знодорожной компании, который обязан был удовлетворять иски, а еще немного погодя она получила по чеку восемь тысяч пятьсот долларов, потому что, как говорил дядя Гэвин, в те блаженные дни даже железнодорожные компании считали свои южные отделения и филиалы законной и справедливой добычей всех, кто жил близ путей, и хотя уже несколько лет перед смертью мистера Хейта мулы в одиночку и парами (по странному совпадению они почти всегда принадлежали мистеру Сноупсу; их легко было узнать, потому что всякий раз, как поезд давил его мулов, на них была новая крепкая веревка) попадали под колеса ночью на этом самом крутом повороте, но в первый раз, как сказал дядя Гэвин, человек разделил с ними их печальный конец. Миссис Хейт взяла деньги наличными; она стояла у окошечка кассы в ситцевом капоте, в свитере своего покойного мужа и в настоящей мягкой шляпе, которая была на нем в то роковое утро (ее нашли в целости), и молча, с холодным и суровым видом, выслушала, как сперва счетовод, потом кассир и, наконец, президент (сам мистер де Спейн) пытались втолковать ей про купоны, потом про срочные вклады, потом про простые вклады, после чего положила деньги в мешочек, висевший у нее под фартуком, и ушла; а потом она выкрасила свой дом этой прочной и неподвластной времени краской, под цвет вокзала и товарных вагонов, как видно, из чувствительности или (как сказал Рэтлиф) из благодарности, и с тех пор жила там одна-одинешенька, по-прежнему носила ситцевый капот, свитер и мягкую шляпу, которые ее муж носил до тех пор, пока они стали ему не нужны; но ботинки у нее теперь уже были собственные: мужские ботинки на пуговицах, с носками, похожими на луковицы тюльпанов, устаревшего и давно вышедшего из моды фасона, - мистер Уилдермарк раз в год заказывал их специально для нее. Она вскочила, повернулась, не выпуская из рук ведра, сверкнула глазами на старую Хет и сказала - голос у нее был тоже громкий и довольно решительный: - Ах он сукин сын, - и с ведром в руке выбежала из кухни, в туман, а старая Хет с бумажной сумкой - за ней. Потому-то и мороза не было - из-за тумана: словно все сонное дыхание Джефферсона, накопившееся за эту долгую январскую ночь, плененное, еще лежало между туманом и землей, не давая ей совсем застыть, лежало, будто слой жира, на деревянном крыльце у задней двери, и на кирпичной кладке, и на деревянной крышке погреба возле кухни, и на деревянных досках, проложенных от крыльца к деревянному сараю в углу заднего двора, где миссис Хейт держала корову; и когда миссис Хейт ступила на доски, все еще не выпуская из рук ведро с углями, она здорово поскользнулась и едва удержала равновесие. Старая Хет в своих резиновых тапочках не поскользнулась. - Осторожней! - бодро крикнула она. - Они перед домом. - Но только один из них уже не был перед домом. А миссис Хейт, поскользнувшись, не упала. Она даже не остановилась, круто повернулась и уже бежала к углу дома, из-за которого внезапно и бесшумно, как призрак, появился мул. Это опять был мул мистера А.О.Сноупса. То есть покуда они наконец не отделили мистера Хейта от пяти мулов на железнодорожном пути в то утро, три года назад, никто не видел связи между ним и тем, что мистер Сноупс покупает мулов, хотя время от времени кто-нибудь удивлялся, как это мистер Хейт зарабатывает на жизнь, не имея постоянного занятия. Как сказал Рэтлиф, дело в том, что слишком уж все удивлялись, на кой черт А.О.Сноупс стал торговать скотом. Но Рэтлиф, подумав, сказал, что, может, оно и понятно: там, на Французовой Балке, А.О. был кузнецом, хотя ничего в этом деле не смыслил, и ненавидел лошадей и мулов, потому что боялся их пуще смерти, а поэтому, может, вполне понятно, что и здесь он взялся за дело, в котором ничего не смыслит, к которому у него нет ни любви, ни способностей, не говоря уж о том, что теперь он боялся в шесть, или восемь, или десять раз больше, потому что вместо одной лошади или мула, которого хозяин привязывал к столбу, и сам стоял рядом, ему приходилось одному иметь дело с восемью, или десятью, или двенадцатью на свободе, покуда он не ухитрялся их обратать. И все же он это сделал - купил на мемфисском базаре мулов, пригнал их в Джефферсон, продал фермерам, вдовам и сиротам, черным и белым, за сколько дадут, так что дешевле уж некуда, а потом (до той самой ночи, когда товарный поезд задавил мистера Хейта тоже, и Джефферсон впервые понял, что есть связь между мистером Хейтом и мулами мистера Сноупса) мулы в одиночку, и парами, и целыми табунами, всегда связанные вместе крепкой пеньковой веревкой, которая неизменно бывала упомянута и запротоколирована в жалобе мистера Сноупса, попадали под ночные товарные поезда. На этом самом крутом повороте, где погиб мистер Хейт; кто-то (Рэтлиф клялся, что это не он, а вокзальный служащий) наконец послал Сноупсу по почте печатное расписание поездов на нашем путевом участке. Однако после несчастья с мистером Хейтом (просчета, как