нности. - Ну что же вы остановились, женщины? Следующая фигура руки накрест. Пошли, пошли! - воскликнул возчик, и на этом разговор прервался. VIII ТАНЦОРЫ ВХОДЯТ В РАЖ Дику удалось наконец заполучить Фэнси - на тот восхитительнейший из контрдансов, который начинается с тройных групп. - Пока мы не начали, давайте все снимем пиджаки, - предложил возчик. - А то жарко, мочи нет. - Ну и манеры у тебя, Рейбин! Как пойдет танцевать, так тут же ему надо раздеваться. И всегда-то ему жарко! - Ну уж это вы напрасно, ребятки, - воззвал возчик к жене (он часто обращался к ней во множественном числе мужского рода ради экономии эпитетов), - что тут такого? Танцуешь, танцуешь, весь взмокнешь, почему бы не снять пиджак? По-моему, самый резон. Если бы я один разделся, да еще нужды в этом не было бы, оно, правда, вышло бы не совсем хорошо, ну а если мы все разденемся, кто потолще, так мы же народ деревенский, нравы у нас простые, ничего в этом нет плохого. Ну как, что скажете, ребятки? - Конечно, разденемся! - провозгласили еще трое дородных мужчин, и четверо страдальцев тут же сняли пиджаки и повесили их в прихожей, откуда вернулись гуськом, белея рубахами и выражая полную готовность померяться с самым удалым танцором хоть в Англии, хоть в Ирландии. Опасаясь уронить себя в глазах Фэнси, Дик остался в пиджаке; так же поступили и остальные мужчины потоньше; мистер Шайнер не снял пиджака из каких-то высших соображений. Менаду тем празднество уже вступило в новую фазу, когда на столах и стульях собирается столько пыли, что можно вывести пальцем свое имя; когда воздух заволакивается голубой дымкой, а вокруг свечей появляется отчетливый ореол, когда ноздри, морщины и все поры на лице постепенно забиваются пылью; когда даже у скрипачей лица начинают полыхать жаром, а лица танцоров доходят до стадии белого каления и покрываются мертвенной бледностью; когда скрипачи вскакивают со стульев, отшвыривают их ногой и бешено пилят по струнам, широко расставив ноги, закрыв глаза и отрешившись от видимого мира. Иногда Дику приходилось делить свою королеву с другими партнерами, и они кружились втроем, держась за руки, потом он, уже один, с упоением вел ее по кругу, с каждым разом все крепче сжимая ее талию и продвигая локоть все дальше ей за спину (в конце концов отвоевав весьма значительное пространство); и, наконец, - вершина блаженства, - держа ее в объятиях, устремлялся по проходу между парами, и ее дыхание, словно летний зефир, перепутавший времена года, нежно касалось его шеи. Оказавшись в конце ряда, Дик испугался, что музыка кончится раньше, чем они успеют снова добраться до начала и он еще раз испытает это наслаждение. Когда же, несмотря на опасения Дика, они все же достигли начала ряда, к его ликованию приметался смертельный страх, как бы скрипки вдруг не умолкли в эту несравненную минуту, и он украдкой шепнул музыкантам, чтобы они не переставали играть, пока он со своей дамой не пройдет весь ряд, в ответ на что ближайший из них, не переставая судорожно дергаться, заговорщицки кивнул ему между двумя взмахами смычка и, не открывая глаз, проговорил: "Ладно, ладно!" Дик так крепко прижал к себе Фэнси, что они буквально слились воедино. Все вокруг казалось Дику сном; на другой день у него остались в памяти только скрипачи, казавшиеся застывшими, как кажется за~ стывшим крутящийся музыкальный волчок; да помнилось ему еще, что дед Джеймс и старый Симон Крамплер, сидя в углу возле камина, беззвучно открывали рот, кивали головами и энергично рубили воздух руками, как делают люди, разговаривающие рядом с молотилкой. Танец окончился. - Фьюю! - перевел дух возчик Дьюи, сложив губы тоненькой трубочкой. - Вот это дали жару, ребятки! Он вытер лоб и пошел к столу, на котором стояли кувшины с сидром и злем. - Ох! - простонала миссис Пенни, падая на стул. - Давно у меня так сердце не колотилось - с тех самых пор, как я девушкой гадала под Иванов день про своего суженого. - Ас той поры немало воды утекло, - заметил возчик, не поднимая глаз от наполняемой им кружки. Приняв на себя обязанности виночерпия, он мог оставаться без пиджака, хотя остальные мужчины, танцевавшие без пиджаков, опять их надели. - И такое со мной в ту ночь приключилось, что и не думала я, не гадала, - продолжала миссис Пенни. - Мне явилось до того чудн_о_е видение, что я ума не могла приложить, к чему бы это, - просто никак не могла. - Ничего нет удивительного, - вставил Элиас Спинкс. - Да, - задумчиво говорила миссис Пенни, унесясь мыслями в прошлое, и, видимо, не нуждаясь в слушателях, - и натерпелась же я в ту ночь страху. Мне хотелось узнать, женится на мне Джон Уайлдвей или нет. Сделала все так, как велит гадательная книга, - приготовила хлеб с сыром и пиво, открыла дверь и стала ждать, когда пробьет двенадцать, а сама сижу ни жива ни мертва. И что же? Только пробило двенадцать, гляжу - идет по улице