Уилфрид". Мир! Покой! А она? Динни снова завернула ленточку, снимок и письмо и спрятала сверток в сумочку. Бесшумно открыла дверь, спустилась по лестнице и вышла на залитую солнцем мостовую. Выйдя к реке, она остановилась под еще нагим платаном, развернула листок, вынутый из письма, и прочла стихи: УСНУТЬ! То солнце, что несет земле Жизнь и распад, расцвет и тленье, Лишь огонек в небесной мгле, Горящий краткое мгновенье; Кружок, который нанесла Рука творца на план вселенной; Прокол, которым нет числа В покрове ночи довременной. И пусть предопределено Им все мое существованье, Жить, как v, мне, лишь миг дано Ему, песчинке мирозданья. Но не стихает в сердце боль: Ведь каждая моя частица Сыграть, как я, как солнце, роль На сцене вечности стремится, Хотя придет конец нам всем И ждет нас бездна ледяная... А если я спрошу: "Зачем?" Ответит бог: "Усни. Не знаю". Уснуть! Набережная была почти пуста - ни людей, ни машин. Динни пошла пешком, пересекая главные городские артерии, и добралась наконец до Кенсингтонского сада. У Круглого пруда, по которому плавали игрушечные кораблики, теснились увлеченные игрою дети. Светловолосый мальчуган, похожий на Кита Монта, подталкивал свой кораблик палкой, снова и снова пытаясь пустить его по ветру через пруд. Какое блаженное неведение! Не в нем ли залог счастья? Жить минутой, отрешиться от себя, уподобиться ребенку! Малыш вскрикнул: - Смотри, плывет! Паруса надулись, кораблик отошел от берега. Мальчуган подбоченился, метнул взгляд на Динни и объявил: - Ну, я побежал. Динни смотрела, как он бежит то останавливаясь, то опять пускаясь вперед и, видимо, соображая, где пристанет его кораблик. Не так ли и человек бежит через жизнь, ловя каждую возможность пристать к берегу, а в конце концов все равно уснет? Он - словно птицы, которые поют, ловят червяков, чистят перья, беспричинно, от полноты жизни, летают взад и вперед, спариваются, вьют гнезда, выкармливают птенцов и, отжив свой срок, превращаются в окоченевший комочек перьев, разлагаются и становятся прахом. Динни медленно обогнула пруд, вновь увидела мальчика, толкавшего лодку палкой, и спросила: - Что у тебя за кораблик? - Катер. Раньше была шхуна, но наша собака съела снасти. - Да, - заметила Динни, - собаки очень любят снасти - они вкусные. - Как что? - Как спаржа. - Мне не дают спаржи, - она слишком дорого стоит. - А ты ее пробовал? - Да, Смотрите, ветер опять его погнал! Кораблик уплыл, и светловолосый мальчуган убежал. Динни вспомнила слова Эдриена: "Я как раз подумал о детях". Она дошла до места, которое в прежнее время носило бы название лужайки. Земля была усеяна крокусами - желтыми, лиловыми, белыми - и нарциссами; деревья, на которых заливались черные дрозды, тянулись к солнцу каждой своей набухшей почками веткой. Девушка шла и думала: "Мир? Покой? Их нет. Есть жизнь и есть смерть!" Те, кто встречался ей, думали: "Красивая девушка! ", "Как изящны эти маленькие шляпки! ", "Интересно, куда это она идет, задрав голову?" или просто: "Ого, какая!" Она пересекла аллею и подошла к памятнику Гудзону. Хотя считается, что это изваяние - приют птиц, их там не оказалось, если не считать нескольких воробьев и одного жирного голубя. И смотрели на них тоже только три человека. Она бывала здесь с Уилфридом; поэтому сейчас только взглянула на памятник и пошла дальше. "Бедный Гудзон! Бедная Рома!" - сказал он когда-то. Она спустилась к Серпентайну и пошла вдоль берега. Вода сверкала в лучах солнца, весенняя трава на другой стороне была сухая. Газеты уже предсказывают засуху. Звуки, потоками врывавшиеся сюда с севера, юга и запада, сливались в негромкий непрерывный гул. А там, где покоится Уилфрид, наверно, царит безмолвие; только диковинные птицы да зверьки навещают его могилу и деревья роняют на нее свои причудливые листья. Ей вспомнился фильм, виденный в Аржелесе, - пасторальные сцены из жизни нормандской деревушки, родины Бриана. "Жаль, что мы расстаемся со всем этим", - сказала она, посмотрев картину. В воздухе разнеслось гудение, - высоко над головой шел на север маленький серебряный шумный аэроплан, Уилфрид ненавидел самолеты еще с войны. "Они возмущают покой богов!" Отважный новый век! Нет больше бога на небесах! Девушка взяла к северу, чтобы обойти то место, где она обычно ожидала Уилфрида. В открытой ротонде возле Мраморной арки не было ни души. Динни покинула парк и пошла по направлению к Мелтон-Мьюз. Все позади! Странно и еле заметно улыбаясь, она свернула на Мьюз и остановилась у дверей сестры. XXVI Она застала Клер дома. В первые минуты сестры старались не касаться пережитого; затем Динни спросила: - Ну, что хорошего? - Ничего. Я рассталась с Тони, - мои нервы истрепаны, его - тоже. - Неужели он... - Нет. Я просто сказала