конная, не в пример твоей матери - та-то обзаконилась только после того, как ты у нее родился. Много лет назад до Джошуа дошли слухи, будто отец соблазнил их мать в раннюю пору их знакомства и с некоторым запозданием покрыл грех, но из отцовских уст ему пришлось услышать об этом впервые. Чаша была переполнена, и у него не стало больше сил. Он в изнеможении прислонился к живой изгороди. - Кончено! Из-за него мы все погибнем! Слесарь зашагал прочь, торжествующе помахивая палкой, а братья так и остались стоять на месте. Они видели эту жалкую фигуру, горделиво шествующую по тропинке, а дальше - освещенные окна оранжереи в Нэрроуберн Хаусе, где, может быть, Альберт Фелмер сидел рядом с Розой, держал ее за руку и просил стать хозяйкой у него в доме. Белесый силуэт, неуклонно двигавшийся туда, неся гибель всему этому, мало-помалу сливался с темнотой и вдруг сразу исчез за плотиной. Послышался плеск воды. - Он свалился в запруду! - крикнул Корнелиус, устремляясь туда, где исчез их отец. Джошуа очнулся от оцепенения и догнал брата, не дав ему пробежать и десяти шагов. - Стой, стой! Что ты делаешь? - Надо его вытащить! - Да, да... надо. Но подожди, подожди минуту... - Джошуа! - Ее будущее, ее счастье, Корнелиус... и наше с тобой доброе имя... и наши надежды выбиться в люди всем троим... Он до боли стиснул брату руку, и, стоя рядом, почти не дыша, они вслушивались - барахтанье и всплески в запруде все еще продолжались, а над ней, сквозь покачивающиеся на ветру голые ветки такой надеждой светились окна зимнего сада в помещичьем доме! Всплески и барахтанье стали слабее, и до них донесся захлебывающийся голос: - Помогите... Тону! Рози!.. Рози!.. - Бежим!.. Спасем его! О Джошуа! - Да, да!.. Спасем! И все-таки они не сделали ни шагу вперед, а выжидали, цепляясь друг за друга, думая об одном и том же. Ноги не повиновались им, словно на них были свинцовые гири. На лугу все стихло. Братьям казалось, что за окнами зимнего сада движутся людские тени. Самый воздух там был словно напоен нежными поцелуями. Наконец Корнелиус рванулся вперед, и почти следом за ним - Джошуа. Им было достаточно двух-трех минут, чтобы подбежать к берегу речки. В этом месте было не так глубоко, темнота еще не успела сгуститься, и светлую плисовую одежду отца можно было бы разглядеть, если бы он лежал на дне, но они так ничего и не увидели. Джошуа посмотрел вверх и вниз по течению. - Его снесло в дренажную трубу, - сказал он. У моста речка сразу сужалась чуть ли не вдвое и уходила под полукруглую арку или пролет, сделанный для того, чтобы во время сенокоса подводы могли выезжать прямо на луг. Но в зимнее время вода поднималась высоко, и волны, набегая, с плеском разбивались о свод этой арки. Джошуа увидел, как что-то светлое скользнуло туда. Секунда - и все исчезло. Братья перешли к нижнему выходу из-под арки, но с той стороны ничего не выплыло. Они долго ходили с одного конца запруды к другому, стараясь разглядеть, что делается под мостом, и все безуспешно. - Надо было сразу же бежать к реке, - мучаясь угрызениями совести, сказал Корнелиус, когда они совсем выбились из сил и промокли до нитки. - Да, надо было сразу, - с трудом выговорил Джошуа. Он увидел отцовскую палку, валявшуюся на берегу, схватил ее и глубоко загнал в тину среди камышей. Они зашагали прочь от моста. - Как по-твоему... надо сказать? - прошептал Корнелиус, когда они подходили к дому Джошуа. - Зачем? Какой смысл? Теперь все равно ничему не поможешь. Подождем, пока его не отыщут. Они вошли в комнаты, переоделись, а потом отправились в Нэрроуберн Хаус и попали туда к десяти часам. Кроме их сестры, у Фелмеров было только трое гостей: сосед помещик с женой и дряхлый старик настоятель. Роза, хоть и рассталась с братьями всего лишь утром, сжала им руки так горячо, сияя такой радостью, будто они не виделись долгие годы. - Какие вы оба бледные, - сказала она. Братья сослались на усталость - им пришлось сделать большой конец пешком. Все, кто был в гостиной, держались так, точно таили про себя нечто очень интересное, сосед помещик с женой многозначительно посматривали по сторонам, а сам Фелмер играл роль хозяина рассеянно, занятый какими-то волнующими его мыслями. Гости поднялись в одиннадцать часов, отказавшись от предложенной коляски, так как путь им всем предстоял не дальний, а дорога была сухая. Фелмер проводил их по темному саду несколько дальше, чем требовалось этикетом, и вполголоса пожелал Розе доброй ночи, немного отстав с ней от других. Когда они вышли на дорогу, Джошуа спросил, через силу стараясь взять шутливый тон: - Роза, что происходит? - Ах, я... - пролепетала девушка. - Он... - Ну, хорошо, не надо, если тебя это смущаем. Роза была так взволнована, что сначала не могла и двух слов связать. Куда девалась ее светскость, вывезенная из Брюсселя! Но потом, несколько успокоившись, она продолжила: - Я вовсе