какой-то коротышка в сапожницком фартуке. Тут мистер Пенни незаметно выпрямился, став выше на целых полдюйма. - А Джон Уайлдвей, - продолжала миссис Пенни, - что за мной тогда ухаживал, тоже был сапожник, но довольно рослый парень, и мне просто невдомек было, при чем тут этот коротышка. А ой себе подходит к двери, переступает порог - и тут уж я ясно вижу, что это вовсе не Джон, а какой-то коротышка в фартуке сапожника. - И чего ты заладила - коротышка, коротышка! - сказал ее муж. - Заходит он в дом и садится на стул, а я как вскочу да как припущусь к себе наверх, вся душа у меня в пятки ушла! А вскорости получилось так, что мы с Джоном Уайлдвеем поссорились, и все у нас с ним врозь пошло. Тут-то и объявился Пенни: выходи, говорит, за меня замуж. Не успела я сообразить, что к чему, как дело было сделано. - А по-моему, ты очень даже хорошо сообразила, что к чему, но, может, это мне показалось, - негромко проговорил ее муж. Миссис Пенни закончила свой рассказ и, не находя, на чем бы остановить взор, продолжала вглядываться в только что описанные картины прошлого, которые, казалось, виделись ей посередине комнаты. Замечание мистера Пенни осталось без ответа. Тем временем возчик и миссис Дьюи, отойдя в сторонку, заговорщицки перешептывались о чем-то своем, по-видимому, весьма далеком от разговора гостей, но зато весьма близко касавшемся их желудков. Придя наконец к какому-то решению, муж с женой закончили свои таинственные переговоры, и возчик отправился в кладовку, сначала засвистав почти забытый им мотив, а затем замурлыкав песню, из которой помнил строчки полторы. Миссис Дьюи объявила гостям, что сейчас будет подан небольшой ужин. Гости постарше, любители покушать и выпить, сделали вид, будто совсем забыли про полагавшийся в таких случаях ужин; в своей благовоспитанности они пошли даже дальше и стали беседовать на разные, не относящиеся к ужину, темы, однако вялость и принужденность тона выдавали их с головой. А молодежь радостно заявила, что есть очень хочется и что, несмотря на поздний час, ужин будет весьма кстати. Счастливая звезда сопутствовала влюбленному Дику за столом. Он сидел рядом с Фэнси и с восторгом пользовался возможностью пить из рюмки, из которой по ошибке отпила она, касаться башмаком края ее юбки и - о, блаженство! - гладить кошку, которая несколько минут просидела на коленях у Фэнси, а потом перебралась к нему, и чьей шерсти за секунду до этого касалась ее рука. Кроме того, на его долю выпадали неожиданные маленькие радости; например, он стал было накладывать ей салату, когда же она отказалась, переложил себе этот салат, почти побывавший у нее на тарелке, заметив, что незачем-де пропадать добру. Вдобавок он то и дело исподтишка поглядывал на ее профиль, любуясь посадкой головы, изгибом шеи и прочими очаровательными подробностями облика резвой богини, которая тем временем вела довольно непринужденный, если не слишком непринужденный, разговор с мистером Шайнером, сидевшим напротив; не одобряя в душе такой вольности, Дик все же, после долгих колебаний, решил не придавать этому особого значения. - А теперь у нас звучит иная музыка, - заметила мисс Фэнси, проявляя остроту ума, которой требовало ее положение, и имея в виду звон вилок и ножей, сменивший пение скрипок. - Верно, - отозвался возчик, - а когда тебе перевалило за сорок, слушать ее, пожалуй, даже приятнее. Разве что отец не согласится - другого такого любителя скрипок не сыщешь. Они его прямо за сердце берут, верно, отец? Старший Дьюи, сидевший на другом конце стола, улыбнулся в знак согласия. - А как меня один раз музыка за сердце взяла, - сказал мистер Пенни, - ни в жизнь не забуду. Дело было в Кэстербридже на похоронах бедняги капрала Найнмена, и я тогда в первый раз услышал "Похоронный марш". У меня прямо мороз подрал по коже и волосы на голове зашевелились - ей-богу! А когда все кончилось, и трубы прогремели в последний раз, и над могилой героя дали залп, у меня со лба скатилась капля ледяного пота и еще одна со щеки. Да, такая музыка всю душу переворачивает. - А отец и сейчас такой же, как был в пятнадцать лет, - продолжал возчик, указывая на старого Уильяма, который в этот момент подносил ко рту ложку, - ради музыки готов хоть с голоду помереть. - А по-моему, - проговорил Майкл Мейл и легонько откашлялся для придания вящей убедительности своим словам, - музыка с едой - родные сестры. Он поднял кружку и стал пить, с каждым глотком все дальше запрокидываясь назад. Постепенно его тело из перпендикулярного положения приняло наклонное, а взгляд прочертил линию с противоположной стены на потолок. Затем он еще раз откашлялся. - Сижу я как-то обедаю в трактирчике "Три моряка" в Кэстербридже, и вдруг на улице возьми да и заиграй духовой оркестр. И так, я вам скажу, они хорошо играли! А ел я - как сейчас помню! - жареную печенку и легкие. И что бы вы думали? Челюсти