а бы внимать таким речам. О нет, ведь она сама все время утверждала, что ей не подобает помышлять о будущем. Да и Габриэль был слишком беден, чтобы говорить с ней о чувствах. А все-таки он мог бы намекнуть на свою старую любовь и мимоходом спросить как бы в шутку, не позволит ли она ему заговорить на эту тему. Это понравилось бы ей, было бы приятно, пожалуй, даже очень приятно, и уж она сумела бы этаким ласковым и безобидным тоном ответить ему: "нет". Но, услыхав такой холодный совет, которого она, впрочем, и добивалась, наша героиня весь день не могла отделаться от чувства горькой досады. ГЛАВА LII ПУТИ СКРЕЩИВАЮТСЯ I Наступил рождественский сочельник, и в Уэзербери только и было толков что о празднестве, которое задавал в этот вечер Болдвуд. Удивление всего прихода вызвал не званый ужин, что было не редкостью на рождество, а тот факт, что его устраивал Болдвуд. Это известие всем показалось диким, невероятным, как если бы они услыхали, что затевается партия в крокет в одном из приделов собора или что всеми уважаемый судья выступит на подмостках. Всем было ясно, что идут приготовления к развеселому празднику. В этот день был принесен из лесу огромный пук омелы, которую и повесили в холле старого холостяка. Затем появились охапки падуба и плюща. С шести часов утра и далеко за полдень в кухне со свистом вздымалось пламя, рассыпая во все стороны искры, и котел, сковородка и трехногий горшок проступали сквозь дым в глубине очага, как Седрах, Мисах и Авденаго в печи вавилонской, а впереди на веселом огне непрерывно жарилось мясо и приготовлялись всевозможные соусы. Когда день стал клониться к вечеру, в большом длинном холле, из которого вела наверх лестница, зажгли камин и вынесли всю лишнюю мебель, освободив место для танцев. В этот вечер в камине должен был торжественно пылать нераспиленный ствол дерева, до того громоздкий, что его невозможно было ни принести, ни вкатить в холл, и перед началом празднества четверо мужчин втащили его и водворили на место с помощью цепей и рычагов. Несмотря на все это, в доме не чувствовалось атмосферы беззаботного веселья. Хозяин раньше никогда не устраивал такого празднества, и теперь все совершалось как бы по принуждению. Затевались какие-то грандиозные развлечения, все делалось руками равнодушных наемников, и, казалось, в комнатах витает какая-то зловещая тень и шепчет, что все происходящее чуждо этому дому и его одинокому обитателю и не приведет к добру. II В это время Батшеба находилась у себя в комнате и одевалась к торжеству. По ее требованию Лидди принесла две свечи и поставила их по обе стороны зеркала. - Не уходи, Лидди, - сказала Батшеба с оттенком робости. - Я как-то глупо взволнована, сама не знаю почему. До чего мне не хочется идти на этот бал, но теперь уже никак не отвертишься! Я не виделась с мистером Болдвудом с осени, когда обещала встретиться с ним на рождество и поговорить об одном важном деле, но мне и в голову не приходило, что все так обернется. - Все-таки на вашем месте я бы пошла, - сказала Лидди, которая отправлялась вместе с ней, так как Болдвуд приглашал всех без разбора. - Да, конечно, я должна показаться, - согласилась Батшеба. - Ведь праздник затеяли ради меня, и мне это ужасно неприятно. Смотри, не болтай, Лидди! - Не буду, мэм. Так это все ради вас, мэм? - Да. Я виновница торжества. Если б не я, не было бы и в помине праздника. Больше я не стану объяснять, да и нет ничего такого, что б нужно было бы объяснять. Лучше бы мне никогда не приезжать в Уэзербери! - Грешно так говорить, разве можно желать себе чего-нибудь дурного? - Нет, Лидди. С тех пор как я здесь, на меня так и сыплются неприятности, и, возможно, этим вечером стрясется еще какая-нибудь беда. Принеси мне, пожалуйста, мое черное шелковое платье и посмотри, хорошо ли оно на мне сидит. - А разве вы не снимете траур, мэм? Вы вдовеете уже четырнадцать месяцев, и в такой вечер уж можно бы надеть что-нибудь повеселее. - А зачем? Нет, я появлюсь, как всегда, в черном, потому что, если я надену светлое платье, обо мне поднимутся разговоры и все вообразят, будто я веселюсь, а у меня на сердце камень. Не лежит у меня душа к этому празднику; но все равно, останься и помоги мне одеться. III В тот же час одевался и Болдвуд. Перед ним стоял портной из Кэстербриджа, примеривавший ему новый сюртук, только что доставленный из мастерской. Болдвуд еще никогда не был так привередлив, так разборчив в отношении покроя и вообще так придирчив. Портной вертелся вокруг него, расправляя складки на талии, обдергивал рукава, приглаживал воротник, и Болдвуд впервые терпеливо сносил все эти процедуры. В былое время фермер возмущался такими тонкостями, называя все это ребячеством, но сейчас у него не вырвалось ни философской тирады, ни резкой реплики по адресу человека, придававшего такое значение морщинке на