обладание. Марта выбежала из комнаты, а мисс Мэтти пришлось раза два откашляться, прежде чем она смогла заговорить. Наконец она сказала: - Как мне хотелось бы сохранить этот пудинг под стеклянным колпаком, милочка. Образ льва couchant с глазками-изюминками, вознесенного на почетное место в середине каминной полки, так подействовал на мою взбудораженную фантазию, что я начала смеяться, несколько удивив мисс Мэтти. - Право, милочка, мне приходилось видеть под стеклянными колпаками и куда более некрасивые предметы, - заметила она. Я также их видела - много и часто, а потому я придала своему лицу серьезное выражение (и тут же чуть не расплакалась), после чего мы обе принялись за пудинг, который и правда был удивительно вкусным - и все-таки каждый кусочек застревал у нас в горле, так полны были наши сердца. Нам надо было о многом подумать, а потому в послеобеденные часы мы почти не разговаривали, и они прошли очень спокойно. Но когда Марта принесла чайный прибор, меня осенила новая мысль. А почему бы мисс Мэтти не начать торговать чаем? Почему бы не стать агентом Индийской чайной компании, существовавшей в те годы? Я не могла обнаружить в этом плане никаких темных сторон, а преимуществ он сулил много - конечно, при условии, что мисс Мэтти согласится снизойти до столь плебейского занятия, как торговля. Чай не был ни сальным, ни липким, что было важно, так как мисс Мэтти не переносила ничего сального и липкого. Для него не потребуется витрины. Правда, без небольшой благородной дощечки с указанием, что ей дано разрешение торговать чаем, обойтись будет нельзя, но, наверное, дощечку эту удастся прибить так, чтобы ее никто не видел. К тому же чай легок, и мисс Мэтти будет нетрудно снимать его с полок. Против моего плана было только одно возражение: он включал необходимость покупать и продавать. Я рассеянно отвечала на вопросы, которые мисс Мэтти задавала мне почти столь же рассеянно, как вдруг мы услышали тяжелые шаги на лестнице и тихий шепот под дверью, которая вдруг приоткрылась и тотчас опять захлопнулась, точно под воздействием невидимой силы. Потом в гостиную вошла Марта, таща за собой высокого широкоплечего молодца, совсем багрового от смущения, которое заставляло его то и дело приглаживать волосы. - С вашего разрешения, сударыня, это всего только Джем Хирн, - объяснила Марта. Она так запыхалась, что, видимо, ей пришлось приложить некоторые физические усилия, прежде чем она преодолела его нежелание вступить в аристократические пределы гостиной мисс Матильды Дженкинс. - И, с вашего разрешения, сударыня, он хочет сейчас же обвенчаться со мной. И, с вашего разрешения, сударыня, нам надо бы подыскать себе жильца, кого-нибудь тихого и спокойного, чтобы свести концы с концами, а уж дом мы выберем самый удобный. И, милая мисс Мэтти, уж простите меня за дерзость, только не согласились бы вы поселиться у нас? Джем этого хочет не меньше меня... Что же ты молчишь, дуралей? (Вполголоса Джему.) Мог бы и поддакнуть мне. Но он все равно очень этого хочет, верно ведь, Джем? Только, видите ли, он немножко ошалел, что ему приходится говорить с благородной дамой. - Да не в том дело, - перебил ее Джем, - А просто ты меня совсем ошарашила: я ж вовсе не думал жениться так вот в один присест, ну, и от такой спешки и правда ошалеть можно. Я вовсе и не против, сударыня (это было адресовано мисс Мэтти), да только Марта если уж что заберет в голову, так чтоб сразу было по ее, а женитьба, сударыня, женитьба мужчине предел кладет, можно сказать. Ну, а как дело будет кончено, я и сам, пожалуй, спасибо скажу. - С вашего разрешения, сударыня, - заявила Марта, которая дергала его за рукав, толкала локтем и еще по-всякому старалась заставить замолчать, - не надо его слушать. Он сейчас опомнится. Да ведь вчера вечером он от меня не отставал: когда да когда мы поженимся, и только пуще уговаривал, как я сказала, что пока ни о чем таком и думать не хочу. Ну, вот он от радости и растерялся немножко. А насчет того, чтобы взять жильца, так ты, Джем, этого не меньше меня хочешь, сам ведь знаешь. (Новый удар локтем под ребра.) - Само собой, если мисс Мэтти согласится поселиться у нас, а так нужно мне очень, чтобы в доме чужой народ толокся! - объявил Джем весьма нетактично, что, как я заметила, совсем вывело Марту из себя: ведь она изо всех сил старалась представить дело так, будто оба они мечтают о жильце и мисс Мэтти сделает им большое одолжение, дав согласие поселиться у них. Что до мисс Мэтти, то они ввергли ее в полную растерянность. Принятое ими (а вернее говоря, Мартой) решение тотчас вступить в брак ошеломило ее и совсем заслонило план Марты. - Брак - вещь очень серьезная, Марта, - начала она. - Что верно, то верно, сударыня, - изрек Джем. - Но не то чтобы я что имел против Марты. - То ты мне проходу не давал, чтобы я скорее согласилась пойти за тебя, - заявила Марта, вся красная и готовая расплакаться от досады, - а теперь срамишь меня