затем тяжело зашагал по каменистому полю к рощице. У него из-под ног поднялся фазан. Братья увидели, как Ферз вздрогнул, словно пробуждаясь от сна, и остановился, следя за полетом птицы. - Я уверен, ему здесь знакома каждая пядь земли, - сказал Эдриен. Он был заядлым охотником. Неожиданно Ферз вскинул руки, как будто прицеливаясь. В этом жесте было что-то до нелепости успокоительное. - Теперь бежим! - бросил Хилери, когда Ферз исчез в рощице. Они устремились вниз по откосу, выскочили на каменистое поле и помчались по нему. - А если он задержится в рощице? - задыхаясь, спросил Эдриен. - Рискнем. Теперь осторожно, пока не увидим подъем. Ярдах в двадцати за рощицей Ферз медленно взбирался на следующий холм. - Покамест все идет хорошо, - шепнул Хилери. - Сейчас выждем, пока не кончится подъем и Ферз не скроется из виду. Странное у нас занятие, старина! Недаром Флер спросила: "А что вы будете делать, если найдете его?" - Мы должны узнать, что с ним, - отозвался Эдриен. - Он уже исчезает. Дадим ему еще пять минут. Засекаю время. Пять минут показались братьям целой вечностью. С лесистого склона донесся крик сойки; откуда-то выскочил кролик и присел на задние лапки прямо перед людьми; в рощице потянуло ветерком. - Время! - сказал Хилери. Они встали и в хорошем темпе одолели травянистый склон. - Лишь бы он не повернул обратно! - Чем скорей мы столкнемся с ним, тем лучше, - возразил Эдриен. - Если же он заметит, что его преследуют, он бросится бежать и мы его потеряем. - Медленней, старина. Подъем кончается. Они осторожно выбрались наверх. Холм понижался влево, в сторону меловой тропинки, пролегавшей над буковым леском. Следов Ферза не было видно. - Либо он спустился в лесок, либо решил забраться еще выше и пошел направо, вон через те кусты. Идем быстрей и проверим. Они бежали по тропинке, которая шла по довольно глубокой выемке, и уже собирались свернуть в кусты, когда впереди, в каких-нибудь двадцати ярдах от них, послышался голос. Они остановились, спрятались в выемке и затаили дыхание. Где-то в зарослях Ферз разговаривал сам с собой. Слов было не разобрать, но тон их пробуждал жалость. - Бедняга! - прошептал Хилери. - Может быть, нам пойти и успокоить его? - Слушай! До них донесся хруст сломавшейся под ногой ветки, бормотание, похожее на проклятие, и затем жуткий в своей неожиданности охотничий крик. Братья похолодели. Эдриен сказал: - Да, страшно. Но это он просто вспугнул дичь. Они осторожно вошли в заросли. Ферз бежал к следующему холму, который возвышался там, где кончались кусты. - Он не видел нас? - Нет. Иначе он бы оглядывался. Подожди, пусть скроется из виду. - Мерзкое занятие! - неожиданно вскипел Хилери. - Но нужное - согласен с тобой. Что за кошмарный крик! Однако пора все же решить, что мы будем делать, старина. - Я уже думал, - сказал Эдриен. - Если удастся убедить его вернуться в Челси, уберем оттуда Диану и детей, рассчитаем горничных и наймем ему специальных служителей. Я поживу с ним, пока все не наладится. По-моему, единственный его шанс - это собственный дом. - Я не верю, что он согласится. - Тогда один бог знает! Пусть его прячут за решетку, но я к этому руку не приложу. - А если он попытается покончить с собой? - Тут уж тебе решать, Хилери. Хилери помолчал. - Не очень полагайся на мое облачение, - сказал он наконец. - Трущобные священники - люди не из жалостливых. Эдриен схватил брата за руку: - Он скрылся из виду. - Пошли! Они почти бегом пересекли ложбину и начали подниматься по склону. Наверху растительный покров изменился. Холм был усеян редкими кустами боярышника, тисом и куманикой, кое-где попадались молодые буки. Все это обеспечивало надежное прикрытие, и братьям стало легче идти. - Мы подходим к перекрестку над Богнором, - бросил Хилери. - Того и гляди потеряем его: он может найти тропинку, ведущую вниз. Они опять побежали, потом круто остановились и притаились за тисом. - Он не спускается. Смотри! - шепнул Хилери. Ферз бежал к северной стороне холма по открытому, поросшему травой пространству, минуя то место, где сходились тропинки и был вкопан столб с указателями. - Вспомнил! Там есть еще одна тропинка вниз. - В любом случае медлить нельзя. Ферз пошел шагом. Опустив голову, он медленно поднимался по склону. Братья наблюдали за ним из-за тиса, пока он не исчез за бугром, вздымавшимся над плоской вершиной. - Живо! - скомандовал Хилери. Расстояние составляло добрых полмили, к тому же обоим было за пятьдесят. - Помедленней, старина! - задыхаясь, попросил Хилери. - Как бы наши мехи не лопнули. Упорно продвигаясь вперед, они достигли бугра, за которым исчез Ферз, и обнаружили травянистую тропинку, которая вела вниз. - Теперь можно и потише, - шепотом объявил Хилери. Этот склон холма также был усеян кустами и молодыми деревьями, и они сослужили братьям хорошую