. Кадзи, Окидзима и еще несколько человек из японского персонала выселяли "наемных" из четырех бараков, намеченных под жилье для спецрабочих. Кирпичные здания издали, с горы, казавшиеся чистенькими и даже красивыми, вблизи являли собой грязные, зловонные казармы. В тесных проулках между корпусами стояли непросыхающие лужи, над нечистотами с сонным жужжанием носились огромные сизые мухи. Нечистоплотность обитателей, да. Ведь уборные были. Великолепные длинные сооружения, по одному на каждые четыре корпуса. Внутри без перегородок. Только стены. При планировке общественных уборных исходили из тех соображений, что, поскольку биологические функции у людей одинаковы, их можно отправлять, выстроившись в ряд -- ничего постыдного и противоестественного в этом нет... Но если человек поставлен в условия, при которых вынужден ежедневно открывать для чужих глаз свой обнаженный зад, у него может возникнуть мысль: а стоит ли для этого тащиться куда-то? Кадзи брезгливо морщился, но ничего против нарушителей санитарных норм не предпринимал. Он недолго предавался мечтам завоевать любовь рабочих. Он уже примирился с тем, что по долгу службы придется любить их без взаимности. Он очень скоро понял, что люди, которых нечеловеческими условиями жизни низвели до положения скотов, не могут дарить свои добрые чувства человеку, принадлежащему к тем, кто их в эти условия поставил. Они остановились у входа в барак. -- Сейчас будете переселяться! -- крикнул Окидзима по-китайски. -- Выходить с вещами! На нарах вповалку лежали полуголые люди. Никто даже не шевельнулся. Пришлось расталкивать каждого в отдельности. Люди нехотя поднимались, стягивали подстилку -- грязное засаленное тряпье -- и лениво плелись по проходу между нарами к дверям. Отправляясь в скитания, люди брали из родного дома только тощий тюфячок. Где он, этот родной дом?.. За пределами их жизни, в недосягаемой дали... Незачем хранить его в памяти. А свернутый тюфячок будет с ними до конца жизни. Никогда они не спали на этих тюфяках с женщинами, которые их любили, и, видно, так уж будет до конца жизни. Прежде чем протянуть ноги, многие ухитрялись выменять это единственное свое достояние на еду или сбыть за несколько медяков. Зачем они жили, ели, спали, эти десять тысяч человек, которыми управляли всякие Кадзи? Сейчас их гнали из одного барака, чтобы набить ими другой. И снова пятьдесят на шестьдесят сантиметров на душу. Директор в сопровождении Кадзи и Окидзимы осмотрел все четыре барака, предназначенные для размещения спецрабочих, это было чрезвычайным событием -- директор лично знакомился с состоянием объектов, подведомственных отделу рабочей силы. Жандармерия и его заставила пошевелиться -- с этими господами шутки плохи. - Считаете, четырех казарм хватит? -- спросил директор и, поводя толстой, как у кабана, шеей, понюхал спертый воздух, насыщенный запахами грязи, пота и чеснока. - В принципе нет, -- ответил Кадзи. -- Почему не освободили еще один? Окидзима хмыкнул: - Тогда, пожалуй, вольнонаемные запросятся у нас в спецрабочие. - Гм, -- тоже, пожалуй, верно, хотя... -- и, поведя взглядом по черным от грязи стенам, директор замолчал. Стены были исцарапаны гвоздем или каким-то другим острым предметом. - Это что? - Это у них приходо-расходная книга,-- доложил Кадзи. -- А также памятка карточных и других долгов. - Ты что же, разрешаешь им играть? - Видите ли, согласно правилам полагается всех замеченных в азартных играх арестовывать и препровождать в полицейскую тюрьму. Но полиция отказывается строить каталажку на десять тысяч человек. В обычной обстановке директор не стерпел бы подобной дерзости, но сейчас он только нахмурился. Он продолжал изучать стену. В одном месте среди каракулей была выцарапана гвоздем женская фигура. Головы не было, ног ниже колен -- тоже. Но в определенном смысле рисунок достаточно точно воспроизводил женщину. - Это тоже памятка о долгах? -- неожиданно загоготал директор. - Возможно. - Ну ладно, -- директор повернулся к выходу. -- Интересно, что за публику к нам пришлют? - Конечно, с ярыми антияпонскими настроениями, можно не сомневаться. - Гм, да, вероятно. Ведь они из нелояльных деревень. За ними нужно смотреть в оба. Никаких поблажек! -- Пресытившись зловонием, которым были пропитаны стены казармы, директор спешил выбраться на свежий воздух. -- С момента приема вся ответственность ляжет на нас. Прошу быть осмотрительными. Кадзи и Окидзима привычно поклонились, выразив полную готовность повиноваться начальству. Рабочие-ремонтники быстро обнесли четыре освобожденных барака колючей изгородью. У главных ворот поставили вышку для вооруженной охраны. К изгороди подвели кабель высокого напряжения. Закончив работы, Кадзи послал письменное донесение в жандармерию. 