сюртуке, как если бы речь шла о землетрясении в Южной Америке. Наконец Болдвуд заявил, что он более или менее удовлетворен, уплатил по счету, и портной вышел, разминувшись в дверях с Оуком, явившимся с ежедневным докладом. - А, это вы, Оук, - сказал Болдвуд. - Вы, конечно, придете на вечер. Надеюсь, вы вволю повеселитесь. Я решил не жалеть ни расходов, ни трудов. - Постараюсь прийти, сэр, хоть, может, малость запоздаю, - спокойно отвечал Габриэль. - Рад видеть в вас такую перемену. - Да... признаюсь... нынче я в таком светлом настроении... весел, даже более чем весел... и мне даже как-то грустно при мысли, что все это не так уж прочно. Случалось, когда я был в радостном настроении и горячо надеялся, меня уже подстерегала беда; поэтому частенько я радуюсь, когда на меня находит уныние, и тревожусь, когда на сердце весело. Но все это ерунда. Сущая ерунда. Может, и в самом деле приходит мой день. - Надеюсь, день будет долгий и ясный. - Благодарю вас... благодарю. Но кто знает, может, у меня нет особых оснований радоваться... И все-таки я крепко надеюсь. Это уже вера, а не надежда. Думается, на этот раз я не обманусь в своих ожиданиях... Оук, у меня руки, кажется, чуточку дрожат. Не могу как следует завязать шейный платок. Не завяжете ли вы мне его? Дело в том, что последнее время я, видите ли, был не совсем здоров. - Это очень печально, сэр. - Пустяки! Пожалуйста, сделайте, как умеете. Может, теперь как-нибудь по-новому завязывают, Оук? - Не знаю, сэр, - отвечал Оук, и в голосе его прозвучала печаль. Болдвуд подошел к Габриэлю, и пока Оук завязывал шейный платок, фермер продолжал в лихорадочном возбуждении: - Как по-вашему, Габриэль, женщины держат свои обещания? - Да, ежели это им не слишком трудно. - А условное обещание? - Не поручился бы я за этакое условное обещание, - с оттенком горечи отвечал Габриэль. - Это дырявое словечко, совсем как решето. - Не говорите так, Габриэль. За последнее время вы стали насмешником, отчего бы это? Мы с вами как будто поменялись ролями: я стал молодым человеком, полным надежд, а вы - разочарованным в жизни стариком. Но все-таки, как по-вашему, сдержит ли женщина обещание... то есть не обещание выйти замуж, а даст ли она слово выйти замуж через несколько лет? Ведь вы лучше меня знаете женщин, - скажите же! - Боюсь, вы слишком высоко думаете обо мне. Но, пожалуй, женщина сдержит свое слово, коли захочет загладить какую-нибудь обиду. - Ну, до этого дело еще не дошло, - но вскоре, может, так оно и будет, да, да, будет именно так, - вырвалось у Болдвуда. - Я делал ей предложение, и она как будто идет мне навстречу и согласна стать моей женой в отдаленном будущем, но с меня и этого достаточно. Разве я могу рассчитывать на большее? Она вообразила, что женщина может выйти замуж не раньше, чем через семь лет после кончины мужа; впрочем, она не совсем уверена в его смерти, ведь его тело так и не найдено. Может быть, она считается с законом или с религией, но она отказывается говорить об этом. И все-таки она мне обещала... дала мне понять, что сегодня состоится помолвка. - Семь лет... - пробормотал Оук. - Нет, нет - ничего подобного! - нетерпеливо прервал его фермер. - Пять лет, девять месяцев и несколько дней! Прошло уже около пятнадцати месяцев со дня его смерти. А разве уж так редко дают слово выйти замуж через пять с лишним лет? - Да ведь срок очень уж долгий, как поглядишь. Не больно-то рассчитывайте на такое обещание, сэр. Вспомните, ведь вы уже один раз обманулись. Может, она говорит и от чистого сердца, но все-таки... она еще так молода! - Обманулся? Никогда! - горячо воскликнул Болдвуд. - В тот раз она мне ничего не обещала, а потому и не нарушала своего слова! А уж если она даст мне обещание, то непременно выйдет за меня. Батшеба хозяйка своего слова. IV Трой сидел в уголку небольшой кэстербриджской таверны, покуривая и прихлебывая из стакана какую-то дымящуюся смесь. В дверь постучали, и вошел Пенниуэйс. - Ну, что, видели вы его? - спросил Трой, указывая ему на стул. - Болдвуда? - Нет, адвоката Лонга. - Не застал его дома. Я первым делом пошел к нему. - Какая незадача! - Пожалуй, что так. - Но все-таки я не понимаю, почему человек, которого считают утонувшим, хотя он и жив, должен нести какую-то ответственность! Не стану я спрашивать у юриста, - ни за что! - Не совсем так. Ежели человек меняет свое имя и все такое прочее, обманывает весь свет и свою жену, то, значит, он плут, и закон считает его самозванцем и мошенником, и на этакого самозванца и бродягу есть расправа. - Ха-ха! Здорово сказано, Пенниуэйс! - Трой расхохотался, но тут же спросил с тревогой в голосе: - Скажите-ка мне, как вы думаете, у нее еще нет ничего такого с Болдвудом? Клянусь жизнью, ни за что этому не поверю! Но как же она должна меня ненавидеть! Удалось ли вам разузнать, не давала ли она ему каких-либо