службу, прежде чем те не наткнулись на заброшенный меловой карьер. - Давай приляжем на минутку и отдохнем. Он еще не спустился с холма, иначе мы заметили бы его. Слышишь? Снизу донеслись звуки песни. Эдриен приподнялся над краем карьера и выглянул. Ферз лежал на спине невдалеке от тропинки, чуть ниже братьев. Слова, которые он пел, были слышны совершенно отчетливо: Долго ль мне плакать, тебе распевать? Долго ль еще мне по милой страдать? Ах, почему не могу я забыть Ту, что не хочет меня полюбить? Песня смолкла. Ферз лежал, не издавая ни звука. Затем, к ужасу Эдриена, лицо его исказилось, он потряс сжатыми кулаками, выкрикнул: "Не сойду... не сойду с ума!" - и приник лицом к земле. Эдриен отпрянул: - Это ужасно! Я должен спуститься и поговорить с ним. - Лучше давай вместе... Обойдем по тропинке. Тише! Не спугни его. Они пошли по тропинке, огибавшей меловой карьер. Ферз исчез. - Спокойней, дружище! - бросил Хилери. Они шли с поразительной неторопливостью, словно отказались от погони. - Кто после этого поверит в бога? - уронил Эдриен. Кривая улыбка исказила длинное лицо Хилери: - Я верю в бога, но не в милосердного, как мы понимаем это слово. Я помню, на этой стороне холма ставились ловушки. Сотни кроликов претерпели здесь все муки ада. Мы обычно вытаскивали их и добивали ударом по голове. Если бы мои убеждения стали известны, я лишился бы духовного сана, а кому от этого польза? Сейчас я все-таки хоть что-то делаю для людей. Смотри - лиса! На мгновение они задержались, проводив взглядом небольшого красновато-рыжего хищника, кравшегося через тропинку. - Замечательный зверь! Раздолье здесь для всякой твари земной - голубей, соек, дятлов, кроликов, лисиц, зайцев, фазанов: в этих крутых лесистых оврагах их никто не потревожит. Начался спуск. Вдруг Хилери вытянул руку, - внизу по ложбине, вдоль проволочной изгороди шел Ферз. Они увидели, как он исчез из виду, затем, обогнув угол изгороди, опять появился на склоне. - Что теперь? - Оттуда ему нас не видно. Подойдем поближе, потом окликнем. Иначе он просто убежит. Они пересекли откос и под прикрытием кустов боярышника обогнули изгородь. - Загон для овец, - сказал Хилери. - Видишь? Они пасутся по всей возвышенности. Это южные Меловые холмы. Они опять выбрались на вершину. Ферза нигде не было видно. Держась поближе к проволоке, братья взобрались на следующий холм и осмотрелись. Чуть дальше влево холм круто переходил в ложбину. Впереди была луговина, за нею - лес. Справа от них вдоль пастбища все еще тянулась проволочная изгородь. Внезапно Эдриен сдавил руку брата. Ферз лежал, уткнувшись лицом в траву, ярдах в семидесяти по ту сторону проволоки. Рядом паслись грязновато-серые овцы. Братья спрятались за куст, откуда можно было наблюдать, оставаясь незамеченным. Оба молчали. Ферз лежал не шевелясь, овцы не обращали на него внимания. Жирные, коротконогие, курносые, они щипали траву с невозмутимостью, свойственной сэссекской породе. - Как ты думаешь, он уснул? Эдриен покачал головой: - Нет, но по крайней мере успокоился. В позе Ферза было что-то, хватавшее за сердце: он напоминал малыша, который прячет голову в коленях матери. Казалось, что трава, которую он ощущал лицом, телом, раскинутыми руками, дарует ему успокоение. Он словно искал возврата к незыблемой безмятежности матери-земли. У кого хватило бы духу потревожить его в такую минуту? Солнце уже перевалило к западу и светило братьям в спину. Эдриен повернул голову и подставил лучам щеку. Всей душой влюбленного в природу сельского жителя он тянулся к этому теплу, запаху травы, песне жаворонков, синеве неба. Он заметил, что Хилери тоже повернул лицо к солнцу. Было так тихо, что если бы не пение жаворонков да глухое чавканье жующих овец, природа казалась бы немой. Ни голоса людей, ни рев скота, ни шум машин не доносились сюда с равнины. - Три часа. Вздремни, старина. Я покараулю, - шепотом предложил Эдриен брату. Похоже, что Ферз уснул. Его больной мозг несомненно отдыхает. Если воздух, форма, цвет действительно обладают целительными свойствами, то где же последние проявляются сильнее, чем здесь, на этом зеленом прохладном холме, где уже больше тысячелетия нет ни людей, ни их суеты? В древности человек жил на нем, но с тех пор по нему скользят только ветры и тень облаков. А сегодня не было даже ни ветра, ни облачка, которое отбросило бы на траву свою безмолвную беглую тень. Жалость к несчастному, лежавшему так неподвижно, словно ему никогда больше не придется встать, охватила Эдриена. Он не думал о себе и даже не сочувствовал Диане. Поверженный Ферз пробудил в нем глубокое и невыразимое, стадное и родственное чувство, которое испытывает человек к человеку перед лицом судьбы, чьи удары кажутся ему незаслуженными. Да! Ферз спал, цепляясь за землю, как за последнее прибежище. Цепляться за