становил унтер-офицера Кавано и, обращаясь к Кадзи, сказал: -- Ты вот о чем подумай. Побег это или нет -- не в этом дело. К чему спорить? Мы признали, что это побег, этого достаточно. Это наше право победителей. Ведь ты сам говоришь, что они все хотят улизнуть, только ждут подходящего случая. Надо их волю сломить и полностью подчинить нашей воле. В этом состоит, в частности, и твоя обязанность. Идет война, положение на фронтах осложняется. Надо понимать, что мягкотелость сейчас может привести к поражению. А ты занимаешься умиротворением. Строгость и еще раз строгость! Безжалостная, как осенние заморозки, как палящие лучи солнца! А иначе войну не выиграть! Кавано, взяв саблю в руки, поднялся: -- Спор окончен! Ватараи, завтра вечером казнь! Способ -- на твое усмотрение. Щелкнув каблуками, Ватараи вытянулся в струнку. Все решилось очень просто. Без труда было подавлено и сопротивление Кадзи. -- С вашей стороны ведь возражений нет? -- с улыбкой спросил Кавано директора.-- До завтрашнего вечера беглецы останутся здесь под вашу ответственность. А понятым при казни будешь ты.-- И он посмотрел на Кадзи бесстрастными холодными глазами. Возражать было бесполезно. Сила диктует свое, а справедливо это или нет, ей не важно. Она приказывает. 30 И все же Кадзи попытался узнать истину, хотя чувствовал, что Окадзаки над ним посмеивается. Кадзи спрашивал всех, кто участвовал в охоте на зайцев. Служащие-китайцы отвечали уклончиво -- беда прошла мимо них и, благодарение небу, они не пострадали. А дай они показания, невыгодные для Окадзаки, так эти показания могут обернуться и против них. Один служащий, уже пожилой человек, сказал опечаленному Кадзи: -- Побег? Конечно, они бежали. Когда бьют, разве не побежишь? А если бы молча перенесли побои, все кончилось бы благополучно. Бить рабочих на руднике считалось обычным делом. И никто не задавался мыслью, что против этих побоев, которые иногда кончались и смертью, можно восстать. Потеряв надежду чего-либо добиться на руднике, Кадзи отправился в караульное помещение. Увидев сквозь дверную решетку подходившего Кадзи, Гао крикнул: -- Что собираешься с нами делать? Остальные шестеро, сидевшие на корточках на полу камеры, молча повернули свои посеревшие лица к двери. - Выпусти их! Слышишь! Ударил его я, так держи здесь меня одного. Но сперва посмотри, что он со мною сделал.-- И Гао сбросил рубаху. На плечах, шее, груди багровели кровавые рубцы от ударов хлыста.-- И я еще виноват? - Вас обвиняют в попытке к бегству. Семеро как-то сразу притихли, потом разом возмущенно заговорили. - Прекратить галдеж! -- Это крикнул караульный китаец. В руках у него была длинная цепь.-- А не то каждый этого попробует. - Собака! -- процедил сквозь зубы Гао вслед караульному, затем снова обратился к Кадзи: -- Как же так? Ведь там было много людей, они видели. Надо у них спросить. Какой же это побег? Надо только проверить! -- Пробовал,-- на лице Кадзи появилось смущение.-- Никто ничего не говорит, даже ваши. Гао заскрипел зубами. _- Что нас ждет? _- Я лично не верю, что это был побег. - Что с нами будет? Кадзи молчал. - Жандармам передадите? -- Пытаюсь этого не допустить,-- глухо ответил Кадзи.-- Но ведь ты никогда мне не верил. На этот раз тоже не обольщайся. У них власть, у меня ее нет. Просто попытаюсь... Не то гневные вопли, не то мужские рыдания неслись вслед Кадзи, когда он уходил из караульного помещения. 31 -- Дорогой Кадзи, это делается в назидание другим,-- говорил директор.-- И, к сожалению, сейчас ничего уже сделать нельзя. Ведь это их решение, а не мое. А им противиться опасно! - Если вы попросите отменить казнь, вас послушают. Вы говорите -- в назидание другим, но разве только страхом можно держать людей в подчинении? - Все это очень благородно, но почему ты этого не сказал жандармам? У меня, конечно, есть своя точка зрения на этот счет, но из правления на мой запрос ответили, что в это дело лучше не вмешиваться, пусть решает военная жандармерия. - Почему? - Видимо, на то есть причина. - Но поймите, вы собираетесь без всяких оснований рубить человеческие головы! Директор молчал. Его всегда красное лицо стало постепенно бледнеть. Не надо было награждать этого самоуверенного молодого человека. - Я простой служащий,-- тихо сказал Кадзи.-- У меня нет сильной руки, в правлении. Поэтому я прошу вас... Если вы будете настаивать перед жандармами от имени фирмы... - Просишь? Что-то на тебя это не похоже,-- сказал директор, спрятав недовольство за натянутой улыбкой.-- Видишь ли, ты в общем говоришь справедливые вещи, но все-таки рассуждаешь однобоко. Пойми, что в военное время нельзя мысаить категориями мирного времени. - Откуда вы это взяли? Это какое-то недоразумение. - Хорошо! -- холодно сказал директор.