перед хозяйкой. - Да что ты, Марта! Ладно тебе! Только человеку нужно и дух перевести, - сказал Джем, пытаясь взять ее за руку, но это ему не удалось. Тогда, заметив, что она обиделась гораздо сильнее, чем ему казалось, Джем, видимо, постарался собраться с мыслями и с прямодушным достоинством (за десять минут до этого я бы ни за что не поверила, что он может так выглядеть) сказал, повернувшись к мисс Мэтти: - Сударыня, вы ведь понимаете, что я не могу не уважать тех, кто был добрым с Мартой. Я же с самого начала думал, что она будет моей женой - только попозже, а она всегда твердила, что добрее вас никого на свете нет. И хоть, если по чистой совести сказать, обыкновенные жильцы мне ни к чему, но коли вы, сударыня, окажете нам честь поселиться у нас, то уж Марта все сделает, чтобы вам было хорошо, а я постараюсь поменьше попадаться вам на глаза: по-моему, это самое лучшее, что может сделать такой неотесанный парень, как я. Мисс Мэтти то и дело снимала очки, протирала их и снова надевала. Однако она сумела сказать только следующее: - Пожалуйста, из-за меня не торопитесь жениться. Пожалуйста! Ведь брак - это такая серьезная вещь! - Но мисс Матильда обдумает ваше предложение, Марта, - сказала я, так как оно показалось мне очень заманчивым и я не хотела, чтобы его отвергли без размышлений. - И, во всяком случае, ни она, ни я не забудем вашей доброты. И вашей тоже, Джем. - Что верно, то верно, сударыня. Я ведь от чистого сердца говорил, хотя немножко и растерялся, что вот так прямо и женюсь, и, может, что и не так сказал. Вообще-то я не прочь, только мне время нужно, чтобы попривыкнуть. Ну, так чего же ты, Марта, плачешь и дерешься, чуть я к тебе подойду? Последнее было произнесено sotto voce и заставило Марту выскочить из комнаты, чтобы ее возлюбленный мог догнать ее и утешить. А мисс Мэтти опустилась на стул и расплакалась, объяснив затем, что столь скорый брак Марты ее поразил и она никогда себе не простит, если бедняжка поторопилась из-за нее. Боюсь, я больше жалела Джема, но и мисс Мэтти и я вполне оценили доброту честной пары, хотя почти ничего об этом не сказали, а заговорили о неожиданностях и опасностях, которыми чреват всякий брак. На следующее утро в очень ранний час я получила записочку от мисс Пул, сложенную так хитро и запечатанную столькими печатями, чтобы сохранить тайну, что я порвала ее прежде, чем мне удалось ее вскрыть. А когда я добралась до самой записки, то так и не сумела толком понять, о чем идет речь, столь сложным и эзоповским был ее язык. Однако я разобрала, что мисс Пул ждет меня у себя в одиннадцать часов утра - число "одиннадцать" было написано и буквами и цифрами, а "утра" подчеркнуто дважды, словно без этого мне могло бы прийти в голову посетить ее в одиннадцать часов вечера, хотя весь Крэнфорд имел обыкновение крепко спать уже в десять. Вместо подписи стояли инициалы мисс Пул в обратном порядке - "П. Э.", но поскольку Марта вручила мне записку "с наилучшими пожеланиями от мисс Пул", гадальщика для того, чтобы узнать, от кого она, не требовалось, и если имя отправителя нужно было сохранить в тайне, оставалось только радоваться, что я была одна, когда Марта принесла мне. эту записку. Я явилась к мисс Пул в назначенный час. Дверь мне открыла ее маленькая горничная Бетти, наряженная по-воскресному, точно этот будний день должен был ознаменоваться каким-то великим событием. И гостиная наверху тоже была убрана соответственным образом. На столе накрытом лучшей карточной скатертью из зеленого сукна, стоял письменный прибор. На шкафчике покоился поднос с графинчиком только что налитой настойки из первоцвета и бисквитами "дамские пальчики". Сама мисс Пул была в парадном туалете, словно готовилась к приему визитеров, хотя еще не пробило одиннадцати. В уголке гостиной тихо плакала миссис Форрестер, и мой приход как будто послужил сигналом для новых слез. Не успели мы поздороваться (со зловещей таинственностью), как в дверь снова постучали и в гостиную вошла миссис Фиц-Адам, совсем багровая от быстрой ходьбы и волнения. По-видимому, больше мисс Пул никого не ждала, так как она произвела несколько действий, свидетельствовавших; о намерении приступить к делу: помешала в камине, открыла и закрыла дверь, откашлялась и высморкалась. Затем она усадила нас вокруг стола таким образом, чтобы я оказалась напротив нее, и в заключение спросила меня, действительно ли справедлива, как она опасается, печальная новость о том, что мисс Мэтти лишилась всего своего состояния. Разумеется, ответить на это я могла только одно, и мне еще не приходилось видеть такого безыскусственного сочувствия, какое появилось на трех обращенных ко мне лицах. - Ах, как мне хотелось бы, чтобы миссис Джеймисон была здесь! - произнесла миссис Форрестер, нарушая общее молчание, но, судя по выражению лица миссис Фиц-Адам, она отнюдь не разделяла этого желания. - Но и без миссис Джеймисон, - сказала мисс Пул с легчайшим оттенком