вечное прибежище - землю - это все, что ему оставалось. И те два часа, которые Эдриен провел, наблюдая за распростертым телом, сердце его переполнялось не бесполезной и строптивой горечью, а странным, печальным изумлением. Древнегреческие поэты понимали, какую трагическую игрушку сделали бессмертные из человека. На смену эллинам пришли христиане с их учением о милосердном боге. Милосердном ли? Нет! Хилери был прав. Что же делать, когда сталкиваешься с таким вот Ферзом и его участью? Что делать, пока в нем еще остается хоть проблеск разума? Когда жизнь человека сложилась так, что он не может больше выполнять свою долю работы и становится жалким, обезумевшим пугалом, для него должен наступить миг вечного успокоения в безмятежной земле. Хилери, по всей видимости, думал так же. И все-таки Эдриен не знал до конца, как поступит его брат в решающий момент. Он ведь живет и работает с живыми, а тот, кто умирает, для него потерян, так как уносит с собой возможность послужить себе. Эдриен ощутил нечто вроде тайной признательности судьбе за то, что его собственная работа протекает среди мертвых: он классифицирует кости единственную часть человека, которая не подвержена страданиям и век за веком пребывает нетленной, принося потомкам весть о чудесном древнем животном. Так он лежал; срывая травинку за травинкой, растирая их пальцами и вдыхая аромат. Солнце клонилось к западу и опустилось уже почти до уровня его глаз; овцы кончили пастись, сгрудились и медленно двигались по склону, как будто ожидая, чтобы их загнали в овчарню. Из нор вылезли кролики и принялись грызть траву. Жаворонки один за другим стремительно падали с высоты. В воздухе потянуло холодком; деревья внизу на равнине потемнели и застыли; в побелевшем небе вот-вот должен был вспыхнуть закат. Трава перестала пахнуть, но роса еще не выпала. Эдриен вздрогнул. Через десять минут солнце зайдет за холм и станет холодно. Как Ферз будет чувствовать себя, когда проснется? Лучше? Хуже? Нужно рискнуть. Он дотронулся до Хилери, который все еще спал, поджав колени. Тот мгновенно проснулся: - Хэлло, старина! - Тс-с... Ферз еще спит. Что делать, когда он проснется? Может, подойти к нему сейчас и подождать? Хилери дернул брата за рукав. Ферз был на ногах. Они увидели из-за куста, как он бросил вокруг затравленный взгляд, словно зверь, почуявший опасность и решающий, куда бежать. Он не видит их, - это ясно, - но почуял чье-то присутствие. Ферз подошел к проволоке, пролез через нее, остановился и выпрямился, обернувшись к багровому солнцу, которое, как огненный мяч, подпрыгивало теперь над самым дальним лесистым холмом. Отблески падали на лицо Ферза, и, неподвижный, словно жизнь уже покинула его, он стоял с непокрытой головой, пока солнце не закатилось. - Живей! - прошептал Хилери и вскочил. Эдриен увидел, как Ферз внезапно ожил, с диким вызовом взмахнул руками, повернулся и побежал. Потрясенный, Хилери воскликнул: - Он в бешенстве, а там, у шоссе, - меловой карьер! Скорей, старина, скорей! Братья ринулись вперед. Но они окоченели и не могли поспеть за Ферзом, с каждым шагом набиравшим дистанцию. Безумец бежал, размахивая руками; преследователи слышали его крики. Хилери, задыхаясь, бросил: - Стой! Он все-таки бежит не к карьеру. Тот остался справа. Видишь? Он берет к лесу. Пусть лучше думает, что мы отстали. Братья смотрели, как Ферз сбегает по склону, затем, когда он все так же бегом достиг леса, потеряли его из виду. - Вперед! - крикнул Хилери. Они помчались вниз к лесу и вбежали в него, держась как можно ближе к месту, где исчез Ферз. Лес был буковый, кустарник рос только на опушке. Братья остановились и прислушались. Ни звука! Свет здесь стал уже сумеречным, однако полоса леса оказалась узкой, и они вскоре выскочили на ее противоположную сторону. Внизу виднелись коттеджи и службы. - Давай спустимся на шоссе. Братья ускорили шаг, неожиданно очутились на краю глубокого мелового карьера и в ужасе замерли. - Я не знал о его существовании, - выдавил Хилери. - Обойдем его по краю. Ты иди вверх, а я влево. Эдриен начал подниматься, пока не достиг верхнего края карьера. Внизу, на дне, до которого было футов шестьдесят крутого спуска, он различил какой-то темный, неподвижный предмет. Он не шевелился, никаких звуков оттуда не доносилось. Неужели это конец? Неужели Ферз очертя голову прыгнул в полутьму? Эдриен почувствовал, что задыхается, и на мгновение оцепенел, не в силах ни двинуться, ни крикнуть. Затем торопливо побежал назад по краю карьера, пока не достиг места, где стоял Хилери. - Ну что? Эдриен махнул рукой и побежал дальше вниз. Они пробрались через кустарник, окаймлявший карьер, спустились и по травянистому дну направились к дальнему концу ямы, под самый высокий край обрыва. Темный предмет оказался Ферзом. Эдриен опустился на колени и приподнял