сказал Рэтлиф; он сказал, что расписание, а заодно и часы нужно было послать мистеру Хейту) Сноупсовы мулы перестали скоропостижно кончаться на путях. Когда приехал представитель железнодорожной компании, чтобы уладить дело с миссис Хейт, Сноупс тоже при этом присутствовал, для чего ему пришлось принять самое роковое решение в его жизни: с одной стороны, простое благоразумие подсказывало ему, что нужно оставаться в стороне от расследования, которое проводила железная дорога, с другой - он слишком хорошо знал миссис Хейт: она уже сказала ему, что единственный способ получить хоть что-то из суммы, которая будет выплачена в возмещение убытков, - это заручиться поддержкой железнодорожной компании. И все равно его постигла неудача. Миссис Хейт преспокойно заявила, что ее муж был единственным владельцем этих пяти мулов; ей даже незачем было открыто вызывать Сноупса оспаривать это; он эти деньги только и видел (ну да, он был в банке, подошел так близко, как осмелился, и глядел во все глаза), когда она запихнула их в свой мешочек и завернула в фартук. До тех пор, вот уже пять или шесть лет, он регулярно пересекал мирный и сонный Джефферсон под неистовый рев, окутанный пылью, и о его приближении возвещали жалобные крики и вопли, а шествие его знаменовало желтое облако пыли, в которой метались кувшинообразные головы и гремели копыта, и замыкал его сам Сноупс, - он, задыхаясь, бежал рысью и, широко разинув рот, вопил в смятенье, отчаянье и ужасе. Когда он вышел после разговора с представителем железной дороги, следы смятения и отчаянья все еще были на его лице, но ужас теперь перешел в недоумение, безнадежное, возмущенное и яростное недоверие, пробившееся сквозь выражение жадной надежды, которое три года не сходило с его лица, опять-таки, как сказал Рэтлиф, такой выход из положения и такие трудности ни для кого другого и не существовали: ему - Сноупсу - до тех пор нужно было только сгрузить мулов в приемный загон при вокзале, а потом уплатить негру, который будет править старой кобылой с бубенцами, и она потащит их на проволоке через город к его загону, откуда он их распродаст, а теперь ему приходилось в одиночку выводить их из загона при вокзале, а потом гнать гуртом в узкую улочку, в конце которой был неогороженный дворик миссис Хейт, и рев, и облако пыли, а в нем мечущиеся дьявольские призраки, словно вихрь, проносились по мирной окраине Джефферсона на двор миссис Хейт, где они оба, миссис Хейт я Сноупс - миссис Хейт с метлой, или с веником, или с другим оружием, какое подвернулось под руку, когда она выбегала из дома, ругаясь, как мужчина, и Сноупс, на время удовлетворивший жажду мести или хотя бы избавившийся от невыносимого накала, невыносимого чувства бессилия, и несправедливости, и зла (Рэтлиф сказал, что он, должно быть, давным-давно уже и не верил, что ему удастся вырвать у миссис Хейт хоть цент из этих денег, и у него осталась лишь отчаянная и тщетная надежда), - должны были ловить этих мулов и снова загонять их за загородку, увертываясь и прыгая среди гремящих копыт, словно в каком-то бурном немом танце, перед домом, словно перед декорацией, и Сноупс был уверен, что даже стойкая краска, которой этот дом выкрашен, куплена на его деньги, и там, внутри, хозяйка живет в холе и роскоши, как королева, тоже за его счет (именно поэтому, как говорил Рэтлиф, миссис Хейт не жаловалась в суд, чтобы отделаться от Сноупса: это она тоже платила за потрясающую возможность обменять своего мужа на восемь тысяч долларов), а со всего квартала всякий раз собирались люди, женщины в фартуках и чепцах, дети, игравшие во дворах, и мужчины, черные и белые, которые случайно проходили мимо и глядели из-за соседних заборов. Когда мул показался, он уже тоже бежал, и голова его была задрана высоко кверху, и поэтому, вынырнув вдруг из тумана, он казался выше жирафа, бегущего прямо на миссис Хейт и старую Хет, а недоуздок, хлестал его по ушам. - Вон он! - орала старая Хет, размахивая бумажной сумкой. - Ого-го! Пшел! - Она потом рассказала Рэтлифу, что миссис Хейт повернулась и снова поскользнулась на скользких досках, и они с мулом бежали теперь рядом к коровнику, из открытой двери которого выглядывала неподвижная и удивленная коровья морда. Корове, которая секунду назад мирно стояла в дверях, жевала и глядела в туман, верно, и жираф не показался бы таким высоким и чудовищным, как этот мул, не говоря уж о том, что мул норовил пробежать прямо сквозь коровник, словно перед ним была соломенная стенка или, может, даже просто-напросто мираж. Как бы там ни было, старая Хет сказала, что корова спрятала морду в коровник, как спичку в коробок; и там, внутри коровника, издала звук, - старая Хет не могла сказать, какой именно звук, просто удивленный и испуганный звук, как будто задели одну струну гитары или банджо, а миссис Хейт бежала на этот звук, как сказала старая Хет, невольно блюдя единство женского сословия против мира