-- Пусть недоразумение, и все же у нас с тобой разные точки зрения. Но оставим споры, к чему переливать из пустого в порожнее! Тебе не нравится позиция правления. Что ж, попробуй изменить ее. - И попробую! Кадзи уже выходил из комнаты, когда Куроки добавил: -- Учти и другое: ни у правления, ни у меня нет времени заниматься твоими пленными столько времени, сколько ты требуешь. Постарайся не повредить своему положению, докладывая об этом вопросе. Нет времени! Да разве в этом дело? Им всем просто наплевать на этих людей, а тут еще надо идти против всесильной жандармерии. Впрочем, они и к японскому народу так же относятся. Если уж и японский народ приносится в жертву, что же тут говорить о пленных китайцах! Кадзи не смог дозвониться начальнику даже по прямому проводу. Ему сказали, что тот находится на совещании. Но вдруг в трубке послышался голос Окидзимы. Кадзи попросил его обязательно встретиться с начальником отдела и попросить его вмешаться в дело семерых заключенных. Маленькая надежда еще тлела где-то в груди Кадзи. Комнаты опустели. Обычно после работы задерживался в отделе вместе с Кадзи только Чен, а его уже не было в живых. Нет пока звонка и от Окидзимы. Кадзи в раздражении ходил по комнате. Наступил вечер, везде уже зажглись огни, время шло быстро, а звонка от Окидзимы все не было. Кадзи сердился на себя. Почему у него не хватило смелости поспорить с жандармами? Что толку горячиться перед директором? Директор струсил, но струсил и Кадзи. У того были на то свои причины, у Кадзи -- свои. А не посоветоваться ли с Ваном? Может, он что-нибудь придумает? Нет, не стоит, тут и Ван со своей светлой головой не в силах ничего сделать. Только посмеется над Кадзи, это лучшем случае, а то и оскорбит еще. А как хочется получить умный совет, найти друга, который бы понял, помог. Один! Чувство одиночества клещами щемило грудь. Надо идти домой, к Митико. А телефон все молчит. Кадзи стал ходить по комнате быстрее. Под столом он увидел брошенную газету. Кто-то, наверно, приносил в ней завтрак. Он ее поднял. Сквозь масляное пятно ясно виднелись слова: "Министр иностранных дел г-н Сигэмицу разъясняет: основа построения Великой Восточной Азии -- это дух равенства и взаимной выгоды азиатских держав. Агрессивные замыслы Америки и Англии в отношении колоний в Азии разбиты вдребезги". А руководствуется ли сам министр этим духом? Убедиться, пожалуй, случая не представится. Взаимная выгода? Какое лицемерие! Япония только берет, и если надо -- силой. И ей в этом помогает и он, Кадзи. Кадзи взял подшивку газет. Вот сегодняшняя, что в ней? Снова то же. "В Нанкине подписан договор о дружбе и взаимопомощи между Японией и Китаем. Заложена основа мира и процветания этих стран на вечные времена. Империя продолжает освобождение Азии". Кадзи бросил подшивку на пол. Из груди рвался стон. Для освобождения Азии азиаты-японцы завтра отрубят головы семерым азиатам-китайцам. Вот она основа мира и процветания на вечные времена, доказательство дружбы и взаимной выгоды! А Сигэмицу и Ван Чжоу-мин обмениваются рукопожатиями и пьют шампанское. Прав, видно, директор. В военное время обычная логика не подходит. Продумано все не однобоко! В ближайшие дни, по-видимому, в Токио откроется конференция стран Восточной Азии. Япония, Китай, Таиланд, Маньчжоу-Го, Филиппины, Бирма сделают совместное заявление. И повсюду такие японцы, как Кадзи, будут прикрывать лицемерие японских правителей. Кадзи быстро шагает по комнате. Почему-то ужасно громко стучат ботинки. А время идет и идет, и Кадзи кажется, что казнь ожидает его самого. Да это и в самом деле так. После того как без всякой причины -- нет, с пределенной целью, в назидание другим -- отрубят головы семерым, разве Кадзи не будет духовно мертв? Вся его прошлая жизнь полетела к чертям. Ведь то, что он сделал до сих, значительно хуже проповедей бонзы-ханжи. Стоять на одном месте было невыносимо, но и ходьба взад-вперед не приносила облегчения. Ван говорил, что тому, кто находится за колючей проволокой, не о чем говорить с теми, кто находится на свободе, ведь свободный человек всегда счастливее. Ты ошибаешься, Ван. Тебе сейчас неизмеримо легче, чем мне. Ты счастливее меня. Кадзи смотрел на стенные часы почти каждую минуту. Стрелка, перейдя за девять, казалось, застряла на месте. Что делает Окидзима? Может, он обо всем забыл? Что ему до мук Кадзи? Может, пьет где-нибудь в ресторане? За стеклянной дверью мелькнула и застыла тень. Кадзи остановился. Тень шевельнулась. Кадзи подбежал к двери и распахнул ее. У двери, словно призрак, стояла Чунь-лань. - Что с ним будет? -- спросила женщина, глядя на Кадзи застывшим взглядом. - Я сам хотел бы это знать,-- ответил Кадзи по-японски, будто самому себе. - Когда он оттуда выйдет? Голос женщины дрожал. Казалось, она вот-вот зарыдает. Кадзи хотел сказать, что завтра вечером... и запнулся. - Его не убьют? Кадзи покачал головой. - Только не надо врать! Не убьют? Да? Это правда? Тревожно зазвонил телефон. Кадзи бросился к аппарату. Он был зол, ему ни с кем не хотелось говорить. Только услышать одно слово -- да или нет. -- Ну что? -- бросил он в трубку. -- Да ты не спеши, слушай! -- голос Окидзимы был спокоен.