о ваши нелады с матушкой. После моей смерти матушке не на кого опереться, кроме тебя. Я знаю, у тебя есть много оснований не любить мою матушку, но все же, прошу тебя, останься при ней до ее кончины. А потом уже решай сама, как тебе поступить. Я с ума схожу при мысли, что ты бросишь мать на произвол судьбы раньше, чем получишь это письмо. На что будет жить она, если ты уйдешь? После моей смерти у тебя неизбежно возникнут денежные затруднения, и при мысли, что у тебя не хватит сил их одолеть, я задыхаюсь от душевной муки. Человек, которого ты ласково называла "папой-растяпой", сейчас, прижав к груди руки, молит тебя: "Дай мне умереть спокойно, без неуемной муки и терзаний, без сознания, что я не смею умирать". Такому никчемному солдату, как я, не выжить, и я предчувствую это. Мне страшно, ведь я оставляю тебя, детей и мать без гроша. Пойми, Томиэ, с каким чувством я пишу это письмо, сколько хлопот я тебе доставлю. Умоляю, прости. Совсем не так представлял я будущее... Завещание рядового 2-го разряда Кадзи. Митико, когда этот листок попадет тебе в руки, меня уже не будет. Поэтому не хочу растравлять раны и касаться прошлого. Стараюсь призвать все свое хладнокровие, чтобы написать строго деловое письмо. 1. Фирма обязана выдать жене погибшего на фронте в знак соболезнования тридцатитрехмесячное жалованье. Это все, что я могу оставить тебе. 2. Церемоний с похоронами не устраивать. 3. Мою жалкую библиотеку продай или сожги (так лучше для тебя же, Митико - ничто не будет напоминать обо мне). Постарайся забыть нашу клятву и наше невозвратимое прошлое. Каким бы прекрасным оно ни было, нельзя думать о том, чего нет. 4. Верь, что я сделал все, что мог. 5. Сотри воспоминания и ищи свой путь в жизни. Безутешные вдовы не всегда достойны подражания. Тени прошлого - плохая компания для живых. Запомни, у тебя еще все впереди. Дыши полной грудью, ведь мы легли мертвыми ради живых. "Какая ложь!" - подумал Кадзи. И заклеил конверт. Представил, как его вскрывает Митико. Представил ее бледное, как воск, лицо, дрожащие руки, слезы, бегущие по щекам. Митико, успокойся, ты никогда не прочтешь это письмо. Ему не нужны завещания. Он вернется к Митико живым. - Кто знает, как пишется первый иероглиф в слове "сожалею"? - спросил кто-то. - А тебе есть о чем сожалеть? - загоготал Саса. - Ну и тоскливые же у вас морды, солдаты. Сирако, как ты думаешь, запасников действительно отправят на фронт? Сирако недовольно отмахнулся. - Здесь хоть спокойно, - не унимался Саса. - Пусть холодно, ну так что? Весна не за горами, поля, травка. Фронт далеко... - Заткнись ты, Саса, - бросил Яматохиса, склонившись в ад своим завещанием. Двадцать новобранцев сосредоточенно скрипели перьями. Кое-кто просто молча сидел, придавленный внезапно ставшей такой ощутимой близостью смерти. - Так никто и не скажет, как пишется первый иероглиф в слове "сожалею"? 16 - В завещании воина должна чувствоваться его готовность к бою, должно быть четко сформулировано предписание защитника родины своей семье, - объяснял Охаре командир роты. Рядом стоял подпоручик Хино. Лица обоих были непроницаемы. Охару трясло. Он чувствовал на спине холодные ручейки пота. - Что значит готовность к бою? Заикаясь, Охара ответил: - Считать блаженством принести в жертву Японии свою жизнь. - Смотри-ка, на словах он бравый солдат! - Капитан переглянулся с Хино. - И что же пишет этот солдат, на словах признающий такую жертву блаженством?! Охара стоял, опустив голову. "Во всей Квантунской армии на шестьсот тысяч не сыскать такого, как ты", - вспомнил он слова Хасидани. - Я, как твой командир, несу ответственность за твое бабье малодушие. Думаю, мы тебя не в таких настроениях воспитывали, - ледяным тоном отчитывал Кудо. - Из-за тебя, Охара, - сказал Хино, - командир комендантского взвода, помощник офицера-воспитателя Сиба и я должны отвечать перед господином командиром роты! - Виноват, господин подпоручик. - Твоя жена просила отпустить тебя на несколько дней домой, чтобы уладить семейные дела, - голос капитана становился все более жестким. - Я поинтересовался, что за неурядицы у тебя в семье, а оказывается, просто бабы между собой не поладили! - Виноват, господин капитан. - Господин командир роты не такого ответа ждет от тебя. - Твоя бабья трусость гораздо опаснее для армии, чем какие-то левые настроения. Красные, как до боя дело доходит, храбро дерутся... Хино усмехнулся. Тоже разоряется, сам еще пороха не нюхал. - Современный бой, - продолжал капитан, - начинается с артиллерийской подготовки с последующим переходом в атаку. Отвага, настойчивость - вот что такое современный бой. Так что убеждения убеждениями, но солдат должен быть полон решимости драться. А такие вот, как ты, нытики и бабы, бегут, не приняв боя! - Ну? - Хино сверлил его взглядом. - Поднять голову! Отвечать! - Какой толк от ответа, если солдат неискренен? - Капитан пожал плечами. - Заставьте его написать письмо жене, напомните, что должен воин писать домой... 