мулов и мужчин, и они с мулом со всех ног мчались к коровнику, и миссис Хейт уже размахивала ведром с горящими угольями, чтобы швырнуть им в мула. Конечно, все это произошло очень быстро; старая Хет сказала, что она еще орала: "Вон он! Вон он!" - а мул уже повернул и побежал прямо на нее, а она замахала своей бумажной сумкой, и он пробежал мимо, и свернул за другой угол дома, и снова пропал в тумане, тоже как спичка в коробке. И тогда миссис Хейт поставила ведро на кирпичную приступку у спуска в подпол, и они со старой Хет тоже свернули за угол дома и в самый раз успели увидеть, как мул налетел на петуха с восемью белыми курами, выходивших из-под дома. Старая Хет сказала, что это было похоже на картинку не то из Библии, не то из какого-то чернокнижного писания: мул, который вынырнул из тумана, как оборотень или леший, а потом словно бы улетел обратно в туман, уносимый облаком маленьких крылатых существ. Они с миссис Хейт все бежали; она сказала, что теперь в руках у миссис Хейт было сломанное помело, хотя старая Хет не помнит, где она его подхватила. - Там, перед домом, еще есть! - крикнула старая Хет. - Ах, он сукин сын, - сказала миссис Хейт. Их было много. Старая Хет сказала, что этот дворик не больше носового платка был полон мулами и А.О.Сноупсом. Дворик был так мал, что его весь можно было пересечь в два прыжка по три фута каждый, но когда они на него взглянули, то вид был такой, будто в капле воды под микроскопом. Только теперь они вроде бы сами очутились в этой капле. Вернее, старая Хет сказала, что это миссис Хейт и А.О.Сноупс там очутились, потому что она остановилась возле дома, в сторонке, хотя ни в одном уголке этого дворика нельзя было чувствовать себя в безопасности, и глядела, как миссис Хейт, все сжимая помело, с какой-то надменной верой неизвестно во что, может быть, в свою неуязвимость, - хотя старая Хет сказала, что миссис Хейт слишком разозлилась, чтобы соображать, - ворвалась в самую середину табуна вслед за мулом с развевающимся недоуздком, который все летел в туман на этом вихревом облаке перьев, несшихся, как брошенное конфетти или пена позади быстроходного катера. И мистер Сноупс тоже бежал, и мулы тоже; они с миссис Хейт сверкнули друг на друга глазами, и он прохрипел: - Где мои деньги? Где моя половина? - Поймайте вон того здоровенного с недоуздком, - сказала миссис Хейт. - Чтобы духу его здесь не было. - И обе они, старая Хет и миссис Хейт, побежали, так что хриплый голос Сноупса слышался теперь сзади. - Отдай мои деньги! Отдай мою долю! - Осторожней! - Это старая Хет, по ее словам, им крикнула. - Он опять нагоняет! - Несите веревку! - заорала миссис Хейт Сноупсу. - Да где я ее возьму-то? - заорал Сноупс. - Да в подполе! - заорала старая Хет. И сама она времени не теряла. - Бегите с той стороны ему наперерез, - сказала она. И она сказала, что, когда они с миссис Хейт свернули за угол, мул с развевающимся недоуздком опять был там, он будто плыл на облаке кур, на которых снова наскочил, потому что они пробежали под домом по прямой, в то время как он бежал по окружности. Свернув в очередной раз за угол, они снова очутились на заднем дворе. - Убей меня бог! - крикнула Хет. - Он сейчас корову залягает! - Она сказала, что это и впрямь была картина. Корова выскочила из коровника на середину заднего двора; теперь они с мулом стояли нос к носу в каком-нибудь шаге друг от друга, неподвижные, нагнув головы и растопырив ноги, как две этажерки для книг, а Сноупс поднял крышку и по пояс скрылся в подполе, - очевидно, полез туда веревку искать, - а рядом, на приступке, все еще стояло ведро с угольями; старая Хет потом сказала, что она подумала тогда, что открытый подпол не очень подходящее место для ведра с раскаленными угольями, и, возможно, она сказала правду. То есть если бы она не сказала, что подумала это, то сказал бы кто-нибудь другой, потому что потом всегда найдется человек, который рад выставить напоказ свою предусмотрительность и чужую беспечность. Правда, если события разворачивались так быстро, как она говорила, непонятно, откуда у них было время думать. Потому что все уже опять двигалось; когда они на этот раз завернули за угол, А.О. уже нес, волочил веревку (он ее наконец нашел), за ним бежала корова, подняв хвост, прямой и слегка наклонный, как древко флага на корабле, за ней - мул, потом миссис Хейт и последней старая Хет. И старая Хет снова сказала, что приметила ведро с угольями на приступке возле открытого подпола, где, по вдовьему положению миссис Хейт, накопилась целая груда всякого хлама - пустые ящики на растопку, старые газеты, сломанная мебель, и снова подумала, что ведру здесь не место. Опять поворот. Сноупс, корова и мул - все трое - уже исчезали в облаке обезумевших кур, которые снова пробежали под домом и поспели как раз вовремя. Но когда все они опять очутились перед домом, там не было никого, кроме Сноупса. Он лежал ничком, пола пиджака при