обещаний? - Я так и не мог разузнать. Видать, он здорово в нее влюблен, а уж за нее не поручусь. До вчерашнего дня я ни слова не слыхал об этом, а потом мне сказали, что она, мол, собирается к нему нынче вечером на праздник. До нынешнего дня, говорят, она ни разу не заглядывала к нему. Сказывают, что она ни одним словечком не перемолвилась с ним после гринхиллской ярмарки, - да мало ли что люди болтают? Знаю одно, он ей не мил, она обходится с ним сурово и даже холодно. - Я не так уж в этом уверен... Ведь она красавица, правда, Пенниуэйс? Признайтесь, вы никогда в жизни не встречали такой прелестной, такой великолепной женщины! Клянусь честью, как увидел я ее в тот день, даже диву дался: что я за дурак, как мог я ее покинуть на такой долгий срок! Но тогда меня связывал по рукам и по ногам этот окаянный балаган, а теперь, слава богу, я с ним разделался. - Он затянулся разок-другой, потом добавил: - Какой у нее был вид, когда вы встретились с нею вчера? - Ну, она не очень-то обратила на меня внимание, но, как мне кажется, вид у нее был неплохой. Этак мимоходом свысока взглянула на мою жалкую фигуру и тут же отвела глаза в сторону, будто я какая-нибудь коряга. Она только что сошла со своей кобылы, - приехала посмотреть, как в этом году в последний раз выжимают яблоки на сидр, - вся раскраснелась от езды, грудь у нее ходуном ходила, я уж все приметил. Да, а парни суетятся вокруг нее, орудуют с прессом и говорят: "Берегитесь, мэм, как бы вас не забрызгало соком, а не то пропадет ваше платье". А она им: "Не обращайте на меня внимания". Тут Гэб поднес ей молодого сидра, и она стала его потягивать, да не как все люди, а через соломинку. "Лидди, говорит, принеси нам домой несколько галлонов, и я приготовлю яблочное вино". Ей-богу, сержант, я был для нее все равно что мусор в дровяном сарае. - Надо мне самому пойти и все про нее разузнать. Непременно надо пойти. Что, Оук у нее по-прежнему всем заправляет? - Как будто бы так. И на Нижней уэзерберийской ферме тоже. Все у него в руках. - Ну, у таких, как он, не хватит мозгов забрать ее в руки. - Уж этого я не знаю. Только она без него ни на шаг, а он смекнул и держит себя страсть как самостоятельно. Уж, верно, есть и у нее свои слабости, да только я ни одной не приметил, черт побери! - Эх, вы, управитель! Да она на голову выше вас, и вы должны это признать: породистая лошадка... тонкая штучка. Как бы там ни было, держитесь за меня, и эта гордая богиня, великолепный образчик женского пола, моя супруга - Юнона (была такая богиня, к вашему сведению), да и никто на свете не причинит вам вреда. Но во всем этом, как видно, надо разобраться. Если сопоставить кое-какие факты, то выходит, что это дельце как раз по мне. V - Какой у меня сегодня вид, Лидди? - спросила Батшеба, в последний раз оправлял платье перед зеркалом. - Замечательный! Давно такого не было. Да, сейчас я вам скажу, когда у вас был такой же вид, - это было в тот вечер, тому уж года полтора, когда вы налетели на нас как буря и разбранили за то, что мы судачили про вас и про мистера Троя. - Наверное, все подумают, что я решила обворожить мистера Болдвуда, - прошептала Батшеба. - Во всяком случае, будут об этом толковать. Нельзя ли немного пригладить мои волосы? Ужасно не хочется мне идти... но боюсь, он будет в отчаянии, если я не приду. - Что ни говорите, мэм, а уж скромней не нарядишься, разве что в мешковину. У вас потому такой замечательный вид, что вы ужас как волнуетесь. - Не знаю, что со мной творится: то на меня нападет тоска, то вдруг становится безумно весело. Хотелось бы мне всегда жить одной, как прожила я уже больше года, ни на что не надеяться, ничего не бояться, ничему не радоваться и не тужить. - А вдруг мистер Болдвуд предложит вам... вдруг предложит бежать с ним - что вы ответите, мэм? - Перестань, Лидди! - оборвала ее Батшеба. - Я не потерплю таких шуток! Слышишь? - Прошу прощения, мэм! Мы, женщины, такой вздорный народ... сорвалось с языка... Но больше не буду. - Еще много лет не может быть и речи о моем замужестве. А если я когда-нибудь и выйду замуж, то у меня будут на то свои причины, совсем не те, какие приписываешь мне ты и все остальные. А теперь подай мне плащ, пора отправляться. VI - Оук, - проговорил Болдвуд, - пока вы еще не ушли, я хочу сказать вам, о чем я размышлял последнее время, - это насчет нашего с вами соглашения о вашем участии в доходах фермы. Ваша доля прибыли невелика, даже совсем незначительна, если принять во внимание, как мало я теперь вникаю в хозяйство и как много времени и внимания уделяете ему вы. Так вот, теперь, когда жизнь как будто мне улыбается, я хочу это отметить и увеличить вашу долю. Я составлю новый договор, который будет, по-моему, более справедливым, - сейчас не время об этом говорить, мы все обсудим с вами на досуге. Я решил совершенно отстраниться