ры хоть сто оправданий, он все равно не откроет рта - страх словно сковал его. Кадзи не выдержал: - Перед ужином Охара сменил воду в бочке. - Это была правда, они вместе меняли воду. - Пепельницу я собственноручно вычистил перед отбоем. Баннай перевел взгляд на новую жертву. - Так ты хочешь сказать, что это старослужащие курили после отбоя? Кадзи не ответил. Скорее всего, так оно и было. Именно так. Пока он ходил мыть пепельницу, кто-то закурил. А близорукий Охара этого не заметил. Да и другие новобранцы тоже, верно, не заметили. - Значит, ты обвиняешь старослужащих солдат? - не унимался Баннай. В его голосе Кадзи почувствовал нарастающую угрозу. Кадзи увидел, как на койке приподнялся ефрейтор Ёсида и еще несколько старослужащих. Разгорался скандал. Почти машинально Кадзи взглянул на койку Синдзе, который чуть приподнялся. Синдзе поймал его взгляд и снова улегся: ничего не поделаешь, Кадзи. - Никак нет, я только хотел сказать, что это не халатность Охары, - ответил Кадзи. - То есть как это "хотел сказать"? - Под ногами Банная скрипнула половица. Раньше чем услышать этот скрип, Кадзи инстинктивно уперся обеими ногами в пол. Резкий удар в лицо, но Кадзи устоял на ногах. - Господин ефрейтор Баннай, это упущение рядового второго разряда Охары! - Вот так-то! Сразу надо было по форме! Баннай обернулся к Охаре и наотмашь ударил его. - Виноват! - Поздно догадался! - И опять удар. - Тьфу, скоты! - сонно проворчал один из старослужащих. - Нет вам покою. - Человек только свою милашку обнял, так на тебе, разбудили! На соседней с Ёсидой койке солдат 2-го разряда действительной службы Яматохиса начал одеваться. - Куда ты, приятель? - спросил Ёсида. - Воду переменить. - Ладно, лежи уж... Яматохиса, расторопный малый, всегда прислуживал Баннаю. За это он пользовался некоторыми льготами. У начальства он был на хорошем счету и в недалеком будущем надеялся получить повышение. - Эй, тыловые крысы! - гаркнул Ёсида, оглядев новобранцев-запасников. - Эй, Охара, ко мне! Охара приблизился. Ёсида с размаху хватил его по лицу. И когда он покатился по полу к койке Кадзи, тот даже не решился помочь ему подняться, а только прошептал: - Охара, встань! Сейчас же встань! Сразу подымешься - будут бить. Замешкаешься - достанется вдвое. - Позоришь отделение, - орал Ёсида, - получаешь замечания от дежурного! Из-за тебя скоро нас всех мордовать будут. Как стоишь? Ёсида поискал глазами койку младшего унтер-офицера Сибаты, ответственного за новобранцев. - Эй, унтер, дрыхнешь? Гляди, как я за твоими окурки убираю. - Ефрейтор Баннай, воду сменим, - доложил Ёсида. - Прошу поручить это дело мне. - Ладно, - ответил Баннай. - А ты после придешь - доложишь, - бросил он Охаре и, переводя взгляд на Кадзи, добавил: - И ты тоже! Стукнув об пол прикладом, Баннай ушел. - Кадзи, иди-ка сюда, - позвал Ёсида. Он сидел на койке, скрестив ноги. Когда такая собачья стужа и не дают соснуть, одна радость - покуражиться над новобранцами. - За вас отвечает унтер. Правда, он сегодня что-то помалкивает, это его дело. Но расхлябанности я вам не спущу - дудки! - Службу нести - не с женой валяться, - поддакнул кто-то. - Понятно? - Так точно, - прохрипел Охара. Ёсида покосился на Кадзи. - Ты вот университет кончил, верно, мнишь себя важной птицей. Тебе ли беспокоиться о пожарной бочке! Эй, Сирако, ты, верно, тоже такой? - Никак нет, господин ефрейтор, - поспешно ответил из своего угла огромный солдат лет тридцати, и все увидели, как вздулись вены у него на лбу. - Рядовой Сирако постоянно заботится о противопожарной воде. Сирако немедленно переменит ее. - Вот так-то. Смотри у меня! Ёсида презрительно усмехнулся. - Подумаешь - образованные! Мы таких субчиков живо на место ставим. В армии не дозволяются пререкания. Ясно? Вы, конечно, надеетесь пролезть в вольноопределяющиеся и вскарабкаться наверх. Коленки обдерете! В армии звездочки и полоски ничего не решают. Запомнили? Сирако, можешь дрыхнуть, остальные тоже. Теперь Ёсида взялся за Кадзи. - Поспорить, значит, решил с ефрейтором? Пыль в глаза пустить? Бунтовать вздумал? Ишь какой смелый! В таких случаях полагалось отвечать: "Виноват, буду внимателен". Кадзи промолчал. - Я не спорил, - сказал он наконец. - Охара действительно сменил воду. Я только это и сказал. - Сменил или не сменил - не о том речь. - Кадзи получил увесистую оплеуху. - Ты дерзок со старшими по чину, вот я о чем говорю. Лицо Ёсиды посинело от гнева. Важничает этот Кадзи очень, потому что университеты кончал. А он, Ёсида, служил мальчиком на побегушках. Ну хорошо, он его проучит. Узнает щенок, что с Ёсидой шутки плохи! "Дурак этот Кадзи, - подумал Сирако, забираясь под одеяло. - Какой толк от его упрямства? Здесь армия". Яматохиса с нетерпением ждал расправы над Кадзи. Охара вызывал у него смутную жалость, но унижению Кадзи он