котором должен был снова обосноваться ее муж, если только сразу не уехал обратно. Выбравшись из лесной чащи, стеснившей хижину Уинтерборна, она заметила, что сырой ночной воздух был светел, несмотря на сплошной покров туч; значит, поверх него в небе плыл нарастающий месяц. Ясно белели в темноте нижние и верхние ворота и белые шары на столбах; лужи, оставленные дождем, и полные воды колеи холодно поблескивали, как безжизненный взгляд мертвеца. Войдя во двор через нижние ворота, Грейс устремилась к тому крылу, которое после замужества принадлежало ей; и остановилась у окна спальни Фитцпирса. Грейс глянула на темное стекло, за которым, возможно, почивал сейчас ее супруг, и мужество ее поколебалось. - Вот сейчас я выдам свое присутствие человеку, который причинил мне столько мук, - прошептала Грейс, прижимая руку к груди. - Увы! Доктор Джонс живет отсюда за много миль, а Джайлс, наверное, умирает. Что же еще мне остается делать? Вся в поту не от быстрой ходьбы, а от горьких мыслей и опасений, Грейс подняла с земли камешек, бросила в окно и стала ждать. На двери по-прежнему висел колокольчик, который повесили, когда Фитцпирс водворился здесь, но им уже давно никто не пользовался, - с тех пор, как практика Фитцпирса сошла на нет, а сам он пребывал в бегах, и Грейс не решилась дернуть веревочку. Кто бы ни спал сейчас в спальне ее мужа, но он услыхал легкий удар камешка о стекло. Окно почти тотчас приоткрылось, и голос, который Грейс сразу узнала, спросил: "В чем дело?" - Доктор, - проговорила она, изменив голос, чтобы не выдать себя. - В маленькой хижине по дороге в Делборо лежит тяжело больной человек. Ему срочно нужен врач. Ради бога, помогите ему! - Сейчас же иду! В ответе Фитцпирса, неожиданно для Грейс, прозвучали удивление, готовность и даже радость. Чувства эти были вызваны тем, что ночной вызов к больному означал возвращение к привычному делу, а это было так необходимо Фитцпирсу, который в порыве раскаяния покинул стезю ошибок и заблуждений, а дома нашел потухший очаг. Как хотел он сейчас достойной, полной труда жизнью загладить прошлое. Если бы первый вызов по возвращении был к больной кошке или собаке, он бы, кажется, и тогда не отказался пойти. - Вы знаете туда дорогу? - спросила она. - Да, - ответил он. - Маленькая хижина по дороге в Делборо, - повторила она. - Только быстрее. - Да, да, - ответил Фитцпирс. Грейс секунды больше не задерживалась. Она вышла через белые ворота, не затворив их, и поспешила к Уинтерборну. Значит, муж ее опять живет в доме отца. Как ему удалось помириться со стариком, на каких условиях был заключен мир - об этом она могла только гадать. Но то, что соглашение было достигнуто, сомневаться не приходилось. Как ни важен был для нее этот вопрос, другой, более важный, заслонял его, и она почти бежала в глубь леса петляющими тропами. Тем временем Фитцпирс собирался в путь. Какое-то странное, неясное предчувствие волновало его. Услыхав первое слово, произнесенное Грейс, он не узнал ее и ничего не заподозрил, но следующие слова насторожили его; голос женщины за окном поразительно напоминал голос жены. Но это не могла быть Грейс; он знал, что она гостит у подруги, чтобы исподволь подготовить себя к примирению. Фитцпирс был сейчас в таком покаянном состоянии духа, что, услыхав причину отсутствия Грейс, и подумать не смел поехать за ней, чтобы лишний раз не вызвать ее неудовольствия. Он не знал, в каком состоянии и в какой поспешности бежала она из дому: никто из домашних не сказал ему. Мелбери, испуганный и встревоженный этим отчаянным шагом дочери, по зрелом размышлении решил оставить ее в покое. Хотя он был недоволен таким непослушанием, но чувства ее понимал; к тому же драматический ход событий, последовавший за его вмешательством, научил его воздерживаться от крутых мер. Он молил бога, чтобы никакая опасность не встретилась ей на пути в Шертон, а затем в Эксбери, если она действительно отправилась туда. Он даже не стал наводить справок, что можно было бы ожидать ввиду столь скоропалительного бегства дочери. Случись такое полгода назад, он непременно начал бы самое тщательное расследование. Вот в каком настроении был Мелбери, когда молчаливо согласился принять зятя обратно в дом. Мужчины ни разу не видели друг друга, посредничала между ними жена лесоторговца, что очень облегчило Фитцпирсу возвращение под некогда столь гостеприимный кров. Декорум был соблюден, никто ни о чем не спрашивал. Фитцпирс вернулся, готовый во всем покаяться; что было причиной такого перерождения, об этом будет сказано позже; но случайным оно не было. Услыхав в полночь голос, призывавший его к постели умирающего, он стал немедленно собираться, чтобы как можно лучше выполнить свой долг, стараясь не шуметь и не делать переполоха. Поэтому он не стал будить конюха, чтобы оседлали лошадь или подали двуколку, а отправился в лес к одинокой