у меня сами заходили в такт музыке. Оркестр играет на шесть восьмых - и я волей-неволей жую на шесть восьмых. Оркестр заиграл на четыре четверти - и у меня челюсти заработали на четыре четверти. Красота, да и только! Никогда не забуду этот оркестр. - Вот уж впрямь музыкальная история, - заметил дед Джеймс с отсутствующим видом, которым сопровождаются высказывания сугубо неодобрительного характера. - Не люблю я эти Майкловы музыкальные истории, - сказала миссис Дьюи. - Человеку воспитанному такая грубость не по вкусу. Майкл как-то неопределенно пошевелил губами, словно хотел улыбнуться, но не знал, уместно ли это, и, наконец, придал своему лицу выражение, говорившее, что от такой приятной женщины, как жена возчика, и замечание вы- слушать не в тягость. - Вот Энн не нравится, - убежденно заговорил Рейбин, - а по мне, если история чуточку грубовата, так это даже лучше, - значит, в ней все правда. И еще я люблю, чтоб у истории не было морали. Все правдивые истории, ребятки, или грубоваты, или у них нет морали, это уж непременно. Если бы в правдивых историях все было прилично, да в них была бы мораль, кому бы тогда понадобилось выдумывать притчи? С этими словами возчик встал из-за стола и пошел принести еще сидра, меду, эля и настойки. Миссис Дьюи вздохнула и заметила (будто бы за спиной мужа, но достаточно громко, чтобы он услышал): - Ну что с ним поделаешь! Если бы кто знал, чего мне стоит не давать ему совсем уж распускаться. Да вот он только что за ужином сказал "морква" - ну прямо как мужик. Нет, меня совсем по-другому учили. У нас в семье всегда говорили "морковь"; мать воспитывала нас, девочек, по-благородному. Во всем приходе не было другой семьи, где бы так заботились о манерах. Пришел час расставания. Фэнси не могла остаться ночевать, потому что ее ждала дома нанятая на этот вечер женщина. Покинув редеющие ряды танцоров, она ненадолго исчезла, а когда, тепло одетая, сошла вниз, то показалась Дику изменившейся до неузнаваемости: держалась она (к его глубочайшему огорчению) весьма сдержанно и безразлично и ничем не напоминала ту резвушку, какой была всего четверть часа назад и которая разрешала Дику обнимать себя за талию и не старалась держаться подальше от куста омелы. "Какая перемена, - размышлял юноша с горечью закоренелого циника. - Как обманчиво поведение девушки во время танцев! Взять хоть Фэнси! Весь вечер можно было держать ее за руку, обнимать - даже целовать! По полчаса кряду я танцевал с ней, прижимая к себе так крепко, что между нами не прошел бы и листок бумаги; я слышал, как ее сердце бьется рядом с моим, я чувствовал каждое ее дыхание. Но вот она сбегала наверх, надела шляпку и накидку - и я уже не смею дотронуться до нее, словно..." Не найдя достойного сравнения, Дик вернулся к действительности. Однако оказалось, что он еще не испил до дна всей чаши страданий. Владелец золотой цепочки, по примеру всех пылких холостяков, беззастенчиво использующих то обстоятельство, что им по дороге с хорошенькой девушкой, заверил Фэнси, с полным пренебрежением к чувствам Дика и отнюдь не в холодных выражениях, что он (Шайнер) не такой человек, чтобы лечь спать, не доставив свою повелительницу к двери ее дома, нет уж, он не такой, никто не скажет, что он такой, и что, пока он ее не проводит, он не отойдет от нее ни на шаг, - провалиться ему, если отойдет. Мисс Дэй приняла его предложение, по мнению обуреваемого дурными предчувствиями Дика, слишком охотно, - во всяком случае, гораздо охотнее, нежели того требовало естественное желание обрести защиту от опасностей ночи. Она ушла. Дик смотрел на стул, где она только что сидела, и он казался ему оправой, из которой вырвали драгоценный камень. На столе стояла ее рюмка, а на дне ее - остатки наливки, которую она так и не смогла допить, сколько ни уговаривал ее возчик (похлопывая при этом по плечу своей тяжелой, как паровой молот, ручищей), но той, чьи губы касались этой рюмки, уже не было. На ее тарелке осталось несколько прелестных крошек, но той, что ела с этой тарелки, больше не было. Оставшись с родными, Дик почувствовал, что его раздражают их благодушные физиономии. Он прямо-таки негодовал на отца, который после ухода гостей продолжал пребывать в прекрасном настроении, и от души возмущался, слушая, как дед Джеймс (который немного задержался) радуется, что все наконец разошлись. - Ну вот, теперь можно спокойно закусить, - умиротворенно сказал возчик, - а то я за весь вечер так и не успел как следует поесть. Вот хорошенький кусочек ветчинки, не очень жирный и не очень постный, да к нему немного маринаду - куда как будет славно! И по правде сказать, ребятки, нутро у меня до того пересохло, так и горит. - Повеселиться иногда не плохо, - сказала миссис Дьюи обычным домашним голосом, уже без той изысканной манерности, которую ей приходилось соблюдать весь вечер, - но, господи боже