не смущаюсь, и ничего особенного не произошло. Только он сказал, что ему нужно кое о чем поговорить со мной, а я сказала, что сейчас не надо. Предложения он еще не сделал и будет говорить сначала с вами. Он и сегодня бы поговорил, только я просила его не торопиться. И, по-моему, он придет завтра. V  Прошло полгода, наступила летняя пора; в лугах косили и убирали сено. Помещичий дом стоял как раз напротив, и не удивительно, что на сенокосе часто обсуждали вдоль и поперек все дела и поступки сквайра и его молодой жены - сестры младшего священника, вызывавшей к себе всеобщий интерес, а у многих даже восхищение. Роза была так счастлива, как только может быть счастлива женщина. Она так и не узнала, какая участь постигла ее отца, и порой удивлялась, пожалуй, с чувством облегчения, почему он не пишет ей из Канады. Вскоре после ее свадьбы Джошуа получил приход в одном небольшом городке, а освободившееся в Нэрроуберне место младшего священника занял Корнелиус. Оба они с затаенной тревогой ждали, когда же обнаружат труп отца, а его все не находили. В любой день могло случиться, что какой-нибудь мальчик или кто из взрослых прибежит с этой вестью, но пока таких вестников не было. Шли дни, недели, месяцы; назначили и отпраздновали свадьбу; Джошуа совершил свое первое богослужение в новом приходе - и все тихо, никто не ужаснется, никто не вскрикнет, наткнувшись на останки слесаря. Но теперь, в июне, когда на лугах начался покос, для удобства косцов пришлось открыть шлюзовые затворы и спустить воду из запруды. Тогда-то утопленника и обнаружили. Один из работников, нагнувшись с косой в руках, увидел перед собой весь пролет арки - и под ним что-то темное в путанице водорослей на обнажившемся дне. Произвели следствие, но опознать труп не было никакой возможности. Рыбы и вода успели потрудиться над слесарем; на нем не было ни часов, ни какой либо другой приметной вещи, и дня через два при разборе этого дела следователь вынес вердикт, гласивший, что неизвестный человек утонул, что и было причиной его смерти. Поскольку труп был обнаружен в приходе Нэрроуберна, тут его и следовало похоронить. Корнелиус написал Джошуа письмо с просьбой приехать и совершить погребальный обряд или прислать кого-нибудь вместо себя; сам он не в состоянии сделать это. Джошуа приехал - лишь бы обошлось без чужих людей - и молча прочел распоряжение следователя, которое передал ему гробовщик. "Я, Генри Джайлс, следователь Центрального округа графства Уэссекс, настоящим приказываю совершить погребение тела, принадлежащего - как установлено при слушании дела с присяжными - неизвестному лицу мужского пола, взрослому..." и так далее. Джошуа Холборо, как мог, отслужил заупокойную службу и пришел с кладбища к Корнелиусу. Они отказались позавтракать у сестры под тем предлогом, что им нужно обсудить кое-какие приходские дела. Попозже днем она сама пришла к ним, хотя они уже побывали утром в Нэрроуберн Хаусе и не рассчитывали увидеться с ней еще раз. Сияющие глаза, золотистые волосы, нарядная шляпка, палевые перчатки Розы, красота ее - все это словно озарило комнату ярким светом, непереносимым для них, погруженных во тьму. - Я забыла вам рассказать об одном странном случае, - сразу же начала она. - Это было месяца за два до нашей свадьбы. Нет ли тут какой связи с тем несчастным, которого похоронили сегодня? Помните, я была в Нэрроуберн Хаусе и дожидалась, когда вы за мной зайдете. Мы с Альбертом молча сидели в оранжерее, и вдруг нам послышался крик. Мы отворили дверь в сад, и пока Альберт бегал за шляпой, оставив меня одну, крик послышался снова, а я была тогда так взволнована, что мне почудилось, будто это меня окликнули. Но когда Альберт вернулся, все уже было тихо, и мы решили, что это не на помощь звали, а просто кто-нибудь кричал спьяну. Потом все это забылось, и только сегодня, после похорон, я вдруг подумала: что, если мы слышали тогда голос того несчастного человека? Имя, конечно, мне примерещилось, а может, у него жену или дочь звали как-нибудь похоже? Когда Роза ушла, братья долго сидели молча; потом Корнелиус сказал: - Вот увидишь, Джошуа, рано или поздно она все узнает. - От кого? - От одного из нас. Неужели мы навсегда сохраним свою тайну? Что же, по-твоему, человеческое сердце - это окованный железом сундук? - Бывает и так, - ответил Джошуа. - Нет! Все узнается. Мы сами скажем. - Скажем? И погубим, убьем ее? Обесчестим ее детей и навлечем позор на благоденствующий дом Фелмеров? Да лучше... лучше мне утонуть, как он утонул, чем пойти на такое! Нет, нет! Ни за что! Неужели ты не согласен со мной? Эти слова, видимо, убедили Корнелиуса, и на том их разговор кончился. С того дня братья долго не виделись, а к концу следующего года у Фелмеров родился сын и наследник. Неделю, если не больше, местные жители каждый вечер звонили во все три церковных колокола и веселились, попивая