-- На начальника отдела надежды нет. Трус. Жди до завтра. Собираюсь поговорить с директором-распорядителем... Голос Окидзимы доносился до Кадзи как бы с другого полушария. Итак, Окидзима до сих пор сидел у начальника отдела на квартире, а теперь, вернувшись, звонит из правления. Начальник отдела сказал, что ни права, ни желания возражать жандармам у него нет. Решение жандармерии, видимо, необходимо с государственной точки зрения, и фирма от этого ничего не теряет. Поэтому, как бы ни было это прискорбно, общие интересы прежде всего. Вот и весь ответ. Окидзима собирается уговорить директора. Конечно, он влиятельнее, но еще более суров. Он спит и видит себя членом военного кабинета. Вряд ли он проявит больше жалости к жизни нескольких пленных. Кадзи положил трубку, он понял, что никто ему не поможет надо надеяться только на себя... - Уйди, пожалуйста,-- сказал он Чунь-лань.-- Оставь меня одного. - Спасите его...-- умоляющим голосом сказала женщина.-__ Спасите! Да, надо спасти. Ведь этим он спасет и себя. Кадзи молча кивнул. Нет, он не был убежден, что это ему удастся. Это был знак отчаяния, который говорил, что Кадзи объявляет войну самому себе. 32 Что-то стряслось. Митико это чувствовала всем существом, глядя на лежавшего ничком Кадзи. -- Спи, не беспокойся,-- сказал Кадзи. Его лицо было похоже на маску. "Я ничего не сделаю. Это не в моих силах",-- было написано на нем. Митико ладонью коснулась лба мужа. Голова горячая, так вся и пылает. -- Ты уже достаточно намучился,-- сказала она.-- Тебя никто не упрекнет. А я? А Ван? А те пятьсот человек? Да и все, кто смел сердцем и справедлив, но кого он еще не видел и не знает. Кадзи не мог пошевельнуться, как будто все эти люди навалились на него. - Спи, не беспокойся. Я тоже усну. - Правда? - Да. Спокойной ночи, спи. Митико погасила ночник у изголовья. Ее рука крепко пожала руку мужа. Бессонная ночь. А время шло, вот загудел ночной гудок. Черное время... Митико, кажется, заснула. Слышалось ее легкое дыхание. К Кадзи доходило родное, близкое тепло. Это приятное ощущение всегда действовало на него умиротворяюще. За окном шелестели засохшие листья. Кадзи тяжело вздохнул. Он обдумал все способы. И самые разумные из них все же казались фантазией. Завтра семь человек будут убиты без всяких оснований. Тихо поднявшись, Кадзи оделся. Легкий шум разбудил Митико, она вскочила. -- Ты куда? Кадзи молчал. Митико схватила его за плечи. - Ты куда идешь? - Пойду освобожу их. Решение он принял уже после того, как сказал эти слова. Да, пусть бегут! Надо или подкупить караульного, или, обманув, связать. Только бы они убежали. А потом уже доказывать, кто прав, а кто виноват. Или что-нибудь еще можно придумать. Что из того, что он после казни будет иметь право упрекать несправедливую власть? Этих семерых-то уже не будет. Митико решила, что Кадзи не в своем уме. В растерянности она пыталась разглядеть выражение его лица, но ничего не видела; только напружинившееся тело мужа говорило о его решимости. Она сильно тряхнула его за плечи. - Опомнись! Что будет с тобой, если ты на это пойдешь? - У меня нет времени придумать что-нибудь другое.-- Кадзи отстранил жену.-- Будь что будет, мне все равно. Или я останусь человеком, или уже никогда не смогу называться им. - Но это же конец! А наша жизнь только началась! -- Митико снова ухватилась за мужа.-- Ты сделал все, что было в твоих силах. Ты их освободишь, а там будь что будет? Так? А я так не хочу. Не хочу! Не хочу, чтобы из-за них погибли мы! Погибли? Да, она права, это будет конец. И все же их надо освободить. Наступило тягостное молчание, как будто в комнате никого не было. Такая тишина бывает в пещере. - Не останавливай меня.-- Это сказал Кадзи, не сказал, а выдохнул. Митико охватило отчаяние. Она вскочила, включила свет и загородила ему дорогу. - Не пущу! Я позову людей! Посмотри на это! Когда мы его покупали, что ты говорил? -- Она схватила его за плечо и показала на блюдо. Там по-прежнему мужчина и женщина были слиты в счастливом объятии. Когда они покупали эту вещь, они хотели быть такими же счастливыми. Сколько было надежд! А сейчас бездна раскрыла свою пасть. - Я знаю,-- голос Митико стал слезливым,-- ты тоже не хочешь разбить нашу жизнь. Ведь так? Я обещала тебе быть всем с тобой вместе. Так почему же ты сейчас хочешь идти один, бросив меня, разбить наше счастье, которое нам с таким трудом удалось схватить? Но, может, мои слова уже ничего для тебя не значат? То, что ты делаешь, быть может, и достойно, но что принесет мне твоя достойная смерть? Не спорь, это будет конец! Как я буду жить без тебя? Чем? Воспоминаниями о взаимных клятвах? Воспоминаниями о тебе, безгласном и бесплотном? Митико в изнеможении опустилась на пол и зарыдала. - Какой ты жестокий! - Что же мне делать?.. - Не ходи, прошу! Умоляю! Кадзи сел за стол. Митико продолжала рыдать. Казалось, время остановилось. Кадзи сидел не шевелясь. Митико подняла голову. -- Прости меня! -- сказала она дрожащим, жалобным голосом.