ыйти за вас замуж, потому что этого требует моя совесть, хотя я... уже не так сильно любила вас. - А почему же вы теперь думаете иначе? Она молчала. Ясно, что совесть имела над нею власть только до тех пор, пока в дело не вмешалась новая любовь и не захватила эту власть. Поняв это, Люсетта на минуту забыла о тех доводах, которыми сама отчасти оправдала себя: ведь, обнаружив недостатки Хенчарда, она решила, что в известной мере имеет право не рисковать своим счастьем - не вручать его такому человеку, раз уж она в свое время избежала брака с ним. Она смогла только сказать: - Тогда я была бедной девушкой, но теперь обстоятельства мои изменились, так что я уже не та, какой была прежде. - Это верно. И поэтому мое положение не из легких. Но я не притронусь к вашим деньгам. Я охотно пойду на то, чтобы вы тратили каждый свой пенни только на себя. Да и вообще этот ваш довод не к месту. Тот, о ком вы думаете, не лучше меня. - Если бы вы были таким же хорошим, как он, вы бы оставили меня! - воскликнула она страстно. Эти слова, к несчастью, взбесили Хенчарда. - Честь не позволяет вам отказать мне, - проговорил он. - И если вы сегодня же вечером и при свидетеле не дадите мне обещания стать моей женой, я всем расскажу о нашей близости - из чувства долга перед другими мужчинами! Лицо Люсетты приняло покорное выражение. Хенчард видел, как горька ей эта покорность, и если бы она отдала свое сердце не Фарфрэ, но любому другому человеку, он в эту минуту, вероятно, сжалился бы над ней. Но его преемником оказался тот выскочка (как называл его Хенчард), которого сам же он вывел в люди, и Хенчард заставил себя не давать пощады Люсетте. Не сказав ему больше ни слова, Люсетта позвонила и приказала вызвать Элизабет-Джейн из ее комнаты. Девушка оторвалась от своих занятий и пришла. Увидев Хенчарда, она подошла к нему и почтительно поздоровалась. - Элизабет-Джейн, - проговорил он, взяв ее за руку. - Я хочу, чтобы ты слышала наш разговор, - и, обращаясь к Люсетте, спросил: - Согласны вы или нет выйти за меня замуж? - Если вы... хотите этого, я вынуждена согласиться! - Вы говорите "да"? - Да. Но не успела она произнести это слово, как откинулась назад и потеряла сознание. - Что это за ужас?.. Что заставляет ее согласиться, отец, если это ей так тяжело? - проговорила Элизабет-Джейн, бросаясь на колени перед Люсеттой. - Не принуждайте ее поступать против воли! Я живу рядом с нею и знаю, что она не в силах вынести так много. - Не будь дурой! - сухо отрезал Хенчард. - Неужели ты не понимаешь, что ее согласие освобождает этого человека и он будет твоим, если ты захочешь? Тут Люсетта вздрогнула и пришла в себя. - Какого человека? О ком вы говорите? - спросила она растерянно. - Ни о ком... меня это вообще не касается, - ответила Элизабет-Джейн решительным тоном. - А-а... так, так. Значит, я ошибся, - проговорил Хенчард. - Во всяком случае, это касается меня и мисс Темплмэн. Она согласна выйти за меня. - Только не говорите больше об этом, - попросила его Элизабет, не выпуская руки Люсетты. - Не буду, если она обещает, - сказал Хенчард. - Я же обещала, обещала! - простонала Люсетта, и все ее тело обвисло, как молотильный цеп, от горя и слабости. - Майкл, хватит говорить об этом, прошу вас! - Хорошо, - сказал он. И, взяв шляпу, ушел. Элизабет-Джейн все еще стояла на коленях перед Люсеттой. - Что это? - проговорила она. - Вы назвали отца "Майкл", значит, вы хорошо с ним знакомы? И почему у него такая власть над вами, что вы обещали выйти за него замуж против своей воли? Ах... много, много тайн вы скрываете от меня! - Быть может, и вы от меня, - пробормотала Люсетта, не открывая глаз и не подозревая (так чужда ей была подозрительность), что тайна Элизабет связана с тем самым молодым человеком, который так задел ее собственное сердце. - Я... никогда не стану вам поперек дороги! - запинаясь, проговорила Элизабет, с величайшим трудом сдерживая волнение. - Не могу понять, как смеет отец так командовать вами! Я не на его стороне во всем этом. Я пойду и попрошу его освободить вас от вашего слова. - Нет, нет! - промолвила Люсетта. - Пусть все останется так. ГЛАВА XXVIII  На следующее утро Хенчард пошел в городскую ратушу, расположенную против дома Люсетты, чтобы принять участие в малой сессии суда, так как в этом году он, как бывший мэр, еще продолжал исполнять обязанности судьи. Проходя мимо дома Люсетты, он взглянул вверх, на ее окна, но ее не было видно нигде. Хенчард в роли мирового судьи мог на первый взгляд показаться еще более нелепым явлением, чем даже Шеллоу и Сайленс. Но его способность быстро схватывать все обстоятельства дела и его неуклонная прямолинейность нередко помогали ему лучше, чем основательное знание законов, справляться с теми несложными делами, которые разбирались в суде. В этот день доктор Чокфилд, теперешний мэр, был в отъезде, поэтому Хенчард