эль мистера Фелмера, а ко дню крестин Джошуа снова приехал в Нэрроуберн. Среди всех, кто собрался на это торжество в доме Фелмера, братья были самыми безучастными гостями. Им не давал покоя призрак в светлой плисовой одежде. Вечером они вдвоем шли домой через луг. - За нее я теперь покоен, - сказал Джошуа. - А ты тянешь лямку, как на поденщине, и, видно, будешь тянуть ее до конца своих дней. А я с этим нищенским приходом... Чего я добился в конце-то концов? Положа руку на сердце, Корнелиус, церковь - это жалкое поприще для людей маленьких, безвестных, особенно когда рвение их начинает угасать. За ее пределами, в миру, - там, где не мешают ни традиции, ни догма, можно сделать для общества гораздо больше. Не знаю, как ты считаешь, а по мне лучше чинить мельничную снасть и иметь кусок хлеба и свободу. Сами не замечая, куда идут, они свернули к речке и остановились на берегу. Перед ними была хорошо знакомая им запруда. Вот шлюзовые затворы, вот дренажная труба; сквозь прозрачную воду виднелось усеянное галькой дно. Ликующие жители Нэрроуберна все еще звонили в церкви, и треньканье колоколов доносилось и сюда. - Смотри, что это?.. Ведь здесь я спрятал его палку! - сказал Джошуа, глядя на камыши. И вдруг под легким порывом ветра что-то белое затрепетало там, куда он показывал Корнелиусу. Из камышовых зарослей поднимался стройный тополек, и это тополевые листья сверкнули серебром в сумерках. - Его палка принялась! - сказал Джошуа. - Я помню, она была свежесрезанная... наверно, вырезал где-нибудь по дороге. А деревце все серебрилось при каждом дуновении ветерка, и у них не стало сил смотреть на это. Они повернулись и отошли от речки. - Он снится мне каждую ночь, - чуть слышно проговорил Корнелиус. - Сколько мы ни изучали евангелие, а не пошло это нам на пользу, Джош! Снести крестные муки, презрев поругание, - вот в чем истинное величие духа! Знаешь, о чем я часто думаю теперь?.. Лучше положить конец всем своим терзаниям вон там, в том самом месте. - Я тоже об этом думал, - сказал Джошуа. - Когда-нибудь мы так и сделаем. - Да, может быть, - хмуро ответил Джошуа. Унося с собой эту мысль, с тем чтобы обдумывать ее все дни и все ночи, равно глухие для них, они пошли домой. 1888 В ЗАПАДНОМ СУДЕБНОМ ОКРУГЕ  Перевод М. Беккер I  Человек, смутивший мирную жизнь двух женщин, о которых речь пойдет впереди - кстати говоря, это был ничем не выдающийся молодой человек, - впервые узнал об их существовании поздним октябрьским вечером в городе Мелчестере. Войдя внутрь церковной ограды, он тщетно пытался разглядеть гро- моздившееся перед ним и весьма совершенное в своем роде произведение английской средневековой архитектуры, чьи высокие сужающиеся кверху башни поднимались к небу с окружавшей его ровной сырой лужайки. Сейчас, ночью, присутствие собора ощущалось не столько зрением, сколько слухом - невидимые в темноте стены отражали шум и гам, проникавший с улицы, которая вела на городскую площадь, и гулкое эхо отдавалось у него в ушах. Отложив до утра попытку изучить опустевшее здание, человек стал внимательно прислушиваться к городскому шуму, в котором можно было различить дребезжанье шарманок, удары гонга, звон колокольчиков, щелканье трещоток и невнятные возгласы людей. В той стороне, откуда доносился этот разноголосый рев, в воздухе стояло какое-то призрачное сиянье. Человек двинулся туда. Пройдя под сводами ворот, он зашагал по ровной прямой улице и вскоре очутился на площади. Едва ли где-нибудь еще в Европе ему довелось бы найти место, где так близко соседствовали бы столь разительные контрасты. Яркие краски и полыхавшие везде огни приводили на память восьмой круг Дантова ада, и вместе с тем тут царило безудержное веселье, словно на Олимпе, каким изобразил его Гомер. Коптящее пламя бесчисленных керосиновых ламп освещало палатки, ларьки, киоски и прочие временные сооружения, заполнявшие огромную площадь. На фоне этого тусклого медного сиянья, словно стая мошкары в лучах заходящего солнца, проносились туда-сюда, вверх, вниз и по кругу десятки людских фигур, большей частью повернутых в профиль. Они двигались так ритмично, что казалось, были пущены в ход каким-то неведомым механизмом. Да их и в самом деле приводила в движение машина - то были фигуры людей, катавшихся на качелях, гигантских шагах и на трех паровых каруселях, установленных в центре площади. Именно отсюда и доносились звуки шарманок. Поразмыслив, молодой человек предпочел освещенную яркими огнями жизнерадостную толпу мрачному памятнику архитектуры. Невольно подлаживаясь к ухваткам окружающих, он раскурил короткую трубку, сдвинул шляпу набекрень, заложил руку в карман и подошел к самой большой и многолюдной паровой машине - так называли карусели их владельцы. Ярко разукрашенная карусель вертелась полным ходом. В эту минуту медные трубы помещенного в центре музыкального инструмента, под