радовался. - Ты, Кадзи, презираешь старослужащих солдат! - распалял себя Есида. - Ну кого из нас ты уважил? Хоть один из нас любит тебя? Ну, отвечай! Положение становилось безвыходным. Скажи Кадзи, что действительно нет, никого никогда не уважил, выйдет, что Ёсида прав, и тогда не миновать расправы. А назови он, к примеру, Синдзе, весь гнев обрушится на приятеля. Если же указать на кого-нибудь другого, тот непременно откажется, скажет, что терпеть не может интеллигентных молокососов вроде Кадзи. Наслаждаясь растерянностью новобранца, Ёсида недобро улыбнулся. Но тут неожиданно вмешался младший унтер-офицер Сибата: - Слушай, Ёсида, дай парню выспаться. Завтра соревнования. У Ёсиды вытянулось лицо. Успех роты на соревнованиях - немаловажное дело. Как ни хотелось Ёсиде проучить Кадзи, но тут пришлось отступиться. - Ладно, так и быть. - От досады у него дернулись веки. - Сегодня прощаю. Но смотри, еще раз попадешься - держись! А теперь смените с Охарой воду в бочке. Из унтер-офицерской комнаты выглянул старший унтер Хасидани. Он определенно был в курсе событий, но виду не подал. Лицо его было непроницаемым. - Кадзи, почему не спишь? - спросил он. - Ложись! И тут же захлопнул дверь. Ежась под пристальным взглядом Ёсиды, Кадзи торопливо одевался. Наклонившись к нему, Охара чуть слышно шепнул: - Я один схожу. Однако его растерянные глаза молили из глубины очков: пожалуйста, пойди со мной. Кадзи раздраженно отмахнулся. - Не болтай! Живее! Если он, повинуясь Хасидани, сейчас уляжется, скандала не избежать. Он ни на минуту не должен забывать о неприязни к нему "стариков" и зависти новобранцев, которые только и ждут случая, чтобы напакостить ему. Да и самому Хасидани, бесспорно, не так уж по сердцу Кадзи. Он, поди, не раз досадовал, что этот тип с клеймом "красного" попал именно в его отделение. Кто-кто, а Хасидани-то знал о красных галочках в его бумагах. Кадзи терпят до поры до времени. То, что он прекрасный спортсмен и отличный стрелок, для Хасидани было немалым козырем. Кадзи понимал все. Он оделся, и они вместе с Охарой пошли менять воду в пожарной бочке. 5 Пять шагов - и немеет лицо. Безжалостный ветер хлестал по глазам и выдавливал слезы, которые тут же на лице замерзали. Губы окаменели и утратили чувствительность. - Звезд не видать? - спросил Кадзи и тут же сообразил, что задавать такой вопрос Охаре глупо. Откуда Охаре знать, если стекла его очков совсем оледенели. Охара не смотрел на небо, его лицо было обращено к промерзшей, сиявшей металлическим блеском земле. - И звезды замерзли, не мигают, - прошептал Кадзи, - или наши глаза ничего не видят... Он подумал, что напишет Митико об этом лютом морозе. Пусть тело ноет, пусть его пронизывает северный ветер - сердце еще хранит тепло. Оно не окоченеет в стужу, оно не хочет смерти. Оно славит жизнь, любовь. Митико прочтет это между строк. - Я думаю, окурок бросил Сибата, - тихо проговорил Охара - я видел, как он курил у печки. Он и Ёсида. - Если видел, почему молчал? - разозлился Кадзи. - За водой так и так потащились бы, а затрещин перепало бы меньше. - Ради бога, не сердись, - взмолился Охара. - Я думал, обойдется, лень было тащиться на мороз, ведь только вечером наливали. - Понятно, что лень! - Кадзи выплеснул во мрак свой гнев, и тут же в легкие ворвалась струя ледяного воздуха. - Все равно ведь идем, да еще с побитой мордой! - Прости, Кадзи, умоляю тебя. Несколько шагов шли молча. - Ты что трясешься? Успокойся, Охара. Я тебе друг, - уже совсем другим голосом сказал Кадзи. Эх, вернуться бы сейчас в казарму и дать пинка унтеру Сибате. И спросить бы его, как он ухитряется смотреть за новобранцами, храпя на койке? Его бы отправить сейчас за водой! Такой мороз доконал бы господина старослужащего... Хватит валять дурака, подымайся! И ты, злобный пес Ёсида, тоже! Ноги коченели в фетре ботинок. Кадзи и Охара шли к колодцу. Руки, сжимавшие коромысла, ничего не чувствовали. Мороз пробрался в рукавицы. Ветер пронизывал до костей. - Шевели пальцами, Охара, не то отморозишь. Спускаясь с горки, Охара поскользнулся и уронил ведро. Оно покатилось вниз, прыгая на ходу. Охара пополз за ним. Он напоминал медведя, пробирающегося к проруби. Кадзи услышал, как он бормочет: - Ничего не вижу! Кадзи, помоги! Вот недоносок! Неужели не может один справиться? Мороз жжет нестерпимо. Кадзи поднял ведро. - Возьми себя в руки, Охара, ведь ты не принцесса! До колодца еще далеко. Нужно тащиться через все расположение. Колодец без сруба. Края ямы заледенели. Поскользнешься - конец. И не дай бог оборвать смерзшуюся цепь! Тогда до утра чини, не то будут бить смертным боем. Новобранцы в голос рыдали, когда обрывалась злополучная цепь. Навес из оцинкованной жести посвистывал под ледяным ветром. - Наберем? - усомнился Охара. Голос его дрожал. Кадзи молчал. Он решил стоять и