Клирдена, где я в первый раз столкнулся с Дэвидом после смерти его матери. Тот самый вечер. Там, над горой, встает та самая луна, мягко, но четко обрисовывай деревья. Дэвид не обращает на меня внимания, он тихо гребет. Я сижу на том месте, где обычно сидит в лодке женщина, против мужчины-гребца. Это невыносимо... не бездействие мое, не мое место, а невнимание Дэвида, Чтобы обратить его внимание на себя, я должен сесть на весла: тогда Дэвиду придется смотреть на меня и видеть меня. _Давай я_, - протягиваю я руку. Дэвиду семнадцать лет, его волосы золотятся в лунном луче. Он поднимает на меня свои сонные глаза и передает мне весла. Не покидая своего места на корме лодки, я погружаю лопасти в воду, и мы начинаем скользить в противоположном направлении. Грести трудно! Может быть, из-за того, что я сижу на этом месте - месте женщины на глубоко погруженной корме? Но вода тяжело поддается моим усилиям. Я перегибаюсь, чтоб посмотреть: вода свинцово-серая, она неохотно и медлительно катится из-под лопасти моего весла. Я озираюсь вокруг. Кусты на берегу - чаны, полные темного металла, деревья - трубы, гора, поблескивающая в лунной дорожке, - лава. Я смотрю вверх, не бросая весел: небо - лист железа, луна - зияющая дыра в том месте, где небо расплавилось на огне. Дыхание черной ночи знойно, и грести все труднее и труднее. Но я не смею остановиться, потому что, если я это сделаю, Дэвид, который сейчас глядит на меня, возьмет весла и снова перестанет на меня смотреть. Это не должно случиться - ни за что на свете! Сейчас он смотрит на меня. И в его лице, таком одиноком в этой вулканической ночи, покой и прохлада. Я гребу. Все труднее, все тяжелее зной... От воображаемого усилия сдвинуть лодку он проснулся. Именно в это мгновение часы, телефон, загруженный делами день разогнали сон... Том Реннард, откинувшись на подушки, пытается удержать его. Он позабыл о своем желании побриться к приходу Дэвида. - Странный сон... - Стук в дверь: мальчик с газетами. ГЕРМАНИЯ ВОЗОБНОВЛЯЕТ ПОДВОДНУЮ ВОЙНУ ВИЛЬСОН ГОТОВИТ УЛЬТИМАТУМ ВОЙНА НЕИЗБЕЖНА - Вот сукин сын! - вслух говорит Реннард, думая о президенте Вильсоне. - Значит, он не выждал этот день, чтобы дать нашим мальчикам поживиться на бирже? Проклятый ханжа! Как будто от этого меняется что-нибудь, как будто эта война не _наша_! Папаша Вильсон хочет во что бы то ни стало казаться добродетельным. Только его добродетель немногого стоит. Дешевка. Он сам с собой в нее играет. (Способностью к самообману, я полагаю, измеряются способности политического деятеля.) Теперь он может хвастать перед собой своей независимостью. "Разве я не отказался выждать день? Я их насквозь разглядел!" Но от войны он не отказался, не так ли? Мир без победы! Это он тоже разглядел насквозь?.. Спокойней, Том! Президент, который служит нашим воротилам, должен одурачивать себя, чтобы легче было дурачить народ. Реннард вдруг громко засмеялся и хлопнул рукой по шелковому одеялу. Он вспомнил Гейла Димстера и его девушку. Как, вероятно, была она нежна всю ночь, думая о деньгах, которые заработает сегодня на бирже! Телефон. - Миссис Ричард Лейн? Гм-м. Соедините. Как поживаете, миссис Лейн?.. Завтракать? Был бы счастлив, но никак не могу. Да что вы! Ах, дорогая моя, какая удача! Ну конечно, я ведь вам говорил, что до смерти жажду с ним познакомиться, и я по-прежнему хочу этого, очень, очень хочу. Но не могу! Сегодня - никак... ...Почему же я не могу?.. Телефон. - Доброе утро, Гейл! Да, папаша Вильсон испортил вам день... вам и Мей. Но я надеюсь, что он не испортил вам ночь... Прекрасно... Нет. Нет, вы мне не понадобитесь. Уезжайте в Нью-Йорк, я завтра утром буду звонить вам в контору... Не знаю... Да, но я передумал. Я остаюсь в Вашингтоне, возможно, на день-два... Нет-нет вы мне не понадобитесь. Я передумал... ...