ему голову. Безумец сломал себе шею. Он был мертв. Прыгнул ли он умышленно, стремясь покончить с собой, или сорвался в бешеной спешке? Они не могли на это ответить и молчали. Хилери опустил руку на плечо брата. Наконец он сказал: - Тут неподалеку есть сарай. Там можно достать телегу. Но, помоему, лучше его не двигать с места. Останься с ним, а я схожу в деревню и позвоню. Мне кажется, надо вызвать полицию. Эдриен, склоненный над распростертым телом, кивнул, не вставая с колен. - Почта в двух шагах. Я не задержусь. С этими словами Хилери торопливо ушел. Эдриен одиноко сидел на дне тихой темнеющей ямы. Он скрестил ноги, на коленях у него покоилась голова мертвеца. Он закрыл ему глаза, набросил на лицо носовой платок. Наверху, в кустах, приготовляясь ко сну, суетились и чирикали птицы. Выпала роса, в синих сумерках над землей поплыл осенний туман. Контуры предметов расплылись, но высокие откосы карьера белели по-прежнему отчетливо. Несмотря на то что до шоссе, по которому шли машины, не было и пятидесяти ярдов, место, где Ферз обрел вечный покой, казалось Эдриену жутким, всеми забытым и далеким от мира. Хотя он понимал, что должен был радоваться - за Ферза, за Диану, за себя, он не испытывал ничего, кроме беспредельной жалости к человеку, который вынес такие муки и был сломлен во цвете лет, и чувства постепенного и все более глубокого слияния с природой, окутавшей саваном таинственности и покойника и место его последнего отдыха. Чей-то голос вывел Эдриена из этого странного состояния. Старый усатый фермер стоял перед ним со стаканом в руке. - Я слыхал, тут несчастье приключилось, - сказал старик. - Джентльмен священник велел снести вам вот это. Бренди, сэр. Он подал стакан Эдриену. - Он свалился, что ли? - Да, упал. - Я давно твержу - здесь загородку поставить надо. Джентльмен велел вам передать, что доктор и полиция уже едут. - Благодарю, - сказал Эдриен, возвращая пустой стакан. - Тут неподалеку есть хороший, удобный сарай для телег. Может, перетащим его туда. - Его нельзя трогать до приезда властей. - И то верно, - согласился старик. - Я читал, есть такой закон на случай убийства или самоубийства. Он нагнулся: - Вид-то у него спокойный, правда? Часом не знаете, сэр, кто он такой? - Знаю. Некий капитан Ферз. Он родом отсюда. - Ну? Один из Ферзов с Бартон Райз? Боже ты мой, да я ж у них работал мальчишкой: я ведь в этом приходе и родился. Он опять нагнулся - на этот раз еще ниже: - Уж не мистер ли это Роналд, упаси господи, а? Эдриен кивнул. - Скажите на милость! Теперь, значит, никого из них не осталось. Дед его рехнулся и помер. Скажите на милость! Мистер Роналд! Я знавал его, когда он еще парнишкой был. Старик попытался заглянуть мертвецу в лицо, воспользовавшись последними угасающими лучами, затем выпрямился и горестно покачал головой. Для него, - Эдриен ясно видел это, - было важно, что покойник - не "чужой". Внезапно треск мотоцикла разорвал тишину. Сверкая фарой, он спустился вниз по тропинке, и с него сошли две фигуры. Они робко подошли к группе, освещенной фарой их машины, и остановились, глядя на землю: - Мы слышали, случилось несчастье. - Д-да! - протянул старый фермер. - Можем мы быть чем-нибудь полезны? - Нет, благодарю, - ответил Эдриен. - Врач и полиция уже вызваны. Остается ждать. Он увидел, как молодой человек открыл рот, видимо собираясь еще о чем-то спросить, но тут же закрыл его, не проронив ни слова, и обнял девушку за плечи. Как и старик, пара стояла молча, устремив глаза на тело, чья голова и сломанная шея покоились на коленях Эдриена. Мотор мотоцикла, который позабыли выключить, стучал в тишине, и свет фары придавал еще более жуткий вид кучке живых, окружавших мертвого. XXIX Телеграмма, прибывшая в Кондафорд как раз перед обедом, гласила: "Бедный Ферз умер упал меловой карьер тчк Перевезен Чичестер тчк Эдриен и я поехали покойником расследование состоится там Хилери". Телеграмму принесли прямо в комнату Динни, и девушка опустилась на кровать с тем чувством стеснения в груди, какое испытывает человек, когда горе и облегчение борются в нем и не находят выхода. Произошло то, о чем она молилась, но Динни помнила сейчас лишь об одном - о последнем вздохе несчастного, который она слышала, о его лице, когда он стоял в дверях, а Диана пела. Девушка сказала горничной, подавшей ей телеграмму: - Элен, приведите Скарамуша. Когда шотландский терьер с блестящими глазами и видом, исполненным сознания собственной важности, вбежал в комнату, Динни обняла его так крепко, что тот чуть не задохнулся. Сжав в руках это теплое упругое волосатое тело, девушка вновь обрела способность чувствовать. Все ее существо ощутило облегчение, но на глаза навернулись слезы жалости. Такое странное поведение оказалось выше понимания ее пса. Он лизнул Динни в нос, завилял хвостом, и ей пришлось