17 Хино дал ему на письмо тридцать минут. Томиэ, ты глубоко заблуждаешься. - Иероглифы плясали у него под пером. - ...Разве не долг японки угождать свекрови в отсутствие мужа? Твои жалобы мешают мне успешно служить родине... Я скажу все в двух словах, прочти это внимательно и сделай выводы. Из-за этих неурядиц между тобой и матушкой я постоянно отстаю в службе от своих боевых товарищей. Если б ты знала, как меня это удручает! Итак, у меня созрело решение. Я горячо желал бы, чтобы ты служила моей высокочтимой матери, но поскольку ты этого не хочешь, уйди из дома Охары. Я, находясь на военной службе, не могу предоставить тебе другого выбора. Подумай сама, как тебе быть. Жду ответа. Когда Охара положил перо, он был растерян и ошеломлен, как человек, потерявший при землетрясении дом и близких. Томиэ прочтет это письмо, потом, недоумевая, перечитает. Как переживет она эту неожиданную перемену в его чувствах? Какое решение примет она? Прочитав письмо, Хино усмехнулся. - Господин капитан полагает, что этого достаточно. Не думаю. - Хино показал в окно. - Вон около караульной будки акация. Десять раз туда и обратно! Заодно подумай, как стать человеком. Не придумаешь - приходи ко мне, помогу. Бегать будешь с винтовкой. Штык примкнуть. Исполняйте! Двести метров туда, двести обратно. Десять раз! - Ты не налегай, беги, как можешь, - посоветовал Саса и грустно покачал головой. - Опять нарвался? - усмехнулся Кубо, складывая амуницию старослужащих. - Бестолочь, - пробормотал Сирако. - Вечно впросак попадает! Как думаешь, назад сам придет или принесут? Охара вышел, глядя прямо перед собой. Кто-кто, а уж он-то знал, что ему не пробежать и двух километров, не то что четыре... 18 Снова выпал снег. Он лежал, мягкий и легкий, как шелковая вата. Сразу потеплело, повеяло чем-то сладковатым и свежим, весна уже стояла на пороге. Командир роты капитан Кудо решил воспользоваться последним снегом и провести учения на местности с задачей: скрытное приближение к противнику. В других ротах эту тему отрабатывали в сильные морозы. Протянув до потепления, Кудо рассчитывал теперь на лучшие результаты. Напялив белые маскхалаты, носки на левую руку, чтобы снег, когда ползешь, не набивался в рукава, люди растянулись в снегу цепью. Впереди, примерно в тысяче метров, торчали две сопки. Объект атаки. Снег был глубокий. Локти проваливались. Одно резкое движение - и лицо мгновенно зарывалось в снег. Через триста метров цепь порвалась. Достигнув выемки, Кадзи решил передохнуть. Он полз наравне с Яматохисой, немного опередив остальных. Но потом вдруг подумал, что все это глупо, и привычный спортивный азарт тотчас пропал. Ему не к чему было состязаться ни с Яматохисой, ни с кем бы то ни было. Он не испытывал к этим учениям ни малейшего интереса. Он держался первым по старой спортивной привычке. Яматохиса, видно решив, что Кадзи выдохся, успокоился и пополз медленнее. Кадзи обернулся, увидел Синдзе, помахал ему рукой. Синдзе ответил и пополз к нему. - Скотина Ёсида готов, выдохся уже, - усмехнулся Синдзе, переводя дыхание. За ними по всему полю барахталась рота. - Пока доберемся до цели, все будем чуть тепленькие, какая там рукопашная! Синдзе жадно глотал снег. Глядя на его впалые щеки, Кадзи вдруг вспомнил Охару. - Хорошо, что Охара попал в лазарет. Он бы, бедняга, здесь не вытянул. А ведь благодаря Хино - вот ирония судьбы! Охара свалился тогда на третьем заходе. - Его смотрел врач, нашел белок в моче. Теперь наш Охара на диете. Ему бы лежать и радоваться, так нет, просится в роту. Синдзе слушал рассеянно. - Кадзи, ты не хочешь уйти со мной? - спросил он, - Куда? Синдзе примял кулаком снег перед собой. - Надо бежать, пока снег. Развезет - по болотам не больно побегаешь. - А, земля обетованная, - пробормотал Кадзи. - Думаешь, удастся? Они поползли рядом. - Сторожевым постам НЗ дают сухим пайком, сам возил, знаю, где прячут. Если сделать крюк, можно запастись на дорогу. - А по-русски ты говоришь? - Нет. - Ну, перейдешь границу, а дальше? - Это не от меня зависит. - Летом еще куда ни шло, - сказал Кадзи. Они молча проползли метров шестьдесят. На сопках застрочили пулеметы. Унтера стали выравнивать цепь. - Иными словами - не хочешь. - Не знаю. Я никогда серьезно не думал об этом. - А о чем же ты думал? О том, как бороться с несправедливостью в армии? - в голосе Синдзе прозвучала насмешка. - Откровенно говоря, не верю я в эту затею с побегом. - А я вот верю. - Синдзе широко улыбнулся. - И убегу. Не так уж они меня берегли-лелеяли, чтоб я хранил верность Квантунской армии. - Меня беспокоит Охара, - сказал Кадзи. Кадзи навестил его в лазарете. Охара лежал на койке, уставившись ввалившимися