смотреть. Не вмешиваться. Ведь Охара дежурный. Это его дело - набирать воду. Будь Кадзи на его месте, он и в буран пошел бы один. Вечером он ему уже помог. Просто так, посочувствовал. Этот недотепа мог, чего доброго, уронить очки в колодец. Но сейчас все равно темень. Пусть снимает очки и действует. Охара топтался на месте. Он уже не раз поскользнулся, чуть было не упал. Потом встал на колени, подполз к колодцу и попытался ухватить цепь. Но руки его ничего не чувствовали, цепь выскользнула, и ведро загремело о заледеневшие стенки. - Руки не слушаются... Кадзи чуть не плюнул с досады. Славный, добрый, но совершенно неприспособленный человек. Принцесса на горошине! Да, Охара, тяжко тебе в армии. Что и говорить, набрать воду из обледеневшего колодца куда труднее, чем пописывать статейки о кино, греясь у печки. Там, на воле, прежде чем взяться за что-нибудь, пусть за самое трудное, ты мог двадцать раз подумать. А сейчас раздумывать некогда. Пришел за водой - будь добр, набери воду. А не наберешь, будут бить смертным боем. Здесь никто не будет считаться с твоими желаниями. Армия есть армия. - Отойди! - резко сказал Кадзи. - Я наберу. Думаешь, у меня руки не замерзли? Кадзи стало не по себе. Ну а будь на месте Охары женщина?! Кадзи, конечно, без всяких разговоров черпал бы сам. А если так, чего он злится? Чем этот белоручка отличается от женщины? Что ж делать, придется набирать. Вот и получается, что он, Кадзи, бесхарактерный интеллигент и только. Улегшись на живот у края колодца, Кадзи схватил заледеневшую цепь. - Держи за ноги! Покрепче! Колодец был глубокий. Пока ведро, пробив ледяную корку, проваливалось в черную дыру, у Кадзи онемели пальцы. А когда руки ощутили тяжесть, повисшую на цепи, Кадзи показалось, что пальцы сейчас оторвутся от ладоней. А если он отморозит руки? Что тогда? Обмораживание, если это случилось не на ученьях, вменяется в вину солдату, и прежде, чем отправить в лазарет, его порют. И все же, если он сейчас упустит цепь, второй раз ему не ухватить. Здесь можно выжить, если только даже в таком бессмысленном занятии, как ночное хождение за водой, быть упорным и настойчивым. Наконец показалось ведро. Когда Охара, желая помочь Кадзи, потянул его за край, ведро накренилось и из него полилась вода. - Дурак! Что ты льешь на руки! Рукавицы намокли. Они затвердели, стали как жестяные. Кадзи сбросил их и с силой бил онемевшими кистями по льду. Скотина! Руки! Руки, которые так нужны будут ему завтра... Перепуганный Охара стал стягивать свои рукавицы. - Не снимай! - простонал Кадзи. - Никто тебя не винит. А ну-ка, забирайся на меня и бери ведро. Ну! Воды в ведре осталось только на донышке. Охара все бормотал свои извинения. Спустив ведро в колодец, Кадзи положил руки на лед. - Наступи, ногами потопай! Охара замялся. Кадзи настаивал, и он наступил коленками ему на руки. - Подохнуть лучше мне, - стонал Охара. - Какой из меня боевой товарищ? Боевой товарищ? От ноющей боли в руках Кадзи чуть не расплакался. Двое людей, дотоле никогда не видевшие друг друга, встретились на краю света, спят бок о бок на соломенных матрацах. Их роднит неутолимый душевный голод. Но разве не то же творится с унтером Сибатой, с ефрейтором Ёсидой? Нет, между теми и таким, как этот Охара, нет ничего общего. Свой душевный голод те утоляют потом и слезами новобранцев. Армия это позволяет. - Охара, - прохрипел Кадзи, вытаскивая ведро, - посмотрели бы на нас сейчас наши жены, а? - Что это тебе взбрело вдруг? - Да просто вспомнил, что где-то далеко-далеко, в теплой гавани, где распускаются цветы, человека ждет жена. Кадзи потряс цепь. - А мы здесь... Кто мы? Солдаты! Хуже скотов они. За лошадьми, например, в армии ухаживают тщательно, существуют даже "Правила ухода за лошадьми". А как с людьми? С солдатами 2-го разряда? В них вколачивают целый свод правил, как убивать людей, но как с ними обращаться - не учат. - Охара, тебе не кажется странным, что у солдата второго разряда может быть жена? Кадзи посмотрел на Охару. Губы Кадзи скривила горькая улыбка. Охара не мог увидеть ее в темноте. В эту минуту Кадзи ничего не хотел - только выжить. Он забыл о тех пятистах китайцев во главе с Ваном, из которых скотское существование не вытравило духа протеста. - Жена все говорила, - дрожащим голосом сказал Охара, - будь внимательней, не то тебе не поздоровится, ведь ты форменный недотепа... Форменный недотепа каждое воскресенье писал жене: "...