от управления фермой и буду только значиться участником в этом деле, а вы все возьмете на себя. А потом, если я женюсь на ней... а я надеюсь... я чувствую, что это будет... тогда... - Зря вы говорите об этом, сэр, - живо остановил его Оук. - Мы не знаем, что еще нас ждет. Мало ли что может с нами стрястись. Как говорится, можно поскользнуться на каждом шагу... И я советую вам... вы уж меня извините... не слишком-то на это рассчитывать. - Знаю, знаю. Но мне потому захотелось увеличить вашу долю, что я ближе узнал вас. Оук, я, кажется, разгадал вашу тайну: ваше чувство к ней посерьезнее, чем уважение управителя к хозяйке. Но вы вели себя как настоящий мужчина, и я в некотором роде ваш счастливый соперник... и отчасти обязан вам своим счастьем... так вот мне хотелось бы показать вам, что я высоко ценю вашу преданность и знаю, чего вам стоило от нее отказаться. - Ничего мне не надо, благодарю вас, - поспешно сказал Оук. - Мне уже не привыкать стать, не я первый, не я последний. С этими словами Оук вышел. Болдвуд внушал ему беспокойство, так как он лишний раз убедился, что, поддавшись своей страсти, фермер стал совсем другим человеком. Некоторое время Болдвуд стоял в комнате один, уже одетый и готовый к приему гостей, казалось, его больше не заботило, как он выглядит, и им овладело торжественное настроение. Он повернулся к окну и стал смотреть на темные силуэты деревьев, смутно вырисовывавшиеся в небе, наблюдая, как сумерки постепенно сгущаются, переходя в ночную темноту. Потом он подошел к стенному шкафу, отпер его, выдвинул внутренний ящик и вынул оттуда небольшой круглый футляр величиной с коробочку из-под пилюль. Он собирался было сунуть ее в карман, но внезапно открыл. Там лежало женское кольцо, все усыпанное брильянтами и, как видно, лишь недавно купленное. Болдвуд долго не отрывал глаз от сверкающих камней, хотя по выражению его лица заметно было, что он и не думает любоваться вещицей, а мысленно представляет себе, что ждет это кольцо в будущем. Послышался стук колес, кто-то подъехал к парадному крыльцу. Болдвуд закрыл футляр, заботливо спрятал его в карман и вышел на площадку лестницы. В этот миг внизу лестницы появился старик, его доверенный слуга. - Гости прибыли, сэр, куча народу, - и пешком и на лошадях. - Сейчас спущусь. Только что подъехал экипаж... Это не миссис Трой? - Нет, сэр, она еще не приехала. Едва Болдвуд произнес имя Батшебы, как лицо его помрачнело, но то была лишь жалкая попытка скрыть свои переживания. Спускаясь с лестницы, он нервно барабанил пальцами по карману, выдавая свое возбуждение. VII - Что, неплохо я замаскировался? - спросил Пенниуэйса Трой. - Я уверен, что теперь никому меня не узнать. Он застегивал тяжелое серое пальто допотопного покроя с капюшоном; жесткий воротник был поднят и как забор окружал шею, подпирая дорожную шапку, нахлобученную на самые уши. Пенниуэйс снял нагар со свечи и принялся оглядывать Троя. - Так вы надумали отправиться туда? - спросил оп. - Отправиться? Ну, конечно. - А почему бы вам не написать ей? Вы таки попали в переплет, сержант. И когда вы вернетесь, то знайте - все ваши штучки выплывут наружу, а ведь они не больно-то приглядные. Ей-богу, будь я на вашем месте, я так и остался бы одиноким парнем по имени Фрэнсис. Хорошая жена - дело неплохое, но лучше не иметь никакой жены, чем иметь самую лучшую. Так я полагаю, а про меня недаром говорят, что я малый с головой. - Ерунда! - огрызнулся Трой. - У нее куча денег, и дом, и ферма, и лошади, и всякие там удобства, а я перебиваюсь с хлеба на воду - злополучный искатель приключений! Да и о чем тут толковать! Теперь уж поздно, и я этому рад. Сегодня днем меня видели и узнали. Я вернулся бы к ней на другой же день после ярмарки, если бы вы не запугивали меня законом и не давали дурацких советов насчет развода. Но я не стану больше откладывать. И дернуло же меня удрать от нее, черт подери! Идиотская сентиментальность - вот оно что! Но кто бы мог думать, что она захочет поскорей переменить фамилию! - А я бы сразу смекнул. Этакая скверная женщина на все способна. - Да кто вы такой, чтобы судить о ней, Пенниуэйс! - Ладно, вот что я вам доложу, сержант: на вашем месте я опять махнул бы за границу, туда, откуда вы приехали, - уезжайте-ка, покуда еще не поздно! Не стал бы я поднимать бучу да нарываться на оскорбления ради удовольствия жить с ней, - ведь наверняка все узнают, что вы играли в балагане, хоть вы и надеетесь, что все сохранится в тайне. Бьюсь об заклад, поднимется переполох, ежели вы нагрянете в самый разгар болдвудского праздника. - Хм, пожалуй, да. Уж конечно, он не слишком-то мне обрадуется, если она сейчас с ним, - сказал сержант с легким смешком. - Я окажусь в роли Алонсо Смелого. Когда я войду, гости оцепенеют от страха, смолкнет смех, замрет веселье, комната осветится зловещим огнем, и