ему, что не в силах видеться с ним, пока все это не кончится. Встречаясь, мы избегаем говорить о процессе, но эта тема неизбежно всплывает. - Он, должно быть, страшно несчастен. - Конечно. Но ведь осталось потерпеть всего три-четыре недели. - А потом? Клер рассмеялась. Смех был невеселый. - Я серьезно спрашиваю, Клер. - Мы проиграем, а тогда уже все равно. Если Тони захочет меня, я ему уступлю. Я обязана сделать для него хоть это, - он ведь будет разорен из-за меня. - Я думаю, - с расстановкой сказала Динни, - что не дала бы исходу дела повлиять на мою жизнь. Клер, сидевшая на кушетке, посмотрела на сестру снизу вверх: - Это звучит слишком рассудочно. - Не стоит доказывать свою невиновность, раз ты не намерена держаться до конца вне зависимости от того, как повернется дело. Если выиграешь, подожди, пока не разведешься с Джерри; если проиграешь, подожди, пока он сам не разведется с тобой. Крум от ожидания не умрет, да и тебе оно полезно; выяснишь по крайней мере, что ты чувствуешь к Тони. - Джерри умен и не даст мне улик против себя, пока сам этого не захочет. - Значит, мы должны быть готовы к тому, что ты проиграешь. Но твои друзья по-прежнему будут тебе верить. - Будут ли? - Это уже моя забота, - ответила Динни. - Дорнфорд советует все рассказать Джеку Масхему до суда. Что ты скажешь? - Я должна сначала повидать Тони Крума. - За чем же остановка? Возвращайся сюда к вечеру и увидишь его. Он приезжает в город на субботу и воскресенье и в семь вечера уже торчит у меня под окнами. Как нелепо! - Напротив, вполне естественно. Что у тебя во второй половине дня? - Верховая прогулка с Дорнфордом в Ричмонд-парке. Теперь я также выезжаю с ним по утрам на Роу. Почему бы и тебе не ездить с нами? - У меня для этого нет ни туалета, ни сил. - Дорогая! - воскликнула Клер, вставая. - Мы ужасно переживали, когда ты болела. Всем нам было не по себе, а Дорнфорд прямо с ума сходил. Но теперь ты выглядишь даже лучше, чем до болезни. - Да, я стала пневматичнее. - Ото, значит, и ты читала эту книгу? Динни кивнула: - Вечером зайду. До свиданья и желаю успеха. Незадолго до семи Динни выскользнула из дома на Маунт-стрит и торопливо пошла пешком по направлению к Мьюз. Еще не стемнело, но в небе уже встала полная луна и зажглась вечерняя звезда. Динни подошла к западному углу безлюдного Мьюз и сразу же заметила Крума, стоявшего под окнами дома N 2. Выждав, пока он, наконец, не двинется дальше, девушка пробежала по Мьюз и нагнала Тони в дальнем конце переулка. - Динни? Вот замечательно! - Мне рассказали, что вас легче всего поймать, когда вы стоите под окнами королевы. - Да. Сами видите, до чего я дошел. - Могло быть хуже. - Вы теперь совсем поправились? Во всем виноват тот злосчастный день в Сити, - вы тогда, наверно, и прозябли. - Проводите меня до парка. Мне надо поговорить с вами насчет Джека Масхема. - Я боюсь сказать ему. - Я могу сделать это за вас. - Как! Динни взяла его под руку: - Мы с ним в родстве через дядю Лоренса. Кроме того, мне довелось лично познакомиться с ним. Мистер Дорнфорд совершенно прав: от того, когда и как Масхем обо всем узнает, зависит многое. Позвольте мне рассказать ему. - Я не знаю... Право, не знаю... - Словом, я поговорю с ним. Крум посмотрел на нее: - Мне просто не верится... - Честное слово! - Вы страшно любезны и, конечно, сделаете это лучше меня, но... - Ну, и довольно. Они добрались до парка и пошли вдоль решетки в сторону Маунтстрит. - Часто встречаетесь с адвокатами? - Да. Они перебрали все наши аргументы, - прямо перекрестный допрос. - Мне кажется, он не так уж страшен, если говоришь правду. - Они переворачивают каждое слово на все лады. А тон какой!.. На днях я зашел в бракоразводный суд, послушал одно дело. Дорнфорд говорил Клер, что ни за какие деньги не согласится выступать в таких процессах. Хороший он человек, Динни. - Да, - согласилась Динни, заглянув в бесхитростное лицо Тони. - По-моему, наши адвокаты не слишком интересуются этим делом. Оно не по их части. Исключение составляет только "очень молодой" Роджер: он немножко спортсмен и к тому же верит, что мы говорим правду, так как чувствует, насколько я жалею о том, что это правда. Ну, здесь вам сворачивать. А я поброжу по парку, иначе не засну. Луна-то какая! Динни пожала ему руку. Подойдя к дому, она оглянулась и увидела Крума на прежнем месте. Он приподнял шляпу - не то прощаясь с девушкой, не то здороваясь с луной... По словам сэра Лоренса, Джек Масхем собирался в город в концу недели. Сейчас он снимает квартиру на Райдер-стрит. В свое время, когда дело шло об Уилфриде, Динни, не задумываясь, помчалась к Масхему в Ройстон; теперь, когда дело идет о Тони Круме и она явится на Райдер-стрит, придется задуматься Масхему. Поэтому на