-- Делай так, как тебе кажется лучше.-- И тут же у нее из глаз хлынули слезы.-- Может быть, я не права. Потом ты будешь проклинать меня, скажешь, что я тебе помешала... И совсем разлюбишь. Кадзи повернул голову. Митико сидела на полу и смотрела на него с мольбой, по ее бледному лицу ручейками текли слезы, она их не вытирала. Кадзи сделал движение встать, он хотел было подойти к жене. Это была последняя вспышка воли. Он попытался что-то сказать, но ничего не сказал. Последние силы оставили его. -- Нет, я ни на что не годен,-- простонал он, уронив на стол голову.-- Я уже не могу... 33 - Буду говорить прямо,-- стоя на заиндевевшей траве у проволочного заграждения, говорил Кадзи Ван Тин-ли.-- Единственное, что осталось, это еще раз поговорить с жандармами и ждать результатов от Окидзимы. -- А есть ли хоть какая-нибудь надежда? -- спросил Ван Тин-ли, внимательно посмотрев на Кадзи. Кадзи воспаленными от бессонницы глазами глядел на восток, где всходила заря. Горизонт пылал багровым огнем. Кадзи показалось это дурным предзнаменованием. - Надежда? Один шанс из ста. - Это касается не только нас,-- сказал Ван.-- Сейчас не только наши товарищи стоят на перепутье жизни и смерти, вы ведь тоже на перепутье. - Это верно. - Если вы ничего не добьетесь, все отвернутся от вас. Да вы сами себе будете противны. - Знаю... - Знаете и ничего не делаете? Прошение, разговор по телефону и ожидание, что принесут усилия друга? Не много. - Что же ты хочешь, чтобы я сделал? - И это спрашивает человек, который может свободно передвигаться за этой проклятой проволокой! - Сегодня ночью я чуть не стал героем,-- сказал Кадзи, выдавив горькую усмешку.-- Я хотел освободить арестованных. Знаешь, чем это кончилось? Геройства не получилось. Ван отвел взгляд от Кадзи и посмотрел туда, куда до этого смотрел Кадзи,-- на восток. - Победили слезы женщины, ее один волосок привязал героя к постели. Что же ты не смеешься? - Сейчас есть дела поважнее, чем слушать ваши насмешки над собой. Семерым грозит смерть.-- Голос Вана стая холоден и тверд.-- Насколько я знаю, у вас в отделе примерно сорок человек. Не все же они потенциальные убийцы, жаждущие кровавой расправы. Объединив усилия этих людей, можно коллективно протестовать против казни. Не думаете ли вы, что это было бы более эффективно, чем действия одиночки? Такой протест укладывается в рамки закона, и сделать это можно очень быстро. Кадзи посмотрел в сторону рудоуправления. -- Директор мне сказал, что я в общем говорю справедливые вещи, но думаю однобоко. Ты говоришь и справедливо и, видно, правильно. Однако я не подхожу к роли такого организатора. Ведь я не более как "подручный японского милитаризма". Если бы все мои действия нравились тебе, меня давным-давно уже не было бы на руднике. - Вы все еще забавляетесь самоистязанием и не хотите видеть всей правды. Вы хотите оправдать свое бездействие. И в то же время гордитесь собой, считая, что вы не такой, как другие японцы. - И...-- протянул Кадзи, ожидая продолжения. Глаза его мрачно блестели. -- Когда меня привезли сюда, я заметил одного японца, который не гордился тем, что он японец. Этот человек, как и другие, на словах был к нам строг и даже груб, но думал он иначе. Я тогда решил, что это надо ценить -- это так редко в наши дни.-- Ван твердо взглянул на Кадзи.-- Я не ошибся в нем? Кадзи с трудом выдержал взгляд Вана. - Кажется, ошибся. - Да, кажется, ошибся.-- Глаза Вана посветлели.-- Видите ли, мелкие ошибки делают все, и вы и я. И их можно простить, если человек их не повторяет. Но допустить крупную ошибку в решающую минуту -- это значит совершить преступление, которое простить нельзя. Вы, насколько я понял, хотели мирволить нам, но, кажется, мучились сознанием того, что ваша служба содействует войне. Это была длинная цепь мелких ошибок и оплошностей... Кадзи несколько раз кивнул. - И вы надеялись, что когда-нибудь представится случай их исправить. Но данный случай -- совсем не то. Такое не исправишь и не простишь. - Почему? -- едва шевеля губами, спросил Кадзи. - Это перепутье. Или вы станете соучастником в убийстве, рядящимся в тогу гуманизма, или же будете достойны называться прекрасным именем -- Человек. - Я это сам хорошо знаю... Кадзи отошел, не попрощавшись, будто стоял здесь один. -- Господин Кадзи, вы отступили, вы решили, что против насилия бороться нельзя. Вы многого еще не понимаете. Кадзи остановился. -- И если говорить откровенно, вы сами не доверяете человеку. Но что бы вы ни думали, у человека всегда где-нибудь оказывается друг. Только нужно его найти, пожать ему руку. Возможно, это слишком красиво, но я верю, что наш мир не станет миром убийц. Кадзи снова двинулся вперед. "Я очень хотел бы посмотреть, Ван, что бы ты стал делать на моем месте". Когда Кадзи вышел на дорогу, он обернулся. Ван стоял на прежнем месте и смотрел ему вслед. 