глазами в потолок. - Потерял он интерес к жизни... Ведь и самоубийство - форма протеста! - Хочешь сказать, что побег - трусость? - Может, это звучит дерзко в моих устах, - сказал Кадзи, - ведь меня не гоняли, как тебя. Но сам подумай, у солдата есть четыре выхода: бороться с несправедливостью, покончить с собой, похерить все надежды и покориться казарме или бежать. Так? Бежать легче всего... Покориться - значит постепенно самому стать носителем армейской морали. Если призадуматься, многомиллионная императорская армия основана на планомерном вытравлении из человека всего человеческого... - Эх, Кадзи, - улыбнулся Синдзе. - Хотелось бы посмотреть, что из тебя получится, когда дослужишься до унтера. - Постараюсь доставить тебе такое удовольствие, - отшутился Кадзи. - Всласть покомандую тобой. - Ну, меня к тому времени здесь не будет. Может, тогда я встречусь с тобой как проводник Красной Армии. Кадзи посмотрел вдаль. Когда он примчится, красный ураган? - Господину старослужащему солдату Синдзе хорошо, - пробормотал Кадзи, - он верит, верит, что по ту сторону границы обретет свободу. Мне бы такую веру... - Эй, кто там залег? - заорали справа. - Пулемет молчит. Короткими перебежками вперед! - Нам кричат. Они опять поползли. Теперь они были почти в самом хвосте. - Я не могу отрешиться от некоторых сомнений, - рассуждал Кадзи, словно обращаясь к самому себе. - Верю в идею, в убеждения. И в людей верю. Только вот жизни перебежчика не мыслю. - Почему? - продышал рядом Синдзе. - На что им нужен солдат, бежавший из Квантунской армии? Что он для них? Пешка. Служить войне, обеспечивающей мир. Это прекрасно. Но пешка есть пешка... - Вперед! Быстрей! - подгонял их сзади чужой унтер. - Первая цепь уже на рубеже атаки! Кадзи выполз вперед. - Может, передумаешь? - обернулся он к Синдзе. - Оба мы с тобой, брат, плутали, у обоих свои аргументы. Трудно так, с ходу решать, кто прав, что лучше. Надо разобраться. Но я не пойду, Синдзе. Останусь тут и испробую все. Напрягшись, Кадзи одолел лощинку. Синдзе остался позади. Кадзи догонял цепь. Хватит ли у него сил бороться в одиночку? Может, отправиться вместе с Синдзе? Когда есть цель, стоит бороться... Но как же Митико, что будет с ней? Рота пошла в атаку. Кадзи поднялся и вместе с десятком солдат бросился штурмовать пустоту, крушить воображаемого врага, Когда Кадзи добрался до своих, рота уже построилась. - Где ты копался? - задержал его Хасидани. - Перестарался вначале, поэтому через триста метров выдохся. Хасидани недоверчиво покосился на него. 19 "На такой наряд грех жаловаться", - рассуждал Синдзе. Он сопровождал артистов из города. От станции было тридцать шесть километров, колеса увязали в талом снегу. Пять человек артистов - три женщины да скрипач с декоратором, - плохонькая провинциальная труппа. Конвой состоял из унтер-офицера, ефрейтора и его, Синдзе. Синдзе чувствовал себя свободно - унтер и ефрейтор были из другой роты. Актрисы были молоденькие. Они весело улыбались, они знали, что едут к солдатам, а солдаты умирают по женщинам. Унтер-офицер, забравшись в телегу, любезничал с актрисами. Актрисы, чувствовалось, знают цену своим прелестям и не прочь обменять их на продукты из армейского пайка. Ефрейтор полулежал на телеге, ухмылялся, стараясь тоже ввернуть словечко. Один Синдзе шагал молча, не принимая участия | в беседе. И все-таки на душе у Синдзе было весело. И не только потому, что сопровождать артистов было куда приятнее, чем дежурить ночью в казарме или стоять в карауле. Синдзе, который считал, что на воле у него ничего не осталось, не совсем утратил интерес к женщинам. Если б Кадзи согласился бежать, они бы теперь были у цели или замерзли в степи. Синдзе не решился идти один. Он не боялся заблудиться, просто слова Кадзи заставили его кое о чем задуматься. Риск должна была окрылять мечта. - Вы все молчите, - обратилась к нему красивая актриса. Она свесила ноги с телеги. - Помогите мне сойти. - Дорога плохая, - сказал Синдзе, но женщина, опершись на его руку, уже спрыгнула на землю. - Как будто потеплело, - заметила она. - Да, совсем тепло. - А зимой, наверно, здесь ужасно. Морозы лютые? - Да, зимой холодно, Женщина рассмеялась, передернула плечами, словно хотела сказать: разве так разговаривают с дамой? - Вы мне кого-то напоминаете... - задумчиво протянула она. -Но кого?.. Она ждала, что он что-нибудь ответит, но Синдзе молчал. Все женщины на один лад: находят, что ты похож или на ее первую любовь, или на умершего брата. Славные они созданья. В уютном, спокойном мире, мире без казарм и маневров, ничто так не радует мужчин, как они. Они возвышают мужчину в собственных глазах, делают его сильным и великодушным, но случись с ним несчастье, неприятность, которую так просто не поправишь, им сразу становится трудно, неудобно, страшно. Так думал