другой день, во время завтрака, она позвонила в Бэртон-клуб. Голос Масхема мгновенно напомнил ей тот день, когда она в последний раз слышала его у Йорке кой колонны. - Говорит Динни Черрел. Вы не могли бы встретиться со мной сегодня? Голос медленно процедил: - Э-э... разумеется. Когда? - В любой час, который вас устроит. - Вы звоните с Маунт-стрит? - Да, но я предпочла бы заехать к вам. - Э-э... прекрасно. Приходите к чаю на Райдер-стрит. Я снимаю ту же квартиру. Номер вам известен? - Да, благодарю вас. Значит, в пять? Когда Динни подходила к дому Масхема, ей пришлось собрать все силы. В последний раз она видела его в вихре схватки с Уилфридом. К тому же он олицетворял для нее ту скалу, о которую разбилась ее любовь к Дезерту. Ненавидеть Масхема ей мешало лишь сознание того, что его вражда к Уилфриду проистекала из его своеобразного отношения к ней, Динни. Так, шагая быстро и медленно размышляя, она добралась до его квартиры. Дверь ей открыл человек, всем своим видом наводивший на мысль, что он обеспечивает свою старость, сдавая комнаты тем, у кого когда-то служил. Он провел девушку на третий этаж. - Мисс... э-э... Черрел, сэр. В довольно уютной комнате около открытого окна стоял Джек Масхем, высокий, стройный, томный и, как всегда, изысканно одетый. - Чаю, пожалуйста. Родни. Он приблизился к Динни и протянул руку. "Словно замедленный кинофильм", - подумала она. Он, видимо, был удивлен ее желанием встретиться с ним, но ничем этого не обнаруживал. - Бывали на скачках с тех пор, как мы виделись на дерби Бленхейма? - Нет. - Я помню, вы ставили на него. На моей памяти это самая большая удача новичка. Он улыбнулся, морщины на его загорелом лице стали особенно явственны, и Динни заметила, что их очень много" - Прошу садиться. Вот чай. Не откажите разлить сами. Она подала ему чашку, налила себе и спросила: - Ваши арабские матки уже прибыли, мистер Масхем? - Я жду их к концу следующего месяца. - Вы поручили надзор за ними Тони Круму? - О! Разве вы знакомы с ним? - Через сестру. - Приятный юноша. - Да, - отозвалась Динни. - Я пришла к вам по поводу него. - Вот как? "Он слишком много мне должен, чтобы отказать", - мелькнуло в голове у девушки. Она откинулась назад, положила ногу на ногу и в упор посмотрела на Масхема: - Я хочу, разумеется конфиденциально, сообщить вам, что Джерри Корвен вчинил моей сестре бракоразводный иск и привлек Тони Крума в качестве соответчика. Джек Масхем слегка повел рукой, державшей чашку. - Он ее любит, они действительно проводили время вместе, но обвинение не соответствует истине. - Понятно, - уронил Джек Масхем. - Дело будет слушаться на днях. Я убедила Тони Крума позволить мне рассказать вам обо всем этом. Ему было бы неловко говорить о себе самом. Масхем по-прежнему смотрел на нее. Лицо его было непроницаемо. - Я знаком с Джерри Корветом, - сказал он. - Но я не знал, что ваша сестра ушла от него. - Мы не предаем это огласке. - Разрыв произошел из-за Крума? - Нет. Они впервые встретились на пароходе, когда она уже возвращалась в Англию. Клер порвала с Джерри по совсем другим причинам. Конечно, они с Тони Крумом вели себя неосмотрительно, за ними следили и видели их при так называемых компрометирующих обстоятельствах. - Что вы конкретно имеете в виду? - Однажды поздно вечером они возвращались из Оксфорда. У них отказали фары, и они провели ночь в машине. Джек Масхем слегка приподнял плечи. Динни, не спуская с него глаз, наклонилась вперед: - Я уже сказала, что обвинение не соответствует истине. Это действительно так. - Но, дорогая мисс Черрел, мужчина никогда не признается, что... - Вот почему вместо Тони к вам пришла я. Моя сестра не станет мне лгать. Плечи Масхема снова слегка приподнялись. - Я, собственно, не понимаю... - начал он. - Почему это касается вас? Вот почему: я не надеюсь, что им поверят. - Вы хотите сказать, что, прочитав об этом деле в газетах, я стал бы недоброжелателем Крума? - Да. Мне кажется, вы решили бы, что он нарушил "правила игры". Динни не сумела скрыть легкой иронии в голосе. - А разве это не так? - спросил он. - По-моему, нет. Он горячо любит Клер и все же сумел держать себя в руках. А что касается любви, то от нее никто не застрахован. При этих словах воспоминания опять нахлынули на нее, и она потупилась, чтобы не видеть этого бесстрастного лица и насмешливо изогнутых губ. Затем, повинуясь внезапному наитию, объявила: - Мой зять потребовал денежного возмещения ущерба. - Вот как? - удивился Джек Масхем. - Я не знал, что так делается и в наши дни. - Он требует две тысячи, а у Тони Крума ничего нет. Он заявляет, что ему все равно, но если они проиграют, он разорен. Затем наступило молчание. Джек Масхем опять отошел к окну, сел на подоконник и спросил: - Что же