34 По засохшему полю гулял холодный ветер. Огромное багровое солнце опускалось за горизонт. Местом казни выбрали это засохшее поле, отрезанное от поселка высокой сопкой. Старания Окидзимы ни к чему не привели. И просьба Кадзи о помиловании осужденных, адресованная на имя капитана Кавано, была отвергнута. Коль скоро решение принимает армия, оно не может быть отменено, сказал он. Дать делу обратный ход, поскольку обвиняемых приговорили без достаточных оснований, было бы равносильно признанию в чинимом ею произволе. К месту казни Кадзи пошел через поле один. Все, что произошло вчера, нет, все, что произошло в последние несколько месяцев, не дает ему покоя. Резкий ветер словно рвет в клочья его душу. Сюда он приехал с честолюбивыми надеждами посвятить себя служению гуманным идеалам. И вот он идет к месту казни, он будет свидетелем чудовищной расправы над людьми. Да он и сам уже не человек, а какой-то клубок низких страстей и желаний, подлец, способный продать душу, лишь бы сохранить свое благополучие. Его решимость оказалась мнимой -- она сгорела, как солома в огне. Вчера она обратилась в пепел, не устояв перед пылкими порывами Митико. Да, это было вчера. Кадзи совершенно безвольный сидел за столом, обхватив руками голову. Митико смотрела на мужа, испытывая двоякое чувство: успокоенности и жалости. Она подошла к Кадзи и, положив руки ему на колени, сказала: -- Ты сердишься, что я тебе помешала? Кадзи не ответил, ему хотелось заплакать. Нет, ему никто не помешал, просто они еще раз заключили между собой договор на счастье. Но как одно сердце может вместить и благодарность к Митико и извинения перед теми, осужденными. Вот что сейчас мучило Кадзи. -- Тем семерым ты поможешь,-- говорила Митико,-- а тебя я лишусь. И мне лишь останется утешать себя, что у меня был постойный муж! Кадзи мучило сознание полной безысходности. Митико смотрела в глаза мужа, и ей казалось, что Кадзи все-таки винит ее. - Я причинила тебе страдания, да? - Нет, нет, что ты! -- ответил Кадзи, до боли сжав плечо жены.-- Я ведь сам хотел этого. Я и сейчас, видимо, доволен, что мне удалось избежать опасности. Но мне стыдно. А тебя почему-то это радует. Но скажи, ради бога, почему? Хочешь хоть на день продлить наше счастье? А там будь что будет? Так, что ли? Митико чувствует, как сильные руки мужа трясут ее. Что ж, пусть так. Сейчас ей было все равно. В конце концов, их жизнь принадлежит только им. И пусть ненадолго, пусть мгновение они будут счастливы, а там и в самом деле -- будь что будет! Еще минута, и они бросились в объятия друг друга. Сейчас они хотели одного -- забыться, уйти из этого мира. Погрузившись в сладостное забвение, они молили небо, чтобы это забвенье длилось без конца. -- Вот так до самой смерти быть с тобой! -- со стоном прошептала Митико.-- О-о, почему так... Не отпущу! Этот голос и сейчас звучит в ушах Кадзи... Да, это идет не человек. Это движется животное. И нечего больше рядиться в тогу гуманиста. Сейчас ты будешь присутствовать при казни людей, потом вернешься домой и, чтобы забыть жестокую картину, примешься снова ласкать женское тело. Замечательно! Что еще нужно для счастья? Было бы набито брюхо и удовлетворена плоть, а человек -- черт с ним, пусть гибнет. Заходящее солнце кроваво-красным пятном висит над краем поля. Засохшая трава звонко шелестит, пригибаясь от холодного ветра. Кадзи даже не заметил, как к его ногам, словно брошенная порывом ветра, упала женщина. - Господин Кадзи! Ради неба! Спасите его! Век не забуду!- завопила Чунь-лань.-- Не убивайте его! -- Она билась лбом о землю. -- Я ничего не могу сделать,-- упавшим голосом проговорил Кадзи.-- Встань, пожалуйста, встань. Не проси меня... Я малодушный человек. Трус я, вот кто. Ведь ты знаешь, я испугался. Кадзи пытался обойти женщину, но Чунь-лань не пускала его. Всякий раз, когда он хотел сделать хоть один шаг, она молнией бросала свое тело на его пути и билась головой о землю. Ее мертвенно-бледное лицо выражало одну безумную мольбу. Кадзи некуда было отступать. Разве что побежать, иначе от нее не уйти. Кадзи начинал сердиться -- в мольбах женщины уже звучала угроза. И в то же время он готов был броситься сам перед ней на колени и крикнуть: "Не мучай меня! Спаси!" "А сам я и мучиться не перестал, и не спас никого". Он это сказал мысленно, вспомнив Ван Тин-ли. Вот я какой, Ван, понял? А ты уж готов был признать меня человеком! Кадзи помог Чунь-лань подняться. -- Сестра, не надейся на меня, забудь. Я не способен ничего сделать. Можешь сколько угодно ругать меня. У меня нет мужества. Не проси меня ни о чем. Чунь-лань схватила Кадзи за руки. -- Если убьете его, убивайте и меня! Руки женщины были холодны, как руки мертвеца. Казалось, их и оторвать нельзя. Кадзи рванулся. Женщина упала и, царапая землю, зарыдала. Подгоняемый этим надрывным плачем, Кадзи побежал. 