твой покорный слуга усердно несет военную службу, не беспокойся, все в порядке". - Да, хорошо, что они нас сейчас не видят... Кадзи рванул цепь с такой яростью, словно не ведро вытягивал со дна, а свою беспросветную, чугунную тоску. Да, больше всего на свете Кадзи не хотел, чтобы Митико увидела его жалким, несчастным солдатом 2-го разряда. Но хотел, чтобы она всегда была рядом. И сейчас, вот здесь. На этом льду. 6 Участники соревнований по метанию гранат во главе с командиром взвода и его помощником направились к штабу полка. Старослужащие ушли по нарядам. Короткое время до команды "сбор" новобранцы были предоставлены самим себе. Их сейчас не сверлили ничьи злобные глаза. Это было блаженство. Пока не пришли эти ненасытные дьяволы, старослужащие. Правда, один дьявол остался. Ефрейтор Ямадзаки, работавший в швейной мастерской, прошил иглой палец. Из лазарета вернулся веселый - дали освобождение. Усадив подле себя Сасу, он потребовал анекдотов. Бывший лакей Саса, стараясь угодить Ямадзаки, вспоминал вольную жизнь. Вспоминать было приятно. Он прибыл сюда всего два месяца назад, а прошлое уже расплывалось в теплом розоватом тумане. Сколько клиентов развел он за последние годы по номерам? Мужчины и женщины, словно не замечая войны, занимались любовью и оставляли в его потной ладони банкноты. "Пожалуйста, прошу вас, отдыхайте сколько душе угодно!" Малограмотный, но расторопный, Саса имел от своей работы немалые доходы. Несравнимо большие, чем у людей с образованием. Его жена и дети ни в чем не нуждались. Он был мастер гульнуть, но жену любил. Она была, что называется, доброй бабой. Она закрывала глаза на все, лишь бы муж приносил деньги. Недаром, уходя в армию, он захватил талисман, всегда напоминавший о ней. Жена все понимала и все прощала. Дети, которых она беспрестанно носила и легко рожала, росли здоровыми и крепкими. Отец должен приносить подарки - это было в порядке вещей. Когда он уходил в армию, младшая дочь, держась за подол матери, пролепетала: "А какой ты привезешь мне подарок?" А действительно, какой? До сих пор он как-то не думал об этом. Может, извещение о его смерти... Ведь жизнь солдата 2-го разряда Сасы лишь условно принадлежит ему. Одним росчерком пера командующего Квантунской армией или кого-нибудь из его штаба он, Саса, может быть немедленно отправлен в преисподнюю. Какая-нибудь авантюра безусого штабного юнца может стоить ему жизни. Лучше уж не думать об этом! И Саса усердно принялся потчевать Ямадзаки альковными историями. Тот все больше оживлялся и слушал Сасу с открытым ртом. Ямадзаки уже всерьез желал, чтобы проколотый палец распух, чтобы его, Ямадзаки, отправили в Дунъань - в госпиталь. Уж там он не оплошает, его из борделя за ноги не вытащишь! - У-у, сволочи! Не видеть бы мне этих рож! Чертова граница! Зимой сугробы непролазные, а летом болота - вот и вся радость. Гады! Три года без увольнительных. А бабы - только эти, офицерские. Чуть тронь их, вопят: "Дежурный, дежурный!" У солдат, восхищенно слушавших Сасу, разгорелись лица. Они, еще не обтершиеся, как Ямадзаки, в армии, и не помышляли о борделе. Они просто слушали, затаив дыхание. "Опять завели канитель", - с досадой подумал Сирако. Он вспомнил свою жену, свою неудачную женитьбу. Жена его, удивительно непривлекательная женщина, отличалась тем не менее редкой надменностью, потому-то и засиделась в девицах. Отец ее был заведующим отделом фирмы. Сирако был у него в подчинении. Из-за карьеры Сирако женился на его дочери. Папаша так расчувствовался, что сразу же сделал его столоначальником. Сирако, понятно, надеялся, что тесть убережет его и от мобилизации. Но вышло по-другому: тесть получил повышение, а Сирако пришлось отправиться в эту глушь, на край света. Тесть заявил, что мужчина не должен избегать военной службы. Небось этот мордоворот - его дражайшая супруга - спит и видит себя рядом с офицером при шпаге. "Ну, с богом, милый! Постарайся стать офицером. Не бойся, если тебя захотят отправить на фронт, я поговорю с папой. Как только станешь офицером, выхлопочи казенную квартиру, я тут же приеду". Романтические настроения женщины милитаристского государства! Сирако считал, что в данных обстоятельствам единственно разумное - поскорее стать интендантским офицером и с помощью тестя перебраться в какой-нибудь город, чтобы тем самым избавиться от тяжкой солдатской службы. Охара размышлял, как бы приспособить крышку так, чтобы, в бочку для противопожарной воды не бросали окурков. Еще одна-две такие ночки, как вчера, и он протянет ноги. "В этом году надо, пожалуй, вполовину уменьшить посевы кукурузы, не то Масуко не справится, - с грустью думал солдат 2-го разряда Таноуэ. - Что может сделать одна женщина? Ведь и колонисты-мужчины в горячую пору, бывает, не справляются". Совсем недавно, закончив обработку запущенной земли, Таноуэ купил корову гольштейнской породы; наконец-то он стал самостоятельным землевладельцем, хозяином целого гектара пашни! Теперь бы только и поработать, а ему вместо плуга пришлось взять в руки винтовку. Ноги его, вместо того чтобы разминать мягкий, теплый навоз, ступали по этой мертвой, заледенелой земле. Неграмотный, нескладный, Таноуэ отлично разбирался в сельском