я могу сделать? - Не отказывать ему от места - вот и все. - Муж на Цейлоне, а жена здесь. Знаете, это... Динни поднялась, шагнула к нему и остановилась: - Мистер Масхем, вам не кажется, что вы в долгу передо мной? Разве вы забыли, как отняли у меня возлюбленного? Знаете ли вы, что он умер там, куда бежал из-за вас? - Из-за меня? - Да. Он отказался от меня из-за вас и того, что вы защищали. А теперь я прошу вас не добивать Тони Крума, как бы ни повернулось дело. До свиданья. И, прежде чем Масхем успел открыть рот, Динни вышла. Она почти бежала по направлению к Грин-парку. Все вышло совсем не так, как она предполагала! Может быть, ее вмешательство сыграет роковую роль. Но что поделаешь - слишком уж сильно закипел в ней былой протест против глухой стены внешних форм, против незримых, но беспощадных традиций, о которые разбилась ее любовь. Иначе и быть не могло! Весь вид этого долговязого денди, звук его голоса непреодолимо вернули ее к прошлому. А, будь что будет! Ей все-таки легче: горечь, которую она так долго таила в душе, наконец излилась. На другой день утром она получила записку: "Райдер-стрит. Воскресенье. Дорогая мисс Черрел, Можете рассчитывать на меня в известном вам деле. С искренним уважением Ваш Джек Масхем". XXVII Заручившись этим обещанием" девушка на следующий день уехала в Кондафорд, где нашла атмосферу крайне напряженной и попыталась хоть немного ее разрядить. Родители Динни вели обычный образ жизни, но были явно подавлены и встревожены. Ее мать, женщина застенчивая и восприимчивая, вся сжималась при одной мысли о том, что Клер может пасть в мнении света. Ее отец, видимо, отдавал себе отчет, что независимо от исхода дела люди сочтут его дочь существом легкомысленным и лживым. Молодого Крума еще извинят, но никто не извинит женщину, которая поставила себя в такое положение. К тому же он испытывал гневное и мстительное чувство к Джерри Корвену, решив, насколько будет в его силах, помешать этому субъекту добиться своей цели. Такая чисто мужская позиция казалась Динни несколько смешной, но страдальческая наивность, с которой отец гонялся за миражем, упуская из виду существенное, не могла не вызывать в девушке известного сочувствия. Поколению ее отца развод до сих пор казался внешним и видимым проявлением внутреннего и духовного бесчестия. Для нее же самой любовь была только любовью: когда она сменяется отвращением, половая близость теряет всякое оправдание. То, что Клер уступила Джерри Корвену здесь, на своей лондонской квартире, шокировало Динни гораздо больше, чем бегство сестры от мужа с Цейлона. Те бракоразводные процессы, с которыми она время от времени знакомилась по газетам, отнюдь не укрепляли ее веру в то, что браки заключаются на небесах. Но она считалась с переживаниями людей, воспитанных в старых понятиях, и старалась не усугублять растерянность и тревогу родителей. Она избрала другую, более практическую линию. Так или иначе, - по-видимому, иначе, - но дело скоро кончится. А люди в наши дни обращают мало внимания на чужие дела. - Как! - сардонически возразил генерал. - "Ночь в машине" - броский газетный заголовок. Прочтешь такой и сразу же начинаешь думать, как ты сам повел бы себя в подобных обстоятельствах. - Люди мало что замечают, дорогой. Они все валят в одну кучу - и разводы, и министра внутренних дел, и декана собора святого Павла, и принцессу Елизавету, - немногословно ответила Динни. Когда ей сказали, что на пасху в Кондафорд приглашен Дорнфорд, она почувствовала смущение. - Надеюсь, ты не возражаешь, Динни? Мы ведь не знали, успеешь ты вернуться или нет. - Даже тебе, мама, я не скажу, что мне это очень приятно. - Но, дорогая, пора уже и тебе снова выйти на поле боя. Динни прикусила губы и промолчала. Эти слова тем сильнее растревожили ее, что в них заключалась доля правды. Они жалили особенно больно потому, что были сказаны ее матерью, оказавшейся такой нечуткой, несмотря на всю свою деликатность. Бой! Да, жизнь - это война. Она сбивает человека с ног, загоняет его в госпиталь, а потом опять возвращает в строй. Ее родители больше всего на свете боятся потерять ее, но им хочется, чтобы она покинула их, выйдя замуж. И это в тот момент, когда Клер неизбежно ждет поражение! Пасха принесла с собой ветер "от умеренного до сильного". В субботу с утренним поездом прибыла Клер, под вечер на машине приехал Дорнфорд. Он поздоровался с Динни так, словно сомневался, рада ли она его приезду. Он наконец присмотрел себе новое жилище. Дом был расположен на Кемпден-хилл. Ему страшно хотелось выслушать мнение Клер, и в прошлое воскресенье она потратила целый вечер на осмотр резиденции своего патрона. - На редкость удачно, Динни, - рассказывала она. - Фасад выходит на юг, есть гараж, конюшня