звуки которого двигались по кругу люди, обратились прямо на молодого человека, а установленные под углом друг к другу длинные зеркала, вращающиеся вместе со всей машиной, словно гигантский калейдоскоп, отбрасывали ему в глаза отражения вертящихся людей и коней. Теперь можно было разглядеть, что молодой человек совсем не похож на большинство людей в толпе. По виду это был один из тех не лишенных лоска и даже утонченности молодых людей, какие встречаются только в больших городах, и главным образом в Лондоне. Деликатного сложения, прилично, хотя и не по моде одетый, он мог быть врачом, священником или юристом. Ничто не обличало в нем грубых или практических наклонностей; внешность его, напротив, свидетельствовала о натуре мягкой и чувствительной. В наш век, когда господствующей страстью стало мелкое честолюбие, которое явно вытесняет освященное временем чувство любви, его едва ли можно было назвать типичным представителем среднего сословия. Вертящиеся фигуры проходили у него перед глазами с безмятежной грацией, тем более неожиданной, что спокойствие и изящество движений отнюдь не свойственны подобной толпе. При помощи какого-то хитроумного приспособления (поистине чуда карусельной техники) деревянные кони скакали галопом, причем в то время как один взвивался на дыбы, другой, соседний, опускал копыта наземь. Наездники, совершенно зачарованные движениями коней, наслаждались одним из самых веселых развлечений нашего времени. Здесь были люди всех возрастов - от шести до шестидесяти лет. Вначале молодой человек не различал отдельных лиц, но постепенно взор его привлекла самая хорошенькая девушка из множества катавшихся на карусели. Не та девушка в светлом платье и шляпке, которую он заметил вначале, нет, другая - в черной пелерине, серой юбке, в светлых перчатках и... нет, даже не она, а та, что позади нее - в малиновой юбке, темном жакете, коричневой шляпке и перчатках. Эта девушка, без сомнения, была лучше всех. Остановив на ней свой выбор, наш праздный наблюдатель принялся разглядывать свою избранницу - насколько это было возможно за те короткие промежутки, когда она попадала в поле его зрения. Целиком поглощенная катаньем, она не замечала ничего вокруг. Лицо ее сияло безудержным восторгом. В эту минуту она забыла о себе, о других, обо всем на свете - не только о своих заботах. Ему же, полному смутной печали и модной в те годы меланхолии приятно было видеть это юное существо, счастливое, словно в раю. Страшась неизбежной минуты, когда безжалостный машинист, притаившийся где-то за блестящим причудливым сооружением, решит, что эта партия наездников уже достаточно накаталась на свой пенни, и остановит весь сложный аппарат, состоящий из паровой машины, деревянных коней, зеркал, труб, барабанов, тарелок и прочего, он равнодушно смотрел, как мимо проносятся другие фигуры - две менее привлекательные девушки, старуха с ребенком, двое подростков, чета молодоженов, старик, куривший глиняную трубку, франтоватый юноша с кольцом на пальце, молодые женщины, сидящие в колеснице, двое поденщиков-плотников и все остальные, - и с нетерпением ожидал, когда снова появится пленившая его сельская красотка. Он никогда еще не встречал такой прелестной девушки, и с каждым новым оборотом карусели она производила на него все более сильное впечатление. Наконец машина остановилась, и со всех сторон послышались вздохи наездников. Он поспешил туда, где, по его расчетам, она должна была сойти. Новая партия наездников уже начала занимать опустевшие седла, а девушка все сидела на прежнем месте, видимо намереваясь прокатиться вторично. Молодой человек подошел к ее коню и, улыбаясь, спросил, нравится ли ей катанье. - Очень! - отвечала девушка, сияя глазами. - Больше всего на свете! Завязать с ней разговор оказалось совсем нетрудно. Откровенная, даже чересчур откровенная от природы, Анна к тому же имела так мало жизненного опыта, что не научилась еще искусству сдержанности, и он очень скоро сумел преодолеть ее робость и заставить ее отвечать на вопросы. Девушка рассказала ему, что приехала в Мелчестер из деревни на Большой равнине, в первый раз в жизни видит паровую карусель и никак не возьмет в толк, что это за машина. Здесь она живет у миссис Харнхем. Та сама предложила взять ее в служанки и обучить всему, что для этого нужно, если Анна окажется достаточно понятливой. Миссис Харнхем - молодая леди, до замужества ее звали мисс Эдит Уайт, и жила она в деревне по соседству с Анной. Хозяйка очень добра к Анне, потому что знает ее с детства. Она сама всему ее обучает. Миссис Харнхем - ее единственный друг в целом свете. Детей у хозяйки нет, ну она и привязалась к Анне, и никого другого ей не надо, даром что Анна только недавно приехала. Миссис Харнхем никогда не придирается к ней, и только попроси - отпускает погулять. Муж этой молодой леди - богатый виноторговец, но миссис