опустился в председательское кресло, рассеянно поглядывая в окно на каменный фасад "Высокого дома". Сегодня должно было разбираться только одно дело, и вот перед Хенчардом встала обвиняемая. Это была старуха с испещренным пятнами лицом, в шали того неопределенного, не имеющего названия цвета, который нельзя создать искусственно, потому что он получается только сам собой, - это был не коричневый цвет и не рыжеватый, не ореховый и не пепельный, а нечто среднее между ними; на голове у нее красовался черный капор, такой засаленный, точно его носили в стране Псалмопевца, где жир капает из туч; передник же ее сравнительно недавно был белым и потому представлял резкий контраст с одеждой. По развязному поведению старухи можно было догадаться, что она родилась не в деревне и даже не в провинциальном городке. Она скользнула взглядом по Хенчарду и второму судье, а Хенчард на миг задержал на ней взгляд, словно она смутно напомнила ему кого-то или что-то, но воспоминание исчезло так же быстро, как и возникло. - Ну, что она там такое натворила? - спросил он, просматривая обвинительное заключение. - Она обвиняется в том, сэр, что она особа непристойного поведения и нарушила общественный порядок, - прошептал Стабберд. - Где она это совершила? - спросил другой судья. - У церкви, сэр. Подумать только - из всех поганых мест надо же было выбрать именно это!.. Я застал ее на месте преступления, ваша милость. - Ну, станьте там, - сказал Хенчард, - и послушаем, что вы имеете сказать. Стабберда привели к присяге, судебный писарь окунул перо в чернила, так как Хенчард был не мастер писать протоколы, и квартальный начал: - Услышав незаконный шум, я пошел по улице в двадцать пять минут двенадцатого вечера, в ночь на пятое число сего месяца текущего года. Когда я... - Не тараторь, Стабберд! - остановил его писарь. Квартальный умолк и стал ждать, не отрывая глаз от пера писаря, пока тот не перестал царапать им по бумаге и не проговорил: "Дальше!" Тогда Стабберд продолжал: - Когда я проследовал на место, я увидел ответчицу в другом месте, а именно у канавы. Он умолк и снова воззрился на перо писаря. - "У канавы"... дальше, Стабберд! - ...Место это было на расстоянии двенадцати футов девяти дюймов, или около того, от места, где я... По-прежнему опасаясь, как бы не обогнать писаря, Стабберд опять умолк; он выучил свое показание наизусть, и ему было все равно, когда делать паузы. - Я возражаю! - заговорила вдруг старуха. - "Место это было на расстоянии двенадцати футов девяти дюймов, или около того, от места, где я..." - такое показание не заслуживает доверия! Судьи посовещались, и второй судья объявил, что суд считает упоминание о двенадцати футах девяти дюймах приемлемым показанием, поскольку свидетель был приведен к присяге. Бросив на старуху взгляд, исполненный сдержанного торжества победившей правоты, Стабберд продолжал: - ...стоял сам. Она шаталась, представляя большую опасность для уличного движения, а когда я подошел поближе, она меня оскорбила. - "Меня оскорбила..." Ну, так что же она сказала? - Она сказала: "Убери, говорит, этот фонарь, так его и этак", - говорит. - Ну... - "Слышишь, говорит, старый чурбан, балда? Убери фонарь туда-то и туда-то. Я справлялась с мужчинами почище тебя, такой-сякой болван, той-то сын, чтоб меня так-то и этак-то, если не справлялась". - Я возражаю против такого разговора! - перебила его старуха. - Сама я была не в состоянии слышать, что говорила, а что я говорила не слыхавши, то не показание. Пришлось опять прервать заседание и посовещаться; потом навели справки в какой-то книге и наконец Стабберду разрешили продолжать. Сказать правду, старуха бывала в суде гораздо чаще, чем сами судьи, поэтому им приходилось строго соблюдать порядок судебной процедуры. Наконец Хенчард, послушав еще некоторое время бессвязные разглагольствования Стабберда, нетерпеливо перебил его: - Вот что... довольно с нас этих дурацких "такой-сякой, туда-то и туда-то"! Нечего стесняться. Стабберд, будь мужчиной, говори все слова полностью или замолчи! - Затем он обратился к старухе: - Ну, желаете вы задать ему какие-нибудь вопросы или имеете что-нибудь сказать? - Да, - ответила она, подмигнув, и писарь окунул перо в чернила. - Двадцать лет назад я продавала пшеничную кашу на Уэйдонской ярмарке... - "Двадцать лет назад..." Ну, уж это... Ты, чего доброго, примешься вспоминать о сотворении мира! - проговорил писарь не без язвительности. Но Хенчард широко раскрыл глаза, позабыв о необходимости отличать то, что имеет отношение к сути дела, от того, что не имеет. - В мою палатку вошли мужчина и женщина с ребенком, - продолжала старуха. - Они сели и спросили себе по миске каши. О господи, твоя воля! В ту пору я была более важной шишкой, чем теперь, - неплохо торговала из-под полы и в кашу подливала ром, если кто попросит. И этому мужчине подлила, а