Синдзе, молча шагая рядом с актрисой. - Стесняетесь унтер-офицера? - шепотом спросила женщина. - Нет, я думал, кого вы мне напоминаете. Женщину, которая бросила его?.. Да и эта, покажи ей ожог от раскаленной кочерги Хино и расскажи, как он его получил, не станет щебетать, что он на кого-то похож. - Вашу возлюбленную?.. - актриса кокетливо улыбнулась. Он не ответил. - А-а. Понимаю. Солдаты часто, вспоминают своих возлюбленных? Да, есть такие, что все время вспоминают. Только и делают, что вспоминают. Их бьют, а они вспоминают. Маршируют - вспоминают. Зубрят устав - вспоминают. И Синдзе подумал, что Кадзи счастливый человек. Он перенесет любую пытку. Он просто будет думать о своей Митико. - На тот год мой младший брат пойдет в солдаты, - сказала актриса. - Говорят, что это очень тяжело - ходить в новобранцах. - Да, тяжело. Бывает, что не выдерживают, бегут даже. - Бегут?! А если поймают? - Расстрел. - Кошмар! Скажите, пожалуйста, что в армии труднее всего, что самое мучительное? Я хочу рассказать брату. - А то, что твоих доводов никто не слушает, - серьезно ответил Синдзе. - Скажите брату, что нужно прикинуться тупицей с первого дня. Если не посчитают непроходимым дураком, с которого, как говорится, взятки гладки, - нет спасенья. Если первым во всем будет, возненавидят из зависти. А невзлюбят - новобранцу крышка. Так оно чаще всего и бывает. - О, ужасно. Но, верно, этими суровыми порядками и сильна наша армия? - Сильна? Синдзе горько усмехнулся. Вера в могущество японской армии зиждется только на том, что ее бесчеловечность ошибочно воспринимается как отвага и мужество. На телеге унтер-офицер развлекал актрис, пересказывая им старые армейские анекдоты. - И все-то вы врете! - хихикали дамы. Декоратор неожиданно поинтересовался, женат ли господин офицер. - Нет, я холост, - ответил унтер. - Вот уволюсь, тогда и женюсь. Уж такую красоточку отыщу - пальчики оближешь. Отличным мужем стану. Может, ты, козочка, осчастливишь меня, как уволюсь? - унтер ущипнул одну из актрис. - Жаловаться не придется. - Долго ждать, господин унтер-офицер, а я нетерпеливая. - Если б сейчас уважили, был бы премного благодарен. - Ух, солдаты везде одинаковы, за словом в карман не лезут. Унтер окликнул Синдзе: - Эй, четвертая рота, ты так совсем уходишь даму! - Ничего, господин унтер-офицер, я с удовольствием прошлась. - И, уже обращаясь к Синдзе, она продолжала: - У меня вошло в привычку дарить первому солдату, с которым меня сводит судьба в моих поездках, "пояс с тысячью стежков". Сегодня он принадлежит вам! Погрустневшее лицо Синдзе настроило женщину на серьезный лад. - Ведь когда-нибудь вас тоже отправят на фронт. Говорят, "пояс с тысячью стежков" отводит пули. Вы не верите в талисманы? Синдзе покачал головой. Вот и эта женщина считает, что солдат непременно должен быть на фронте. Сочувствуя солдатской судьбе, она умиляется своему дару. Пусть сама будет подальше от фронта, вот что. - Благодарю, я не суеверен. Синдзе помог женщине забраться на телегу. Нет, ему это не пригодится. Он не отправится на фронт. Ему - в другую сторону, туда, где нет войны. У солдата четыре выхода, он выберет последний. Правда, он не все еще обмозговал как следует, но это дела не меняет, он уйдет. 20 Зал был набит битком. В первом отделении пели, декламировали, показывали фокусы, во втором представляли какую-то банальную пьеску. "Звезд" приберегали напоследок. Но солдаты впитывали все подряд, как горячий песок. Сюжет пьески был на злобу дня. В годовщину мобилизации в армию единственного сына к беднякам-родителям приходят соседи и знакомые, чтобы торжественно отметить это событие. У солдата сестра-красавица. Не покладая рук трудится она на пашне, заменяя брата-воина. Примерная девушка, недаром сын первого богача деревни сватается к ней, но она... Пока брат не вернется со славной победой, она не соглашается выходить замуж... Эту девушку играла давешняя актриса, Синдзе узнал ее... Во время ужина приходит телеграмма. У старика соседа дрожат руки, телеграмма "казенная". Ее содержание заранее всем известно. Тут скрипка начинает жалостливо выводить "Когда идешь по полю". Под эту мелодию сосед зачитывает телеграмму. Эффект поразительный - более тысячи мужчин смотрят на сцену, затаив дыхание, ловят каждое слово: "Над Бугенвилем ваш сын, сбив три вражеских самолета и обнаружив неполадки в моторе, исключавшие возвращение на базу, пошел на таран флагманского линкора противника и геройски погиб..." Под пиликанье скрипки вся семья безутешно плачет и сквозь плач умиляется, как, дескать, сын заботился о чести своих близких, о престиже родины, если принес себя в жертву. Кадзи вдруг услышал, как Ёсида шмыгает носом. По щекам унтера катились крупные слезы. Кадзи хотел было легонько ткнуть Охару, но тот тоже плакал. Человек, который на воле писал серьезные