Харнхем его не очень-то любит. Живут они совсем недалеко - днем отсюда видно. Самой Анне в Мелчестере нравится гораздо больше, чем в заброшенной деревне, а в будущее воскресенье она купит себе новую шляпку за пятнадцать шиллингов девять пенсов. Потом она спросила у своего нового знакомого, где он живет, и он сказал, что в Лондоне. В этом древнем дымном городе живут все люди, о которых можно сказать, что они живут, а не только прозябают, - и они даже умирают, если приходится с ним расстаться. Два-три раза в год он бывает по делам в Уэссексе; вчера приехал из Уинтончестера, а через два дня уедет в соседнее графство. Но за одно свойство он все же предпочитает провинцию столице - только здесь можно встретить таких прелестных девушек, как Анна. Потом веселая карусель закружилась опять, и красивый молодой человек, освещенная яркими огнями толпа на базарной площади, дома, стоящие по краям, и весь необъятный мир - все снова завертелось перед глазами беззаботной девушки, все поплыло в одну сторону, а в зеркалах, находившихся справа, все неслось в противоположном направлении. Ей казалось, что сама она - единственная неподвижная точка в этой кружащейся, ослепительной, призрачной вселенной и что самое большое, главное во всем этом - фигура ее недавнего собеседника. Каждый раз, когда Анна проходила часть своей орбиты, расположенную ближе к нему, оба, улыбаясь, взглядывали друг на друга, и на их лицах появлялось то особенное выражение, которое сейчас еще, быть может, не означает ничего, но которое так часто в дальнейшем приводит за собою страсть, тоску, близость, разрыв, преданность, перенаселение, тяжкий труд, удовлетворенность, покорность судьбе, смирение и отчаяние. Когда они снова замедлили свой бег, юноша подошел к Анне и предложил ей прокатиться еще раз. - Я плачу! - воскликнул он. - Эх, куда ни шло - пропадать так пропадать! Она засмеялась и смеялась так, что на глазах у нее выступили слезы. - Почему вы смеетесь, милая девушка? - спросил он. - Потому... потому что вы ведь ученый, у вас, наверно, много денег, и вы это в шутку говорите. - Ха-ха-ха! - засмеялся юноша. Он галантно вынул деньги, и она снова завертелась по кругу. Глядя на то, как он с трубкой в руках, в грубой куртке и широкополой фетровой шляпе, надетых для прогулки, улыбаясь, стоит среди пестрой толпы, кто мог бы подумать, что это Чарльз Брэдфорд Рэй, эсквайр, молодой юрист, обучавшийся в Уинтончестере, получивший в Линкольнз-инне право адвокатской практики. Участвуя в выездной сессии по западному судебному округу, он случайно задержался в Мелчестере из-за мелкого арбитражного дела - остальные его собратья уже перекочевали в столицу соседнего графства. II  Дом, о котором говорила девушка, стоял в дальнем конце площади. Это было довольно большое, внушительного вида здание со множеством окон, выходящих на площадь. У окна на втором этаже сидела дама лет двадцати восьми - тридцати. Шторы были еще не задернуты, и дама, подперев голову рукою, рассеянно озирала причудливую картину за окном. В просторной гостиной было темно, но отсветы уличных фонарей ярко освещали ее задумчивое лицо, темные глаза и тонкие нервные губы - лицо, которое скорее можно было назвать привлекательным, нежели красивым. Мужчина, появившийся откуда-то сзади, подошел к окну. - Это ты, Эдит? - спросил он. - А я тебя не заметил. Почему ты сидишь в темноте? - Смотрю на ярмарку, - равнодушно отозвалась дама. - Да что ты? По-моему, одно безобразие - шум, крик! И когда только прекратится эта несносная канитель! - А мне нравится. - Что ж, о вкусах не спорят. Из вежливости он с минуту постоял у окна, затем вышел из комнаты. Вскоре миссис Харнхем позвонила. - Анна еще не возвращалась? - спросила она у служанки. - Нет, мэм. - Ей давно пора быть дома. Я отпустила ее всего на десять минут. - Может, пойти поискать ее, мэм? - живо отозвалась служанка. - Нет, незачем. Она послушная девушка и скоро вернется сама. Однако, когда служанка удалилась, миссис Харнхем встала, прошла в свою комнату, надела плащ, шляпу и спустилась вниз к мужу. - Я хочу посмотреть ярмарку, а заодно поискать Анну, - сказала она. - Я за нее отвечаю и должна следить, чтобы с нею ничего не случилось. Ей уже давно пора вернуться. Ты пойдешь со мной? - Ничего с ней не сделается. Я видел ее на карусели, она болтала со своим молодым человеком. Впрочем, если хочешь, я пойду, хотя я предпочел бы уйти куда-нибудь совсем в другую сторону. - Ну что ж, ступай, если хочешь. Я пойду одна. Выйдя из дому, она смешалась с толпой, запрудившей площадь, и вскоре увидела Анну верхом на вертящемся коне. Как только карусель остановилась и Анна спрыгнула наземь, миссис Харнхем подошла поближе и строго сказала: - Анна, как можно быть такой непослушной? Я ведь отпустила тебя всего на десять минут. Анна не знала, что отвечать, и молодой человек, отошедший было в сторону, поспешил