потом еще подливала, и еще, и еще, так что он наконец поругался с женой и объявил, что хочет продать ее тому, кто больше даст. Пришел какой-то матрос, и предложил пять гиней, и выложил деньги, и увел ее. А тот мужчина, что продал свою жену таким манером, это вон тот человек, который сидит в большом кресле. Старуха заключила свою речь кивком головы в сторону Хенчарда и скрестила руки. Все воззрились на Хенчарда. Лицо у него было странное, посеревшее, точно присыпанное пеплом. - Нам незачем слушать про вашу жизнь и похождения, - резко заговорил второй судья, нарушая молчание. - Вас спрашивают, можете вы сказать что-нибудь такое, что относится к делу? - А это и относится к делу. Это доказывает, что он не лучше, чем я, и не имеет права заседать тут и судить меня. - Врешь ты все! - сказал писарь. - Придержи язык! - Нет... это правда. - Эти слова произнес Хенчард. - Истинная правда, - проговорил он медленно. - И, клянусь душой, отсюда следует, что я не лучше, чем она! И чтобы избежать малейшего искушения покарать ее слишком строго из мести, судить ее я предоставляю вам. Сенсация в суде была неописуемая. Хенчард встал с кресла и, выйдя из ратуши, прошел сквозь строй людей, стоявших на ступенях подъезда и на улице; народу собралось гораздо больше, чем обычно, так как старая торговка пшеничной кашей таинственно намекнула обитателям переулка, в котором поселилась после своего приезда в город, что ей известно кое-что любопытное об их именитом согражданине мистере Хенчарде и она могла бы порассказать про него, если бы захотела. Это и привело сюда людей. - Почему сегодня столько народу шатается около ратуши? - спросила Люсетта. свою горничную, когда разбор дела закончился. Она встала поздно и только сейчас выглянула в окно. - Ах, сударыня, тут у нас целый переполох из-за мистера Хенчарда. Одна женщина доказала, что он когда-то - еще до того, как стал джентльменом, - продал свою жену за пять гиней в ларьке на ярмарке. Хенчард некогда говорил Люсетте о своей многолетней разлуке с женой, о том, что считает Сьюзен умершей, и тому подобное, но ни разу не рассказывал подробно, почему они расстались. Теперь Люсетта впервые услышала обо всем. Отчаяние исказило черты Люсетты, когда она вспомнила, какое обещание ей пришлось дать вчера вечером. Так вот каков Хенчард! Какая ужасная судьба ждет женщину, решившуюся отдать себя под его покровительство! Днем Люсетта ходила к римскому амфитеатру и в другие места и вернулась только под вечер. Придя домой, она сейчас же сказала Элизабет-Джейн, что решила уехать на несколько дней из дому и пожить на берегу моря - в Порт-Брэди: Кэстербридж такой мрачный. Элизабет, заметив, что она расстроена и даже осунулась, поддержала ее, полагая, что перемена обстановки принесет ей облегчение. Но девушка невольно заподозрила, что мрак, окутавший Кэстербридж (по мнению Люсетты), отчасти объясняется отъездом Фарфрэ. Элизабет проводила подругу в Порт-Брэди и взяла на себя управление "Высоким домом" до ее приезда. Дождь лил беспрерывно; два-три дня она провела в одиночестве, потом зашел Хенчард. Он, видимо, был неприятно удивлен, услышав, что Люсетта уехала, и, хотя в ответ только кивнул головой, притворяясь, будто это ему безразлично, ушел, поглаживая бороду с раздосадованным видом. На следующий день он зашел снова. - Она приехала? - спросил он. - Да. Вернулась сегодня утром, - ответила ему падчерица. - Но ее нет дома. Она ушла гулять по дороге в Порт-Брэди. Вернется под вечер. Хенчард сказал несколько слов, не скрывших его беспокойства и нетерпения, и снова ушел. ГЛАВА XXIX  Как сказала Элизабет-Джейн, в этот час Люсетта быстро шла по дороге в Порт-Брэди. Странно, что для своей послеобеденной прогулки она выбрала ту самую дорогу, по которой всего три часа назад ехала в карете, возвращаясь в Кэстербридж, - странно, если только можно хоть что-нибудь назвать странным в сцеплении событий, каждое из которых вызвано какой-то причиной. День был базарный, суббота, но Фарфрэ на сей раз не стоял за своей стойкой на хлебной бирже. Впрочем, было известно, что он приедет домой вечером, "к воскресенью", как выражались в Кэстербридже. .... Люсетта шла, пока не кончились ряды деревьев, которыми была обсажена эта дорога, так же как и другие большие дороги, ведущие в Кэстербридж. В миле от города ряды деревьев кончились, и здесь она остановилась. Она стояла в ложбине между двумя отлогими возвышенностями, а дорога, все еще сохранявшая то же направление, что и во времена древнего Рима, тянулась прямо, как цепь землемера, и скрывалась из виду за самой дальней грядой. Нигде не было видно ни изгороди, ни дерева, и дорога выделялась на сжатых пшеничных полях, словно полоска, пришитая к развевающемуся одеянию. Невдалеке стоял сарай - единственное строение на всем этом пространстве вплоть до самого горизонта. Люсетта напряженно всматривалась в