21 В день приема спецрабочих Окидзима настойчиво потребовал для конвоирования не меньше двадцати человек охраны. Он явно исходил из своего опыта службы переводчиком во время операций по "умиротворению". -- Без роты солдат я вообще ни за что не поручусь! -- кричал Окидзима. Кадзи спорил с ним до хрипоты, пожалуй, впервые за все время службы на руднике. Никаких конкретных оснований для такого упорства у него, собственно, не было. Он только твердил, что нечего устраивать здесь военные игры. Если шестьсот человек взбунтуются, они перебьют охрану независимо от того, будет в ней двадцать или пятьдесят человек. -- Привез же ты из Шаньхайгуаня пятьсот человек один, -- убеждал он Окидзиму. - Как ты не понимаешь, что тут совсем другое? - Никакой разницы. Во всяком случае, мы должны относиться одинаково, что к тем, что к этим. Я не хочу ни замахиваться на них, ни обороняться. Для встречи военнопленных Кадзи назначил восемь человек из отдела рабочей силы -- трех японцев и пятерых китайцев. Фуруя, попавший в их число, доложил, что ехать не может. Сослался на боли в животе. По внешнему виду было непохоже, что он болен. Струсил? Что ж, у японцев есть причины побаиваться пленных. Кадзи внимательно посмотрел на двух других. Лица у них были невеселые, людям явно не хотелось браться за это дело. Кадзи освободил и этих. -- И ты можешь остаться, -- сказал он Окидзиме.-- Один справлюсь - Геройство свое показываешь? -- насмешливо процедил Окидзима. -- Возьму и вправду останусь! Ну ладно, ладно, пошли. Теперь их было семь человек -- Кадзи, Окидзима и пять китайцев. Из конторы вышли все вместе. Окидзима помахал рукой куда-то в дальний угол площади. Повозка, стоявшая там в тени деревьев, тронулась и подкатила к ним. На ней оказались бочонки с питьевой водой и шестьсот обеденных порций по нормам для наемных рабочих. Кадзи недоуменно посмотрел на Окидзиму. Он был посрамлен. Ему и в голову не пришло приготовить еду для пленных. - Сдаюсь. - Пустяки, -- бросил Окидзима. -- Пустяки. До стыка магистральной линии ЮМЖД и Лаохулинской ветки было около восьми километров. Эшелон должен был подойти туда. День стоял пасмурный, шагалось легко. -- Чем мы, собственно говоря, занимаемся, а? -- спросил Кадзи вполголоса. Окидзима промолчал, всем своим видом выражая неодобрение очередному приступу философствования. Кадзи умолк, но не надолго. -- Нет, ты понимаешь, за что мы с тобой беремся? Мы добровольно становимся надзирателями лагеря военнопленных. Теперь и мы отвечаем за войну... Окидзима вяло отмахнулся. - Я смазчик, понимаешь, смазчик рабочей машины. Чтобы машина работала, ее нужно смазывать. А если она часть колоссальной и идиотской машины, именуемой войной, я в этом не повинен. Я автомат, понял? Мне думать не положено. - Совершенно верно! Но почему так получилось? Почему человек настолько утратил волю... - Спроси у своей матушки, -- огрызнулся Окидзима, на этот раз рассерженный. -- Это она тебя родила такого. Они остановились у разъезда и стали ждать. Впереди, сколько хватало глаз, расстилался спокойный, однообразный пейзаж. Если повернуться спиной к Лаохулину, перед глазами, словно на учебном рисунке по перспективе, убегали в бесконечную даль и скрывались за горизонтом две прямые, как стрела, железнодорожные колеи в коридорчике из телеграфных столбов. Рельсы разрезали надвое зеленеющую степь, испещренную красными пролысинами бесплодного глинозема. Кроме кирпичного здания полустанка вдалеке, ничто не преграждало спокойной, безграничной шири неба. Там, где небо и земля сливались, неожиданно показался белый дымок паровоза. -- Вот и пожаловали, -- пробормотал Окидзима. Дымок маячил на одном месте. Издали он казался невозмутимым, неподвижным, как старый китаец-возница, сидевший на телеге и бесстрастно покуривавший трубку, набитую табачной пылью. Кадзи взглянул на китайцев, которых привел с собой. Они тоже казались непоколебимо спокойными. Даже на правильном, красивом лице Чена не было видно и следа размышлений о несчастных соотечественниках, которых должны вот-вот подвезти сюда. Мы стоим и ждем тех, кто должен приехать. Только и всего. Что пользы прежде времени думать? Больше ничего нельзя было прочесть на лицах этой пятерки. Кадзи почувствовал, что от нервного напряжения у него вспотели ладони. Он украдкой глянул на Окидзиму; тот облизывал сухие обветренные губы. Кадзи шепотом спросил у Чена: -- Ты не волнуешься? Сюда едут твои сородичи. С ними, наверно, жестоко обошлись такие вот японцы, как я. Среди них могут быть земляки твоей матушки из Шаньдуна... Чен только улыбнулся: -- Матушка приучила меня не противиться японцам. Да, похоже, Кадзи презирал Чена именно за это отсутствие в нем чувства национального достоинства и вражды к поработителям. И вместе с тем благоволил к нему. За то, что Чен любил японцев. А больше всего за то, что он беспрекословно выполнял приказания