к ней на помощь. - Пожалуйста, не сердитесь на нее, - вежливо сказал он. - Это я виноват, что она задержалась. Она была такая хорошенькая верхом на этой лошадке, что я уговорил ее прокатиться еще раз. Уверяю вас, ничего плохого тут с ней быть не может. - В таком случае оставляю ее на ваше попечение, - сказала миссис Харнхем, поворачиваясь, чтобы идти обратно. Однако ей не сразу удалось уйти. Что-то позади привлекло внимание толпы, все устремились туда, и супругу виноторговца так крепко прижали к новому знакомцу Анны, что она не могла двинуться с места. Лица их оказались совсем рядом, и она, так же как и Анна, чувствовала на своей щеке дыхание молодого человека. Им оставалось только улыбнуться этому досадному происшествию, но ни один из них не произнес ни слова, и все трое ждали, что будет дальше. Вдруг миссис Харнхем почувствовала, что ее пальцы сжимает чья-то мужская рука, и по лицу юноши поняла, что это его рука, но она поняла также и то, что он думает, будто держит руку Анны. Вряд ли она могла бы объяснить, что помешало ей рассеять это недоразумение. Не удовлетворившись одним пожатием, молодой человек шутливо просунул два пальца ей в перчатку и стал гладить ее ладонь. Наконец толпа начала редеть, но прошло еще несколько минут, прежде чем миссис Харнхем смогла уйти. "Интересно, как это они познакомились? - размышляла она, уходя. - Анна, право же, слишком вольно себя держит, а он безнравственный, но очень милый". Слегка взволнованная поведением и голосом незнакомца, а также нежным пожатием его руки, она, вместо того, чтобы идти домой, повернула обратно, спряталась в укромный уголок и стала следить за юной парой. В сущности, подумала миссис Харнхем (почти столь же легко поддающаяся чувству, как и сама Анна), вполне простительно, что Анна поощряет его ухаживания. В конце концов неважно, как она познакомилась с ним. Ведь он такой благовоспитанный, и притом такой обаятельный, и глаза у него такие красивые. При мысли о том, что он на несколько лет моложе ее, миссис Харнхем почему-то вздохнула. Наконец парочка покинула карусель, и миссис Харнхем услышала, как молодой человек сказал, что проводит Анну до дому. Итак, Анна нашла себе поклонника и, по-видимому, весьма преданного. Он очень заинтересовал миссис Харнхем. Подойдя к дому виноторговца - в это время там было уже довольно пустынно - они постояли минуту-другую в темноте возле стены, где их не было видно, а потом разошлись. Анна направилась к дверям, а молодой человек вернулся обратно на площадь. - Анна, - сказала миссис Харнхем, подходя к дому, - я все время смотрела на тебя. Мне, право, кажется, что этот молодой человек поцеловал тебя на прощанье. - Да видите ли, - смущенно забормотала Анна, - он сказал, что если мне все равно... мне ведь от этого вреда не будет, а ему будет очень приятно. - Так я и знала! Но ведь ты только сегодня с ним познакомилась? - Да, мэм. - И ты, конечно, сказала ему, как тебя зовут и кто ты такая? - Он меня спросил. - Однако о себе он ничего не рассказал? - А вот- и рассказал! - с торжеством вскричала Анна.Он Чарльз Брэдфорд из Лондона. - Если он порядочный человек, я, разумеется, не имею ничего против этого знакомства, - заметила хозяйка Анны, вопреки всем своим принципам расположенная в пользу молодого человека. - Впрочем, если он попытается встретиться с тобой снова, придется еще подумать. И откуда в тебе такая прыть - только месяц, как приехала в Мелчестер, никогда в жизни не видела мужчины в городском костюме и, смотрите пожалуйста - ухитрилась увлечь молодого лондонца! - Я его не увлекала. У меня и в мыслях не было, - смущенно проговорила Анна. Войдя в дом и оставшись в одиночестве, миссис Харнхем подумала, каким благовоспитанным и благородным молодым человеком казался спутник Анны. Нежное прикосновение его руки глубоко взволновало ее, и она никак не могла понять, чем привлекла его простушка Анна. На следующее утро Эдит Харнхем, по обыкновению, отправилась в Мелчестерский собор. Войдя в церковную ограду, она сквозь туман снова увидела того, кто накануне вечером так поразил ее воображение. Он задумчиво разглядывал уходящую ввысь громаду нефа. Потом, когда Эдит уселась, он тоже вошел в церковь и сел через проход от нее. Молодой человек не обращал особенного внимания на миссис Харнхем, она же не сводила с него глаз и все больше дивилась - что могло привлечь его к неотесанной деревенской девушке? Подобно своей служанке, хозяйка имела весьма смутное представление о молодых людях нашего века. В противном случае она удивлялась бы гораздо меньше. Рэй посидел немного, оглядываясь по сторонам, потом, не дожидаясь конца службы, внезапно встал и ушел, и миссис Харнхем - одинокая впечатлительная женщина - утратила всякий интерес к хвале, возносимой Иисусу. О, зачем она не вышла замуж за какого-нибудь жителя Лондона, постигшего все тонкости любви - вот