падении завернулась ему на голову, и старая Хет клялась, что на спине его белой рубашки был след раздвоенного коровьего копыта и копыта мула тоже. - Где они? - крикнула она ему. Он не ответил. - Догоняют! - крикнула она миссис Хейт. - Они уже опять на заднем дворе! Да, они были там. Она сказала, что, может, корова хотела вернуться в коровник, но решила, что взяла слишком большой разгон и, вместо этого, позабыв всякий страх, повернула прямо на мула. Правда, она сказала, что они с миссис Хейт не поспели туда, чтобы увидеть это: они только услышали треск, и гром, и грохот, когда мул заворотил и споткнулся о кирпичную приступку. А когда они подоспели, мула уже не было. И ведра на приступке тоже не было, но старая Хет сказала, что она этого тогда не заметила: только корова стояла посреди двора, там же, где и раньше, растопырив ноги и нагнув голову, словно кто-то, проходя мимо, убрал вторую этажерку. Они с миссис Хейт не остановились, но миссис Хейт теперь бежала тяжело, как сказала старая Хет, разинув рот, и лицо у нее было цвета мастики, и одной рукой она держалась за грудь. Она сказала, что обе они уже выдохлись и теперь бежали так медленно, что мул нагнал их сзади и, как она сказала, перепрыгнул через них; короткий дробный дьявольский грохот и едкий запах пота, и вот уж он бежит дальше (куры или сообразили наконец, что лучше остаться под домом, или же тоже выдохлись и просто не могли выбежать оттуда на этот раз); когда они снова добежали до угла, мул наконец скрылся в тумане; они слышали, как стук его копыт по твердой мостовой, короткий, дробный и насмешливый, замер вдали. Старая Хет сказала, что она остановилась. - Ну-с, джентльмены, тише, - сказала она. - Кажется, мы... - И тут она почуяла это. Она сказала, что стояла неподвижно, принюхиваясь, и словно бы воочию увидела открытый подпол и кирпичную приступку, на которой, когда они пробегали мимо в последний раз, ведра уже не было. - Мать честная! - крикнула она миссис Хейт. - Гарью пахнет! Беги в дом, детка, хватай деньги. Это было часов в девять. А к полудню дом сгорел дотла. Рэтлиф сказал, что, когда пожарная машина и толпа добрались туда, миссис Хейт, за которой следовала старая Хет с бумажной сумкой в одной руке и пастельным портретом миссис Хейт в другой, прихватив зонтик и накинув на себя армейскую шинель, которую обычно носил мистер Хейт, как раз выбегала из дому, и в одном кармане шинели была банка из-под компота, набитая тем, что осталось от восьми с половиной тысяч долларов, а судя по тому, как миссис Хейт жила, если, конечно, верить ее соседям, там была большая часть этой суммы, а в другом - тяжелый, никелированный револьвер, она перебежала через улицу к соседскому дому, где с тех пор и сидела на галерее в качалке, а рядом, в другой качалке - старая Хет, и обе все время раскачивались, глядя, как добровольцы-пожарники расшвыривают по всей улице ее посуду и мебель. К тому времени, как сказал Рэтлиф, там уже было довольно людей, заинтересованных в этом деле, которые побежали на площадь, разыскали А.О. и дали ему знать. - А мне что за дело? - сказал А.О. - Ведь не я поставил это ведро с горящими угольями там, где кто-то сшиб его прямо в подпол. - Но подпол-то вы открыли, - сказал Рэтлиф. - Конечно, - сказал Сноупс. - А зачем? Чтобы взять веревку, ее же веревку, она меня сама туда послала. - Чтобы поймать вашего мула, который ворвался к ней на двор, - сказал Рэтлиф. - Теперь уж вы не отвертитесь. Любой состав присяжных в нашем округе вынесет приговор в ее пользу. - Да, - сказал Сноупс. - Уж это наверняка. А все потому, что она женщина. Только поэтому. Потому что она, черт бы ее побрал, женщина. Ладно. Пусть идет к присяжным, черт бы их побрал. У меня тоже есть язык; я и сам кое-что могу сказать присяжным... - И тут, как рассказывал Рэтлиф, он осекся. Рэтлиф рассказывал, что это было не похоже на А.О.Сноупса потому, что А.О. всегда пересыпал свою речь такой массой перевранных пословиц, что покуда не догадаешься, какие пословицы и сколько он смешал, не можешь даже понять, чего он там наврал, а после уже поздно. Но теперь, как сказал Рэтлиф, он был слишком озабочен, ему было даже не до пословиц, не говоря уже о вранье. Рэтлиф сказал, что все глядели на него. - Что же? - сказал кто-то. - Что именно вы можете сказать присяжным? - Ничего, - сказал он. - Потому что... ну, просто потому, что не будет никаких присяжных. Миссис Мэнни Хейт станет со мной судиться? Вы, ребята, плохо ее знаете, ежели думаете, что она станет подымать шум из-за обыкновенного несчастного случая, который ни я, ни кто другой предотвратить не мог. Да ведь во всей йокнапатофской округе не сыскать более справедливой и доброй женщины. И я хотел бы сказать ей это. - Рэтлиф сказал, что этот случай как раз ему и представился. Он сказал, что миссис Хейт уже стояла у них за спиной, а старая Хет - у нее за спиной со своей бумажной сумкой. Он сказал, что она поглядела на толпу, а потом на А.