Кадзи и был очень полезным работником. -- Там, в районах боев, тебя бы, наверно, прикончили как изменника. Чен поднял на Кадзи глаза и долго не отводил их. Так смотрит на истязателя голодная, обессилевшая собака. Наконец эшелон подошел. Паровоз и пять опечатанных пломбами вагонов. Машинист спрыгнул на насыпь и, не оглядываясь, пошел по путям к зданию станции. Окидзима и Кадзи недоуменно переглянулись. Через несколько минут из-за вагонов появился станционный служащий. -- Ключи от вагонов у вас? - Нет, нам ключей не давали, -- ответил Кадзи. - Странно. А что в них? - Какие-то машины. Точно не знаем, -- сказал Окидзима. - Едет, едет! -- крикнул старик-возница, показывая трубкой куда-то вдаль. На грунтовой дороге, идущей параллельно железнодорожной линии, бежало облачко пыли. Всадник гнал во весь опор. Кадзи сразу решил, что это старший унтер-офицер Ватараи. Так оно и оказалось. Роняя пену и тяжело поводя трепещущими ноздрями, конь остановился перед ними, перебирая ногами на месте. Ватараи с седла крикнул: "Что за люди?" -- и, узнав, что они из отдела рабочей силы Лаохулина, потребовал старшего. -- Я, -- сказал Кадзи. -- Фамилия? Кадзи ответил. - Так, правильно. Кадзи. У меня так: если раз слышал, не забуду. Так вот, с этого момента спецрабочие передаются в ваше распоряжение. Напоминаю, это военнопленные. Следовательно, все, кто будет иметь с ними дело, обязаны подчиняться военным порядкам. И чтобы никакой халатности и разгильдяйства! - Понятно. - Нет, непонятно! -- заорал Ватараи. -- Как ты поведешь шестьсот человек, когда вас всего раз, два... семеро! Что предпримете в случае попытки к бегству? - Никаких особых инструкций по приему мы не получали. Из этого мы сделали вывод, что опасности побега нет. Ватараи зловеще улыбнулся. -- Так вот, слушай инструкцию для неуклонного исполнения. Донесения о военнопленных представлять еженедельно, ясно? Указывать численность по списку, количество убитых, умерших и так далее и фактическую численность. Ну, в общем как доклад о вечерней или утренней поверке. Понял? Кадзи молчал. - Понял? -- заорал унтер. - Понял! -- посинев от ярости, крикнул в ответ Кадзи. - Отлично. -- Ватараи ощерился в улыбке. -- А ты, я вижу, крепкий мужик. Сколько лет? - Двадцать восемь. - Женат? - Прошу передать ключи от вагонов, -- сухо потребовал Кадзи. Кустистые брови на физиономии Ватараи судорожно дернулись. Перебирая ногами по сухому грунту, конь боком надвинулся на Кадзи. Конская морда оказалась у самого лица. Поняв, что унтер нарочно напирает на него, Кадзи не пошевелился. Конь бешено мотал головой, обдавая Кадзи жарким дыханием. Ватараи продолжал горячить коня, пока тот не взвился на дыбы, заржав и оскалив зубы. Передние копыта взметнулись над головой Кадзи... Осадив коня и повернув его в сторону, унтер бросил к ногам станционного служащего связку ключей. - Молодец. Упорный мужик. Ты мне нравишься. - Прошу принять участие в сдаче спецрабочих, -- спокойно сказал Кадзи. - Э-э, нет, это не пойдет. Я сейчас отправляюсь в командировку по личным делам, -- Ватараи подмигнул Кадзи и захохотал. -- Уж не думаешь ли ты, что наш брат считать не умеет? Не бойся. Если армия тебе говорит -- шестьсот четыре человека, значит, шестьсот четыре и ни одним меньше. Армия ошибок не допускает. Приведешь -- пошли донесение о прибытии на место. Понял? Помрет кто -- светлая память, но побегов чтоб не было! -- И унтер, наотмашь хлестнув коня, ускакал. - Ох и дерьмо! -- почти простонал Окидзима. Отирая со лба пот, Кадзи махнул рукой железнодорожнику. Тот стал отпирать вагоны. Из вагонов пахнуло тяжелым, гнилым воздухом. Приходилось отворачиваться, легкие отказывались дышать этим зловонием. Вагоны были битком набиты изможденными людьми. Двери стояли настежь, но никто из пленных не шевельнулся. Только когда сотрудники отдела рабочей силы стали вытаскивать ближайших наружу, задвигались и остальные. Над площадкой у вагонов под ярким летним солнцем повис тошнотворный запах нечистот и больных, давно не мытых тел. Скелеты, обтянутые кожей, покрытые язвами и лишаями, едва передвигались. Только в тусклых глазах еще теплилась жизнь. -- Ну и ужас... -- только и вымолвил Окидзима. -- Недаром этот стервец смылся. - Все из них выжали. А теперь, когда они уже полутрупы, выбросили "за ненадобностью"... -- яростно пробормотал Кадзи. Людей построили и пересчитали. Не хватало двенадцати человек. Кадзи и Окидзима пошли осматривать вагоны. Армия действительно не допустила ошибки. В вагонах осталось двенадцать трупов. -- Уморили людей... -- Окидзима выругался. Кадзи молча стоял над последним, двенадцатым в потемках вагона. Эти люди долго умирали. Сколько они пролежали здесь, изнемогая от голода, жажды, духоты? Сколько проклятий послали они на головы японцев! И в то же время, наверно, молили судьбу, чтобы