Почему же я передумал?.. Телефон. - Ну, теперь уж это, наверно, Дэвид. Когда Маркэнд вышел из аптеки, откуда он звонил Реннарду, его внимание привлекли купол Капитолия в кобальтовом зимнем небе и суетня газетчиков на улицах: ВОЙНА НАДВИГАЕТСЯ! А на лицах прохожих, как ни странно, радость! Вдруг Маркэнд почувствовал, как над ним сгрудились все четыре года его странствий по долинам и горам своего "я". - Вот он, мир. Его смерть назрела... - И ему вспомнился сон, который он видел прошлой ночью и позабыл... ...Я возвращаюсь домой. Домой - это в маленький домик в Клирдене, и мысленно я уже вижу его, вижу мою мать и Элен, которые дожидаются меня там. Я иду по знакомой дороге, под луной, которая заполняет ночь. Холодно (в доме будет тепло!); снег тяжелым покровом лежит на холме, где я играл ребенком, против дома Деборы Гор; снег на дороге подмерз. Вот и поворот! Я вижу, как справа от меня дорога идет в гору; вижу верхушки болиголова, которые с дороги видны всегда раньше, чем дом, скрытый за ними. Я поворачиваю; теперь дом должен быть надо мной. Я вижу пригорок, кирпичные ступени, дерево... _но где же дом_? В ужасе я закрываю рукой рот. _Дом исчез_!.. Маркэнд проснулся от вырвавшегося из его груди сдавленного крика, похожего на вопль сумасшедшего, но крик этот потонул в грохоте колес вагона, где Маркэнд заснул, сидя на лавке. Никто не слыхал его... Сейчас Маркэнд пересекал площадь, но воспоминание о сне словно застило ему глаза. Он позабыл о Реннарде, дожидавшемся его в отеле; он пропускал одно за другим незанятые такси и шел пешком, полный щемящего беспредельного одиночества. Он торопливо шел по центральным кварталам Вашингтона, словно спасаясь от него, словно гробницеподобные правительственные здания (одни - построенные просто и без прикрас, как машины, другие - снизу доверху в бесстыдно-крикливой лепнине) были плотью его одиночества. Он проходил мимо сверкающих магазинных витрин - вызывающих масок на лице мира. Он пробирался сквозь толпу притихших и радостных мужчин и женщин, несущихся на гребне прилива, название которого выкрикивали газетчики: ВОЙНА! Он шел очень быстро, пока квартал правительственных зданий не остался позади. Теперь он шел мимо низких кирпичных домов с запущенными дворами, выстроенных вплотную друг к другу. На тротуарах росли платаны, железный ошейник охватывал их рахитичные стволы, и жалкие люди вяло шевелились, занятые своим делом, которое было - сон. Большинство из них были негры, все они были слугами властителей. Может быть, их пошлют на войну, они будут искалечены сами и будут калечить других. Но в них было спокойствие, в них было то спокойствие, что скрывается за войной, как жизнь скрывается за смертью. Они были - сон. Сон, который вдруг может прерваться... Маркэнду стало легко. Он все еще был одинок, как может быть одинок не имеющий тела. Но в его одиночестве не было отчаяния; оно, казалось, нашло успокоение; оно, казалось, спало, как Тони в первый день своей жизни, после нескольких минут, закрыл глаза и заснул. По всему ряду домов в полуподвальных этажах, чуть выступавших над уровнем тротуара, были лавки: бакалейная, готовое платье, цирюльня ("выпрямление волос"), закусочная, при виде которой Маркэнд понял, что он голоден. Он чувствовал, что голоден, и больше ничего. Он увидел выщербленные плитки тротуара, по которым ступал, три ступени вниз, дверь, которую он отворил. Три негра ели за одним из столиков. Маркэнд сел за другой, увидел объявление: "Бобовый суп - пять центов", заказал себе порцию и принялся есть. - Да? - нетерпеливо сказал Реннард в трубку, и выражение его лица стало кислым. - Мистера Реннарда пот дома, - сказал он. - Мистера Реннарда нет дома ни для кого, кроме мистера Дэвида Маркэнда. Поняли?.. Запишите себе. - Он бросил трубку. Он посмотрел на часы. Вслух сказал: - За это время можно было проехать на такси в Александрию и обратно. Он пошел, вероятно, пешком. Он _должен был_ пойти пешком. Подождем еще полчаса. Чтобы обмануть, если не преодолеть свое нетерпение, Реннард побрился, принял ванну и оделся: жемчужно-серая сорочка, темный двубортный костюм, изумрудный галстук. О завтраке он забыл. Он посмотрел на часы: еще