оскорбленного достоинства в голосе, - мы, крэнфордские дамы, собравшиеся в моей гостиной, можем принять некоторые решения. Мне кажется, никто из нас не обладает тем, что именуется богатством, хотя мы все располагаем приличным состоянием, достаточным для элегантного и утонченного вкуса, который в любом случае пренебрег бы вульгарным выставлением напоказ своих денежных средств. (Тут мисс Пул, как я заметила, бросила быстрый взгляд на зажатую в ладони карточку, на которой, я полагаю, она набросала кое-какие заметки.) Мисс Смит, - продолжала она, обращаясь ко мне (все присутствующие звали меня попросту Мэри, но случай был торжественный), - я побеседовала частным образом, посвятив этому вторую половину вчерашнего дня, с этими дамами о несчастье, постигшем нашего общего друга, и мы все единодушно согласились, что, поелику мы обладаем чем-то сверх необходимого, для нас будет не только исполнением долга, но и радостью... истинной радостью, Мэри, - ее голос на этом месте прервался, я она была вынуждена протереть очки, прежде чем продолжать, - оказать посильную помощь ей... мисс Матильде Дженкинс. Однако, принимая во внимание деликатное чувство щепетильной независимости, присущее каждой утонченной женской натуре (тут она, несомненно, вновь обратилась к своей карточке), мы желали бы внести свою лепту втайне и скрыто, дабы не оскорбить чувства, мною выше упомянутого. И цель, которую мы имели в виду, приглашая вас сюда сегодня утром, такова: считая вас дочерью... то есть прелику ваш батюшка пользуется ее доверием во всех финансовых делах, мы предположили, что, посоветовавшись с ним, вы могли бы изыскать способ, с помощью которого нашу лепту удалось бы представить, как законную сумму, каковую мисс Матильде Дженкинс положено получать от... Вероятно, ваш батюшка, зная, куда она вкладывала свои деньги, сможет заполнить этот пробел. Мисс Пул закончила свою речь и обвела присутствующих взглядом, ожидая знаков одобрения и согласия. - Я изложила то, что вы имели в виду, милостивые государыни, не так ли? А теперь, пока мисс Смит будет обдумывать свой ответ, разрешите предложить вам небольшое угощение. Я не смогла ответить почти ничего. Мое сердце переполняла такая благодарность за их доброту и заботливость, что для нее у меня не было слов, а потому я пробормотала что-то вроде того, что "я передам сказанное мисс Пул моему отцу" и что "если удастся что-нибудь устроить для милой мисс Мэтти"... тут я окончательно утратила власть над собой, и меня пришлось отпаивать стаканчиком настойки из первоцвета, прежде чем мне удалось совладать со слезами, которые я подавляла уже третий день. А хуже всего было то, что и они тоже дружно заплакали. Плакала даже мисс Пул, хотя она сотни раз повторяла, что дать волю своим чувствам в чьем-либо присутствии значит выказать непростительную слабость и неуменье сдерживаться. Ее слезы сменились досадой на меня зато, что я подала им дурной пример, а к тому же, я полагаю, она рассердилась, что я не сумела ответить на ее речь такой же речью. Знай я заранее, что будет сказано, и запиши я на карточку подходящие слова для выражения тех чувств, которые, по-видимому, могли пробудиться в моем сердце, я попыталась бы сделать то, чего она хотела. Теперь же, когда мы справились со своим волнением, первой заговорила миссис Форрестер: - Среди друзей я могу признаться, что я... нет, не то чтобы бедна, но и не богата, о чем жалею из-за милой мисс Мэтти. Но, с вашего разрешения, я напишу, сколько я могу дать, и запечатаю - и поверьте, поверьте, милая Мэри, я хотела бы, чтобы это было больше. Тут я поняла, зачем были приготовлены чернила, перья и бумага. Все они написали, сколько могут давать в год - каждая на своем листке, - расписались и с таинственным видом запечатали листки. Если их предложение будет принято, мой отец, обещав хранить все в секрете, получал право заглянуть в листки, если же нет - их следовало вернуть невскрытыми тем, кто их писал. Когда эта церемония завершилась, я встала, собираясь уйти, но тут оказалось, что каждая из них хотела поговорить со мной наедине. Мисс Пул задержала меня в гостиной, чтобы объяснить мне, почему она в отсутствие миссис Джеймисон позволила себе "возглавить это движение", как ей угодно было выразиться, а также для того, чтобы уведомить меня, что из надежных источников ей стало известно, что миссис Джеймисон возвращается домой в сильном негодовании против своей свойственницы, которой придется немедленно покинуть ее дом и (если она не ошибается) возвратиться в Эдинбург сегодня же вечером. Разумеется, она не могла рассказать об этом в присутствии миссис Фиц-Адам, тем более что, по ее мнению, помолвка леди Гленмайр с мистером Хоггинсом не выдержит грозного неудовольствия миссис Джеймисон. В заключение мисс Пул заботливо расспросила меня о здоровье мисс Мэтти, и на этом моя беседа с ней закончилась. Спустившись вниз, я обнаружила, что у двери столовой меня поджидает миссис