м, что ее невыносимое положение, быть может, изменится; она с радостью согласилась, и собеседницы расстались у ворот кладбища. ГЛАВА XXI  Иную поговорку мы привычно повторяем с детских лет, не задумываясь над ее смыслом, пока в зрелом возрасте справедливость ее не подтвердится опытом, - так, "Высокий дом" сейчас впервые привлек к себе внимание Элизабет-Джейн, хотя она сотни раз слышала это название. Весь остаток дня она думала только о незнакомке, о ее доме и о том, придется ли ей самой жить в нем. Во второй половине дня она вышла из дому, чтобы заплатить по счетам и сделать кое-какие покупки, и тут узнала, что новость, казавшаяся ей целым открытием, уже сделалась достоянием улицы. В "Высоком доме", говорили люди, идет ремонт; вскоре там поселится некая дама; все торговцы об этом узнали и уже гадают, будет хозяйка дома их покупательницей или нет. Элизабет-Джейн все-таки смогла дополнить эти в общем столь новые для нее сведения. Она сообщила, что дама приехала сегодня. Когда зажгли фонари, но дымовые трубы, мансарды и крыши еще не скрылись во тьме, Элизабет, с чувством, близким к влюбленности, решила пойти посмотреть на "Высокий дом". И вот она направилась к нему. "Высокий дом" с его серым фасадом и парапетом был единственной, можно сказать, виллой, расположенной почти в самом центре города. От соседних домов его отличали некоторые особенности, свойственные загородным особнякам; птичьи гнезда в дымовых трубах; сырые ниши, поросшие плесенью; негладкие стены, по которым прошлась штукатурной лопаткой Природа. Ночью, когда горели фонари, на эти светлые стены ложились черные тени прохожих. В тот вечер перед домом валялись охапки соломы, были и другие признаки того, что он находится в том состоянии анархии, которое всегда сопровождает въезд новых жильцов. Дом был целиком выстроен из камня и производил впечатление внушительное, хотя и не был велик. Это был не аристократический особняк в полном смысле этого слова и, уж конечно, не великосветский, однако патриархально настроенный приезжий, глядя на него, невольно думал: "Его воздвигла Благородная кровь, а обитает в нем Богатство", - и думал он так даже в том случае, если имел лишь смутное понятие о богатстве и благородстве. Впрочем, приезжий ошибался насчет обитателей этого дома, так как вплоть до прибытия новой хозяйки дом пустовал года два, да и раньше в нем жили только время от времени. Причину его непопулярности было нетрудно угадать. Комнаты его выходили на рыночную площадь, а такой вид из окон казался людям нежелательным и даже неприличным. Взглянув на верхний этаж "Высокого дома", Элизабет увидела в комнатах свет. Очевидно, дама уже приехала. Она так глубоко заинтересовала любознательную девушку своим обращением, обличавшим некоторую умудренность жизненным опытом, что Элизабет, стоя в воротах на противоположной стороне улицы, радовалась, представляя себе эту обаятельную женщину там, напротив, вот за этими стенами, и старалась угадать, чем она сейчас занята. Ее восхищение архитектурой дома было целиком вызвано его обитательницей. Однако архитектура эта сама по себе заслуживала восхищения или, по крайней мере, изучения. Дом был выстроен в стиле Палладио и, как большинство зданий, возведенных после эпохи готики, представлял собой скорее компиляцию архитектурных элементов, чем творческое решение. Но целесообразность его конструкции производила внушительное впечатление. Он казался, хотя и не был, роскошным. Своевременно осознав конечную тщету человеческого зодчества - как и тщету всех прочих творений человека, - создавший его архитектор уклонился от художественных излишеств. Только что ушли люди, которые сновали с тюками и упаковочными ящиками между домом и улицей, превращая подъезд и вестибюль в проход общего пользования. Когда стемнело, Элизабет вошла в открытый подъезд, но, испугавшись своей дерзости, быстро вышла из дома другим ходом на задний двор, а потом - на улицу через другую открытую дверь, пробитую в его высокой стене. К своему удивлению, она очутилась в одном из глухих тупиков города. Она оглянулась на дверь, через которую вышла, и увидела при свете одинокого фонаря, стоявшего в этом тупичке, что дверь в стене увенчана аркой, очень старинной - старше даже самого дома. Дверь была обита гвоздями с большими шляпками, а на замковом камне арки была высечена маска. И теперь еще можно было разобрать, что некогда эта маска изображала смех, хотя несколько поколений кэстербриджских мальчишек бросали в нее камнями, целясь в разинутый рот, и камни так выщербили ей щеки и челюсти, что казалось, будто они изъедены болезнью. При тусклом свете фонаря вид у маски был такой зловещий, что Элизабет не могла смотреть на нее, и это было ее первым неприятным впечатлением от дома. Расположение диковинной старинной двери и странная ухмыляющаяся маска говорили прежде всего о