критические статьи о театре, сейчас размяк от скрипки, пиликавшей "вечную славу"! Не может он понять, почему такую слезливую дрянь показывают солдатам. Кадзи снова посмотрел на Ёсиду. Сдерживая рыдания, тот кусал свой огромный кулак, измордовавший стольких людей. Кадзи презрительно усмехнулся. Эту дубленую шкуру никак не заподозришь в сентиментальности, и все же Ёсида плачет. Плачет, обманутый. Что же это, выходит, и в нем осталось что-то человеческое? Внезапно заплаканное лицо Ёсиды расплылось в восхищенной улыбке. Причиной этому была следующая сцена. Вдоволь наплакавшись, девушка разрывает на себе одежды и, оставшись в одном купальнике, исполняет танец самолета, идущего на таран. Это ошеломило солдат, вызвало бурю восторга. Черт с ней, с правдой! Пышные бедра кричали: мы-то знаем, что вам нравится! Зал замер. А потом разразился неистовым восторгом. - Вот дает, стерва! - кричал Ёсида. Он двигал локтями соседей, требовал, чтобы Ямадзаки непременно обратил внимание на одно, на другое. Но Ямадзаки не обращал на него внимания, он сидел, подавшись вперед, и напряженно ловил взглядом одну точку на теле женщины в купальном костюме, не зная, что туда же устремлены еще две тысячи глаз. Взгляд Кадзи попеременно обращался то на актрису, то па Ёсиду, пока полуобнаженное тело не исчезло за кулисами, оставив за собой сразу притихший зал. Сцена опустела. Тогда Кадзи попробовал вызвать в памяти образ Митико. Но как ни старался, ничего не получалось. Отрывочные воспоминания лишь растравляли воображение. Перед отправкой сюда он понял, что будет сходить с ума по ней. Любовь и нежность и полторы тысячи километров до нее. И тогда любовь нельзя ощутить зримо, нельзя захлебнуться под ее безудержным натиском. Остается только сжать зубы и взять себя в руки. В толчее у выхода Яматохиса сказал Ёсиде: - Как подумаешь, что и меня так родители ждут, по всему телу радость разливается. Вот когда Яматохиса жалел, что зачислен в пехоту! Будь он летчиком, он тоже проявил бы необыкновенный героизм. Пусть смерть, но увековеченье в храме Ясукунидзиндзя что-нибудь да стоит! Ёсида не ответил. Он вспомнил хозяйскую дочь. Она насмехалась над ним и не отпускала, дразнила стройными ногами и округлыми бедрами и обзывала сопляком. А теперь он один из богатырей четвертой роты! Вот сюда бы хозяина с его вечной руганью и его спесивую дочь - он бы им показал! Все заискивают перед Ёсидой. Даже офицеры с ним считаются. Он бы давно стал унтером, осанки не хватает. Уж очень он подвижный, солидности мало, все, наверно, оттого, что столько лет состоял при хозяине на побегушках. Теперь-то другое, сыновья состоятельных родителей, перед которыми его бывший хозяин угрем бы извивался, дрожат здесь при одном виде Ёсиды. В пограничном отряде, где деньги все равно некуда тратить, папенькиным кошельком никого не устрашишь. Только и слышишь: "Виноват, господин ефрейтор Ёсида!" "Так точно, господин ефрейтор Ёсида!" То-то! Пришли-ка сюда, лавочница чванная, своего муженька, Ёсида ему покажет! Актриса, исполнявшая танец самолета, и хозяйская дочка - все это не для него. Ёсиде досталось в жизни мало ласки. Родители не утруждали себя заботой о нем, он с детства жил на чужих хлебах. И то, что видел сегодня на сцене, было его несбыточной мечтой, поэтому он и расплакался как дурак. Он даже подумал, не отправить ли весточку родителям. Давно не писал, а теперь возьмет и напишет. Они не особенно пеклись о нем, да и он не очень-то беспокоил их своей персоной. В темноте двора Саса схватил Кадзи за рукав: - Классная была девка, а? Кадзи промолчал. - Что, жену вспомнил? - Да, - сознался Кадзи. И подумал: "Только ей никогда не придет казенная телеграмма". Синдзе получил наряд на уборку сцены и решил воспользоваться этим, чтобы еще раз повидаться с той актрисой. Но он опоздал, артистов уже не было. Да и что бы он сказал ей? Лирика. Просто взгрустнулось, что, может, в последний раз видит японку. Жаль, что он не взял этого дурацкого "пояса с тысячью стежков". Офицеры, верно, закатили актрисам ужин, развлекаются, ей теперь не до солдата, мельком встретившегося на дороге. Синдзе подметал сцену. Теперь будет много охотников их провожать! Нечего надеяться, что этот наряд получит Синдзе. 