на два стойла, хороший сад, службы, центральное отопление, - словом, все что надо. Он собирается переехать в конце мая. Крыша - старая, черепичная; поэтому я посоветовала ему выкрасить ставни в светло-серый цвет. Дом в самом деле очень удобный и просторный. - Послушать тебя, так он просто сказочный. Надеюсь, теперь ты будешь ездить на службу туда, а не в Темпл? - Да. Дорнфорд решил перебраться не то в Пемпкорт, не то в Брик Билдингс, - не помню точно. Знаешь, Динни, я просто удивляюсь; как это его не объявили моим соответчиком. Я вижусь с ним гораздо чаще, чем с Тони. Больше о "деле" речь не заходила. Оно, вероятно, должно было слушаться одним из первых, сразу после неопротестованных исков, и в Конда форде царило затишье перед бурей. К этой теме вернулись лишь в воскресенье, после завтрака, когда Дорнфорд спросил: - Вы будете в суде на слушании дела вашей сестры, Динни? - Я должна быть. - Боюсь, что вы придете в ярость. Обвинение поддерживает Брок, а он, если захочет, доймет кого угодно, особенно когда сталкивался с явным запирательством, как в данном случае. Потому его и выбрали. Клер придется крепко взять себя в руки. Динни вспомнила, как "очень молодой" Роджер говорил ей, что предпочел бы видеть на месте Клер ее. - Надеюсь, вы ей это внушите? - Я предварительно выслушаю ее показания и устрою репетицию перекрестного допроса. Но угадать, как Броу повернет дело, - невозможно. - А вы сами придете на суд? - Если смогу. Но шансов мало, - вероятно, буду занят. - Долго протянется разбирательство? - Боюсь, что несколько дней. Динни вздохнула. - Бедный отец! А у Клер надежный защитник? - Да. Инстон. Но ему сильно помешает ее нежелание рассказать о том, что произошло на Цейлоне. - Вы же знаете, решение Клер окончательно. Она об этом не скажет. - Разделяю ее чувства, но боюсь, что это все погубит. - И пускай, - возразила Динни. - Я хочу, чтобы она стала свободной. А больше всего мне жаль Тони Крума. - Почему? - Он - единственный из трех, который любит. - Понятно, - отозвался Дорнфорд и умолк. Динни стало жаль его. - Вы не прочь прогуляться? - С восторгом! - Мы пойдем лесом, и я покажу вам место, где Черрел убил вепря и завоевал наследницу де Канфоров, как гласит наш геральдический герб. А у вас в Шропшире тоже есть фамильные легенды? - Конечно, есть, но ведь поместье ушло от нас. Его продали после смерти моего отца: нас было шестеро, а денег - ни пенса. - Ох, как это ужасно, когда семья лишается своих корней! - вздохнула Динни. Дорнфорд улыбнулся: - "Живой осел лучше мертвого льва". Они шли через рощу, и он описывал ей свой новый дом, ловко выспрашивая девушку о ее вкусах. Наконец они выбрались на осевшую дорогу, которая вела к холму, заросшему боярышником. - Вот это место. Здесь тогда, наверно, был дремучий лес. В детстве мы устраивали тут пикники. Дорнфорд глубоко втянул в себя воздух. - Настоящий английский пейзаж - ничто не бросается в глаза и все бесконечно прекрасно. - Чарующий вид! - Верно сказано. Он расстелил свой дождевик на склоне холма: - Садитесь и покурим. Динни села: - Вы сами тоже садитесь рядом, - земля еще сырая. Он сидел подле нее, обхватив руками колени и тихо попыхивая трубкой, а девушка думала: "Если не считать дяди Эдриена, впервые вижу такого сдержанного и деликатного человека". - Было бы совсем замечательно, если бы еще выскочил вепрь, - сказал Дорнфорд. - "Член парламента убивает вепря у подножья Чилтернских холмов", поддразнила его Динни, но воздержалась прибавить: "И завоевывает сердце дамы". - Как ветер клонит дрок! Еще три недели, и все здесь зазеленеет. Сейчас самое лучшее время года. Впрочем, нет, - бабье лето, наверно, еще лучше. А вам какая пора по душе, Динни? - Когда все цветет. - Гм... И еще жатва. Бескрайние хлеба, должно быть, - великолепное зрелище. - Они как раз поспели, когда разразилась война. За два дня до ее начала мы устроили здесь пикник и смотрели, как всходит луна. Как вы думаете, мистер Дорнфорд, многие ли из тех, кто воевал, действительно сражались за Англию? - Практически - все. Кто за тот или иной уголок страны, кто просто за улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я лично дрался за Шрусбери и Оксфорд. Кстати, меня зовут Юстейс. - Запомню. А теперь, пожалуй, пойдем, а то опоздаем к чаю. Всю дорогу домой их разговор сводился к певчим птицам и названиям растений. - Благодарю за прогулку, - сказал Дорнфорд. - Я тоже прошлась с удовольствием. Эта прогулка как-то очень успокоительно подействовала на Динни. Выходит, с ним можно говорить и не касаясь любовной темы. В понедельник на пасху ветер дул с юго-запада. Дорнфорд целый час мирно репетировал с Клер ее роль на суде, а затем, невзирая на дождь, отправился с ней кататься верхом. Динни потратила