их поскорее привезли и сдали другим японцам, чтобы поскорее позволили глотнуть свежего воздуха, каплю воды, хоть немного еды... Вот судьба и послала им его, Кадзи, в качестве "другого японца". Он стоял над этим двенадцатым с нестерпимой болью в душе. Нет, не он их убил. Но может случиться, что в конечном счете ему придется отвечать и за них. Только сейчас он начал понимать, что за тяжесть взвалили на его плечи. Теперь ему предстояло выбирать одно из двух: либо продолжать гнать этих грязных изможденных людей туда же, куда их гнали до сих пор, -- к последней черте... либо где-то круто свернуть... -- Что будем делать? -- спросил Окидзима. Он имел в виду этих двенадцать. Но Кадзи ответил на другой вопрос: -- Отступать теперь поздно. Даже если б мы захотели... Они одним прыжком метнулись к двери вагона -- таким страшным прозвучал стоголосый хриплый вой снаружи. Толпа нерешительно, но по-звериному грозно наступала со всех сторон на повозку с продуктами. Как потом выяснилось, один из сотрудников по недомыслию начал разгружать повозку на глазах у этих изголодавшихся людей. Запах пищи мгновенно привел их в возбуждение. Движения их были не по-людски медленны и неверны и от этого казались еще страшнее. При виде лавины полумертвецов, надвигавшейся на него, старик-возница завопил от ужаса и спрыгнул с повозки, норовя пуститься наутек. -- Угоняйте телегу! -- крикнул Кадзи еще из дверей вагона, но было уже поздно: и телегу и старика захлестнуло людской волной. Кадзи и Окидзима бросились в самую гущу толпы. Следом стали пробиваться и остальные сотрудники отдела. Спасло их, конечно, только то, что нападавшие были слабее, могли двигаться, но не сопротивляться. Иначе все семеро были бы растоптаны, как спичечные коробки. Прорываясь к повозке и расчищая себе путь ударами, Кадзи и Окидзима затерялись в толпе. Рядом с Кадзи стиснули обессилевшего старика-возницу. Кадзи выхватил у него из рук кнут и принялся косить им направо и налево. Послышались вопли, брызнула чья-то кровь. Сплошная человеческая стена стала расступаться. Окидзима ворвался в образовавшийся просвет и вскочил на повозку. - Кнут давай! -- крикнул он Кадзи, сталкивая ногами призраков, пытавшихся залезть на повозку. -- Скорей кнут! Кадзи, не помнил, как он протянул кнут Окидзиме. Он только услышал, как кнут несколько раз с устрашающим свистом рассек воздух над его головой. Повозка прорвалась сквозь гущу напиравших тел и укатила. Толпа рассыпалась, и люди начали валиться с ног. Спасли! В голове не было ни единой мысли, кроме этой. Огромным усилием воли Кадзи удерживался на ногах. Пленные лежали вповалку. Его помощники выбрались из этой груды тел и пытались отдышаться. Только тут Кадзи увидел, что костюм на нем изорван в клочья, руки ободраны и кровоточат. Хотелось лечь на землю. В этот момент Кадзи увидел Чена. Тот сидел на корточках, уткнув лицо в колени, затем поднял голову и поглядел на Кадзи. На его исцарапанном лице мелькнула улыбка. Кадзи заставил себя удержаться на ногах. Отогнав телегу, Окидзима вернулся. Он шел шатаясь. Одежда на нем тоже была изодрана. - Ну? - Пусть отдохнут, дадим им поесть и двинемся... -- сказал Кадзи. - Не дойдут. Попробую связаться с транспортным отделом, попрошу несколько платформ. Окидзима отправился на станцию звонить в транспортный отдел. В платформах ему отказали, не согласились нарушить график вывоза руды. -- Ладно, не буду вас упрашивать, -- заорал он в телефонную трубку. -- Но запомните: понадобятся вам рабочие -- не просите! Котенка вам не дам! Нужно было вести людей пешком. Сотрудники отдела сами засыпали щебнем и землей тех двенадцать. Призраки глотали выданные им пайки и безучастно смотрели на происходящее. Чен беспомощно смотрел на Кадзи: - Неужели японская армия заставляет пленных работать и не кормит? - Жестоко? Люди так не поступают, да? -- неприязненно спросил Кадзи. -- Это ты хочешь сказать? Ну а если бы среди этих двенадцати оказался твой отец, у тебя хватило бы мужества отомстить японской армии? Ну, скажем, тому же унтер-офицеру Ватараи? - Н-не знаю... - Тогда не спрашивай про японскую армию! Ты же видишь, я с благодарностью принимаю от нее этих полумертвых людей! Через час колонна двинулась к Лаохулину. Люди шли покорно, понурив головы, шатаясь от слабости. По прибытии на рудник Кадзи свернул в главную контору. Разместить спецрабочих в отведенных для них бараках должен был Окидзима. -- Сбегай-ка в корейскую артель и попроси от моего имени собаку. Они держат несколько собак на мясо, -- приказал он одному из своих помощников-китайцев. Привели собаку. Окидзима выстроил спецрабочих внутри ограды. -- Должен сделать одно предупреждение, которого не хотел бы делать, -- жестко сказал он им по-китайски. -- Вы, конечно, попытаетесь бежать. Сейчас вам наверняка не до этого, но завтра