отпустить его. Наспех одевшись, она направилась в комнату матери. Леди Черрел, уже переодетая к обеду, расхаживала между отпертым платяным шкафом и выдвинутыми ящиками комода, размышляя, с чем ей будет легче всего расстаться ввиду приближения благотворительного базара, который призван был пополнить перед концом года приходский фонд помощи бедным. Динни, ни слова не говоря, вложила ей в руку телеграмму. Леди Черрел прочла и спокойно заметила: - Вот то, о чем ты молилась, дорогая. - Это самоубийство? - Думаю, что да. - Сказать мне Диане сейчас или подождать до утра, чтобы она выспалась? - Лучше сейчас. Если хочешь, могу я. - Нет, нет, родная. Это моя обязанность. Вероятно, она будет обедать у себя наверху. Завтра мы, наверно, уедем в Чичестер. - Как все это ужасно для тебя, Динни! - Мне это полезно. Девушка взяла телеграмму и вышла. Диана была с детьми, которые изо всех сил затягивали процесс отхода ко сну, так как не достигли еще тех лет, когда он становится желанным. Динни увела ее к себе в комнату и, по-прежнему ни слова не говоря, подала ей телеграмму. Хотя за последние дни она очень сблизилась с Дианой, между ними все-таки оставалось шестнадцать лет разницы. Поэтому девушка не сделала соболезнующего жеста, который могла бы позволить себе с ровесницей. Она никогда не знала, как Диана воспримет то или иное известие. То, которое принесла ей Динни, Диана встретила с каменным спокойствием, как будто оно вообще не было для нее новостью. Ее лицо, тонкое, но потускневшее, как изображение на монете, не выразило ничего. Глаза, устремленные на Динни, остались сухими и ясными. Она проронила только: - Я не спущусь вниз. Завтра в Чичестер? Динни подавила первое душевное движение, кивнула и вышла. За обедом, сидя вдвоем с матерью, она сказала: - Хотела бы я владеть собой так, как Диана. - Ее самообладание - результат того, что она пережила. - В ней есть что-то от леди Вир де Вир. - Это не так уж плохо, Динни. - Чем будет для всех нас это расследование? - Боюсь, что ее самообладание скоро ей пригодится. - Мама, а мне придется давать показания? - Насколько известно, ты была последней, с кем он разговаривал. Так ведь? - Да. Должна я рассказать о том, как он подходил к двери прошлой ночью? - По-моему, если тебя спросят, ты должна рассказать все, что знаешь. Румянец пятнами выступил на щеках Динни. - А по-моему, нет. Я этого не сказала даже Диане и не понимаю, в какой мере это может касаться посторонних. - Я тоже не понимаю, но в данном случае мы не имеем права на собственное мнение. - Ну, а у меня оно будет. Я не собираюсь потакать отвратительному любопытству бездельников и причинять боль Диане. - А вдруг кто-нибудь из горничных слышал? - Никто не докажет, что я слышала. Леди Черрел улыбнулась: - Жаль, твой отец уехал. - Мама, не говори ему, что я тебе сказала. Я не желаю обременять этим совесть мужчины - довольно одной моей. У нас, женщин, она растяжимей, но это уж от природы. - Хорошо. - Я не стану терзаться угрызениями, если сумею что-нибудь скрыть, не подвергаясь опасности, - объявила Динни, у которой были еще свежи воспоминания о лондонском полицейском суде. - Вообще, к чему затевать следствие, раз он умер? Это отвратительно. - Я не должна ни поощрять, ни подстрекать тебя, Динни. - Нет, должна, мама. Ты в душе согласна со мной. Леди Черрел промолчала. Она действительно была согласна. На другой день с первым утренним поездом прибыли генерал и Ален Тесбери, и через полчаса они все вместе выехали в открытой машине. Ален сидел за рулем, генерал рядом с ним; леди Черрел, Диана и Динни кое-как разместились сзади. Поездка была долгая и невеселая. Полулежа на сиденье, так что из мехового боа высовывался только нос, Динни размышляла. Понемногу ей становилось ясно, что на предстоящем расследовании она до некоторой степени окажется в центре внимания. Она выслушала исповедь Ферза; она увезла детей; она спускалась ночью вниз к телефону; она слышала то, о чем намеревалась не рассказывать; она - и это главное - вызвала Эдриена и Хилери. Только вмешательством ее, их племянницы, которая заставила Диану обратиться к ним за помощью, можно было замаскировать дружеские чувства Эдриена к миссис Ферз. Как все, Динни читала газеты и не без любопытства следила за горестями и неприятностями ближнего, которые там предавались гласности; как все, она возмущалась газетами, как только там печаталось нечто такое, что могло оказаться тягостным для ее родных и друзей. Если выплывет наружу, что ее дядя - старый и близкий друг Дианы, ему и ей начнут задавать самые разнообразные вопросы, которые возбудят самые разнообразные подозрения у падкой до всего сексуального публики. Возбужденное воображение девушки закусило удила. Если раскроется давняя и тесная дружба Эдриена с Дианой, как помешать публике заподозрить ее дядю в