даль, но на дороге ничто не появлялось - ни единой точки. Она вздохнула: "Дональд!" - и, собравшись уходить, повернулась к городу. Здесь дорога была не совсем безлюдной. По ней шла женщина - Элизабет-Джейн. Как ни грустно было Люсетте в одиночестве, теперь ей как будто стало немного досадно. Зато Элизабет, когда она издали узнала Люсетту, так и просияла. - Мне вдруг почему-то захотелось пойти вам навстречу, - сказала она, улыбаясь. Люсетта собиралась что-то ответить, но неожиданно ее внимание отвлеклось. Справа от нее с большой дорогой соединялась пересекавшая поле проселочная, и по ней брел бык, приближаясь к Элизабет, которая смотрела в другую сторону и потому не видела его. В последней четверти каждого года рогатый скот становился надеждой и грозой жителей Кэстербриджа и его окрестностей, где скотоводством занимались с успехом, достойным времен Авраама. В эти месяцы через город гнали огромные гурты скота для продажи на местном аукционе, и отдельные животные, бродя по дорогам, обращали в бегство женщин и детей, пугая их так, как ничто другое не могло напугать. Впрочем, животные шли бы довольно спокойно, если бы не традиции кэстербриджцев, считавших, что, сопровождая гурты, необходимо испускать пронзительные крики в сочетании с отвратительными ужимками и жестами, размахивать толстыми длинными палками, сзывать отбившихся собак - словом, всячески стараться разъярить злых и нагнать страху на кротких. Нередко хозяин дома, выйдя из гостиной, обнаруживал, что его передняя или коридор битком набиты детьми, няньками, пожилыми женщинами или воспитанницами женской школы, которые оправдывали свое вторжение тем, что "по улице вели быка на продажу". Люсетта и Элизабет опасливо смотрели на быка, а тот бесцельно брел в их сторону. Это было очень крупное животное местной породы, красивой бурой масти, но обезображенное пятнами грязи, испещрявшими его шершавые бока. Рога у него были толстые, с латунными наконечниками; ноздри напоминали вход в туннель под Темзой, который можно увидеть в старинном игрушечном стереоскопе. Между ноздрями в носовой хрящ было продето прочное медное кольцо, запаянное наглухо, и снять его было так же невозможно, как медный ошейник Герти. К кольцу была привязана ясеневая палка около ярда длиной, и бык, мотая головой, размахивал ею, как цепом. Заметив болтающуюся палку, приятельницы испугались не на шутку; они поняли, что перед ними вырвавшийся на волю старый бык, такой дикий, что справиться с ним было нелегко, и погонщик, очевидно, вел его, держа в руке эту палку и при ее помощи увертываясь от его рогов. Путницы огляделись по сторонам в поисках какого-нибудь убежища и решили укрыться в сарае, стоявшем поблизости. Пока они смотрели на быка, он вел себя довольно спокойно, но не успели они повернуться к нему спиной и направиться к сараю, как он тряхнул головой и решил хорошенько напугать их. Беспомощные женщины пустились бежать во весь дух, а бык с решительным видом погнался за ними. Сарай стоял за тинистым, мутным прудиком, и, как во всех таких сараях, в нем было двое ворот, но одни были заперты, а другие открыты и приперты колом; к этим-то воротам и устремились беглянки. В сарае было пусто - после обмолота из него все вывезли, и только в одном конце лежала куча сухого клевера. Элизабет-Джейн сразу сообразила, что нужно делать. - Полезем туда, - воскликнула она. Но еще не успев подбежать к куче клевера, они услышали, что бык быстро перебирается вброд через прудик, и вот спустя секунду он ворвался в сарай, сбив на бегу кол, подпиравший тяжелые ворота; они с грохотом захлопнулись, и все трое оказались взаперти. Женщины бросились в глубину сарая, но бык увидел их и ринулся за ними. Они так ловко увернулись от преследователя, что он налетел на стену как раз в тот миг, когда они были уже на полпути к противоположному концу сарая. Пока он поворачивал свое длинное тело, чтобы снова погнаться за ними, они успели добежать до другого конца, так что погоня продолжалась, и горячее дыхание, вырываясь из ноздрей быка, словно сирокко, обдавало жаром Элизабет и Люсетту, но им никак не удавалось улучить момент и открыть ворота. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы погоня затянулась, но спустя несколько мгновений за воротами послышался шум, отвлекший внимание быка, и на пороге появился человек. Он подбежал к быку и, схватив палку-повод, резко дернул ее вбок, точно хотел оторвать ему голову. Дернул он с такой силой, что толстая твердая шея быка обмякла, как парализованная, а из носа его закапала кровь. Хитроумное изобретение человека - носовое кольцо - одержало победу над импульсивной грубой силой, и животное дрогнуло. В полумраке можно было только различить, что спаситель - человек рослый и решительный. Но вот он подвел быка к воротам, дневной свет упал на его лицо, и приятельницы узнали Хенчарда. Он привязал быка снаружи и вернулся в сарай, чтобы помочь Люсетте, - Элизабет-Джейн он не заметил, так как она влезла на кучу клевера. Люсетта истерически всхлипывала, и Хенчард, взяв ее на руки, понес к воротам. - Вы... спасли меня! - воскликнула она, как только обрела дар слова. - Я отплатил вам за вашу доброту, - отозвался он с нежностью. - Ведь когда-то меня спасли вы. - Как... вышло, что это вы... вы? - спросила она, не слушая его. - Я пошел сюда искать вас. Последние два-три дня я хотел вам кое-что сказать, но вы уехали. Вы не могли бы поговорить со мной сейчас? - Ох... нет! Где Элизабет? - Я здесь! - весело крикнула та и, не дожидаясь, пока Хенчард принесет стремянку, соскользнула с кучи клевера на пол. Все трое медленно пошли по дороге в гору, причем Хенчард одной рукой поддерживал Люсетту, а другой Элизабет-Джейн. Они дошли до перевала и стали спускаться, как вдруг Люсетта, которая уже оправилась от испуга, вспомнила, что уронила в сарае свою муфту. - Я за ней сбегаю, - сказала Элизабет-Джейн. - Мне это ничего не стоит, ведь я не так устала, как вы. И она побежала обратно к сараю, а Люсетта и Хенчард пошли дальше. Элизабет недолго искала муфту, так как в те времена муфты носили немалого размера. Выйдя из сарая, она на минуту остановилась посмотреть на быка; теперь у него был довольно жалкий вид, из носа текла кровь, - быть может, затеяв погоню, он просто хотел пошутить и вовсе не собирался никого забодать, Хенчард приковал его к месту, воткнув привязанную к кольцу палку в дверную петлю и заклинив ее колом. Посмотрев на быка, девушка наконец повернулась, собираясь бежать обратно, как вдруг увидела зеленую с черным двуколку, приближавшуюся с противоположной стороны; двуколкой правил Фарфрэ. Топерь Элизабет стало ясно, почему Люсетта пошла гулять в эту сторону. Дональд увидел Элизабет, подъехал к ней, и она торопливо рассказала ему обо всем. Ей еще не приходилось видеть, чтобы он волновался так сильно, как во время ее рассказа о том, какой страшной опасности подвергалась Люсетта. Он был настолько поглощен мыслями о происшедшем, что, видимо, плохо соображал и даже не помог девушке, когда она взбиралась к нему в двуколку. - Она ушла с мистером Хенчардом, так вы сказали? - спросил он наконец. Да. Он повел ее домой. Сейчас они, наверно, уже почти дошли. - А вы уверены, что она в силах добраться до дому? Элизабет-Джейн была в этом совершенно уверена. - Значит, это ваш отчим спас ее? - Конечно. Фарфрэ пустил лошадь шагом, и девушка поняла почему. Он решил, что сейчас лучше не мешать беседе тех двух. Хенчард спас Люсетту, и дать ей повод при нем выказать предпочтение ему, Фарфрэ, было бы и невеликодушно и неразумно. Они исчерпали тему разговора, и девушка стала стесняться того, что сидит рядом со своим бывшим поклонником; но вскоре впереди показались Хенчард и Люсетта, подходившие к окраине города. Люсетта часто оглядывалась, но Фарфрэ не подгонял лошади. Когда двуколка подъехала к городскому валу, Хенчард и его спутница скрылись из виду в конце улицы; Фарфрэ высадил Элизабет-Джейн, так как она пожелала сойти с двуколки здесь, а сам направился к конюшне, стоявшей на заднем дворе того дома, где он жил. Он вошел в дом через сад и, поднявшись к себе, нашел свои комнаты в полном беспорядке: сундуки его были вынесены на площадку лестницы, а книжный шкаф разобран на три части. Однако это, видимо, не вызвало в нем ни малейшего удивления. - Когда вы все это отправите? - спросил он у хозяйки дома, распоряжавшейся переноской вещей. - Пожалуй, не раньше чем в восемь, сэр, - ответила она. - Ведь мы до сегодняшнего утра не знали, что вы собираетесь переехать, а если бы знали, так все было бы уже готово. - А... ну, ничего, ничего! - весело отозвался Фарфрэ. - Можно и в восемь, только не позже. Ну, довольно вам здесь стоять да разговаривать: чего доброго, и к двенадцати не управитесь. Он вышел через парадный подъезд и пошел по улице. В это время Хенчард и Люсетта вели другого рода разговор. После того как Элизабет отправилась за муфтой, Хенчард, решив объясниться начистоту, взял Люсетту под руку, чему она подчинилась неохотно. - Милая Люсетта, - начал он, - мне очень, очень хотелось видеть вас все эти дни, после нашего последнего свидания! Я думал о том, как я в тот вечер заставил вас дать мне согласие. Вы мне сказали: "Будь я мужчиной, я бы не стала настаивать". Это меня глубоко уязвило. Я понял, что в этом есть доля правды. Я не хочу, чтобы вы стали несчастной из-за меня, а если вы выйдете за меня теперь, вы будете несчастны - это несомненно. Поэтому я согласен отложить свадьбу на неопределенное время... выбросить из головы всякие мысли о ней на год или на два. - Но... но... нельзя ли мне сделать для вас что-нибудь другое? - проговорила Люсетта. - Я вам так благодарна... вы спасли мне жизнь. И ваша любовь для меня все равно что раскаленные уголья! Я теперь