мой, сколько на другой день приходится вывозить грязи! И посуду надо мыть, и вилкиножи чистить, и пыль вытирать, и комнаты проветривать, да, глядишь, вдобавок стул сломали или еще чего, - пожалуй, и не захочешь никакого рождества... Ох-охох! - последовал затяжной зевок, во время которого часы в углу успели протикать много раз. Затем хозяйка дома окинула взором сдвинутую с места, покрытую пылью мебель и, потрясенная этим зрелищем, опустилась на стул. - Слава тебе, господи, помаленьку становится легче! - с набитым ртом весело проговорил возчик, не поднимая глаз от тарелки и врубаясь ножом в ветчину, точно топором в лесную чащу. - А ты иди-ка спать, Энн, что толку сидеть да зевать? У тебя и так вид, как у заигранной скрипки. Устала небось? Двери я запру, часы заведу, а ты иди спать, а то завтра на себя не будешь похожа. - Да уж вправду, пойти, что ли? Миссис Дьюи провела рукой по глазам, сгоняя дремоту и набираясь сил встать и пойти наверх. Странное дело, думал Дик, почему это отношения мужей с женами лишены всякого Чувства? Нет, если он когда-нибудь женится на этой ч_у_дной, недоступной Фэнси, они с ней никогда не забудут о Любви и не станут разговаривать такими невыносимо скучными голосами, как его отец и мать. Самое удивительное, что все отцы и матери, каких он знал, вели себя точно так же, как его родители. IX ДИК НАНОСИТ ВИЗИТ В ШКОЛУ Прошла первая неделя нового года, и по окончании каникул, которые она провела дома, Фэнси снова вернулась в Меллсток. В течение всей следующей недели Дик при каждой возможности случайно оказывался возле школы, однако Фэнси ни разу не явилась его взору. На другой день после вечеринки миссис Дьюи, убирая комнаты, нашла ее носовой платок, и Дик ценой немалых ухищрений заполучил этот дар судьбы, вызвавшись вернуть его по принадлежности, как только представится возможность. Но он все не решался прийти к Фэнси в дом под таким пустячным предлогом и откладывал эту крайнюю меру, опасаясь, что в случае, если он ей совершенно безразличен, его появление с платком может показаться довольно нелепым, что она догадается об его истинной цели, и Дик, таким образом, уронит себя в глазах этой насмешливой особы - а ее мнение, даже независимо от того, любит она его или нет, было для него теперь всего важнее. Но терпению двадцатилетнего влюбленного есть предел, и у Дика оно наконец иссякло. И вот в субботу он неторопливой походкой подошел к школе, окинул ее рассеянно-безразличным взглядом и узрел свой предмет в дальнем конце сада; надев перчатки и вооружившись лопатой, Фэнси сражалась с вторгшимся на запретную территорию кустом колючек. Стараясь скрыть обуревавшие его чувства от подозрительно поблескивающих окон на другой стороне улицы, Дик прикинулся занятым человеком, который страшно спешит и хочет только побыстрей отдать платок и покончить с этим пустяковым делом. Его ухищрения, однако, потерпели полный провал: калитка оказалась запертой, во избежание того, чтобы дети, игравшие перед школой в прятки, забегали в сад учительницы. Фэнси его не увидела, и ему оставалось одно - окликнуть ее по имени. - Мисс Дэй! - крикнул он, покосившись при этом в сторону любопытных окон и как бы говоря: ну и что тут такого, просто мне нравится покричать, а кто там в саду находится, мне и дела пет. Звук его голоса прокатился над садом и замер. Однако мисс Дэй его не услышала и, ничего не подозревая, продолжала возиться с кустом. Мужественно игнорируя подглядывавшие окна, Дик крикнул еще раз. Фэнси даже не подняла головы. В третий раз он закричал что было мочи и тут же повернулся и сделал несколько шагов назад, давая окнам понять, что он пришел сюда отнюдь не для собственного удовольствия. На этот раз она его услышала, оторвалась от своего куста и через заднюю дверь вошла в школу. Гулко зазвучали приближающиеся шаги, дверь отворилась, и взору Дика предстали розовое личико и изящная фигурка молодой учительницы, на одну четверть скрытые косяком двери. Взглянув на своего посетителя и узнав его, она подошла к калитке. Побледнела ли она при виде его, покраснела или осталась такой, как была, - этот вопрос Дик впоследствии задавал себе сотни раз, но так и не смог на него ответить, хотя провел в мучительных раздумьях не один час. - Ваш платок... мисс Дэй... я... вот... принес, - проговорил он и рывком протянул ей платок. - Мать нашла его под стулом. - Большое спасибо, мистер Дьюи. А я все ломала голову, куда он делся. И тут Дик, не имея опыта в сердечных делах, - собственно, у него до этого вовсе не было сердечных дел, если не считать робких школьных симпатий, - не сумел воспользоваться обстановкой и совершил ошибку, которая стоила ему многих горьких минут и одной бессонной ночи. - До свидания, мисс Дэй. - До свидания, мистер Дьюи. Калитка закрылась; она ушла, и Дик остался у ворот ни с чем. Разумеется, Ангел был не виноват - девушка, живущая одна, не может пригласить в дом человека, которого она так мало знает, это Дик должен был задержать ее у калитки, вместо того чтобы так глупо выпаливать "до свидания". Он пожалел, что заранее не обдумал все хорошенько, и отправился восвояси.