хотя бы как этот юноша, который по ошибке погладил ее руку? III  Дело, назначенное к слушанию в мелчестерском суде, было несложное, и разбор его занял всего несколько часов; в выездной сессии в Кэстербридже, главном городе соседнего графства, тоже входящего в Западный судебный округ, Рэй не участвовал и поэтому туда не поехал. В третьем городе открытие сессии было назначено на следующий понедельник, а разбор дел начинался во вторник утром. Естественный порядок вещей требовал, чтобы Рэй прибыл туда в понедельник вечером; но жители этого города увидели его развевающуюся мантию и болтающуюся за спиной косицу белого парика, завитого ярусами по лучшим образцам ассирийских барельефов, только в среду, когда, выйдя из своей квартиры, он торопливо зашагал по Хайстрит. Однако, хоть Рэй и вошел в здание суда, делать ему там было нечего. Усевшись за судейский стол, покрытый синим сукном, он чинил перья, а мысли его витали где-то очень далеко от разбираемого дела. Вспоминая свои необдуманные поступки, на которые еще неделю назад вовсе не считал себя способным, он испытывал глубокое недовольство собой. На другой день после ярмарки ему снова удалось встретиться с Анной. Они ходили на земляную крепость Старого Мелчестера, и он настолько увлекся прелестной сельской девушкой, что остался в городе на воскресенье, понедельник и вторник. За это время они виделись еще несколько раз, и в конце концов он одержал полную победу - девушка теперь принадлежала ему душой и телом. Необузданная страсть к простой, бесхитростной девочке, неопытность которой так легко толкнула ее в объятия Рэя, была, как он думал, следствием его уединенной жизни в городе. Он глубоко сожалел, что ради удовлетворения мимолетного желания так легкомысленно играл ее чувством, и теперь надеялся только, что ей не придется из-за него страдать. Она просила его вернуться, плакала, умоляла. Он обещал приехать и намеревался сдержать свое слово, считал, что не имеет права ее бросить. Конечно, такие случайные связи всегда обременительны, но благодаря расстоянию в сотню миль (ограниченному воображению девушки оно покажется целой тысячей) это летнее увлечение, надо надеяться, не слишком усложнит ему жизнь, а воспоминание об ее простодушной любви может даже принести известную пользу - его меньше будет тянуть к разным городским удовольствиям, и ничто не будет отвлекать его от работы. Три-четыре раза в год он будет выезжать в Мелчестер на сессию суда и тогда сможет видеться с нею. Вымышленное, или, вернее, неполное имя, которым он назвал себя, когда еще не думал, как далеко может зайти это знакомство, сорвалось с его губ случайно, без всякой задней мысли. Он и позже не пытался рассеять заблуждения Анны, но, уезжая, решил, что нужно дать ей адрес писчебумажной лавки неподалеку от своей квартиры, куда она могла бы посылать ему письма, адресуя их на инициалы "Ч. Б.". Кончилась сессия, и Рэй отправился домой. По пути он опять заехал в Мелчестер и провел еще несколько часов со своей прелестной дикаркой. В Лондоне потянулись скучные однообразные дни. Часто рыжевато-коричневый туман обволакивал улицы, отгораживая его комнату и его самого от всего мира, и в такие вечера при свете газа жизнь начинала казаться ему настолько нереальной, что он оставлял свои занятия и принимался глядеть в огонь, снова и снова возвращаясь мыслью к доверчивой девочке из Мелчестера. Иногда его вдруг охватывала такая нежность к ней, что он не мог найти себе места. Он входил через северную дверь под полутемные церковные своды уголовного суда, смешивался с толпой молодых адвокатов, одетых подобно ему и, подобно ему, не занятых в деле; протискивался в ту или иную переполненную народом судебную камеру, где шел какой-нибудь громкий процесс, как будто был его участником, - впрочем, полицейские, стоявшие у дверей, отлично знали, что он имеет не больше отношения к этому делу, чем праздные зеваки, с восьми часов утра толпившиеся у входа на галерею, ибо они, как и сам Рэй, принадлежали к той категории людей, которые живут одними надеждами. Но он продолжал эти бесцельные скитания и все время думал только о том, как не похожи участники этих сцен на розовую, свежую Анну. Он очень удивлялся, почему эта крестьянская девушка до сих пор ничего ему не написала - ведь он сказал, чтобы она писала, когда ей только вздумается. Поразительная сдержанность со стороны столь юного существа! В конце концов он послал ей коротенькое письмецо с просьбой ответить. С обратной почтой ответа не было, но спустя еще день владелец писчебумажного магазина вручил ему надписанный аккуратным женским почерком конверт со штемпелем Мелчестера. Рэй получил письмо, и этого было достаточно, чтобы удовлетворить его мечтательное воображение. Он не спешил вскрывать конверт, заранее предвкушая заключавшиеся в нем сладкие воспоминания и нежные клятвы, и прошло добрых полчаса, прежде