О. - Я пришла, чтобы купить этого мула, - сказала она. - Какого мула? - сказал А.О. Он выпалил это сразу, почти машинально, как сказал Рэтлиф. Потому что он не об этом думал. А потом, как сказал Рэтлиф, они еще с полминуты глядели друг на друга. - Вам нужен мул? - сказал он. - Это обойдется вам в полторы сотни, миссис Мэнни. - Чего - долларов? - спросила миссис Хейт. - Да, уж конечно, не центов и не никелей, миссис Мэнни, - сказал Сноупс. - Полтораста долларов, - сказала миссис Хейт. - Когда Хейт был жив, мулы стоили дешевле. - С тех пор многое переменилось, - сказал Сноупс. - И мы с вами тоже, миссис Мэнни. - Пожалуй, что так, - сказала она. И ушла. Рэтлиф сказал, что она, не говоря больше ни слова, повернулась и ушла, и старая Хет за ней. - На вашем месте, - сказал Рэтлиф, - я бы, пожалуй, не стал ей этого говорить. Теперь, рассказывал Рэтлиф, гнусная, мерзкая морденка А.О. вся залоснилась, и даже пена выступила у него на губах. - Пусть только она, - сказал Сноупс, - она или еще кто, все равно, подаст в суд и только заикнется про мула и Хейта... - Он замолчал, и лицо у него снова стало равнодушное. - Ну? - сказал он. - Что вы на это скажете? - Вы, я вижу, не боитесь, что она притянет вас к суду за поджог дома, - сказал Рэтлиф. - Меня притянет? - сказал Сноупс. - Миссис Хейт? Ежели б она собиралась получить с меня что-нибудь за этот пожар, неужто вы думаете, она стала бы меня искать и предлагать мне деньги? Это было около часу дня. А в четыре Алек Сэндер и я поехали на станцию Сарториса поохотиться на куропаток с собаками, потому что мисс Дженни Дю Прэ все еще держала охотничьих собак, - наверно, ждала, пока Бенбоу Сарторис подрастет настолько, чтоб взять в руки ружье. Дядя Гэвин был один у себя в кабинете и услышал на лестнице шарканье резиновых тапочек. Вошла старая Хет; ее бумажная сумка распухла, и она ела бананы из бумажного пакета, который держала под мышкой, и, держа в этой же руке недоеденный банан, она другой отыскала скомканную бумажку в десять долларов и протянула ее дяде Гэвину. - Это вам, - сказала старая Хет. - От миссис Мэнни. А ему я его десятку уже отдала. - И она рассказала: она ждала на углу площади, а когда ночь уже была на носу, Сноупс наконец появился и она отдала банан, который ела, какой-то женщине и достала первую скомканную десятидолларовую бумажку. Сноупс взял ее. - Что? - сказал он. - Миссис Хейт велела отдать это мне? - За мула, - сказала старая Хет. - Расписки не нужно. Я могу подтвердить, что отдала их вам. - Десять долларов? - сказал Сноупс. - За этого мула? Я же ей сказал - полторы сотни. - Ну, ежели так, договаривайтесь промеж себя сами, - сказала старая Хет. - Мне она просто велела передать вам это, когда пошла за мулом. - За мулом?.. Она сама пошла и забрала этого мула из моего загона? - сказал Сноупс. - Господь с тобой, дитя. - Хет сказала, что она так ему и сказала. - Миссис Мэнни никакой мул не страшен. Ты же сам видел. А это вам, - сказала она дяде Гэвину. - За что? - сказал дядя Гэвин. - У меня же нет мула. - За юриста, - сказала старая Хет. - Она считает, что ей понадобится юрист. Говорит, чтоб вы были около ее дома вечером, когда она устроится. - Около ее дома? - сказал дядя Гэвин. - Там, где он стоял, милок, - сказала старая Хет. - Хотите банан? Я-то уже наелась, не могу больше. - Нет, большое спасибо, - сказал дядя Гэвин. - Пожалуйста, - сказала она. - Ну, берите же. Если я съем еще хоть один, то пожелаю, чтоб господь никогда не создавал бананов. - Нет, большое спасибо, - сказал дядя Гэвин. - Пожалуйста, - сказала она. - А скажите, не найдется ли у вас для меня десяти центов на табачок? - Нет, - сказал дядя Гэвин, вынимая монету. - У меня только четверть доллара. - Вот что значит благородный человек, - сказала она. - Попросишь у него мелочишки, а получишь целых четверть или полдоллара, а то и целый доллар. А вот голодранцы - от тех больше десяти центов и не дождешься. - Она взяла монету, и монета исчезла неведомо куда. - Некоторые думают, что я только целый день брожу по городу с утра до ночи с протянутой рукой и всем говорю спасибо. Ничуть не бывало. Я тоже служу Джефферсону. Если, как сказано в Библии, рука дающего не оскудеет, то не оскудеет этот город, потому что здесь всегда полно людей, готовых дать что-нибудь от никеля до старой шляпы. Но из всех, кого я знаю, одна я всегда готова принять. Джефферсон оскудел бы, ежели б я от зари до зари, в дождь, и в снег, в жару не благословляла дающего! Значит, я могу сказать миссис Мэнни, что вы придете? - Да, - сказал дядя Гэвин. И она ушла. А дядя Гэвин все сидел, глядя на скомканную бумажку, лежавшую перед ним на столе. А потом он снова услышал шаги на лестнице и все сидел, глядя на дверь, а потом вошел мистер Флем Сноупс и затворил ее за собой. - Добрый вечер, - сказал мистер Сноупс. - Не возьметесь ли за одно мое дело? - Сейчас? - сказал дядя Гэвин. - Сегодня? - Да, - сказал