состоятельная женщина. Не могу ли я чем-нибудь отплатить вам за вашу доброту... помочь вам в деловом отношении? Хенчард задумался. Этого он, видимо, не ожидал. - Кое-что вы можете сделать, Люсетта, - отозвался он. - Но - в другом роде. - В каком же роде? - спросила она, снова предчувствуя что-то неприятное. - Прежде чем попросить вас об этом, я должен открыть вам один секрет... Вы, может быть, слышали, что мне в этом году не повезло? Я сделал то, чего никогда не делал раньше: начал безрассудно спекулировать и потерпел убыток. Это поставило меня в затруднительное положение. - И вы хотите, чтобы я дала вам денег в долг? - Нет, нет! - воскликнул Хенчард почти сердито. - Я не такой человек, чтобы вымогать деньги у женщины, даже если она мне так близка, как вы. Но вот что вы можете сделать, Люсетта, и это меня спасет. Мой главный кредитор - Гроуэр, и я могу очень тяжело пострадать из-за него, но, если бы он согласился подождать две недели, я бы за это время успел оправиться. Добиться от него отсрочки можно только одним путем: вы должны сказать ему, что вы моя невеста... что мы с вами без особой огласки повенчаемся недели через две... Подождите, вы еще не все выслушали! Вы это скажете, а ему, конечно, и в голову не придет, что на самом деле мы поженимся не скоро. Никто другой об этом знать не будет: вы пойдете со мной к мистеру Гроуэру и позволите мне говорить с вами так, как если бы мы были помолвлены. Мы попросим его сохранить это в тайне. В таком случае он охотно подождет. Спустя две педели я с ним расплачусь и тогда скажу ему, как ни в чем не бывало, что наша свадьба отложена на год или на два. В городе ни одна душа не узнает, как вы мне помогли. Вот чем вы могли бы мне помочь, если действительно хотите. Был тот час, когда, по народному выражению, "день розовеет", иначе говоря, до наступления сумерек оставалось минут пятнадцать, поэтому Хенчард вначале не заметил, как подействовали на Люсетту его слова. - Будь это что-нибудь другое... - начала она, и голос ее был так же сух, как ее губы. - Но ведь это такие пустяки! - горько упрекнул он ее. - Меньше, чем вы мне предложили сами, - это только первый шаг на пути к тому, что вы мне на днях обещали! Я бы и сам сказал ему это, но он мне не поверит. - Я отказываюсь не потому, что не хочу... а потому, что никак не могу, - проговорила она, все больше волнуясь. - Вы играете с огнем! - вспыхнул он. - Вы доведете меня до того, что я силой заставлю вас исполнить ваше обещание немедленно. - Я не могу! - твердила она в отчаянии. - Почему? Ведь всего пять минут назад я освободил вас от обещания выйти за меня замуж в ближайшее время. - Потому что... он был свидетелем. - Свидетелем? Чего? - Я все скажу вам... Но не браните меня, не браните! - Хорошо! Так что же вы хотите сказать? - Он был свидетелем, когда я венчалась... мистер Гроуэр был свидетелем! - Венчались? - Да. С мистером Фарфрэ. О Майкл! Я теперь его жена. Мы повенчались на этой неделе в Порт-Брэди. Здесь этого нельзя было сделать по разным причинам. Мистер Гроуэр был нашим свидетелем, потому что он тогда случайно оказался в Порт-Брэди. Хенчард. остановился, - казалось, его ударили обухом по голове. Его молчание так испугало Люсетту, что она бессвязно залепетала, предлагая ему денег взаймы, чтобы он мог продержаться в течение этих критических двух недель. - Повенчались с ним? - проговорил наконец Хенчард. - О боже, как же это так: повенчались с ним, хотя обещали выйти за меня? - Вот как все случилось, - объяснила она дрожащим голосом и со слезами на глазах. - Не надо... не надо быть жестоким со мной!.. Я так полюбила его, и я боялась, как бы вы не рассказали ему о прошлом... и это мучило меня! А потом, после того как я обещала выйти за вас, до меня дошел слух, что вы... продали свою жену на ярмарке, словно лошадь или корову! Как могла я, узнав об этом, исполнить свое обещание? Нельзя же было, рискуя собой, отдать свою судьбу в ваши руки - я бы унизила себя, если бы приняла вашу фамилию после такого скандала. И я знала, что потеряю Дональда, если он не станет моим теперь же, - ведь вы исполнили бы свою угрозу рассказать ему о нашем знакомстве в прошлом, останься у вас хоть один шанс удержать меня этим путем. Но теперь вы этого не сделаете, правда, Майкл, - ведь теперь уже поздно нас разлучать. Пока они разговаривали, на колокольне церкви святого Петра зазвонили во все колокола, а на улице вдруг загремел городской оркестр, который славился тем, что не жалел барабанных палочек. - Так, значит, вот почему они устроили такой содом? - сказал Хенчард. - Да... вероятно, он уже рассказал об этом в городе, а может быть, и мистер Гроуэр рассказал... Можно мне сейчас проститься с вами? Мой... он сегодня задержался в Порт-Брэди и послал меня вперед; я уехала на несколько часов раньше него. - Выходит, я сегодня спас жизнь его жене! - Да... и он