21 Высохшая черная степь протянулась от редкой березовой рощицы у подножья сопки до горной цепи, синеющей на юго-западе. Если эти горы считать естественной крепостью, то степь, вплотную придвинутая к границе - подступы к ней. Весна по календарю для этих мест еще не весна. Зима тут напоминает сварливую, упрямую свекровь. Прошлогодняя трава уже не подымется, а новые побеги земля упрямо отвергает. Но дни зимы уже сочтены. Им надо только пробиться, первым побегам, и степь зазеленеет новой жизнью, превратится в душистую, цветущую сказку. Мириады цветов, взявшись за руки, пустятся в веселый пляс... Но пока еще весна только по календарю. Бесплотная, высохшая трава, покачиваясь под ветром, ворчит на зарождающуюся в недрах земли молодую жизнь. Четвертая рота в полном составе вышла охотиться на косуль. Почуяв запах весны, косули спускались с гор в степные перелески. Мясо у них жесткое, кисловатое. Но для солдат, за зиму вообще отвыкших от мяса, оно кажется яством. Правда, на прошлой неделе вторая рота пришла ни с чем, но сегодня капитан Кудо был уверен в успехе. "Быть сегодня добыче, - сказал он, - душа охотника чувствует". Кадзи получил боевые патроны. Загонщики из новобранцев должны были выгнать косуль из рощи сюда, на вольное место, под пули стрелков. Степь напомнила Кадзи Лаохулин. И казнь в Лаохулине. Это было всего полгода назад, а кажется - прошла целая вечность. Глиняную яму, верно, давно засыпали. На ее дне покоятся три скелета - невинно казненные люди. А он, онемевший тогда от страха, стоит, как стоял тогда, в мертвой степи. Кадзи посмотрел на небо. Оно было сплошь затянуто серой пеленой, и по нему, как тогда, бежали белые ватные облака. И засохшая трава, тоже как тогда, словно замерла. Все было как тогда. А разве что-нибудь изменилось, разве он нашел ответ на мучившие его вопросы? Война идет к концу, это ясно. Правда, солдатам почти ничего не сообщают о положении на фронтах, но каждый знает, что война идет к концу. Япония потерпит поражение и будет призвана к ответу. Их окружат китайцы, будут швырять в них камни, плевать им в лицо. Вот тогда и восстанут эти три скелета и перед всем народом разоблачат Кадзи. Он был их надзирателем, и они призовут его к ответу за все муки. А пока час отмщения не наступит, его будет мучить собственная совесть. Правда, это было лишь короткое мгновенье, когда Кадзи подумал, не бежать ли ему сейчас, сию минуту, к тому народу, который в будущем призовет его к ответу. Он может изменить имя и стать бойцом их освободительной армии или честно скажет, что он преступник, и предстанет перед судом. Честно признаться. Признаться во всем. Хоть чем-то быть полезным, Кадзи представил себя бегущим вместе с Синдзе к границе. Не стреляйте! Мы дезертиры. Рядовой второго разряда, двадцать девять лет, рост 173 сантиметра, вес 69 килограммов, трус. Пожалуйста, не расстреливайте! Я буду вам полезен! Только не толкайте меня к тем трем скелетам! Кадзи услышал гулкий выстрел. Но его сознание не сработало, не откликнулось. Он понуро стоял, поставив винтовку прикладом на ботинок, чтобы не испачкать в грязи приклад, - Кадзи, стреляй! Чего смотришь?! - кричал запыхавшийся Хасидани. Примерно в двухстах метрах от него две косули пересекали короткое пространство от рощи до ближней сопки. Казалось, они не бежали, а летели по воздуху. С того места, где стоял Хасидани, стрелять было бесполезно, но на всякий случай он выстрелил. Косули рванулись в сторону и стали уходить в заросли. Солдаты, расставленные через каждые пятьдесят-шестьдесят метров, открыли по ним беспорядочную стрельбу, но тщетно, животные скрылись за сопкой. - Чего ты зевал? - разорялся Хасидани. - С твоего места только и стрелять! - Так ведь они не бегут, а летят... - оправдывался Кадзи. - Исправлюсь, господин унтер-офицер! - Я с подпоручиком пари заключил, что наш взвод принесет не меньше двух косуль! Они обычно парами ходят или по трое. Одну я беру на себя. Как уложу, ты стреляй! Чтоб стрелковый взвод не взял косулю... Кадзи попросил разрешения переменить место, чтобы стрелять вдогонку, а не наперерез. Хасидани эта идея понравилась. Он пошел вместе с Кадзи, Ветер далеко разносил крики и пальбу загонщиков, прочесывавших рощу. - Что это Синдзе чудит? - неожиданно спросил Хасидани. - Таким увальнем всегда был, а тут вдруг не подступись, так и лезет на рожон. Кадзи ответил, что последнее время тот сильно устает. - Что, жаловался? - Никак нет. Просто я как-то дежурил ночью, смотрю, он стоит такой измотанный, бледный. Совсем как Охара стал... - А-а, Охара... - досадливо отмахнулся Хасидани. - В печенках у меня сидит этот Охара. Охара, согласно приказу, бродил по роще, время от времени оглашая воздух криками. Ему приказали кричать, вот он и кричал: "а-а-а"! - и шел, и снова кричал. Когда же наконец придет ответ от Томиэ! Скорее бы комиссия, устроиться бы ему денщиком или кочегаром на кипятильник. Маневры окончательно доконали его. Еще один марш-бросок с полной выкладкой, и он помрет. Проклятая стрельба. Хасидани ненавидит его за очки. Он белая ворона среди них. Все радуются его унижению. Хоть бы Кадзи посочувствовал. Ведь вовсе не обязательно было попадать в мишень с закрытыми глазами. Да и с завещанием этим! Мог бы хоть намекнуть, что все равно прочтут. Он не стал бы писать такое. Охара брел, опустив голову. На поляне поднял боевой патрон. Видно, унтер обронил. Охара, положив патрон на ладонь, долго