хижине пешком, следом за Грейс. ГЛАВА XLIII  Грейс вошла в хижину, сбросила шляпку и пальто и приблизилась к постели несчастного Уинтерборна. Он опять что-то быстро, быстро бормотал, а руки его стали холодные, как лед. Увидав Уинтерборна, Грейс снова ощутила ужас, который отпустил было ее, пока она ходила в Хинток. Неужели Джайлс действительно умирает? Она опять обмыла ему лицо, поцеловала, позабыв все на свете, - перед ней был человек, любивший ее, как не могут любить сорок тысяч братьев, пожертвовавший собой ради ее удобства, дороживший как зеницей ока ее добрым именем. За окном послышались быстрые, легкие шаги: она знала, кто это шел сюда. Грейс сидела на краешке кровати у стены, держа в своих руках руку Джайлса, так что, когда ее муж вошел, она оказалась к нему лицом, а распростертый на постели Джайлс между ними. Фитцпирс, как громом пораженный, остановился на пороге, видя перед собой только Грейс. Медленно перевел он взгляд на больного, чтобы узнать, кто это. Хотя отвращение Грейс к мужу было так велико, что, узнав о его возвращении, она бежала из дому как от чумы, в эту минуту в ее отношении к нему не осталось ничего личного. Вздох облегчения вырвался из груди Грейс - так обрадовал ее приход врача, а то, что этот врач был ее мужем, кануло в глубины подсознания. Высокая, святая цель затмила все. - Он умирает? Есть хоть какая-нибудь надежда? - Грейс! - прошептал Фитцпирс, вложив в одно это слово страстную мольбу о прощении. Как завороженный, смотрел он на представившуюся его взгляду картину не столько из-за ее сюжета, хотя сам по себе он был весьма занимателен для человека, считавшегося мужем добровольной сиделки у постели умирающего, сколько из-за того, что на память ему тотчас пришла другая сцена, в которой роль больного играл он, а сиделкой была Фелис Чармонд. - Он в опасности? Вы сможете помочь ему? - опять спросила она. Фитцпирс, поборов себя, подошел ближе и оглядел больного, даже не присев к нему. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это конец. Он перевел глаза на Грейс, взвешивая, как она примет роковое известие. - Он умирает, - с сухой категоричностью проговорил он. - Что? - воскликнула Грейс. - Ни я, и никто в целом свете не может больше помочь ему. Это агония. Конечности уже холодеют. Он не отводил взгляда от Грейс; Уинтерборн не представлял больше для него интереса, ни профессионального, ни любого иного. - Этого не может быть! Еще неделю назад он был совсем здоров. - Думаю, что не совсем. Мне кажется, у него то, что называется рецидивом. Он, видимо, переболел какой-то тяжелой болезнью, возможно, тифозной лихорадкой; причем неважно когда: полгода назад или совсем недавно. - Да, он болел прошлой зимой. Вы правы. И, значит, он уже был болен, когда я пришла сюда. Нечего было больше ни делать, ни говорить. Грейс, поникнув, сидела на кончике кровати, Фитцпирс опустился на стул. Так они сидели в молчании, Грейс ни разу не взглянула на мужа и не подумала о нем. Время от времени он привычно отдавал распоряжения, чтобы уменьшить страдания умирающего, Грейс покорно, почти не понимая, что делает, исполняла, что ей было сказано, а в свободную минутку наклонялась над бесчувственным телом Джайлса, обливая его слезами. Уинтерборн так и не пришел в себя; Грейс скоро и сама увидела, что он умирает. Менее чем через час агония окончилась; наступила величественная минута покоя; боли прекратились, дыхание стало легким, и Джайлс тихо почил. Фитцпирс нарушил молчание. - Ты давно здесь живешь? - спросил он. Грейс была потрясена несправедливостью утраты; она проклинала людей... небо. - Да. А по какому праву вы спрашиваете меня об этом? - проговорила она как во сне. - Не думай, я не претендую на какие-нибудь права, - печально проговорил Фитцпирс. - Ты вольна делать и говорить, что хочешь. Я заслужил твое презрение: я негодяй, и я недостоин даже твоего мизинца. Но, каков ни есть, я вернулся и задаю тебе этот вопрос, потому что ты мне отнюдь не безразлична. - Он был все для меня! - воскликнула Грейс, едва слыша, что говорит муж; и, опустив благоговейную руку на веки почившего, долгое время не отнимала ее, а поглаживала легким прикосновением ресницы, точно гладила птичку. Фитцпирс наблюдал за ней, потом оглядел комнату и обратил внимание на кое-какие вещи, которые Грейс принесла из дома. - Грейс, - сказал он, - я испил чашу унижений до дна. Я вернулся, раз ты не захотела уехать со мной отсюда, опять поселился в доме твоего отца, хотя мне это дорого стоило; я все вынес, не ища снисхождения, потому что знал, что я виноват. Но неужели меня ждет еще большее унижение? Ты сказала, что все это время была в этой хижине с ним, что он для тебя все. Должен ли я сделать отсюда самый последний и такой страшный для меня вывод? Какой мужчина и какая женщина (особенно женщина) откажется от удовольствия отплатить обидчику той же монетой? Это была