том, что он столкнул Ферза в меловой карьер? Ведь неизвестно, был с ним Хилери или нет: девушка и сама покамест не знала подробностей. Мысль ее опережала события. Сенсационному объяснению всегда верят охотнее, чем прозаическому и правдивому! И в Динни крепла почти злобная решимость обмануть публику, лишив ее тех острых ощущений, которых так жаждет толпа. Эдриен встретил их в холле чичестерской гостиницы, и Динни, улучив минуту, отозвала его в сторону: - Дядя, можно мне поговорить с вами и дядей Хилери наедине? - Хилери пришлось уехать в Лондон, дорогая, но к вечеру он обязательно вернется. Тогда поговорим. Расследование назначено на завтра. Этим ей и пришлось удовольствоваться. Когда Эдриен закончил свой рассказ, Динни, решив, что вести Диану взглянуть на тело Ферза следует не ему, объявила: - Дядя, с Дианой отправлюсь я. Только объясните, как пройти. Эдриен кивнул. Он понял. Диана вошла в покойницкую одна. Динни ожидала ее в коридоре, пропахшем карболкой. Муха, удрученная приближением зимы, уныло ползала по окну, которое выходило на глухую боковую улочку. Динни смотрела через стекло на тусклое холодное небо и чувствовала себя глубоко несчастной. Жизнь казалась ей мрачной и безысходной, будущее - зловещим. Это расследование, угроза, нависшая над Хьюбертом... Нигде ни света, ни отрады! Даже мысль о нескрываемой привязанности к ней Алена не утешала девушку. Она обернулась, увидела стоящую рядом Диану и внезапно, забыв о собственном горе, обняла ее и поцеловала в холодную щеку. Они молча вернулись в гостиницу. Только Диана уронила: - Он выглядит умиротворенным. После обеда Динни сразу же ушла к себе в номер и в ожидании дядей взяла книгу. Было уже десять, когда подъехало такси Хилери. Несколько минут спустя он и Эдриен вошли к Динни. Она заметила, что вид у обоих измученный и мрачный, но в выражении лица есть что-то успокоительное: оба были из тех, кто держится до тех пор, пока стоит на ногах. Эдриен и Хилери с неожиданной теплотой расцеловали племянницу и уселись по обе стороны постели. Динни, стоя между ними в ногах кровати, обратилась к Хилери: - Речь пойдет о дяде Эдриене, дядя. Я много думала. Если мы не примем мер, следствие будет ужасным. - Да, Динни. Я ехал сюда с кучей журналистов, не подозревавших, что я имею касательство к этой истории. Они побывали в психиатрической лечебнице и страшно возбуждены. Уважаю газетчиков: они добросовестно делают свое дело. Динни повернулась к Эдриену: - Позволите говорить откровенно, дядя? Эдриен улыбнулся: - Позволяю, Динни. Ты - честная плутовка. Валяй! - В таком случае, - начала она, взявшись за спинку кровати" - мне кажется, что самое важное - не впутывать сюда дружбу дяди Эдриена с Дианой. По-моему, просьба разыскать Ферза, с которой я к вам обратилась, должна быть всецело отнесена на мой счет. Как известно, я была последней, с кем он разговаривал, когда перерезал телефонный шнур. Поэтому, когда меня вызовут, я могу вбить судье в голову, что это я предложила прибегнуть к вам, моим дядям, которые к тому же так ловко умеют решать всякие головоломки. В противном случае чем объяснить наше обращение к дяде Эдриену? Только тем, что он близкий друг Дианы. А тогда публика сразу начнет делать всевозможные предположения, особенно если услышит, что капитана Ферза не было дома целых четыре года. Наступило молчание. Потом Хилери сказал: - Она умница, старина. Четырехлетняя дружба с красивой женщиной в отсутствие мужа означает для публики многое, а для присяжных - только одно. Эдриен кивнул: - Согласен. Но я не понимаю, как можно скрыть мое длительное знакомство с обоими. - Все зависит от первого впечатления, - вмешалась Динни. - Я скажу, что Диана предложила обратиться к ее врачу и Майклу, а я переубедила ее, помня, как хорошо, в силу вашей профессии, вы умеете анализировать ход событий и как вам легко позвать на помощь дядю Хилери, большого знатока людей. Если мы с самого начала направим следствие на нужный путь, я уверена, что вашему знакомству с Ферзами не придадут никакого значения. По-моему, страшно важно, чтобы меня вызвали одной из первых. - Это значит многое возложить на тебя, дорогая. - О нет! Если меня не вызовут раньше, чем вас и дядю Хилери, вы оба скажете, что я пришла к вам и попросила о помощи, а я потом вдолблю присяжным то же самое. - После доктора и полиции первым свидетелем будет Диана. - Пусть. Я сговорюсь с ней, так что мы все будем твердить в один голос. Хилери улыбнулся: - Думаю, что нам так и следует поступить: это вполне невинная ложь. Я сам вверну, что знаком с Ферзами так же давно, как и ты, Эдриен. Мы встретились с Дианой впервые, когда она была еще подростком, на пикнике в Лендз Энд, который устроил Лоренс, а с Ферзом - на ее свадьбе. Словом, дружили домами. Так? - Посещение мною психиатрической лечебницы неминуемо