черви... Брр! Какой ужас! Пенниуэйс, позвоните, чтобы принесли еще бренди, - меня вдруг затрясло, да еще как!: Да, чего еще не хватает? Трости! Мне нужна трость! Пенниуэйс оказался в затруднительном положении: Батшеба и Трой могли помириться, и не мешало обеспечить себе поддержку мужа, чтобы повыситься в глазам жены. - Иной раз мне сдается, что она все еще любит вас, и все ж таки у нее доброе сердце, - сказал он, пытаясь выкрутиться. - Ей-ей, трудно судить по наружности. Понятно, вы сделаете по-своему и пойдете туда, сержант, ну, а я готов сделать все, что вы скажете. - А ну-ка взгляните, который час, - проговорил Трой, залпом осушив стакан. - Половина седьмого. Я пойду не торопясь и буду там около девяти. ГЛАВА LIII CONCURRITUR - HORAE MOMENTO {*} {* "Бой начался: чрез миг выпадет смерть иль победа" (лат.) (Гораций, Сатиры, I, 1, 7-8).} Перед домом Болдвуда в темноте топталось несколько мужчин; они глядели на двери, которые по временам распахивались, пропуская гостя или слугу, тогда золотая полоска света пробегала по земле, и снова все кругом погружалось во мрак, только слабо, как светлячок, мерцал фонарь, висевший над дверями среди зеленых ветвей. - Сказывал парнишка, что его видели нынче днем в Кэстербридже, - проговорил вполголоса один из мужчин. - И мне верится, что это правда. Вы же знаете, его тело так и не нашли. - Чудн_а_я история! - отозвался другой. - Как пить дать, она ничего не знает об этом. - Ясное дело. - Может, ему и не желательно, чтобы она знала. - Ежели он в живых и околачивается здесь по соседству, уж, верно, задумал что-то недоброе, - продолжал первый. - Бедняжка, она еще совсем молодая. Жалко мне ее, ежели это правда. Уж он разорит ее в пух и прах. - Ну, нет, теперь он наверняка остепенится, - вставил человек, настроенный более оптимистично. - Нужно было быть дурой, чтобы связаться с этим малым! Она такая своевольная и самостоятельная, что ее не больно-то жалко, и скорее хочется сказать: "Так ей и надо!" - Нет, нет! Тут ты не прав! Ведь она была тогда совсем молоденькой, где же ей было раскусить этого парня! Ежели правда все, что сказывают, то для нее это уж чересчур тяжелое наказание, не заслуживает она такого... Эй, кто там? Окрик был вызван шумом приближающихся шагов. - Уильям Смолбери, - раздалось в ответ, и неясная фигура выступила из темноты и приблизилась к ним. - Что за тьма нынче, хоть глаз выколи! Я чуть было не шагнул мимо доски, что положена через речку, - так и бухнул бы на дно! Сроду со мной такого не случалось. А вы кто такие будете - болдвудские работники? - Пришедший вглядывался в лица мужчин. - Да. Мы только что сошлись здесь. - А! Узнаю: это Сэм Сэмуэй. Голос-то вроде знакомый. Что ж, зайдемте? - Сейчас войдем. Скажите, Уильям, - прошептал Сэмуэй, - довелось вам слышать эти чудные россказни? - Какие? Что видели сержанта Троя? Вы об этом спрашиваете, друзья? - сказал Смолбери, тоже Понизив голос. - Ну, да. В Кэстербридже. - Как же, слыхал. Лейбен Толл только что мне на ухо шепнул... А вот как будто и сам Лейбен. Совсем близко послышались шаги. - Лейбен? - Он самый, - откликнулся Толл. - Слыхал еще что-нибудь новенькое? - Нет, - отвечал Толл, подходя к работникам. - И думается мне, лучше нам помалкивать. Ежели все это враки, то мы только зря ее взбудоражим, а уж если это окажется правдой, то незачем раньше времени ее баламутить. Дай бог, чтобы это оказалось враньем. Хотя Генери Фрей, да и другие иной раз на нее и ворчат, сам я от нее ничего, кроме добра, не видывал. Она горяча и норовиста, но все-таки она славная девушка и нипочем не солжет, хотя бы правда была ей во вред, - и я ни за что не пожелаю ей зла. - И впрямь, она не треплет языком попусту, как другие женщины. Да, все, что она думает про тебя дурного, сразу в лицо тебе и выложит, нет у нее никакой задней мысли. Некоторое время они постояли в молчании, каждый был занят своими думами; из дома доносились веселые голоса. Но вот парадная дверь вновь распахнулась, оттуда вырвался свет, и хорошо знакомая фигура Болдвуда появилась в ярком проеме; дверь затворилась, и Болдвуд тихонько пошел по дорожке: - Хозяин... - прошептал один из работников, когда он приблизился к ним. - Давайте помолчим, он скоро воротится в дом. Ему, пожалуй, будет не по вкусу, что мы топчемся здесь. Болдвуд прошел мимо работников, не замечая их, так как они стояли на полянке в тени кустов. Он остановился, оперся на ворота и глубоко вздохнул. Они услыхали, как он сказал вполголоса: - Дай бог, чтобы она приехала, а не то этот праздник будет для меня сущей мукой. О мое сокровище, сокровище мое! Зачем ты заставляешь меня терзаться ожиданьем! Он говорил сам с собой, но они расслышали каждое слово. Болдвуд замолк, и снова из дома донесся шум. Через несколько минут раздался стук колес легкого экипажа, спускавшегося с холма. Подъехав, он