вы начнете подумывать о побеге. Так вот, бежать не пытайтесь, далеко не убежите. Окидзима дал знак, и помощник-китаец швырнул собаку на колючую проволоку. Вспышка, дым, вонь горелого мяса... Спецрабочие стояли молча. Покорные, безразличные, ничего не выражающие лица... 22 -- Ни одного трудоспособного. Полагаю, им необходимо дать месячный отдых. Директор сидел отвернувшись, упорно отводя взгляд от изодранного в клочья костюма и воспаленных, налитых кровью глаз Кадзи. - Мы -- не лагерь, мы -- рудник. Мы взяли пленных для того, чтобы они у нас работали. Рудник не имеет возможности кормить их даром. -- Но поймите, они истощены до предела, это не люди, тени. - Послушай, Кадзи, это военнопленные, следовательно -- враги Японии, антияпонский элемент. В конце концов, по их вине мы, японский народ, несем эти огромные жертвы. Их труд -- только частичное искупление... - Я не собираюсь вам противоречить, но очень сожалею, что вы не изволили пожаловать вместе с нами на место приемки, на разъезд... Может быть, вы сочтете возможным проследовать сейчас в бараки, где их разместили? Директора бесило присутствие Кадзи. И все-таки он не решался взглянуть на него. Кадзи придвинулся ближе, пытаясь перехватить взгляд Куроки. - Конечно же, они пленные. Только этим и можно оправдать, что двенадцать задохнулись в наглухо закупоренных товарных вагонах, а пятьсот девяносто два еле ноги волочат... И это тоже вполне естественно, потому что они пленные. Если вам угодно их прикончить -- это проще простого: прикажите им выдать сегодня на ужин по четверть кило соевых жмыхов, и за два-три дня больше половины отправится на тот свет. Они пленные, это сразу видно... - Хватит! -- директор раздраженно хлестнул по столу сводкой добычи. -- Я уступаю тебе в последний раз! - В последний раз? - Да, в последний раз! -- и директор наконец поднял на Кадзи неодобрительный, суровый взгляд. - Можно узнать причину? - Можно. Тебе не занимать самоуверенности. Ты развернулся здесь вовсю, а последствия? Что случилось с рабочими артелей, которые ты распустил, ты знаешь? - Совсем недавно удостоился за это похвалы господина директора. Надеюсь, вы не забыли? - Да, помню. И виню себя за легкомысленную поспешность. Ты выплатил подрядчикам компенсацию и взял на себя управление рабочей силой, так? А то, что за эти самые денежки рабочих переманили на сторону, ты знаешь? - Когда? -- только и выдавил из себя Кадзи. -- Сегодня. Фуруя только что докладывал. - Сколько увели? - По словам Фуруя, человек сто пятьдесят. Из казармы западного участка. Тех самых рабочих, которых ты перевел в непосредственное подчинение конторы. Идеальная система!.. Вот мы и получили твою "идеальную систему"! Я-то понимаю, улучили, мерзавцы, момент, когда тебя и Окидзимы не было на месте, и увели. Но ты-то обязан был предвидеть такую опасность! Кадзи не отвечал. К безмерной усталости, валившей его с ног, к печали прибавился новый гнет -- чувство бессильной ярости. То, чего он втайне опасался, свершилось. Не поняли рабочие его добрых намерений, предали его. Да, видимо, они сами перестали считать себя за людей. Просто немыслимо! Люди сами продали себя, как товар, сами доверили свои жизни кровососу-подрядчику... Так оставайтесь же рабами! Пусть выжимают из вас соки, пока не сдохнете где-нибудь под кустом! - Если о всей этой истории узнают в правлении, тебе не сдобровать, -- предупредил директор. - Должен ли я понимать вас так, что всю ответственность мне следует принять на себя? - Я не это хотел сказать. На сей раз я постараюсь замять дело. Но в дальнейшем будь осторожен, понял? Великодушие директора не обмануло Кадзи. За красивым жестом крылась боязнь за собственную шкуру. Если потянут к ответу начальника отдела рабочей силы, пострадает и репутация директора рудника. Кадзи захотелось хлопнуть дверью и уйти. Не оглядываясь и не возвращаясь. Но со стороны это выглядело совершенно иначе: он приоткрыл дверь и, осторожно затворив ее за собой, вышел, ступая бесшумно и почтительно. 23 -- А за пленными присматривать легко. Никакой тебе канители, -- мечтательно сказал заведующий продовольственным складом для рабочих Мацуда. -- Хорошо бы сговориться с военными и всех рабочих на нашем руднике перевести в пленные. Вот бы денежек сэкономили! Фуруя, забредший к Мацуде поболтать, и второй собеседник, десятник с одного из участков, одобрительно закивали. - Правильно! -- поддержал десятник. -- А деньжата эти подкинули бы нам. И работалось бы веселей. Больше толку-то будет, чем горланить с утра до вечера: "Увеличим добычу, увеличим добычу!" Конторка, где Мацуда выдавал пайки, находилась в углу продовольственного склада, за невысокой перегородкой. Мацуда просиживал там большую часть дня, водрузив на стол ноги, зудевшие от какой-то непонятной болезни. -- Пленные должны скоро