чем он приступил к чтению. Наконец, усевшись возле камина, он развернул записку и был приятно удивлен, не обнаружив в ней ничего изобличающего дурной вкус. Он никогда еще не получал такого прелестного послания от женщины. Написанное, разумеется, очень бесхитростным языком, письмо содержало весьма поверхностные мысли, но от него веяло такой девичьей скромностью, таким сдержанным женским достоинством, что Рэй перечел его два раза подряд. Письмо заполняло четыре страницы, по старинному обычаю несколько строчек было написано на полях, бумага была самая обыкновенная, совсем не того цвета и формата, какой был тогда в моде. Но что из того? Ему приходилось получать письма от женщин, которые по праву считали себя светскими дамами, но ни в одном из них не было такой задушевности, такого неподдельного чувства. В письме нельзя было найти ни одной особенно тонкой или остроумной мысли, в нем подкупало все вместе взятое и, кроме просьбы написать или приехать еще раз, там не содержалось ни единого намека на какие бы то ни было претензии по отношению к нему. Еще недавно Рэю и в голову бы не пришло поддерживать подобную переписку, но теперь он послал ей, подписавшись все тем же неполным именем, коротенькое письмецо, в котором просил писать, обещал скоро приехать и в заключение добавлял, что никогда не забудет, как много они значили друг для друга в те короткие дни, когда были вместе. IV  Вернемся теперь немного назад, к тому дню, когда Анна получила письмо от Рэя. Письмо передал ей в собственные руки почтальон, разносивший утреннюю почту. Покраснев до ушей, Анна вертела письмо в руках. - Это мне? - спросила она. - Ну да, ты разве не видишь? - улыбаясь, отвечал почтальон. Он сразу догадался, что это за послание и отчего она так смутилась. - Конечно, вижу, - сказала Анна. Взглянув на письмо, она принужденно засмеялась и покраснела еще больше. Выражение растерянности не покинуло лица Анны и после ухода почтальона. Она вскрыла конверт, поцеловала бумагу, спрятала письмо в карман и задумалась. Постепенно глаза ее наполнились слезами. Через несколько минут Анна понесла чай в спальню миссис Харнхем. Хозяйка посмотрела на нее и сказала: - Ты что-то сегодня грустишь, Анна. Что с тобой? - Я не грущу, а радуюсь, только... - Анна подавила вздох. - Так что же с тобой? - Я получила письмо, да что в нем толку, раз я не могу его прочесть? - Давай, я прочту тебе, если хочешь. - Но ведь оно от одного человека... я не хочу, чтобы его кто-нибудь читал, - прошептала Анна. - Я никому не скажу. Оно от того молодого человека? - Наверно. Анна нерешительно вынула письмо и сказала: - Прочтите, пожалуйста, мэм. Смущение и тревога Анны объяснялись очень просто - она не умела ни читать, ни писать. Она выросла у тетки - жены дяди, в одной из глухих деревушек Большой Средне-Уэссекской равнины, где, даже после того как ввели всеобщее обучение, не было ни одной школы ближе, чем за две мили. Тетка Анны сама была неграмотная, и никому не пришло в голову заинтересоваться девочкой и поучить ее чему-нибудь. Тетка, хоть и не родная, не обижала Анну, девочка была сыта, одета и обута. Миссис Харнхем, взяв Анну к себе в дом, научила ее правильно говорить. На этот счет девушка оказалась довольно смышленой (нередкое явление среди простонародья) и очень скоро усвоила все обороты речи своей хозяйки. Кроме того, миссис Харнхем снабдила ее букварем, тетрадкой и заставила учиться грамоте, но это уж давалось Анне труднее. А тут как раз пришло письмо. В темных глазах Эдит Харнхем вспыхнула искра любопытства, но, верная взятой на себя роли, она постаралась читать письмо как можно более равнодушным и монотонным голосом. Наконец она добралась до последней фразы, в которой молодой человек, между прочим, просил Анну прислать ему нежный ответ. - Пожалуйста, ответьте ему за меня, мэм! - взмолилась Анна. - Вы ведь напишете получше, хорошо? Если он узнает, что я не умею писать, я от стыда сквозь землю провалюсь. Некоторые намеки, содержавшиеся в письме, заставили миссис Харнхем насторожиться, а расспросив Анну, она убедилась в справедливости своих подозрений. Эдит глубоко огорчилась, узнав, что теперь вся жизнь девушки зависит от того, как будет дальше развиваться эта связь. Она упрекала себя за то, что не пресекла в самом начале легкое ухаживание, которое имело такие серьезные последствия для этой бедняжки, находящейся на ее попечении, хотя раньше, видя их вместе, она не считала себя вправе подавлять зарождающееся молодое чувство. Однако сделанного не воротишь, и теперь, как единственная покровительница девушки, она обязана ей помогать. Поэтому миссис Харнхем не ответила отказом на настойчивую просьбу Анны написать ответ молодому человеку, чтобы по возможности продлить его привязанность; хотя при других обстоятельствах она, по всей вероятности, посоветовала бы ей избрать в наперсницы кухарку. Итак, нежный