хозяйстве, был хорошим хозяином. А его заставляли вытягиваться по стойке "смирно" и нараспев заучивать: "Верность - первейший долг воина..." Он должен был бегать на учениях по заснеженным полям, а вдогонку неслись гневные окрики командира взвода Хасидани и унтера Сибаты: "Чего ты мешкаешь, Таноуэ? Будешь копаться - убьют". Сколько раз он думал, что лучше уж смерть от вражеской пули, чем такие мученья. Он никак не мог уразуметь, что такое высшие государственные соображения и какое он, Таноуэ, имеет к ним отношение. Сказали, надо поднять целину в Манчжурии, он поехал. А теперь говорят: "Таноуэ, возьми-ка винтовку!" По нему, собери он лишний пуд картошки, и то для государства больше пользы. "Нынешний год погода такая, что надо непременно сажать скороспелку, не то вовсе ничего не уродится. Не забыть бы в воскресенье попросить у Кадзи открытку и черкнуть об этом Масуко". Таноуэ вспомнил потрескавшиеся руки жены, представил себе, как она катает шарики из навоза и угольной пыли, и ему стало нехорошо. Небось перечитывает его солдатские письма и причитает: "Когда ж ты вернешься, Таноуэ? Ох, тяжко мне без тебя..." Раздался сигнал сбора и вслед звучный голос Банная: - Форма одежды зимняя, повседневная: ботинки, обмотки, шуба, ушанка. Уши поднять, новобранцам - бегом! Новобранцы были готовы. Унтер Сога окинул их придирчивым взглядом. - К штабу полка бего-ом... Новобранцы, как игрушечные солдатики, одновременно прижали руки к бокам. - ...марш! - скомандовал он. Боевая дистанционная граната взрывается через четыре секунды, поэтому солдат должен успеть за четыре секунды подготовить ее к бою и метнуть. Зазеваешься - подорвешься сам, поторопишься - противник может швырнуть ее тебе обратно. Поговаривали, что в Красной Армии солдаты мечут гранату на сорок метров. Поэтому в пограничных сторожевых отрядах гранатометанию придавалось особое значение. От каждой роты в соревнованиях участвовало по десять солдат. За каждый метр дальше тридцати засчитывалось очко, а общая их сумма определяла показатели. Командир победившей роты ежегодно получал от начальства ценный подарок, а каждому солдату выдавалось по пачке папирос. Неплохо придумано! Кадзи метал последним. На этом настоял Хасидани, приберегавший его под занавес. Общие результаты роты были пока на уровне остальных. Когда очередь дошла до Кадзи, Хасидани сказал: - Все решит твой бросок, ты уж постарайся. - Есть постараться! Кадзи обморозил руки. Пальцы плохо сгибались. Боевую гранату полагалось бросать, держа за короткую цилиндрическую рукоятку. Но в таком случае Кадзи ни за что не бросить ее негнущимися пальцами на шестьдесят четыре метра - на расстояние своего рекорда. - Плохи дела, - сказал он в то утро Синдзе, разминая пальцы. - Если метать по правилам, не доброшу. Руки не держат. Если б вот разрешалось ухватить ее за корпус... Синдзе рассмеялся. - Эх, ты, новобранец. "Войну выигрывает находчивость", - знаешь? Встретившись глазами с унтером, в которых была и надежда и угроза, Кадзи решился. Он нарушит правила. Он опустился правым коленом на линию огня. "Провалюсь - мне больше не жить, то, что было вчера, - только цветочки. Старики меня живьем съедят. О Митико, помоги мне!" Взяв гранату по всем правилам, за цилиндрическую часть, Кадзи поднялся на ноги и, готовясь к броску, незаметно перехватил ее, зажав под капсулу. Ну, лети! Рука разрезала воздух. Кадзи стоял по стойке "смирно". Граната предательски вращалась в воздухе, только бы не заметили... - Шестьдесят семь метров! - крикнул судья. Ему ответил дружный рев всей роты. Кадзи повторил: - Четвертая рота, рядовой второго разряда Кадзи, шестьдесят семь метров. Расплывшись в довольной улыбке, Хасидани дубасил Кадзи по спине. - Ну и дал же ты, Кадзи! Молодец! В каждой роте были свои чемпионы, но рекорд остался за четвертой. Перевес незначительный - всего в несколько очков. - Отлично, - прохрипел командир роты. - Наши солдаты переплюнули красных. Пусть это послужит примером остальным. Мы должны неустанно совершенствовать мастерство гранатометания, чтобы успешно отбивать атаки противника. Со стороны могло показаться, что участники соревнования внимательно слушают своего командира. Но это только казалось. Солдаты, внимательно глядя в лицо командиру, думали о своем. Метать гранаты в красных? Сегодня Кадзи пошел на рекорд исключительно в целях самозащиты, для спасения своего шаткого положения. Тут не было даже спортивного азарта. Он метнул гранату не по правилам и сделал это сознательно. Роту отвели в казарму. Получив свою пачку папирос, старослужащие подобрели. Хасидани сиял. Сегодня Кадзи был героем роты, сегодня вряд ли кто решится съездить ему по морде. - Начальство, верно, приметило Кадзи, - сказал кто-то из молодых. Пусть бы лучше не примечали, а отпустили домой! На мгновение Кадзи перенесся на полторы тысячи километров. Там еще сохранилось то, что именуется жизнью, и хотя там тоже все права у сильных, а удел слабых - страдание, какие-то уголки души человека принадлежат ему одному. Во всяком случае, там твое существование не зависит от того, на сколько метров ты бросаешь гранату. Другое дело здесь, среди этих снегов и обманчивой пограничной тишины. Здесь человека готовят только для войны. 