выплывет наружу, - заметил Эдриен. - Главный врач вызван свидетелем. - Что в этом особенного? - возразила Динни. - Вы ездили туда как друг Ферза и человек, интересующийся психическими расстройствами. В конце концов, дядя, предполагается, что вы - ученый. Братья улыбнулись, Хилери сказал: - Ладно, Динни. Мы потолкуем с судебным приставом - он очень приличный парень - и попросим вызвать тебя пораньше, если можно. С этими словами он вышел. - Спокойной ночи, маленькая змея, - попрощался Эдриен. - Спокойной ночи, милый дядя. У вас ужасно усталый вид. Вы запаслись грелкой? Эдриен покачал головой: - У меня нет ничего, кроме зубной щетки, - сегодня купил. Динни вытащила из постели свою грелку и заставила дядю взять ее. - Значит, мне поговорить с Дианой обо всем, что мы решили? - Если можешь, поговори, Динни. - Послезавтра солнце взойдет для вас. - Взойдет ли? - усомнился Эдриен. Когда дверь закрылась, Динни вздохнула. Взойдет ли? Диана, видимо, мертва для чувства. А впереди еще дело Хьюберта! XXX Когда на другой день Эдриен с племянницей входили в здание следственного суда, они рассуждали примерно так. Слушать дело в следственном суде - это все равно что есть в воскресенье йоркширский пудинг, ростбиф или иную будничную пищу. Раз уж люди стали тратить дни отдыха на спорт и такие забавы, как присутствие при разборе несчастных дел о насильственной смерти или о самоубийстве, жертв которого давно уже не хоронят на перекрестках дорог, вне кладбищенской ограды, значит все обычаи утратили свой первоначальный мудрый смысл. В старину правосудие и его слуги почитались врагами рода человеческого, и поэтому было естественно рассматривать такие дела в суде присяжных этом гражданском средостении между законом и смертью. Но не противоестественно ли предполагать в век, именующий полицию "оплотом порядка", что она неспособна к здравому суждению в тот момент, когда ей нужно безотлагательно действовать? Итак, ее некомпетентность не может явиться основанием для сохранения устарелого обычая. Этим основанием является другое - боязнь публики остаться в неведении. Каждый читатель и каждая читательница газет убеждены, что чем больше они услышат сомнительного, сенсационного, грязного, тем будет лучше для души. Между тем известно, что там, где нет разбирательства в следственном суде, подробности чьей-то нашумевшей смерти могут не получить огласки и доследование вряд ли состоится. Когда же вместо этого молчания производится судебное следствие, а иногда и доследование, публике гораздо приятнее! Каждому индивидууму в отдельности свойственна неприязнь к людям, всюду сующим нос; но как только индивидуумы соединяются в толпу, оно исчезает. Ясно, что таким людям в толпе особенно привольно. Поэтому чем чаще им достаются места в следственном суде, тем горячее они благодарят господа. Псалом "Хвала всевышнему творцу, подателю всех благ" нигде не звучит так громко, как в сердцах тех, кто имел счастье получить доступ туда, где расследуются обстоятельства чьей-то смерти. Последнее всегда означает пытку для живых, а значит, как раз и рассчитано на то, чтобы доставлять публике наивысшее наслаждение. Тот факт, что зал суда был полон, подтверждал эти выводы. Дядя с племянницей прошли в тесную комнату для свидетелей. Эдриен на ходу бросил: - Ты пойдешь пятой, Динни, - после меня и Хилери. Не входи в зал, пока тебя не вызовут - иначе скажут, что мы сговорились и повторяем друг друга. Они сидели в тесной пустой комнате и молчали. Полицейских, врача, Диану и Хилери должны были допрашивать раньше. - Мы словно двенадцать негритят из песенки, - пробормотала Динни. Глаза ее были устремлены на противоположную стену. Там висел календарь. Девушка не могла разобрать букв, но ей почему-то казалось страшно необходимым это сделать. Эдриен вытащил из внутреннего кармана пиджака бутылочку и предложил: - Дорогая моя, отпей пару глотков - не больше. Это пятидесятипроцентный раствор летучих солей - он тебя подкрепит. Только осторожно! Динни глотнула. Жидкость обожгла ей горло, но не сильно. - Выпейте и вы, дядя. Эдриен тоже сделал осторожный глоток. - Ничто так не взбадривает, когда попадаешь в передрягу, - прибавил он. Они снова замолчали, выжидая, пока организм усвоит снадобье. Наконец Эдриен заговорил: - Если душа бессмертна, во что я не верю, каково сейчас бедному Ферзу смотреть на этот фарс? Мы все еще варвары. У Мопассана есть рассказ о клубе самоубийц, который обеспечивал легкую смерть тем, кто испытывал в ней потребность. - Я не верю, что нормальный человек может покончить с собой - кроме разве редчайших случаев. Мы обязаны держаться, Динни, но я хотел бы, чтобы у нас устроили такой клуб для тех, кто страдает умственным расстройством, или тех, кому оно угрожает. Ну как, подбодрила тебя эта штука? Динни кивнула. - Порции тебе хватит примерно на