утро, подготовляя дом к весенней уборке и чистке мебели на то время, когда семья будет в городе. Ее родители собирались остановиться на Маунт-стрит, она сама с Клер - у Флер. После завтрака она совершила с генералом обход нового свинарника, постройка которого затягивалась, так как местный подрядчик не торопил своих рабочих, стремясь занять их здесь как можно дольше. Только после чая Динни осталась наедине с Дорнфордом. - Ну, - объявил он, - думаю, что ваша сестра справится, если, конечно, сумеет сохранить самообладание. - Клер бывает подчас очень резкой. - Плохо. Адвокаты не любят, когда их срезает непосвященный, да еще в присутствии их же коллег. Судьи тоже не любят. - Да, но ее не заставишь плясать под чужую дудку. - Восставать против освященных веками институтов - неразумно: они слишком хорошо защищены. - Да, - со вздохом согласилась Динни. - Все в руках богов. - А они у них чертовски скользкие. Не подарите ли мне вашу фотографию? Лучше такую, где вы сняты девочкой. - Надо посмотреть, что у нас сохранилось. Боюсь, одни любительские снимки. Впрочем, кажется, есть один, на котором мой нос не слишком вздернут. Она подошла к комоду, вытащила один из ящиков и поставила его на бильярдный стол: - Семейная фототека. Выбирайте! Он встал рядом с ней, и они начали пересматривать снимки. - Я лазила сюда много раз, поэтому моих карточек осталось мало. - Это ваш брат? - Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю до свадьбы. А вот я - видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в первую послевоенную весну, когда вернулся домой. - Вам тогда было тринадцать? - Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну д'Арк, внимающую неземным голосам. - Очаровательная фотография! Я отдам ее увеличить. Дорнфорд поднес карточку к свету. Динни была снята на ней в три четверти, с лицом, повернутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и доходящие ей до талии. - Посмотрите, какой у меня восхищенный вид, - сказала девушка. - На дереве, наверно, сидела кошка. Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом. - А эту? - осведомился он. - Можно мне взять обе? На втором снимке Динни была уже постарше, но все еще с косами и круглым личиком; руки ее были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза подняты кверху. - К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь. Это была точно такая же карточка, какую она в свое время послала Уилфриду. Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался о причине отказа. Она смутилась и сказала: - Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения. И вложила карточку ему в руку. Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она не любила, но ее тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую субботу не удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у нее ушло больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили, что мистер Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в одной рубашке, красил деревянные стены своей низкой гостиной. Еще с порога Динни заметила, как заходила у него в зубах трубка. - Что-нибудь с Клер? - выпалил он. - Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились. - Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь. - Вижу. - Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска - ' самая близкая к нему, какую я смог достать. - Она как раз в тон потолочинам. Крум, глядя мимо нее, сказал: - Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу не мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл. Динни дотронулась до его рукава: - От места вам не откажут. Я говорила с Джеком Масхемом. - Уже? Да вы прямо волшебница. Я сейчас. Вымоюсь, оденусь и все вам покажу. Динни подождала его у порога, на который ложилась полоса солнечного света. Дом Крума представлял собой не один, а два соединенных вместе коттеджа, сохранивших свои глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем здесь будет очень хорошо. - Сейчас, - рассказывал Крум, - стойла уже готовы, в загоны подведена вода. Остановка лишь за лошадьми, но их привезут только в мае. Масхем не хочет рисковать. Меня это тоже устраивает, - пусть процесс закончится до их прибытия. Вы прямо из Кондафорда? - Да. Клер сегодня утром вернулась в город. Она, конечно, велела бы передать вам привет, но я не сказала ей, что поеду. - А почему вы приехали? - в упор спросил Крум. - Из товарищеских чувств. Он стиснул ей руку. - Ах да, простите... Вам не кажется, - неожиданно спросил он, - что когда думаешь о страданиях ближнего, то самому становится легче? - Не слишком. - Конечно, вы правы. Сильное желание - все равно что зубная боль или нарыв в ухе. От этого никуда не уйдешь. Динни кивнула. - А тут еще весна! - усмехнулся