том, что с историей этого дома были некогда связаны какие-то темные дела. К нему можно было незаметно пробраться глухим переулком из любого места в городе: из старого игорного дома, Со старого скотного рынка, со старой арены петушиных боев, от пруда, где, бывало, исчезали некрещеные младенцы. Что и говорить, "Высокий дом" мог похвалиться удобством своего местоположения. Элизабет повернулась, собираясь пойти домой кратчайшим путем, но, заслышав чьи-то шаги и не желая, чтобы ее в такой час видели в таком месте, быстро отступила назад. Другого выхода из тупика не было, и она решила постоять за кирпичным столбом, пока прохожий не удалится. Велико было бы ее удивление, если бы она последила за ним. Она увидела бы, что прохожий, подойдя к дому, направился прямо к двери с аркой, а когда он остановился, взявшись за щеколду, и свет фонаря упал на его лицо, узнала бы в нем Хенчарда. Но Элизабет-Джейн так сжалась в своем углу, что ничего этого не заметила. Хенчард вошел во двор - так же не подозревая о ее присутствии, как она не знала, кто этот встречный, - и скрылся во мраке. Тогда Элизабет покинула свое убежище и поспешила домой. Любопытно, что придирки и выговоры Хенчарда, породившие в ней болезненный страх, как бы не сделать чего-нибудь недостойного благовоспитанной девушки, помешали им обоим узнать друг друга в этот критический момент. А ведь если б они друг друга узнали, последствия были бы немалые, и, уж конечно, у обоих возник бы один и тот же вопрос: зачем понадобилось ему (или ей) приходить сюда? Что бы ни делал Хенчард в доме незнакомки, но к себе он пришел лишь на несколько минут позже Элизабет-Джейн. Она собиралась заговорить с ним о своем намерении уйти из его дома в тот же вечер - к этому ее побуждали события дня. Но все зависело от его настроения, и она в тревоге ждала, не зная, как он поведет себя с ней. Она заметила, что он переменился. Ей уже не грозила опасность его прогневить, ей грозило кое-что похуже. Его раздражительность перешла в полнейшее равнодушие, и он был так холоден с девушкой, что эта холодность сильнее его вспыльчивости побуждала ее уйти. - Отец, вы не против того, чтобы я от вас ушла? - спросила она. - Чтобы ты от меня ушла? Нет... ничуть. А куда ты собираешься уйти? Она решила, что сейчас не нужно открывать свои намерения тому, кто столь мало интересуется ею. Он и так скоро услышит об этом. - У меня появилась возможность пополнить мое образование и жить не так праздно, как я теперь живу, - сказала она нерешительно. - Мне предлагают место в доме, где я смогу учиться и общаться с хорошо воспитанными людьми. - Так и воспользуйся этой возможностью, ради бога... если не можешь пополнить свое образование здесь. - Вы не возражаете? - Возражаю? Я? Нет... нет! Нисколько! - Немного помолчав, он добавил: - Но без моей помощи у тебя, пожалуй, не хватит средств на выполнение этого многообещающего плана. Если хочешь, я готов давать тебе карманные деньги, чтобы ты не оказалась вынужденной жить только на нищенское жалованье, которое тебе, вероятно, будут платить эти хорошо воспитанные люди. Она поблагодарила его. - Лучше сделать все как следует, - сказал он, снова помолчав. - Я положу на твое имя небольшую сумму, и ты ежегодно будешь получать с нее ренту; таким образом, ты не будешь зависеть от меня, а я не буду зависеть от тебя. Тебе это по душе? - Конечно. - Так я позабочусь об этом сегодня же. Сбыв ее с рук, он, видимо, почувствовал облегчение, и таким образом вопрос об ее отъезде разрешился. Теперь Элизабет только ждала свидания с дамой. Наступили назначенный день и час, но шел мелкий дождь. Элизабет-Джейн, свернув теперь со своей прежней орбиты беззаботной обеспеченности на трудовой путь, решила, что для такого померкшего светила, как она, погода достаточно хороша, лишь бы только ее новая приятельница решилась выйти из дому, что было сомнительно. Девушка пошла в чулан, где висели ее деревянные сандалии, сняла их и, начернив ваксой заплесневелые кожаные ремни, надела эту обувь на ноги, как надевала в былые времена. Так, в деревянных сандалиях, в плаще и с зонтом, она пошла к месту свидания, решив, в случае если дама не придет, отправиться к ней домой. Одна сторона кладбища, подветренная, была ограждена старинной глинобитной стеной, крытой соломенной кровлей со свесом, выступавшим фута на два. За этой стеной находился склад с зернохранилищем и амбарами - тот самый склад, где Элизабет встретила Фарфрэ много месяцев назад. Кто-то стоял здесь под соломенной кровлей. Значит, молодая дама пришла. Ее приход так укрепил радужные надежды девушки, что она почти испугалась своего счастья. И в самых трезвых умах находится место для игры воображения. Здесь, на этом кладбище, древнем, как сама цивилизация, под проливным дождем стояла незнакомая женщина, такая необычная и обаятельная, каких Элизабет еще не