7 - Третий взвод, в казарму не входить! - крикнул от дверей унтер Исигуро. - Стройся тут! Новобранцы с посиневшими губами выстроились в две шеренги. Солдаты других взводов остановились было поглядеть что будет, но тут же, подгоняемые морозом, кинулись в казарму. Видя недовольные лица Хасидани и Сибаты, Исигуро разрешил старослужащим идти. Они вышли из строя, но в казарму не пошли, встали позади Исигуро, - У кого-нибудь из вас есть такие открытки? В поднятой руке Исигуро держал белый листок. - Ничего особенного, а? Обычная военная открытка. У каждого такие. Но посмотрите внимательно на эту штучку... В углу открытки чернел штемпель цензуры. Только с ним отправлялись солдатские письма. А те, что приходили в часть, проверялись Исигуро и лишь потом попадали в руки адресатов. На чистой открытке, которую показывал Исигуро, штемпель уже стоял; выходит, пиши, что хочешь, и отправляй... - Наказывать не буду. Подымите руку, у кого есть проштемпелеванные открытки. Руки никто не поднял. Хмурое лицо Исигуро стало каменным. - Так, значит, ни у кого нет? Ну смотрите, потом пеняйте на себя. - Он угрожающе улыбнулся. - Кадзи, ты что плохо выглядишь сегодня? Кадзи уже не чувствовал холода, но тем не менее никак не мог унять дрожь и избавиться от мучительного сердцебиения. - Тобой по праву гордится четвертая рота, - насмешливо-почтительно проговорил Исигуро. - Тем более неприятно, что две такие открытки найдены у тебя! Как они к тебе попали? Кадзи крепко сжал побледневшие губы. - Эти открытки ты прятал среди других, думал - не заметят, - разглагольствовал Исигуро. В прошлую проверку Исигуро действительно не заметил этих открыток, проморгал, что называется. И Кадзи успокоился, а зря. - Украл или тебе их дали? В ушах у Кадзи гудело. Ну что ж, чему быть, того не миновать. - Украл... Из-за спины Исигуро рванулся Сибата, но тот удержал его. - Где? - В канцелярии, взял со стола господина командира взвода Исигуро. - Когда? - На прошлой неделе, когда убирал канцелярию. - Но у меня нет открыток со штемпелем! - Исигуро повысил голос. - Открытки мои, я сам поставил штемпель. - А где ты его взял? - В столе господина командира взвода... Исигуро усмехнулся. - Дурак! - неожиданно заорал он. - Думаешь, тебе удастся провести меня, унтер-офицера Исигуро? Врать вздумал! А ну, выкладывай все начистоту, кто тебе их дал? Кадзи кусал губы. Пусть уж с ним расправятся, как с вором. Он ни за что не выдаст того, кто дал ему открытки. Кадзи понимал, что самое страшное еще впереди. - Тебе же лучше будет, - примирительно начал унтер. - Я понимаю, ты не хочешь выдавать товарища... - Я сам украл, - упрямо повторил Кадзи. - Ладно. Хочешь отпираться - давай! - Голос унтера зазвенел. - Третий взвод, сми-р-р-но! На два часа по стойке "смирно". Ясно? Смеркалось. Вечером будет верных двадцать градусов. Два часа на морозе - нашли дураков! Новобранцы зароптали. - Господин командир взвода, - Кадзи облизал губы. - Остальные здесь ни при чем, прошу отпустить их. - Все до одного будете стоять по стойке "смирно"! Два часа. Почти одновременно со щелчком каблуков двадцати солдат Кадзи услышал: - Ну же, Кадзи! - Это его подтолкнул Сирако. - Нечего валять дурака! Подумай о других! - прошептал кто-то еще. Саса угрюмо пробормотал: - О-ох, и будет же нам! - Разговоры! - заорал Исигуро. - Ну скажи, Кадзи, что тебе стоит! - простонал Сирако. Кадзи стоял с каменным лицом. Он не скажет. Ни за что. Пусть из-за него страдают все. - Разрешите доложить, - не выдержал Сирако. - Эти открытки ему дал рядовой Синдзе. При мне. - Рядовой первого разряда Синдзе, состоящий при канцелярии? - Так точно. У Кадзи судорожно сжались кулаки. - Ясно. Командир взвода Хасидани, распустите людей. Покосившись на Кадзи, Исигуро ушел. Хасидани с минуту колебался. Надо попросить Исигуро не докладывать командиру роты. А этих двух наказывать? Ушел, ничего не сказал. - Разойдись! - буркнул он. Кадзи остался было стоять. Но Хасидани, даже не взглянув на него, скрылся в дверях казармы. Кадзи пошел следом. У полок для обуви Кубо, тоже из новобранцев, зло уставился на Кадзи. - Что это за номера, Кадзи? - в упор спросил он. - Хочешь, чтобы из-за тебя все ходили с набитой мордой? Нечего заноситься из-за какой-то там гранаты! Кадзи огляделся. Рядом никого не было. - Нечего заноситься, - не унимался Кубо. - А тебе что? Кубо кинулся на Кадзи, но двое солдат удержали его, схватили за руки. На смену тупому безразличию пришло ожесточение. - Кубо, - глухо проговорил Кадзи, - не подходи ко мне! Никогда не подходи ко мне, мелюзга паршивая, убью на месте! 