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  ВЕСНА I ПРОГУЛКИ МИМО ШКОЛЫ Весна постепенно вступала в свои права, и Дик стал гораздо чаще, чем прежде, уходить по делам, причем всякий раз оказывалось, что кратчайший путь домой или из дому лежит мимо школьного сада. Его упорство было в конце концов вознаграждено: на девятнадцатый раз, завернув за угол сада, он увидел мисс Фэнси в открытом окне второго этажа. На ней было темно-серое платье, и она смотрела прямо на тулью его шляпы. Последовавший обмен дружескими приветствиями так воодушевил Дика, что он стал еще чаще ходить мимо школы и почти протоптал вдоль забора тропинку, которой там никогда раньше не было. Наконец ему посчастливилось встретить Фэнси лицом к лицу на дороге возле калитки. Затем последовала еще одна встреча и еще одна. По поведению Фэнси можно было заметить, что видеть Дика доставляло ей некоторое удовольствие; но что за этим скрывалось - польщенное самолюбие или истинное чувство, которого одного лишь добивался Дик, - этого он решить не мог, хотя часами раздумывал над каждым ее словом и взглядом. II СОВЕТ МУЗЫКАНТОВ Ясный весенний день клонился к вечеру. Закатное солнце, полускрытое разметавшейся гривой облаков, заливало землю приглушенным золотисто-янтарным сиянием. Меллстокские музыканты собрались возле мастерской мистера Пенни в Нижнем Меллстоке. Всех их ярко освещало солнце, и позади каждого тянулась тень длиной с колокольню. Поля шляп не защищали глаза от света, источник которого находился так низко. Дом мистера Пенни был последним в ряду и стоял в низине у дороги; копыта лошадей и колеса повозок оказывались вровень с окном его мастерской. Это окно, низкое и широкое, бывало открыто с утра до вечера, и в нем всегда виднелся занятый работой мистер Пенни, напоминавший вставленный в раму портрет сапожника кисти какого-нибудь современного Морони. Он сидел лицом к дороге, держа в руке шило, а на коленях башмак, и поднимал голову только в те мгновения, когда протягивал дратву; на секунду его очки вспыхивали в лицо прохожему ярким отблеском, а затем он снова склонялся над башмаком. Позади него на стене рядами висели колодки, большие и маленькие, толстые и тонкие, а в самой глубине мастерской можно было разглядеть мальчишку-ученика, обвязавшего волосы веревочкой (видимо, для того, чтобы они не падали на глаза). Он улыбался словам приятелей мистера Пенни, остановившихся у окна поболтать, но сам в его присутствии никогда не раскрывал рта. За окном обычно было вывешено, словно для просушки, голенище сапога. Никакой вывески над дверью не было: здесь, как в старых банкирских домах и торговых фирмах, пренебрегали всякого рода рекламой, и мистер Пении почел бы ниже своего достоинства оповещать о своем заведении посторонних, поскольку его отношения с заказчиками строились исключительно на давнем знакомстве и личном уважении. Музыканты то подходили к самому окну мастерской и опирались о подоконник, то отступали на шаг-другой, что-то горячо доказывая мистеру Пенни и подкрепляя свою речь решительными жестами. Мистер Пенни слушал, восседая в полумраке мастерской. - По мне, если кто с тобой одно дело делает - хотя бы по воскресеньям, - ты за тех должен стоять горой, я так считаю. - Да уж хорошего не жди от тех, которые сроду не работали в поте лица и не знают, что это такое. - А мне сдается, он тут ни при чем, это все она - ее штучки. - Да нет, вряд ли. Просто это он такой несуразный. Взять хоть его вчерашнюю проповедь. - Да что ж проповедь - задумал он ее очень даже неплохо, только не сумел написать и прочитать как следует. Вся беда в том, что она так и осталась у него в голове. - Что ж, задумана она, может быть, и неплохо, если на то пошло, может, не хуже, чем у самого старика Екклезиаста, да только не сумел он достать ее из чернильницы. Мистер Пенни, который в это время затягивал стежок, позволил себе на секунду поднять голову и вставить слово: - Да, златоустом его не назовешь, надо прямо сказать. - На златоуста он никак не похож, - сказал Спинкс. - Ну да ладно, что об этом толковать, - вмешался возчик. - Скажите на милость, какая нам разница, хорошие у него проповеди или плохие, а, ребятки? Мистер Пенни проткнул шилом еще одну дырку, пропустил в нее конец дратвы, затем поднял голову и, затягивая дратву, произнес: - Главное, как он себя повел. Сморщив лицо от напряжения, он натянул дратву истинно геркулесовым усилием и продолжал: - Первым делом, он начал на всех наседать, чтобы ходили в церковь. - Верно, - отозвался Спинкс, - с этого он начал. Увидев, что все приготовились его спутать, мистер Пенни перестал работать, сглотнул, словно принимая пилюлю, и