час прошел. Он справился по телефону. Его вопрос был нелеп, и он презирал себя за то, что задал его, и ненавидел Маркэнда, заставившего его задать этот вопрос. Его неудержимо влекло пойти искать Маркэнда на улицу; его непреодолимо тянуло остаться и ждать Маркэнда у себя в комнате. Может быть, Маркэнд не понял и дожидается внизу? Реннард потребовал, чтобы обошли вестибюль и все общие комнаты; попросил управляющего, чтобы этот обход повторяли каждые пятнадцать минут. Он хотел сам спуститься вниз; но если он выйдет, Маркэнд, зная номер его _апартаментов_, может в это время постучать в дверь и, не найдя никого, исчезнуть... Куда? Куда бы то ни было, Реннард этого не хотел. - Какое мне дело? - Но он этого не хотел. Потом ему пришло в голову, что могло что-нибудь случиться. Маркэнд сказал, что у него совсем нет денег. Может быть, он умирает с голоду? Может быть, упал на улице? Реннард подумал, что надо обзвонить все больницы. Он испугался, что Маркэнд попросту передумал... - Что" же с того? Господи, если б я рисковал потерять все свое состояние или лишиться звания адвоката, я бы не мог волноваться больше... - Он мерял шагами комнату. Он заставил себя сесть и внимательно просмотреть утренние газеты. Это была работа, и она успокоила его. Через двадцать минут он очутился у телефона. - Вызовите мне Нью-Йорк. Я хочу говорить с миссис Дэвид Маркэнд. Номер телефона... Маркэнд отодвинул пустую миску. Вкусно... Поднял глаза на объявление: "Тушеная говядина - пятнадцать центов", и почувствовал, что он еще не наелся. Три негра играли в нарты с хозяйкой, молодой, крепко сбитой негритянкой, чем-то напоминавшей Маркэнду грубую пищу, которую она ему подавала. Вдруг ему стало приятно оттого, что он здесь, что он так близок к четырем темнокожим людям. Ему нужна была пища и общение с этими людьми. Он спросил порцию мяса и, когда дочиста вылизал коричневую подливку, опустил руку в карман и понял... и понял, что все время знал... что у него нет денег. Он встал и подошел к столу, где четверо играли в карты. - У меня нет ни цента, чтобы заплатить вам. Женщина перестала сдавать, в ее липком взгляде появилось выражение тупой досады. - Давайте я вымою вам посуду, - сказал Маркэнд, словно прося милости. - Посу-у-ду?.. - протянула она. - Я и сама могу посуду вымыть. Мне нужно, чтоб вы отдали мне двадцать центов. - У меня нет денег. Женщина окинула его отвратительным пронизывающим взглядом, словно в словах Маркэнда был намек на половую близость; от него ее взгляд скользнул к пустым глазам мужчин, которые увидели в нем знак. - Ах, так значит, у вас нет денег? Женщина бросила карты и пошла к внутренней двери, жестом поманив Маркэнда за собой. Они очутились в комнате с одним окном, до того закопченным, что дневной свет едва пробивался сквозь него. На плите кипел котелок, у противоположной стены стояла деревянная кровать; комната пахла потом, как немытое тело. Дверь хлопнула, и Маркэнд, обернувшись, увидел перед собой всех трех негров. - А, белый ублюдок!.. Маркэнд рукой отвел удар и швырнул нападавшего наземь. Двое других выхватили бритвы. - Стоп! - крикнул Маркэнд. - Моя жизнь стоит дороже двадцати центов. Один из негров неуверенно сказал: - Не стыдно вам обманывать бедную негритянку? - Говорю вам, я был голоден. - Маркэнд понял, произнося эти слова, что в них только часть истины... и не самая глубокая. Он был в недоумении. Человек, сбитый им с ног, поднялся. - Надеюсь, вы невредимы? - спросил Маркэнд спокойно. Женщина молча смотрела на него, уловив что-то странное в его тоне. Мужчины спрятали свои бритвы. Вдруг Маркэнд расхохотался. Ему представился Реннард... Реннард, ожидающий его в отеле. - Стоите, черт возьми! У меня есть деньги. То есть я могу достать. - Он поднял с пола свою шляпу. - Через час я вернусь с деньгами. Они не поняли. Может быть, белый человек в конце концов просто струсил: может быть, деньги... целая куча денег здесь у него, в кармане! Они бросились на него... Маркэнд сопротивлялся, но они