мистер Сноупс. - Сегодня, - повторил дядя Гэвин. - А имеет оно какое-нибудь отношение к мулу и к дому миссис Хейт? И он сказал, что мистер Сноупс не сказал: "Какому дому?", или "Какому мулу?", или "А вы откуда знаете?" Он сказал только: "Да". - Почему вы пришли именно ко мне? - спросил дядя Гэвин. - По той же самой причине я стал бы искать лучшего плотника, если б хотел построить дом, или лучшего фермера, если б хотел сдать в аренду участок, - сказал мистер Сноупс. - Благодарю вас, - сказал дядя Гэвин. - К сожалению, не могу, - сказал он. Ему не надо было даже дотрагиваться до скомканной бумажки. Он сказал, что мистер Сноупс не только увидел ее в тот же миг, как вошел, но, вероятно, в тот самый миг даже понял, откуда она. - Как видите, я уже защищаю интересы противной стороны. - Вы сейчас туда? - сказал мистер Сноупс. - Да, - сказал дядя Гэвин. - Тогда все в порядке. - И он полез в карман, Сначала дядя Гэвин не понял, зачем; он молча смотрел, как Сноупс вытащил старомодный бумажник с металлической застежкой, открыл его, достал бумажку в десять долларов, закрыл бумажник, положил бумажку на стол рядом с той, скомканной, спрятал бумажник обратно в карман и теперь стоял, глядя на дядю Гэвина. - Я же сказал вам, что защищаю интересы противной стороны, - сказал дядя Гэвин. - А я вам сказал, что все в порядке, - сказал мистер Сноупс. - Мне не нужен адвокат, потому что я уже знаю, что делать. Мне просто нужен свидетель. - Но почему я? - спросил дядя Гэвин. - По этой самой причине, - сказал мистер Сноупс. - Мне нужен лучший свидетель. И они пошли туда. Солнце к полудню разогнало туман, и две закопченные трубы, уцелевшие от дома миссис Хейт, теперь чернели на фоне угасающего зимнего заката; и тут мистер Сноупс сказал: - Обождите. - Что? - сказал дядя Гэвин. Но мистер Сноупс не ответил, и они остановились, не дойдя до места; дядя Гэвин сказал, что он уже почуял запах свинины, жарившейся на небольшом костре перед уцелевшим коровником, и старая Хет сидела на новехонькой табуретке у огня, поворачивая свинину вилкой на сковороде, а за костром сидела на корточках возле коровы миссис Хейт и доила ее в новое жестяное ведро. - Все в порядке, - сказал мистер Сноупс, и дядя Гэвин снова спросил: - Что? - потому что не заметил А.О.; он вдруг просто-напросто оказался там, словно возник, вступил в круг света прямо из сумерек (на углях около огня стоял новенький оцинкованный кофейник, и теперь, как сказал дядя Гэвин, он почуял и запах кофе тоже) и остановился, глядя сверху вниз в затылок миссис Хейт, не видя еще дяди Гэвина и мистера Флема. Но старая Хет их увидела, она уже говорила с дядей Гэвином, когда они подходили: - Выходит, если не десять долларов, так кофе и свинина заставили вас прийти, - сказала она. - Я и сама такая. Много лет не было у меня такого аппетита, как нынче. Я ведь ем меньше птички. Но дайте только мне хоть нюхнуть кофе и свинины вместе... Бросьте на минутку доить, дорогая, - сказала она миссис Хейт. - Вот ваш юрист. И тогда А.О. тоже их увидел, резко обернул через плечо свою подлую, встревоженную, злобную мордочку; и теперь дядя Гэвин мог заглянуть внутрь коровника, Там убрали, выгребли мусор граблями и даже подмели; пол был устлан свежим сеном. Новый керосиновый фонарь горел на деревянном ящике около соломенного тюфяка, аккуратно уложенного на сене, а на тюфяке была приготовлена постель, и теперь дядя Гэвин увидел второй ящик, поставленный вместо стола у огня, и на нем новую тарелку, нож, вилку, ложку, чашку с блюдечком и непочатую буханку хлеба фабричной выпечки. Но, как сказал дядя Гэвин, А.О. не обеспокоился, когда увидел мистера Флема, - как он сказал, все дело было в том, что он, дядя Гэвин, еще не понял, что А.О. просто достиг того состояния, когда безнадежность скрывают под напускной беспечностью. - А вот и вы, - сказал А.О. - И адвоката своего привели. Наверное, теперь вы заберете этот фонарь, и новые тарелки, и табуретку, и подойник, может даже вместе с молоком, когда она кончит доить, а? Недурно. Даже почти благородно, - прямо на дворе, покуда еще не совсем стемнело. Потому что ваш адвокат, конечно, знает все про здешние обстоятельства насчет мулов и поджогов; выходит, что здесь только один темный человек и есть - это старая тетушка Хет, но ей следовало бы понимать, что даже ежели она сию минуту вскочит и побежит, то, когда доберется до своей богадельни, увидит, что на ней нет ни рубашки, ни штанов, потому что, как говорится, чует кошка, что дорога ложка к обеду. Не говоря уж, что волков бояться - по-волчьи выть. Что ж, ладно. А как по-вашему, сколько из этих восьми с половиной тысяч долларов, которые железная дорога заплатила миссис Хейт за ее мужа и за пять моих мулов, сколько личных денег у миссис Хейт (дядя Гэвин сказал, что он сказал "личных" вместо "наличных", совсем как Рэтлиф. И дядя Гэвин сказал, что то и другое правильно) имеется? Уверяю вас, вы ошибаетесь, как и все. У