первая и единственная возможность для Грейс отомстить мужу за все унижения, которые она с такой кротостью переносила. - Да, - ответила она. Было в ее тонкой душевной организации что-то такое, отчего она, произнеся это слово, счастливо затрепетала от гордости. Но уже в следующую минуту после того, как она возвела на себя такую чудовищную ложь, она стала жалеть о сказанном. Лицо ее мужа сделалось белым как стена, против которой он сидел. Казалось, все, чем он еще жил и на что надеялся, было в один миг отнято у него. Он не двинулся с места, а только до побеления сжал губы, стараясь сдержать себя. Ему это удалось, но Грейс все-таки заметила, что удар оказался гораздо сильнее, чем она предполагала. Фитцпирс посмотрел на Уинтерборна. - Не удивительно ли, - сказал он, едва выговаривая слова, точно ему не хватало дыхания, - что и она, бывшая для меня тем, чем он был для тебя, умерла тоже. - Умерла, она умерла? - воскликнула Грейс. - Да, Фелис Чармонд там же сейчас, где этот молодой человек. - Нет, нет, только не там! - вспыхнула Грейс. - И я приехал сюда, чтобы помириться с тобой, но... Фитцпирс поднялся на ноги и, повесив голову, как человек, в душе которого надежда внезапно сменилась отчаянием, медленно пошел к двери. На пороге он еще раз взглянул на нее. Грейс все так же сидела, нагнувшись над Уинтерборном, приблизив к нему лицо. < - Ты целовала его во время болезни? - спросил он. - Да. - А во время приступов? - Да. - В губы? - Да. - Тогда ты должна как можно скорее накапать в воду несколько капель из этого пузырька и выпить. Он вынул из кармана маленький пузырек, вернулся в комнату и протянул его Грейс. Грейс покачала головой. - Если ты не сделаешь этого, все может кончиться очень плохо. - Пусть. Я хочу умереть. - Я ставлю пузырек сюда, - сказал Фитцпирс, ставя лекарство на полку. - Я предупредил тебя. По крайней мере, этого греха не будет на моей совести. Я ухожу и пришлю кого-нибудь за тобой. Твой отец не знает, что ты здесь? Вероятно, я должен сообщить ему это? - Конечно! Фитцпирс затворил за собой дверь, и скоро его шаги слились с тишиной, царившей над этим печальным местом. Грейс опустилась на колени; она плакала и молилась, не замечая времени; потом встала, накрыла простыней лицо Джайлеа и пошла к двери, где недавно стоял ее муж. Она прислушалась, не идет ли кто, но ухо ее уловило только слабое похрустывание сухих листьев, примятых подошвами Фитцпирса, которые медленно принимали прежнее положение. Грейе вспомнила, что Фитцпирс сильно изменился внешне, его всегда одухотворенное, интеллигентное лицо стало тоньше, и в нем появилось то особое выражение достоинства, которое приобретается страданием, Грейс вернулась к изголовью Уинтерборна; размышления ее были нарушены звуком шагов за окном; раскрылась дверь: кто-то вошел в комнату и остановился в ногах кровати. - Марти! - прошептала Грейс. - Да, я все знаю, - проговорила Марти; ее нельзя было узнать, она походила на старуху - так поразила ее смерть Уинтерборна. - Он умер из-за меня! - с трудом проговорила Грейс. Марти по-своему поняла эти ее слова. - Он никому теперь не принадлежит, - сказала она, - красавица Грейс и дурнушка Марти - все для него сейчас одно. Я пришла, чтобы помочь вам, мадам. Он ни разу, когда был жив, не подумал обо мне, зато вас очень любил. Но теперь его чувства ко мне и к вам сравнялись. - Не надо, не надо, Марти! Марти ничего не прибавила больше, а встала на колени по другую сторону постели. - Ты встретила моего му... мистера Фитцпирса? - Нет. - Тогда, что же тебя привело сюда? - Я иногда хожу мимо. В это время года я работаю на самом дальнем участке. Я иду туда к четырем часам утра, чтобы пораньше затопить печь. И в этот час я часто прохожу здесь. Грейс быстро взглянула на нее. - Ты, значит, знала, что я живу в этой хижине? - Да, мадам. - А ты никому не рассказывала об этом? - Нет. Я знала, что вы живете здесь, что он вам отдал свою хижину, а сам ушел. - А знала ли ты, куда он ушел? - Нет, этого я не знала. В Делборо, наверное. - Нет, Марти, нет. Ах, если бы он ушел туда. Он тогда был бы... был бы... Слезы душили ее, и она отвернулась. Увидев на окне книжку, Грейс взяла ее. - Это, Марти, псалтырь. Он не был таким уж религиозным, но был чист сердцем и благороден душой. Давай почитаем псалтырь вместе. - Да, конечно, я буду очень рада. Грейс открыла тоненькую коричневую книжку, которую бедняга Джайлс держал главным образом затем, чтобы править о ее кожаный переплет перочинный нож. Грейс начала читать глубоким, выразительным голосом, необычным для женского чтения в таких обстоятельствах. - Я хочу помолиться теперь за упокой его души, - сказала Марти, когда они кончили читать. - И я бы тоже хотела, да ведь это нельзя. - Почему? Ведь никто не узнает. Довод был неопровержимый, тем более что Грейс мучила совесть за то небрежение, с каким она относилась к живому