8 - По лицу не бить! - повторил Хасидани. В комнате младших командиров они были втроем: он, Сибата и Ёсида. - Выведайте все, но по лицу не бить! Не стоило выносить сор из избы. И незачем привлекать внимание командира роты. Он уже заприметил, что этот интеллигент несет службу лучше, чем иные старослужащие. - Ясно? Унтер Сибата кивнул. Ёсида ухмыльнулся. 9 В углу ротной канцелярии, у печки, Синдзе уже более получаса "поддерживал корпус". Это была самая простая из пыток, но, пожалуй, и самая утомительная. Избив, как собаку, его поставили на четвереньки, чтоб он "поразмыслил" над своим поступком. Разбитое лицо ныло, руки, упирающиеся в пол, обессилели и дрожали. Скоро он коснется пола животом и тогда получит пинок. То же, если приподнимется. Надо "поддерживать корпус"! Присутствующие при экзекуции подпоручик Хино и унтер-офицеры Исигуро, Сога и Хасидани понимали, что в сущности-то это пустяковый проступок. Своего рода солдатское озорство. Ну что им, новобранцам, скрывать от начальства? Что-нибудь интимное жене, ну, просьба там или жалоба на тяготы солдатской службы, не больше. Дело не в этом. Дело в самом Синдзе. Он брат политического преступника, кто поручится, что сам Синдзе чист как стеклышко? Что у него на душе - никому не известно. Правда, последние три года за ним не числилось никаких провинностей, да и отвращения к воинской службе он, вроде, не показывал. Однако это еще ни о чем не говорит... А Кадзи, которому он передал открытки? Жандармерия охарактеризовала Кадзи как неблагонадежного человека, хотя здесь есть много "но"... Кадзи - полнейшая противоположность Синдзе, отличное здоровье, спортивное мастерство. И к службе относится ревностно, точен, исполнителен. Ему только одно можно поставить в вину - заносчив, груб со старослужащими, а так ни с какого бока не придерешься. Правда, может, это напускное. За ним, понятно, нужен глаз. Один его отказ поступить вольноопределяющимся чего стоит! Такой себе на уме, не мешает задать ему хорошенькую взбучку. На кой черт этому Синдзе понадобились открытки со штемпелем цензуры? О чем он собирался писать? Да и цензура существует не только в роте. Письма проверяют еще и в батальоне, Именно поэтому Хино с Исигурой и нервничали: если письма, пропущенные ротной цензурой, задержат в батальоне или где-нибудь повыше, им несдобровать. Хотя, с другой стороны, кому, как не старой лисе Хино и усердно подражающему ему Исигуро, знать, что чем выше по рангу армейская канцелярия, тем халатнее в ней работают? Что же это за переписка такая, если ее надо скрывать от начальства? - У, мразь, - выругался Хино, покосившись в сторону печки. - Зарублю гада! Сегодня Хино был особенно не в духе. Жена - он женился уже здесь, в Манчжурии, как только получил разрешение жить на частной квартире, - последнее время избегала его. Для этого должны быть свои причины. Главное, пожалуй, это то, что жена все просится в Японию повидаться с родными, а он не отпускает, опасаясь холода одинокой постели. Теперь только и разговоров о том, какие у других хорошие мужья. Вон одну ее подругу муж на целых два месяца отпустил в Японию. Да, всякие бывают мужья. Что касается Хино, так он не то что двух месяцев, двух дней без жены не вынесет. А жена, которой опротивела жизнь в этой глуши, постепенно отдаляется от Хино, хотя не он держит ее здесь, а его служба. Кроме того, другие хозяйственники, умело используя свое положение, обеспечивают семью продуктами, а Хино - нет. А что он может сделать, если новый командир роты капитан Кудо с первых дней корчит из себя неподкупную честность? Для него, Хино, это все, конечно, детские штучки, со временем он сделает капитана Кудо шелковым. Со временем. Но женский ум не в состоянии этого понять, ей вынь да положь, а иначе будешь у нее ходить в растяпах. А когда жена начинает сравнивать? мужа с другими мужчинами да еще ставить его ниже этих других, семейному счастью приходит конец. Как раз вчера он испил всю горечь позора. Стелить себе стала отдельно, зарубить ее, дрянь такую! - Синдзе, поди сюда! Солдат, пошатываясь, встал. - Ну, надумал? Все останется в этих стенах, так что можешь выкладывать начистоту. Пойми, в какое положение ты ставишь унтер-офицера Согу, всех нас! Чемпион полка по фехтованию унтер-офицер Сога был земляком Синдзе. Два года назад, когда Синдзе был зачислен к ним, командир роты вызвал Согу и поручил ему надзор над Синдзе. Сога продвигался по службе не так быстро, как Исигуро, но тем не менее был в числе лучших младших командиров полка. И сейчас Сога соревновался с Исигуро, кто раньше получит старшего унтер-офицера. Сога понимал, что случай с Синдзе на руку конкуренту. Поэтому больше всего Синдзе