остановился у ворот. Болдвуд бросился к дверям, распахнул их, и в полосе света стало видно, что по дорожке идет Батшеба. Болдвуд подавил свое волнение и сдержанно приветствовал ее; работники услыхали ее легкий смех и извинения. Он пропустил ее в дом, и дверь захлопнулась. - Боже милостивый, мне и невдомек, что с ним плохо дело, - сказал один из работников. - Мне думалось, эта блажь давно с него соскочила. - Плохо же ты знаешь хозяина, - заметил Сэмуэй. - Упаси бог, чтобы он узнал, что мы все слыхали, - проговорил третий. - Жалко, что мы сразу не сказали ему про эти толки, - продолжал первый, явно встревоженный. - Может стрястись невесть какая беда. Бедняга мистер Болдвуд, солоно ему придется! Чтоб этому Трою!.. Прости меня, господи, за этакое пожелание! Вот уж негодяй! Ишь какие штуки преподносит разнесчастной жене! Все пошло прахом в Уэзербери с тех пор, как он сюда пожаловал. Мне даже неохота в дом заходить. Заглянем-ка сперва на минутку к Уоррену, а, друзья? Сэмуэй, Толл и Смолбери решили завернуть к Уоррену и вышли за ворота, а остальные направились к дому. Вскоре трое приятелей приблизились к солодовне; свернув с дороги, они прошли по фруктовому саду. Оконце светилось, как всегда. Сэмуэй немного опередил остальных, Внезапно он замер на месте и прошептал, обернувшись к спутникам: - Тсс! Гляньте-ка! Свет из оконца не растекался, как обычно, по увитой плющом стене, его заслонял какой-то предмет, находившийся у самого стекла. То была голова человека. - Подойдем-ка поближе, - шепнул Сэмуэй, и они двинулись вперед на цыпочках. Теперь уже не было сомнений: это был Трой. Он стоял, прижавшись лицом к стеклу, и заглядывал в домик. Он не только подсматривал, но и с любопытством прислушивался к происходившему там разговору, - они узнали голос Оука и солодовника. - Это он в ее честь закатил пир, разве не так? - прошамкал старик. - Хоть он и говорит, мол, праздную рождество. - Не знаю, право, - отозвался Оук. - Так уж оно и есть. Дивлюсь я на фермера Болдвуда. Надо же было ему в его годы совсем потерять голову из-за женщины! А она-то и не глядит на него. Узнав Троя, приятели все так же бесшумно двинулись назад, шагая по фруктовому саду. Судьба Батшебы вот-вот должна была решиться: кругом только и толковали что о ней. Отойдя подальше, все трое непроизвольно остановились. - Во мне все так и перевернулось, как я его увидал, - проговорил Толл, переводя дыхание. - И у меня тоже, - подхватил Сэмуэй. - Как же нам теперь быть? - Да наше ли это дело? - с сомнением пробормотал Смолбери. - А как же не наше! Этакое дело всякого касается! - заявил Сэмуэй. - Ясно как день, хозяин сбит с толку, да и ей-то невдомек, и надобно сейчас же им сказать. Лейбен, ты лучше нас ее знаешь, пошел бы ты да потолковал с ней. - Не гожусь я на такое дело, - взволнованно сказал Лейбен. - Мне думается, что уж если кому идти, то Уильяму. Потому как он старший. - Не стану я в это встревать! - отрезал Смолбери. - Дело-то больно кляузное. Вот увидите, он сам к ней вот-вот нагрянет! - Кто его знает! Ступай-ка ты, Лейбен. - Что делать, уж пойду, - скрепя сердце согласился Толл. - А что мне сказать-то? - Ты только вызови хозяина. - Ну, нет. Не стану я говорить с мистером Болдвудом. Ежели кому скажу, то только хозяйке. - Делай как знаешь, - отозвался Сэмуэй. Лейбен подошел к дверям. Когда он их распахнул, шум и гул голосов выплеснулся наружу, как волна, набегающая на берег - празднество происходило тут же, в холле, - и, перешел в глухой рокот, едва дверь захлопнулась. Приятели напряженно ждали, глядя, как темные вершины деревьев покачиваются в небе и временами вздрагивают под легким ветерком; казалось, их интересовала эта картина, но на самом деле им было не до нее. Один из них принялся шагать взад и вперед, но вскоре остановился, почувствовав, что теперь не до прогулок. - Думается, за это время Лейбен уже мог бы повидать хозяйку, - прервал молчание Смолбери. - Видно, она не пожелала с ним говорить. Дверь отворилась. Из дома вышел Толл и направился к товарищам. - Ну что? - спросили оба разом, - Мне так и не пришлось вызвать ее, - запинаясь, пробормотал Толл. - Все стараются веселиться, да что-то у них не клеится, хотя есть все, что душе угодно. У меня, ей-богу, не хватило духу окатить их холодной водой, хоть убей, не пойду на это! - Знаете что, войдемте-ка мы все вместе, - мрачно сказал Сэмуэй, - может, я улучу минутку и перекинусь словечком с хозяином. Все трое вошли в холл; это просторное помещение было убрано для приема гостей. Наконец начались танцы. Батшеба колебалась, не зная, оставаться ли ей или уйти; еще совсем недавно она была молоденькой девушкой, а теперь приходилось напускать на себя степенность, и это ее тяготило. По временам ей казалось, что никак не следовало приезжать сюда, потом ей приходило в голову, что это было бы очень жестоко с ее