Уинтерборну; тихие, нежные голоса двух женщин слились и наполнили маленькую узкую комнатку молитвенным бормотанием, которое вполне мог бы одобрить кальвинист. Только они кончили, как снаружи послышались шаги и голоса; Грейс узнала голос отца. Она встала и вышла из дому; было еще совсем темно, только полуоткрытая дверь бросала немного света. В этой полосе света стоял Мелбери со своей женой. - Я не упрекаю тебя, Грейс, ни в чем, - сказал он незнакомым голосом, от которого на Грейс повеяло отчуждением. - То, что ты сделала, уйдя к нему, и то, что падет теперь на тебя и на нас, не оплачешь никакими слезами, не искупишь никакой ценой. Возможно, я сам толкнул тебя на это. Но мне очень больно, очень горько, и я потрясен! Мне нечего больше тебе сказать, Грейс. Не отвечая, Грейс повернулась и исчезла в хижине. - Марти, - сказала она, - я не могу смотреть в глаза отцу до тех пор, пока он не узнает правды. Поди и расскажи ему то, что ты сказала мне... то, что ты видела своими глазами... что он оставил здесь меня одну, а сам ушел. Грейс села на стул, закрыв ладонями лицо; Марти ушла и через несколько минут вернулась. Тогда Грейс поднялась со стула и, выйдя к отцу, спросила его, говорил ли он с Марти. - Да, - ответил Мелбери. - Теперь ты знаешь все, как было на самом деле. Пусть мой муж думает самое худшее, но не ты. - Да, теперь я все знаю. Ты поступила необдуманно, очертя голову, но в этом и вся твоя провинность. Прости меня, Грейс, что я заподозрил тебя в худшем. Я должен был больше доверять тебе. И я надеюсь, ты сейчас же вернешься со мной под кров, который прежде был для тебя родным. - Нет. Я останусь с ним. И не беспокойся обо мне больше. Воспоминание о тех удивительных, трогательных и нежных отношениях, совсем недавно связывающих Грейс и Уинтерборна и родившихся в значительной степени при помощи самого Мелбери, увлеченного исполнением заветного плана, это воспоминание не могло не смягчить его вполне естественного негодования, вызванного поведением Грейс в последние дни. - Дела наши плохи, дочь моя, - сказал он. - Так зачем же делать все, чтобы еще ухудшить их? Какаячпольза Джайлсу от того, что ты с ним останешься? Видишь, я ни о чем тебя не спрашиваю. Ни о том, почему ты решила прийти именно сюда; ни о том, что бы ты стала делать, если бы он остался жив; впрочем, я верю, что плохого ты бы не сделала. Я потерял над тобой всякую власть. И я никого в этом не виню. Скажу только, что, вернувшись домой, ты ничем не обидишь его, а себя спасешь от большого срама. - Я ничего не боюсь. - Если ты не думаешь о себе, то подумай хотя бы обо мне и о миссис Мелбери. Никто, кроме домашних, не знает, что ты уходила из дому. Ты, видно, хочешь из простого упрямства свести седины мои в гроб? - Если бы только мой муж... - начала Грейс, которую слова отца немного образумили. - Я не хочу его видеть. Как может женщина, которой противно быть игрушкой в руках мужчины, забыть то, что было? - Он не останется у нас и секунды, узнав, что ты не возвращаешься из-за него. - А ты и этом уверен, отец? - Мы встретили его, когда шли сюда, и он сам сказал, - вмешалась миссис Мелбери. - Он был очень, очень расстроен. - Он сказал ей, когда вернулся из леса, что будет ждать, пока время и чувство долга сделают свое и ты простишь его, - сказал Мелбери. - Так ведь он сказал, Люси? - Да. Сказал, что не будет искать твоего общества, пока ты сама не позовешь, его, - прибавила миссис Мелбери. Эта неожиданная покорность Фитцпирса пришлась по душе Грейс, и, хотя она по-прежнему не хотела его видеть, она пожалела, что не сдержалась и сказала ему в отместку такое, от чего он вряд ли будет теперь искать с ней встречи. Грейс больше не отказывалась вернуться домой; войдя со стариками в хижину, она бросила последний прощальный взгляд на Джайлса и стала собирать свои вещи. Тем временем подоспели две женщины, которых Мелбери позвал убрать покойника, а следом за ними вошел Кридл. - Простите меня, мистер Мелбери, не могу справиться с собой, - сказал он. - Я не видел его с вечера четверга и все думал, куда он запропастился. Я ждал, что он вот-вот придет и велит мне мыть бочки для сидра, а он вон что... А я ведь знал его, когда он еще под стол пешком ходил; и отца его знал. Прервался род. И какой! Много ли у нас в Хинтоке хороших людей-то? Раз-два и обчелся. То-то и жалко его так! А когда выйдет срок и косточки Кридла закопают в сырую землю, некому будет всплакнуть о нем! Мелбери с женой и Грейс отправились наконец домой; Кридл с Марти остались в хижине. Отец и дочь шли молча. Бледная синева рассвета и стынущие краски неба отражались в озябшем, не просохшем еще от слез лице Грейс. Весь лес, казалось, стал обиталищем смерти, точно утрата коснулась каждого куста, каждого дерева. Уинтерборна не было больше среди живых; а молодые деревца, посаженные им, о которых он, бывало, с такой прозорливостью