подойти, -- напомнил Фуруя, взглянув на стенные часы. Мацуда спустил ноги со стола. -- Пожалуй, вам лучше убраться отсюда. Неровен час, этот придира сюда сунется, -- и он показал глазами на увязанный в головной платок большой сверток на полу, у ног десятника. В свертке была мука. Японцы, служившие на руднике, регулярно заглядывали к Мацуде и потаскивали муку из рабочих пайков. Раньше Мацуда щедро сбывал на сторону и муку, и сахар, и масло, но с приездом Кадзи жить стало труднее. Этот ворчливый субъект совал свой нос во все щели. Мацуда долго ломал голову над тем, как усыпить бдительность нового начальника отдела, пока не додумался до одной хитрости. На листе бумаги из служебного блокнота, которым он почти не пользовался, Мацуда, основательно попотев, сочинил докладную записку: "В порядке поощрения за увеличение добычи предлагаю выдавать спецпаек служащим-японцам..." Мацуда был неглуп. Ни у одного из двухсот служащих-японцев, которые время от времени получали бы незаконный "спецпаек" из фондов, отпускаемых для рабочих, язык не повернется упрекнуть Мацуду в недостаче. Служащие будут ему благодарны, -- рассчитал Мацуда, и директор будет доволен -- как-никак, это вклад в дело подъема добычи... Мацуда целился убить трех зайцев! Все равно, рассуждал он, продукты эти отпускаются в таком количестве, что рабочим не достанется и по крупице, поэтому их не выдавали вообще. Запасы из месяца в месяц возрастали, сейчас их накопилось довольно. Но беда была в том, что это блестящее предложение могло попасть в главное правление только по инстанции, через Кадзи. Так и получилось. Доклад Мацуды, стоивший ему нескольких дней труда, попал на стол Кадзи, но дальше не пошел и через два дня вернулся к автору с резолюцией, начертанной красным карандашом. Он и сейчас лежал перед Мацудой на конторке. Красные иероглифы, начертанные Кадзи, гласили: "Поощрение служащих-японцев относится к компетенции общего отдела Главного управления". Так Мацуда по вине Кадзи потерял возможность отличиться перед начальством. Он в сердцах обругал Кадзи скотиной и решил разбазаривать продукты старым способом. Мацуда беспокойно глянул на часы. Как только на углу квадратной площадки перед зданием отдела рабочей силы появится Кадзи, все сотрудники отдела снова почувствуют на себе его властную руку. -- Сматывайтесь, -- поторопил он десятника. Но было уже поздно. Дверь распахнулась и в склад вошел Окидзима. Растерянно пряча глаза, десятник, собравшийся было уходить, снова опустился на стул. - Папаша Мацуда, -- сказал Окидзима, обежав конторку свирепым взглядом и мигом сообразив, что тут происходит, -- попрошу с сегодняшнего вечера выдавать на спецрабочих муку и пшено. - Это пленным-то? Тогда вольным рабочим ничего не останется! -- запротестовал было Мацуда. Окидзима усмехнулся. -- Вольным рабочим? Мацуда понял брошенный на него взгляд и сник. -- Потому что мало отпускают. Хотел накопить и тогда уж выдать... Окидзима не выдержал, захохотал. Он поддал ногой сверток у ног десятника. -- Порядком мучицы. Белая? Напуганный возбужденно сверкающими глазами Окидзимы и его необычным, растерзанным видом, десятник что-то лепетал в свое оправдание: "Работа... неприятности..." -- Ладно, нечего хлопать губами, не рыба! Выметайся отсюда. Живо! -- прикрикнул Окидзима, -- а не то я устрою тебе неприятность -- век не забудешь. Растягивая рот в вымученной угодливой улыбке, десятник поспешил убраться. -- Я не больно силен в счетоводстве, -- заговорил Окидзима, присаживаясь на конторку в то самое мгновение, когда Мацуда собрался водрузить на нее ноги в знак полного пренебрежения к заместителю начальника, -- так вот, я не больно силен в счетоводстве, но все же подсчитал: месячный паек муки и пшена на шестьсот человек составляет всего двухдневную норму на десять тысяч. Выходит, вольным рабочим придется только один раз растянуть на десять дней восьмидневную норму. Так что нельзя сказать, что на их долю ничего не достанется. - Это что, военное начальство приказало так заботиться о пленных? -- зло спросил Мацуда. -- Не-ет, это, так сказать, долг человечности, -- усмехнулся Окидзима, вспомнив слова Кадзи, сказанные им по дороге на рудник. -- Ты, конечно, не будешь возражать, верно? К директору ходить не стоит. И без того понятно -- соевыми жмыхами этих скелетов на ноги не поднять. Больному положено больничное питание -- это же долг человека. Фуруя ехидно хмыкнул. - Очень похоже на рассуждения одного ученого господина. - Чего? -- резко переспросил Окидзима. - Да так... Господин Кадзи у нас не от мира сего. Уж если ему взбрело в голову, что пленные несчастные люди и нуждаются в любовном обхождении, он не уймется, пока не сделает по-своему, чем бы это ему не грозило. - Оно и понятно,-- глубокомысленно изрек Мацуда, -- молод он еще, Кадзи-то. Где же это видано: муку, которую вольные рабочие видят раз в год, пленные будут жрать что ни день подряд! Да если я это сделаю, меня вольные-то из-за угла пристукнут. Нет уж, увольте! - Брось, не рабочих ты боишься, а своих крыс, что у тебя тут кормятся. Боишься -- скажут: "Папаша Мацуда стал что-то непокладистый!" -- Окидзима слез с конторки.