будет вечно благодарен вам. - Очень приятно... Эх вы, фальшивая вы женщина! - вспыхнул Хенчард. - Ведь вы дали обещание мне! - Да, да! Но вы меня принудили, и я тогда не все знала о вашем прошлом... - Зато я теперь накажу вас по заслугам! Одно лишь слово этому вашему новоиспеченному муженьку о том, как вы за иной ухаживали, - и все ваше драгоценное счастье разлетится вдребезги! - Майкл... пожалейте меня, будьте великодушны! - Вы не заслуживаете жалости! Раньше заслуживали, а теперь нет! - Я помогу вам расплатиться с долгами. - Получать пособие от жены Фарфрэ... этого только недоставало! Уходите... а не то я скажу еще что-нибудь похуже. Ступайте домой! Она скрылась за деревьями Южной аллеи в ту минуту, когда оркестр вышел из-за угла, пробуждая в каждом камне отзвуки музыки, гремевшей в ознаменование ее счастья. Не обращая ни на что внимания, Люсетта побежала по переулку и, никем не замеченная, добралась до дома. ГЛАВА XXX  То, что говорил Фарфрэ своей квартирной хозяйке, относилось к перевозке его сундуков и других вещей из его прежней квартиры в дом Люсетты. Работа была нетрудная, но подвигалась она медленно, потому что хозяйка то и дело громко выражала удивление по поводу события, о котором ее кратко известили письмом всего несколько часов назад. В последнюю минуту перед отъездом молодоженов из Порт-Брэди Фарфрэ, как Джона Гилпина, задержали выгодные для него клиенты, а он был не такой человек, чтобы пренебрегать ими даже в теперешних исключительных обстоятельствах. Кроме того, было удобнее, чтобы Люсетта первая вернулась домой. Никто еще не знал о том, что произошло, и лучше было ей самой сообщить новость своим домочадцам и распорядиться переселением супруга в ее дом. Поэтому Фарфрэ отправил в наемной карете свою молодую жену, повенчанную с ним всего два дня назад, а сам направился к стоявшим в нескольких милях от города скирдам пшеницы и ячменя, сказав Люсетте, в котором часу его можно ожидать вечером. Вот почему она пошла встречать мужа после четырехчасовой разлуки. Расставшись с Хенчардом, она с большим трудом заставила себя успокоиться, и, когда Дональд пришел в "Высокий дом" из своей бывшей квартиры, она была готова принять его. Ей помогло в этом одно очень важное обстоятельство: будь что будет, думала она, а все-таки теперь он принадлежит ей. Через полчаса после ее прихода вошел он, и она встретила его с таким радостным облегчением, какого не испытала бы даже после целого месяца разлуки, проведенного им среди опасностей. - Я еще кое-чего не сделала, хотя это очень важно... - продолжала она серьезным тоном, когда кончила рассказ о происшествии с быком. - Я не сказала моей милой Элизабет-Джейн о том, что мы поженились. - А, ты еще не говорила ей? - отозвался он задумчиво. - Я подвез ее от сарая до города, но я ей тоже ничего не сказал, полагая, что она, может быть, уже слышала об этом в городе, но не решается поздравить меня из застенчивости. - Вряд ли она об этом слышала. Впрочем, я сейчас пойду к ней и узнаю. И вот еще что, Дональд, ты не возражаешь против того, чтобы она по-прежнему жила у нас? Она такая спокойная и непритязательная. - Нет, конечно, не возражаю... - ответил Фарфрэ чуть-чуть нерешительно. - Но я не знаю, захочет ли она сама. - Конечно, захочет! - горячо проговорила Люсетта. - Я уверена, что захочет. Кроме того, ей, бедняжке, больше негде жить. Фарфрэ посмотрел на жену и понял, что она и не подозревает о тайне своей более сдержанной приятельницы. И он еще больше полюбил ее за эту слепоту. - Устраивай все, как тебе хочется, - отозвался он. - Ведь это я вошел к тебе в дом, а не ты ко мне. - Пойду скорей поговорю с нею, - сказала Люсетта. Она пошла наверх, в спальню Элизабет-Джейн; девушка уже сняла пальто и шляпу и отдыхала с книгой в руках. Люсетта сразу же догадалась, что она еще ничего не знает. - Я решила пока не идти к вам вниз, мисс Темплмэн, - простодушно сказала девушка. - Я хотела было пойти спросить вас, оправились ли вы от испуга, но узнала, что у вас гость. Интересно, почему это звонят в колокола? И оркестр играет. Очевидно, празднуют чью-то свадьбу... или это они репетируют, готовясь к рождеству? Люсетта рассеянно ответила: "Да", - и, усевшись рядом с Элизабет-Джейн, посмотрела на нее, как бы обдумывая, с чего начать. - Какая вы нелюдимая, - проговорила она немного погодя, - никогда не знаете, что делается вокруг, чем живо интересуются и о чем говорят в народе повсюду. Надо бы вам больше выходить на люди и болтать, как другие женщины, тогда вам не пришлось бы задавать мне этот вопрос. Так вот, я хочу сообщить вам кое-что. Элизабет-Джейн сказала, что она очень рада, и приготовилась слушать. - Придется мне начать издалека, - проговорила Люсетта, чувствуя, что ей с каждым словом все труднее и труднее рассказывать о себе этой сидящей рядом с нею задумчивой девушке. - Помните, я как-то