говорил, что уйдет раньше, чем они, тянулись вверх, цепко впустив в землю корни, которые он направил расти своей искусной, легкой рукой. - Одно, что примирило нас с возвращением твоего мужа, - начал наконец Мелбери, - это смерть миссис Чармонд. - Да, я знаю, - откликнулась Грейс, вспомнив сказанное Фитцпирсом. - Он рассказал мне об этом. - А он рассказал тебе, как она умерла? Смерть ее была не такой, как смерть Джайлса. Ее застрелил человек, добивавшийся ее любви. Это случилось в Германии, несчастный тут же и себе пустил пулю в лоб. Американец из Южной Каролины, человек горячего нрава, он и сюда приезжал, ездил за ней по пятам по всему белу свету. Вот как окончилась жизнь блестящей красавицы миссис Чармонд; когда-то мы, можно сказать, были друзья; но у тебя с ней дружбы никогда не было. - Я давно простила ее, - рассеянно проговорила Грейс. - Тебе обо всем этом рассказал Эдрид? - Нет; он оставил на столе в прихожей лондонскую газету, где все это сообщалось, сложенную так, что нельзя было не прочесть. Думаю, в шертонской газете печальное известие тоже скоро появится. Для Фитцпирса это было тем большим ударом, что он незадолго до того с ней поссорился и уехал. Он сам рассказал об этом Люси, поэтому имя его и не упоминалось в газете. И представь себе, причиной разрыва была та, что осталась сейчас в лесу с Джайлсом. - Марти? - Грейс говорила, едва сознавая, что говорит. Ибо, хотя история, излагаемая Мелбери, касалась ее очень близко, она сейчас меньше всего могла обо всем этом думать. - Да, Марти Саут, - продолжал Мелбери, стараясь как-то отвлечь мысли Грейс от печального предмета. - Перед тем как уехать отсюда, он получил от Марти письмо, но забыл о нем и долго носил его в кармане. Так случилось, что он обнаружил его в присутствии миссис Чармонд и прочитал вслух. В письме этом содержалось что-то очень неприятное для миссис Чармонд. Последовала ссора, затем разрыв. Миссис Чармонд встретила свою смерть, как раз когда спешила вдогонку за Фитцпирсом, чтобы помириться. Мелбери не знал главной детали, послужившей причиной ссоры: в письме Марти речь шла о том, что не все прелести красавицы Фелис были ее собственные; кое-что ей приходилось заимствовать. Наконец-то пуля попала в цель. Между Фитцпирсом и миссис Чармонд произошла сцена, как бывает, когда женщина позорит другую в присутствии мужчины. Правда, самой Марти не было; обвинение в украшательстве накладными локонами было прочитано самим Фитцпирсом прямо в лицо миссис Чармонд, и читалось оно в том насмешливо-ироническом тоне, какой появляется у мужчины, когда ситуация начинает его раздражать, и "восторги любви", по словам Джорджа Герберта, "становятся пресными". Сколько раз он нежно ласкал эти фальшивые локоны, не зная, что они принадлежат другой; открытие было так неожиданно, что Фитцпирс, в общем человек великодушный, не мог удержаться от саркастической усмешки. Так все началось, а концом была трагедия. Фитцпирс уехал в спешке, Фелис бросилась за ним на станцию, но поезд уже ушел; она села на следующий, и в Гамбурге, ища его, встретила его соперника; тот начал укорять ее, вспыхнула ссора, кончившаяся смертью обоих. Об этом роковом повороте событий Фитцпирс узнал из газетного сообщения, в котором, к счастью для него, ни слова не было сказано о последнем друге злосчастной леди; не всплыло его имя и на следствии; смерть обоих объяснили крупным проигрышем в рулетку, хотя ни тот, ни другая, как было известно, близко не подходили к игорному заведению. Мелбери с дочерью подошли к дому, не встретив ни одной живой души, если не считать белки, которая увидела их, но не бросилась вверх по дереву, а, защелкав от досады, что потеряла вкусный каштан, прыгнула на длинных задних лапках вниз и стала искать его на земле. Когда за деревьями стали видны крыша и трубы родного дома, Грейс замедлила шаг. - Вы должны ясно понимать, - сказала она, обращаясь к своей мачехе, чувствуя, что мужество покидает ее, - что я возвращаюсь домой только при том условии, что он сейчас же уедет. Не могли бы вы передать ему это, чтобы не было никаких недоразумений? Миссис Мелбери, которая неоднократно беседовала с Фитцпирсом с глазу на глаз, заверила Грейс, что беспокоиться ей нечего и что самое позднее к вечеру мужа ее в Хинтоке и духу не будет. Только после этих слов миссис Мелбери Грейс вступила в отцовское крыло дома и, ко всему безразличная, села в гостиной, поджидая возвращения мачехи, которая пошла переговорить с Фитцпирсом. Такое беспрекословное послушание доктора делало ему честь. Не успела миссис Мелбери вернуться в гостиную, а он уже шагал по двору к воротам с саквояжем в руках, хорошо видимый сидевшей у окна Грейс в набирающем силу дневном свете. Проходя сквозь ворота, он обернулся. Каминный огонь, освещавший комнату, отпечатал на стекле темный силуэт Грейс, и он, должно быть, заметил ее. В следующий миг он вышел за