заговорил: - Потом он вздумал заново отделывать церковь, да узнал, что это дорого обойдется и хлопот не оберешься, и махнул на эту затею рукой. - Верно, так оно и было. - Потом он запретил парням во время службы складывать шапки в купель. - Верно. - И так все время, то одно, то другое, и вот теперь... Не найдя достаточно выразительных слов, мистер Пенни в заключение изо всех сил дернул дратву. - И вот теперь он решил выгнать нас взашей из хора, - выждав полминуты, закончил возчик - не для того, чтобы объяснить паузу и рывок, которые и без того были всем понятны, а просто чтобы лишний раз напомнить собранию о вопросе, поставленном на обсуждение. Тут в дверях показалась миссис Пенни. Как все хорошие жены, она в трудную минуту полностью поддерживала мужа, хотя обычно перечила ему на каждом шагу. - По-моему, у него не все дома, - начала она, как бы подытоживая долетевшие до нее обрывки разговора. - Куда ему до бедного мистера Гринэма. (Так звали прежнего священника.) - Тот, по крайней мере, не заявлялся к тебе в дом в самый разгар работы и тебе не становилось неловко, что он так себя утруждает. - Такого за ним не водилось. А этот мистер Мейболд, может, и хочет сделать как лучше, только от него одно беспокойство: просто нет никакой возможности ни золу из камина выгрести, ни полы вымыть, ни помои вынести. Видит бог, я как-то несколько дней не могла вынести помои, прямо хоть в трубу выливай или в окошко. Только я к двери с ведром, а он тут как тут: "Доброе утро, как поживаете?" А уж как неловко-то, когда джентльмен приходит в дом, а у тебя стирка и бог знает какой беспорядок. - Ну это ему, бедняжке, просто невдомек, - вступился возчик. - Он ведь не со зла. Да уж, со священником как повезет, - все равно что угадать, орел или решка. Тут уж выбирать не приходится. Какой есть, такой и есть, ребятки, спасибо, что не хуже. - Что-то, мне кажется, он неспроста на мисс Дэй поглядывает, - задумчиво проговорила миссис Пенни, - хотя, может, я на него и наговариваю. - Да нет, ничего такого тут нет, - сказал дед Уильям. - Если ничего нет, так ничего и не будет, - отрезала миссис Пенни. По ее тону было видно, что она остается при своем мнении. - Поневоле вспомнишь мистера Гринэма, - сказал Боумен. - Чтоб по домам ходить, попусту людей беспокоить - этого у него в заводе не было, годами не заглядывал. Иди, куда хочешь, делай, что хочешь, - нигде он тебе не попадется. - Да, дельный был священник, - отозвался Майкл. - За всю жизнь один-единственный раз зашел к нам в дом - сказать покойнице жене (упокой, господи, ее душу), чтоб больше не посещала службу, потому что годы ее немалые и живет она от церкви далеко. - И никогда он не указывал нам, какие гимны и псалмы играть по воскресеньям. "А ну вас, говорит, к бесу, пиликайте себе, что хотите, только ко мне не приставайте!" - Да, добрейший, был человек; слова, бывало, не скажет, если мы соберемся погулять и повеселиться, да и пропустим его проповедь или, положим, если младенца не торопятся крестить, который очень уж кричать здоров. Золото был, а не священник. Вот уж за кем привольно жилось! - А от этого ни минуты покоя; вечно допекает, чтоб мы больше думали о своей душе да о благе ближнего, - просто сил никаких нет. - Узнал он, что купель протекает, - так она уж сколько лет протекает! - а я ему говорю, что мистер Гринэм на это внимания не обращал, поплюет, бывало, на палец, да так и окрестит. Как он раскричится: "Милосердный боже! Немедленно пошлите за мастером. Куда я попал!" Не очень-то мне это было приятно слышать, если на то пошло. - И все-таки, хоть он и против нас, а мне нравится, как новый священник взялся за дело, - заявил старый Уильям. - Как же так, Уильям, - укоризненно сказал Боумен, - сам за оркестр голову готов сложить, а вступаешься за того, кто его разогнать хочет? - Как мне жалко оркестр - никому так не жалко, - убежденно сказал старик, - и вы все это знаете. Я в этом оркестре с одиннадцати лет - всю жизнь, почитай. Но все ж таки я не скажу, что священник плохой человек. Мое такое твердое мнение, что он хороший молодой человек. При этих словах в глазах старого Уильяма сверкнул былой огонек, и что-то величественное появилось в его фигуре, освещенной заходящим солнцем и отбрасывающей гигантскую тень, которая распростерлась на добрых тридцать футов и голова которой падала на ствол могучего старого дуба. - Да, парень он простой, ничего не скажешь, - отозвался возчик, - не погнушается с тобой заговорить, грязный ты или чистый. Помню, как мы с ним в первый раз встретились: иду я по тропинке, а он мне навстречу, и хоть он меня сроду в глаза не видал, а все-таки поздоровался. "Добрый день, говорит, хорошая сегодня погода". А в другой раз я его встретил в городе. Штанина у меня была вся располосована, - это я думал срезать путь и пошел прямиком через колючки, - и чтоб его не срамить, я поднял глаза на