стороны. Наконец Батшеба выбрала нечто среднее, сказав себе, что пробудет около часа и незаметно ускользнет; с самого начала она твердо решила не танцевать, не петь и вообще не принимать участия в празднестве, оставаясь лишь зрительницей. Когда намеченный ею час прошел в болтовне и разглядывании гостей, Батшеба шепнула Лидди, чтобы та не спешила уходить, а сама пошла одеваться в небольшую гостиную, украшенную, как и холл, падубом и плющом и ярко освещенную. Комната была пуста, но не прошло и минуты, как появился хозяин дома. - Миссис Трой, надеюсь, вы не уезжаете? - сказал он. - Праздник только что начинается. - Прошу меня извинить, но я хотела бы уйти. - В голосе ее прозвучала тревога, - она помнила о своем обещании и предвидела, о чем он сейчас заговорит. - Время еще не позднее, - прибавила она, - я пойду домой пешком, а Лидди и мой работник пусть возвращаются, когда им вздумается. - Я уже давно ищу случая поговорить с вами, - сказал Болдвуд. - Вероятно, вы догадываетесь, о чем будет речь. Батшеба молча опустила глаза. - Вы даете мне его? - пылко спросил он. - Что? - прошептала она. - А, вы уклоняетесь! Я имею в виду обещание. Я не хочу вырывать его у вас и буду молчать о нашем сговоре. Только дайте мне слово! Вы же знаете, что это чисто деловое соглашение между двумя людьми, и тут нет речи о страсти. - Болдвуд сознавал, что он лжет, говоря так о себе, но он уже убедился, что иначе ему не подступиться к ней. - Обещание выйти за меня замуж через пять лет и восемь месяцев. Вы должны дать мне его! - Чувствую, что должна, - проговорила Батшеба, - ведь вы так настаиваете. Но ведь за это время я сильно изменилась... я несчастная женщина... и уже не та... не та... - Вы по-прежнему прекрасны! - вырвалось у Болдвуда. Он сказал от чистого сердца, с глубоким убеждением, не допуская и мысли, что она могла воспринять это как грубую лесть и желание угодить ей. Однако его слова не произвели особого впечатления, и она сказала вполголоса бесстрастным тоном, который доказывал, что она говорит правду: - Я не испытываю никакого чувства. Я оказалась в трудном положении и, право, не знаю, как поступить, и мне не с кем посоветоваться. Но все же я даю слово, раз вы его требуете. Я смотрю на это как на уплату долга. - Итак, вы выйдете за меня замуж через пять или шесть лет? - Не будьте так настойчивы. Я не выйду ни за кого другого. - Но вы должны назначить время, иначе какое же это обещание! - Ах, я не знаю! Отпустите меня, пожалуйста! - взмолилась она, тяжело дыша. - Я боюсь поступить неправильно! Мне хотелось бы отдать вам должное, но если я это сделаю, я могу причинить себе вред и, может быть, нарушить заповедь. Есть основания сомневаться в его смерти, а если он жив, то я совершу ужасное преступление. Дайте мне посоветоваться с поверенным, мистер Болдвуд. - Скажите, дорогая, эти желанные слова, и мы больше не будем касаться этого вопроса... Шесть лет блаженного жениховства, а затем свадьба... О Батшеба, скажите же! - умолял он хриплым голосом, больше не в силах разыгрывать из себя друга. - Обещайте, что вы будете моей, я заслуживаю этого, видит бог, заслуживаю, ведь так, как я вас люблю, еще никто вас не любил! И если у меня тогда вырвались опрометчивые слова, если я так непозволительно погорячился, разговаривая с вами, то, поверьте мне, дорогая, я не хотел вас расстраивать, я был в смертельном отчаянии, Батшеба, и сам не знал, что говорю. Вы и собаку бы пожалели, если б она страдала, как я. Ах, если б вы знали о моих муках! Иной раз мне хочется от вас утаить все, что я пережил из-за вас, а иногда меня ужасает мысль, что вы никогда об этом не узнаете. Сжальтесь же надо мной и подарите мне эти крохи, ведь я готов умереть за вас! Оборки платья, трепетавшие при свете свечей у нее на груди, выдавали ее волнение; внезапно она залилась слезами. - Но вы не будете... больше ничего... требовать от меня, если я скажу... через пять или шесть лет? - проговорила она сквозь рыдания, когда к ней вернулся дар речи. - Да. Предоставим все времени. - Хорошо. Я выйду за вас через шесть лет, начиная с сегодняшнего дня... если он не вернется и если мы будем живы, - торжественно сказала она. - Примите же от меня в залог вот это! Болдвуд подошел к ней совсем близко и, схватив ее руку обеими руками, прижал к своему сердцу. - Что это? Ах, я не могу носить кольца! - воскликнула она, разглядев, что он держит в руке. - И потом, я не хочу, чтобы знали о нашей помолвке. Быть может, мы поступаем нехорошо. Да разве так совершается помолвка? Не настаивайте, мистер Болдвуд, не настаивайте! Ей никак не удавалось вырвать у него свою руку, с досады она топнула ногой об пол, и глаза ее вновь наполнились слезами. - Это простой залог... никаких чувств... печать, приложенная к деловому договору, - сказал он уже спокойнее, но по-прежнему крепко сжимая ее руку. - Позвольте