-- Так вот, учти: будешь упираться, Кадзи назначит ревизию и так тебя прочистит -- до смерти будешь помнить. Ты ведь знаешь, если Кадзи возьмется -- за три дня на чистую воду выведет. Мацуда надулся и умолк. Если копнут отчетность, ему не уцелеть. На глаза опять попалась его докладная с красной резолюцией. Да-а, занесло его к ним на рудник... Мацуда схватил листок и хотел было разорвать со зла, но тут же передумал. Эта бумажка еще может пригодиться. Такого-то числа такого-то месяца он, Мацуда, внес патриотическое предложение, но господину Кадзи китайцы, по-видимому, дороже японцев, и он это предложение отверг. Мацуда открыл ящик стола и запрятал свою докладную поглубже. Окидзима повернулся к Фуруя. - Возможно, Кадзи не от мира сего, как ты сказал. Но я не могу по справедливости не признать за ним одного: он живет не только брюхом, как ты, у него есть чуточку души. - Наработала его душа, как же. Вон рабочих-то, которых он перевел в подчинение конторы, потихоньку переманили от нас... Окидзима вытаращил глаза. - Как это переманили? - Да уж не знаю как, а только мне сегодня крепко досталось от господина директора. Мацуда ядовито улыбнулся. - Так как же прикажете с мукой и пшеном? Откормим, а они и убегут, а? - Твое дело выполнять разнарядку, -- сухо сказал Окидзима, сбросив ноги Мацуды со стола. - Хорошо, господин Окидзима, -- испуганно заморгал папаша Мацуда. -- Хорошо. Окидзима даже не усмехнулся, что бывало с ним редко. 24 Прослышав, что с рудника увели сразу сто пятьдесят рабочих, Чен бросился искать Кадзи. Чен подумал, что ничего этого не случилось бы, если б он утром рассказал Кадзи о своих догадках. Ему захотелось как-то исправить свою ошибку. Чен решил дождаться, когда Кадзи пойдет из главной конторы, перехватить его на дороге и все рассказать. Как только фигура Кадзи показалась на холме, Чен, забыв об усталости, бросился по крутой дороге навстречу и, обливаясь потом, сообщил Кадзи новость. Кадзи сказал, что уже слышал, и бросил на него безразлично-хмурый взгляд. Чен осекся и не нашел ничего лучше, как спросить, почему, по мнению господина начальника отдела, рабочие уходят на другие рудники. Чен предполагал, что Кадзи спросит его: "А ты как думаешь?" И тогда он ответит, что есть жулики, которые торгуют рабочими. Но Кадзи только бросил ему на ходу: -- Ты китаец и спрашиваешь это у меня, японца. А ты что, не ушел бы, если б тебе там больше предложили? Чен замотал головой. - Не ушел бы. Потому что во много раз лучше работать на рудник, чем на подрядчика. - Я тоже так считал, -- сказал Кадзи, и в голосе его послышались издевка над самим собой. -- Это же бесспорно, -- загорячился он. -- Тут не может быть ошибки! И все-таки они ушли... Достаточно помахать у них перед носом бумажкой в десять иен, и они уходят. Видно, им и вправду просто хочется хоть один раз напиться самогона, набить брюхо свининой и, набравшись силенок, переспать с бабой... А может, надо послать денег родным... или отдать долг, а тут сразу десятка... А, Чен? Может, поэтому? Я их вырвал из лап подрядчиков, им стало немного полегче, посвободнее, вот они и решили воспользоваться этой свободой... Чтобы снова угодить в лапы кровососам! Дурачье! Кадзи силился подавить бушевавшую в нем ярость. - Я вчера видел... -- робко начал Чен. - Кого? Рабочих этих? - Нет. Вчера поздно вечером из харчевни в поселке вышел господин Фуруя с одним человеком, у того еще на лице большой шрам... Похож на корейца. Так вот, этот кореец... -- Чен взглянул на Кадзи; тот сосредоточенно молчал -- значит, слушал. -- Этот кореец, прощаясь, сказал господину Фуруя: "Устрой такое дельце. Мы ведь с тобой, как говорится, "вместе живем, вместе процветаем". (Ходячая фраза японской империалистической пропаганды по поводу "союза" с марионеточным государством Маньчжоу-Го.) -- Вместе процветаем?.. -- Кадзи остановился, взгляд его стал настороженным. -- Я ходил покупать лекарство матери... -- А при чем тут побег рабочих? -- опросил Кадзи негромко, но угрожающе. Чен растерялся. -- Я не знаю, только... Кадзи уставился на юношу. Ему хотелось крикнуть: "Что же ты мне сразу не сказал?" -- но вместо этого он только желчно буркнул, что терпеть не может доносчиков. -- Никто не просил тебя шпионить, Чен,-- сказал он. Фуруя с кем-то разговаривал. Конечно, этот Фуруя -- личность темная. Но сам по себе факт явно недостаточный, чтобы подозревать его. Это опасный путь. Как он будет выглядеть, если Фуруя ни при чем?.. Кадзи, не глядя на Чена, пошел