приходилось видеть, и ее присутствие казалось девушке каким-то волшебством. Тем не менее Элизабет направилась сначала к церковной колокольне, со шпиля которой, хлопая на ветру, свешивалась веревка флагштока, и уже оттуда подошла к стене. Несмотря на дождь, у дамы был такой бодрый вид, что Элизабет позабыла о своих фантазиях. - Ну как, вы решились? - проговорила дама, и ее белые зубы блеснули за черной шерстяной вуалью, защищавшей лицо. - Да, окончательно, - ответила девушка с жаром. - Ваш отец согласен? - Да. - Так переезжайте. - Когда? - Хоть сейчас... как только вам будет удобно. Я хотела было послать за вами и пригласить вас к себе, полагая, что вы не решитесь прийти сюда в такой ветер. Но я люблю гулять и решила сначала пойти посмотреть, нет ли вас здесь. - Так же и я решила. - Значит, мы с вами уживемся. Переезжайте сегодня. Можете? У меня в доме так пусто и грустно, что мне хочется иметь около себя живое существо. - Мне кажется, я смогу переехать сегодня, - сказала девушка, подумав. В эту минуту сквозь шум ветра и дождя до них донеслись голоса из-за стены. Слышны были слова: "мешки", "четверти", "молотьба", "мякина", "на рынке в будущую субботу", но остальные слова уносил ветер, и все фразы были искажены, как лицо, отраженное в треснувшем зеркале. Женщины прислушались. - Кто эти люди? - спросила дама. - Один из них мой отец. Он арендует этот двор и амбар. Дама, видимо позабыв о деле, по которому пришла сюда, прислушивалась к техническим терминам торговли зерном. Но вдруг проговорила: - Вы сказали ему, куда переезжаете? - Нет. - О... как же так? - Я думала, что безопаснее будет сначала уехать, - ведь он такой переменчивый. - Пожалуй, вы правы... К тому же я еще не назвала вам своей фамилии. Я - мисс Темплмэн... Они уже ушли... те... на той стороне? - Нет. Они только прошли в зернохранилище. - Ну, здесь становится сыро. Значит, я буду ждать вас сегодня... сегодня вечером, скажем, часов в шесть. - С какого входа мне войти, сударыня? - С главного... через подъезд. Другого нет. Элизабет-Джейн вспомнила про дверь в стене, выходящую в тупик. - Раз уж вы еще не сказали ему, куда уезжаете, вам, пожалуй, и правда лучше молчать об этом, пока вы не покинете его дома. Кто знает, а вдруг он передумает? Элизабет-Джейн покачала головой. - Этого я не боюсь, - проговорила она печально. - Он ко мне совсем охладел. - Прекрасно. Так, значит, в шесть часов. Когда они вышли на дорогу и стали прощаться, подул такой сильный ветер, что им с трудом удавалось удерживать гнущиеся зонты. Тем не менее, проходя мимо ворот зернового склада, дама заглянула в них и на мгновение остановилась. Но во дворе никого не было, только стояли стога, горбатый амбар, покрытый мхом, как подушками, да высокое зернохранилище перед колокольней, на шпиле которой веревка все еще хлопала о флагшток. Хенчард и не подозревал, что Элизабет-Джейн уедет так скоро. Вернувшись домой около шести часов и увидев перед подъездом карету из "Королевского герба", а в этой карете свою падчерицу со всеми ее корзинками и сумочками, он не скрыл своего удивления. - Но вы же позволили мне уехать, отец!.. - объяснила Элизабет-Джейн, высунувшись в окно кареты. - Позволил!.. Ну да, конечно. Но я думал, что ты собираешься уехать через месяц или в будущем году. Черт возьми... Оказывается, ты времени зря не теряешь, как говорится, хватаешь его за вихор! Вот как ты отблагодарила меня за все мои заботы о тебе! - Ах, отец! Можно ли так говорить? Это несправедливо! - возразила она горячо. - Ну, ладно, ладно, поступай как знаешь, - отозвался он. Он вошел в дом и, увидев, что еще не все вещи Элизабет снесены вниз, поднялся в ее комнату, чтобы присмотреть за переноской. Он не был в этой комнате с тех пор, как Элизабет-Джейн заняла ее. Здесь еще оставались следы ее тяги к самообразованию, ее стараний украсить свой уголок: книги, рисунки, географические карты, скромные безделушки. Хенчард ничего не знал об этих попытках. Он посмотрел на все это, внезапно повернулся и спустился на крыльцо. - Послушай, не уезжай от меня! - начал он изменившимся голосом (он уже никогда не называл ее по имени). - Может быть, я говорил с тобой грубо... но из-за тебя я пережил много тяжких дней... была тому причина. - Из-за меня? - спросила она, очень встревоженная. - Что же я сделала? - Я сейчас не могу тебе этого сказать. Однако, если ты останешься и будешь по-прежнему жить у меня как моя дочь, я со временем скажу тебе все. Но его предложение запоздало на десять минут. Элизабет-жейн сидела в карете, а мысленно уже находилась в доме той женщины, которой была так очарована. - Отец... - начала она, стараясь говорить как можно мягче, - мне кажется, для нас обоих будет лучше, если я сейчас уеду. Может быть, я не останусь там надолго; я буду жить недалеко отсюда и, если буду вам очень нужна, быстро вернусь. Он ответил