крышу, пусть, дескать, пройдет мимо, будто знать меня не знает. Да не тут-то было. "Добрый день, говорит, Рейбин", - и как ни в чем не бывало руку мне жмет. Будь я весь в шелку и бархате, и то нельзя было бы со мной лучше обойтись. Тут на другом конце улицы показался направлявшийся к ним Дик, и все повернулись в его сторону. III ПОВОРОТ В РАЗГОВОРЕ - Пропал наш Дик, - сказал возчик, - увяз по самую маковку. - Что? Да не может быть! - воскликнул Мейл с видом человека, который настолько огорошен услышанным, что готов усомниться в собственных ушах. - Ей-богу, - продолжал возчик, устремив взгляд на Дика, который шел по улице, не подозревая, что является предметом обсуждения. - Смотрю я на него и вижу, что дело его дрянь. Все-то он поглядывает в окошко; все начищает башмаки; все ему куда-то нужно идти; все смотрит на часы; только и слышим, какая она замечательная, до того, что невтерпеж прямо, а чуть намекни - замолчит как могила и больше о ней ни словечка. Я сам по этой дорожке один раз прошелся, соседи, и местность мне знакомая. Говорю вам, пропал человек. Возчик отвернулся и с горькой усмешкой поглядел на молодой месяц, который имел несчастье попасться ему на глаза. Проникшись серьезностью положения, все молча смотрели на приближавшегося Дика. - А все мать виновата, - говорил возчик: - И надо же ей было позвать учительшу на рождество. Я как увидел ее голубое платье да резвые ножки, так сразу почувствовал, что это не к добру. Берегись, думаю, сынок, как бы тебе голову не вскружили. - А в прошлое воскресенье они вроде бы едва поздоровались, - осторожно, как и подобало человеку постороннему, заметил Мейл. - Э, так всегда бывает. Как нападет эта хворь, тут тебе и холодность, тут тебе и притворство, тут тебе и еще бог знает что. Да и то сказать - немного раньше, немного позже, какая разница? Быстрей начнется, быстрей и кончится - все равно не миновать. - Мне вот что непонятно, - заговорил Спинкс, мастерски объединяя две нити разговора воедино и отрубая рукой каждое слово, как будто важно было не то, что сказано, а _как_ сказано, - откуда мистер Мейболд проведал, что она играет на органе? Мы ведь знаем с ее собственных слов, если только их можно принимать на веру, что она ему об этом ни единым звуком не обмолвилась, не говоря уж о том, чтобы дать согласие играть. На лицах собравшихся отразилось недоумение. Тут подошел Дик, и ему сообщили новость, которая привела в такое смятение музыкантов. - Она мне сама говорила, - сказал он, вспыхнув при упоминании о мисс Дэй, - что ради дружбы к нам ни за что не согласится играть, а как это получилось, что она передумала, - понятия не имею. - Вот что, соседи, - начал возчик, по своему обыкновению, оживляя угасающую беседу свежими мыслями, - я вам хочу такую штуку предложить. Мое дело предложить, а уж соглашаться вам или нет - смотрите сами. Мы все здесь давно друг друга знаем, верно ведь? Все закивали. Это положение не отличалось новизной, но было весьма уместно в качестве вступления. - Так вот, - продолжал возчик и для пущей убедительности хлопнул своей тяжелой, как гиря, рукой по плечу мистера Спинкса, который постарался при этом сохранить невозмутимый вид, - давайте завтра в шесть часов вечера, все, как один, заявимся к священнику Мейболду. Все останутся в прихожей, а один или двое пройдут в комнату и поговорят с ним, как мужчина с мужчиной. Скажем, так: "Мистер Мейболд, у себя в мастерской каждый хозяин волен распоряжаться по-своему, а в меллстокской церкви хозяин вы. Только не выгоняйте нас так сразу. Позвольте нам остаться до рождества, а там мы сами уступим место мисс Дэй, и даже слова поперек не скажем. И на вас никакого зла держать не будем, мистер Мейболд". Ну, что, разве не правильно? - Очень даже правильно, Рейбин Дьюи. - И если он предложит нам сесть - откажемся. Не к чему рассаживаться, когда люди только что помирились. - Вовсе даже не к чему. Сделаем свое дело, повернемся и уйдем - так он нас больше уважать будет. - Пожалуй, Лифу не стоит с нами идти, - сказал Майкл, поворачиваясь к Лифу и оглядывая его с ног до головы. - Уж больно он у нас глупый - еще все испортит. - Да тебе ведь и не хочется идти, а, Томас? - спросил Уильям. - Хи-хи, нет, не хочется. Разве самую малость. - Как бы ты не сморозил там какую-нибудь глупость, - сказал Мейл. - Я страсть какой бестолковый! Так уж случилось-получилось, хи-хи! С этим все согласились, и вовсе не потому, что хотели унизить Лифа, воспользовавшись его чистосердечным признанием, а просто потому, что Лиф ни чуточки не огорчался своей бестолковостью, и этот его недостаток был всем известен. - Зато у меня дискант, - продолжал Томас Лиф, придя в полный восторг оттого, что его так дружелюбно назвали дураком, - и я пою не хуже любой девицы, а то и лучше, да и замужней женщины тоже. А если б Джим не помер, у меня был бы умный брат! Завтра у бедненького Джима