35 На месте казни вырыта глубокая яма. Вынутая глина была еще свежей и влажной. Рядом стояла бочка, наполненная водой. Все сделали, как приказали жандармы. Людей пока не было. Кадзи встал у края ямы. Из ямы пахнуло холодом. Красное закатное солнце на краю степи странно заколыхалось, по небу мчались белые клочковатые облака. Но вот из-за сопки показалось несколько грузовиков со спецрабочими. Их усадили на землю на некотором отдалении от ямы. Они будут присутствовать при "казни в назидание другим". Человек пятнадцать стражников, вооруженных винтовками, стали сзади рабочих. На бешеной скорости подъехал мотоцикл с коляской и грузовик. С мотоциклета сошли Ватараи и жандарм, с грузовика -- отделение вооруженных солдат и один полицейский с мечом. Солдаты рассыпались длинной редкой цепью перед спецрабочими. В сопровождении полицейского Ватараи подошел к яме. Глянув на стоявшего в оцепенении Кадзи, он ухмыльнулся. - Если смочить меч водой, он хорошо рубит. Потому что ;жир не пристает,-- сказал Ватараи полицейскому.-- А позицию вот какую надо принимать.-- Ватараи расставил ноги на ширину плеч.-- Ты бамбуковым мечом здорово рубишь, но настоящим-то оно труднее. - Это верно,-- сказал полицейский, насильно раздвигая в улыбке свое побелевшее лицо. - Что, понятым будешь? Молодец! Эти слова Ватараи сказал Кадзи, но тот даже не повернулся, он смотрел на кровавый диск заходящего солнца. Наконец из-за сопки появился еще один грузовик. На нем под охраной четырех служащих из отдела рабсилы и двух полицейских прибыли семеро осужденных. Руки у них были связаны за спиной. Их усадили на землю у ямы. Лица у всех были землисто-серого цвета. Посмотрев на дно ямы, Ватараи вызывающе улыбнулся. -- Теперь все в сборе. Можно начинать! Выхватив меч из ножен, он смочил его в воде и сделал несколько рубящих взмахов. -- Такое и за деньги нигде не посмотришь,-- сказал он, глянув на Кадзи, а затем, обратившись к солдатам, приказал: -- Ефрейтор Танака, веди первого. Ефрейтор Танака стал завязывать глаза первому осужденному. И тут все осужденные в один голос закричали, что они не виноваты: - Мы не бежали! Мы не хотим умирать! Первая жертва билась в судорогах. Один из полицейских помог ефрейтору подтащить китайца к яме. Вдвоем они поставили его на колени. Китаец мотал головой, что-то крича. Он звал мать, бессмысленно кланялся, взывая к милости, словно сейчас чья-то милость могла спасти его. Но вот Ватараи, примериваясь, коснулся голубоватым лезвием шеи осужденного. Человек вздрогнул и застыл в ожидании. Ватараи спокойно расставил ноги и встал в позицию. Кадзи будто окаменел. Только глаза его торопливо бегали по рядам рабочих. Кадзи искал Ван Тин-ли. Но то ли Ван сидел слишком далеко, то ли зрение у Кадзи стало сдавать, только Вана он не увидел. Закатное солнце догорало багровым светом. По небу мчались белые клочковатые облака. И с каждым мгновением меч Ватараи поднимался все выше. Сейчас свершится. Надо выйти вперед и остановить казнь! Горячая мысль обожгла голову Кадзи, но тут же его охватил страх. Если б хотел остановить, давно бы уже это сделал. Противный страх заставлял сильнее биться сердце. Затаив дыхание, Кадзи широко раскрыл почти ничего не видящие глаза. Ван, я не могу, мне страшно, понимаешь? Если я сейчас выйду вперед и остановлю эту дикую расправу, что будет потом? Митико, дорогая, стань рядом! Помоги мне остановить руку палачей! Хоть в эту минуту вдохни в меня мужество. Скажи, чтобы я решился. Если что-то делать, то только сейчас, сейчас еще не поздно. Ну, скажи, чтобы я вышел вперед. Только один шаг -- и тогда... что тогда? Что? Что? - А! -- раздался резкий грудной выдох. Голова стоявшего на коленях человека откатилась в сторону, а тело повалилось в яму. - Следующего! -- крикнул Ватараи, тряхнув окровавленным мечом. Он явно гордился и точностью удара и остротой меча. Обернувшись к Кадзи, он с довольной улыбкой сказал: - А ты против ожидания оказался крепким парнем. Другим стоит это увидеть, как у них душа в пятки уходит, бледнеют как полотно. Внешне Кадзи казался спокойным. Казалось, колебания исчезли. Все было кончено. В душе образовалась пустота. Теперь уже ничего не поправишь. Сколько бы он отныне ни произносил прекрасных слов, какие бы добрые дела ни делал, этой