досталось от земляка. Разорванная губа и распухшие веки - его работа. - Сколько открыток дал Кадзи? - Забыл. - Помочь вспомнить? - Исигуро покосился на Согу. - Две? - вмешался Сога. - Кадзи говорит - две, так, Хасидани? - Да, Кадзи сказал, что только две. Исигуро повернулся к Хино. - Выходит, он ни одной не посылал? - Так мы этому и поверили! - сказал Хино. - Если Кадзи говорит, что две, значит, две, - с трудом шевеля распухшими губами, проговорил Синдзе. - Я не помню. - Сговорились! - бросил Хино. - Поздравляю, хороши у тебя солдаты, нечего сказать! Хасидани надулся. А кто, спрашивается, прислал к нему этого типа, разве не Хино? - Синдзе, не упрямься. Дело выеденного яйца не стоит. Синдзе усмехнулся: сами же делаете из мухи слона. Синдзе дал Кадзи три открытки. Тот однажды пожаловался, так, между прочим, что армейская цензура лезет в самые сокровенные уголки души. Хочется сказать жене что-то ласковое, но, увы, это невозможно. Через несколько дней после этого разговора Синдзе принес ему три открытки. Одну из них Кадзи использовал. Синдзе это помнит. Ничего особенного в ней не было, просто, Кадзи писал, что, как бы война ни повернулась, он непременно вернется к своей Митико и они начнут, как поклялись друг другу, новую жизнь, наверстают потерянное время. Писал, что мечта об этой новой жизни поможет ему выдержать все удары судьбы. Последнюю строку Синдзе запомнил слово в слово, он собственноручно бросил открытку в мешок с почтой перед самой отправкой. - А ты сам сколько открыток использовал? - спросил Хино. - Ни одной. - Штук сто и больше ни одной, да? - Хино мешал кочергой уголья в печке. В отсветах пламени лицо Хино казалось багровым. - Мы с тобой, Синдзе, хорошо знаем друг друга, подружились еще при старом командире. - Лицо Соги стало неподвижным. - Так вот, если ты не хочешь говорить при всех, я попрошу господина подпоручика об одолжении. Думаю, он разрешит нам поговорить с глазу на глаз. Но я делаю это в порядке исключения, из дружбы к тебе, слышишь? Хино сверкнул глазами в сторону Соги. Перед ротным хочет выслужиться, в обход его, Хино, идет. Но Хино вовсе не к чему, чтобы капитан Кудо знал о случившемся. Да и Исигуро взгреют за халатность. - Ну как? - подступал Сога. - Ни одной не использовал. - Синдзе стоял на своем. Это была правда. Да и некому Синдзе писать интимные письма. Его любили два человека на земле: старший брат, сидевший в Порт-Артурскоп тюрьме, и жена брата. Один, заботясь о безопасности Синдзе, намеренно не писал ему, а второй уже не было в живых: она тихо угасла после ареста мужа. Так что писать ему было некуда. Когда-то он, как и другие, любил девушку и жил надеждой, каждый день приближает его к счастью. Но его возлюбленная, когда брата посадили как политического преступника, стала избегать его, а однажды откровенно призналась, что такая жизнь не по ней. "Я люблю тебя, - сказала она, - и всегда буду любить, но я боюсь, понимаешь, так что не сердись..." Нет, конечно, он не сердился. Война - слишком тяжелое испытание для любви. А любовь была лишена всех прав. Кому захочется соединить жизнь с братом политического преступника! Служба в фирме заполняла все его дни, такие же в общем одинокие, как и ночи. И это одиночество не тяготило его. Он не изводил себя мыслями о том, что жизнь исковеркана. Правда, избегал сближаться с людьми. К этой войне не испытывал вообще никаких чувств, она казалась ему бешено мчащейся колесницей, которой управляют фанатики. Остановить ее невозможно, а поэтому лучше отойти в сторонку, чтобы тебя не задавили. Чтобы сопротивляться национальному фанатизму, нужно быть очень стойким. "Пусть малыми силами, но все же сопротивляться". Такой одержимости у него не было. "Я не похож на брата", - сказал он как-то Кадзи, до этого украдкой познакомившись в канцелярии с его документами, с письмом из жандармерии. Даже мобилизацию Синдзе принял почти спокойно; все сожаления и надежды остались за воротами казармы. - Синдзе! - ухмыльнулся Хино. - Отпусти меня, дома жена ждет, спать без меня не ложится. Он с силой сунул кочергу в догорающие уголья, поднялся и вытащил из ящика своего стола флягу со спиртом. Отпил. Глядя на внушительный живот Хино, Синдзе усмехнулся. Вот кто умеет выбирать себе друзей. Фельдшер носит Хино спирт, а судя по животу, подпоручик в тесной дружбе и с унтерами, заведующими кухней. - Рядовой первого разряда, приказываю вам сообщить, куда и когда вы соизволили отправить украденные открытки? Сога и Хасидани вздрогнули. Они знали этот тон, знали, что обычно следовало за нарочито вежливым обращением подпоручика к подчиненным. Синдзе твердил свое: - Не послал ни одной открытки. Постучали в дверь. - Унтер Сибата привел рядового второго разряда Кадзи... - Ну? - Хасидани повернул к нему голову. Сибата забегал глазами, не зная, кому докладыв