Форрестер. Она поманила меня внутрь, закрыла дверь и попыталась что-то мне объяснить, но, по-видимому, тема эта была чрезвычайно щекотливой, и я уже начала было отчаиваться, решив, что так никогда и не пойму, в чем, собственно, дело. Наконец бедная старушка выговорила роковые слова - трепеща так, словно она созналась в неслыханном преступлении, она открыла мне, на какие крохи, на какие жалкие крохи она существует. Признание это было вырвано у нее опасениями, как бы мы не подумали, будто ее любовь и уважение к мисс Мэтти измеряются той незначительной суммой, которая названа в ее записке. А ведь эта сумма, отдаваемая с такой охотой, составляла более двадцатой части того дохода, на который миссис Форрестер должна была жить, содержать дом и маленькую служанку, как подобает урожденной Тиррел. Когда же весь этот доход не достигает и ста фунтов, отказ от двадцатой его части означает необходимость многого себя лишать и приносить жертвы, пусть ничтожные и незаметные на взгляд света, но имеющие иную цену в некой учетной книге, про которую мне доводилось слышать. Ей так хотелось бы быть богатой, сказала она и продолжала повторять это, вовсе не думая о себе, а движимая лишь грустным неосуществимым желанием надежно оградить мисс Мэтти от нужды. Я довольно долго успокаивала ее, а когда наконец вышла из дома мисс Пул, меня перехватила миссис Фиц-Адам, которая тоже хотела доверить мне секрет, но противоположного характера. Она побоялась записать столько, сколько могла и хотела бы дать. Она сказала, что не осмелилась бы взглянуть мисс Мэтти в глаза, если бы допустила подобную дерзость. - Мисс Мэтти! - продолжала она. - Я ведь думала, что лучше нее барышни и на свете нет, в те дни, когда я была простой деревенской девчонкой и возила в город яйца, масло и всякую такую всячину. Папенька, хоть и был зажиточным, всегда посылал меня туда, как прежде маменьку, и я каждую субботу отправлялась в Крэнфорд, торговала, узнавала цены, ну, и все такое. И вот, помню, как-то повстречала я мисс Мэтти на дороге, которая ведет в Комхерст. Она шла по тропинке, которая проложена повыше дороги, - ну, вы знаете, а рядом с ней ехал верхом какой-то джентльмен и что-то ей говорил, а она смотрела на букетик цветов, которые собрала, обрывала у них лепестки и, по-моему, плакала. Она прошла мимо меня, но потом обернулась и побежала за мной, чтобы справиться - и так сердечно! - о моей бедной маменьке, которая лежала тогда на смертном одре. А когда я расплакалась, она взяла меня за руку и стала утешать, а ведь ее дожидался этот джентльмен, и на сердце у нее, бедняжки, видно, было нелегко. И я еще тогда подумала, какая это честь, что со мной так ласково разговаривает дочка городского священника, которая бывает в гостях в Арли-Холле. С той поры я ее навсегда полюбила, хоть, может, это и была с, моей стороны большая смелость. Но если бы вы могли придумать способ, чтобы я дала больше остальных и никто про это не узнал, я была бы очень вам признательна, деточка. И мой брат будет только рад лечить ее без всякой платы - ну, и лекарства там или пиявки. Я знаю, что он и ее милость (вот уж не думала я, деточка, в тот день, про который вам рассказывала, что стану золовкой титулованной дамы!) - готовы для нее сделать что угодно. И мы все тоже. Я сказала ей, что нисколько в этом не сомневаюсь, и обещала все, что она хотела, так как торопилась домой к мисс Мэтти, у которой были все причины встревожиться - ведь я покинула ее на два часа и не могла бы объяснить зачем. Однако она не заметила, сколько прошло времени, так как была занята бесчисленными приготовлениями, предварявшими решительное событие - отказ от дома. Эти хлопоты, несомненно, были для нее облегчением: ведь, по ее словам, стоило ей задуматься, как она вспоминала бедного фермера с ничего не стоящей пятифунтовой бумажкой и чувствовала себя очень нечестной. Но если это тягостно для нее, то какие же муки должны испытывать директора банка, которые, конечно, знают о несчастьях, вызванных его крахом, куда больше, чем она? Я почти рассердилась на нее за то, что она делила свое сочувствие между директорами (по ее мнению, они терзались невыносимыми угрызениями совести из-за того, что так скверно распорядились деньгами других людей) и теми, кто пострадал, подобно ей самой. Она даже полагала, что бедность - более легкое бремя, чем угрызения совести, но я про себя надумала, что директора банка вряд ли с ней согласятся. На свет были извлечены семейные реликвии, чтобы установить их денежную стоимость, которая, к счастью, оказалась незначительной; право, не знаю, как бы мисс Мэтти в противном случае нашла в себе силы расстаться с обручальным кольцом своей матери, с нелепой булавкой, которой ее отец уродовал свое жабо, и с прочим. Тем не менее мы рассортировали их согласно их стоимости, и когда на следующее утро приехал мой отец, мы были готовы к разговору с ним. Я не собираюсь докучать вам подробностями - в