на ее слова еле заметным кивком - и только. - Ты говоришь, что уезжаешь недалеко. Скажи мне свой адрес на случай, если я вздумаю написать тебе. Или мне нельзя его знать? - Конечно, можно. Я буду жить здесь, в городе... в "Высоком доме". - Где? - переспросил Хенчард, и лицо его застыло. Она повторила свой адрес. Хенчард не шелохнулся и не проронил ни слова, а она самым дружеским образом помахала ему рукой и приказала кучеру ехать вверх по улице. ГЛАВА XXII  Чтобы объяснить поведение Хенчарда, вернемся на минуту к тому, что происходило накануне вечером. В тот час, когда Элизабет-Джейн намеревалась втайне совершить разведывательную экскурсию в обитель очаровавшей ее женщины, Хенчард был немало удивлен, получив с посыльным письмо, написанное хорошо знакомым ему почерком Люсетты. На этот раз сдержанность и покорность судьбе, звучавшие в ее предыдущем письме, исчезли бесследно; она писала с той свойственной ей легкостью мыслей, которая отмечала первую пору их знакомства. "Высокий дом". Мой дорогой мистер Хенчард, не удивляйтесь. Ради Вашего и, надеюсь, своего блага я переехала в Кэстербридж - надолго ли, не знаю. Это зависит от другого человека, а он - мужчина, и купец, и мэр, и тот, кто больше других имеет право на мою привязанность. Серьезно, mon ami {Друг мой (фр.).}, я не так легкомысленна, как может показаться по этим строчкам. Я приехала сюда, потому что узнала о смерти Вашей жены, которую Вы считали умершей столько лет тому назад! Бедная женщина, она, должно быть, много страдала, не жалуясь, и была хоть и недалекого ума, но в общем неглупа. Я рада, что Вы поступили с ней справедливо. Как только я услышала, что ее не стало, моя совесть очень настойчиво потребовала от меня попытки рассеять тень, которую я своей etourderie {Опрометчивостью (фр.).} набросила на свое имя, и заставила меня просить Вас выполнить данное мне обещание. Надеюсь, Вы того же мнения и предпримете шаги в этом направлении. Но, не зная, как Вы теперь живете и что произошло после нашего расставания, я решила приехать и поселиться здесь, а уже потом обратиться к Вам. Полагаю, что наши взгляды на этот счет сходятся. Я могу увидеться с Вами через день или два. А пока - до свидания. Ваша Люсетта. P. S. Я не смогла выполнить свое обещание увидеться с Вами на минуту, когда проезжала через Кэстербридж. Мои планы изменились благодаря одному семейному событию, узнав о котором Вы будете удивлены". Хенчард уже слышал, что "Высокий дом" ремонтируется в ожидании новых жильцов. Не зная, что и думать, он спросил первого встречного: - Кто это собирается жить в "Высоком доме"? - Кажется, какая-то леди по фамилии Темплмэн, сэр, - ответил его собеседник. Хенчард призадумался. "Очевидно, Люсетта - ее родственница, - сказал он себе. - Да, я, безусловно, обязан создать ей прочное общественное положение, тут и говорить не о чем". Теперь эта нравственная обязанность уже не удручала его, как удручала бы раньше, - напротив, он относился к ней с интересом, если не с жаром. Он испытал горькое разочарование, узнав, что Элизабет-Джейн ему не родная дочь и что детей у него нет; от этого в душе у него появилась пустота, которую он бессознательно стремился заполнить. В таком настроении, но, впрочем, не испытывая прилива сильных чувств, он направился к тупику и вошел во двор "Высокого дома" через ту дверь, у которой Элизабет чуть не столкнулась с ним. Во дворе он спросил какого-то человека, который распаковывал ящик с посудой, живет ли здесь мисс Ле Сюер. Когда он познакомился с нею, Люсетта - в те времена она называла себя Люсетт - носила фамилию Ле Сюер. Человек ответил отрицательно и сказал, что приехала только мисс Тэыплмэн. Хенчард ушел, решив, что Люсетты еще нет в городе. К этому сводились те сведения, которыми он располагал, когда на следующий день прощался с уезжавшей ЭлпзабетДжейп. Когда она сказала ему свой будущий адрес, ему, как ни странно, внезапно пришло в голову, что Люсетта и мисс Темплмэн - одно и то же лицо: он вспомнил, что во времена их близости Люсетта говорила, будто у нее есть богатая родственница, миссис Темплмэн, которую он почему-то считал личностью мифической. Хенчард не искал большого приданого, но все же мысль о том, что Люсетта, быть может, разбогатела, получив крупное наследство от этой родственницы, придавала ей привлекательность, которой в противном случае ей, быть может, и недоставало бы. Ведь он был уже в средних летах и приближался к тому возрасту, когда человек, устоявшись, придает все больше и больше значения материальным благам. Но Хенчард недолго пребывал в недоумении. Люсетта очень любила писать, как мы уже знаем по лавине писем, которыми она засыпала его после крушения своих надежд на замужество, и не успела Элизабет уехать, как в доме мэра была получена другая записка из "Высокого дома". "Я уже вселилась, - писала Люсетта, - и