говорила вам о женщине, которой пришлось решать трудный вопрос нравственного порядка... о ее первом поклоннике и втором поклоннике? - И она в нескольких фразах кратко повторила рассказанную ею историю. - О да... помню; это история вашей подруги, - сухо отозвалась Элизабет-Джейн, всматриваясь в глаза Люсетты, словно затем, чтобы узнать, какого они цвета. - Два поклонника - прежний и новый; она хотела выйти замуж за второго, хотя сознавала, "что должна выйти за первого, словом, точь-в-точь как апостол Павел: не сотворила добра, которое хотела сотворить, и причинила зло, которого не хотела причинять. - Вовсе нет! Нельзя сказать, что она причинила зло! - торопливо перебила ее Люсетта. - Но вы же говорили, что она, или, лучше сказать, вы сами, - возразила Элизабет, сбрасывая маску, - были обязаны по долгу чести и совести выйти за первого? Поняв, что ее видят насквозь, Люсетта покраснела, потом побледнела и в тревоге спросила: - Вы никому про это не скажете, правда, Элизабет-Джейн? - Конечно, нет, если вы этого не хотите. - Так я должна вам объяснить, что дело гораздо сложнее, хуже, чем могло показаться по моему рассказу. С тем первый человеком у меня создались странные отношения, и мы понимали, что нам надо пожениться, потому что о нас начали говорить. Он считал себя вдовцом. Он много лет ничего не знал о своей первой жене. Но жена вернулась, и мы расстались. Теперь она умерла, и вот он снова начинает ухаживать за мной и говорит, что "теперь мы исполним свое желание". Но, Элизабет-Джейн, это уже совсем новые отношения: возвращение той, другой женщины освободило меня от всех обетов. - А разве вы на этих днях не дали ему обещания снова? - спросила девушка. Она угадала, кто был "первым поклонником". - Это обещание меня заставили дать под угрозой. - Да, верно. Но мне кажется, если женщина однажды связала с кем-то свою жизнь, да еще при столь несчастливых обстоятельствах, как это было у вас, она, при первой возможности, должна стать женой этого человека, хотя бы и не она была виновата в том, что произошло. Лицо у Люсетты потемнело. - Он оказался таким человеком, что за него страшно выходить замуж, - попыталась она оправдаться. - Действительно страшно! И я узнала это лишь после того, как снова дала ему согласие. - В таком случае остается только один честный путь. Вы вовсе не должны выходить замуж. - Но подумайте хорошенько! Поймите... - В этом я убеждена, - жестко перебила ее подруга. - Я правильно угадала, кто этот человек. Это мой отец, и, повторяю, вашим мужем должен быть или он, или никто. Всякое уклонение от общепринятых норм поведения действовало на Элизабет-Джейн, словно красная тряпка на быка. В ее стремлении к добронравию было даже что-то чуть ли не порочное. Она уже познала горе из-за прошлого своей матери, и потому малейшее нарушение обычаев и приличий приводило ее в такой ужас, о каком и понятия не имеют те, чьего имени не коснулось подозрение. - Вы должны или выйти замуж за мистера Хенчарда, или остаться незамужней, но ни в коем случае не должны выходить за другого человека! - продолжала она, и губы ее задрожали от кипевших в ней двух страстей. - Я с этим не согласна! - воскликнула Люсетта страстно. - Согласны или нет, так должно быть! Люсетта правой рукой прикрыла глаза, словно у нее уже не хватало сил оправдываться, а левую протянула Элизабет-Джейн. - Как, значит, вы все-таки вышли за него! - радостно воскликнула девушка, бросив взгляд на пальцы Люсетты, и вскочила с места. - Когда же это? Зачем вы меня так дразнили, вместо того чтобы сказать правду? Это замужество делает вам честь! Когда-то, очевидно под пьяную руку, он нехорошо поступил с моей матерью. И, что правда, то правда, он иногда бывает суров. Но вы будете властвовать над ним безраздельно, в этом я уверена, ведь вы такая красивая, богатая, образованная. Он будет вас обожать, и мы все трое будем счастливы вместе! - О моя Элизабет-Джейн! - горестно вскричала Люсетта. - Я обвенчалась с другим! Я была в таком отчаянии, так боялась, что меня принудят поступить иначе... так боялась, что все обнаружится и это убьет его любовь ко мне... и вот я решила: будь что будет, но я обвенчаюсь с ним немедленно и любой ценой куплю хоть неделю счастья! - Вы... вышли... замуж за мистера Фарфрэ! - воскликнула Элизабет-Джейн в негодовании. Люсетта кивнула. Она уже оправилась от смущения. - Вот почему звонят в колокола, - сказала она. - Мой муж уже тут, внизу. Он будет жить здесь, пока мы не найдем более удобного дома, и я сказала ему, что хочу, чтобы вы продолжали жить у меня. - Позвольте мне самой подумать обо всем этом, - быстро ответила девушка, с большим самообладанием подавляя смятение чувств. - Пожалуйста. Я уверена, что нам будет очень хорошо всем вместе. Люсетта, сойдя вниз, к Дональду, заметила, что он уже чувствует себя здесь совсем как дома, и какое-то смутное беспокойство