частности, потому, что тогда я не понимала того, чем мы занимались, а теперь ничего не помню. Мисс Мэтти и я согласно кивали, знакомясь со счетами, планами, отчетами и разными деловыми документами, хотя, как я глубоко убеждена, не понимали в них ни слова. Мой отец обладал превосходным деловым умом и решительностью, а потому, стоило нам задать самый пустячный вопрос или выразить малейшее недоумение, он отрывисто восклицал: "Э? Э? Но это же ясно как божий день. Что вы хотите возразить?" А поскольку мы не понимали, что он предлагает, нам было трудно высказать наши возражения, тем более что мы вовсе не были уверены, есть ли они у нас. Поэтому мисс Мэтти вскоре впала в состояние нервной покорности и при каждой паузе произносила "да-да" или "конечно", требовалось ли это или нет. Однако когда я, подобно хору, подхватила "решительно так", произнесенное мисс Мэтти трепетным, исполненным сомнения голосом, отец мгновенно обернулся ко мне и спросил: "Но что тут решать?" И право же, я и по сей день этого не знаю. Однако мне следует упомянуть, что он приехал из Драмбла помочь мисс Мэтти, когда его собственные дела находились в довольно тяжелом положении и каждая минута была у него на счету. Затем мисс Мэтти оставила нас, чтобы распорядиться насчет завтрака (разрываясь между желанием приготовить для моего отца какое-нибудь вкусное и изящно сервированное блюдо и убеждением, что теперь, лишившись всех своих денег, она не имеет права на подобные желания), и я рассказала ему о совещании крэнфордских дам у мисс Пул. Пока я говорила, он то и дело проводил рукой по глазам, а когда я сообщила ему, как Марта просила мисс Мэтти поселиться у них с Джемом, он отошел от меня к окну и принялся барабанить пальцами по подоконнику. Затем он внезапно обернулся и сказал: - Видишь, Мэри, как безыскусственная доброта всюду завоевывает себе друзей. Черт возьми! Какую проповедь мог бы я сказать об этом, будь я попом! А так у меня выходит что-то бессвязное, но, конечно, ты понимаешь, что я хотел бы сказать. После завтрака мы с тобой пойдем погулять и обсудим эти планы подробнее. Тут как раз был подан завтрак - горячая сочная баранья отбивная и ломтики нарезанного и поджаренного ростбифа. Все это было съедено до последнего кусочка, к большому удовольствию Марты. Затем отец без обиняков сказал мисс Мэтти, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз и потому пойдет прогуляться и посмотреть старые места, а я потом ей сообщу, какой план нам представляется наилучшим. Перед тем как мы ушли, мисс Мэтти отозвала меня в сторону и сказала: - Помните, милочка, я осталась последней... То есть я хочу сказать, что никому не будет неприятно, чем бы я ни занялась. А я готова взяться за любую полезную и честную работу. И мне кажется, если Дебора и узнает там, где она сейчас, ей не будет так уж горько, что я больше не могу считать себя принадлежащей к благородному сословию. Видите ли, милочка, ей ведь будет известно все. Только скажите мне, что я могу делать, чтобы вернуть, насколько мне удастся, бедным людям их деньги. Я расцеловала ее и побежала догонять отца. Результат нашего разговора был таков: если никто не будет против, Марта и Джем обвенчаются как можно скорее, и все они будут жить в нынешнем доме мисс Мэтти, так как большую часть платы за него покроет сумма, которую крэнфордские дамы предложили выплачивать ежегодно, а те деньги, которые мисс Мэтти будет платить Марте за квартиру, та сможет тратить на нее же. Распродажу имущества отец сначала не одобрил. Он сказал, что за старую фамильную мебель, как ее ни оберегали и ни лелеяли, удастся выручить очень малой что эти крохи будут лишь каплей в море долгов Городского и сельского банка. Но когда я объяснила, насколько успокоит чуткую совесть мисс Мэтти сознание, что она сделала все, что могла, он сдался - после того как я рассказала ему о случае с пятифунтовой банкнотой и он выбранил меня за то, что я не сумела помешать мисс Мэтти. Затем я упомянула о том, как мне пришло в голову, что она могла бы увеличить свой скудный доход, продавая чай, и, к моему удивлению (сама я было совсем от нее отказалась), мой отец ухватился за эту мысль со всей энергией опытного коммерсанта. По-моему, он начал считать цыплят задолго до осени, так как немедленно прикинул, что в Крэнфорде она сможет получить прибыли от этой торговли до двадцати фунтов в год. Маленькую столовую внизу можно переделать в лавку без каких-либо стеснительных ее атрибутов. Прилавком будет служить стол, одно окно останется, как есть, а другое заменит стеклянная дверь. Эта блестящая идея, видимо, подняла меня в его глазах. Мне оставалось только надеяться, что оба мы не упадем в глазах мисс Мэтти. Но она выслушала меня терпеливо и была довольна всем, что мы предложили. Она знает, сказала она, что мы стараемся сделать для нее все как можно лучше, и она только надеется, только ставит единственным условием, что она по мере сил будет уплачивать то, что может