картины ему не забыть. Она, как судья, будет всегда стоять перед ним! Где-то в сознании шевельнулась мысль: а что сделал бы на его месте другой? Если бы он вмешался, Ватараи пришел бы в бешенство. Этот убийца вооружен мечом, меч немедленно сверкнет в воздухе, и голова заступника свалится с плеч. Ведь этот колебаться не будет. А оправдания найдутся -- скажет, что расправился еще с одним коммунистическим бандитом. Он так и сделает. А кто же добровольно подставит свою голову под меч? И Кадзи не подставил. Не может! Что ж, называйте его трусом, называйте как угодно. Меж тем ефрейтор Танака и полицейский тащили к яме вторую жертву. Подхваченный с обеих сторон под руки, несчастный изворачивался, как креветка. Но как только палачи подтащили его к яме, он сразу затих, стал на колени и выпрямил спину. Только его обескровленные губы едва заметно шевелились. Ватараи снова смочил меч в воде и посмотрел на китайца. Потом перевел свой взгляд на Кадзи. На лице жандарма появилась презрительная усмешка. -- После всем скажешь,-- процедил Ватараи,-- коль не жалко головы, пусть бегут! Всем, как кочаны, буду рубить! Негодяй, палач! Кадзи казалось, что он выкрикнул эти слова, но нет, он крикнул их мысленно, чтоб тот не услышал! Вот он снова видит, как Ватараи широко расставил ноги в желтых сапогах. Кадзи вздрогнул. Второй! Как бы ища поддержки, он бросил взгляд на сидевших вдалеке рабочих, но Вана среди них опять не нашел. Одному он уже дал отрубить голову. Теперь все пропало, разве теперь вернешь человеческое достоинство? Кадзи хотелось закрыть глаза, ничего не видеть. Хотелось, чтобы все поскорее кончилось. Поскорей бы вернуться домой, влезть в горячую ванну и забыться. Если бы рядом была Митико! Вызвать ее светлый образ и укрыться за ним, чтобы не видеть ужасного зрелища... Но образ Митико почему-то не вставал перед глазами. Никто ничем не хотел поддержать его. В памяти оживали обрывки фраз, сказанных ему в свое время Митико и Ваном, они жгли грудь, и он окончательно упал духом. Кадзи отупевшим взглядом смотрит в одну точку. Вдруг что-то блеснуло, будто звезда упала с неба. Еще одно обезглавленное тело, залитое кровью, вверх ногами опрокинулось в яму. Внезапно Кадзи почувствовал страшную усталость. Казнь второго осужденного уже воспринималась как сон, как бред. Да и о чем может думать человек, стоя перед палачом, взбесившимся от вида крови и держащим в руках страшный меч? Странно устроена человеческая жизнь -- все происходит в ней не так, как хочется. -- Следующего! Размахивая мечом, Ватараи оглянулся на полицейского который изъявил желание заменить его. -- Ну что, попробуешь? Полицейский с выражением тупой готовности на лице кивнул головой. Третьим был Гао. Он отказался от повязки, которой завязывали осужденным глаза. Когда Танака и полицейский попытались подхватить его под руки, он стал сопротивляться. -- За что? -- крикнул он.-- За что? Я ничего не сделал такого, за что меня нужно казнить! Не в силах с ним справиться, Танака несколько раз ударил его кулаком по лицу. Вместе с полицейским он наконец с трудом приподнял китайца и поволок к яме. Весь извиваясь, Гао продолжал кричать: -- За что, говорю? У, гады японские, за что вы меня убиваете, сволочи? Гао подтащили к краю ямы. Глаза китайца налились кровью.-- Он впился взглядом в Кадзи. - Негодяй! Зверь! Вот ты кто! А прикидывался человеком! Не в силах выдержать страшного взгляда китайца, Кадзи отвел глаза. Да, пожалуй, я не человек. Ты не верил мне и был прав. Я уже позволил зарубить двух твоих товарищей. А теперь наверняка дам зарубить и тебя. Нет у меня мужества остановить казнь. Вы правы, судите меня строго. Я и впрямь зверь, спрятавший свое нутро под человеческой маской. Но подумали ли вы о том, прежде чем меня обвинить, кто в этом виноват? Почему вы меня не слушались? Этого никогда бы не случилось! Кадзи снова посмотрел в сторону рабочих. На этот раз ему показалось, что он видит Вана. Может, то был и не Ван, но Кадзи казалось, что этот мужчина издалека пристально смотрит на него. "Господин Кадзи, мелкие ошибки делают все, и вы, и я. И их можно простить, если человек их исправляет. Но допустить крупную ошибку в решительную минуту -- это значит совершить преступление, которое простить нельзя". Это говорил ему Ван сегодня утром. "...