мне здесь удобно, но переезд оказался очень утомительным. Вы, вероятно, знаете то, о чем я хочу рассказать Вам, или еще не знаете? Моя добрая тетушка Темплмэн, вдова банкира, - та самая, в чьем существовании, а тем более в чьем богатстве Вы когда-то сомневались, - - недавно скончалась, завещав мне часть своего состояния. Не буду вдаваться в подробности - скажу только, что я приняла ее фамилию, дабы избавиться от своей и всего неприятного, что с нею связано. Теперь я сама себе хозяйка и решила поселиться в Кэстербридже - сняла "Высокий дом", чтобы Вы без особых затруднений могли видеться со мной, если пожелаете. Я сначала не хотела было сообщать Вам о переменах в моей жизни, пока мы случайно не встретимся на улице, но потом передумала. Вы, вероятно, знаете о моем соглашении с Вашей дочерью и, конечно, посмеялись, сообразив, - как бы это выразиться? - какую шутку я сыграла с Вами (любя), когда пригласила ее жить у меня в доме. Но в первый раз я встретилась с нею совершенно случайно. Вы знаете, Майкл, зачем я все это устроила? Отчасти затем, чтобы у Вас был предлог приходить сюда в гости к ней и таким образом попутно возобновить знакомство со мной. Она милая, хорошая девушка и считает, что Вы обращались с нею чересчур сурово. Возможно, Вы поступали так сгоряча, но, уж конечно, не умышленно, - в этом я уверена. Впрочем, раз она в результате подружилась со мной, я не склонна Вас укорять. Пишу наскоро. Всегда Ваша Люсетта". Волнение, охватившее хмурую душу Хенчарда, когда он получил это письмо, было чрезвычайно приятным. Он долго сидел, задумавшись, за обеденным столом, и чувства его, не находившие точки приложения со времени разрыва с Элизабет- Джейн и Дональдом Фарфрэ, не успев иссякнуть, почти механически переключились на Люсетту и сосредоточились на ней. "Сомнений быть не может - она стремится выйти замуж", - думал он. Но чего же еще ожидать от бедняжки, которая так опрометчиво отдавала ему свое время и сердце, что испортила себе репутацию? Быть может, не только привязанность, но и укоры совести привели ее сюда. В общем, он ее не осуждает. "Хитрая девчонка!" - подумал он, улыбаясь, при мысли о том, как ловко и мило Люсетта повела себя с Элизабет-Джейн. Его желание увидеть Люсетту немедленно претворилось в действие. Он надел шляпу и вышел. К ее подъезду он подошел между восемью и девятью часами. Ему сказали, что сегодня вечером мисс Темплмэн занята, но будет рада видеть его завтра. "Ломается! - подумал он. - А как вспомнишь, что мы..." Впрочем, она, очевидно, не ждала его, и он выслушал отказ спокойно. Тем не менее он решил не ходить к ней на следующий день. "Чертовы бабы!.. нет в них ни капли прямоты!" - сказал он себе. Последуем за ходом мыслей мистера Хенчарда, как если бы это была путеводная нить, и, заглянув в "Высокий дом", узнаем, что там происходило в тот вечер. Когда Элизабет-Джейн приехала, какая-то пожилая женщина равнодушным тоном предложила проводить ее наверх и там помочь ей раздеться. Девушка горячо запротестовала, говоря, что ни за что на свете не станет доставлять столько беспокойства, и тут же в коридоре сняла шляпу и плащ. Затем ее подвели к ближайшей двери на площадке и предоставили самой найти дорогу. Комната за этой дверью была красиво обставлена и служила будуаром или небольшой гостиной, а на диване с двумя валиками полулежала темноволосая, большеглазая хорошенькая женщина, несомненно француженка по отцу или матери. Она, по-видимому, была на несколько лет старше Элизабет, и в глазах у нее поблескивали искорки. Перед диваном стоял столик, и на нем были рассыпаны карты рубашками вниз. Молодая женщина лежала в такой непринужденной позе, что, заслышав, как открывается дверь, подскочила, точно пружина. Узнав Элизабет и успокоившись, она пошла ей навстречу быстрыми, словно порхающими шагами; если бы не ее природная грациозность, эта порывистая походка казалась бы развинченной. - Что так поздно? - спросила она, взяв руки Элизабет-Джейн в свои. - Мне пришлось уложить столько мелочей... - Вы, наверное, устали до смерти. Давайте-ка я вас развлеку любопытными фокусами, которым научилась, чтобы убивать время. Садитесь вот тут и сидите смирно. Она подвинула к себе столик, собрала карты и принялась быстро раскладывать их, предложив Элизабет запомнить несколько карт. - Ну, запомнили? - спросила она, бросив на стол последнюю карту. - Нет, - запинаясь, пролепетала Элизабет, которая была погружена в свои мысли и только сейчас очнулась. - Не успела - я думала о вас... и о себе... и о том, как странно, что я здесь. Мисс Темплмэн с интересом посмотрела на Элизабет-Джейн и положила на стол карты. - Бог с ними! - сказала она. - Я прилягу, а вы садитесь около меня, и давайте болтать. Элизабет молча, но с видимым удовольствием села у изголовья дивана. Заметно было, что она моложе хозяйки, но ведет себя и смотрит