рассматривал его. Маленькая, меньше мизинца пуля наповал убивает самого крепкого человека. Сколько людей погибло от такой вот пули! Почему же у Охары они ни за что но попадают в цель? Охара собирался уже бросить патрон, но вдруг вспомнил, что они на строгом учете. Необходимо заявить о находке. Охара спрятал патрон в карман кителя, но снова вытащил, зажал в ладони и вдруг подумал, что в этой находке есть особый смысл. Он должен был найти на поляне патрон, это судьба, рок. Охару всегда поджидает злой рок, вот и сейчас он подкараулил его. "Таким, как ты, лучше подохнуть!" - сказал ему Хасидани. Лежа в лазарете, он не раз вспоминал это. Он никчемный, ни на что не годный человек, не лучше ли ему самому покончить с собой? Война все равно доконает его. Лучше самому наложить на себя руки. Патрон все решит, в нем освобождение от горького позора. Охара спрятал его во внутренний карман кителя. Нечего беспокоиться, унтер вывернется, если у него потребуют отчета об израсходованных патронах. Ничего не случится, если этот патрон останется при нем. В казарме он его надежно спрячет. Этот патрон решит все. Смерть приблизилась, стала реальной. - - Ты последи за Охарой, - бросил Хасидани. - За такими собаками нужен глаз да глаз. - А что? - с притворным простодушием спросил Кадзи. - Деру дать может, вот что. Думаешь, меня устраивает ловить его и расстреливать как дезертира? Хасидани усмехнулся. Кадзи едва заметно покачал головой. Господин командир взвода ошибается. Кто убежит, так это Синдзе. А Охара может наложить на себя руки. Этому Хасидани есть о чем призадуматься. Каково ему будет, если в его взводе объявятся дезертир и самоубийца? Хасидани, разумеется, не лучше других унтер-офицеров, но и не хуже. А тут на его голову сразу свалятся два ЧП, считающиеся верхом позора для армии. Да, Кадзи должен что-то предпринять, чтобы Охару хоть на время оставили в покое. Кадзи понимал, что помочь им - и Охаре и Синдзе - может только он... В роще прогремел выстрел. Хасидани сжал винтовку. - Идут! На этот раз шесть косуль выскочили из рощи и, развернувшись веером, пошли к сопкам. Кадзи решил бить с колена, но густая трава мешала, и он выпрямился. Хасидани стрелял по ближней косуле. Кадзи целился в ту, что ушла дальше остальных. Выстрелили почти одновременно. Та, в которую бил унтер, упала с прыжка, косулю Кадзи будто подкосило, а вслед за ней покачнулась и упала еще одна. - Три?! Хасидани сорвался с места, Кадзи - за ним. Третья косуля еще барахталась, силясь встать. - Как же это ты? Сразу двух? - Хасидани не мог скрыть зависти. - Чистая случайность. - Ну и здорово! Вот бы взглянуть сейчас на рожу подпоручика! Да прикончи ты ее. Кадзи приставил винтовку почти под лопатку косуле и закрыл глаза. 22 Кадзи чистил винтовку, когда его позвали в канцелярию. - Бегом! - дежурный ухмыльнулся. - Свидание. Все лица повернулись к Кадзи. Свидание... Приказ о выступлении не произвел бы такого эффекта. Рука Кадзи замерла на полпути, он стоял, нелепо уставившись на дежурного. - А кто? - спросил унтер Сибата. Дежурный солдат сделал непристойный жест. Кадзи показалось, что он сейчас потеряет сознание. Приехать в такую даль! - Есть! Иду! Кадзи зачастил шомполом. Старайся, не оплошай! Смотри, какой замечательный день. - Бегом! - заорал Сибата. - Нечего прикидываться! Охара потянулся за шомполом. - Я дочищу. Беги. Кадзи протянул винтовку Охаре. - Рядовой второго разряда Кадзи идет в канцелярию! - доложил он Сибате. - Иди скорее, не то ее кто-нибудь утащит. - У-у, скотина! - простонал кто-то из старослужащих. - На границу забралась... Кадзи не мог скрыть волнения. Но куда она денется ночью? Тащиться в темноте на станцию тридцать километров? Не пойти ли поплакаться Хино, чтобы разрешил проводить ее? Коридор до канцелярии показался нестерпимо длинным. Сердце бешено колотилось где-то под самым горлом. В канцелярии Митико не было. Хино повернул к Кадзи жирное, улыбающееся лицо. - А, нарушитель нравственности! Но где же Митико? - По особому распоряжению рядовому второго разряда Кадзи разрешено до утренней поверки пользование комнатой в домике за казармой. Получай свою увольнительную. Кадзи стоял, не в силах поверить тому, что сказал подпоручик. Встретив Митико полчаса назад, Хино спросил, где же она думает остановиться. - Даме приехать в такую глушь крайне неосмотрительно, - галантно заметил он. - Мне бы только повидать его, больше ничего не нужно, - сказала Митико. - Я только за этим и приехала. - Обратный поезд будет завтра после полудня. Вы пойдете одна, ночью, пешком? - Я прошу разрешить свидание, пойду пешком. - О, вы смелая женщина. Так уж и быть, вы получите свидание, ночуйте здесь. Однако помните, мадам, что это делается в виде исключения. Воинские казармы - не гостиница. Вы можете подать дурной пример. Митико поблагодарила. Хино, вдыхая