ворота, створки захлопнулись, и Фитцпирс исчез. В лесной хижине она сказала ему, что другой узурпировал его права, а теперь изгоняла его из дома. ГЛАВА XLIV  Не прошло и часа после ухода Фитцпирса, как Грейс почувствовала недомогание. На другой день она не вышла из комнаты. Позвали старого доктора Джонса; он высказал несколько предположительных диагнозов; среди прочего Грейс услыхала о тифозной лихорадке. И она сразу все поняла. Однажды, когда она все еще лежала в постели, мучаясь сильнейшей головной болью и думая о том, что, верно, пришел и ее час и она внедолге последует за тем, с кем так недавно рассталась, в комнату тихонько вошла бабушка Оливер и, протянув ей что-то, сказала: - Вам это нужно, госпожа? Я нашла на столике. Думаю, Марти оставила. Она приходила сегодня утром. Грейс перевела воспаленный взгляд на протягиваемый бабушкой предмет. Это был тот самый пузырек, который Фитцпирс оставил тогда в хижине, посоветовав ей выпить из него несколько капель, чтобы уберечься от болезни, унесшей Уинтерборна. Теперь она внимательно рассмотрела пузырек. Лекарство было коричневого цвета, с итальянской надписью на ярлычке. Он, вероятно, купил его во время странствий за границей. Грейс немного знала по-итальянски и поняла, что это было жаропонижающее средство, стимулирующее сердечную деятельность. Отец, мачеха, все домашние так хотели ее выздоровления, что она решилась, каков бы ни был риск, отведать этого зелья. Принесли рюмку с водой, Грейс отсчитала несколько капель. Хотя мгновенного выздоровления не последовало, но действие этого лекарства оказалось очень эффективным. Уже через час уменьшился жар, Грейс почувствовала себя лучше, спокойнее, стала замечать окружающее; нервное возбуждение почти улеглось; мрачные мысли отлетели. Грейс приняла еще несколько капель. С этой минуты лихорадка пошла на убыль и скоро совсем угасла, как залитый водой пожар. - Какой он умный! - подумала с сожалением Грейс. - Будь он так же тверд в принципах, как и умен, сколько добрых дел мог бы он сделать! Он спас мою никчемную жизнь. Но он не знает этого, и ему нет дела, пила я его лекарство или нет. И я никогда не расскажу ему об этом. Возможно, кичась своим искусством, он хотел доказать мне, какая великая сила в его руках и что я в сравнении с ним ничто; так пророк Илия доказал вызванным с неба огнем истинность своего бога. Полностью оправившись от побежденной заморским зельем болезни, Грейс немедленно пошла к Марти Саут. Весь интерес ее жизни опять сосредоточился на воспоминании о потерянном навсегда Уинтерборне. - Марти, - сказала она девушке, - мы обе любили его. И мы должны вместе пойти к нему на могилу. Церковь Большого Хинтока стояла на пригорке за деревней; туда можно было дойти тропинками, минуя деревенскую улицу. В сумерки одного из последних сентябрьских дней Грейс и Марти отправились туда; они шли, выбирая окольные тропки и по большей части пребывая в молчании, занятые собственными мыслями. У Грейс, помимо общего с Марти горя, было свое: ее мучило сознание, что своим необдуманным шагом она сама погубила Джайлса. Грейс пыталась убедить себя, что болезнь все равно сделала бы свое дело, если бы она и не поселилась у него в доме. Иногда ей удавалось это, иногда нет. Они стояли у могилы, и, хотя солнце уже село, им было далеко видно окрест; взгляд их скользил по долине Черного Вереска, куда в это время года Джайлс обычно отправлялся вместе со своим сидровым прессом. Сознание того, что Джайлс и живой был для нее потерян, несколько смягчало для Грейс горечь утраты. Но он и для Марти был недосягаем живой, так что разлука ни той, ни другой не была внове, они и при жизни его были разлучены с ним. Чем больше Грейс думала, тем больше убеждалась, как ей ни было горько, что она никогда не понимала Джайлса так, как понимала его Марти. Марти Саут, одна из всех женщин Хинтока, да и не только Хинтока, а всего света, действительно приблизилась к тому тончайшему идеальному пониманию природы, какое отличало Джайлса изо всех людей. В этом отношении она была достойной ему парой, можно сказать второй его половиной; мысли ее и чувства никогда бы не вступили в противоречие с тем, что думал и чувствовал он. Безразлично смотрели поселяне, проходя мимо, на чудесный мир стволов и листьев, именуемый Хинтокским лесом; и только эти двое, Марти и Джайлс, видели этот чудесный мир во всем его великолепии. Они владели его сокровенными тайнами; читали, как по книге, его иероглифы; звуки и образы ночи, ветра, бури, зимы, обитающие в его зарослях и полные для Грейс таинственного, даже мистического смысла, были для них заурядными явлениями, чьи законы возникновения и развития они давно постигли. Они вместе сажали эти кусты и деревья, вместе валили их; все отдельные знаки и символы природы, напоминающие порознь темное руническое письмо, обнаруживали их взору строгий, полный значения порядок. Когда