считаться ее долгом - ради своего отца, который пользовался в Крэнфорде таким уважением. Мы с отцом договорились упоминать о банке как можно реже, а если удастся, то и вовсе о нем не упоминать. Некоторые наши планы, видимо, привели ее в недоумение, но утром она достаточно долго наблюдала, как мне доставалось за недостаток сообразительности, а потому не осмелилась задавать слишком много вопросов. Так что все сошло хорошо, и она только выразила надежду, что из-за нее никто излишне не поторопится связать себя брачными узами. Когда мы заговорили о том, что ей следует торговать чаем, это, как я заметила, ее сильно смутило - но не из-за связанной с этим утраты аристократического статуса, а лишь потому, что она опасалась не справиться со своими новыми обязанностями и робко предпочла бы некоторые лишения деятельности, для которой не годилась. Однако, заметив, что мой отец не намерен отступать, она со вздохом обещала попробовать, а если у нее ничего не получится, то ведь ей можно будет оставить это занятие. Хорошо хоть, что мужчины как будто никогда не покупают чаю, а особенный страх ей внушали именно мужчины. Они говорят так резко и так громко! И так быстро считают, сколько с них следует и какую сдачу они должны получить! Вот если бы ей было можно только продавать конфеты детям, им она, наверное, сумела бы угодить. ГЛАВА XV  СЧАСТЛИВОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ Я покинула Крэнфорд, только когда дела мисс Мэтти были устроены наилучшим возможным образом. Было даже получено одобрение миссис Джеймисон, решившей, что мисс Мэтти дозволяется продавать чай. Этот оракул в течение нескольких дней размышлял, должна ли торговля чаем лишить мисс Мэтти ее светских привелегий или нет. Мне кажется, миссис Джеймисон метила больше в леди Гленмайр, когда наконец она вынесла свой приговор, а именно: если, согласно строгим законам придворного этикета, положение замужней женщины определяется рангом ее мужа, то незамужняя женщина сохраняет статус своего отца. Таким образом, Крэнфорд получил позволение делать визиты мисс Мэтти, а что до леди Гленмайр, то наносить визиты ей он собирался и без всякого позволения. Но каково же было наше удивление, наше смятение, когда мы узнали, что в следующий вторник в город возвращаются мистер и - подумать только! - миссис Хоггинс. Миссис Хоггинс! Неужели она навсегда отказалась от своего титула и из чистейшей бравады порвала свои связи с аристократией, чтобы стать какой-то Хоггинс? Она, которая до смертного часа могла бы называться леди Гленмайр! Миссис Джеймисон была довольна. По ее словам, так подтвердилось то, что она знала с самого начала - что вкусы у этой особы самые низменные. Однако "эта особа" в воскресенье в церкви казалась очень счастливой, а мы не сочли нужным приспустить вуали на шляпках с той стороны, которая была обращена к мистеру и миссис Хоггинс, как сделала это миссис Джеймисон, не увидев в результате ни его сияющего лица, ни ее смущенного румянца, очень ее красившего. Пожалуй, даже Джем и Марта не так светились счастьем, когда они к вечеру, в свою очередь, впервые появились на людях как муж и жена. В тот день, когда мистер и миссис Хоггинс принимали визитеров, миссис Джеймисон, чтобы несколько утишить бушевавшую в ее груди бурю, приказала опустить шторы у себя в доме, точно во время похорон, и ее лишь с трудом удалось уговорить не отказываться от "Сентджеймской хроники" - в такое негодование привела ее эта газета, поместив на своих страницах объявление об этом бракосочетании. Распродажа имущества мисс Мэтти прошла великолепно. Она сохранила мебель гостиной и спальни (первой из этих комнат она согласилась пользоваться, пока Марта не подыщет для нее жильца), и в эти же гостиную и спальню ей пришлось втиснуть всевозможные вещи, которые - как заверил ее аукционщик - были куплены для нее на распродаже неизвестным другом. Я всегда подозревала, что этим другом была миссис Фиц-Адам, но ей, несомненно, помогал сообщник, знавший, какие вещи были особенно дороги мисс Мэтти из-за воспоминаний юности. Разумеется, весь остальной дом выглядел довольно голо, за исключением маленькой спаленки, мебель которой отец позволил мне купить на случай моих будущих приездов, если мисс Мэтти захворает. Собственные мои небольшие сбережения я израсходовала на всевозможные конфеты и леденцы, чтобы детишки, которых так любила мисс Мэтти, начали приходить к ней. Чай в ярко-зеленых жестяных ящичках и конфеты в стеклянных вазах - мы с мисс Мэтти испытывали немалую гордость, когда оглядывали лавку вечером накануне ее открытия. Марта отскребла половицы до снежной белизны, а перед столом-прилавком расстелила пеструю клеенку, на которой должны были стоять покупатели. В комнате приятно пахло штукатуркой и побелкой. Очень маленькая дощечка с надписью "Матильда Дженкинс, лицензированная торговля чаем" пряталась за притолокой новой двери, а на полу два ящика с чаем, испещренные кабалистическими