сладкий запах женщины, исходивший от этой солдатской жены, смотрел на нее сверху вниз, как повелитель, оказавший милость. Точно так же он смотрел теперь на Кадзи. - Свидание свиданием, - сказал унтер Исигуро, сидевший за другим столом, - но чтоб без глупостей. Чтоб ничего криминального не передавал! Не то завтра обыск учиню, раздену ее донага! Кадзи повернулся и вышел. Комната в домике за казармой принадлежала унтер-офицеру, посланному недавно на спецподготовку. Прежде чем взяться за ручку двери, Кадзи потрогал лицо, он сильно оброс. Нет, не неряшливость, просто не хватает времени побриться. Губы высохли и потрескались. Кожа на руках стала дубленой. Форма сорт второй, третий срок носки. Ни дать ни взять бродяга. И все это увидит Митико, увидит, как он опустился. 23 Митико улыбнулась, когда он открыл дверь, но тут же погрустнела. - Ну вот, я и приехала. Как ты себя чувствуешь? - Как ты решилась, в такую даль... Закрыв дверь, он прислушался к шороху за стеной, потом осторожно коснулся ее. - Очень тебе трудно? Кадзи покачал головой. - Ничего, привык... Вот сегодня охотились на косуль... - Кадзи посмотрел в окно. - Попросить мяса? - он снова взглянул на Митико, потом перевел взгляд на серые стены. - Теперь тепло, легче. А зимой досталось... Митико смотрела на его губы. - Ты вот приехала, а я ничего не могу для тебя сделать. Я рядовой второго разряда... - Повернись ко мне! - шепнула Митико. - Почему ты не смотришь на меня? - Я и смотрю на тебя. Нет, он не смотрел. Сжало сердце, он боялся, что оно выдавит слезы. Лучше не смотреть. Рядом с ним сидела женщина, которую он ни на один день не забывал. Живая, нежная. Знакомый, бесконечно родной запах. Как редко жизнь дарит такие минуты. - Не волнуйся, я все одолею, - он улыбнулся, - держусь отлично. Начальство злится, потому что не к чему придраться. Митико пододвинулась к нему. - Надолго тебя отпустили? - До завтра, до утра... Как и тогда. Когда отправляли... - Когда отправляли... - На ресницах Митико выступили слезы. Эта женщина принесла сюда свое переполненное любовью сердце, свое нежное тело, свои глаза. И слов она приготовила бесчисленное множество. Слова эти столько раз повторялись во время долгого пути. Сейчас они замерли на губах. - Рядовой второго разряда Саса принес обед господину командиру взвода Кадзи, - доложил Саса, внося две пиалы. Саса собственноручно приготовил мясо и суп на железной печурке. Одобрительно оглядывая Митико, Саса произнес: - Госпожа, эту косулю он подстрелил сегодня. Ешьте больше - сил прибавится. Верно я говорю, Кадзи? Кадзи улыбнулся. - Благодарю вас. Слышала, вы всегда заботитесь о муже, - приветливо ответила Митико. Саса замахал руками. - Ну, у новобранцев так уж водится - помогать друг другу. Иначе в армии долго не протянешь. Завидую я вашему мужу. Редкая женщина на такое решится, это уж точно. Митико хотелось сказать этому славному человеку что-нибудь очень хорошее, но она только улыбнулась. А Саса вытащил из внутреннего кармана листок бумаги и протянул его Митико. - Мало времени, поэтому уж извините, что так нахально, с первого знакомства, с просьбой обращаюсь. Напишите, пожалуйста, моей жене, здесь вот адресок, пусть у вас поучится и приедет проведать муженька. Вы уж напишите, как знаете, пусть приедет на денек. Да подарки старослужащим пусть захватит... Было еще что-то, что он хотел сказать. Долго мялся, но, так ничего и не сказав, нехотя ушел. Явился Охара. Он вызвал Кадзи за дверь. - Посмотри, как я почистил винтовку. Кадзи поблагодарил его и предложил войти, но тот, опасаясь нагоняя взводного, стоял в дверях. Смущенно помолчав и помявшись, он наконец решился. - Кадзи, - сказал он, - тебе не трудно попросить жену, пусть сообщит моей, что то письмо я не по своей воле написал. Никак мне нельзя, чтобы она ушла из дому. Митико есть не стала. Не могла от волнения. Когда-то еще удастся встретиться. Кадзи ел молча, быстро, легко справился и с ее порцией. Митико покачала головой: - Не жуешь даже, так глотаешь. - Отвык здесь, некогда, - улыбнулся Кадзи. - В желудке зубы выросли. - Ты ешь так, словно за тобой кто-то гонится. Так точно. Беспрестанно гонятся. Служба, ученье, маневры, переклички, отбои. С утра до ночи гонятся. - Так точно, где поспел, там и съел. Это единственный выход. Кадзи отодвинул пустую пиалу. Вместе с посудой прихватил сигареты, печенье, которые привезла Митико и понес в казарму унтеру Сибате. Кадзи чувствовал, как из всех углов его провожают налитые злобой взгляды старослужащих. Что-то изменилось с тех пор, как он давеча чистил винтовку. - Тоже порядки. Тьфу! - сказал кто-то так, чтобы он слышал. - Где это видано, чтобы новобранец в отдельной комнате с женой миловался?! Ну и времена! "Понятно, что бесятся", - подумал Кадзи. - Пусть бы нас во вторую очередь пустили. Побратаемся, боевыми друзь