Крум. - Словом, между "нравился" и "люблю" - большая разница. Я в отчаянии, Динни. Я не верю, что чувства Клер ко мне могут измениться. Если бы уж ей было суждено полюбить меня, то она полюбила бы именно теперь. А раз она меня не любит, я здесь не останусь. Лучше уеду в Кению или еще куда-нибудь. Она посмотрела в его доверчивые глаза, устремленные на нее в ожидании ответа, и ощутила волнение. Клер - ее сестра, но разве она знает чтонибудь о ней, о глубинах ее души? - Не стоит загадывать наперед. На вашем месте я не отчаивалась бы. Крум сжал ей локоть: - Простите, что без конца болтаю о своей навязчивой идее. Но когда день и ночь... - Знаю. - Мне придется купить двух козлов. Лошади ослов не любят, да и козлов обычно не жалуют, но я хочу, чтобы у загона был домашний, обжитой вид. Я раздобыл для конюшни двух кошек. Как вы думаете, это полезно? - Я разбираюсь только в собаках и - теоретически - в свиньях. - Пойдемте завтракать. В гостинице недурная ветчина. Больше Тони речь о Клер не заводил. Угостив Динни "недурною ветчиной", он усадил девушку в ее машину и проехал миль пять в сторону Кондарфорда, объявив, что обратно пройдется пешком. - Бесконечно признателен вам за ваш приезд, - поблагодарил он, безжалостно стиснув ей руку. - Это очень по-товарищески с вашей стороны. Привет Клер. Он повернул и пошел назад тропинкой через поле, на прощанье помахав Динни рукой. Остальную часть обратного пути Динни думала о своем. Хотя югозападный ветер все еще не улегся, солнце то выглядывало, то скрывалось, и тогда начинала сыпаться колючая, как град, крупа. Загнав машину на место, девушка позвала спаниеля Фоша и направилась к новому свинарнику. Ее отец уже был там и осматривал постройку, как настоящий генерал-лейтенант подтянутый, зоркий и немного чудаковатый. Отнюдь не уверенная, что здание когда-нибудь в самом деле наполнится свиньями, Динни взяла отца под руку: - Как идет сражение за "свинград"? - Вчера заболел один из каменщиков, а плотник повредил себе большой палец. Я говорил со стариком Беллоузом, но ведь нельзя же, черт возьми, накидываться на него за то, что он хочет занять своих людей подольше. Я симпатизирую тем, кто держится за своих рабочих, а не путается с разными там союзами. Он заверяет, что к концу следующего месяца все будет готово, но едва ли справится. - Конечно, нет, - поддержала отца Динни. - Он уже дважды давал обещание. - Где ты была? - Ездила навестить Тони Крума. - Что-нибудь новое? - Нет. Я только сообщила ему, что видела мистера Масхема и что тот не откажет ему от места. - Рад за него. Он парень с характером. Досадно, что он не военный. - Мне очень жаль его, папа: он любит по-настоящему. - На это все жалуются, - сухо отозвался генерал. - Ты видала, как ловко сбалансирован новый бюджет? Мы живем в эпоху сплошной истерии: каждое утро к завтраку тебе подают очередной европейский кризис. - Все дело в наших газетах. Во французских шрифт мельче, поэтому они и тревожат человека вдвое меньше. Я, например, читала их совершенно равнодушно. - Да, виноваты газеты и радио: все становится известно еще до того, как произойдет. А уж заголовки - те в два раза крупней самих событий. Как почитаешь речи и передовицы, так тебе и начинает казаться, что мир впервые попал в такой переплет, хотя он испокон века в какомнибудь переплете, только раньше из-за этого не поднимали шум. - Но без шума не удалось бы сбалансировать бюджет, дорогой! - Да нет, просто сейчас все так делается. Но это не по-английски. - Откуда нам знать, папа, что по-английски, а что - нет. Генерал наморщил обветренный лоб, и по его изборожденному лицу поползла улыбка. Он указал на свинарник: - Вот это по-английски. В конце концов мы всегда делаем то, что нужно, хотя и в последнюю минуту. - Ты это одобряешь? - Нет. Но еще меньше я одобряю истерику, как лекарство от всех болезней. Разве стране впервые оставаться без денег? Эдуард III был должен чуть ли не всей Европе. Стюарты не вылезали из банкротства. А после Наполеона мы пережили такие годы, с которыми нынешний кризис даже не идет в сравнение. Но эти неприятности не подавались вам ежедневно к завтраку. - Значит, неведение - благо? - Не знаю. Мне просто противна та смесь истерики с блефом, которая составляет теперь нашу жизнь. - И ты согласился бы упразднить голос, возвещающий райское блаженство? - То есть радио? "Отживает порядок ветхий и другим сменяется, а господь творит свою волю путями многими, чтобы не прельстился мир никаким новшеством единым", - процитировал генерал. - Я помню, как старик Батлер в Хэрроу сказал на этот текст одну из лучших своих проповедей. Я - не рутинер, Динни; по крайней мере, надеюсь на это. Я только думаю, что люди стали слишком много говорить. Так много, что уже ничего не