вы надеялись, что когда-нибудь представится случай их исправить. Но данный случай совсем не то. Такое не исправишь и не простишь". Кадзи захотелось подбежать к рабочему, который казался ему Ваном, и крикнуть: "Ван, я уже дал зарубить двоих, не поздно ли мне искать спасения?" А Гао не хотел покориться судьбе. Он рвался из рук палачей. Тогда полицейский, подражая Ватараи, широко расставил ноги, занес меч и, примериваясь, коснулся холодным лезвием шеи осужденного. Гао судорожно дернулся и как-то сразу обмяк. Выбрав позу поудобнее, полицейский поднял меч. У Кадзи остановилось дыхание. Вот он наступил последний, решающий момент, когда еще можно восстановить свое звание человека. Ну что, попытаешься? В эту минуту он будто услышал слова Митико: "Как я буду жить без тебя? Чем? Воспоминаниями о взаимных клятвах? Воспоминаниями о тебе, уже безгласном и безплотном?" А это ухмыляется Окидзима: "А ну покажи, как нужно справедливо жить человеку, который уже совершил преступление". Ну что, выступишь? Кадзи посмотрел на полицейского, который все еще выбирал удобную позицию. Неожиданно Гао выпрямился и попытался вскочить. Он снова что-то закричал. Полицейский растерялся и быстро нанес удар. Но меч лишь наполовину врезался в шею. Новичка постигла неудача. Гао, обливаясь кровью, забился в судорогах. -- Не волнуйся, руби с маху! -- крикнул Ватараи. Полицейский, совсем растерявшись, ударил второй раз. Теперь меч, скользнув по голове, стесал кожу. Гао корчился в предсмертных судорогах. -- Ах! Белая молния блеснула в руках Ватараи. Голова Гао отлетела прочь. -- В этом деле теряться нельзя! -- сказал Ватараи, опустив меч.-- Надо бить с маху, чтоб меч не застрял.-- Дыхание Ватараи было неровным.-- А теряешься потому, что все думаешь, перед тобой человек. Верно, лезвие попортил. Ватараи осмотрел меч. -- Такой чудесной штучкой не одну снести можно. Отдохни и попробуй еще. Кадзи вытер со лба холодный пот. Его лицо совершенно исказилось. Ну нет, довольно! Что же он стоит! Подлец! Но он сейчас покажет, как, совершив преступление, все же можно стать честным. Ну, хватит размышлять, делай шаг вперед. Один только шаг! А что потом -- не важно. Ван, а это правда, что у человека всегда где-нибудь найдется друг? Ты хочешь, чтобы я поверил этому? Митико, ведь ты сказала, чтобы я поступил так, как будет лучше. Молчать дальше невозможно. Прости меня, придай мне силы! Взгляд Ватараи упал на следующую жертву. Больше колебаться было нельзя. Чего же ты стоишь? Хватит думать! Только шаг, один шаг! Не бойся! Зачем же ты тогда пришел на этот рудник? -- Следующего! -- Это снова крикнул Ватараи. Кадзи сдвинулся с места. Нет, и ему еще под силу сделать настоящее дело! -- Стой! -- Это крикнул Кадзи. Он стремительно вышел вперед. На какое-то мгновение перед ним возникло лицо Митико, но Кадзи уже сделал решающий шаг. Наконец-то! Он уже не думал о том, что его ждет. Ватараи стоял в нескольких шагах. Когда Кадзи преодолевал это расстояние, ему пришли на память слова, сказанные директору: "Я приехал сюда работать. А это значит, что с китайскими рабочими я буду обращаться как с людьми. Кто бы что ни говорил". Да, именно так, кто бы что ни говорил. -- Прекратите казнь! -- Кадзи не узнал своего голоса, будто эти слова за него произнес кто-то другой. Все это было так неожиданно, что Ватараи на мгновение опешил. Но он быстро пришел в себя. - Прочь с дороги! А то и у тебя башка слетит! -- свирепо закричал он. - Этого я все время боялся и потому молчал,-- сказал Кадзи уже своим голосом и невольно вздрогнул. Но это было уже скорее не от страха, а от радости, заполнившей грудь.-- Что ж, если посмеешь, руби, попробуй! Лицо Ватараи побагровело. - И посмею! И зарублю! Таких подручных Восьмой армии только и рубить! Держа меч в руках, Ватараи медленно подходил к Кадзи. Ну вот, сейчас ударит с левого плеча наискосок и зарубит еще одного. И наказан не будет. Ведь после убийства Сакаэ Осуги, имя которого, не в пример Кадзи, было широко известно, капитан Амакасу, уехав на материк, избежал кары и пребывает в благополучии. Ватараи, конечно, знает это. И все же Кадзи не сдвинулся с места. Теперь он уже не отступит. А что, если изловчиться и сбить этого Ватараи с ног, а потом придушить? Сейчас надо полагаться только на себя. Снова на какое-то мгновение он увидел лицо Митико. О, если бы только Митико видела его сейчас! Между тем произошло то, чего никто не ожидал. Спецрабочие, вскочив, стали шумно выражать свое возмущение. Толпа зловеще зашумела. Это было похоже на надвигающуюся бурю. Ван умело подбадривал товарищей. Он решил использовать столкновение Ватараи и Кадзи, чтобы спасти остальных четырех. Крики становились все громче. Гигантский людской ком заколыхался. Казалось, он вот-вот двинется и сомнет все на своем пути. Солдаты приготовились к стрельбе. Ватараи с мечом в руке бросил взгляд на ревущую толпу. Сердце Кадзи учащенно забилось -- его охватило радостное чувство. Солдаты дали залп в воздух. На мгновение крики смолкли, но затем возобновились с удвоенной силой. Это были уже не крики, а многоголосый рев. Выстрелы только подогрели толпу. Черная людская волна пришла в движение, она грозно наступала, неудержимо приближаясь к яме. Ватараи опустил меч. -- Ладно. Казнь отменяется! -- сказал он и поспешно отошел от ямы. Этот бунт, конечно, можно было по