втроем, повиснув у него на плечах и шее, лягая его ногами, все-таки повалили его. - Ну, теперь, если только они вспомнят про свои бритвы, я пропал. - Однако, падая, он почувствовал, что тиски разжались. Негры под взглядом женщины, стоявшей позади, расступились и исчезли - дверь отворилась и захлопнулась; он остался с женщиной наедине. - Спасибо, - сказал он и поднялся: он понял, что женщина передумала и спасла ему жизнь. - Я говорил правду. - Не хочу я ваших денег. - Голос ее еще звенел, но уже не так резко. Затем она заперла комнату и в ней себя вместе с ним. Ее телодвижения, когда она снова к нему повернулась, объяснили ему, чего она теперь хотела. ...Не этого ли хотел и я?.. - Поди-ка сюда, - сказала она. И Маркэнд понял, что эта негритянка в грязном шерстяном платье - королева в своем мире: трое мужчин, которые по ее знаку набросились на него и потом отпустили его, - ее рабы... а он? - В ее мире! Что ж, это и мой мир! - Он повиновался и подошел ближе. Она дотронулась до его пальцев. В то же мгновение она стала женщиной, а он - мужчиной. Она ему не правилась. Но от прикосновения ее руки отвращение, которое он испытывал к своему телу, к себе, к этой комнате, куда-то пропало, и ток желания заструился от нее к нему, непрерывный ток, не встречающий препятствия своей жизненной энергии, рожденный одним лишь прикосновением ее руки. И отклик его существа, дремавшего много месяцев, был не столько желанием, сколько просто откликом самца на призыв самки. Женщина стащила свои омерзительные шерстяные тряпки. Она была здоровая сука, и она хотела его. - Что ж, почему бы и нет? И тогда Дэвид Маркэнд понял: не тело этой женщины в нем пробудило вожделение, но сон, в который был погружен ее мир. Она легла на постель, и он склонился над нею. Она лежала неподвижно, словно погребенная в земле и там продолжающая жить. Он пожелал для своей жизни тело, подобное ее толу, - он, который был бесплотен. В этом теле был покой, а он устал... - Да, Том. Элен Маркэнд у телефона. Элен протянула свободную руку, и маленькая Барбара подбежала к ней. Элен прижала к себе ребенка; так она будет молчать... приникнув к ее телу. - Откуда вы говорите, Том? - Из Вашингтона. Что нового, Элен? - Ничего, все здоровы. - Элен, вы меня хорошо слышите? - Прекрасно. - Дэвид здесь. Элен замерла, и ее рука крепко прижала головку ребенка к груди, чтоб успокоить дыхание. - Вы хотите сказать - он с вами? Откуда вы говорите? - Он в Вашингтоне. - Не с вами?.. - Он мне звонил часа два тому назад. Он сказал, что сейчас же едет ко мне в отель. - Два часа! - Я жду его с минуты на минуту. - О Том! - Не тревожьтесь, Элен. Вы ведь знаете Дэвида. Его "сейчас же" может означать и вечером. Он в Вашингтоне. Он из Вашингтона не уедет. - О, хоть бы он пришел! - Он сказал, что придет. - Я чувствую, что он придет. Ждите его, Том. - Я отменил все свои дела. Я никуда не выйду из этой комнаты, пока он не переступит ее порога. - О, благодарю вас! - Элен... - Да... он придет. - Элен, что я должен сказать ему, когда он придет. - Привезите его домой. Не дайте ему исчезнуть снова. Скажите ему, что я знаю, где он, и что я прошу его вернуться домой. - Я скажу ему. - Он готов к возвращению. Я уверена, что он готов. Война... У него должны были открыться глаза. Потому-то он и позвонил вам. - Он сначала звонил в Нью-Йорк. У него нет денег. - Он хочет узнать у вас, Том, что я... как я теперь... как я теперь настроена. Барбара молчала, не сводя с матери глаз. - Может быть, - сказал Том. - Я уверена. Столько времени прошло, он хочет сначала узнать, как я настроена. Скажите ему, чтоб он вернулся. Что вы говорили со мной и я сказала: Дэвид, возвращайся домой. - Понимаю. - Война разбудила его! - Может быть, война... - Сейчас, когда цивилизация в опасности, он будет знать, что ему делать. Он должен понять. Том, не может это быть случайностью, что он позвонил именно сегодня... Разве вам не ясно, Том? Он всегда искал дела, достойного себя. Теперь он найдет его. Он уже нашел