же мне... - И Болдвуд надел на ее палец кольцо. - Я не могу его носить, - проговорила она, задыхаясь от рыданий. - Вы, право же, пугаете меня. Что за дикая выдумка! Отпустите, пожалуйста, меня домой! - Только на этот вечер... Носите его только нынче вечером... сделайте мне удовольствие! Батшеба опустилась на стул и закрыла глаза платком, а Болдвуд все еще не отпускал ее руки. Наконец она прошептала с безнадежным видом: - Хорошо, я буду носить его сегодня, если вам так этого хочется. А теперь отпустите мою руку. Я буду, право же, буду носить его сегодня. - Итак, начиная с сегодняшнего дня, я буду шесть лет вашим тайным счастливым женихом, а потом - свадьба? - Пусть будет так, раз вы этого хотите, - сказала она, чувствуя, что больше не в силах сопротивляться. Болдвуд крепко сжал ее руку, потом отпустил ее, и она бессильно упала к ней на колени. - Теперь я счастлив, - заявил он. - Да благословит вас господь! Он вышел из комнаты, и через некоторое время, когда она, по его расчетам, должна была успокоиться, послал к ней служанку. Батшеба, оправившись после недавно пережитой бурной сцены, вместе с девушкой спустилась с лестницы уже в шляпе и плаще, собираясь отправиться домой. Чтобы добраться до дверей, надо было пересечь весь холл; на минуту она остановилась на нижней ступени лестницы и в последний раз оглядела сборище. Музыка замолкла, и танцы прекратились. В дальнем конце холла, отведенном для прислуги, несколько мужчин о чем-то перешептывались с тревожным видом. Стоявший у камина Болдвуд был так поглощен мечтами о будущем, воскресшими после полученного им обещания, что почти ничего не видел вокруг, но все же он чувствовал на себе их взгляды. - О чем это вы беспокоитесь, друзья? - спросил он. Один из них повернулся к нему и отвечал неуверенно: - Да тут Лейбену кое-что довелось услыхать, только и всего, сэр. - Новости? Кто-нибудь женился? или помолвлен? родился? или умер? - шутливым тоном спросил фермер. - Скажите-ка нам, в чем дело, Толл? А то по вашему таинственному виду и перешептываниям можно подумать, что стряслось что-то ужасное. - Да нет, сэр, никто не помер, - отвечал Толл. - Жаль, что не помер... - прошептал Сэмуэй. - О ком это вы, Сэмуэй? - уже с некоторым раздражением спросил Болдвуд. - Если у вас есть что сказать, то говорите. Если нет, начинайте следующий танец. - Миссис Трой спустилась в холл, - обратился Сэмуэй к Толлу. - Ежели хочешь ей сказать, то говори скорей. - Знаете вы, в чем тут дело? - спросил фермер Батшебу с другого конца холла. - Понятия не имею, - отвечала Батшеба. Раздался резкий стук в дверь. Один из работников тотчас же отворил и вышел наружу. - Тут спрашивают миссис Трой, - доложил он, вернувшись. - Я уже готова, - ответила Батшеба. - Хотя я и не велела присылать за мной. - Это какой-то незнакомец, мэм, - сказал работник, стоявший у дверей. - Незнакомец? - удивилась она. - Попросите его войти, - приказал Болдвуд. Приглашение было передано, и в дверях появился Трой, лицо его было закрыто до самых глаз. Воцарилось гробовое молчание, все уставились на вошедшего. Люди, слыхавшие, что Трой обретается по соседству, сразу его узнали, остальные находились в недоумении. Никто не обращал внимания на Батшебу. Она оперлась на перила. Мертвенно-бледная, нахмурив брови и полуоткрыв рот, она впилась глазами в пришельца. Однако Болдвуд не узнал Троя. - Входите, входите, незнакомец, - радушно повторял он, - и выпейте с нами рождественский кубок! Трой прошел на середину холла, снял шапку, отвернул воротник и посмотрел Болдвуду прямо в лицо. Но даже теперь Болдвуд не узнал того, кто являлся олицетворением жестокой иронии судьбы, кто уже однажды разбил его счастье, издевался над ним, похитил его радость, а теперь снова явился его терзать. Трой рассмеялся каким-то металлическим смехом - и только тогда Болдвуд узнал его. Трой обернулся к Батшебе. Невозможно описать состояние, в каком находилась несчастная женщина. Она опустилась на нижнюю ступеньку лестницы, губы у нее посинели и пересохли, широко раскрытыми, потемневшими глазами она смотрела на мужа, словно спрашивая себя, уж не страшная ли галлюцинация все это. Тут Трой заговорил: - Батшеба, я пришел за вами! Она ничего не ответила. - Идем со мной домой! Идем! У Батшебы дрогнули ноги, но она не поднялась. Трой подошел к ней. - Идемте, сударыня! Слышите, что я сказал? - повелительно бросил он. От камина донесся какой-то странный глухой звук, казалось долетавший из глубокого каземата. Никто бы не узнал голоса Болдвуда, так изменило его отчаяние. - Батшеба, идите со своим мужем! И все же она не шевельнулась. Батшеба находилась в полной прострации, хотя и не лишилась чувств. Ее состояние можно было бы назвать психической gutta serena {Потеря зрения при отсутствии видимых изменений в глазу (лат.).}, рассудок ее полностью помрачился, хотя со стор