нее осталась половина. Дело в том, что вице-президент распоряжался ими по ее поручению. Конечно, без такого финансового знатока, как вице-президент, у нее никак не осталось бы больше половины, а то и меньше, так что по совести жаловаться ей не на что, не говоря уж о том, что только половина этой половины по праву принадлежит ей, потому, что Лонзо Хейт был ее, а эти пять мулов мои. Ну ладно. Что, вы думаете, сталось со второй половиной этих восьми с половиной тысяч? И опять ошибаетесь. Потому что их взял вице-президент. О да, все было сделано открыто, законным образом; он это объяснил так: ежели сама миссис Хейт, одинокая несчастная вдова, подаст в суд на железную дорогу, она самое большее получит пять тысяч, и половину ей придется отдать мне, потому что мулы мои. Ежели же мы с ней подадим в суд вместе и на ее стороне будет энергичный мужчина, который заставит этих холодных и бессердечных миллионеров - железнодорожных магнатов - поступить с одинокой женщиной по справедливости, и ежели я заявлю на этих мулов какие-то права, то поскольку с моими мулами уже бывали несчастья на этом повороте, железная дорога сразу заподозрит неладное, и никто ничего не получит. А вот ежели за это возьмется он, вице-президент, то она получит семь с половиной, а то и все десять тысяч, и он не только гарантирует ей ровно половину, но даже отдаст из своей доли сотню долларов мне. Все законно и честно: я должен был держать язык за зубами и получить свою сотню долларов, а ежели б я стал возражать, вице-президент совершенно случайно проговорился бы, чьи это мулы, и никто бы ничего не получил, а вице-президенту от этого не было бы никакого убытка, потому что он ничего не потерял бы - у него ведь не было ни Лонзо Хейта, ни пяти мулов. Выбор, как видите, проще простого: или получить сотню долларов, или не получить ничего. Не говоря уж о том, что мы с миссис Хейт, как отметил сам вице-президент, сограждане и, можно сказать, поддерживаем деловое знакомство, и миссис Хейт - женщина, у нее от природы мягкое и доброе сердце, и как знать, - может, со временем оно оттает еще больше, и тогда она захочет выделить мне малую толику из своей половины этих восьми с половиной тысяч долларов. Но это доказывает лишь, что вице-президент знает все, что только можно знать, о железнодорожных компаниях и восьми с половиной тысячах долларов, но зато не знает, что у миссис Хейт в груди за место сердца. Вот и выходит ни то ни се; как говорится, столько воды утекло, так чего ж ее в ступе толочь, и мне просто пришлось подчиниться большинству в два голоса против одного или, может, в восемь с половиной тысяч против ста долларов; или, может, даже и это не понадобилось, довольно было половины этих восьми с половиной тысяч, доставшейся миссис Хейт, против моей сотняги, потому что осилить миссис Хейт я мог только одним способом - имея свои собственные четыре тысячи двести пятьдесят один доллар, да и то мне пришлось бы поделить с ней этот лишний доллар. Но наплевать. Я все это уже забыл; снявши голову, гуляй смело. - И тут, как сказал дядя Гэвин, он быстро повернулся к миссис Хейт, не прерывая своей злобной возмущенной скороговорки. - Я пришел, чтоб поговорить с вами. У меня оказалось ваше, а у вас мое. Правда, я рассчитывал уладить это дело с глазу на глаз. - Бог с тобой, милок, - сказала старая Хет. - Ежели ты это про меня, так не обращай на меня внимания. У меня столько было своих неприятностей, что, слушая про чужие, я вроде бы душой отдыхаю. Вы говорите себе, что хотели сказать, а я буду сидеть здесь и присматривать, чтоб свинина не подгорела. - Послушайте, - сказал А.О. миссис Хейт. - Пусть все они уйдут на минутку. Миссис Хейт повернулась, все еще сидя на корточках, и поглядела на него. - Зачем? - сказала она. - Кажется, не она одна приходит на этот двор, когда душе угодно, и уходит или остается, когда душе угодно. - И тогда, сказал дядя Гэвин, А.О. сделал жест, быстрый, злой и сдержанный. - Ну ладно, - сказал он. - Ладно. Тогда начнем. Значит, вы взяли мула. - Я вам за него заплатила, - сказала миссис Хейт. - Хет отнесла вам деньги. - Десять долларов, - сказал А.О. - А этому мулу цена сто пятьдесят. - Не знаю, что это за мулы, которым цена сто пятьдесят долларов, - сказала миссис Хейт. - Знаю только, что железная дорога платит за мулов деньги. Шестьдесят долларов за голову уплатила железная дорога в прошлый раз, еще до того, как этот дурак Хейт вконец спятил и себя тоже привязал к рельсам... - Тише! - сказал А.О. - Молчите. - Почему? - сказала миссис Хейт. - Разве я могу выдать какую-нибудь тайну, которую вы уже не выболтали бы всем, кто здесь есть? - Ладно, - сказал А.О. - Но вы прислали мне всего десятку. - Я вам прислала разницу, - сказала миссис Хейт. - Разницу между стоимостью этого мула и тем, что вы были должны Хейту. - А что я был должен Хейту? - сказал А.