час. Эдриен встал: - Кажется, подходит моя очередь. До свидания, дорогая, желаю удачи. Не забывай иногда вворачивать "сэр", обращаясь к судье. Увидев, как выпрямился дядя, входя в двери зала, Динни почувствовала душевный подъем. Она восхищалась Эдриеном больше, чем любым из тех, кто ей был знаком. Девушка помолилась за него - коротко и нелогично. Снадобье, несомненно, подкрепило ее: прежняя подавленность и неуверенность исчезли. Она вынула зеркальце и пуховку. По крайней мере, нос не будет блестеть, когда она встанет у барьера. Однако прошло еще четверть часа, прежде чем ее вызвали. Она провела их, по-прежнему устремив взгляд на календарь, думая о Кондафорде и воскрешая в памяти лучшие дни, проведенные там, далекую невозвратную пору детства - уборку сена, пикники в лесу, сбор лаванды, катание верхом на охотничьей собаке, пони, подаренного ей после отъезда Хьюберта в школу, веселое новоселье в перестроенном доме: девушка хоть и родилась в Кондафорде, но до четырех лет кочевала - то Олдершот, то Гибралтар. С особенной нежностью она вспоминала, как сматывала золотистый шелк с коконов своих шелковичных червей, которые пахли так странно и почемуто наводили ее на мысль о беззвучно крадущихся слонах. - Элизабет Черруэл. Как скучно носить имя, которое все произносят неправильно! Девушка встала, чуть слышно бормоча: Один из негритят пошел купаться в море, Попался там судье и был утоплен вскоре. Она вошла. Кто-то взял ее под свое покровительство и, проводив через зал, поместил в ложу, отдаленно напоминавшую клетку. К счастью, Динни незадолго до того побывала в таком же месте. Присяжные, сидевшие прямо перед нею, выглядели так, словно их извлекли из архива; вид у судьи был забавно торжественный. Слева от ложи, у ног Динни сидели остальные негритята; за ними, до голой задней стены - десятки и сотни лиц, словно головы сардин, напиханных хвостами вниз в огромную консервную банку. Затем девушка поняла, что к ней обращаются, и сосредоточила внимание на лице судьи. - Ваше имя Элизабет Черрел? Вы дочь генерал-лейтенанта сэра Конуэя Черрела, кавалера орденов Бани, Святого Михаила и Святого Георгия, и его супруги леди Черрел? Динни поклонилась и подумала: "По-моему, он ко мне за это благоволит". - И проживаете с ними в поместье Кондафорд, в Оксфордшире? - Да. - Мисс Черрел, вы гостили у капитана и миссис Ферз до того дня, когда капитан Ферз покинул свой дом? - Да, гостила. - Вы их близкий друг? - Я друг миссис Ферз. Капитана Ферза до его возвращения я видела, если не ошибаюсь, всего один раз. - Кстати, о его возвращении. Вы уже находились у миссис Ферз, когда он вернулся? - Я приехала к ней как раз в этот день. - То есть в день его возвращения из психиатрической лечебницы? - Да. Фактически же я поселилась у нее на другой день. - И оставались там до тех пор, пока капитан не ушел из дома? - Да. - Как он вел себя в течение этого времени? При этом вопросе Динни впервые осознала, как невыгодно не иметь представления о том, что говорилось до вас. Кажется, ей придется выложить все, что она знает и чувствует на самом деле. - Он производил на меня впечатление абсолютно нормального человека, если не считать одного - он не желал выходить и видеться с людьми. Он выглядел совершенно здоровым, только глаза были какие-то особенные: увидишь их и сразу чувствуешь себя несчастным. - Точнее, пожалуйста. Что вы имеете в виду? - Они... они были как пламя за решеткой - то вспыхивали, то гасли. Динни заметила, что при этих словах вид у присяжных стал менее архивный. - Вы говорите, он не желал выходить? И так было все время, пока вы там находились? - Нет, один раз он вышел - накануне ухода из дома. По-моему, его не было целый день. - По-вашему? Разве вы отсутствовали? - Да. В этот день я отвезла обоих детей к моей матери в Кондафорд и возвратилась вечером, перед самым обедом. Капитана Ферза еще не было. - Что побудило вас увезти детей? - Меня попросила миссис Ферз. Она заметила в капитане Ферзе перемену и решила, что детей лучше удалить. - Можете вы утверждать, что и сами заметили эту перемену? - Да. Мне показалось, что он стал беспокойнее и, вероятно, подозрительнее. Он больше пил за обедом. - Кроме этого - ничего особенного? - Нет. Я... - Да, мисс Черрел? - Я хотела рассказать о том, чего не видела лично. - То есть о том, что вам рассказала миссис Ферз? - Да. - Вы можете этого не рассказывать. - Благодарю вас, сэр. - Вернемся к тому, что вы обнаружили, после того как отвезли детей и вернулись. Вы говорите, капитана Ферза не было дома. А миссис Ферз? - Она была дома и одета к обеду. Я тоже быстро переоделась, и мы пообедали вдвоем. Мы очень беспокоились. - Дальше. - После обеда мы поднялись в гостиную и я, чтобы отвлечь миссис Ферз, попросила ее спеть. Она очень нервничала и волновалась. Спустя некоторое время мы услыш