тонкий побег в чащобе случайно задевал их по лицу, по цвету его они безошибочно узнавали, какому виду принадлежит несущий его куст; по шуму ветра в листве они угадывали название даже самого далекого дерева. По одному взгляду, брошенному на кору, одевавшую ствол, они могли безошибочно сказать, здорова ли сердцевина или начинает гнить; а по виду самых верхних ветвей знали, каких слоев почвы достигают корни. Глазами режиссера, а не зрителя, смотрели они на представление, разыгрываемое в лесу природой из месяца в месяц. - Он должен был стать твоим мужем, Марти, и больше ничьим, - убежденно проговорила Грейс после долгого молчания. Марти покачала головой. - За все время, которое мы провели вместе в лесу, - сказала она, - о чем только мы не говорили, но о любви - никогда. - Зато вы говорили на одном языке: на языке леса, цветов и яблок. И никто не знал его лучше вас, даже мой отец. Грейс, беседуя с Марти, изливала свою печаль; но самая горькая печаль, которой не ведала Марти, неизбывно пребывала в ее душе. Если бы она знала наверняка, что Джайлса унесла в могилу единственно простуда, схваченная им в те ненастные ночи, то раскаяние и муки совести свели бы ее с ума. Она убеждала себя, что простуда лишь ускорила то, что должно было случиться неотвратимо. Но как было бы хорошо, если бы вины ее вовсе не было! Существовал только один человек, который мог бы рассеять сомнения Грейс. Этим человеком был ее муж. Но заговорить с ним об этом значило сообщить ему такие подробности, которые представили бы в истинном свете ее отношения с Уинтерборном в последние три-четыре дня перед его смертью. А этого ей не хотелось. Она почла бы за слабость отказ от своего первого, героического, признания. Грейс ни на минуту не сомневалась, что Фитцпирс поверит ей, если она расскажет ему, как в действительности обстояло дело; но, решись она на это сейчас, он расценит ее слова как объявление перемирия; а в теперешнем состоянии духа она не могла и думать об этом. После всего, что было сказано до сих пор о Фитцпирсе, вряд ли у кого вызовет удивление тот факт, что теперь, когда Грейс поведала ему о своем падении, она вдруг пробудила в нем страстный, жгучий интерес. Тогда как верностью она только раздражала его и не сумела удержать от грехопадения. Он признался себе, что никогда, видно, не понимал до конца ее пылкий характер, во всяком случае, ему и в голову не могло прийти, что она способна на такую месть; и хотя он с прискорбием отнесся к случившемуся, он винил не Грейс, а только самого себя. И в своей униженности он теперь думал о Грейс не иначе, как с восхищением. Фитцпирс жил в Эксбери; и эти два месяца, проведенные вдали от Грейс, были месяцами беспросветного отчаяния; Грейс же, знай она о его состоянии, нашла бы, что человек, причинивший ей столько зла, заслуженно несет эту суровую кару. Но вдруг надежда, точно луч света, загорелась для Фитцпирса: что, если Грейс, подумал он, сказала тогда неправду? Разве не может женщина, являющая собой воплощенную невинность, но оскорбленная изменой, признаться в том, в чем призналась Грейс, ради того только, чтобы уязвить неверного мужа? Знание женской души подсказало ему, что женщина часто решается на подобное признание, не имея понятия, как сильно оно ранит. Так и Грейс, дитя во всем, что касалось чувств, могла сказать, ослепленная горем, все что угодно. Наконец, не в силах дольше терпеть душевную муку, Фитцпирс отважился предпринять невеселое путешествие в Малый Хинток; как потерянный бродил он по местам, где пережил самые чистые, самые светлые минуты своей жизни. Вечер был теплый, и Фитцпирс долго ходил по лесу, обступившему со всех сторон усадьбу Мелбери, прячась от людей, как преступник. Дорога, по которой он возвращался домой, проходила мимо домика Марти Саут. В окошке, как всегда, не прикрытом ставнями, горел огонек свечи, и Фитцпирс увидел Марти, как видел ее прежде сотни раз. Она чистила садовый инвентарь, и хотя ему не хотелось выдавать своего присутствия, он не утерпел и окликнул Марти в полуоткрытую дверь. - Для чего это ты так стараешься, Марти? - спросил он. - Чтобы блестело, - ответила девушка. И, подумав немного, прибавила: - Это не мой инвентарь. Фитцпирс теперь и сам видел, что не ее: лопата была огромная и тяжелая, а садовые ножницы она могла держать только обеими руками. Но лопата была начищена так, что блестела, как серебряная. Фитцпирс по наитию догадался, что лопата и ножницы были собственностью Уинтерборна, но для верности спросил Марти об этом. Марти кивнула головой. - Я буду хранить их, - прибавила она. - Сидровую мельницу и пресс, сказали, продадут с молотка. А мне их так жалко. - Я дам тебе денег, и ты купишь, - сказал Фитцпирс. - В благодарность за услугу, которую ты мне оказала однажды. Фитцпирс взглянул на успевшую отрасти темно-рыжую косу Марти. - О, Марти! Твои локоны... твое письмо!.. И