письменами, ждали, чтобы и их содержимое было переложено в жестянки. Мисс Мэтти, как мне следовало бы упомянуть раньше, не чувствовала себя вправе продавать чай, так как в городе уже имелась лавка мистера Джонсона, многочисленные товары которого включали и этот колониальный продукт. А потому, прежде чем окончательно примириться с мыслью о своем новом занятии, она тайком от меня отправилась к нему, чтобы поставить его в известность о нашем плане и осведомиться, не повредит ли это его торговле. Мой отец назвал ее щепетильность "отъявленным вздором" и заметил, что не понимает, "как стали бы жить торговцы, если бы они только и делали, что соблюдали интересы друг друга, отчего коммерческой конкуренции сразу же пришел бы конец". И быть может, для Драмбла это не годилось, однако в Крэнфорде все уладились как нельзя лучше, ибо мистер Джонсон не только любезно успокоил мисс Мэтти и рассеял ее опасения, но, насколько мне известно, неоднократно присылал к ней покупателей, заявляя, что у него чай простой, а вот у мисс Дженкинс можно найти все самые лучшие сорта. А дорогой чай - это излюбленный предмет роскоши зажиточных ремесленников и богатых фермеров, которые презрительно отворачиваются от "конгу" и "сучона", принятых во многих благородных домах, и берут для себя только зеленый "ганпаудер" и черный "пекоу". Но вернемся к мисс Мэтти. Было удивительно приятно наблюдать, как ее бескорыстие и простодушные понятия о справедливости пробуждали в окружающих такие же добрые чувства. Она как будто никогда не опасалась, что кто-то может обмануть ее - ведь сама она этого ни при каких обстоятельствах не сделала бы. Я слышала, как она оборвала клятвенные заверения торговца углем, сказав спокойно: "Я знаю, вам было бы очень неприятно, если бы вы привезли мне неполный вес угля". И если в тот раз уголь и был отмерен неполной мерой, я убеждена, что больше этого никогда не случалось. Злоупотребить ее доверием людям было так же стыдно, как злоупотребить доверием ребенка. Однако мой отец утверждает, что "такое простодушие, возможно, хорошо для Крэнфорда, но в большом мире оно до добра не доведет". И наверное, большой мир весьма дурен, так как мой отец, подозревающий, всех, с кем он заключает сделки, и принимающий всяческие предосторожности, тем не менее только в прошлом году потерял из-за чьего-то плутовства более тысячи фунтов. Я задержалась в Крэнфорде ровно на столько времени, сколько понадобилось, чтобы мисс Мэтти свыклась со своим новым образом жизни, а также чтобы упаковать библиотеку ее отца, которую купил крэнфордский священник. Он написал мисс Мэтти очень доброе письмо, объясняя, "как рад он будет приобрести столь отлично подобранную библиотеку, какой, несомненно, должна быть библиотека покойного мистера Дженкинса, за любую назначенную цену". А когда она дала согласие - с грустной радостью, потому что книгам предстояло вернуться в дом ее юности и снова выстроиться у привычных стен, - он прислал сказать, что не знает, найдется ли у него место для них всех, а потому не окажет ли ему мисс Мэтти любезность и не оставит ли кое-какие из них на своих полках. Но мисс Мэтти сказала, что у нее есть Библия и джонсоновский "Словарь", а времени на чтение у нее, к сожалению, вряд ли будет оставаться много. Тем не менее я сохранила несколько книг из уважения к доброте священника. Деньги, которые он заплатил, а также вырученные при распродаже частично были истрачены на запасы чая, а частично отложены на черный день, то есть на случай болезни и на старость. Сумма эта была очень невелика, но и она потребовала уверток и лжи во спасение (я считала, что это очень дурно - в теории, и предпочла бы не делать этого на практике), но мы знали, как будет мучиться мисс Мэтти, если ей станет известно, что у нее что-то отложено, когда долги банка еще не выплачены. К тому же ей так и не сказали, что ее друзья помогают платить за дом. Я предпочла бы открыть ей это, но таинственность придавала доброму поступку старушек некоторую остроту, которая им очень нравилась. Поэтому первое время Марте приходилось постоянно подыскивать уклончивые ответы на недоуменные вопросы, каким образом они с Джемом могут позволить себе жить в подобном доме, но мало-помалу щепетильная тревога мисс Мэтти утихла, и она свыклась с существующим порядком вещей. Я уехала от мисс Мэтти с легким сердцем. Количество чая, проданного за первые два дня, превзошло самые радужные мои надежды. Казалось, и в городке, и в его окрестностях все разом остались без чая. Единственное, что мне не нравилось в манере мисс Мэтти торговать, была та жалобная настойчивость, с какой она упрашивала своих клиентов не покупать зеленый чай, объявляя его медленным ядом, который разрушает нервы и приносит всевозможные беды. А упрямство, с каким они его покупали, несмотря на все ее предупреждения, так ее огорчало, что она, как мне казалось, была уже готова перестать его продавать, потеряв при этом половину своих