О. - Хейт говорил, что вы платили ему по пятьдесят долларов, всякий раз как он загонял мулов под поезд, а железная дорога платила вам по шестьдесят долларов за каждого мула. В последний раз вы ему не заплатили, потому что всегда платили потом, а на этот раз никакого "потом" не было. Заместо этого я взяла мула и послала вам десять долларов с Хет, чтоб у меня была свидетельница. - Дядя Гэвин сказал, что это впрямь его остановило. Он и впрямь замолчал; он стоял, а миссис Хейт сидела на корточках, и оба смотрели друг на друга, а старая Хет опять перевернула на сковородке шипящую свинину. Он сказал, что они оба совсем окаменели, и мистеру Флему пришлось дважды повторить вопрос, прежде чем они его услышали. - Кончили? - сказал он А.О. - Что? - сказал А.О. - Кончили или нет? - сказал Флем. И дядя Гэвин сказал, что теперь они все увидели у него в руках парусиновый мешок - в таких мешках со штампом хранятся в банковских сейфах деньги. - Да, - сказал А.О. - Все. По крайней мере, с этого дела мне хоть десятка перепала, которую вы не отнимете. - Но мистер Флем больше не обращал на него внимания. Он уже повернулся к миссис Хейт и вынул из мешка сложенную бумагу. - Вот закладная на ваш дом, - сказал он. - А со страховой компании теперь получите чистоганом; можете отстроить дом заново. Вот, - сказал он. - Возьмите. Но миссис Хейт не шевельнулась. - Зачем? - спросила она. - Я выкупил ее сегодня у банка, - сказал мистер Сноупс. - Если хотите, можете бросить ее в огонь. Но только я хочу, чтобы вы прежде взяли ее в руки. - И она взяла эту бумагу, и дядя Гэвин сказал, что все они глядели, как мистер Флем снова полез в мешок и на этот раз вынул пачку денег, и А.О. теперь тоже смотрел на него, даже не моргая. - Убей меня бог, - сказала старая Хет. - Этим можно целую свинью задушить. - Сколько мулов у тебя в загоне? - сказал мистер Флем А.О. Но А.О. только глядел на него. Потом он заморгал, быстро и часто. - Семь, - сказал он. - Нет, шесть, - сказал мистер Флем. - Одного ты только что продал миссис Хейт. Железная дорога оценивает таких мулов, какими ты промышляешь, по шестьдесят долларов за голову. А ты утверждаешь, что они стоят по сто пятьдесят. Ладно. Не будем спорить. Шесть раз по сто пятьдесят будет... - Семь! - сказал А.О. громко и хрипло. - Я не продавал этого мула ни миссис Хейт, ни кому другому. Послушайте. - Он повернулся к миссис Хейт. - Мы не сторговались. Говорю вам, мы не сторговались. Ну-ка, найдите человека, который видел или слышал, что-нибудь, кроме того, что вы пытались всучить мне эту самую десятку, которую я вам сейчас отдаю назад. Вот, - сказал он, протягивая смятую бумажку, потом швырнул ею в миссис Хейт, так что бумажка коснулась ее юбки и упала на землю. Миссис Хейт подняла деньги. - Отдаете при свидетелях? - сказала она. - Именно, черт возьми, - сказал он. - И хотел бы я, чтоб свидетелей было в десять раз больше. - Теперь он обращался к мистеру Флему. - Так что я никому не продавал мула. А семь раз по сто пятьдесят будет тысяча пятьдесят долларов... - Девятьсот, - сказал мистер Флем. - Тысяча пятьдесят, - сказал А.О. - Получишь, когда приведешь мула, - сказал мистер Флем. - И при одном условии - самом главном. - Какое еще условие? - сказал А.О. - Ты уедешь назад на Французову Балку и никогда глаз не покажешь в Джефферсоне. - А ежели я не согласен? - сказал А.О. - Сегодня я продал гостиницу, - сказал мистер Флем. И теперь уж А.О. молча глядел на него, а он повернулся к огню и начал отсчитывать деньги из пачки - по пять долларов и по доллару, иногда по десять. А.О. сделал последнее усилие. - Тысяча пятьдесят, - сказал он. - Когда приведешь мула, - сказал мистер Флем. И А.О. получил только девятьсот долларов, пересчитал их, спрятал в боковой карман, а карман застегнул и повернулся к миссис Хейт. - Ну так вот, - сказал он. - Где мул господина вице-президента Сноупса? - Привязан к дереву в овраге за домом мистера Спилмера, - сказала миссис Хейт. - Отчего же так близко? - сказал А.О. - Почему вы не увели его в самый Моттстаун? Тогда вы получили бы полное удовольствие, глядя, как я зря теряю время и силы, чтоб вернуть его назад. - Он снова огляделся со злобной усмешкой, неукротимый в своем упорстве. - Вы все отлично устроили, не так ли? Вы с вице-президентом оба могли бы сберечь деньги, если б он просто оставил у себя эту закладную, под которую теперь ничто не заложено, и вы не стали бы строить себе дом. Ну ладно, привет всей честной компании. Как только я приведу этого мула в загон, к остальным шести мулам вице-президента, я окажу ему честь, посетив его на дому, чтоб получить еще сто пятьдесят долларов, потому что деньги на бочку - это, как говорится, вежливость королей, не говоря уж о том, что дареному коню в зубы не смотрят, ежели ни кола ни двора нет. И ежели у юриста Стивенса есть при себе что-нибудь такое, что захотелось бы заполучить вице-президенту, пусть глядит в оба, потому что, как говорится, даже дурак, обжегшись на молоке, куста боится. Еще раз привет все