все-таки ты хорошо сделала, - прибавил он задумчиво. Так между Фитцпирсом и Марти родилась дружба, какой раньше между ними никогда не было. Марти было неловко говорить о письме, о том, почему она решилась написать его; и она только поблагодарила Фитцпирса за его доброту. Она будет ездить с сидровым прессом осенью, как ездил когда-то Уинтерборн. У нее хватит сил и сноровки, да еще с таким помощником, как Кридл. - Но ведь есть женщина, более близкая ему, - заметил Фитцпирс, имея в виду Грейс. - Она жила под одной крышей с ним. И была рядом, когда он умирал. Тогда Марти, подозревая, что Фитцпирс, бывший в то время далеко от дома, не знает истинных обстоятельств, рассказала ему о великодушном поступке Джайлса, отдавшего Грейс свой дом, пожертвовав для нее здоровьем, а может быть, и жизнью. Фитцпирс, услыхав рассказ Марти, чуть что не позавидовал Джайлсу, рыцарскому благородству его характера. Многое бы он отдал теперь, чтобы заслужить прощение Грейс. Но какие бы надежды он ни возлагал на будущее, сейчас, пока память об Уинтерборне свежа, нечего было и думать о прощении. Оставалось ждать. Время растопит лед ее сердца, и она взглянет на него если не с любовью, то, во всяком случае, без гнева. ГЛАВА XLV  Недели сменялись месяцами, а Грейс и Марти все ходили на могилу Уинтерборна; строгое исполнение поминального обряда смягчало острую боль утраты. Дважды в неделю две фигурки спешили в сумерках в Большой Хинток и, подобно плакальщицам из Ц_и_м_б_е_л_и_н_а, украшали дорогую могилу цветами и проливали над ней слезы. Эта смерть с потрясающей убедительностью показала Грейс, как мало значат блестящее образование и культура в сравнении с чистовой души и благородством характера. Миновала осень, Подошла к концу зима; и на душе у Грейс стало немного светлее. Она уже не с таким безысходным отчаянием предавалась горю и корила себя за смерть Уинтерборна. Ничто не нарушило сонного течения жизни Хинтока в эти месяцы осеннего листопада и зимнего тления. Толки о почти что одновременной кончине миссис Чармонд за границей прекратились очень скоро. Говорили, что смерть ее приключилась не столько от выстрела, сколько от душевного опустошения и страха перед будущим. Впрочем, точно этого никто сказать не мог. Фитцпирсу счастливо удалось избежать судебного разбирательства: они поссорились буквально за день до катастрофы, и причиной ссоры было письмецо Марти - ничтожный повод, за которым скрывались более глубокие причины. Тело миссис Чармонд не было привезено домой и предано родной земле: это был как бы заключительный аккорд ее жизни, полной метаний и игры страстей. Поместье принадлежало ей пожизненно и перешло после смерти к родственнику мистера Чармонда, который знать не хотел молодую супругу престарелого торговца железом при жизни и решил, кажется, вытравить даже самую память о ней. Ясным февральским днем, веселым днем святого Валентина, миссис Фитцпирс получила обещанное когда-то письмо. Ее муж писал, что он живет в одном из дальних городков, где купил место помощника врача. Его патрон, из сельских эскулапов, имеет чудовищное представление о медицине, но ничего с ним поделать нельзя. Он решил в этот день влюбленных написать Грейс и спросить ее, не согласится ли она вернуться к нему, если он купит хорошую практику, которую приглядел поблизости. На этом кончалась прозаическая часть письма. Далее шли излияния. "Последний год, дорогая моя Грейс, обожаемая жена недостойного мужа, - писал Фитцпирс, - сделал меня старше и мудрее на десять лет. Тебе, может быть, безразлично то, что я пишу, и все-таки я не могу не писать: никогда в жизни не любил я ни одной женщины, здравствующей или уже почившей, сильнее, чем люблю тебя. Я преклоняюсь перед тобой и глубоко тебя уважаю. И я никогда не верил (строго говоря, это было неправдой) тому, что ты однажды сказала мне в минуту досады и уязвленного самолюбия; но если бы и поверил, это не уменьшило бы моей любви к тебе. Нужно ли писать, - увы, наверное, не нужно, - что я мечтаю о твоих розовых губках каждый миг моей жизни, что знакомый шорох твоих юбок то и дело слышится мне, и это сводит меня с ума. Если ты согласишься встретиться со мной, ты вдохнешь жизнь в ходячего мертвеца. Моя чистая, святая Грейс, невинная горлица, неужели было время, когда я мог прижать тебя к груди? Мне невыносима мысль, что в день святого Валентина, покровителя влюбленных, ты не вспомнишь обо мне; хоть с ненавистью, но вспомни. Можешь считать мою просьбу причудой, любимая и потерянная жена; но ведь В своей любви утонченна природа - И вот она шлет драгоценный дар Вослед тому, что любит. Не буду больше докучать тебе. Прошу только об одной милости, - напиши две строчки, что согласна повидаться со мной, хотя бы ненадолго. Мы встретимся и расстанемся, как простые знакомые, если ты согласишься осчастливить меня и позволишь сказать несколько слов о своей лю