чувствуют. - А я верю в нашу эпоху, папа: она сорвала все лишние покровы. Посмотри на старинные картинки в последних номерах "Тайме". От них пахнет догмой и фланелевой фуфайкой. - В наше время фланель уже не носили, - возразил генерал. - Тебе, конечно, виднее, дорогой. - Мое поколение, Динни, в сущности, было подлинно революционным. Видела ты пьесу о Браунинге? Тогда действительно было так, как ты говоришь: но все это кончилось еще до моего поступления в Сэндхерст. Мы мыслили так, как считали нужным, и поступали так, как мыслили, но не разговаривали об этом. Сейчас люди сначала говорят, потом мыслят, а уж если доходит до дела, действуют так же, как мы, если вообще действуют. Разница между сегодняшним днем и тем, что было пятьдесят лет назад, сводится к вольности в речи: теперь говорят так свободно, что это лишает предмет разговора всякой соли. - Глубокое замечание, папа. - Но не новое. Я десятки раз встречал такие же мысли в книгах. - "Не находите ли вы, сэр, что огромное влияние на людей оказала война?" - как спрашивают репортеры во всех интервью. - Война? Во-первых, ее влияние давно уже сошло на нет. Во-вторых, мое поколение было слишком устойчиво, чтобы поддаться ему, а следующее за моим - перебито или раздавлено... - Женщины остались. - Да, они побунтовали, но не всерьез. А для твоего поколения война только слово. - Благодарю, папа, - прервала Динни отца. - Все это очень поучительно, но сейчас опять пойдет крупа. Фош, за мной! Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, повредившему себе большой палец. Динни увидела, как он осмотрел повязку пострадавшего. Плотник улыбнулся, а отец потрепал его по плечу. "Подчиненные, наверно, любили его, - решила она. - Он, конечно, старый ворчун, но хороший человек". XXVIII Если искусство медлительно, то правосудие еще медлительнее. Слова "Корвен против Корвен и Крума" по-прежнему не услаждали взоры тех, кто привык прилежно изучать отдел судебной хроники в "Тайме", и внимание судьи мистера Ковелла было все еще поглощено бесконечными неопротестованными исками. По приглашению Дорнфорда Динни с Клер заехали взглянуть на зал заседаний и минут пять простояли в дверях суда, словно игроки из крикетной команды, осматривающие поле накануне матча. Судья сидел так низко, что можно было разглядеть только его лицо; Динни заметила также, что над свидетельской ложей, где придется сидеть Клер, устроено нечто вроде балдахина или козырька для защиты от дождя. - Если вы будете держаться в глубине ложи. Клер, - предупредил Дорнфорд, когда она выходила, - вашего лица будет почти не видно. Но говорите громко, чтобы судье все было слышно. Он злится, когда не слышит. На другой день рассыльный доставил на Саут-сквер записку для Динни. "Бэртон-клуб, I3/IV-32. Дорогая Динни, Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место выберите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер. Искренне ваш Джералд Корвен". Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флер. - Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет. - На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь с ним вне дома. - Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы. - У Ромы, - решила Динни. - Оттуда мы куда-нибудь пройдем. Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе голову, зачем Джерри понадобилось ее видеть. Следующий день был теплый - настоящий оазис в этом хмуром апреле. Подходя к статуе Ромы, девушка еще издали заметила Корвен а, который стоял у решетки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя ее зять выглядел точно так же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула, словно почувствовав толчок. Он не протянул руки. - Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдемся и поговорим на ходу. Он" направились к Серпентайну. - Что касается известного дела, - неожиданно начал Корвен, - то я вовсе не жажду его выиграть. - Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине. - По моим данным - соответствует. - В части предпосылок - может быть; в части выводов - нет. - Вернется ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму иск назад? - Едва ли, хотя, конечно, я могу ее спросить. Я, например, не вернулась бы. - Какое безжалостное семейство! Динни промолчала. - Она влюблена в этого Крума? - Если у них даже есть чувство друг к другу, я не вправе его обсуждать. - Почему бы нам не говорить откровенно, Динни? Ведь нас же никто не слышит, кроме вон этих уток. - Вы потребовали возмещения ущерба, и это не подогрело в нас нежные чувства к вам. - Ах, вот в чем дело! Но я возьму назад все свои претензии, лишь бы она вернулась, пусть даже наделав глупостей. - Иными словами, - спросила Динни, не глядя на него, - дело, затеянное вами, представля