его. - Он может блестяще послужить родине, если захочет... В этом нет сомнения, Элен. Президенту понадобятся такие люди, как Дэвид. - О, но почему же он не идет? В каком вы отеле? - Элен, я позвоню вам, как только он придет. Во всяком случае, я буду вам звонить каждый час. - Мам, - говорит Барбара, - не держи меня так крепко, мам. - Я буду терпелива, - сказала Элен. - Я не буду звонить вам. Я буду ждать. Маркэнд глядел на эту плоть, служению которой он предался... сведенные губы, живот, трепещущие веки... к горлу подступила тошнота. Ища спасения, обе руки его поднялись к горлу женщины, чтобы задушить ее. Глаза негритянки раскрылись, тело погрузилось в дрему; ее глаза и тело без боязни были обращены к нему из бесконечной, непреодолимой дали. Руки Маркэнда разжались, по телу прошла дрожь. Он встал с постели, отошел в дальний угол комнаты. Он вернулся к женщине. Она лежала и кроткими глазами смотрела на него: нерушимая преграда похоти или вражды больше не стояла между ними. - Она сладостна, сладостна, как земля... Но не это мой путь. - Мне очень грустно, - сказал он, сознавая, что никогда она не поймет всей глубины его грусти. Когда Маркэнд вышел на улицу, он почувствовал, что легкая дрожь, охватившая его тело, перешла в озноб. Он пошел вперед; он начал понимать, откуда эта дрожь. - Нет, не так легок мой путь. Не так легко родиться моему телу. Я дрожу не от мысли о женщине, не от того, чего она захотела. Проехал кэб, и он окликнул его. - "Нэшнл-отель", - сказал он. Правительственные здания щеголяли пустотой; великолепно пуст был купол Капитолия; благоденствующие толпы на улицах слились в единое тело, гладкое и жизнерадостное, несомое потоком пустоты. Маркэнд узнал бесчувственный город: его камни, его учреждения, его тело, плоть пустоты. По здания стояли твердо, жернова учреждений мололи, мололи: мертвая плоть живет! Маркэнд сидел в кэбе и дрожал. Теперь смысл этой дрожи полностью открылся ему. Эта пустота, облеченная плотью, подчиненная строгой иерархии, все еще была - он сам. Это все еще было тело жизни, которой полон был мир и он сам. Нельзя вступить в жизнь с омертвевшим телом! От животного мира негритянки он отшатнулся дрожа, потому что ее мир не был его миром. - Не так легок мой путь... - Чтобы переступить порог моей жизни, - громко сказал он самому себе, - я должен прежде прямо взглянуть на тело моей смерти и разрушить его. - Его искания... его прошлое, его семья, его мысли... Чудовищным было его стремление в чувственной воле негритянки найти выход, укрыться в покое, которым проникнут ее мир! - Это была еще одна попытка умереть. Несмотря на обещание, данное Джейн и Берну, я все еще хотел смерти. - И все его тело задрожало. Но в этой дрожи заключалось нечто большее. Теперь он понял, что это пробуждалась воля в мертвой плоти, которой все еще был он сам, и город, и мир: воля к конечной победе над собой и к возрождению! Маркэнд осмотрелся: крупный мужчина в вельветовом костюме, серой фланелевой рубашке и широкополой шляпе, выпрямившись на сиденье кэба, ехал среди смерти, окутавшей Вашингтон. Эта дрожь его тела, он знал, лишь начало. Дрожь должна вырасти, должна усилиться, должна яростной судорогой охватить все тело мира. Она должна сотрясти пустые здания, смолоть в порошок жернова учреждений, она должна повернуть людской поток, несущийся к смерти, вспять, к его источнику - к жизни. Маркэнд подумал о Реннарде, которого он сейчас увидит. Он подумал об Элен... ожидающей его. - Это тяжкий путь, и он будет долог. Он знал, ощущая дрожь своего тела, что любит Элен и что она по-прежнему жена его; что он будет любить своих детей, когда снова узнает их. - Что же, их жизни - тоже часть этой окутавшей их всех смерти, этого враждебного тела, уничтожению которого я должен помочь? - Он знал, что это так. Вот почему он должен был их покинуть. И вот почему теперь, став сильным, он должен вернуться к ним. 1927. Сен-Джордж д'Олерон, Франция. 1932-1934. Нью-Йорк - Сьерра де ла Вентана, Аргентина.