя ездить на автомобилях... - Чего? - сказал Монтгомери Уорд. - Громче, - сказал дядя Гэвин. - Мистер Хэмптон вас не слышит. - Но это ведь в черте города! - сказал Монтгомери Уорд. - А Хэмптон - только окружной шериф; он не может арестовать того, кто нарушил городской закон. - Это тебе только так кажется, - сказал мистер Хэмптон. Он положил руку на плечо Монтгомери Уорда; и дядя Гэвин сказал, что на месте Монтгомери Уорда он предпочел бы, чтоб мистер Хэмптон снова дал ему затрещину. - Это ты скажешь не нам, а своему адвокату. - Стойте, - сказал Монтгомери Уорд дяде Гэвину. - Ведь у вас тоже есть автомобиль. И у Хэмптона! - А мы по алфавиту работаем, - сказал дядя Гэвин. - До "Х" мы еще не добрались, только до "С", а "Сн" идет раньше, чем "Ст". Берите его, Хэб. И Монтгомери Уорду деваться было некуда, он совсем растерялся и стоял не двигаясь, а дядя Гэвин глядел, как мистер Хэмптон отпустил Монтгомери Уорда, взял альбом с картинками и конверты, в которых тоже были картинки, подошел к баку, где Монтгомери Уорд иногда и в самом деле проявлял пленку, и бросил их туда, а потом стал шарить на полке, среди бутылок и банок с проявителем. - Что вы там ищете? - спросил дядя Гэвин. - Виски... керосин... что-нибудь горючее, - сказал мистер Хэмптон. - Горючее? - сказал Монтгомери Уорд. - Послушайте, вы, эти картинки денег стоят. Вот что, давайте договоримся: отдайте их мне, а я уберусь из вашего проклятого города ко всем чертям, и никогда больше ноги моей здесь не будет. Ну ладно, - сказал он. - У меня в кармане наберется с сотню долларов. Я положу их вот сюда на стол, а вы со Стивенсом отвернитесь и дайте мне десять минут... - Хотите снова его ударить? - сказал дядя Гэвин. - На меня не обращайте внимания. К тому же он сам предложил мне отвернуться, так что вам остается лишь руку поднять. - Но мистер Хэмптон только взял еще одну бутылку, вынул пробку и понюхал. - Вы не имеете права, - сказал дядя Гэвин. - Это вещественные доказательства. - Хватит с нас и одной, - сказал мистер Хэмптон. - Ну, это еще неизвестно, - сказал дядя Гэвин. - Вы как хотите - просто осудить его или вовсе изничтожить? - И мистер Хэмптон остановился с бутылкой в Одной руке и пробкой в другой. - Вы же знаете, что сделает судья Лонг с человеком, у которого есть одна такая картинка. - Лонг был федеральный судья в нашем округе. - А представьте себе, что он сделает с человеком, у которого их целый вагон. И мистер Хэмптон поставил бутылку на место, а потом пришел его помощник с чемоданом, и они положили туда альбом и конверты и закрыли чемодан, и мистер Хэмптон запер его в свой сейф, чтобы отдать потом мистеру Гомбольту, федеральному судебному исполнителю, когда он вернется в город, и они посадили Монтгомери Уорда в окружную тюрьму за езду на автомобиле в нарушение законов города Джефферсона, и Монтгомери Уорд сперва ругался, потом грозил, а потом снова пытался подкупить кого-нибудь из тюремных или городских властей, всем совал деньги. А мы гадали, скоро ли он попросит свидания с мистером де Спейном. Потому что мы знали - меньше всего на свете он ждет помощи от своего дяди или двоюродного брата Флема, который уже избавился от одного Сноупса с помощью обвинения в убийстве, так почему бы ему не избавиться от другого с помощью непристойных открыток. И даже дядя Гэвин, который, как говорил Рэтлиф, считал своим священным долгом никогда не показывать Джефферсону, что какой-нибудь из Сноупсов его удивил, не ожидал в тот день мистера Флема, который вошел к нему в кабинет, положил свою новую черную шляпу на край стола и сел, а челюсти его медленно и непрерывно двигались, словно он пытался прожевать что-то, не разжимая зубов. В глазах мистера Хэмптона ничего нельзя было прочесть, потому что они смотрели слишком пристально; нельзя было пройти мимо его взгляда, как нельзя пройти мимо лошади на узкой тропинке, где человеку с ней не разминуться и только-только впору пройти одной лошади. А в глазах мистера Сноупса ничего нельзя было прочесть, потому что они и в самом деле не смотрели на вас, как не смотрит стоячая лужа. Дядя Гэвин сказал, что он только через минуту или две понял, - они с мистером Сноупсом смотрят на одно и то же; только смотрят по-разному. - Я думаю о Джефферсоне, - сказал мистер Сноупс. - И я тоже, - сказал дядя Гэвин. - Об этом проклятом Гровере Уинбуше и всех других глупых юнцах от четырнадцати до пятидесяти восьми лет чуть не по всему Северному Миссисипи, которые платили двадцать пять центов, чтоб только заглянуть в этот альбом. - А я и позабыл о Гровере Уинбуше, - сказал мистер Сноупс. - Его выгонят с работы, и тогда все захотят знать, за что, и дело выплывет наружу. - Это была беда мистера Сноупса. Я хочу сказать, это была наша беда, когда мы имели дело с мистером Сноупсом: ничего нельзя было понять, даже когда казалось, что он смотрит на тебя. - Не знаю, знаете вы или нет. Его мать живет в Уайтлифе. Каждую субботу утром он посылал ей с почтовой пролеткой на доллар еды. - Итак, спасти одного - значит спасти их обоих, - сказал дядя Гэвин. - Если мы хотим, чтобы мать Гровера Уинбуша и дальше получала каждую субботу утром на доллар свиной грудинки и патоки, кто-то должен спасти вашего двоюродного брата, племянника, - кем он вам там доводится? Как сказал Рэтлиф, мистер Сноупс, может, и пропускал мимо ушей то, что говорили у него за спиной, но никогда не пропускал мимо ушей никаких намеков. Во всяком случае, не уколы и насмешки. Или, во всяком случае, не на этот раз. - Я так об этом понимаю, - сказал он. - Но вы юрист. Ваше дело знать, как можно понимать иначе. Дядя Гэвин тоже не пропускал мимо ушей намеков. - Вы не к тому юристу пришли, - сказал он. - Это дело относится к компетенции федерального суда. И, кроме того, я все равно не могу его взять; я получаю деньги за то, чтобы отстаивать интересы другой стороны. И, кроме того, - сказал он (покуда он был просто прокурором города, он говорил, как говорят в Гарварде и Гейдельберге. Но после того, как мы с ним целое лето разъезжали по округу, когда он выставил свою кандидатуру на по