день рождения. Был бы он жив, ему бы сравнялось двадцать шесть. - Тебе, видно, очень жаль Джима? - задумчиво спросил старый Уильям. - Ужас как жаль! Какой бы он был помощник матери! Если бы бедненький Джим был здоровый, ей бы на старости лет не пришлось работать. - А сколько, ему было, когда он помер? - Четыре часа и двадцать минут. Родился он, можно сказать, ночью и не дожил, можно сказать, до утра. Вот ведь как. Мать назвала его Джимом в тот день, когда бы его крестили, если бы он не помер. Она о нем все время думает. Уж очень он рано помер. - Да, рановато, - подтвердил Майкл. - Я бы сказал, что у этой женщины чадолюбивое сердце, - сказал возчик, обводя взглядом присутствующих. - Еще бы, - поддакнул Лиф. - Двенадцать человек родила, одного за другим, и все, кроме меня, померли маленькими - какие еще до рождения, какие сразу после. - Эх ты, горемыка. Небось ведь хочется с нами пойти? - ласково проговорил возчик. - Ладно, Лиф, возьмем уж тебя с собой, раз тебе так с братьями-сестрами не повезло, - сочувственно сказал старый Уильям. - Бывает же такое невезение, - сказал Рейбин. - Взять хоть его бедняжку-мать. Как ни едешь мимо их дома, все-то она глядит в окошко, да так печально, точно поникший цветок. Опять же такого дисканта, как у Лифа, поискать - просто не знаю, что бы мы без него делали с верхним "си". Давайте уж возьмем беднягу - ему ведь любопытно. - Что ж, давайте возьмем, - отозвался мистер Пенни, поднимая голову: в этот момент он как раз продергивал дратву. - Так вот, - деловито продолжал возчик, возвращаясь к главной теме разговора, - конечно, мог бы и кто-нибудь один из нас пойти к священнику да поговорить с ним начистоту, но его куда больше проймет, если мы заявимся всем скопом. И еще, я вам скажу, тут важно не волноваться. Зайдем сначала к нам, съедим по кусочку грудинки, выпьем по кружке сидра, а потом еще подогреем меду с имбирем, и каждый перехватит по рюмочке, не больше, только для храбрости, а уж потом двинемся к священнику. Известное дело, ребятки, когда закусишь да пропустишь рюмочку, тут тебе сам черт не брат. Уж тогда мы никому не побоимся правду в глаза сказать, будь он хоть семи пядей во лбу. Очнувшись от глубокого раздумья, Мейл поднял глаза и выразил свое полное одобрение намеченному плану действий. На этом совет закончился. IV РАЗГОВОР СО СВЯЩЕННИКОМ На другой день в шесть часов вечера музыканты в полном составе вышли из дома возчика и твердым шагом двинулись по дороге. Их поступь, однако, постепенно утрачивала свою торжественность, и, подходя к холму, за которым находился дом священника, процессия уже несколько напоминала стадо овец. Но по слову возчика музыканты подтянулись и так дружно и четко печатали шаг, спускаясь с холма, что их топот был отчетливо слышен в саду. Они снова сбились с ноги, проходя через калитку, которая, если ее толкали слишком сильно, имела скверное обыкновение бить рикошетом прямо в лицо входящему. - А теперь давайте опять в ногу, - приказал возчик. - Так оно получается солиднее, и сразу видно, что мы пришли по важному делу. Отбивая шаг, они подошли к крыльцу. Рейбин позвонил. В ожидании ответа наиболее робкие члены депутации стали поправлять шапки или, отвернувшись в сторону, разглядывать первый попавшийся куст; случись кому-нибудь выглянуть в окошко, он подумал бы, что вся эта компания оказалась здесь совершенно случайно и их визит, какова бы ни была его цель, каким-то образом касался кустов и газонов священника, а не был следствием заранее обдуманного плана. Иное дело возчик: он неоднократно здесь бывал - то багаж привозил, то уголь, то дрова - и не испытывал на пороге этого дома того трепета, который охватил большинство его товарищей. Он стоял перед дверью, пристально разглядывая дверной молоток; не обнаружив в нем ничего примечательного, он перевел взор на сучок в дверной панели и занялся изучением извилистых линий древесных волокон. - К вам пришли, сэр, и возчик Дьюи, и старый Уильям Дьюи, и молодой Ричард Дьюи, и весь хор, сэр, кроме мальчиков! - взволнованно объявила мистеру Мейболду служанка, просунув голову в дверь. Зрачки ее глаз становились все шире, словно круги от брошенного в воду камня. - Весь хор? - изумленно переспросил священник, молодой человек весьма привлекательной наружности, с мужественным взглядом, робким ртом и обыкновенным носом. Подняв глаза от тетради, в которой что-то писал, он воззрился на служанку, словно пытаясь припомнить, где он ее видел раньше. - И глядят так решительно, а возчик Дьюи не смотрит ни вправо, ни влево - уставился в одну точку, не иначе, как что-то задумал. - Вот как, весь хор, - вполголоса повторил священник, в надежде, что этот нехитрый прием поможет ему сообразить, зачем бы к нему могли пожаловать. - Все до единого тут, разрази меня гром! - Речь служанки пестрела местными выражениями, что было неудивительно, поскольку она родилас