клиентов, и я судорожно изыскивала примеры долголетия, объяснявшиеся исключительно постоянным употреблением зеленого чая. Однако решающим доводом, положившим конец спору, оказалась моя удачная ссылка на ворвань и сальные свечи, которые эскимосы не только с удовольствием едят, но и отлично переваривают. После этого мисс Мэтти признала, что "на вкус и цвет товарищей нет", и с этих пор прибегала к уговорам лишь в тех случаях, когда покупатель, по ее мнению, был слишком молод и неискушен, а потому не мог знать, какое губительное влияние оказывает зеленый чай на некоторые организмы, и довольствовалась привычным вздохом, когда его предпочитали люди, чей возраст, казалось бы, мог подвигнуть их на более мудрый выбор. Я приезжала из Драмбла по меньшей мере один раз в три месяца, чтобы привести в порядок счета и ответить на деловые письма. Кстати о письмах: мне становилось все более стыдно вспоминать про мое письмо аге Дженкинсу, и я очень радовалась, что никому о нем не упомянула. Я надеялась только, что письмо пропало. Никакого ответа на него не пришло. Будто его и вовсе не было. Примерно через год после того, как мисс Мэтти открыла лавку, я получила иероглифические каракули Марты, которая умоляла меня приехать в Крэнфорд как можно скорее. Испугавшись, что мисс Мэтти заболела, я выехала в тот же день и очень удивила Марту, которая открыла мне дверь. Как обычно, мы удалились для секретной беседы на кухню, и Марта сказала мне, что роды у нее ожидаются совсем скоро - через неделю, много через две, а, как ей кажется, мисс Мэтти об этом даже не подозревает, так не возьму ли я на себя объяснить ей положение дел, "потому как, мисс, - продолжала Марта, истерически всхлипывая, - боюсь я, что она этого не одобрит, и уж не знаю, кто будет о ней заботиться, пока я снова не встану на ноги!" Я утешила Марту, обещав, что останусь в Крэнфорде, пока она совсем не оправится, и только посетовала, почему она не объяснила мне в письме причину этого внезапного вызова - тогда бы я сразу же захватила необходимую одежду. Но Марта так легко начинала плакать и была в таком расстройстве, что я не стала говорить о себе, а попыталась успокоить ее и отогнать, мысли о всех вероятных и возможных несчастьях, которые во множестве рисовались ее воображению. Затем я тихонько вышла из дома и направилась к двери лавки, словно покупательница, желая застать мисс Мэтти врасплох и посмотреть, как она чувствует себя в своей новой роли. Был теплый майский день, а потому притворена была только малая половина двери. Мисс Мэтти сидела за своим прилавком и вязала подвязки чрезвычайно сложным способом, - впрочем, сложным он казался только мне, а ее нисколько не затруднял, и она негромко напевала в такт быстрому мельканию спиц. Я сказала "напевала", но, вероятно, музыкант не употребил бы этого слова для обозначения немелодичного, хотя и приятного мурлыканья надтреснутого голоса. Не столько по мотиву, сколько по словам я узнала "Славословие", но безмятежное его звучание говорило о душевном спокойствии, и пока я стояла на улице у двери, меня охватила тихая радость, отлично гармонировавшая с этим ясным майским утром. Я вошла в лавку. Сначала мисс Мэтти не узнала меня и встала, готовясь обслужить покупательницу, но уже через секунду бдительный кот вцепился в ее вязанье, которое она уронила, обрадованно всплеснув руками. Мы немного поговорили, и вскоре я убедилась, что Марта сказала правду: мисс Мэтти даже не подозревала о приближающемся семейном событии. Тогда я решила не вмешиваться в естественный ход вещей, не сомневаясь, что получу у мисс Мэтти прощение для Марты, когда явлюсь к ней с младенцем на руках, вопреки всем опасениям преданной служанки, твердившей, что мисс Мэтти ей никогда не простит (ведь новое существо потребует от своей матери внимания и забот, а это казалось ей изменой мисс Мэтти). Но я оказалась права. По-моему, это у меня наследственное качество, так как мой отец утверждает, что почти никогда не ошибается. В одно прекрасное утро, через неделю после моего приезда, я постучалась в комнату мисс Мэтти, держа на рудах маленький сверток из фланели. Когда я показала ей, что это такое, она, исполнившись благоговения, попросила меня подать ей с тумбочки очки и стала рассматривать крохотное существо с нежным любопытством, словно дивясь его миниатюрному совершенству. Весь день она не могла оправиться от изумления, ходила на цыпочках и была очень молчалива. Но она тихонько поднялась наверх повидать Марту, и обе она поплакали от радости, а потом мисс Мэтти начала поздравлять Джема и, запутавшись, не знала, как кончить, но тут ее спас звонок в лавке, что принесло не меньшее облегчение и застенчивому, гордому, добросердечному Джему, который в ответ на мои поздравления так энергично потряс мне руку, что, по-моему, она и сейчас еще побаливает. Пока Марта оставалась в постели, у меня было множество хлопот. Я ухаживала за мисс Мэтти и готовила ей еду. Я подв