на жизнь более благоразумно. Мисс Темплмэн расположилась на диване в прежней непринужденной позе, закинув руку за голову, как женская фигура на известной картине Тициана, и заговорила, не глядя на Элизабет-Джейн. - Я должна сказать вам кое-что, - проговорила она. - Интересно, приходило вам это в голову или нет. Ведь я лишь совсем недавно стала хозяйкой большого дома и владелицей целого состояния. - Вот как? Совсем недавно? - пробормотала Элизабет-Джейн, и ее лицо немного вытянулось. - Девочкой я жила с отцом в городах, где стояли воинские части, жила и в других местах; вот почему я такая непостоянная и какая-то неприкаянная. Он был армейским офицером. Мне не следовало бы говорить об этом, но я решила, что лучше вам знать правду. - Да, конечно. Элизабет-Джейн задумчиво обвела глазами комнату - маленькое прямоугольное фортепьяно с медными инкрустациями, портьеры на окнах, лампа, красные и черные короли и дамы на карточном столике - и наконец устремила взгляд на запрокинутую голову Люсетты Темплмэн; ее большие блестящие глаза казались очень странными смотревшей на них сверху Элизабет-Джейн. Мысль о самообразовании всегда преследовала Элизабет-Джейн с почти болезненной навязчивостью. - Вы, наверное, свободно говорите по-французски и по-итальянски, - сказала она. - А я пока не пошла дальше самой элементарной латыни. - Ну, если хотите знать, на острове, где я родилась, умение говорить по-французски невысоко ценится, пожалуй, даже совсем не ценится. - А как называется остров, где вы родились? Мисс Темплмэн ответила не очень охотно: - Джерси. Там на одной стороне улицы говорят по-французски, на другой - по-английски, а посередине - на каком-то смешанном языке. Впрочем, я там давно не была. Мои родители - уроженцы Бата, но предки наши на Джерси принадлежали к самому лучшему обществу, не хуже любого в Англии. Это были Ле Сюеры - древний род, который в свое время совершил немало славных дел. Я вернулась на Джерси и жила там после смерти отца. Но я не дорожу прошлым, и сама я - настоящая англичанка по своим вкусам и убеждениям. Болтливость Люсетты на минуту взяла верх над ее сдержанностью. В Кэстербридж она приехала, назвавшись уроженкой Бата, и, по понятным причинам, желала, чтобы Джерси навсегда выпал из ее жизни. Но с Элизабет ей захотелось поговорить по душам, и сознательно принятое ею решение не было выполнено. Впрочем, если она и проговорилась, то человеку верному. Слова Люсетты не пошли дальше, а после этого дня она так следила за собой, что нечего было бояться, как бы кто-нибудь не узнал в ней ту юную жительницу Джерси, которая в трудное для нее время была любящей подругой Хенчарда. И самое забавное: она из предосторожности твердо решила избегать французских слов, которые нередко просились ей на язык раньше, чем английские слова того же значения. От французских выражений она мгновенно отреклась, - совсем как малодушный апостол, когда ему сказали: "Речь твоя обличает тебя!" На следующее утро ожидание было явно написано на лице Люсетты. Она принарядилась для мистера Хенчарда и, волнуясь, ждала его визита до полудня; но он не пришел, и она напрасно прождала всю вторую половину дня. Однако она не сказала Элизабет, что ожидает ее отчима. Они сидели в одной из комнат большого каменного дома Люсетты у смежных окон и занимались вязаньем, поглядывая на рынок, представлявший оживленное зрелище. Элизабет видела внизу среди толпы тулью шляпы своего отчима, но и не подозревала, что Люсетта следит за тем же самым предметом с гораздо более страстным интересом. Хенчард был в самой толчее, в том конце рынка, где люди суетились, как муравьи в муравейнике; в другом конце, там, где стояли ларьки с овощами и фруктами, было гораздо спокойнее. Несмотря на толкотню и опасность попасть под проезжающие экипажи, фермеры, как правило, предпочитали заключать сделки не в отведенном для них сумрачном, закрытом помещении, а на перекрестке, под открытым небом. Здесь они толпились раз в неделю, образуя свои особый мирок из гетр, хлыстов и мешочков с образцами зерна, - детины с огромными животами горой, верзилы, чьи головы качались на ходу, как деревья в ноябрьскую бурю, - и, разговаривая, то и дело меняли позу и приседали, широко расставив ноги и засунув руки в карманы допотопных нижних курток. Их лица источали тропический зной, и если дома цвет кожи у них менялся в зависимости от времени года, то на рынке щеки их круглый год пылали, как костры. Верхнюю одежду здесь носили, как бы подчиняясь неудобной, стеснительной необходимости. Некоторые мужчины были хорошо одеты, но большинство одевалось небрежно и появлялось в выгоревших на солнце костюмах, по которым можно было воссоздать многолетнюю историю всех деянии и каждодневной борьбы их владельцев. Однако многие из этих людей носили в карманах потрепанные чековые книжки, и сумма их вкладов в ближнем