прочь. Чен стоял, не понимая, чем он рассердил начальника. Он хотел помочь ему и думал, что господин Кадзи будет доволен. Чен любил Кадзи. Кадзи не отличал его от японцев, Чен очень ценил это. Наверно, у господина Кадзи сегодня просто плохое настроение. Понятно -- неприятности одна за другой, вот он и сердится, срывает на нем злость. Горькая обида сдавила грудь. У входа в отдел Кадзи столкнулся с Окидзимой. Оглядев живописные лохмотья друг у друга, они обменялись улыбками. - Я все подготовил. Как у директора? Сколько дает им на отдых? - Месяц. - Молодчина. Ты, а не директор. Ну, пошли домой, вымыться надо. Противно, будто коростой оброс. - У меня тут еще одно дело. Окидзима взглянул на Кадзи. Губы твердо сжаты. Лицо невеселое. Если сейчас пустить его в отдел -- кинется разбираться в этой истории с угоном рабочих и совсем скиснет. -- Пошли, пошли домой! Надо привести себя в порядок. Смотри, на кого мы похожи. -- Я на минуту, -- Кадзи кивнул и толкнул дверь конторы. Фуруя немедленно доложил ему о происшествии. Кадзи разглядывал его сонное лицо. Неужели он? -- Ну как, болит живот? -- внезапно спросил Кадзи. Фуруя, по-видимому, забыл, что ссылался вчера на боль в желудке. Он опешил, потом спохватился, торопливо поблагодарил за внимание и сказал, что немного полегчало. - Китайские блюда надо выбирать с умом. Наверно, жирного вчера много съели. - Вообще не ел. - Вот как! Возможно, я обознался. Я заходил с женой в кафе, в соседней кабинке мне послышался ваш голос... Сонливое лицо Фуруя по-прежнему ничего не выражало. Кадзи достал сигарету, угостил Фуруя. - Ну ладно. Так кто же у нас переманил рабочих, как вы полагаете? - Ума не приложу. - Ну, если вы, старый работник, ума не приложите, то мне наверно, и браться за расследование не стоит. В этом деле замешан кто-то из наших сотрудников. Я попрошу вас присмотреться ко всем, кто внушает подозрения. Китаец это или японец -- не важно. - Слушаюсь. У Фуруя было каменное лицо. Вошел Чен и молча уселся за свой стол. Кадзи посмотрел на него и решил про себя, что он верит Фуруя не меньше, чем Чену. На душе было тревожно. Он чувствовал, знал, что за спиной кто-то издевается над его усилиями, смеется, показывает язык. Знал и злился. И понимая, что злится впустую, впадал в ярость. -- Вот уж спецрабочие будут вам благодарны, господин Кадзи! Белой муки они, пожалуй, и на свободе в глаза не видели, -- сказал Фуруя. Похоже было, что он просто издевается. И снова возникла в памяти толпа серых призраков. Кадзи почувствовал почти физическую боль. Рядом, по соседству, на том же клочке земли, в нерасторжимой связи с ним существуют изъеденные лишаями, гноящиеся струпьями тела измученных узников и белое нежное тело Митико... Загнанные за колючую проволоку, отгороженные от мира, эти призраки будут благодарить за жалкую лепешку из белой муки... Кадзи встал. Пожалуй, лучше будет пойти принять ванну и сбросить с себя эту хандру. Не так уж глуп Окидзима. У двери его догнал Чен. -- У меня к вам большая просьба, -- запинаясь, проговорил он. -- Не скажете ли вы, чтобы мне дали немного пшеничной муки? Матушка очень болеет, а у нас одни жмыхи и гаолян. Кадзи ни разу не видел матери Чена, хотя в воображении его уже давно сложился образ маленькой, рано состарившейся женщины с крохотными забинтованными ногами; у нее часто болит голова, она щиплет себе виски и лоб, и от этого у нее под глазами огромные фиолетовые синяки; брови у нее нахмурены, она вечно брюзжит и жалуется, она поехала вдогонку за женихом и мечтала найти свое горькое счастье в бездомной скитальческой жизни, а теперь молится об одном -- съездить в Шаньдун и похвастаться перед родней: "Муженек мой разбогател и выстроил огромный дом, а сын окончил японское училище и стал важным начальником в Маньчжурии". Ее муж размозжил себе голову, свалившись в заброшенный шурф, а сын тянет лямку канцеляриста за полторы иены в день. Если будет стараться, лет через десять ему, пожалуй, будут платить две иены... Но покупать из-под полы муку для матери он не может... - Мне очень хочется помочь тебе, -- сказал Кадзи извиняющимся тоном, -- но не могу же я делать для тебя исключение. - Простите. Да, на складе много муки, целые штабели мешков с мукой. Она предназначена для выдачи смехотворно маленькими порциями китайским рабочим -- дважды в год, в новогодний праздник и в день поминовения предков. Такую же порцию дополнительно полагается выдавать особо отличившимся рабочим, не имеющим за год ни одного прогула. А честно говоря, эта мука предназначена для того, чтобы японцы растаскивали ее как крысы... Ему очень хотелось дать Чену муки. Это так просто -- проявить ничтожную снисходительность. И люди о нем будут говорить хорошо, скажут: добрый, сочувствует... Но тут Кадзи представил себе злорадную ухмылку Мацуды: "Похоже, --