банке достигала по меньшей мере четырехзначного числа. Сказать правду, отличительной чертой этих неуклюжих человеческих существ были наличные деньги - деньги, которые действительно и всегда были налицо, - не ожидались в будущем году, как у титулованной особы, и зачастую даже не лежали в банке, как у дельца, а были налицо сейчас, здесь, на их широких мясистых ладонях. В тот день над ними возвышались две-три высокие яблони, и сначала казалось, будто они растут тут же, на месте; потом выяснилось, что их принесли на продажу жители округов, где варят сидр, заодно притащив и почву своего графства, налипшую на сапогах. Элизабет-Джейн, часто наблюдавшая за ними, сказала: - Интересно знать, неужели они каждую неделю приносят сюда одни и те же деревья? - Какие деревья? - спросила Люсетта, поглощенная тем, что следила за Хенчардом. Элизабет-Джейн ответила что-то невразумительное, так как ее внимание отвлеклось. За одной из яблонь стоял Фарфрэ, оживленно разговаривая с каким-то фермером о каких-то образцах зерна. Подошел Хенчард и неожиданно оказался рядом с молодым человеком, на лице которого можно было прочесть вопрос: "Мы будем говорить друг с другом?" Девушка увидела, как в глазах ее отчима загорелся огонь, означавший: "Нет!" Элизабет-Джейн вздохнула. - Вас интересует кто-то из этих людей? - спросила Люсетта. - Ничуть, - ответила ее компаньонка и вспыхнула. К счастью, Фарфрэ уже скрылся за яблоней. Люсетта пристально посмотрела на девушку. - Так ли это? - спросила она. - Конечно, - ответила Элизабет-Джейн. Люсетта снова выглянула в окно. - Все это - фермеры? - спросила она. - Нет. Вот мистер Балдж - он виноторговец; а это Бенджамин Браунлет - барышник; а там Китсон - свиновод и Йоппер - аукционист; есть среди них и пивовары, и мельники... и другие. Фарфрэ теперь стоял в стороне и был отчетливо виден, но она не упомянула о нем. Так - бесплодно - проходил субботний день. На рынке час ознакомления с образцами зерна перешел в тот праздный час перед разъездом по домам, когда все просто болтают друг с другом о разных разностях. Хенчард не зашел к Люсетте, хотя стоял совсем близко от ее дома. "Очевидно, он слишком занят, - подумала она. - Он придет в воскресенье или понедельник". Прошли и эти дни, но гость все не являлся, а Люсетта все так же тщательно одевалась, как и в первый день. Она пала духом. Надо сразу сказать, что Люсетта теперь уже не была так горячо привязана к Хенчарду, как в начале их знакомства, ибо неудачное стечение обстоятельств сильно охладило ее любовь. Но у нее не прошло сознательное стремление соединить с ним свою жизнь, раз теперь этому ничто не мешало, и таким образом определить свое положение, - уже одно это казалось ей счастьем, о котором стоило мечтать. У нее были веские причины желать этого брака, а у Хенчарда не было причин откладывать, раз она получила наследство. Во вторник открылась большая сретенская ярмарка. За завтраком Люсетта сказала Элизабет-Джейн с самым невозмутимым видом: - Мне кажется, ваш отец сегодня зайдет повидаться с вами. Он, вероятно, стоит тут поблизости на рыночной площади среди прочих зерноторговцев. Элизабет-Джейн покачала головой. - Он не придет. - Почему? - Он что-то имеет против меня, - проговорила девушка глухо. - Выходит, ваш разлад серьезнее, чем я думала? Элизабет, желая защитить того, кого она считала своим отцом, от обвинения в противоестественной враждебности к дочери, ответила: - Да. - Значит, он всегда будет обходить тот дом, где живете вы? Элизабет с грустью кивнула головой. Люсетта посмотрела на нее в замешательстве, потом ее красивые брови и рот судорожно дернулись, и она истерически зарыдала. Вот так удар! Ее хитроумный план потерпел полный крах! - Милая мисс Темплмэн... что это вы? - воскликнула ее компаньонка. - Мне так приятно с вами! - проговорила Люсетта, как только сбрела дар слова. - Да, да... и мне с вами, - вторила Элизабет-Джейн, стараясь успокоить ее. - Но... но... - Люсетта не смогла докончить фразу, хотя ей по понятным причинам хотелось сказать, что если Хенчард так враждебно настроен против девушки, как это теперь выяснилось, то с Элизабет-Джейн необходимо расстаться... неприятно, но придется. Впрочем, временный выход из положения напрашивался сам собой. - Мисс Хенчард... вы не могли бы пойти кое-куда по моим делам, как только мы позавтракаем?.. Отлично, вы очень любезны. Так вот, не можете ли вы заказать... - И она дала Элизабет несколько поручений в разные магазины, с таким расчетом, чтобы их исполнение заняло не меньше часа, а то и двух. - А вы когда-нибудь бывали в музее? Нет, Элизабет-Джейн не была там ни разу. - Так вам обязательно надо пойти туда сегодня же. Можете закончить утро посещением музея. Это старинный дом на одной из окраинных улиц - я забыла где, но вы сами найдете, - и там хранится множество всяких интересных вещей: скелеты, зубы, старинная посуда, старинные сапоги и туфли, птичьи яйца... и все это очень занимательно и поучительно. Вы не уйдете оттуда, пока не проголодаетесь. Элизабет торопливо оделась и ушла. "Интересно знать, почему ей так захотелось отделаться от меня сегодня?" - с грустью подумала девушка. Как ни трудно было угадать причину поведения Люсетты, Элизабет-Джейн при всей своей наивности все-таки сообразила, что сейчас нуждаются не столько в ее услугах или знаниях, сколько в ее отсутствии. Не прошло и десяти минут после ее ухода, как одна из горничных Люсетты уже отправилась к Хенчарду с запиской. Записка была короткая: "Дорогой Майкл, сегодня Вы по своим делам проведете часа два-три неподалеку от моего дома, поэтому зайдите, пожалуйста, повидаться со мной. Я горько разочарована тем, что Вы не пришли раньше, - да и как мне не тревожиться, если наши отношения все еще не определились... Особенно теперь, когда состояние моей тетки выдвинуло меня в первые ряды общества! Быть может, Вы пренебрегаете мною оттого, что здесь живет Ваша дочь, поэтому я сегодня услала ее на все утро. Скажите, что вы пришли по делу, - я буду совсем одна. Люсетта". Когда посланная вернулась, хозяйка сказала ей, что, если зайдет джентльмен, его надо принять немедленно, а сама принялась ждать. Сердцем она не очень жаждала видеть Хенчарда - он сам оттягивал их брак, и это расхолодило ее, - но увидеть его было необходимо, и, со вздохом расположившись в кресле, она приняла живописную позу - сначала одну, потом другую, затем села так, чтобы свет падал на нее сверху. Но вдруг она бросилась на диван, легла, изогнувшись, словно лебединая шея, - эта поза ей очень шла, - и, закинув руку за голову, устремила глаза на дверь. Так, решила она, пожалуй, будет лучше всего, и так она лежала, пока не услышала мужских шагов на лестнице. Тогда Люсетта, позабыв о своей "лебединой" позе (ибо Природа в ней пока была сильнее Искусства), вскочила, подбежала к окну и в припадке робости спряталась за портьерой. Правда, страсть ее увяла, но все-таки ей было из-за чего волноваться: ведь она не видела Хенчарда со дня их временного (как она тогда думала) расставания на Джерси. Она услышала, как горничная проводила гостя в комнату и закрыла за ним дверь, предоставив ему самому искать хозяйку. Люсетта откинула портьеру и взволнованно кивнула... Тот, кто стоял перед нею, был не Хенчард. ГЛАВА XXIII  В тот миг, когда Люсетта откидывала портьеру, у нее мелькнула мысль, что гость, быть может, вовсе не тот, кого она ожидала, но отступать было поздно. Незнакомец был гораздо моложе, чем мэр Кэстербриджа, - светловолосый, стройный, юношески красивый. Он был в элегантных суконных гетрах с белыми пуговицами и до блеска начищенных высоких башмаках на шнурках, в бриджах из светлого рубчатого плиса, в черном вельветовом сюртуке и жилете, а в руке держал хлыст с серебряной рукояткой. Люсетта вспыхнула и, то ли надув губки, то ли улыбаясь, проговорила: "Ах, я ошиблась!" Гость, напротив, и не думал улыбаться. - Простите, пожалуйста! - проговорил он покаянным тоном. - Я пришел и спросил мисс Хенчард, а меня провели сюда; сам я, конечно, никогда бы не осмелился так невежливо ворваться к вам! - Это я была невежливой. - отозвалась она. - Может быть, я ошибся домом, сударыня? - спросил мистер Фарфрэ, мигая от смущения и нервно похлопывая себя хлыстом по гетрам. - О нет, сэр... садитесь. Раз уж вы здесь, подойдите ближе и присядьте, - любезно проговорила Люсетта, стараясь избавить его от чувства неловкости. - Мисс Хенчард придет сию минуту. Это, конечно, было не совсем верно, но что-то в этом молодом человеке - какая-то северная четкость и суровая прелесть, приводившие на память хорошо настроенный музыкальный инструмент и сразу возбудившие к нему интерес Хенчарда, Элизабет-Джейн и весельчаков в "Трех моряках", - понравились Люсетте, и его неожиданный приход был ей приятен. Гость поколебался, бросил взгляд на кресло, решил, что не будет большой беды, если он останется (тут он ошибся), и сел. Внезапное появление Фарфрэ объяснялось просто тем, что Хенчард разрешил ему встречаться с Элизабет-Джейн, если он намерен посвататься к ней. Сначала Дональд не обратил внимания на неожиданное письмо Хенчарда, но одна исключительно удачная сделка настроила его благожелательно ко всем на свете, и он решил, что теперь может позволить себе жениться, если захочет. А какая же еще девушка была так мила, бережлива и вообще хороша во всех отношениях, как Элизабет-Джейн? Не говоря уже о ее личных качествах, женитьба на ней, естественно, повлекла бы за собой примирение с его бывшим другом Хенчардом. Поэтому Фарфрэ простил мэру его резкость и сегодня утром, по дороге на ярмарку, зашел в его дом, где узнал, что Элизабет теперь живет у мисс Темплмэн. Слегка раздосадованный тем, что не нашел ее ожидающей и готовой вст